Писатели

Браться за перо человека заставляют душевные порывы, потрясения. Просто так вот, ни с того, ни с сего, по-моему, не начинают. Свои первые строки я написал с горя в двенадцатилетнем возрасте.

Выстрадавшая с нами всю горькую войну, в 1947 году умерла мама. Ей было всего 36 лет. К тому времени она родила (до начала войны) восьмерых. С окончанием войны в нашу деревенскую хату пришла такая радость, какой не видели большинство моих сверстников — живы остались отец и старший брат Петька. Они вместе штурмовали Берлин и в нём встретились, ефрейтор — отец, младший лейтенант — Петька. И вот отец дома. Как бывало раньше, играет на гармошке, на балалайке, мама с бабушкой украдкой переглядываются, улыбаются друг другу: мол, дождались всё-таки счастья, теперь живи — радуйся. И вот — мама скоропостижно умерла. Оставила нам ещё одну сестрёнку в возрасте четырёх месяцев. И я, закончивший четыре класса (больше классов в нашей Байдановке не было), взялся за перо. На конторской книге, подаренной мне старшим братом, я написал за несколько дней целую поэму.

В нашем доме стоял общественный сепаратор, купленный солдатками вскладчину. К нам его поставили потому, что у нас была бабушка, она ухаживала за сепаратором, а нам за это каждая женщина, приносящая молоко на перегон, отливала кружку обрата. На нем мы и держались. Так вот, когда я прочитал «поэму» бабушке, она заплакала и сказала: «Вот придут завтра женщины к нам перегонять молоко, ты им прочитай». Я читал им, они плакали и я плакал и не мог дальше читать, когда доходил до таких строк:

  Зачем, зачем же ты угасла
  Во цвете жизненных годов?
  И ждать, и верить – все напрасно,
  И нету у меня уж слов…

Кому я подражал, откуда пришли эти наивные слова? К тому времени я прочитал избранные стихи Пушкина, Некрасова, «Тихий Дон» Шолохова и всё, пожалуй. Давным-давно, бродя по стране, я растерял те детские строки, неграмотные, неумелые. И только одно до сих пор сохранил — то чувство волнения, с каким писал свои первые строки. То был взрыв, буря нахлынувших чувств, то был первый миг откровения. Детское сердце тогда впервые соприкоснулось с тем сладостным опиумом слова на бумаге, слова, найденного самим тобой, добытого в слезах.

Итак, первое условие, заставляющее браться за перо, это единственный случай в жизни, когда происходит взрыв чувств. Не обязательно поводом должно быть горе.

Но то ведь только начало. А после нужны и другие условия. И главное из них — доброта и чуткость людская, внимательное отношение к начинающему со стороны опытных писателей. Скольких я встречал за свою жизнь, и так получалось, что среди писателей не встретил ни одного равнодушного, ни одного злого. Наверное, их, таких, нет у нас. Помню, когда судьба забросила меня в Молдавию, там в городской газете г.Бендеры я прочитал обзор стихов, в котором доброе слово было сказано о нескольких моих строчках. Автором обзора был писатель Вадим Собко. Мне тогда не довелось даже увидеть его, но я почувствовал огромное желание оправдать тот завышенный аванс. Конечно, он забыл и тот свой обзор, и моё имя, но я ничего не забыл. Помню суровую отеческую критику, услышанную из уст Евгения Поповкина, руководившего тогда писательской организацией в Симферополе, куда я попал на семинар, будучи матросом Черноморского флота. Тогда же, на семинаре, мою слабую рукопись забрал с собой в Киев писатель Дмитро Ткач, бывший моряк. Он тогда был главным редактором республиканского издательства «Молодь». Через некоторое время получаю от него письмо на украинском языке, в котором он сообщал: «Шановнiй Иван! Твого рукопысу схвалено. Е вирши и паганеньки, але взагали все пиде. З пошаною — Д.Ткач...» Это значило — твоя рукопись одобрена. Есть стихи и плохенькие, но в целом всё пойдет. Это снова был большущий аванс. Книжка стихов «Матросская лирика» вышла в издательстве «Молодь» в 1959 году, в неё вошли стихи, написанные во время службы на флоте. Знаю, что некоторые из них несовершенны, наивны. Но ведь это было начало, и они для меня — память о самой светлой поре моей жизни — флотской юности и молодости. А Черноморский флот дал мне всё. Здесь я, попав в подчинение старшины, перестал думать о куске хлеба насущного. Здесь была заложена основа всей моей последующей жизни. А каких людей довелось встретить на флоте! О флоте я написал прозаическую повесть «Если бы не фортуна...» Но в ней только часть чувств, фактов и мыслей , выражающих моё отношение к флоту. На флот я попал в 1954 году. Это был год, когда отмечалось 300-летие воссоединения Украины с Россией. То был год, когда заполошный, невежественный Никита Хрущев, упоённый захватом власти, совершил самое подлое, самое непростительное преступление перед Россией — подарил Крым Украине. В те годы этот факт воспринимался как-то спокойно. Но, наверное, и тогда были люди, знавшие историю России, знавшие, какой ценой, какой кровью досталось России обретение Крыма и Черного моря. Но разве можно было тогда пикнуть против «линии»... Да и были мы тогда с Украиной одним государством.

И вот теперь, когда произошел развал СССР, — рванула мина, заложенная в 1954 году волюнтаристом Хрущевым. Россия практически лишилась Черного моря, а славный и легендарный Черноморский флот, разодранный на части, оказался в униженном положении квартиранта Украины. Россия вынуждена платить огромные деньги за «базирование флота на территории иностранного государства». Даже Керченский пролив поделен так, что Россия должна платить Украине оброк за проход судов из Азовского в Черное море...

...Так вот — о «моем» флоте. На одном из семинаров молодых флотских поэтов обсуждались и мои стихи. В это время Севастополь посетил Александр Твардовский. На недолгое время он появился на нашем семинаре. Александр Трифонович сказал несколько добрых слов о моих виршах. А мне лично Александр Трифонович сказал очень коротко: «Вам есть смысл учиться литературному делу...»

А вечером того же дня мне довелось слушать выступление Твардовского в Севастопольском Доме офицеров. С той поры я как святыню храню книгу его поэм с автографом и вырезку из «Литературной газеты», где был помещён снимок с таким текстом: «Александр Трифонович Твардовский после выступления делает надпись на своей книге „Василий Теркин“ начинающему поэту-черноморцу старшему матросу Ивану Ягану (второй слева).»

В Севастополе довелось познакомиться с известным композитором Сигизмундом Кацем (автор песен «Шумел сурово брянский лес», «У нас в общежитии свадьба» и др. Он написал музыку на моё стихотворение «Если б не было моря...» и пригласил меня в гостиничный номер, где и «показал», как он выразился, новую песню.

Вскоре она была напечатана в журнале «Советский моряк».

На нашем крейсере «Керчь» бывали знаменитые артисты Николай Крючков, Василий Меркурьев и другие. Я перед ними читал свои стихи. Память об этом — фотографии в моем архиве. А однажды наш корабль посетил премьер-министр Бирмы господин У Ну. Во время прогулочного похода я стоял на руле, и господин У Ну подошел ко мне, пожал руку и похлопал меня по плечу...

После службы вернулся на родину, в Омск.

В Омске, будучи участником областных семинаров, бывал бит и хвалён. Обижался и сердился в душе. Но проходило время, и я понимал, как благотворны, как здорово лечили нас от дури и невежества взыскательные слова старших товарищей: Леонида Решетникова и Ивана Ветлугина, Леонида Иванова и Марка Соболя, Леонида Шкавро и Якова Акима, Николая Яновского и Валентина Глущенко, Виктора Астафьева и Константина Лагунова на кемеровском семинаре. Мало верю, чтобы человек мог стать профессиональным писателем без постоянной помощи старших товарищей по перу, без взыскательных редакторов. Всякой былинке нужна плодородная почва, без неё росток погибнет.

Учился я медленно и трудно. Уже после четвертого класса пришлось прервать учебу. Это был первый послевоенный год. В нашей деревне была только начальная школа. Осенью отец отправил меня с попутной конной горючевозкой в Неверовку и со мной отправил мешок картошки и килограмм масла. Месяца три я проучился, кончилась картошка. На один из выходных я приехал в Байдановку, вижу: ещё и зима не началась, а дома уже нет ни картошки, ни хлеба. Отец при мне зарезал годовалую телушку, говорит: «Вот, сынок, для тебя. Мы здесь уж как-нибудь... Тебе надо учиться.» Но я не мог согласиться на такие условия, не мог я есть мясо, зная, что дома голодают. Не поехал больше, как ни уговаривали. И только через три года, когда перебрались жить в город, я пошел в пятый класс.

Был я в классе переростком. Хорошо, что ростом маленький, в глаза не бросалось. Приехал я в город из деревни, где все жители были украинцы, говорили на рiднi мовi. Поэтому попервости над моей устной мовою (речью) в классе хохотали. В первой четверти по русскому и литературе у меня выходил «трояк» с натяжкой. Во второй — «четвёрка». В последней четверти по русскому и литературе я был пятёрочником. Во время диктантов полкласса оборачивались ко мне, спрашивая: «корова», «собака» пишется через «о» или «а»? Причин моего взлета по этим предметам было две. Первая — гениальный преподаватель Борис Сергеевич Стратилатов. Он умел каким-то чародейским и совсем простым способом вдолбить, вложить в мозги и души учеников правила русского языка, заставить чувствовать и воспринимать русское слово как что-то одушевлённое, живое. Скажу сегодня откровенно: не все ученики усваивали науку Бориса Сергеевича: видимо, не каждому дано. Как мне, например, математические науки. В шестом классе началась алгебра. Я был в недоумении: зачем складывать буквы? а + в = ав. Арифметику я даже любил. Там можно догадываться, соображать, что к чему. А вот алгебра, увы... Не было и нет у меня абстрактного мышления...

И вторая причина. Дорвавшись, наконец, до городской библиотеки, я стал много читать. Запоем.

После семилетки пошел в вечернюю школу и работал. Работал кочегаром, землекопом, пилорамщиком, сбивал ящики на консервном заводе. Работы попадались всё нелёгкие. Например, на деревообрабатывающем комбинате (ДОК № 168) работал каталем. С мужиками грузили на особую тележку тяжеленные сосновые брёвна-кряжи и катили по рельсам к пилораме. Бригада наша состояла из здоровых мужиков. А я, одетый в длинный не по росту плащ (под ним теплая фуфайка-стёганка), обутый в валенки с резиновыми галошами, выглядел рядом с ними, как захудалый цыплёнок возле взрослых петухов. Брёвна выковыривали из снега огромными деревянными вагами и металлическими ломами. Потом по покатам брёвна поднимали на тележку. Я старался, из кожи лез, напрягая все свои махонькие силёнки, чтобы меня не упрекнули в лени или слабосилии. Мужики это видели и часто говорили: «Ты, парень, не кажилься, не рви пупок... Сами погрузим, а уж тележку катить подмогни...»

Обедала бригада в тепле сушилки, усевшись на куче сухих опилок. Мужики приносили с собой домашнюю еду, среди которой я видел варёные яйца, колбасу, мясо, молоко. У меня же не каждый день на обед был кусок хлеба. Поэтому я старался съесть его в уединении. Потом сворачивал цыгарку из ядовитого табака-самосада и обкуривался до головокружения, до тошноты. Мужики и это замечали. Иногда кто-нибудь из них обращался ко мне: «Ты чо там прячешься, Ванюшка? Иди-ко к нам, тут у нас недоедено много осталось. Поешь, тебе ишшо расти надо...»

После работы я дома горячим утюгом сушил и гладил брюки, вымокшие на работе в снегу. От них шел пар и воняло потом. Надев высушенные штаны, перекусив чем Бог послал или что подает на стол мачеха, Лукерья Ефимовна, я бежал в школу, в свой восьмой «а» класс.

Господи Боже мой! Что же это было? Как вспомню сейчас, так и заплачу... Как же я всё выдержал? Как не угасла во мне душа? Кто мне давал силы, кто незримый шептал: не сдавайся, не бросай учёбу... И однажды Бог меня услышал.

Наш комбинат был военизированным предприятием. Его начальником был военный человек в звании майора. Слышим вдруг: на комбинате происходит тревожная суета. Начальство перестало ходить шагом, забегало. Прибежал майор и на пилораму. Осмотрел, нет ли каких беспорядков, всё ли прибрано. Увидев меня, он остановился, о чем-то глубоко задумался, а потом сказал мне: «После обеда скройся с глаз, чтоб твоего духу здесь не было... Можешь даже уйти домой...» — «А в чём дело?» — спросил я. «А в том, говорит, что едет к нам с проверкой большое начальство. Увидят тебя — мне не поздоровится : скажут, кто позволил на такой работе использовать малолеток?» И убежал. Среди рабочих какими-то путями прошел слух: едет комиссия во главе с командующим Западно-Сибирским военным округом маршалом Советского Союза Ерёменко. Бригада продолжала работать, а мне мастер велел «смыться» куда-нибудь. Я спрятался в сушилке. Когда на пилораме появилось высокое начальство, я позабыв об осторожности, «высунулся». Как же не посмотреть на прославленного полководца? И он тут же меня засёк. «А ты что здесь делаешь?» — спрашивает. — «Работаю», — попросту ответил я. Глядя со стороны, я видел, как маршал подозвал нашего майора и, кивком головы указывая в мою сторону, что-то сердито выговаривал ему.

На следующий день меня вызвали к начальнику комбината. Очень вежливо он расспросил: кто я, сколько мне лет, учусь ли в вечерней, что я умею, кроме как катать брёвна. А потом сказал: «Ты не против, если мы переведём тебя на работу в наш комбинатовский клуб?» Я был не против, хотя представления не имел, что я там буду делать. Начальник клуба на первый раз поручил мне заняться выпуском стенгазеты. О, как воспарила моя душа! Теперь я уже ходил на работу не к восьми, а к девяти утра. И ходил не в замызганном плаще, не в валенках с галошами. Раньше стенгазета так и называлась — «Стенгазета». А я придумал ей название — «Деревообделочник». И это слово нарисовал буквами, состоящими из круглых брёвнышек. Начал ходить по цехам, спрашивал у мастеров, о каком рабочем можно написать хвалебную заметку, кого «протянуть». От первой до последней строчки сочинял газету один. Честное слово, та работа была прообразом моей будущей журналистской работы. На «службу» утром шел как на праздник. Писал заметки и в прозе, и в стихах. Сам насочинял и написал множество плакатов, которые размещал в клубе и на территории комбината.

Правда в роли «свободного художника» я пробыл всего полгода. Дальнейшие события требуют особого описания. И я описал их позже в своих книгах.

Восемь классов закончил и снова — огромный перерыв в учёбе, лет шесть-семь. И только на последнем году службы в Севастополе удалось поступить, не учась в девятом, в десятый класс вечерней школы. Нет, я не был способным учеником, особенно по математическим дисциплинам. И теперь иногда со стыдом вспоминаю собственную бездарность в алгебре, геометрии и тригонометрии, и с чувством огромной благодарности вспоминаю поразительное, величайшее великодушие учителей, ставивших мне совершенно незаслуженные «трояки» за буквально срисованные контрольные. Правда, я платил учителям «пятерками» по литературе и русскому языку, по истории, географии и даже по астрономии... Затем после службы — учёба (заочно) на факультете Уральского государственного университета, который закончил в 1966 году. Этот год памятен для меня. Защитил диплом, сдал один госэкзамен. Десять дней до второго госэкзамена. И вдруг — телеграмма от Леонида Ивановича Иванова из Омска: выезжай Кемерово семинар молодых...Заказываю телефонные переговоры. «Леонид Иванович, у меня ведь ещё один экзамен...» — «Через сколько дней?» — «Через пять» — «Вылетай, успеешь, ты же ведь моряк...» И я полетел из Свердловска в Кемерово.

Поднимаюсь по трапу в самолет, чувствую чью-то добрую руку на плече. Оглядываюсь — Марк Андреевич Соболь: «Здорово, Иван! Поздравляю!» «Откуда, думаю, он узнал, что я на отлично защитил диплом и хорошо сдал первый госэкзамен?» — «Да мы тебя вчера приняли в Союз писателей», говорит он и подводит меня в самолете к живому классику. Говорит: «Леонид Сергеевич, (это был Леонид Соболев) вот это тот морячок, которого мы вчера приняли в Союз...». А там — полный самолет классиков: Ярослав Смеляков, Василий Федоров, Сергей Антонов, Дмитрий Ковалёв. В Кемерово я обсуждался на прозаическом семинаре, которым руководил Виктор Петрович Астафьев. Запомню на всю жизнь два эпизода. Обсуждалась книжка для детей молодой писательницы, приехавшей из Ханты-Мансийского национального округа. Она выросла в том суровом краю, работала учительницей. Когда она стала рассказывать «о себе», очень волновалась, волновалась до слёз в голосе. Еще бы! — такие строгие судьи... И вдруг вижу: из-под стёклышек очков судьи, Константина Яковлевича Лагунова, выкатились две слезинки. Виктор Астафьев тоже полез в карман за носовым платочком...

Обсуждалась моя первая прозаическая книжка — повесть «Когда я был мальчишкой». Всё прошло благополучно для меня. А на поэтическом семинаре обсуждались стихи моего товарища из Омска Володи Макарова. И я в перерыве убежал «болеть» за него. Потом, после первого дня занятий, я попадаюсь на глаза Виктору Петровичу Астафьеву. И он мне сказал: «Некрасиво, Иван, так делать: обсудился — и удрал... Это непорядок... Надо и других уважать...» До сих пор чувствую свою вину перед ним.

Впоследствии мы с Виктором Астафьевым вели переписку, встречались в Кургане и Шадринске, на писательских съездах в Москве. Он даже благословил в тёплом письме издание нашего альманаха «Тобол». Думаю, что он давно позабыл тот «грех» мой на Кемеровском семинаре. Виктора Петровича уже нет на белом свете, а я не могу забыть тот свой грех. И самое горькое: уже ничем и никогда его не замолить, не вырвать из памяти...

Почему я завёл разговор о долгой и трудной учебе? Потому, что теперь, оглядываясь назад, понимаю: учась, я все годы испытывал нескончаемую радость узнавания. Хочется, чтобы чувство этой радости продолжалось всю жизнь. Верю, что не перестану радоваться и тому, что вокруг так много хороших людей.

В заключение — несколько подробностей. Родился 30 сентября 1934 года в деревне Байдановке Таврического района Омской области. Первое стихотворение напечатала областная молодёжная газета, справедливо сократив его от полуметра до двенадцати строк. Это было году в 1950, точно не помню. После демобилизации с флота 8 лет работал литсотрудником заводской многотиражки, затем пять лет редактором многотиражки. Приходилось пользоваться всеми газетными жанрами. В 1968 году мне была присуждена премия Союза журналистов СССР и медаль лауреата за серию очерков о рабочих людях. Стихи, рассказы, очерки и повести печатались в газетах «Омская правда», «Советская Россия», «Литературная Россия», «Правда», в журналах «Советская Украина», «Советский моряк», «Рабоче-крестьянский корреспондент», «Сибирские огни», «Аврора», «Урал», альманахе «Алтай», «Наш современник» и в различных коллективных сборниках.

В Курган я приехал из Омска в 1974 году. В том же году был избран руководителем областной писательской организации. В эту книгу включен очерк Виктора Потанина «След на земле», что избавляет меня от необходимости что-то ещё писать о себе, своём творчестве. Сердечно благодарен Виктору Федоровичу за добрые слова обо мне.

Яган, И. Про себя [Электронный ресурс] / И. Яган // Режим доступа: http://kultura.kurganobl.ru/3644.html. — Загл. с экрана. — (Дата обращения: 25.08.2017).

Очень давно, ещё в прошлом веке, московское издательство «Современник» попросило меня написать предисловие к книге повестей Ивана Ягана «Если бы не фортуна». И я начал своё предисловие с признания, что писать о творчестве этого писателя для меня большое волнение и радость. Да и как же иначе, ведь наши пути в большую литературу только начинались, оба мы были участниками знаменитого Кемеровского семинара молодых, оба прошли суровую журналистскую школу, прежде чем написались наши первые книги...

Да, Иван Яган был хорошим журналистом. Я бы добавил ещё — он был страстным, настойчивым журналистом. Помните у поэта — «во всём мне хочется дойти до самой сути...». Эти слова целиком относятся к моему другу: он всегда стремился отделить зерна от плевел, докопаться до правды, а самое главное, на все события у него был свой взгляд и как результат — своя нравственная оценка. Таких журналистов бывает всегда немного, и, как правило, впоследствии они становятся писателями, настоящими писателями. Так и случилось потом с Иваном Яганом. Но в начале все-таки была журналистика — кипение живой жизни. А писать он любил о заводских буднях, о сильных и добрых людях, о мужестве, о мечте. В его статьях, репортажах всегда было много тонкого и проникновенного лиризма, а рядом с этим всегда жили странички, наполненные улыбкой, юмором, тем юмором, который сопровождает всегда сильного человека. И, думаю, совершенно закономерно Ивану Ягану была присуждена премия Союза журналистов СССР. Но лавры лауреата не убаюкали его в волнах славы, а, наоборот, заставили ещё глубже вглядываться в жизнь, писать мудрее, искренней и взволнованней...

Об этой искренности его прозы много говорилось на том Кемеровском семинаре молодых, куда Иван Яган приехал из Омска. А занимался он под руководством большого русского писателя Виктора Астафьева. Уроки этого Мастера стали настоящим откровением для молодого писателя. Ведь это были удивительные уроки! И в этом уже был дар судьбы, большое везенье, потому что Астафьев мог и не встретится на жизненном пути. И Иван Яган многому научился у своего учителя. А самое главное в этих уроках — чувство ответственности перед словом, перед читателями, для которых настоящая книга — всегда храм, куда приходит за помощью наша душа...

В 1974 году Иван Павлович Яган был приглашен на работу в Курган. Пришлось расставаться с Омском. А расставание с родным домом, согласитесь, всегда печально, ведь разрушается связь с давно близким и милым, с друзьями и дорогими людьми. Как-то всё устроится на новом месте, как-то встретит Курган? И надо же было такому случиться, что самый первый день писателя в нашем городе был омрачен трагедией: при задержании вооруженного преступника погиб старший сержант линейного отдела милиции Валерий Собанин.

Иван Яган оперативно, по горячим следам, написал очерк об этом мужественном человеке. Написал как всегда страстно, взволнованно, на одном дыхании. Помню, как газету с тем материалом читали в каждой семье, передавали из рук в руки. Откликнулась и городская власть. Курганский горисполком в ответ на газетную публикацию принял решение — присвоить привокзальной площади имя Валерия Собанина. А вскоре случилось и другое событие, круто изменившее жизнь: курганские писатели избрали Ивана Ягана ответственным секретарем Курганского отделения Союза писателей России. И с тех пор, почти бессменно, без малого тридцать лет, он и руководит областным писательским штабом. И все эти годы его писательское слово не ослабевало ни на минуту. Наоборот, с каждым годом оно становилось ярче, глубже и энергичней. И доказательство этому — книги, которые выходили в московских и уральских издательствах, журнальные и газетные публикации, неуёмная общественная работа. И всё же мне действительно трудно писать об этом человеке. Потому что мы _ большие друзья, а писать о дорогом друге так же тяжело, как о себе. Конечно же, Иван Яган для меня всегда был среди самых близких, родных людей. Порой мне кажется, что, не случись рядом этого братства, мне бы не создать ни одной книги, не написать ни одной страницы, да и сама жизнь стала бы пустой и сиротской, как осенняя пашня... Да, мешают воспоминания. Ведь на моих глазах рождались многие его замыслы, писались многие книги, воплощались в жизнь самые дорогие мечты. А самая главная мечта у моих братьев писателей всегда одна — чтобы их слово всегда доходило до читательского сердца, чтобы приносило человеку Добро и Любовь, и такой верный читатель есть у Ивана Ягана. Да что говорить! Я и сам был и остаюсь среди тех, кто читал и перечитывал каждую его газетную и книжную строчку. Я горячо приветствовал и самые первые его повести: «Когда я был мальчишкой», «Данилкино утро», «Рассветы над Байдановкой», «Заводские». Во всех этих повестях слышится взволнованный голос автора-повествователя. Всеми своими корнями эти произведения уходят в толщу народной жизни, зовут к любви и состраданию к человеку, к добру и надежде. Впрочем, добро это трактуется автором очень свободно и расширительно. Такое добро сродни служению, подвигу, вере во всё истинное и святое. Эта авторская позиция пришла, конечно же, из русской классики, сказались и бесценные уроки Виктора Астафьева. Кстати, у нашего классика однажды спросили: «Чему бы Вы хотели научить читателя?» И Виктор Астафьев откровенно ответил: «Добру. Умению ценить добро. В этом вижу одну из своих задач». Думаю, такие же слова мог бы сказать и один из последовательнейших учеников Астафьева Иван Павлович Яган...

А потом были книги «Если бы не фортуна», «Перекаты». Книги выходили в Москве большими стотысячными тиражами. У писателя появился всесоюзный читатель, а на душу легла тяжелая ноша — как оправдать читательское внимание? И писатель отвечает на этот вопрос однозначно — он откликается на самые главные, самые жгучие темы. А они у нас всегда одни и те же — как выжить, как не сломиться под ударами судьбы трудовому человеку , как сохранить в читателе душу и совесть . Чтобы писать об этом, нужно иметь сильный характер, а ещё мужество и глубокое знание жизни. Но сама жизнь за окном стала делать неожиданные зигзаги и повороты — началась перестройка. Для многих то время сопряжено с надеждами, с ожиданием чуда. Да и как же иначе, ведь пришла оттепель, грянули перемены. Вот и Иван Яган тогда писал в одной из своих статей: «Слишком долго мы ждали и свободы слова , и всех сегодняшних перемен. Так долго, что ушли лучшие годы и сила, и душа вся в дырах, и нервы поверх рубахи». Согласитесь, откровенней не скажешь. И чтобы сдержать эти нервы, писатель самозабвенно работает, его перо в те годы испробует все публичные жанры: он часто выступает в журнале «Урал», в наших областных газетах. Я и по сей день держу в голове заголовки многих его злободневных статей и эссе: «Из леса возвратясь», «Хлеб наш насущный», «Дом, в котором мы живем», «Не топись в огороде, баня, или Что может маленький чиновник»... И опять по следам этой боевой публицистики наши власти принимают решения, постановления, пишут, как бы нынче сказали, указы. А если сказать об этом простыми словами, то выйдет, что именно писатель Иван Яган отстоял в те годы постройку бань на наших дачных участках, выступил в защиту наших зауральских лесов от разных горе-хозяев, вмешался в судьбу многих погибающих водоемов и лесных речушек. Кстати самое лучшее из этой публикации вошло в книгу писателя «Куда ни поеду, куда ни пойду...» И снова воспоминания : хорошо помню огромный читательский интерес к этой книге. Она разошлась буквально в считанные дни и часы...

А в душе жили уже новые замыслы и смелые планы. О книгах Ивана Ягана пишут в те годы именитые критики, причём все последователи его творчества отмечают большую жизненную основу этой прозы, ее гуманизм и нравственную силу. С этим трудно не согласиться. И все же, от себя замечу, для моего читательского глаза в этой прозе заметно прежде всего лирическое начало. Ставя в один ряд его повести, даже такие разноплановые, как «За Сибирью солнце всходит» и «До завтра, Глаша», «Безусловный эффект» и «Если бы не фортуна», вдруг замечаешь, что все эти повести связаны между собой крепкими нравственными нитями, как бы дополняют друг друга, создавая ощущение единого организма. Роднит эти повести и особая творческая манера писателя, да и связаны они единой идеей. А идея очень проста и понятна — это утверждение Доброты и светлых гуманистических начал в человеке. При этом заметим, что в данных повестях много и драматизма, и сложных житейских ситуаций, но рядом с драмой , как всегда, живет лирика, солнечный свет и нежность. Вот за это я и люблю эти книги. И ещё я люблю стихи Ивана Ягана . Каюсь, я больше пишу о его прозе — сказывается, видимо, моя личная привязанность к данному жанру. А между тем всю свою сознательную жизнь Иван Яган писал стихи. У него выходили поэтические сборники «Я боюсь тишины», «На улице строительной», «Матросская лирика», причем последний сборник вышел на исторической родине писателя — Украине, в издательстве «Молодь». В те далекие годы случился и совсем удивительный факт: первые поэтические опыты Ивана Ягана поддержал сам Александр Трифонович Твардовский. После такой поддержки работалось особенно плодотворно. Но, конечно же, в той поэтической работе случались и паузы, и они заполнялись рассказами, повестями, очерками. «Но поэзию, как любимую, просто так не бросишь». Эти слова заключены в кавычки, потому что они взяты из авторского предисловия к поэтическому сборнику «Чем живу...». Книгу эту выпустил Иван Яган совсем недавно, и состоит она из избранных стихов — самого дорогого. К слову сказать, многие из этих стихов печатались ранее в журналах «Сибирские огни», «Урал», в еженедельнике «Литературная Россия», входили и в «Антологию сибирской поэзии». Есть в сборнике и поэтические строки, написанные совсем недавно, и строки эти согреты особым теплом, особым дыханием.

В последнее время Иван Яган завершил ещё одно большое дело — он написал книгу об истории Курганской писательской организации. В ней использованы корни зарождения литературного процесса в Зауралье, даны всеобъемлющие портреты наших выдающихся писателей — Алексея Югова, Сергея Васильева, Якова Вохменцева, Алексея Пляхина, Виктора Потанина, Василия Юровских и многих других. В книгу включен большой библиографический материал о всех писателях, живых и умерших. Уверен, что книга «Многоликая, самобытная» станет большим и полезным подспорьем для библиотек, школ, краеведов.

Иван Яган — Заслуженный работник культуры России (1984г.), лауреат премии Союза журналистов СССР (1968г.) лауреат премии журнала «Аврора», лауреат литературной премии губернатора области и городской премии «Признание». Награжден медалями «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1947-1945гг.», «50 лет победы в Великой Отечественной войне 1941-1945гг.». В 2005 году награжден медалью «К 100-летию М.А.Шолохова».

Потанин, В. След на земле [Электронный ресурс] / В. Потанин // Режим доступа: http://kultura.kurganobl.ru/3644.html. — Загл. с экрана. — (Дата обращения: 25.08.2017).