Версия для печати

«Свою меж вас еще оставить тень...» (к 130-летию Анны Ахматовой)

Библиографическое пособие. Курган. 2019

Анна Андреевна Горенко, которую мир узнал под ордынской фамилией ее прабабки - Ахматова, познала золотую пору славы и почитания юности, авансом на будущее, и - в старости, наградой за стойкость достоинство долгой, многотрудной, трагической жизни, наполненной трудом, горестями и свершениями.

Ее рисовал в Париже влюбленный Модильяни. Ею восхищались творцы Серебряного века, которому она принадлежала. Ее позвал в жены блестящий поэт и офицер Николай Гумилев, образовав с Ахматовой и Мандельштамом новое литературное направление - акмеизм. Брачный союз двух ярких, самобытных и еще очень молодых поэтов оказался, увы, совсем недолог. Ахматовой довелось пережить расстрелянного большевиками мужа, тюремную разлуку с единственным сыном (семнадцать месяцев проведя с передачами в страшных тюремных очередях), а затем многолетнюю, вплоть до ее смерти, размолвку с ним.

Она провожала в воронежскую ссылку друга молодости, собрата по перу Осипа Мандельштама, сгинувшего затем в лагерях. А на склоне лет собирала в тот же лагерный путь своего ученика и преемника, будущего нобелевского лауреата Иосифа Бродского...

Послевоенное Постановление ЦК партии о журналах «Звезда» и «Ленинград» почти на десятилетие превратило Ахматову и Зощенко в «неприкасаемых». Жить ей, кроме скудных гонораров за переводы, было тогда практически не на что. Комнаты в Царском Селе под Ленинградом она лишилась, а, приезжая в Москву, кочевала по квартирам друзей, останавливаясь, чаще всего, у Ардовых и вдовы Мандельштама, Надежды.

Ничто человеческое Ахматовой было не чуждо. Могла выпить в компании водки, за которой сама же и посылала, если заводилась лишняя копейка. После трагической гибели Гумилева у нее случались любовные увлечения, и она еще трижды побывала замужем. Но... без детей и, по сути, без счастья.

Анна Ахматова появилась на свет 23 июня 1889 года в семье потомственного дворянина, отставного флотского инженера-механика Андрея Андреевича Горенко и Инны Эразмовны Стоговой, которая принадлежала к творческой элите тогдашней Одессы. Темноглазая, горбоносая девочка родилась в южной части города, в доме на Большом Фонатне и была третьей по старшинству из шестерых детей супругов Горенко.

Год спустя родители Ани переехали в Санкт-Петербург, где глава семьи получил чин коллежского асессора и должность чиновника по особым поручениям Госконтроля. Казенную квартиру ему отвели в Царском Селе, с которым у будущей поэтессы были связаны все детские воспоминания. Няня водила девочку гулять в Царскосельский парк, и здесь ей впервые явилась тень Пушкина-лицеиста, ставшего ее путеводной звездой. Читать же она училась по азбуке Льва Толстого, а французский выучила еще в малолетстве, слушая, как учительница преподает его страшим детям.

Светскому этикету детей Горенко тоже учили дома, чтобы те не осрамились перед чиновными гостями. Стихи Аня начала писать в 11 лет и продолжала в Мариинской женской гимназии.

Она писала стихи с одиннадцати лет, писала как птица поет. О чем мечталось, что виделось, что нафантазировал ось. Будучи уже взрослой, отзывалась об этих детских упражнениях иронически. Из отобранной груды рифмованных строк составилась ее первая книга. Она вышла в свет в 1912 году с замечательным предисловием поэта М Кузмина. Вот его заключительные слова: «Итак, сударыни и судари, к нам идет новый молодой, но имеющий все данные стать настоящим поэт. А зовут его Анна Ахматова».

Но поэзия впервые открылась ей не в стихах Пушкина и Лермонтова, а, по ее утверждению, в величественных одах Державина и в поэме Некрасова «Мороз, Красный нос», которую с чувством декламировала у новогодней елки мама.

Училась я в Царскосельской женской гимназии. Царское Село в жизни Ахматовой, особенно в ее детстве и юности, значило очень много, его воздействие на ее душу и поэтический дар было огромным. Она всегда помнила и любила его. Даже в глубокой старости, глядя на одну из полулесных дорог, ведущих к кладбищу, где и ей предстояло упокоиться, писала: «...дорога не скажу куда, / И все похоже на аллею у Царскосельского пруда».

Царское Село - поэтическая родина великого поэта - Пушкина. По ее признанию, она все время ощущала его живое присутствие, ведь они были тогда, можно сказать, ровесниками: он лицеист, она - гимназистка. Особой, какой-то личной гордостью Ахматовой было даже то обстоятельство, что она родилась на исходе века, в котором жил Пушкин.

Царскосельская Мариинская женская гимназия была создана попечительством императрицы Марии Федоровны первоначально для детей дворцовой прислуги. В бытность гимназисткой, Аня Горенко не любила свою гимназию за присущий ей казенный дух, отметки у нее были средние. В послереволюционные годы гимназия существовала как обычная советская средняя школа; в ней, в частности, учились дети жившего в Царском Селе, ставшим городом Пушкиным, дети писателя А.Н. Толстого - Никита и Дмитрий.

Сейчас бывшая Мариинская гимназия находится в поре расцвета. Ее нынешний директор Юрий Михайлович Федоренко превратил некогда заурядную школу в Гимназию литературы и искусств им. А.Ахматовой - с тремя отделениями: художественным, литературным и музыкальным; в ней есть хороший музей, а в актовом зале - превосходный орган. Надо ли говорить о замечательных, посвященных ахматовским датам, праздникам. Неподалеку от гимназии им. А.Ахматовой находится бывшая Николаевская гимназия, где учился Николай Гумилев. Их пути, как известно, пересеклись еще в гимназические годы.

«Себе самой я с самого начала то чьим-то сном казалась или бредом, иль отраженьем в зеркале чужом, без имени, без плоти, без причины»...

С самого начала? Какого? Стихи начала писать в одиннадцать лет, чем вызвала недовольство отца - морского инженера, капитана 2-го ранга в отставке, который резко потребовал:

- Не срами мое имя!

- Не нужно мне твоего имени! - отрезала в ответ дочь.

Так Анна Горенко стала Анной Ахматовой, взяв в качестве псевдонима фамилию своей прабабки татарских кровей. И эти - восточные - мотивы многократно будут звучать в ее творчестве.

«Мои первые впечатления - царскосельские, - зеленое, сырое великолепие парков, выгон, куда меня водила няня, ипподром, где скакали маленькие пестрые лошадки, старый вокзал...»

Именно в Царском Селе она, четырнадцатилетняя, познакомилась с семнадцатилетним юношей, которого звали Николай Гумилев. Для нее тогда это была только встреча, для него - любовь с первого взгляда и до последнего вздоха, любовь трудная, изломанная, очень недолго взаимная и всегда - трагическая.

Гумилев впервые увидел ее, когда Анна шла с подругой за покупкой игрушек для рождественской елки. Она вся была внутри себя. Легкая, грустная, задумчивая. И он был очарован ее трагической красотой, ее хрупкостью.

Поэзия и Петербург

Он стал для девочки вторым источником вдохновения. Она навсегда влюбилась в северную столицу, считала ее главным городом своей жизни и очень тосковала по Неве, петербургским улицам, паркам и площадям, когда пришлось уехать с мамой в Евпаторию, затем в Киев после развода родителей. Ей тогда едва исполнилось шестнадцать, и последний класс гимназии она оканчивала уже в Киеве.

Стихи стихами, но продолжать образование Анна Горенко решила на Высших женских курсах, избрав юридический факультет. Юриспруденция, однако, показалась ей скучной до зевоты, хотя латынь и право вызывали у нее живой интерес. Вернувшись в Петербург, она поступила на историко-литературные женские курсы Н. Раева. Начиналась новая, волнующая пора.

Николай Гумилев обладал магнетическим влиянием на людей, сочинял романтические стихи и строгую пышноволосую гимназистку буквально очаровал. Они часто переписывались, а весной 1910 года обвенчались в Никольской церкви под Киевом. К тому моменту Гумилев был уже сложившимся, известным поэтом.

Любовь поэта была настолько сильна, что он не мог жить без нее и даже несколько раз пытался покончить с собой. Анна же без Николая жить могла - и жила, хотя, несомненно, его чувства не оставляли ее равнодушной. Тем не менее, она несколько раз отказывала ему, словно предчувствуя: союз двух поэтов невозможен, противоестественен, обречен.

Более того, запутанные, изломанные, на грани надрыва-разрыва отношения с Гумилевым навсегда определили для Анны Ахматовой модель ее отношений с мужчинами. Она будет влюбляться только тогда, когда сквозь сущность - земную, реальную, увидит загадку или хотя бы решит, что видит ее.

Ахматова говорила о любви не как о физических отношениях, а как о понятии высшем, почти религиозном. Детальные, на первый взгляд, ахматовские строки на самом деле имели двойной и даже тройной подтекст. Словно не она писала, а ее рукой водила чья-то неведомая сила. Непрошенная, грозная и... мучительная, поскольку женщина и поэзия - увы! - за редчайшим исключением, несовместимы.

«Пусть даже вылета мне нет

Из стаи лебединой,

Увы, лирический поэт

Обязан быть мужчиной!

Иначе все пойдет вверх дном

До часа расставанья:

И сад не в сад, и дом не в дом,

Свиданье - не в свиданье!»

И семья - не семья, могла бы она добавить. Когда Анна дала окончательное согласие на брак, Гумилев три дня провел с ней в Киеве, а на четвертый уехал в Одессу, оттуда - пароходом - в Африку. Ахматова поняла, что ее согласие продиктовано тем, что кто-то ее «ведет», и решение от нее не зависит.

«...но люди, созданные друг для друга, соеди­няются, увы, так редко...»

Через год они обвенчались, и только тогда Анна призналась мужу, что пишет стихи. Он отреагировал, мягко говоря, странно:

- Может быть, ты лучше будешь танцевать? Ведь ты гибкая.

И позже, рассказывая друзьям о жене, небрежно ронял:

• Анечка у меня тоже... стихи пишет.

Тут главное - «у меня». А разве у «себя» Ахматовой не было? Впрочем, Гумилев привык к женскому обожанию, привык, что женщины как бы растворяются в нем, подчиняются безусловно и безоговорочно, принимают все его капризы. Анна же...

«...Как не похожи на объятья

Прикосновенья этих рук!

Так гладят кошек или птиц...»

Гумилев говорил ей, что отдавать публике такие стихи - отсутствие вкуса, дурной тон. Нелепо и странно замужней женщине и матери воспевать какие-то любовные страдания. Занялась бы лучше домом, создала бы уют.

• Я - не хозяйка. Про меня кто-то сказал, что у меня кольца в суп падают, - заметила Ахматова много лет спустя.

Медовый месяц молодые провели в солнечном Париже. Первая встреча Ахматовой с Европой, с Монпарнасом, с Моди (Модильяни)... Шум Больших бульваров еще стоял у нее в ушах, когда они возвратились в дождливый, ветреный Петербург.

«В черноватом Париж тумане…»

Париж 1910-го года не оставил в поэзии Ахматовой ни одной резкой зарубки. На удивление невыразительна - по части зарубежных впечатлений - и ее автобиографическая проза конца 50-х - начала 60-х годов. Первая в биографии Анны Андреевны иноземная столица кажется скопированной с почтовых открыток эпохи Дягилевских сезонов - «То, чем был тогда Париж, уже в начале 20-х годов называлось «vieux Paris» (Старый Париж) или «Paris avant guerre». Еще во множестве процветали фиакры. У кучеров были свои кабачки, которые назывались «Au rendez-vouz des cochers», и еще живы были мои, молодые современники, которые скоро погибли на Марне и под Верденом».

Во время свадебного путешествия (в 1910 году) госпожа Гумилева не встречалась с художником, а всего лишь видела его несколько раз. И это почти наверняка - истинная правда. Не то что нескольких - и одного раза достаточно, чтобы заметить и запомнить удивительного итальянца, выделить из пестрой богемной толпы: «У него была голова Антиноя и глаза с золотыми искрами». Впечатление, судя по воспоминаниям современников, точное.

Весной 1910-го Модильяни, только что вернувшийся из родного Ливорно, где прожил в родственной заботе и домашнем уюте четыре месяца, выглядел молодым и сияющим. Во всяком случае, издалека. И на сильно неравнодушный к мужской красоте, глаз двадцатилетней провинциалки.

Всем известна проза Анны Ахматовой о Париже - это её очерк «Амедео Модильяни». В нём - дождик в Париже, розы, брошенные вслепую и разлёгшиеся прекрасным узором по полу мастерской, тень Верлена на аллеях Люксембургского сада, кафе, где сидят большевики и меньшевики, Эйфелева башня как «нечто гулливеровское» в стране лилипутов, юность и радость, и печаль... В нём двое молодых людей - ещё никому не известные итальянский художник и начинающая русская поэтесса - читают вслух любимые стихи Верлена на скамейке в Люксембургском саду. «Дыхание искусства ещё не обуглило, не преобразило эти два существования, это должен был быть светлый лёгкий предрассветный час», - писала Ахматова, вспоминая молодость, Париж и старого друга.

Спустя долгие годы, когда художник, чьи картины нынче стоят миллионы, давно уже умер в нищете, а поэтесса из стройной девочки превратилась в грузную и больную старуху, писавшую гениальные стихи, она снова, буквально на пороге смерти, посетила Париж. Ахматова уже не успела оформить свои впечатления в связный текст, но такая мысль была и за три месяца до смерти, 2 декабря 1965 года, она написала: «Если бы я могла передать одну сотую парижских впечатлений, это была бы моя лучшая проза».

Что же было заключено для Ахматовой в понятии, обозначаемом как «Париж»? Почему это могло бы стать её лучшей прозой? О чём бы в ней шла речь - о городе или о встречах в этом городе? Было бы это описанием парков, улиц и площадей, на которых остался отпечаток юности Ахматовой, или целый спектр неуловимых нюансов, возникающих при встречах с друзьями этой юности, впервые увиденными через полвека?.. Может быть, это было бы слово о времени и метаморфозах, которое оно несёт с собой? Мы можем только гадать, что стало бы главным для умудрённого опытом зрелого поэта в прозе о Париже, но кое-какие подсказки нам даются в очерке о Модильяни, в записях, разбросанных по рабочим тетрадям, в черновиках, обмолвках. Итак - Париж Анны Ахматовой.

Н. Альтман. Портрет А. А. Ахматовой, 1914 год.

А ведь в молодости Париж был неотъемлемой частью её жизни: уж не говоря о том, что французскую поэзию она с детства знала так же хорошо, как и русскую, именно в Париж уехал влюблённый в неё Николай Гумилёв, там он писал стихи, чуть не покончил с собой из-за любви к ней, там же в 1907 г. он напечатал в своём журнале «Сириус» её стихотворение «На руке его много блестящих колец...», в Париж она едет вместе с ним вскоре после свадьбы...

П.Н. Лукницкий сохранил в памяти рассказы Ахматовой об этой поездке: «В Париже поселились на rue Buonaparte, 10. Ходили по музеям, посетили средневековое аббатство Клюни, Зоологический сад, сиживали в любимых Гумилёвым кафе Латинского квартала, были в ночных кабаре...».

Тогда Ахматова и познакомилась с Модильяни, но в первый приезд «видела его чрезвычайно редко, всего несколько раз». А через год, в конце весны 1911 года, Ахматова снова поехала в Париж, чтобы провести там около полутора месяцев. В этот второй приезд, ставший последним на много десятилетий, она подружилась с Модильяни.

Ахматова вспоминает, что с Модильяни они «больше всего... говорили... о стихах. Мы оба знали очень много французских стихов: Верлена, Лафорга, Малларме, Бодлера». Влияние Проклятых поэтов сказывается в самой манере описания Парижа в очерке о Модильяни и в поздней прозе в целом, вызывая в памяти фразу Ш. Бодлера из его предисловия к «Маленьким поэмам в прозе», где он говорит об «описании современной жизни, или, вернее, некоей современной и более отвлечённой жизни».

Париж Анны Ахматовой оказывается в этой связи не просто городом, куда она съездила пару-тройку раз и о котором писала и хотела бы написать ещё. Её Париж - некий сконцентрированный сгусток бытия мировой культуры, существующей над государственными границами; это культурная традиция, свободная от политической конъюнктуры, это воплощённое в образе прекрасного города богатство автобиографических и творческих ассоциаций, сложная и насыщенная жизнь памяти, верности, мужества. И ещё - квинтэссенция судьбы, блистательно оправдавшееся предсказание, привет через годы от давно погибшего близкого человека.

Не об этом ли она хотела написать, не это ли могло стать её «лучшей прозой» в годы подведения итогов и торжествующего прощания?..

Портрет Ахматовой работы

Ольги Кардовской, 1914 год

Слепнево

По некоторым сведениям, на обратном пути из Франции, в начале июня 1910 г., Анна задержалась в Киеве, а Николай Степанович отправился в Слепнево, тверское имение матери. Биографы Ахматовой предполагают: разлучение молодоженов - следствие взаимных разочарований. Результат тайных неудовольствий, будто бы начавшихся уже во время медового месяца. Вряд ли это соответствует истине. Иначе Ахматова не стала бы говорить Лукницкому, что в Париже они с Колей были очень дружны. Никаких трений, как уже упоминалось, не заметил между ними и СК. Маковский, один из главных свидетелей по делу Черубины де Габриак, после которого среди «аполлоновцев» за Гумилевым закрепилась репутация «повесы из повес».

О том, что разлучение было мнимым (любимое словцо Ахматовой), свидетельствуют и ее стихи 1910 года, обращенные к киевской кузине Марии Александровне Змунчилло. Мария Александровна, по-домашнему Наничка, хорошо относилась к Гумилеву и очень старалась, чтобы брак все-таки состоялся. Кому-кому, а уж ей наверняка было приятно узнать, что Аннушка (в стихах) вспоминает месяц своей свадьбы с удовольствием и даже с несвойственной ей растроганностью:

Весенним солнцем это утро пьяно,

И на террасе запах роз слышней,

А небо ярче синего фаянса.

Тетрадь в обложке мягкого сафьяна;

Читаю в ней элегии и стансы,

Написанные бабушке моей.

Дорогу вижу до ворот, и тумбы

Белеют четко в изумрудном дерне.

О, сердце любит сладостно и слепо!

И радуют пестреющие клумбы.

Судя по всему, разлучились новобрачные по причине будничной, но по тем патриархальным временам немаловажной. Николаю Степановичу надо было как-то загладить перед матерью свое ослушание, объяснить, почему самовольно, не получив на то полагающегося родительского благословения, слишком поспешно женился.

Проявлять свой «трудный характер» Анна стала лишь после приезда из Киева в царскосельский дом мужа. Началось, как водится, с мелочи, которую она тут же возвела в превосходную степень: Николай Степанович, препоручив доставку жены в Слепнево своему племяннику Коле-маленькому, даже не встретил их в Бежецке!

Ничего нарочитого в этом наверняка не было. Анна Ивановна Гумилева человек разумный. Что сделано, то сделано. Поживем - увидим. А что золотую карету за новой невесткой не выслала, так нету кареты, а лошади все в поле - страда. Да и какие это лошади - клячи рабочие. Зато бежецкие ямщики мигом домчат. С ветерком и колокольцами. Опять же неизвестно, с каким поездом господа прибудут... Да и Николай дома нужен. Свадьба не свадьба, а объявили большой родственный сбор. Слава богу, погода наладилась, столы для парадного обеда надо в сад выносить. Столовая маленькая, а на большой террасе еще сыро.

Все вроде бы правильно и разумно. Но Анна надулась. Народу незнакомого тьма, и все заняты чем-то своим, непонятным и неинтересным. Вдобавок, как стали рассаживаться, Николай почему-то не к ней, а к кузинам присоединился. И вообще - что за порядки? Чинно, степенно... У них, в семье, да и у родичей, что маминых, что отцовых, все наспех, по-быстрому - как-нибудь. А здесь? Сонное царство какое-то!

У Гумилевых, особенно летом, в деревне, и в самом деле не спешили и «как-нибудей» не уважали. «Жизненный уклад в большом доме, - вспоминает внучка одной из сестер первой свекрови ААА, - был несколько старомодный и даже торжественный. Все члены семьи собирались в столовой, но не садились на свои каждому определенные места, пока не входила Варвара Ивановна. Она была старшая, и разница в возрасте между ней и Анной Ивановной была большая. Анна Ивановна рассказывала, что на свадьбе у Вареньки она сидела у невесты под юбкой. Варвара Ивановна немножко стилизовала себя под Екатерину Вторую, и в семье любили отмечать это сходство. Была она ниже ростом, чем Анна Ивановна, полная, но не расплывшаяся, держалась прямо и величественно, волосы седые, совершенно белые, и на них черная наколка; когда она входила в столовую, к ней подходила Анна Ивановна, старшая сестра обнимала ее, а остальным делала общее приветствие. Тогда можно было садиться за стол. Разговор был общий, но младшие не начинали его, а только отвечали на вопросы старших».

В старости и в Анне Андреевне начнут находить сходство с импозантной императрицей, и она, хотя и не совсем всерьез, будет обыгрывать, а иногда и разыгрывать королевствующий образ, что, кстати, крайне раздражало ее сына. «Мама, не королевствуй», - обрывал ее Лев Николаевич всякий раз, когда начинала стилизовать себя под Екатерину Вторую. Подчеркнуто прямая спина. Чересчур яркие и обильные седые волосы. Слишком величественные повороты головы и полужесты маленьких изящных рук.

Не вспоминала ли при этом Анна Андреевна слепневские торжественные обеды и королевствующую сестрицу свекрови? Если и вспоминала, то наверняка с удовольствием, не то что в молодости, при первой встрече с новыми родственниками в свое первое замужнее лето.

Еле-еле дождавшись «перемены декораций» (чай решено было пить в столовой), Анна улизнула по-английски в свою светелку. В сердцах, с грохотом задвинула щеколду. И чемодан распаковывать не стала. Николай часа через три поднялся по шаткой лесенке. Потоптался перед запертой дверью. Да так и ушел - несолоно хлебавши. На цыпочках, стараясь не скрипеть рассохшимися ступеньками.

А из сада, большого, фруктового, что за дорогой, долго еще доносился красивый девичий голос. Свежий, влажный и немного насмешливый:

На заре ты ее не буди,

На заре она сладко так спит.

Кто же из девочек Кузминых-Караваевых так хорошо поет? Ольга или Маша? Кажется, все-таки Ольга.

Будить не пришлось. Проснулась сама. Ни свет ни заря. Но из-под одеяла не вылезла: ждала. Николай не появился.

А когда внизу засуетились, очнувшись от покойного, по-слепневски сладкого сна, навела красоту, спустилась и с порога, полусолгав свекрови, что надо срочно показаться дантисту, приказала Коле-маленькому отвезти ее к петербургскому поезду. Гумилев, с утра пораньше ускакавший к соседям - звать в гости «на вечер», вернувшись к обеду, жены уже не застал. Хотел было ехать за ней, но умная мать отсоветовала: пережди день-другой, пускай остынет и вылечит зуб. Переждал. Анна не вернулась. Пришлось ехать мириться. Помирились. Даже съездили вместе в Павловск, но мир продолжался недолго. К Гумилеву, воспользовавшись отсутствием старших, съехалась картежная «холостая» компания. Играли всю ночь, потом весь день отсыпались. Николай Степанович, сильно проигравшийся, был не в духе. К тому же с утра пораньше, пока другие «дрыхли», обложился книгами и картами. Осень-де не за горами, а осенью, мол, непременно уедет в Африку.

Как же прожила Анна Андреевна эти бесконечно длинные полгода? Судя по стихам, правда, поздним, написанным на склоне лет, в начале «плодоносной осени», беспечально:

Он не траурный, он не мрачный,

Он почти как сквозной дымок,

Полуброшенной новобрачной

Черно-белый легкий венок.

А под ним тот профиль горбатый,

И парижской челки атлас_;

И зеленый, продолговатый,

Очень зорко видящий глаз.

«Ты поэт - надо делать книгу»

В той же беспечальной тональности описаны эти месяцы и в «Автобиографических заметках», начатых во второй половине 50-х: «Осенью 1910 г. Гумилев уехал в Аддис-Абебу. Я осталась одна в гумилевском доме (Бульварная, д. Георгиевского), как всегда, много читала, часто ездила в Петербург (главным образом к Вале Срезневской, тогда еще Тюльпановой), побывала и у мамы в Киеве, и сходила с ума от «Кипарисового ларца».

Стихи шли ровной волной, до этого ничего похожего не было. Я искала, находила, теряла. Чувствовала (довольно смутно), что начинает удаваться. А тут и хвалить начали. 25 марта 1911 г. старого стиля (Благовещенье) Гумилев вернулся из своего путешествия в Африку... В нашей первой беседе он между прочим спросил меня: «А стихи ты писала?» Я, тайно ликуя, ответила: «Да». Он попросил почитать, прослушал несколько стихотворений и сказал: «Ты поэт - надо делать книгу»».

На самом деле возвращение Анны Андреевны из провинции в столицу, равно как и творческая история «Вечера», было роковым образом омрачено, окрашено в цвет траура - полугодовым «соломенным вдовством». А особенно тем, что и первое замужнее Рождество, и первый семейный Новый год ей пришлось встретить в амплуа «полуброшенной новобрачной». Анна Андреевна суеверно относилась к такого рода датам. Максима любимого ею Лермонтова - во всякой жизни промелькнуло чувство, пробежало событие, которое никто, никогда и никому не откроет, а оно-то самое важное и есть, оно-то и дает по обыкновению направление и мыслям, и поступкам - наверняка приложима к той ситуации, в которой Анна оказалась осенью 1910 года. Сказать, что утаенное ею чувство - обида, а событие - отъезд мужа, еще ничего не сказать, поскольку и чувство было сложносоставным, а событием стал не столько сам отъезд мужа, сколько отъезд в сочетании со множеством сопутствующих ему открытий. А что если Николай - прирожденный бродяга, бродяга «пар екселянс» и что из их брака ничего не выйдет? Не получится даже такого странного союза, как у четы Блоков? Если бы провидческая догадка не промелькнула в жизни Анны Андреевны, вряд ли в ее записной книжке появилось бы горькое семистишие:

Он любил три вещи на свете:

За вечерней пенье, белых павлинов

И стертые карты Америки.

Не любил, когда плачут дети,

Не любил чая с малиной

И женской истерики.

...А я была его женой.

Наверняка доходили до Анны и домашние толки о влюбленности Николая Степановича в очаровательную кузину - Машеньку Кузьмину-Караваеву. Нет, она не ревновала или почти не ревновала, скорее, терялась в догадках. Ее четкий и здравый ум никак не мог совместить одновременность (а выходило именно так!) трех мужниных любовных историй. С Черубиной де Габриак. С Машенькой. И с ней, Анной. Спать с одной, слыть красиво влюбленным в другую, добиваться руки третьей? Да еще и уверять эту третью: «Я понял, что в жизни меня интересует только то, что имеет отношение к вам...» Вдобавок Валя Тюльпанова, - знать ничего не знавшая ни о мнимой испанке, ни о слепневских амурах Гумилева, в припадке откровенности назвала и еще одно имя - своей товарки по царскосельской гимназии: Лида Арене. Анна не поверила.

Муж ввел Анну в художественные круги, где ее набирающий силу талант сразу заметили и по достоинству оценили, вкупе с царственной осанкой и смуглой красотой этой стильной поэтессы. В среде артистической богемы, на знаменитой «башне» Вяч. Иванова она пришлась ко двору, затмевая порой своего мужа, слывшего одним из законодателей поэтической моды предвоенной поры.

Кризис символизма вывел в те годы на авансцену другие литературные течения - футуризм, акмеизм, и читающая публика вскоре познакомилась с самобытной акмеистикой Ахматовой. Ее ранние стихи - о любви. Это всепобеждающее чувство она будет воспевать и в последующие годы, радостно и с привкусом горечи, тоски, разочарования, но всегда с безоговорочной верой в любовь, которая дает силы жить.

На склоне дней, испытав все превратности судьбы, пройдя через испытания и потрясения века, Ахматова назовет эти свои первые произведения «бедными стихами пустейшей девочки». И, конечно, будет несправедлива к ним. Тем более что именно они принесли ей первую известность и нашли множество почитателей.

То змейкой, свернувшись клубком,

У самого сердца колдует,

То целые дни голубком

На белом окошке воркует...

Умеет так сладко рыдать

В молитве тоскующей скрипки,

И страшно ее угадать

В еще незнакомой улыбке.

Этим стихотворением «Любовь» открывался первый поэтический сборник Анны Ахматовой «Вечер», изданный в 1912 году «Цехом поэтов» всего тремя сотнями экземпляров с теплым предисловием яркого представителя Серебряного века Михаила Кузмина.

Вечер» - книга любовной лирики, как, впрочем, и последующие: «Четки» (1914), «Белая стая» (1917), «Подорожник» (1921). Появления акмеизма как нового витка в развитии поэтического искусства требовало само время и внутренняя жизнь поэтического слова. «Наш бунт против символизма, - писала она, - совершенно правомерен, потому что мы чувствовали себя людьми 20 в. и не хотели оставаться в предыдущем» (Т. 5. - С. 176).

Любовная драма (в «Вечере» и других книгах) изображалась Ахматовой в сфере почти обыденной: четкость и знакомость интерьера, психологическая достоверность жестов и поведения, но при этом - недосказанность в раскрытии чувств, недомолвленность и протяженная паузность между редко расставленными словами, что создает атмосферу невысказанной и молчаливой напряженности. Ахматовская речь проступает сквозь молчание. Ни тогда, ни раньше никто так не писал. Впоследствии, в связи с такой манерой, где пропущены чуть ли не главные перипетии события, вспоминали Хемингуэя и новейшую прозу (и поэзию) XX века, появившуюся после открытий Ахматовой. Ее стихи поразили первых читателей «Вечера» уже тем, что, будучи похожими на отрывок из письма или дневника или просто забытую записку, как бы не предназначались для постороннего глаза, то есть, значит, и для читателя, - отсюда - потрясающая интимность признаний, исловедальность интонации. Никому, казалось бы, не предназначенный отрывок, ставший стихотворением, вместе с тем обретал широкий адрес и становился достоянием всех.

И еще одна черта любовной лирики Ахматовой, сразу обратившая на себя внимание, но не сразу понятая: внутренняя мужественность этой лирики, ее волевое начало. Ведь именно воля заставляла Ахматову быть молчаливой там, где другой поэт использовал бы множество слов и восклицаний. Ее страсть походила на тишину предгрозья, а сама гроза, ее молнии сдерживались силою неимоверной воли, сковавшей и страдание и само слово. Гумилев в стихотворении «Она», посвященном Ахматовой, писал:

Она светла в часы томлений

И держит молнии в руке,

И четки сны ее, как тени

На райском огненном песке.

Этой черты, не оставившей ее на протяжении всей долгой жизни, некоторое время совершенно не понимали и по привычке пытались соотносить ахматовскую поэзию с так называемой «женской лирикой».

О том, что любовная тема в произведениях Ахматовой намного шире и значительнее своих традиционных рамок, прозорливо написал в статье 1915 года молодой критик и поэт Н.В.Недоброво (1882-1919). Он первым сказал, что отличительной чертой личности поэтессы является не слабость и надломленность, а, наоборот, исключительная сила воли. В стихах Ахматовой он усмотрел «лирическую душу скорее жесткую, чем слишком мягкую, скорее жестокую, чем слезливую, и уж явно господствующую, а не угнетенную». До конца своих дней держала Ахматова в своей памяти эту замечательную статью, а роль Недоброво в своей жизни считала исключительной. В автобиографической заметке к «Поэме без героя» она писала: «Ты, кому эта поэма принадлежит на 3/4 так, как сама я на 3/4 сделана тобой, я пустила тебя только в одно лирическое отступление» (Т. 3. - С. 240). Там есть такие строки:

Разве ты мне не скажешь снова

Победившее смерть слово

И разгадку жизни моей?

«Поэма без героя»

«Как тебе, сынок, в тюрьму ночи белые глядели…»

1912 год. В тот памятный год у молодой поэтессы родился сын Лев, будущий крупный ученый, этнограф и историк.

Автобиографии Анны Ахматовой «Коротко о себе», написанная незадолго до смерти, насчитывает всего пару страниц. Между упоминаниями о выходе первой и второй книги строка: «1 октября 1912 года родился мой единственный сын Лев».

Рожать Анна поехала в столицу, схватки начались прямо в поезде. Гумилев разволновался так, что на Витебском вокзале проскочит мимо свободных извозчиков. До родовспомогательного приюта на Васильевском острове они шли пешком. Утром на свет появился их «лучший стих», названный Львом. Бабушка Аня в честь рождения внука собрала местных крестьян, простила все долги и одарила лучшими яблоками из барского сада.

К радости Анны Ивановны Гумилевой молодые родители передали внука ей на руки и исчезли в водоворотах петербургской культурной жизни.

Анна Ахматова, Николай Гумилев и сын Лев

Развод

Сборник стихов «Четки» вывел Ахматову в литературный авангард, ее слава росла, а отношения с мужем охладевали. Но Лева восхищался отцом: тот плавал по далеким морям, охотился на диких зверей, пересекал пустыни. Приезжая к сыну, играл с ним, привозил удивительные подарки, рассказывал еще более удивительные истории. Мать тоже приезжала, но не оставалась даже на ночь, настолько накалялась обстановка с ее появлением. Тетя Шура ревновала Ахматову к брату и племяннику, Анна даже не могла остаться с ребенком наедине - тетка караулила как цербер.

Забрать сына Анна не могла, отношения с мужем становились все более зыбкими. Первая мировая война окончательно разлучила Ахматову и Гумилева. Николай ушел на фронт, в августе 1914 года заехал проститься с сыном и матерью. Короткие письма жене, чуть длиннее - матушке и Леве. Над рыжеволосой головой сына двух поэтов прозвучало стихотворное пророчество: «Рыжий львёныш с глазами зелёными, страшное наследие тебе нести!» - Марина Цветаева, как всегда, почувствовала трагедию задолго до того, как ее предсказание сбылось.

Николай Гумилев с двумя георгиевскими крестами на гимнастерке вернулся домой в феврале 1917 года, прямо к революции. В августе вновь уехал во Францию, в составе русского экспедиционного корпуса. Вернулся уже в страну победившего Октября.

23 июня 1918 года, на Троицын день, Ахматова и Гумилев в последний раз навестили сына вместе. Через несколько месяцев они развелись.

Обида на сына

Гумилев женился снова, Ахматова вышла за востоковеда Владимира Шилейко. В голодном промерзлом Петрограде она колола дрова, топила печь и добывала еду себе, мужу-востоковеду и мужниной собаке, о которой тот заботился явно больше, чем о супруге. Не могло быть и речи о том, чтобы забрать Леву у бабушки. Там ребенок хотя бы не мерз и ел досыта.

В августе 1921 года Николая Гумилева арестовали, обвинив в контрреволюционном заговоре. 25 августа поэта расстреляли. Тетя Шура билась в истерике, Анна Ивановна сохраняла спокойствие. Она была уверена, что сын сбежал из тюрьмы и уехал из России в свою любимую Африку. Это убеждение бабушка Аня сохранила до конца дней. Коля уехал, значит нужно сберечь Леву до возвращения отца.

Владимир Шилейко – второй муж Ахматовой

Когда через несколько месяцев Ахматова приехала за сыном, бабушка уговорила оставить мальчика с ней. Гумилевы переехали в Бежецк, Лева пошел в школу.

Ахматова мучительно решала, как жить дальше. Еще оставалась возможность выезда из России, но ценой вопроса становилось расставание с сыном. Тем временем Александра Сверчкова продолжала взращивать в племяннике миф об идеальном отце и о «бросившей сироту» матери. О том, что мать половину заработков привозит в бежецкий дом, не говорилось совсем.

В битву за сына она вступила лишь однажды.

Тетя Шура объявила, что собирается усыновить ребенка, потому что фамилия Гумилев сломает ему жизнь. Анна Андреевна отчеканила: «В этом случае он будет Ахматовым, а не Сверчковым». Бабушка Аня поддержала невестку - внук сохранит фамилию отца, Лев будет встречаться с матерью. Если Александра не хочет пускать Ахматову в свой дом, то бабушка будет возить Леву. Несколько раз в год Анна Ивановна и Лева приезжали в столицу, которая теперь именовалась Ленинградом, но останавливались у знакомых - своего угла у Ахматовой так и не появилось. Теткино воспитание даром не прошло, Лев затаил на мать глубокую обиду за развод с отцом, и за то, что «мать бросила сироту».

Два письма Сталину

Ахматова рассталась с Шилейко и вышла замуж в третий раз, за искусствоведа Николая Лунина. Теперь она жила в коммунальной квартире

во флигеле Шереметьевского дворца - знаменитом Фонтанном Доме. Семья получилась странная, Пунин поселил вместе Ахматову и бывшую жену с дочкой Ирочкой. Двухлетняя малышка Анну признала сразу, прибегала к ней в Вместо «Ахматова» у Ирины получалось «Акума», имя стало семейным прозвищем Ахматовой.

В 1929 году Лев Гумилев окончил школу и приехал в Ленинград готовиться к поступлению в институт. Ему нашлось место на сундуке в неотапливаемом коридоре, тарелку супа, принесенную соседкой, они с матерью делили пополам. Работал в геологическом коллекторе, на железной дороге, был санитаром в таджикском совхозе - отправили на борьбу с малярией. В письме матери сообщил о своем выборе: «И все-таки я буду историком». Летом 1934 года поступил на истфак Ленинградского университета.

И быстро попал в историю.

На лекции по литературе одному из преподавателей вздумалось разоблачить Николая Гумилева. «Поэт писал про Абиссинию, - восклицал он, - а сам не был дальше Алжира... Вот пример отечественного Тартарена!» В тишине аудитории громко прозвучало: «Нет, он был в Абиссинии!». Профессор поинтересовался: «Молодой человек, кому лучше знать, вам или мне?» «Конечно, мне - я его сын!».

23 октября 1935 года Льва Гумилева арестовали, заодно взяли и Николая Лунина.

Ахматова бросилась в Москву с письмом к Сталину; составить текст ей помог Михаил Булгаков, искушенный в играх с властью. Арестованных освободили за отсутствием состава преступления, а через год Льва Гумилева восстановили на втором курсе университета. Он все так же ночевал на сундуке в коридоре, Ахматову по-прежнему не печатали - она зарабатывала на жизнь себе и сыну переводами.

На Рождество 1938 года Лева навестил бабушку и тетю Шуру. Бабушка Аня больше не увиделась с внуком - вскоре Гумилева арестовали по обвинению в терроризме.

«Взяли весь цвет молодого поколения, будущих звезд русской науки», -говорила Ахматова.

Восемь дней из Льва выбивали показания, следователи пытались доказать, что к антисоветской деятельности его подтолкнула Ахматова. Показаний против матери Гумилев не дал, но в руководстве контрреволюционной организацией признался. На суде ему как «руководителю» дали «десятку».

Ахматова наивно считала, что и в этот раз Леву выпустят. Он запомнил строчки из безмятежного материнского письма: «Сегодня пойду в сад, шуршать осенними листьями...» Когда до нее дошло, что сына через неделю отправляют на этап, она бросилась выпрашивать ему у знакомых теплые вещи.

2 декабря Гумилев отбыл строить Беломорканал. Мать убеждала себя: «Он очень вынослив, потому что всегда привык жить в плохих условиях, не избалован. Привык спать на полу, мало есть». Но на ледяном ветру как свечки сгорали даже крепкие деревенские мужики, понемногу «дошел» и Лев. Спасла его отправка в Ленинград на доследование. Гумилев опять вернулся в Кресты, а его мать - в тюремные очереди, боль переплавлялась в бессмертные строки ее «Реквиема».

6 апреля 1939 года она тайком от всех отправила второе письмо Сталину, умоляя вернуть сына. Льва не освободили, но приговор вынесли относительно мягкий - пять лет лагерей и поражение в правах. Гумилев уехал в Норильск на медноникелевый рудник.

Новый приговор

Когда началась война, Ахматову вывезли из осажденного Ленинграда в Ташкент. Она переболела тифом, получила осложнение на сердце, стала быстро полнеть. 10 марта 1943 года Лев сообщил матери, что срок кончился, он находится на спецпоселении. Отправившись в геологическую экспедицию на Нижнюю Тунгуску, Гумилев открыл большое месторождение железа...

В качестве поощрения попросился на фронт.

Ушел на войну добровольцем, закончил ее в Берлине. Но из наград получил только две медали - представить к ордену не позволила анкета.

Вернувшись в Ленинград, восстановился в университете, защитил диплом, поступил в аспирантуру Института востоковедения при Академии наук. Ахматова тоже, много работала, поэтические вечера следовали один за другим - в Москве, в Ленинграде, всюду триумф. На одном из выступлений зал встретил ее стоя и устроил овацию. Последствия не заставили себя ждать: вышло печально известное постановление ЦК партии о творчестве Ахматовой и Зощенко.

1 сентября Ахматову исключили из Союза писателей. На собрании в Институте востоковедения от Льва Гумилева потребовали осудить мать. После отказа отчислили из аспирантуры.

Лишь через полгода ему с трудом удалось устроиться на должность библиотекаря в психиатрической клинике. В конце 1948 года Лев защитил кандидатскую на истфаке ЛГУ, перед ним вновь замаячила перспектива возвращения в науку. А в 1949-м, вскоре после 60-летнего юбилея Анны Ахматовой, в Фонтанном Доме произошло странное событие: в комнате Гумилева упал со стены крест - подарок матери.

6 ноября Льва арестовали и отправили в Москву, где вынесли приговор -десять лет каторжных лагерей.

Это заключение разъединило мать и сына. Гумилеву казалось, что мать о нем забыла, редко пишет, экономит на посылках. Лев страдал от невозможности продолжать исследования, он просил, умолял, требовал сделать хоть что-нибудь для своего освобождения. А мать и без того непрерывно пыталась добиться пересмотра дела. Но... Когда сын просил выслать табаку и «каких-нибудь жиров» - лагерной валюты - Анна Андреевна отправляла печенье. Когда заказывал необходимую книгу, мать покупала другую - дорогую и совершенно ненужную. Когда спрашивал, жива ли его возлюбленная, - подробно писала о приходе весны и о клейких тополиных листочках...

«Мамин эпистолярный стиль несколько похож на издевательство, но знаю, что это неумышленно», - в отчаянии сообщал Гумилев знакомым.

А она никак не понимала, почему сын сердится.

26. Л. Н. Гумилев - А. А. Ахматовой

Почтовая открытка. Фиолетовые чернила. Адреса: см. письмо № 13.

Почтовые штемпели: <7.3.53>, Сыркаш, Кемер. обл. - 13.3.53, Ленинград

4 марта 53 г.

Дорогая, милая мамочка,

я живу хорошо, т. е. никаких событий в моей жизни не происходит. Я ем 3 раза в день, пью чай 2 раза, утром репетирую «Ревизора» под крик Печковского, а вечером выдаю книги. Жизнь однообразна и полна.

О здоровье моем не беспокойся: думать, что я могу дотянуть свои 10 лет, - наивность, а потому совершенно все равно, болен я или здоров. Твои письма \ очень меня утешили и успокоили, теперь мне ясно, что, кроме тебя, я никого не 1 люблю и видеть не желаю. Очень благодарю тебя за посылки: это сейчас самое приятное в жизни - пить чай в тишине. Денег и вещей мне не посылай девать их некуда.

Целую тебя, милая мамочка.

Передай привет Н. Тане.

54. Л. Н. Гумилев - А. А. Ахматовой

Лист голубой бумаги в линейку. Фиолетовые чернила. Конверт.

Адреса: см. письмо № 40.

Почтовые штемпели: 3.7.54, Омск, Сортировочный отдел - 8.7.54, Ленинград

27 июня 54 г.

Дорогая, милая мамочка.

Теперь, как видишь, я пишу тебе настолько регулярно, что ты не поспеваешь отвечать. Последняя твоя открытка от 10 июня, где ты пишешь о поданной жалобе, весьма меня взбудоражила. До сих пор всякий оптимизм был от меня весьма далек, ибо невиновность моя в 50 году была очевидна, но это не интере­совало следствие. Мысли в голове моей пришли <в> смятение, ведь я так спокойно уже приготовился здесь помирать. В больнице я с начала июня - теперь мне лучше; поправляюсь. Если бы ты написала мне, когда ты ожидаешь результата этого дела. Я был в марте вызван к начальству, и мне было предложено написать жалобу, я тогда не обратил на это предложение внимания. В мае оно было повторено в категорической форме. Тогда я его написал и послал. Я знаю, что с разбором жалоб не торопятся; так, если сможешь, узнай — когда можно ожидать результат. Этим ты весьма облегчишь мое нервное состояние, которое наши врачи считают тяжелым. Полагаю, что мое письмо придет после твоего возвращения из санатории.

Целую тебя, дорогая мамочка.

Жду твоего ответа.

L

100 рублей от тебя я получил и проел. Прокопия прочитал и решил, что он был, скорее всего, манихей.

Целую тебя еще раз

Встреча

Амнистия по случаю смерти Сталина, коснулась многих - но не Льва Гумилева. Не изменились и отношения с матерью: любовь и взаимные обиды. Окружение Ахматовой тоже способствовало этому: в 1955 году она собралась поехать на свидание к сыну. Выросшая Ирина Пунина с дочкой Аней сделали все, чтобы эта встреча не состоялась, убедив Акуму, что ее сын может умереть от радости. Узнав о такой «заботе», Гумилев понял: в мамином «ближнем кругу» рады ему не будут. Когда после XX съезда перед ним распахнулись ворота лагеря, о своем возвращении он сообщать не стал; через четыре дня добрался из Омска в Москву, зашел на Ордынку к Ардовым.

Неожиданно в дверь вошла... Анна Ахматова. Ничего не зная о приезде сына, она вдруг сорвалась из Ленинграда и помчалась ему навстречу.

Очевидцы вспоминали, что никогда не видели Ахматову такой счастливой и умиротворенной. Даже царственный голос изменился, зазвучал уютно, мягко. Но мать и сын не обрели понимания.

Анна Андреевна хотела, чтобы сын заботился о ней, постаревшей, грузной, больной. Ахматова обижалась на его резкость и абсолютно не понимала, через что ему пришлось пройти. Лев не выдерживал величавых манер матери, взрывался: «Мама, не королевствуй!».

Ирина Пунина умело подливала масла в огонь. Пока сын был в лагере, Ахматова завещала ей все имущество и архив. С возвращением Гумилева расклад сил изменился, атаки на него стали непрерывными.

Сын с матерью расстались, как оказалось - навсегда.

Анна Ахматова в Финляндии

А в канун Первой мировой войны вышел ее второй сборник стихов «Четки», которым заявила о себе как уже о сложившемся мастере и который принес ей подлинный читательский триумф. Протекция амбициозного мужа ей была больше не нужна. Ее поэтическое имя звучало теперь даже громче, чем имя Гумилева. Автору казалось, что книга любовной лирики потонет в грохоте военных событий. Однако «Четки» переиздавались в течение последующего десятилетия восемь раз.

В 1914 году Николай Гумилев ушел на фронт, и Анна Андреевна долгу жила в имении Гумилевых Слепнево в Тверской губернии.

Анна Ахматова - и туберкулез. Как-то никогда не сочетались у меня эти два понятия. Ну да, конечно. Мария Башкирцева, несчастный Надсон и даже Чехов. Что там - до открытия антибиотиков даже члены императорской фамилии умирали от туберкулеза. Родной брат Николая II, великий князь Георгий Александрович, Жорж, как называли его родные, скончался от чахотки в крымском Аббас Тумане 28 лет от роду. Но железная Анна? И тем не менее туберкулез в семействе Горенко был болезнью наследственной и почти роковой. От туберкулеза умерли три сестры Ахматовой - Инна, Ирина и Ия. Подозревали туберкулез у Андрея и Ани. Ведь это пытаясь спасти детей, Инна Эразмовна привозит их в Крым. И Аня поправилась тогда. Она всегда умела переупрямливать рок. Но болезнь вернулась с началом мировой войны. И вот в регистрационной книге туберкулезного санатория в финском городе Хювинкяя появляется запись за 1915 год. С 15 по 30 октября здесь проходила лечение госпожа Gumilowa.

Впрочем, городские права Хювинкяя получила лишь в 1960 году. Во времена молодости Ахматовой это было живописное курортное местечко, привлекавшее легочных больных - в том числе и из Санкт-Петербурга.

Хювинкяя расположена на трассе старинной дороги, которая вела из Гельсингфорса на север страны, приблизительно на полпути от столицы к Хямеенлинне или Тавастехусу - второму по времени постройки замку Финляндии, основанному еще Ярлом Биргером в 1249 году. В XVI веке здесь возник придорожный трактир, в котором путешественники могли перекусить, а то и переночевать. Местечко назвалось тогда Хювенкяякюля, то есть Добрая или Хорошая деревня.

Настоящих, высоких гор в Финляндии нет. Но во многих местах на поверхность выходят коренные, магматические породы, в первую очередь - граниты. В нескольких местах такие выходы гранитов образуют невысокие горные гряды, в формировании которых к тому же принимал участие и ледник, принесенные им осадочные материалы оседали в районе гранитных гряд. В результате формировались зоны особенно живописного рельефа. Одна из таких зон и сложилась в районе Хювинкяя. Перепады высот, крутые склоны, поросшие хвойным лесом, нагромождение принесенных ледником камней. Финская Швейцария, да и только! Кстати, именно так (по-фински - «Свейтси») называлась издавна одна из самых живописных усадеб, располагавшихся близ Хювинкяя.

Сейчас на месте этой усадьбы - по-финляндски неброский, умело вписанный в окружающий «горный» ландшафт спа-отель, раскинувшийся на краю пригородного лесопарка. Сосновые леса, пропахнувшие ароматом хвои, пронизанные губительными для бактерий летучими веществами-фитонцидами - идеальное место для излечения легочных больных.

Болезнь настигла Ахматову вместе с мировой войной. В начале 1915-го у нее был зафиксирован активный туберкулезный очаг в легких. Ахматовой запретили видеться с сыном - Левушку увезли под Бежецк, в Слепнёво, где у Гумилевых было имение. Впрочем, нездоровой Ахматова чувствовала себя давно:

И жар по вечерам, и утром вялость,

И губ потрескавшихся вкус кровавый.

Так вот она - последняя усталость,

Так вот оно - преддверье царства славы.

Гляжу весь день из круглого окошка:

Белеет потеплевшая ограда,

И лебедою заросла дорожка,

А мне б идти по ней - такая радость.

Чтобы песок хрустел и лапы елок -

И черные и влажные - шуршали,

Чтоб месяца бесформенный осколок

Опять увидеть в голубом канале.

Декабрь 1913

И мысленно готовилась уже к смерти:

На Казанском или на Волковом

Время землю пришло покупать.

Ах! под небом северным шелковым

Так легко, так прохладно спать.

Новый мост еще не достроят,

Не вернется еще зима,

Как руки мои покроет

Парчовая бахрома.

Ничьего не вспугну веселья,

Никого к себе не зову.

Мне одной справлять новоселье

В свежевыкопанном рву.

8 июля 1914 Слепнёво

Семейная жизнь не складывалась. Отношения с Гумилевым оставляли желать лучшего. Фактически они жили порознь. Правда, с началом войны и уходом Гумилева на фронт Ахматова клянется, что уж теперь-то они будут вместе навсегда:

Будем вместе, милый, вместе,

Знают все, что мы годные,

А лукавые насмешки,

Как бубенчик отдаленный,

И обидеть нас не могут,

И не могут огорчить.

Где венчались мы - не помним,

Но сверкала эта церковь

Тем неистовым сияньем,

Что лишь ангелы уме от

В белых крыльях приносить.

А теперь пора такая,

Страшный год и странный город.

Как же можно разлучиться

Мне с тобой, тебе со мной?

Но клятву свою нарушает очень скоро. Еще в 1913 году она знакомится с Николаем Владимировичем Недоброво. Поэт-неокласснк, не очень сильный, но заметный в литературной жизни Петербурга благодаря близкому знакомству с Вячеславом Ивановым, его помощник по Обществу ревнителей художественного слова. Соучредитель и товарищ председателя Общества поэтов, человек тонкого вкуса, эстет, сноб, активный участник литературно-поэтических сражений, Недоброво сделал многое для формирования Ахматовой как поэта, для становления ее эстетических воззрений. Именно Недоброво написал первую посвященную Ахматовой критическую статью.

Сама Ахматова говорила, что как поэт она на три четверти создана Недоброво. Точнее будет сказать, что именно под воздействием Недоброво сформировался стиль поэтического общения Ахматовой, включивший отмечаемое многими позерство и снобизм, желание преподать и преподнести себя в качестве «этакой штучки» в молодости и в качестве «великого поэта земли русской» в зрелые годы. Недоброво называли «перламутровым мальчиком». У них возник роман. Они встречались, гуляли по городу, катались в Павловске на лыжах... И вот на фоне этого полулитературного романа у Ахматовой развиваете я туберкулезный процесс с болезненным кашлем, характерными вечерними повышениями температуры и страхом скорого и неизбежного конца. Один из лучших фтизиатров Петербурга, доктор Ланге, говорит, что затронута верхушка правого легко; о. Ахматовой запрещают видеться с сыном.

Буду тихо на погосте

Под доской дубовой спать,

Будешь, милый, к маме в гости

В воскресенье прибегать -

Через речку и по горке,

Так что взрослым не догнать.

Издалека, мальчик зоркий,

Будешь крест мой узнавать.

Знаю, милый, можешь мало

Обо мне припоминать:

Не бранила, не ласкала.

Не водила причащать.

Отношения с Недоброво были несколько странными. Были ли они близки физически? Ахматова с некоторым презрением относилась к физической близости между мужчиной и женщиной, но не избегала этой близости, в конце концов. С одной стороны, она пишет:

Есть в близости людей заветная черта,

Ее не перейти влюбленности и страсти, -

Пусть в жуткой тишине сливаются уста,

И сердце рвется от любви на части.

И дружба здесь бессильна, и года

Высокого и огненного счастья,

Когда душа свободна и чужда

Медлительной истоме сладострастья.

Стремящиеся к ней безумны, а ее

Достигшие - поражены тоскою...

Теперь ты понял, отчего мое

Не бьется сердце под твоей рукою.

Что предполагает отказ от близости. По крайней мере - на каком-то этапе. С другой стороны, недаром же обвиняет Любовь Александровна, жена Недоброво, Ахматову в том, что та заразила ее мужа туберкулезом. Это предполагает достаточно тесный контакт...

Осенью здоровье Ахматовой ухудшается, и ей предлагают подлечиться в Финляндии. Так в ее жизни возникает Хювинкяя:

Как невеста, получаю

Каждый вечер по письму,

Поздно ночью отвечаю

Другу моему:

«Я гощу у смерти белой

По дороге в тьму.

Зла, мой ласковый, не делай

В мире никому».

И стоит звезда большая

Между двух стволов,

Так спокойно обещая

Исполненье снов.

«Мой друг» - не муж и не Анреп. Письмами Ахматова обменивалась с Николаем Недоброво. Гумилев, правда, очень заботился о здоровье жены и дважды навещал ее в санатории.

Финляндия в связи с туберкулезом уже возникала в окружении Ахматовой. Туда отправили на излечение кузину Гумилева - Маню Кузьмину-Караваеву, в которую Николай Степанович был немного влюблен и за которой на глазах у всей семьи ухаживал в Слепнёве уже после свадьбы с Ахматовой. На этот раз финские сосны не помогли, больную переправили на юг, и она умерла в далеком итальянском Сан-Ремо.

Неизвестно, как лечили Ахматову, но санатории она возненавидела на всю жизнь. По ее словам, в Хювинкяя она почти перестала есть и спать и в конце концов сбежала в Петербург.

С тех пор, если ей предлагали подлечиться, она неизменно отвечала, что в санаториях ей всегда становится хуже. Все же ехала и потом ругалась, снова отказывалась. Будто предчувствовала, что в санатории, в Домодедове, и умрет 5 марта 1966 года. Но на этот раз крепкий организм взял свое. От туберкулеза Ахматова вылечилась.

В самый разгар послереволюционного голода Ланге с удивлением отмечал, что все очаги в легких у нее зарубцевались. Зато умер в 1919 году в Ялте заразившийся от Ахматовой Недоброво. У него болезнь перешла в тяжелую почечную форму, от которой не помогла излечиться даже благословенная атмосфера Тавриды. А потом скончалась от туберкулеза в итальянском Сан-Ремо и его справедливо предъявлявшая Ахматовой претензии супруга.

Там она написала большую часть стихотворений, вошедших в ее третью книгу стихов - «Белая стая». Книгу напечатали большим тиражом в 17-м году.

«Мне голос был, он звал утешно...» Первое гражданское стихотворение, а именно так его определили критики, Ахматова написала в 1917-м. «Утешный» голос принадлежал Борису Анрепу, художнику-монументалисту, офицеру царской армии. С ним Анну Андреевну связывало нечто большее, чем роман. Она была в него влюблена. А тот, как признавалась поэтесса на склоне лет, «конечно, не любил... Но все мог для меня сделать, - так вот просто...»

В резкости стихов, которыми она отвечала бывшему возлюбленному, усматривали как презрение к эмигрантам-«слабакам», так и интонации обиженной женщины. А еще - некий самоуговор, оправдание решению не уезжать.

«В системе ее мироощущения, сердцестремительной... Россия занимала особое, приподнятое и трагическое место, - напишет много позже литературовед Дмитрий Бобышев. - Она молилась ради будущего страны, отдавая с античной жертвенностью самое дорогое: «И ребенка, и друга, и таинственный песенный дар»...».

Анна Ахматова: «Семь дней любви и вечная разлука…»

Бывало, я сутра молчу...

О том, что сон мне пел.

Румяной розе, и лучу,

И мне - один удел.

С покатых гор ползут снега,

А я белей, чем снег.

Но сладко снятся берега

Разливных мутных рек.

Еловой рощи свежий шум

Покойнее рассветных дум.

Это стихотворение 1916 года, единственный в творчестве Ахматовой акростих, посвящено художнику Борису Анрепу. Как-то, беседуя с П.Н. Лукницким, Анна Андреевна вспоминала: «Знаете, когда началась революция, он под пулями приходил ко мне на Выборгскую сторону. И не потому, что любил, просто приходил. Ему приятно было под пулями пройти». «Он вас не любил?» - изумился Лукницкий. «Нет, - Анна Андреевна пожала плечами. - Нет, конечно, не любил. Это не любовь была. Но он всё мог для меня сделать. Вот так просто...»

Русский художник и витражист Борис Васильевич Анреп родился в 1885 году в Петербурге.

Мэрия Лондона заказывает ему мозаичную крипту и фрески в Вестминстерском соборе. Также он получает заказы на мозаику в богатейших английских частных домах, создаёт мозаичный пол в зале Блейка в галерее Тейт.

Накануне Первой мировой войны Юния Анреп всё-таки возвращается в Россию и Борис женится на Эллен Мейтленд.

Организуя в Лондоне выставку русских художников, Борис частенько навещает Петербург и встречается со старым гимназическим товарищем Николаем Недоброво. Николай Недоброво в этот момент влюблён в поэтессу Ахматову, и она отвечает ему взаимностью.

В одном из писем к Анрепу в 1914 году Недоброво так описывает Анну Андреевну: «Попросту красивой её назвать нельзя, но внешность её настолько интересна, что с неё стоит сделать леонардовский рисунок, и гейнсборовский портрет маслом, и икону темперой, а пуще всего поместить её в самом значащем месте мозаики, изображающей мир поэзии». Позднее Борис признавался, что письмо заинтриговало его.

Когда началась Первая мировая война, Анреп, как офицер запаса, вернулся в Россию. Накануне отъезда в армию - Борис направлялся в Галицию - Недоброво представил Анрепа Ахматовой на поэтическом вечере в 1915 году.

«Белая стая»

Анне Ахматовой в это время было 26 лет, она была в расцвете красоты, в зените творческой славы. Анна Андреевна преподавала на Бестужевских курсах, у неё вышли два сборника стихов. Отношения с Гумилёвым разладились, на сердце, по собственному признанию поэтессы, «было скверно». Борис сразу произвёл впечатление. Анна Андреевна записала в дневнике: «1915. Вербная суббота. У друга (Недоброво) офицер Б.В.А Импровизация стихов, вечер. Потом ещё два дня, на третий он уехал. Провожала на вокзал». После этой встречи муза поэтессы заговорила с новой силой. Ахматова много пишет, всего Борису Анрепу ею посвящено тридцать шесть стихотворений, в том числе самые светлые строки о любви из цикла «Белая стая».

Я улыбаться перестала,

морозный ветер губы студит,

одной надеждой меньше стало,

одною песней больше будет.

И эту песню я невольно

отдам на смех и поруганье,

затем что нестерпимо больно

душе любовное молчанье.

Ахматова и Анреп встречаются в доме профессора Срезневского. Борис достал билеты на генеральную репетицию «Маскарада», поставленного Мейерхольдом в Александрийском театре, он каждый день дарит Анне цветы. Однако всё чаще думает об отъ­езде в Англию на постоянное жительство.

«Он был захвачен присущим Ахматовой чувством судьбы, её трагической изысканностью и стихами, - пишет биограф Анрепа Аннабел Фарджет, невестка Анрепа. - Её чувства к нему остались прежними, хотя он не скрывал, что намерен связать свою дальнейшую жизнь с Англией. Вдали от семьи его романтическая влюблённость приобретала особенную значительность, чего никогда не случилось бы в обычной жизни. Хнычущие дети и женщина, не умеющая одеться как подобает и не переносящая светского общества, никак не способствовали подобным чувствам. Хотя Борис и был по природе своей авантюристом, но его привлекал английский здравый смысл, честность и свобода, и, как ни странно, стабильность в семейной жизни».

Мы не умеем прощаться,

- всё бродим плечо к плечу.

Уже начинает смеркаться,

ты задумчив, а я молчу

В церковь зайдём, увидим,

отпеванье, крестины, брак.

Не взглянув друг на друга, выйдем,

отчего всё у нас не так?

Или сядем на снег примятый

на кладбище, легко вздохнём.

И ты палкой чертишь палаты,

где мы будем всегда вдвоём.

Март 1917

Ахматова предчувствовала разлуку.

Анреп не скрывал: всё происходящее в России ему не нравится.

«Революция Керенского. Улицы Петрограда полны народа. Кое-где слышны редкие выстрелы, железнодорожное сообщение остановлено, - писал он. - Я мало думаю про революцию. Одна мысль, одно желание - увидеться с Анной Андреевной. Она в это время жила на квартире профессора Срезневского, известного психиатра, с женой которого она была очень дружна. Квартира была за Невой. На Выборгской или Петроградской стороне - не помню. Я перешёл Неву по льду, чтобы избежать баррикад около мостов. Помню, посреди реки мальчишка лет восемнадцати, бежавший из тюрьмы, в панике просил меня указать дорогу к Варшавскому вокзалу. Я добрёл до дома Срезневского, звоню. Дверь открывает Анна Андреевна. «Как, вы? В такой день? Офицеров хватают на улицах». - «Я снял погоны». Она была тронута, что я пришёл. Мы прошли в её комнату. Она прилегла на кушетку. Мы некоторое время говорили о значении происходящей революции. Она волновалась и говорила, что надо ждать больших перемен в жизни. «Будет то же самое, что было во Франции во время Великой революции, будет, может быть, хуже». - «Ну, перестанем говорить об этом». Мы помолчали. Она опустила голову. «Мы больше не увидимся. Вы уедете», - сказала грустно. «Я буду приезжать. Посмотрите, ваше кольцо». Я расстегнул тужурку и показал её чёрное кольцо на цепочке вокруг моей шеи. Анна Андреевна тронула кольцо. «Это хорошо, оно вас спасёт». Я прижал её руку к груди. «Носите всегда». - «Да, всегда. Это святыня», - прошептал я. Что-то бесконечно женственное затуманило её глаза, она протянула ко мне руки. Я горел в бесплотном восторге, поцеловал эти руки и встал. Анна Андреевна ласково улыбалась. «Так лучше», - сказала она.

Это просто, это ясно,

это всякому понятно.

Ты меня совсем не любишь,

не полюбишь никогда.

Для чего же так тянуться

Мне к чужому человеку,

для чего же каждый вечер

мне молиться за тебя?

Анреп уехал в Англию в начале марта 1917 года. Для Ахматовой не было секретом, что его сопровождала юная Мария Волкова, девушка из театральной среды, родственница его друга. Борис помог ей получить разрешение на выезд в Англию.

«Это была восемнадцатилетняя красавица, черкесская княжна с бледно-оливковой кожей с огромными тёмными глазами, черноволосая и чернобровая, - пишет Аннабел Фарджет. - За её спокойствием и величавостью ощущалось присутствие скрытой страсти».

Борис получил новые паспорта и визы на пребывание в Лондоне в течение неопределённого времени для себя и Марии за день до отречения Николая Второго от трона. Мария волновала его воображение. Явно намечался новый семейный треугольник. Ахматова на прощание подарила ему сборник стихов с пророческой надписью: «Не верю, что свидимся скоро».

Николай Гумилёв, узнав, что она отдала Анрепу кольцо и тот увёз его с собой, заметил с сарказмом: «Я тебе руку отрежу, а ты свези её Анрепу - скажи, если кольцо не хотите отдавать, так вот вам рука к кольцу». «В Херсонесе я три года ждала от него письма, - признавалась позднее Ахматова. - Три года каждый день по жаре за несколько вёрст ходила на почту, и письма так и не получила.

Всем обещаньям вопреки...

и перстень сняв с моей руки,

забыл меня на дне...

Ничем не мог ты мне помочь.

Зачем же снова в эту ночь

свой дух прислал ко мне?».

И вот одна осталась я

считать пустые дни.

О, вольные мои друзья!

О, лебеди мои!

И песней я не скличу вас,

слезами не верну.

Но вечером в печальный час

в молитве помяну.

Я пью за разорённый дом,

За злую жизнь мою,

За одиночество вдвоём,

И за тебя я пью, -

За ложь меня предавших губ,

За мёртвый холод глаз,

За то, что мир жесток и груб,

За то, что Бог не спас.

Настигнут смертною стрелой,

один из вас упал,

и чёрным вороном другой,

меня целуя, стал.

В пронзительных стихах - два лебедя, Гумилёв и Анреп. Предательство Анрепа, так, как Ахматова воспринимала его, нашло отражение в образе чёрного ворона. «И как приворожить меня прохожий мог, весёлый человек с зелёными глазами, любимец девушек, наездник и игрок».

Вернувшись в Англию, Борис Анреп много работает как художник. Он становится признанным мастером церковной мозаики. Особенно примечательная его мозаика, сделанная по заказу Собора Христа Владыки в маленьком ирландском городке Маллингаре.

«Пробуждение муз»

1954 год в католическом мире был объявлен годом, посвященным Пресвятой Деве Марии. Многие церкви заказывали украшения в Её честь. Борис Анреп выполнил мозаику, изображавшую Введение Богородицы во храм. В центре композиции он изобразил святую Анну с большим нимбом вокруг головы и крупной надписью S. АNNА.

Многие искусствоведы сходятся во мнении, что черты святой с неподражаемой точностью повторяют лик Ахматовой.

Портрет юной Ахматовой можно найти и на одной из аллегорических мозаик, украшающих своды Национальной галереи в Лондоне. «Я обещал Недоброво поместить её (Ахматову) в самый центр какой-нибудь значительной работы», - вспоминал Борис Анреп. И он сдержал обещание.

Над мраморной мозаикой Национальной галереи Борис Анреп работал начиная с 1920-х годов. Она должна была состоять из четырёх аллегорических циклов: «Пробуждение муз», «Труды жизни», «Удовольствия жизни», «Современные добродетели».

В медальонах мозаики в одном из самых знаменитых мест в Лондоне можно узнать нескольких великих персонажей двадцатого века.

Анна Ахматова на рисунке Модильяни. 1911 год

Борис Анреп и Анна Ахматова снова увиделись только спустя сорок восемь лет. Это произошло в 1965 году. Анну Андреевну пригласили в Англию и чествовали в Оксфорде, присвоив ей'звание почётного профессора литературы.

Борис Анреп вспоминал: «Я был в Лондоне и знал, что она приехала. Но на само вручение мантии не пошёл - мне не хотелось стоять в хвосте её поклонников. Я просил Г.П. Струве передать ей мой сердечный привет и наилучшие пожелания. Благодаря дружескому содействию Г.П. Струве я читал почти всё, что Анна Андреевна печатала и что печаталось за' границей. И эти стихи волновали меня так же сильно, как раньше, может быть, сильнее. Я очень боялся, что она спросит о кольце. Я сразу бросился искать его. Но оно безнадёжно пропало, когда в дом попала бомба, и сам я тогда чудом остался жив».

Борис Анреп уехал из Лондона в Париж. «Я оказался трусом и бежал, чтобы Анна Андреевна не спросила о кольце. Увидеть её? «Мою Россию!» Не лучше ли сохранить мои воспоминания о ней, как она была? Теперь она международная звезда! Муза поэзии! Всё это стало для меня четвёртым измерением. Так мои мысли путались, студили, пока я утром в субботу пил кофе в своей мастерской в Париже. На душе было тяжело...»

И к полной неожиданности, Ахматова по пути из Лондона в Москву остановилась там же, в Париже. Узнав телефонный номер Бориса Васильевича, она сама позвонила ему в мастерскую и пригласила к себе. «Громкий звонок. Я привскочил, подхожу к телефону. Густой мужской голос звучно и несколько повелительно спрашивает меня по-русски: «Вы Борис Васильевич Анреп?» - «Да, это я». - «Анна Андреевна Ахматова приехала только что из Англии и желает говорить с вами, не отходите». - «Буду очень рад». Через минуту тот же важный голос: «Анна Андреевна подходит к телефону». - «Слушаю». -«Борис Васильевич, вы?» - «Я, Анна Андреевна, рад услышать ваш голос». - «Я только что при­ехала, хочу вас видеть, можете приехать ко мне сейчас?» - «Сейчас, увы, не могу: жду ломовых, они должны увезти мою мозаику». - «Да, я слышала, в пять часов я занята». - «А вы не хотели бы позавтракать со мной или пообедать где-нибудь в ресторане?» - «Что вы, это совсем невозможно. Приходите в восемь часов вечера». - «Приду, конечно, приду». Ломовые приехали. Весь день я был сам не свой - увидеть Анну Андреевну после сорока восьми лет разлуки! и молчания! О чём говорить? Сколько было пережито. Сколько страдания! И общего, и личного. Воспоминания болезненно возникали, теснились бессвязно, искажённые провалами памяти. Что я скажу о чёрном кольце? Что мне сказать? Не уберёг сокровища. Нет сил признаться. Принести цветы -банально. Но всё-таки я пошёл в цветочный магазин и заказал послать немедленно букет роз в Hotel Napoleon, близко от Ars de Triomphe». В назначенный час встреча состоялась. «Гостиница была полна советскими. Молодая, очень милая девушка подошла ко мне. «Вы господин Анреп?» - «Да». - «Анна Андреевна вас ждёт, я проведу вас к ней». Мы подошли к лифту. «Я видела ваши мозаики в Лондоне, мне особенно понравились сделанные вами мозаики в Вестминстерском соборе». Это была Аня Каминская, внучка Н.Н. Пунина, мужа Анны Андреевны. Она сопровождала Анну Андреевну в её путешествии.

Мы поднялись на второй этаж, и Аня открыла дверь в комнату Анны Андреевны и тотчас же исчезла».

В кресле сидела величественная полная дама. «Мы оба изменились до неузнаваемости, - вспоминал Анреп, - я помнил её очаровательной, свежей, стройной и юной. Сейчас же передо мной в кресле сидела матрона, похожая, как мне показалось, на Екатерину Великую. «Входите, Борис Васильевич». Я поцеловал её руку и сел в кресло рядом. Я не мог улыбнуться, её лицо тоже было без выражения. - «Поздравляю вас с вашим торжеством в Англии». -«Англичане очень милы, а «торжество» - вы знаете, Борис Васильевич, когда я вошла в комнату, полную цветов, я сказала себе: это мои похороны. Разве такие торжества для поэтов?» -«Это вашим поклонникам нужно, им хочется высказаться, выразить своё уважение».

Разговор не клеился. «Я всё время думал, а вдруг она спросит о кольце. И задавал глупые, нелепые вопросы. Мы заговорили о современных поэтах. Только бы не перейти на личные темы! - «Кого вы цените?» - Анна Андреевна поморщилась и молчала. - «Мандельштама, Бродского?» - «О да, Бродский! Ведь он мой ученик».

Затем она заговорила о Недоброво, о его супруге, о том, как пережила блокаду Ленинграда, об общих знакомых... «Я слушал, изредка поддерживая разговор, но в голове было полное безмыслие, сердце стучало, в горле пересохло - вот-вот сейчас заговорит о кольце. Надо продолжать общий разговор! - «Как вы сейчас живёте, Анна Андреевна?» - нашёлся я. - «Переводами», - сказала она, поняв мой вопрос в простом материальном смысле. - «Я перевожу поэтов древних времён». - «Вы сами переводите?» - удивился я. - «Нет, конечно; несколько специалистов дают мне дословные переводы, я их перекладываю в русские стихи». - «Вы всегда в Ленинграде, где вы отдыхаете?» - «У меня дача в Финляндии, я там отдыхаю. Вы помните, вы прислали мне цветную фотографию вашей мозаики Христа? Она долго была на моём столе, а потом исчезла». Тут я мог просто сказать, что такая же судьба постигла её кольцо. Но фотография - одно, кольцо - другое! Я ничего не сказал. Я чувствовал себя не по себе, надо идти. - «Я боюсь вас утомить, Анна Андреевна, я пойду». - «Нет, нет, мне видеть вас большой отдых, вы совсем не изменились».

Анна Андреевна величественно поднялась с кресла, проводила меня до маленькой передней, прислонилась к стене. - «Прощайте», - протянула руку. И ни слова о кольце. Внезапный порыв: я поцеловал её безответные губы и вышел в коридор в полудурмане, повернул не туда, куда надо, добрался кое-как до выхода, долго шёл по Champs Elysees (Елисейские поля) и до ночи сидел в кафе. Тысячу раз я спрашивал себя: зачем? зачем? Трусость, подлость. Мой долг был сказать ей о потере кольца. Боялся нанести ей удар? Глупости, я нанёс ещё больший удар тем, что третировал её лишь как литературный феномен. Пока я думал, что я ещё могу сказать или спросить о поэтах-современниках, она воскликнула: «Борис Васильевич, не задавайте мне, как все другие, этих глупых вопросов!» Её горячая душа искала быть просто человеком, другом, женщиной. Прорваться сквозь лес, выросший между нами. Но на мне лежал тяжёлый гробовой камень. На мне и на всём прошлом, и не было сил воскреснуть. Признаться, я чувствовал себя ничтожным по сравнению с ней (...)

5 марта 1966 года Анна Андреевна скончалась в Москве, - завершает Борис Васильевич мемуары. - Узнав, я почувствовал, что мне бесконечно грустно и стыдно». Далее в рукописи воспоминаний рукой Бориса Васильевича, но совсем другими чернилами, приписаны ахматовские строки: «Это просто, это ясно, это всякому понятно - ты меня совсем не любишь, не полюбишь никогда -1917 год».

Борис Васильевич Анреп пережил Ахматову на три года. Он скончался в Лондоне 7 июня 1969 года. На столике у его постели лежал томик ахматовских стихов, который она подарила ему при расставании в Петрограде. «Небо мелкий дождик сеет на зацветшую сирень, за окном крылами веет белый, белый Духов день. Нынче другу возвратиться из-за моря - крайний срок. Всё мне дальний берег снится, камни, башни и песок. На одну из этих башен я взойду, встречая свет... Да в стране болот и пашен и в помине башен нет. Только сяду на пороге, там ещё густая тень. Помоги моей тревоге белый, белый Духов день!

Без Гумилева

Восприняв революцию как суровое испытание, она не была напугана. В одном из набросков очерка о Мандельштаме вспоминала: Осип Эмильевич «заходил за мной, и мы ехали на извозчике по невероятным ухабам революционной зимы, среди знаменитых костров, которые горели чуть ли не до мая, слушая неизвестно откуда несущуюся ружейную трескотню. Так мы ездили на выступления в Академию художеств, где проходили вечера в пользу раненых и где мы оба несколько раз выступали...»

А в 18-м супружеская пара рассталась.

Разочарование было взаимным. Реальные измены Гумилева ранили Анну, а ее поэтические страдания... оскорбляли супруга тем, что выносились «на публику».

Рождение сына Льва уже ничего не могло изменить в отношениях супругов, поскольку оба давным-давно были обвенчаны каждый со своей музой. И если по-человечески они еще пытались найти общий язык во взаимной любви, то их музы друг друга - ненавидели.

Впрочем, любить необыкновенную женщину - задача сложная. А Ахматова была не просто необыкновенной, она была уникальной, единственной в своем роде.

Анна молчаливо презирала все бытовые мелочи: пришить оторвавшиеся пуговицы у шубы -вульгарно, а запахнуться в нее, наподобие тоги, -самое естественное, что только может быть. Вести дом - пошло, а ночи напролет писать стихи - совершенно нормально, только так и можно жить.

«Настоящий поэт тот, кому ничего нельзя дать и у которого ничего нельзя отнять».

Но женщина-поэт с ее любовной жаждой... Ведь для утоления такой жажды мало, чтобы мужчина просто любил: женщина-поэт страдала от этой скудости, ведь она искала равнозначности для утоления бессмертной страсти. И... не находила.

Неизбежный развод-разрыв с Гумилевым состоялся. Конечно, свою роль сыграло и то, что Первая мировая война перевернула всю жизнь не только в России, но и в мире. Гумилев с первых же дней ушел на фронт, по-иному просто не мог поступить. И сражался он так же бесстрашно и бескомпромиссно, как жил и писал.

Герой войны, известный поэт - женщины были от него без ума. Равнодушной оставалась только та, которую он, несмотря ни на что, продолжал любить, с которой расстался при внешнем взаимном холоде, и которая, как ни парадоксально, всю свою жизнь оставалась верна его памяти, сравнивая с Гумилевым всех остальных мужчин и не находя никого, кто мог бы с ним сравниться.

«Все уходит - мне снишься ты.

...Тень твоя над бессмертным брегом,

Голос твой из недр темноты.

И по имени! Как неустанно

Вслух зовешь меня снова...

«Анна!» Говоришь мне, как прежде, - «Ты».

Это - одно из последних ее стихотворений, написанное чуть ли не полвека спустя после трагической гибели Гумилева. Герой войны был расстрелян по ложному доносу, без суда и следствия.

Илья Эренбург, вообще-то, скуповатый на лирические эмоции, писал об Ахматовой так:

«Есть в близости людей заветная черта», и напрасно пыталась перейти ее Ахматова. Любовь ее стала дерзанием, мученическим оброком. Молодые барышни, милые провинциальные поэтессы, усердно подражавшие Ахматовой, не поняли, что значат эти складки у горько сжатого рта. Они пытались примерить черную шаль, спадающую с чуть сгорбленных плеч, не зная, что примеряют крест.

Для них роковая черта осталась далекой, приятной линией горизонта, декоративными звездами, о которых мечтают только астрономы и авиаторы. А Ахматова честно и свято повторила жест Икара и младенца, пытающегося поймать птичку, Прометея и сумасшедшего, пробивающего головой стену своей камеры».

Есть масса способов завоевывать женские сердца, и рифмоплетство - один из них. Но женщина, посвящающая стихи возлюбленному, вызывает не восторг, а нечто вроде оторопи, если не ужаса. Завоевать стихами мужчину практически невозможно, какими бы гениальными эти стихи ни были. Второй муж Ахматовой спокойно растапливал самовар... рукописями ее стихов.

Поэтесса вышла замуж за востоковеда, специалиста по Древнему Египту Владимира Шилейко. Брак этот оказался неудачным и продлился совсем недолго. А в 21-м Гумилева арестовали и, обвинив в причастности к контрреволюционному заговору, через несколько дней расстреляли, несмотря на активное ходатайство за него перед Лениным М. Горького.

Так сбылось жуткое стихотворное пророчество поэта о собственной участи: «...В красной рубашке, с лицом, как вымя,

Голову срезал палач и мне.

Она лежала вместе с другими

Здесь, в ящике скользком, на самом дне».

Трагическую гибель бывшего мужа и отца ее единственного ребенка, человека, который ввел ее в мир поэзии, Анна Андреевна переживала очень тяжело. Тем не менее, этот страшный год потрясений и потерь стал для поэтессы исключительно плодотворным в творческом плане. В апреле увидел свет сборник «Подорожник», а в октябре - «ANNADOMINIVCVXXI» (в переводе с латинского - «В лето Господне 1921-го»).

После развода с Шилейко поэтесса впервые официально получила фамилию Ахматова - ранее в ее документах значились фамилии мужей. В 1922 году она, не регистрируя брака, стала женой заместителя наркома просвещения А. Луначарского искусствоведа Николая Пунина. Таким же «незарегистрированным» оставалось ее положение в новой советской литературе. На Ахматову надвигалась пора преследований и гонений.

«Искусство - как ремесло, как священнодействие, как средство преображения мира - было сущностью, определяющей характеристику круга, в который вошла, чтобы занять свое место, Ахматова».

Свидетельства современников помогают нам сегодня понять канонический образ великого поэта ушедшей эпохи, поэта «на все времена».

Н. Пунин - третий муж А. Ахматовой

Вместе с тем, близко знавшие ее едино душно подчеркивают, что она была человеком своего времени, «...в ней чувствовался тот изысканный лоск, по которому мы, петербургские жители, безошибочно узнавали людей, воспитанных Царским Селом... повышенная восприимчивость к музыке, поэзии и живописи, тонкий вкус, безупречная правильность тщательно отшлифованной речи, чрезмерная (слегка холодноватая) учтивость в обращении с посторонними людьми, полное отсутствие запальчивых, необузданных жестов...» (Корней Чуковский).

Сама Анна Андреевна, любила говорить, что застала еще «краешек» эпохи, в которой жил Пушкин. Ее юность пришлась на расцвет русского модерна, а зрелые годы - на развитие советской литературы, частью которой она так и не стала. С юности больная туберкулезом, Ахматова до конца жизни удивлялась, что прожила столь долго (76 лет). Причем, добавим, не меняясь. И весь этот срок ее сопровождали избранные писатели, поэты, художники, композиторы, артисты, боготворившие ее.

Жизнь Ахматовой в советское время была не богата внешними событиями, вернее, лишена их. «Изолированная, но сохраненная» (так Сталин распорядился относительно участи Михаила Булгакова), поэтесса вынужденно замкнулась в тесном кругу ближайших верных друзей и, имя по-прежнему было окружено немеркнущей славой.

Последний сборник стихов вышел в 1924 году. «Провокационные», «упаднические», «антикоммунистические» стихотворения. Такое клеймо стоило Ахматовой дорого. Она находилась теперь под пристальным вниманием НКВД. Писала «в стол». Увлеклась архитектурой старого Петербурга. И - скиталась по его адресам. Тучков переулок, где они жили с Гумилевым, ласково называя свое небольшое уютное жилище «Тучкой», канул в Лету. Так же, как и «Пагода» на Большой Пушкарской. Потом будут квартира Шилейко в северном флигеле дворца Шереметьева или Фонтанного дома, угловая квартирка во втором

Фонтанки, рядом с последним пристанищем Пушкина...

Впереди Ахматову ждали еще более тяжкие испытания. В середине тридцатых начались изматывающие душу переживания, страх за судьбы родных. Прежде всего, за сына Левушку. Поздней осенью 35-го прозвучал первый зловещий звонок: одновременно были арестованы муж, Николай Пунин, и сын. Правда, их через несколько дней освободи_: ли, но покоя в жизни Анны Андреевны больше не было. С этого момента она почувствовала, как кольцо преследования вокруг нее неотвратимо сжимается.

Спустя три года сына вновь арестовали и приговорили к пяти годам лагерей. Изможденная мать носила сыну передачи в Кресты. «Нет, и не под чуждым небосводом, \\ И не под защитой чуждых крыл, - \\Я была тогда с моим народом, \\ Там, где мой народ, к несчастью, был».

Эпиграф к знаменитой автобиографической поэме «Реквием» был написан в 1961 году, а сама поэма о чувствах жен и матерей репрессированных «врагов народа» - в ту страшную пору. Ахматова имела право сказать, что «такой судьбы не было еще ни у одного поколения».

Все годы заключения сына мать отчаянно пыталась добиться его освобождения. Безуспешно писала просьбы и покаянные письма в Политбюро. Словно в насмешку, Ахматову в 1939 году «заочно» приняли в недавно образованный Союз советских писателей. Заявления с просьбой о приеме она не подавала, но решила воспользоваться этим, чтобы хоть как-то облегчить участь сына. С той же целью издала перед войной сборник «Из шести книг», но, увы, не помогло. Более того, в 46-м ее творчество подверглось разгрому на очередном заседании Союза писателей. Было вынесено специальное Постановление ЦК ВКП(б) «о журналах «Звезда» и «Ленинград», предоставивших литературную трибуну для «безыдейных, идеологически вредных произведений». Речь шла об Анне Ахматовой и Михаиле Зощенко. Обоих исключили из Союза писателей.

Лев Гумилев, отбыв срок заключения, добровольцем отправился на фронт, дошел до Берлина, а в 49-м снова был арестован и приговорен к десяти годам исправительно-трудовых лагерей. На свободу вышел только после XX съезда, в 1956 году. Его отношения с матерью обострились и оставались напряженными вплоть до смерти Ахматовой. Лев Николаевич считал, что она свою поэзию любила больше сына. Он отдалился от матери и прекратил всякое общение с нею. Анна Андреевна очень страдала от этого, несколько раз пыталась как-то объясниться с сыном, но тщетно. На ее похороны Лев Гумилев не приехал.

«Отечественная война застала меня в Ленинграде», - писала поэтесса в воспоминаниях. Ее эвакуировали сначала в Москву, затем в Ташкент. Там она выступала в госпиталях перед ранеными бойцами и «жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте». Комнатку делила с Надеждой Мандельштам, читала по ночам при свете керосиновой лампы рукописный экземпляр «Мастера и Маргариты» и будила подругу восторженными возгласами: «Надя, он гений, правда, гений!»

Ее кумирами в поэзии, после Пушкина, всю жизнь были Иннокентий Анненский и Александр Блок. Анненский - эталон поэтического стиля и вкуса. Блок - образец вдохновенного мастерства и высокого служения искусству. Ему она посвятила в сороковые годы поразительное по силе экспрессии стихотворение:

...И ветер с залива. А там, между • строк,

Минуя и ахи и охи, Тебе улыбнется презрительно Блок —

Трагический тенор эпохи

Пушкин и Ахматова

В начале 1920-х Анна Ахматова обратилась к творчеству Пушкина, изучение которого в 1930-е гг. стало носить у неё совершенно профессиональный характер. В интервью, данном корреспонденту газеты «Литературный Ленинград» в 1936 году, она говорит: «Последние годы я занята изучением творчества Пушкина... Сейчас я работаю над комментарием для третьего тома академического издания Пушкина (к «Сказке о золотом петушке»). Эта работа поглощает почти всё моё время и отодвигает осуществление других замыслов».

Действительно, в эти годы Ахматова пишет очень мало стихов - негласный запрет на её печатание, охарактеризованный ею как «гражданская смерть», фактическое отстранение от широкой читательской аудитории, личная неустроенность, болезни, постепенно назревающий разрыв с мужем, арест и его и сына, хлопоты за них и снова повторившийся через некоторое время арест Л.Н. Гумилева, окончившийся осуждением и лагерем на фоне набирающего мощь разнузданного террора - всё это разрушало самую ткань бытия, переводило его из нормальных обстоятельств жизни в «многолетн<ее> пребывание «под крылом у гибели».

В результате в поэтическом творчестве Ахматовой образовалась пауза, впоследствии давшая возможность эмигрантам на Западе говорить, что Ахматова в эти годы ничего не писала, что край не её возмущало и с чем она отчаянно боролась в свои последние годы. Она говорила: «...Я считаю, что стихи (в особенности лирика) не должны литься, как вода по водопроводу, и быть ежедневным занятием поэта. Действительно, с 1925 года по 1935 я писала немного, но такие же антракты были у моих современников (Пастернака и Мандельштама) ».

Случайно ли этот во многом спровоцированный «антракт» заполнился прежде всего изучением творчества Пушкина? Не искала ли она в его творческой судьбе параллели со своим сегодняшним днём - ведь впрямую сказать о противостоянии с властью она, естественно, не могла, конфликт же Поэта и Государства, Личности и Государства занимал Ахматову всегда, вылившись позднее в отточенную форму апелляций к древнегреческому мифу о Креонте и Антигоне (ср. «Античность. Оживает Пергамский алтарь. Эдип - Антигона - Проклятие...» (Записные книжки); «Непогребённых всех - /Я хоронила их, / Я всех оплакала, а кто / Меня оплачет?» (1958 ?); «Креонт прав, конечно же, прав...»).

В годы всеобщего безмолвия и страха одной из форм высказывания для людей, так или иначе занимающихся литературой, становились те, о ком они писали, и «дела давно минувших дней» превращались в своего рода спасительную ширму, к которой не могло придраться бдительное, хотя и тупое око партийной цензуры. Такими рупорами становились Данте, Достоевский, Герцен, Толстой, Шекспир, протопоп Аввакум, кто угодно; в них мы находили отдушину и возможность полного голоса, это был наш глоток пушкинско-блоковской «тайной свободы». Для Ахматовой, как и для многих других, таким «рупором» стал Пушкин.

В конце января 1933 года Ахматова закончила работу над статьей «Последняя сказка Пушкина», о которой Мандельштам сказал «Прямо - шахматная партия»*, и выступила с докладом о литературных источниках «Золотого петушка» в Пушкинском Доме, после которого ведущие пушкинисты приняли Ахматову в свой круг. Её пригласили сделать комментарий к «Сказке о золотом петушке» для фототипического альбома рукописей поэта (1939) а для издания «Рукою Пушкина» - переводы выписок Пушкина из сочинений английских поэтов (1935); одновременно она работала над новой статьей «Адольф» Бенжамена Констана в творчестве Пушкина», вышедшей во «Временнике Пушкинской комиссии» в 1936 году.

Пропавшие во время войны работы о Пушкине и Мицкевиче, Пушкине и Достоевском, статьи о Пушкине, написанные в последние годы её жизни, изучение обстоятельств и подоплёки гибели Пушкина - все эти исследования составили весомый вклад Ахматовой в современную науку о великом русском поэте. Л.К. Чуковская, глубже и тоньше многих понимавшая природу ахматовского творчества, отметила существенное для нас свойство её пушкиноведения: «.. Меня поразило проникновение в душевную биографию. Пушкина, обилие интуитивных догадок, подтвержденных логикой ясного, трезвого ума...».

Ахматова изнутри знала, как и что происходит во внутреннем мире поэта, знала источники его душевных движений и поступков, понимала, почему написана та или иная повесть или строка. «Без знания - понимание невозможно, однако сколько встречаешь знатоков, знающих предмет, но не понимающих в нем ровно ничего! Ахматовой же разгадывать пушкинскую поэзию и пушкинскую судьбу приходит на помощь ещё и то (скрываемое ею) обстоятельство, что она, вольно или невольно, примеряет судьбу поэтов, родных и не родных, Данта и Пушкина, на свою собственную».

Чуковская обращает наше внимание на ахматовское понимание пушкинского творчества: «...Пушкин, о ком бы и о чём бы ни писал, - всегда говорит о себе. О Радищеве - это о себе, о Мильтоне - о себе», - говорила Ахматова. Но тоже самое происходит и в ахматовском творчестве: «Ахматова часто говорит, что все пушкинские произведения - о ком бы он ни писал, от «Золотого петушка» до «Каменного гостя», - автобиографичны. Так вот: ахматовское пушкиноведение автобиографично насквозь».

Э.Г. Герштейн пишет: «...Она (Ахматова) была одарена точной и цепкой памятью и, великолепно зная творчество Пушкина, . находила литературные источники его произведений, до неё остававшиеся незамеченными. Эти находки сочетались с наблюдениями над стилем Пушкина, которые ей подсказывали обострённый слух и зоркий глаз поэта». Проработав определённое время в рамках полного академического собрания сочинений великого поэта, Ахматова, как мне представляется, не могла не знать и остатков его «Записок». Определённая близость общественной ситуации, в которой оказались мемуаристы с середины 20-х годов и XIX и XX веков не могла не поразить её, а ощущение творческого, духовного родства с Пушкиным не могло не наложить печати на её собственное творчеств.

И у Пушкина и у Ахматовой одно и то же отношение к тому повествованию, из которого исходит всё движение текста, то есть к . «Я» автобиографической прозы. В известном письме к Вяземскому Пушкин пишет по поводу утраченных записок Байрона: «...Чёрт с ними! Слава Богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах невольно, увлечённый восторгом поэзии... Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением... Мы... видели его на троне славы, видели и в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. - Охота тебе видеть его на судне».

И далее: «Писать свои Метоггез заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать - можно; быть искренним - невозможность физическая. Перо иногда остановится как с разбега перед пропастью, - на том, что посторонний прочёл бы равнодушно».

Анна Ахматова и Михаил Булгаков

Имена Анны Ахматовой и Михаила Булгакова переплетены в истории русской литературы весьма основательно. Познакомились они еще в 1926 г., в Ленинграде, на большом литературном вечере.

На афише этого вечера в Большом зале филармонии имена выступающих даны в алфавитном порядке: Ахматова, Булгаков, Замятин, Зощенко... только к Булгакову добавлено «прибывший из Москвы» и «автор сборника «Дьяволиада» и романа «Белая Гвардия» (видимо, он еще был не так известен, как другие).

Многие их дальнейшие встречи зафиксированы только с 1933 года - когда Елена Сергеевна Булгакова начала вести свой, ставший впоследствии знаменитым Дневник. Обратимся к записям в ее Дневнике.

. 33 г. 10 окт. Вечером у нас: Ахматова... Чтение романа. Ахматова весь вечер молчала...

34 г. 1 июня. Была у нас Ахматова. Приехала хлопотать за Осипа Мандельштама - он в ссылке.

35 г. 7 апреля. Обедала у нас Ахматова, приехала хлопотать за какую-то высланную из Ленинграда знакомую.

13 апр. М.А. днем ходил к Ахматовой, которая остановилась у Мандельштамов.

30. окт. Приехала Ахматова. Ужасное лицо. У нее - в одну ночь - арестовали сына (Гумилева) и мужа - Н.Н. Лунина. Приехала подавать письмо Иос. Вис... В явном расстройстве, бормочет что-то про себя.

К 30 октября запись: «Анна Андреевна переписала от руки письмо И.В.С. ...» Это по совету Булгакова, что, видимо, и сработало...

31. окт. Отвезли с Анной Андреевной и сдали письмо Сталину. Вечером она поехала к Пильняку.

4 нояб. Ахматова получила телеграмму от Лунина и Гумилева - их освободили.

34 г. 1 июня. Была у нас Ахматова. Приехала хлопотать за Осипа Мандельштама - он в ссылке.

1 июня 34 года - Ахматова и Нина Ольшевская пошли собирать деньги на отъезд Мандельштамов в ссылку. В это же время Ахматова записывает в своем дневнике. «Давали много. Елена Сергеевна Булгакова заплакала и сунула мне в руку все содержимое своей сумочки».

Софья Пилявская в своей книге «По долгу памяти» вспоминает войну, эвакуацию, Ташкент: «Как-то сидели мы с Люсей на кухне за инкрустированным столом и вспоминали прошедшее. Елена Сергеевна рассказала, как вскоре после смерти Михаила Афанасьевича поздно вечером пришла к ней Анна Андреевна и прочитала стихи, написанные на смерть Булгакова. Ахматова не разрешила их записать, а просила Люсю запомнить. Та, плача от волнения, никак не выучивала, а Анна Андреевна терпеливо повторяла строку за строкой, и Елена Сергеевна, наконец, запомнила. Теперь эти строки опубликованы: «Вот это я тебе взамен могильных роз...».

Анна Ахматова. «Памяти М.А. Булгакова».

Вот это я тебе,

взамен могильных роз,

Взамен кадильного куренья;

Ты так сурово жил и до конца донес

Великолепное презренье.

Ты пил вино, ты как никто шутил

И в душных стенах задыхался,

И гостью страшную ты сам

к себе впустил

И с ней наедине остался.

И нет тебя, и все вокруг молчит

О скорбной и высокой жизни,

Лишь голос мой, как флейта,

прозвучит

И на твоей безмолвной тризне.

О, кто поверить смел, что полоумной мне,

Мне, плакальщице дней погибших,

Мне, тлеющей на медленном огне,

Всех потерявшей, все забывшей, -

Придется поминать того, кто, полный сил,

И светлых замыслов, и воли,

Как будто бы вчера со мною говорил,

Скрывая дрожь предсмертной боли.

1940. Фонтанный Дом.

Есть загадка, над которой бьются исследователи: все хотят понять, почему Ахматова в этом стихотворении, написанном в память о Булгакове, говорит: «...и гостью страшную ты сам к себе впустил и с ней наедине остался...»? Скорее всего, дело тут в том, что Ахматовой был известен первый абзац последней главы «Мастера и Маргариты», где прямо сказано: «Он отдается с легким сердцем в руки смерти...» Беж кто-то найдет другое - неоспоримое - объяснение, честь ему и слава...

В комментариях к этому стихотворению в двухтомнике А. Ахматовой читаем: «В авторизованном списке рукой Е.С. Булгаковой (собрание В.Я. Виленкина) в последней строке: смертельной боли».

Так вот откуда идет расхождение - Елена Булгакова учила на слух, и одно слово, столь близкое и по значению, и по звучанию, заменила другим.

Тремя годами позже Елена Булгакова и Анна Ахматова встретились в Ташкенте, в эвакуации. Они жили в одном доме, и когда Елена Сергеевна в 1943 году уехала в Москву, Анна Ахматова перешла жить в ее комнату и посвятила ей вот такое стихотворение:

Анна Ахматова. «Новоселье. Хозяйка. Е.С. Булгаковой»

В этой горнице колдунья

До меня жила одна:

Тень ее еще видна

Накануне полнолунъя,

Тень ее еще стоит

У высокого порога,

И уклончиво и строго

На меня она глядит.

Я сама не из таких,

Кто чужим подвластен чарам,

Я сама... Но, впрочем, даром

Тайн не выдаю своих. 1943г.

И еще Ахматову и Булгакова духовно роднила любовь к Пушкину.

В широко известном и часто цитируемом письме своему другу и биографу Павлу Попову Булгаков писал (24 апреля 1932 г.): «С детства я терпеть не мог стихов (не о Пушкине говорю, Пушкин не стихи!)». Для него это были не стихи, а высокая поэзия. А под стихами он подразумевал те «взвейтесь, да развейтесь», на которые ссылается Иванушка в психушке, да и о собственных говорит: «Чудовищны!» Этой тогдашней официальной советской поэзии посвящена сцена у памятника Пушкину. И не случайно именно у этого памятника!

Анна Ахматова посвятила творчеству Пушкина свои фундаментальные работы, среди которых и погружение в тайнопись отдельных глав «Евгения Онегина». Поэтому совершенно естественно звучат такие ее строки:

...И было сердцу ничего не надо,

Когда пила я этот жгучий зной...

«Онегина» воздушная громада,

Как облако, стояла надо мной.

И для Булгакова «Онегин» был такой же громадой, откуда он нередко черпал свои знаменитые высказывания и образы. Читаем у Пушкина: 1

Но там, где Мельпомены бурной

Протяжный раздается вой,

Где машет мантией мишурной

Она пред хладною толпой,

Где Талия тихонько дремлет

И плескам дружеским не внемлет,

Где Терпсихоре лишь одной

Дивится зритель молодой...

После смерти Михаила Афанасьевича дружба Анны Андреевны и Елены Сергеевны будет продолжаться до конца дней Ахматовой. (Елена Сергеевна переживет ее только на четыре года).

А теперь откроем роман «Мастер и Маргарита» главу 23 «Великий бал у Сатаны» и прочитаем ее внимательно - поразительное сходство с Сицилийским приемом - Маргарита в роли королевы бала удивительно похожа на Анну Ахматову, принимающую поклонение коллег-поэтов. То же царственное величие, тот же шарм, те же доброта и внимание к каждому гостю....

Анна Ахматова и Михаил Булгаков. Они даже в алфавите стоят рядом.

А и Б... сидели на трубе... Не на трубе они сидели, а на губе - на всесоюзной гауптвахте - вроде и не тюрьма, но и не свобода. Булгакова не печатали с 1927-го по 1940 год - до конца его жизни, и после смерти еще несколько десятилетий. Ахматову - с 1925-го по 1940-й. Их читателей можно было сосчитать по пальцам, скорее даже не читателей, а слушателей - Булгаков своих рукописей из дома не выпускал, а Ахматова вообще свои сочинения не записывала, и лишь доверяла особо надежным друзьям запоминать и хранить в памяти ее стихотворения и целые поэмы...

Сгинули их гонители, и имен-то их уже никто не помнит, а если иногда и поминают-то лихом. А опальные в прошлом Мастера – Анна Ахматова и Михаил Булгаков – издаются теперь огромными тиражами, переведены на десятки языков и давно уже зачислены в классики отечественной и мировой литературы.

«Бессмертие... пришло бессмертие...» - это ведь и о них сказано в романе Мастера. Бессмертие и земное и небесное - 21 октября 1982 года была открыта малая планета (астероид) № 3469 и присвоено ей имя - Булгаков. А другая планета, открытая в той же Крымской обсерватории, носит имя Ахматовой. И как Воланд летел со своей свитой, так и они летят в просторах Вселенной, только в их свите две тысячи астероидов, и среди них - Пастернак, Цветаева, Платонов, Бабель, Ильфпетров, Раневская, Свиридов, Утесов и много наших других, когда-то утесняемых. А из «дальнего зарубежья» тоже славные планеты - Рабле, Вольтер, Гойя, Пиаф, Чаплин, Сирано и Иоганн Штраус, который дирижировал оркестром на балу у Сатаны в московской безразмерной квартире…

Два стихотворения – два мира: Анна Ахматова и Марина Цветаева

Соревнования короста

В нас не осилила родства.

И поделили мы так просто:

Твой - Петербург, моя - Москва.

Блаженно так и бескорыстно

Мой гений твоему внимал.

На каждый вздох твой рукописный

Дыхания вздымался вал...

Так писала М.Цветаева в 1921 году, обращаясь к А.Ахматовой - своей «сестре по ремеслу». Двум этим великим женщинам было суждено жить и творить в одно время, время страшное, не позволяющее уйти в «единоличье чувств», просто погрузиться в писание стихов, убежать в любовь, уйти, спрятаться... Время диктовало сюжеты их чувствам, вторгаясь в жизнь и ломая беззаботное прошлое, когда можно было позволить себе жить тем, чем хотелось. Быть поэтом трудно. Быть женщиной в мире, где царит смута, «где безумно трудно жить» и где за мгновение любви надо расплачиваться годами разлуки, - трудно вдвойне.

Но как совместить эти два призвания, эти две судьбы, если сердце не может не любить, а «тайный жар» творчества сжигает душу? И Ахматова, и Цветаева смогли сделать это. Они шли навстречу своей ломающейся судьбе, не переставая ощущать себя слитыми с русской поэзией. Стихи продолжали литься, точнее – рваться из их сердец, из их душ. Звучали в них тоска и боль от «убогости жизни, как она есть», уродливости быта, любви и нелюбви…

Поэтические миры Ахматовой и Цветаевой сложны и многообразны, поэтому так трудно выделить доминанту их творчества без ущерба для остальных сторон их поэзии, которые лишь все вместе и создают неповторимое своеобразие.

Судьбе было угодно лишь один раз пересечь жизненные пути двух поэтов. Первая и последняя встреча произошла в июне 1914 года в Москве. Ахматова впоследствии вспоминала: «Страшно подумать, как бы описала эти встречи сама Марина, если бы она осталась жива, а я бы умерла 31 августа 41 года... Во всяком случае это было бы великолепно...»

Цветаева и Ахматова. Такие разные и такие похожие. Кто знает, в чём гипнотическая сила их стихов, благодаря чему строфы, услышанные или прочитанные один раз, сохраняются в памяти на долгое время. В их поэзии - «сочетание женственности, хрупкой нежности и даже слабости с решительным и волевым жестом» (А.Павловский), буря эмоций и бездна печали, тоски и страдания, перемешанных с сияющей радостью и светом.

Основа поэтических миров Цветаевой и Ахматовой – контрастное видение мира, позволяющей изобразить этот мир в его противоречиях, во взаимодействии противоположных начал. Такое видение вытекает из особенного склада «лирической души», воспринимающей окружение как смену света и тьмы, а точнее – просветленного и печального, унылого, томительного. Цветаевское «Мне нравится...» и Ахматовское «Не будем пить из одного стакана...» - перекличка этих «лирических душ». Эти два стихотворения глядятся друг в друга, как в зеркала, отражая чувства двух женщин, которые решились приоткрыть завесу, скрывающую любовную страсть.

Цветаева писала: «Женщина. Любовь. Страстью Женщина, с начала веков, умела петь только о любви и страсти. Единственная страсть женщины - любовь. Каждая любовь женщины - страсть. Вне любви женщина, в творчестве, ничто..,» Конечно, эти два стихотворения о любви - таком бездонном понятии, понятии совсем не отвлечённом, а реальном. Любовь - тема поэзии, но любовь ещё и её источник.

Ахматовские строчки:

Сочинил же какой-то бездельник,

Что бывает любовь на земле... –

Не более чем самообман. Если бы Ахматова усомнилась в существовании этого святого чувства на самом деле, то не писала бы об этом стихов.

Итак, два стихотворения о любви, две исповеди любящих сердец, обращенных к «героям дум». О любви, в которой и герой боятся (или не хотят) признаться. И поэтому любовь везде читается как «не-любовь».

В обоих стихотворениях царит слово «нет»: «не будем пить», «не поцелуемся», «больны не мной», «не вас целую», «не-гулянье под луной» и т.д. Говорить «нет» любви спокойней для влюблённых: проще не пускать чувство в сердце, чем страдать от неразделённое. Ведь и герой, и героиня не одиноки: «Со мной всегда мой верный, нежный друг, / С тобой твоя весёлая подруга...» (Ахматова); «Мне нравится ещё, что Вы при мне / Спокойно обнимаете другую, / Не прочите мне в адовом огне / Гореть за то, что я не Вас целую...» (Цветаева).

Но это всё же одиночество, одиночество вдвоём, потому что все мысли заняты Им, «виновником недуга». Да и герой любит, «не зная сам», заставляя себя молчать, тая в себе нежное признание и допуская лишь в свои стихи «дыхание» любимой, но такой далёкой.

Оба стихотворения состоят из трёх строф; первые две строфы - чувства поэтессы, её ощущения, раскрытие её внутреннего мира, её тайны, изображение любви как мучительного чувства. Мир лирической героини зыбок, не определён, «разорван». Понятно, что тот хвалёный покой, который «суждено беречь», - лишь фикция, самообман. Цветаева пишет о покое, благодаря которому «никогда тяжёлый шар земной / Не уплывёт под нашими ногами». Её лирическая героиня говорит «спасибо» за «ночной покой», «за ред­кость встреч» и «не-гулянья» так настойчиво, будто убеждает себя, что так лучше. В ахматовском стихотворении также звучит благодарность за то, что «коротких мы не учащаем встреч». Но правда, искреннее сожаление, что не любовь, а покой стал судьбой двух влюблённых, вырывается из глубины сердца. Последние строфы стихотворений - это вздох сожаления:

...О, есть костёр, которого не смеет

Коснуться ни забвение, ни страх...

...За то, что Вы больны - увы! - не мной,

За то, что я больна - увы! - не Вами!

Сила чувств – в этом печальном «увы!», мучительном восклицании «О, есть костёр...». Пространство лирической героини то расширяется до размеров Вселенной, где «шар земной» не кажется уже беспредельно огромным; то сужается, сосредотачиваясь на одном человеке, которому посвящены все эти строки. Расставание героев, а точнее, невозможность соединения, предстаёт перед читателем историей женской души - идеального мира тонких, благородных чувств. Ни Ахматова, ни Цветаева ничего не объясняют, не говорят о своих чувствах прямо. Они представляют свои переживания, не называя их.

И ахматовское, и цветаевское стихотворения построены на контрасте, ярко рисующем драматизм ситуации, сложность и напряжённость разрыва между героями; в основе стихотворений лежит конфликт между желаемым и действительным, между «да» и «нет». Поэтому эти два произведения можно назвать маленькими повестями, новеллами, изображающими самый острый момент развития любовного романа - момент объяснения, исповеди героини.

Поэтому мир стихотворений можно поделить на два мирка: «я» и «ты» (или «вы»). Подобная антитеза, противопоставление местоимений, отражает противопоставление образов героя и героини. Этот приём свойствен многим поэтам. В.В.Виноградов писал: «В литературном произведении именование нередко является метафорическим, условно-символическим, образным, а не терминологическим... Поэтому... личное местоимение как обозначение рассказчиков - метафорично. Всякое "я" художественного произведения - образ».

То же самое можно сказать о всяком «ты» или «вы», которое раскрывается автором в контексте произведения. Если герой Цветаевой совсем скрыт от читателя, то герой Ахматовой «прочитывается» и в других её произведениях. «Но мне понятен серых глаз испуг...» - пишет поэтесса, и нам становится ясно, что перед нами любимый «сероглазый король». Образ «сероглазого короля» - частый гость в поэзии Ахматовой («Передо мной золотой аналой, / И со мной сероглазый жених», «Покорно мне воображенье / В изображенье серых глаз...»).

Итак, мир героини распадается на два полюса - «я» и «ты» («вы»), где «я» заключает в себе «дыхание луны», мнимый покой, музыку поэзии и всё то, что можно назвать «болезнью любви». Мир «ты» - это мир, вобравший в себя всё остальное, состоящее из множества привычных мелочей.

«Герой» в поэзии Ахматовой боится развития отношений: «Но мне понятен серых глаз испуг...» (ср.: «Тот же страх в огромных глазах...»). Всё стихотворение наполнено антонимическими парами, использованными для контрастного изображения человека с эмоциональной, психологической стороны и для контрастного изображения художественного времени и пространства: «воду» - «вино»; «утром рано» - «ввечеру»; «ты дышишь солнцем» - «я.,, луною»; «со мной... друг» - «с тобой... подруга»; «голос твой» - «в моих стихах»; «в твоих стихах» - «моё дыханье»…

Нередко герой уподобляется солнцу («...ты солнце моих песнопений, / Ты жизни моей благодать...»), Ахматова использует противопоставление «солнце» - «луна», которое символизирует противопоставление мужского и женского начал и восходит ещё к древнерусской книжности и устному народно-поэтическому творчеству. С противопоставлением солнца и луны связано представление о небесном браке. Философ Юнг говорит о двух путях реализации человека - «лунном» и «солнечном». На «лунный путь» вступает человек, полагающийся в основном на интуицию, на творчество, а не на практический разум, Человек Созерцающий. «Солнечный путь» у людей действия - мудрых, верных, активных. Солнечная стихия - огонь, лунная - вода. Солнце - свет и тепло, любовь и желание; оно горячее и недоступное; человек, взглянувший на солнце, на мгновение слепнет, а народная мудрость гласит: «Любовь слепа!» Луна - непременная принадлежность лирического пейзажа («лампада ночи»), символ поэзии и влюблённости. Ночь - пора луны, время мечтаний, а луна, по словам Пушкина, - «богиня тайн и вздохов нежных».

Интересно противопоставление «ты дышишь...», «я дышу...» - «но живы мы любовию одною...». Вероятно, «жить» и «дышать» у Ахматовой не означает одно и то же. «Дышать» - это значит существовать, «быть проникнутым чем-нибудь, веять чем-либо» (С.Ожегов). А «жить» - «быть целиком занятым, поглощённым» (С.Ожегов) настолько, что если отнять источник жизни, любовь, то и жить незачем.

Любовь же понимается как болезнь, «недуг» обеими поэтессами. Любовь-болезнь - устойчивый образ, известный ещё со времён Пушкина:

...Но узнаю по всем приметам

Болезнь любви в душе моей...

Но является ли освобождение от этой «болезни» отрадой? Цветаева пишет:

Мне нравится, что Вы больны не мной,

Мне нравится, что я больна не Вами...

Любовь - тайна, которая может от­крыться далеко не всем:

Но иным открывается тайна,

И почиет на них тишина...

Я на это наткнулась случайно

И с тех пор всё как будто больна...

Я сошла с ума, о мальчик странный...

(А.Ахматова)

Это похоже на строчки В.Маяковского: «...Ваш сын прекрасно болен...» Любовь - удивительный недуг, заставляющий страдать, радуясь, и радоваться, страдая (ср. у Ахматовой:

В церковь войдём, увидим

Отпеванье, крестины, брак,

Не взглянув друг на друга, выйдем...

Отчего у нас всё не так?..)

Цветаева благодарит за любовь «и сердцем и рукой», а ведь предложение руки и сердца - знак того, что герои будут наконец вместе. Но у Цветаевой «сердце и рука» - символ обратного: она благодарит, зная, что соединение невозможно.

Обе поэтессы ощущают странное противоречие: они любят, но вместе быть не могут, или не любят, но не разлучаются. Эта тема звучит и в других стихотворениях:

...я Вас люблю всю жизнь и каждый час.

Но мне не надо Ваших губ и глаз.

Всё началось и кончилось - без Вас...

(М.Цветаева)

... Тебе я милой не была,

Ты мне постыл. А пытка длилась,

И как преступница томилась

Любовь, исполненная зла...

(А.Ахматова)

Ахматова использует известный ещё с античности символ: выпить с кем-либо из одного сосуда - выразить знак любви, одновременно узнать мысли, заглянуть в душу. Вино должно разрушить и любое колдовство, разоблачить ложь («истина - в вине»). Вино и кровь находятся в тесной символической связи: красное вино - символ крови, животворящей жидкости. Причащаясь, христиане пьют вино, невеста также пьют вино по очереди из одной чаши. Это символ того, что теперь и беды, и радости (горечь и сладость) они будут делить на двоих. Поэтому отказ испить «из одного стакана» означает нежелание быть вместе, соединив руки и сердца, освятив союз святым обрядом:

Я с тобой не стану пить вино...

Под этим небом я одна, -

За то, что первая хотела

Испить смертельного вина...

...Я терпкой печалью

Напоила его допьяна...

Как соломинкой, пьёшь мою душу...

...И белые нарциссы на столе,

И красное вино в бокале плоском...

(А.Ахматова)

Цветаева тоже упоминает церковный обряд венчания:

...никогда в церковной тишине

Не пропоют над нами: аллилуйя!..

В этом же стихотворении слово «любовь» вообще не звучит, будто Цветаева боится произнести его, боится дать имя своему чувству. Свои чувства она предпочитает обозначить нейтральным - «нравится». Такое простое, осторожное, ничего не значащее слово, повторяющееся несколько раз, «усиливающее» само себя этими повторами и выливающееся в прекрасное и простое «Вы... любите». Используемое Цветаевой единоначалие (анафора) и даёт нагнетание впечатлений, эмоций в первых двух строфах («Мне нравится...»). Но эти эмоции не находят выхода: последние две строки - почти повторение первых двух строк - символ безысходности. Круг замкнулся! Нагнетание отчаяния - и в перечислениях «за то...», «за мой ночной покой...», «за редкость встреч...», «за не-гулянье...», «за солнце, не у нас над головами...». Это почти обвинение в бегстве от истинного чувства, брошенное и «герою», и себе самой.

Любовь у Ахматовой - пылающий костёр страсти, разрушающий все преграды: «забвение и страх», «любовь-огонь» - также устойчивый образ-символ (ср.: «Я думал, что любовь погасла навсегда...» - Пушкин; «Жар любви горит в душе...» - Жуковский).

Огонь жжёт, освещает, озаряет, обогревает, он способен причинить боль и даже убить. Жар, огонь, пламень, костёр - символы всепоглощающей любви, сжигающей, испепеляющей душу. Этим словам противостоит слово «покой» (и у Цветаевой, и у Ахматовой).

Опять мы видим приём контраста: покой - это «состояние тишины, бездеятельности, отсутствие беспокойства» (С.Ожегов). Употребление этих слов («покой» - «костёр», «любовь») - употребление ещё одной пары антонимов (опять приём антитезы), где антонимы формируют сюжет, изображают действия героев и изменение их внутреннего мира (а точнее - внутреннего мира героини, её отношение к герою).

У Цветаевой огонь получает определение «адовый» - огонь, пожирающий грешные души. Но имя героини - не имя грешницы; скорее, это имя святой, которое нельзя упоминать «всуе» так же, как имя Бога. Святость героини - в её страданиях, несмотря на то что «можно быть смешной - / Распущенной...». Можно, но зачем? Вероятно, чтобы скрыть замешательство при виде того, кого так хочется назвать в глаза: «Мой нежный»!

Оба стихотворения написаны пятистопным ямбом, стихом неторопливым, размеренным, спокойным, нежно-исповедальным, создающим печально-элегическое настроение. Можно лишь представлять, какая гамма эмоций и чувств прячется под этой разме­ренностью и мнимым спокойствием. Монологи поэтесс - «печально-сдержанный сказ» (В.Виноградов), полный музыкальности. Перед читателем - поэтические романсы. Взволнованность повествования и раздумье передаются самой ритмикой ямбического стиха: паузами, аритмией в последних строфах:

...За то, что Вы меня - не зная сами!

-Так любите...

...За то, что я больна - увы!- не Вами!

(М.Цветаева)

...О, есть костёр, которого не смеет

Коснуться ни забвение, ни страх...

(А.Ахматова)

Можно сказать, что перед нами формула любви, её точное определение. Стоит лишь убрать многочисленные отрицания - и ясно становится, что любовь - это «быть больными друг другом», это ощущение зыбкости земли, это умение «быть смешной», «играть словами», «краснеть удушливой волной», ревновать, твердить «имя нежное», лишиться «покоя», понимать «испуг, глаз», .искать встреч «и днём, и ночью», и «закатными часами», «ввечеру» и «утром рано»... Но многократный повтор отрицательных частиц «не» и «ни», использование отрицательного местоимения «никогда» говорит о том, что счастье невозможно: герои живут на одной земле, но солнца им светят разные, освещая разные жизненные пути, разные судьбы.

Ни Цветаева, ни Ахматова не говорят, что им грустно от этой неопределённости. Но светлая тоска чувствуется в каждой строке, страсть вырывается в прощальных восклицаниях:

...И если б знал ты, как сейчас мне любы

Твои сухие, розовые губы!

...Вы больны - увы! - не мной,

...я больна - увы! - не Вами!

Лирическая героиня Цветаевой возвращает читателя к первой строке - круг замкнулся. Только здесь она уже не сдерживает свои эмоции - она порывиста, импульсивна, безудержна, её чувства невозможно удержать в отведённых им рамках.

Язык стихотворений удивительно прост и вместе с тем изумительно образен и выразителен. Это позволяет услышать тончайшие оттенки мелодии, увидеть ювелирную точность выбора единственно нужного слова для передачи нюансов душевного движения.

«Мои стихи - дневник», - признавалась Марина Цветаева. То же можно сказать и о поэзии Анны Ахматовой. Творчество обеих поэтесс (нет, поэтов!) происходит из одного источника, имя которому - Душа.

А.А.Ахматова

Не будем пить из одного стакана

Ни воду мы, ни сладкое вино,

Не поцелуемся мы утром рано,

А ввечеру не поглядим в окно.

Ты дышишь солнцем, я дышу луною,

Но живы мы любовию одною.

Со мной всегда мой верный, нежный друг,

С тобой твоя весёлая подруга.

Но мне понятен серых глаз испуг,

И ты виновник моего недуга.

Коротких мы не учащаем встреч.

Так наш покой нам суждено беречь.

Лишь голос твой поёт в моих стихах,

В твоих стихах моё дыханье веет.

О, есть костёр, которого не смеет

Коснуться ни забвение, ни страх,

И если б знал ты, как сейчас мне любы

Твои сухие, розовые губы! 1913 год

М.И.Цветаева

Мне нравится, что Вы больны не мной,

Мне нравится, что я больна не Вами,

Что никогда тяжёлый шар земной

Не уплывёт под нашими ногами.

Мне нравится, что можно быть смешной

-Распущенной -и не играть словами,

И не краснеть удушливой волной,

Слегка соприкоснувшись рукавами.

Мне нравится ещё, что Вы при мне

Спокойно обнимаете другую,

Не прочите мне в адовом огне

Гореть за то, что я не Вас целую.

Чьё имя нежное моё, мой нежный, не

Упоминаете ни днём, ни ночью - всуе...

Что никогда в церковной тишине

Не пропоют над нами: аллилуйя!

Спасибо Вам и сердцем и рукой

За то, что Вы меня - не зная сами! –

Так любите: за мой ночной покой,

За редкость встреч закатными часами,

За наши не-гулянья под луной,

За солнце не у нас над головами, -

За то, что Вы больны - увы! - не мной,

За то, что я больна - увы! - не Вами! 3 мая 1915 года

Об Ахматовой «Автобиография поэта», или «Стенограмма репрессий»

«Эту повесть обязан прочитать и выучить наизусть каждый гражданин из всех 200 миллионов граждан Советского Союза», - так сказала А.Ахматова об «Одном дне Ивана Денисовича» А.Солженицына за 25 лет до опубликования на Родине ее «Реквиема».

Солженицын и Ахматова - казалось бы, что общего? В его произведениях - личный опыт зэка и обобщение судеб других «сажаемых» и «сидящих». Ахматова не «сидела», но должна была «сесть»: за три месяца до третьего ареста ее сына министр госбезопасности Абакумов подал Сталину докладную записку «О необходимости ареста поэтессы Ахматовой», и только свойственная «вождю народов» садистская тактика «подвешивания» облюбованной жертвы оставила Ахматову до поры до времени на воле. А муж ее, великий поэт Н.С. Гумилев, за три десятилетия до этого был расстрелян за недонесение об антисоветском заговоре, в котором участия не принимал. Так что строки «Реквиема»:

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был...

Это было, когда улыбался

Только мертвый, спокойствию рад,

И ненужным привеском болтался

Возле тюрем своих Ленинград,

И когда, обезумев от муки,

Шли уже осужденных полки,

И короткую песню разлуки

Паровозные пели гудки,

Звезды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами черных марусь -

это описание единства поэтессы в несчастье со своим народом в настоящем, а мысленно - и в прошлом:

Буду я, как стрелецкие женки.

Под кремлевскими башнями выть...

Есть в «Реквиеме» строки, биографические по отношению к автору поэмы:

Муж в могиле, сын в тюрьме,

Помолитесь обо мне...

Показать бы тебе, насмешнице

И любимице всех друзей,

Царскосельской веселой грешнице,

Что случится с жизнью твоей –

Как трехсотая, с передачею,

Под Крестами будешь стоять

И своею слезою горячею

Новогодний лед прожигать...

Семнадцать месяцев кричу,

Зову тебя домой.

Кидалась в ноги палачу…

(в позднем стихотворении, из которого Ахматовой взят эпиграф для «Реквиема», личное опять-таки выражается через общенародное.

Вместе с вами я в ногах валялась

У кровавой куклы палача)

Ты сын и ужас мой…

У меня сегодня много дела:

Надо память до конца убить,

Надо, чтоб душа окаменела,

Надо снова научиться жить…

А в «Эпилоге» - снова о своем духовном родстве с подругами по несчастью:

Опять поминальный приблизился час.

Я вижу, ч слышу, я чувствую вас:

И ту, что едва до окна довели,

И ту, что родимой не топчет земли,

И ту, что, красивой тряхнув головой,

Сказала: «Сюда прихожу, как домой»…

Для них соткала я широкий покров

Из бедных, у них же послушанных слов…

Таким образом, в «Реквием» осуществилось ахматовское обещание, о котором она говорит в «Вместо предисловия»: «В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то опознал меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо:

- А это вы можете описать?

И я сказал:

- Могу…»

«…моя жизнь прошла под Вашей звездой…»

Арсений Тарковский и Анна Ахматова

История взаимоотношений Арсения Тарковского и Анны Ахматовой на сегодняшний день изучена достаточно подробно.

Но мало кто отмечал, что время их первой встречи -1946 год - задает некую изначальную тональность творческой дружбе этих поэтов, длившейся без малого двадцать лет. Ахматова и Тарковский познакомились в Москве на квартире поэта и теоретика стиха Г. Шенгели, скорее всего, в один из ближайших дней после 3 апреля, когда в Колонном зале Дома союзов состоялся вечер московских и ленинградских поэтов, завершившийся для полуопальной Ахматовой настоящим триумфом: «Когда она вышла на эстраду, публика, поднявшись со своих мест, встретила ее громом аплодисментов и в течение 15 минут не давала ей начать свое выступление».

Атмосфера этого триумфа, воспринятого Ахматовой с большой настороженностью, ощущается в рассказах Арсения Тарковского, которыми он неоднократно делился со своими друзьями. Один из них приводит Е. Ольшанская: в комнате Шенгели «на стене висела прекрасная коллекция оружия. Арсений Александрович снял со стены шпагу, и Ахматова сказала: «Кажется, мне угрожает опасность!», на что Тарковский возразил: «Анна Андреевна, я не Дантес». Она улыбнулась: «Даже не придумаю, как вам ответить». – «Придумаете в другой раз», - сказал Тарковский».

Со стороны младшего поэта это был не просто изысканный комплимент, недвусмысленно ставивший Ахматову в один ряд с Пушкиным. Ровесник великого поэта, 38-летний Тарковский прекрасно знал и понимал, с кем он имеет дело, хотя в полной мере масштаб ахматовского гения и ахматовского гражданского мужества отроется Тарковскому лишь в начале 60-х, когда он прочтет «Реквием» и «Поэму без героя». Одного только не мог он знать и понимать в апреле 1946-го: того, чем станет этот год в судьбе Ахматовой и в его собственной судьбе. Поистине, «когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке»...

Двадцатилетняя дружба, свидетельством которой со стороны Тарковского письма, статьи и цикл стихов «Памяти А. А. Ахматовао» (1966-1968).

Но помимо непосредственно-биографического, существует и духовно-творческий аспект этой дружбы, порождающий вполне очевидный вопрос о возможном поэтическом влиянии Ахматовой на Тарковского, о направленности и степени этого влияния. В литературоведении этот вопрос до сих пор почти не ставился. Дело ограничивалось лишь фиксацией некоторых мотивных перекличек и образно-символических параллелей. Это и неудивительно. Когда Тарковский впервые встретился с Ахматовой, он уже был вполне сложившимся художником со своей индивидуальной палитрой и концептуальной стратегией. Так что если и можно говорить о прямом влиянии поэзии Ахматовой на поэзию Тарковского, то в первую очередь как о влиянии нравственно-духовном.

В глазах Тарковского Ахматова, прежде всего, была эталоном жертвенного пророческого служения поэта, противостоящего толпе и мирской власти, продолжателем высоких гражданских традиций русской литературы XIX века, Возобновившиеся в 1946-м гонения лишь усилили вокруг нее ореол мученичества. Такой же ореол заметно актуализируется в образе лирического «я» в послевоенной поэзии Тарковского - и прежде всего в стихах 1946 года («Надпись на книге», «Покинул я семью и теплый дом...»), «Дума», «Ночная работа» и др.).

Именно в 1946-м, подвергшись вместе с Ахматовой и Зощенко жестокому идеологическому разгрому, Тарковский - впервые в своей творческой практике - пишет стихи прямой гражданской направленности, обличающие тоталитарный режим и главного тирана, - «Ночной звонок» и поистине самоубийственное «Тянет железом, картофельной гнилью...». Как и ахматовский «Реквием», эти стихи нельзя было предавать бумаге: автор мог получить за них лагерный срок и даже высшую меру...

Но Ахматова была для Тарковского не только собратом по несчастью и высоким примером гражданской стойкости, но - в первую очередь - оживотворенной мифологемой Поэта как такового. Как бы кощунственно это ни звучало, сталинский режим продолжал «далать ей биографию», как скажет позже Ахматова о сосланном на Север молодом Бродском. Она и сама, как показали ее проницательные исследователи, была блестящим мастером по части мифотворчества своей жизни и судьбы. На наш взгляд, именно в таком, мифопоэтическом, смысле и нужно в первую очередь говорить о влиянии Ахматовой на поэзию Тарковского.

Нашу мысль убедительно подтверждают письма Тарковского к Ахматовой, исполненные самого глубокого преклонения перед адресатом - преклонения, переходящего чуть ли не в религиозное благоговение. Из письма от 28 марта 1964 г., написанного в связи с 50-летним юбилеем второй книги стихов Ахматовой «Четки»: «Еще в ранней юности научился я благоговеть перед Вашей высокой Музой <... > моя жизнь прошла под Вашей звездой, хотя я долго и не знал этого. <..,> Вы дышите тем разреженным воздухом, какой не был бы по легким даже самой Сапфо, - и не многие поэты - даже у нас в России - дышали таким. От такого воздуха Вам должно быть легко и уже не страшно.

Трагический голос своей эпохи

Ахматова и сама была неповторимым трагическим голосом своей эпохи. Подобно столь же одаренной сестре «по музе, по судьбам», Марине Цветаевой, с которой впервые встретилась в июне 41-го в Москве накануне эвакуации в Ташкент. У Цветаевой, недавно вернувшейся из эмиграции с маленьким сыном и вскоре расстрелянным мужем, бывшим белогвардейцем, а затем тайным агентом НКВД, отчаяние возобладало над волей к жизни. В прикамской Елабуге она покончила с собой. А Анна Андреевна продолжала жить, невзирая ни на что.

Мне голос был. Он звал утешно.

Он говорил: «Иди сюда,

Оставь свой край глухой и грешный,

Оставь Россию навсегда»...

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился гордый дух.

В стихотворении 1917 года выбор поэтессой был сделан безоговорочно, на всю жизнь. «Я не переставала писать стихи. Для меня в них - связь моя с временем, с новой жизнью моего народа... Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных.

В освобожденный от блокады Ленинград Анна Андреевна вернулась в 44-м. «Страшный призрак, притворяющийся моим городом, так поразил меня, что я описала эту мою встречу с ним в прозе...». Крыши над головой у поэтессы больше не осталось, и она вскоре переехала из Ленинграда в Москву, теперь уже на постоянное жительство. Но и там долго еще скиталась (по случайным комнатам и квартирам, стойко перенося очередное отлучение от литературы с вполне реальной угрозой ареста (на чем настаивал в служебной записке Сталину министр госбезопасности Абакумов), страдая из-за нового, к счастью, недолгого ареста мужа и повторного срока заключения сына.

К тому времени всегда отличавшаяся крайней худобой Ахматова очень сильно располнела и утратила ту исключительную природную гибкость, которой дивились в ее юности балерины Мариинского театра. Говорят, она могла с легкостью перегнуться назад и достать головой пола. В зрелом возрасте поэтесса приобрела величественную осанку, продолжая сохранять привычную власть над мужчинами. У нее были необычные глаза, менявшие, по словам современников, цвет - с зеленого на серый и небесно-голубой.

Личная жизнь Ахматовой, как и Цветаевой, с ее одним преданным мужем, всегда была достаточно сумбурной. Изменяли ей, изменяла она. Но, подобно Цветаевой, всю жизнь жаждала настоящей любви, не желала довольствоваться малым и хотела чего-то большего, нежели обычный семейный покой (к старости, правда, уже мечтала только о нем). А до зрелых лет замужества приносили ей сплошные разочарования и мучения. Так что, расставшись с Шилейко, она обронила в сердцах: «Развод... Какое же это приятное чувство!»

Мягкий и обходительный Николай Пунин, приютивший у себя бездомную после развода с Шилейко поэтессу, тоже не сделал ее счастливой. Новая жена жила в квартире вместе с бывшей супругой мужа и его дочерью, сдавала заработанные деньги в общий котел на хозяйство. Приезжавший навестить мать Левушка спал в холодном коридоре и чувствовал себя сиротой, вечно обделенным вниманием.

Встреча с интеллигентным врачом-патологоанатомом Гаршиным должна была вроде бы изменить личную жизнь Ахматовой. Но перед самой свадьбой тому вдруг якобы приснилась покойная мать, умолявшая его не брать в дом колдунью (поэтесса порой образно называла себя так в стихах), и бракосочетание отменили.

Спору нет, жить с женщиной, наделенной огромным поэтическим талантом, далеко не. росто. Еще в ранней молодости Ахматова сложила стихотворение «Я научилась просто, мудро жить, \\ Смотреть на небо и молиться Богу». Стихотворение заканчивается строфой: «Лишь изредка прорезывает тишь \\ Крик аиста, слетевшего на крышу. \\ И если в дверь мою ты постучишь, \\ Мне кажется, я даже не услышу». «Мудро жить» она научилась только в преклонном возрасте, когда в дверь ее уже никто «не стучал». Зато пришло запоздалое признание на родине.

В 1951 году поэтессу восстановили в Союзе писателей, а спустя два года Литфонд выделил ей крошечный деревянный домик в Комарово, дачном поселке под Ленинградом. Анна Андреевна это обретенное на старости лет собственное жилье очень любила и называла его «будкой». Веранда, коридор и одна комната, всю обстановку которой составляли жесткая кровать на кирпичах вместо ножек, сработанный из старой двери стол и памятный портретный рисунок Модильяни на стене, рядом со старинной иконой, принадлежавшей первому мужу.

Туда в числе близких друзей к ней наезжал начинающий поэт Иосиф Бродский. Ахматова его пестовала и гордилась им. Когда Бродского осудили на лагерный срок «за тунеядство», Анна Андреевна сказала Надежде Яковлевне: «Какую биографию делают нашему «Рыжему»»\ До вручения высланному за границу поэту Нобелевской премии она не дожила. Но успела стать номинанткой на эту заветную награду. И - получить престижную итальянскую премию по литературе «Этна-Таормина». Оксфордский университет присвоил Ахматовой почетную докторскую степень.

Широкий международный авторитет, репутация крупнейшей поэтессы столетия прорвали в 60-е завесу молчания над ее именем в СССР. Понемногу начали переиздаваться ахматовские стихи. В 1962 году она закончила работу над «Поэмой без героя» - воспоминания Ахматовой поздней о себе ранней, а также лирические размышления автора об ушедшей эпохе, которую она застала.

В мае 64-го в музее Маяковского состоялся юбилейный вечер Анны Андреевны, ей исполнилось 75 лет. А на следующий год увидел свет ее последний прижизненный сборник стихотворений и поэм «Бег времени».

Официальная литературная критика и писательское начальство относились к ней настороженно, отчужденно, как к внутренней диссидентке, нехотя признавая ее роль и место в отечественной поэзии.

...Иногда, приезжая в Москву, она бывала на знаковых концертах А. Райкина, Б. Окуджавы, артистов Театра на Таганке в Центральном Доме литераторов. Величественная, словно Будда, она с резной камеей у воротника темного платья и стянутыми в тугой узел серебристыми волосами грузно, но прямо сидела, прикрыв глаза, в бархатном кресле, а два соседних по обе стороны от нее из почтения никто не занимал, хотя зрители мостились на подоконниках и ступеньках в проходах.

В последние годы жизни Анна Андреевна тяжело болела. Обострение болезни вынудило ее в феврале 1966 года переехать в подмосковный кардиологический санаторий. А в марте она тихо ушла из жизни. Накануне смерти попросила привезти ей Новый Завет, тексты которого хотела сличить с найденными тогда археологами и впервые опубликованными Кумранскими рукописями…

6 марта 1966 года, в преддверии праздника Международного женского дня, «Ленинградская правда» печатала рассказы о делегатах XXIII съезда партии, о работе парткома Судостроительного завода им. Жданова, об экспедиции сотрудников Арктического института, о детских подарках мамам, о полете автоматических межпланетных станций и о трилогии Ю.Германа.

В нижнем правом углу последней страницы газеты, в траурной рамке, была помещена информация: «Ленинградское отделение Союза писателей РСФСР с глубоким прискорбием извещает о смерти старейшего члена Союза писателей, поэтессы Анны Андреевны Ахматовой, и выражает глубокое соболезнование родным и близким покойной.

Смерть Ахматовой 5 марта 1966 года в подмосковном Домодедовском санатории была для всех трагической неожиданностью: «Почти не может быть...».

Неожиданностью, хотя она долго и тяжело болела, да и 76 лет - «возраст смертный». Трагической неожиданностью, хотя сама она к смерти относилась без надрыва, мудро, по-христиански воспринимая ее как завершение земной жизни.

Накануне Ахматова просила передать ей в санаторий Новый Завет, чтобы сличить евангельские тексты с текстами кумранских рукописей. О кумранских находках последняя, сделанная рукой Ахматовой, запись, датированная 4 марта: «Отчего же римляне так страшно мучили кротчайших христиан еще до 73 г., т.е. сразу после смерти Христа (33 год)». Констатировавшая смерть врач вспоминала, что на груди у Анны Андреевны был большой нательный крест...

Кого когда-то называли люди

Царем в насмешку,

Богом, в самом деле,

Кто был убит - и чье орудье пытки

Согрето теплотой моей груди...

В санатории не положено умирать, поэтому тело Ахматовой спешно укрыли в каком-то подсобном помещении и в тот же день перевезли в больницу им. Склифосовского - бывший Странноприимный дом графов Шереметевых под их родовым гербом с девизом «Deus conservat omnia».

На утро 7 марта Мария Вениаминовна Юдина заказала заочную панихиду в церкви Николы в Кузнецах. Лев Копелев вспоминал, что с маленькими свечками стояли человек сорок. Звучали печально утешающие слова «Со святыми упокой...». По знаку хориста все запели «Вечная память». Этим же вечером друзья и близкие собрались в доме Марии Сергеевны Петровых.

Видимо, уже 6 марта руководство московских писателей приняло решение отправить гроб с ее телом в Ленинград, под предлогом того, что Ахматова состояла в ленинградской писательской организации.

В Ленинграде родственникам нужно было определить место захоронения.

По свидетельству Бродского, Пунины похоронами заниматься не хотели и сказали ему: «Иосиф, найдите кладбище». Поисками кладбища Бродский занимался вместе с Зоей Борисовной Томашевской. Вопрос был очень важен: место погребения Ахматовой должно стать знаком ее связи с этим городом, с его тенями, с его историей. Невозможно было похоронить Ахматову рядом с Блоком и Лозинским на Литераторских мостках: для похорон на столь престижном кладбище нужна была санкция властей. Ленинградское отделение Союза писателей даже не обращалось с подобной инициативой в обком партии. Ведь над Ахматовой продолжало «висеть» постановление 1946 года.

Автобус следовал через город к Никольскому собору. Там на вечер 9 марта была родственником Пуниных, Львом Евгеньевичем Аренсом, заказана панихида. Народу на панихиде было немного: телефоны Ленинградского отделения Союза писателей, чьи номера для справок сообщила еще 6 марта «Ленинградская правда», информации о церковной службе не давали. Но проведению панихиды тем не менее власти не препятствовали, считая ее частным делом родственников.

Могила Анны Ахматовой

Объект культурного наследия

Ящик с гробом внесли в темный собор. Поставили рядом с другим, в правом притворе. Распечатали. Гроб открыли. На голове у Ахматовой - черная косынка из старинных кружев, подаренная ей в Оксфорде Саломеей Андрониковой - мандельштамовской «Соломинкой, Соломкой, Саломеей». Лев Гумилев и Зоя Томашевская не отходили от гроба. Зоя Борисовна смотрела на лицо Ахматовой: «Совершеннейший Данте».

Несмотря на старательное выкорчевывание советской властью религиозного сознания в обществе, Ахматова никогда не отпадала от православия. Но она никогда и не демонстрировала свое неприятие советской действительности. Не принимала самую шкалу государственных ценностей, но была чужда и зреющему в обществе диссидентству. Дворянское воспитание, причастность мировой культуре, аристократизм ее духа - все это определяло и стиль ее бытового поведения. Она была выше того, чтобы замечать казенную убогость советских праздников, оспаривать процедуру советских выборов. При посторонних обычно холодно подчеркивала лояльность режиму. Конечно, за этим стоял и страх за себя и за близких. Она помогала маленькой Ане Каминской составлять, как положено, школьные сочинения о Сталине, не желая навязывать свою позицию еще незрелому человеку. Она не поддавалась на провокации.

Гроб с телом Ахматовой стоял уже не в притворе, а в центре церкви. Она лежала в гробу, как следует по православному обряду: на лбу - молитвенный поясок, на груди - иконка. Голос священника: «Прости грехи вольные и невольные, с умыслом и без умысла... и сотвори вечную память...» В соборе необычно много молодежи. Один из тогдашних молодых, Борис Ефимович Казанков, вспоминает о том, что тогда этот старинный церковный обряд не показался ему чуждым: «В сущности, это было ее завещание. Пришли на отпевание не только верующие. Я вглядывался в лица и читал на них не только скорбь. Здесь, под сводами кафедрального собора, я ощутил впервые в нашей и в моей жизни человеческое единение. Каждый понимал, что со смертью Ахматовой кончилась целая эпоха.

Потом началось прощание. Очередь двигалась медленно - люди на лестнице за несколько минут одолевали только одну ступеньку. Народ шел и шел. Цирель-Спринсон случайно слышал телефонный разговор кого-то из администрации, вызывающего милицию, чтобы перекрыть вход. Приехали милиционеры, протиснулись через толпу, а потом, сняв фуражки, стояли вместе со всеми...

В пять часов гроб, наконец, выносят к автобусу. Вместе с похоронным и еще двумя автобусами двинулось множество разных машин, частных и такси, взятых вскладчину. Многие из тех, кто не попал в Дом писателей, не дожидалась окончания гражданской панихиды, отправились в Комарово электричкой.

То, что говорил Тарковский, хорошо расслышал Владимир Зыков: «Такой силы выступления, как у него, ни у кого не было. Он прочитал стихи. Вот эти, которые начинаются так: "По льду, по снегу, по жасмину..."».

По льду, по снегу, по жасмину.

На ладони, снега бледней,

Унесла в свою домовину

Половину души, половину

Лучшей песни, спетой о ней.

Похвалам земным не доверясь,

Довершив земной полукруг.

Полупризнанная, как ересь,

Через полог морозный, через

Вихри света - смотрит на юг.

Что же видят незримые взоры

Недоверчивых светлых глаз?

Раздвигающиеся створы

Верст и зим иль костер, который

Заключает в объятья нас?

Там висел траурный венок из еловых веток, без лент. Собрались самые близкие. Зажгли свечи. «Единственно, что я ясно помню, - рассказывал Владимир Зыков, - это то, что пытались мы разжечь костер, потому что она любила костер…»

«Вещее слово поэта

Анна Ахматова всегда серьезна в своих стихотворениях. Эта серьезность происходит оттого, что жизнь для Анны Ахматовой - трудный путь души, лестница, на каждую ступень которой надо подняться. Она ищет какого-то единства в мире, оправдания его, и находит его в религии. Этот путь к чему-то высшему она познает в любви. В любви лежат и пропасти, и вершины, которых она достигает. Ее любовь одновременно и злая страсть, и нежность. Она хочет таинства в любви, видит в мистическом свете образ жениха и ненавидит любимого. Ее любовь - неизбежность, которой она подчиняется, несмотря ни на что. Это „присуха, зазноба" русских песен. Но Анна Ахматова не бессознательна в любви - ясность ее сознания и понимания, смелость, с которой она говорит правду себе самой, еще увеличивают трагический характер ее чувства, лишенного всяких иллюзий. Она любит героя, «надменного лебедя», «мудрого и смелого», а он смотрит на нее, «как на наездниц смотрят стройных».

Характер ее любви и религиозного чувства, которое имеет вид личной, непосредственной, своей связи с Богом - роднят ее с народным характером. Но эта близость по-народному больше ощущается в неуловимой особенности ее стихов. Может быть, в их простоте, в крепкой удали, которая иногда сказывается в ее стихах. Народные слова, как «любо», «кликаю», обращения «красавица» и «ласковый», звучат у нее естественно и необходимо. Некоторые размеры звучат, как народные песни или как те священные «стихи», которые поют слепые. Ярче всего это народное чувство в стихах о войне.

Тем сильней оно ощущается, что Анна Ахматова редко прибегает к обстановке народности, к декорациям. Она не отрекается в таких народных стихах от своей, если можно так сказать, «интеллигентности» и «современности». Потому эта народность живая. В то же время Анна Ахматова изысканна и утонченна, ее любовь к «остроте» и к «bizarre» доходит до крайней смелости, почти грубости в образах. Она не боится в своих стихах говорить о мелочах жизни, о ее будничных сторонах. Но она не вязнет в них, она преодолевает их благодаря своему свойству совершенно отделять от себя свои произведения. Они все как ножом от нее отрезаны, она ничего не смягчила и не скрыла, ничего не утаила для себя - она все сказала, и между ней и ее произведением не тянутся живые нити, лохмотья, не воплощенные в образы. Благодаря этому свойству образы, даже иногда грубые, как, например, «муж хлестал меня узорчатым, вдвое сложенным ремнем», не оскорбляют, как могли бы. Это преодоление мелочей - одно из достоинств Анны Ахматовой.

Благодаря ему в ее стихах нет слащавости, сентиментальности. Анне Ахматовой не нужна внешняя красивость образа. В свои стихи она вводит разговорные слова и особенности разговорной речи. Это придает ее стихам убедительную вескость, тот оттенок, кот(орый) называют «по существу». Этот путь очень соблазнителен для подражания и очень опасен, т. к. «комнатные» и «будничные» слова и образы легко могут свести поэзию в будничный тон.

Одна из характерных особенностей Анны Ахматовой - сразу вводить, уже с первых слов в самое главное. Ее стихи сжаты, образы и определения точны. Ритм ее чаще всего прерывистый, но крепкий, неизломанный, «срывом» она пользуется умело. Классическими размерами она владеет, но пользуется ими редко. Как по духу, так и по форме ее поэзия вышла из поэзии Блока, но все-таки имеет свой личный определенный характер. Анна Ахматова - личность сильная и определенная, зрелость и ясность ее взгляда придают мужественную крепость ее натуре, в то же время женственной. И эта особенность делает ее поэтом, но иногда под тяжестью этого служения поэзии, этого «ведения», которое выделяет ее из ряда других женщин, в ней изнемогает женщина. Ей хочется «не знать», хочется быть непосредственно счастливой, хочется иметь иллюзии, не обладать своим ясным пониманием. Но эта последняя слабость будет так же преодолена, как и многие другие. Путь, которым она идет, - трудный и тяжелый, но -

Тяжкий млат,

Дробя стекло, кует булат.

У Ахматовой практически не было литературного ученичества. Первый же её стихотворный сборник «Вечер» (1912), куда вошли и стихотворения гимназических лет, сразу привлёк к себе внимание критики.

В марте 1914 года выходит вторая её книга «Чётки», выдержавшая несколько переизданий. Об Ахматовой заговорили как о вполне зрелом, самобытном мастере слова, резко выделив её среди других поэтов-современников. Читателей поразил бесспорный талант, высокая степень творческого своеобразия молодой поэтессы.

Внешне ранняя лирика А.А.Ахматовой напоминала некоторыми своими чертами лирику акмеистов (главой этого поэтического течения Серебряного века был, как известно, муж Ахматовой Н.С.Гумилёв), но только внешне. В отличие от большинства поэтов-акмеистов, для Ахматовой никогда не было характерно эстетское любование мелочами. Место действия ранних стихов Ахматовой, как правило, связано с комнатой, интерьером, садом. Но глубина проникновения во внутренний мир человека делает эти стихотворения своеобразной исповедью души молодого человека тех лет, человека тонкой душевной организации. За описанием мелочей быта у неё стоит глубокая мысль и тонкий психологизм.

Начинающееся с малого, с деталей, с вещей окружающего мира, содержание почти каждого стихотворения Ахматовой, как круги по воде, расходится всё шире и шире и образует обширную картину чувств и переживаний лирической героини. Сквозь ткань прозаических образов проступает лирический подтекст, выявляющий состояние души героини. Характерный пример - стихотворение «Дверь полуоткрыта...» (1911).

Дверь полуоткрыта.

Веют липы сладко...

На столе забыты

Хлыстик и перчатка.

Круг от лампы желтый…

Шорохам внимаю.

Отчего ушёл ты?

Яне понимаю...

Радостно и ясно

Завтра будет утро.

Эта жизнь прекрасна,

Сердце, будь же мудро.

Ты совсем устало,

Бьёшься тише, глуше...

Знаешь, я читала,

Что бессмертны души.

Две последние строчки стихотворения выводят его содержание на метафизический простор религиозной мысли.

С годами у Ахматовой всё более и более углублялась психологическая основа лиризма. Поэтесса проявила удивительное умение через изображение обычных предметов, с помощью прозаических слов выражать со­кровенные мысли и чувства.

Основная тема ранней лирики Ахматовой - тема любви, воплощённая тонко, чувственно и вместе с тем очень лаконично. Любовь у Ахматовой чаще всего неразделённая и полная драматизма. Но глубина переживаний не выражается бурно, как скажем, у Цветаевой, они нередко упрятаны в подтекст. Таково, например, в известной мере программное стихотворение ранней Ахматовой «Ты письмо моё, милый, не комкай» (1912) с его образом простой земной женщины:

Не гляди так, не хмурься гневно.

Я любимая, я твоя.

Не пастушка, не королевна

И уже не монашенка я -

В этом сером, будничном платье,

На стоптанных каблуках...

Но, как прежде, жгуче объятье,

Тот же страх в огромных глазах.

Героиня стихов Ахматовой проста, житейски обыденна, но в то же время далека от бытовой приземлённости, благодаря высоким чувствам, согревающим её душу. Внутренний мир её богат, в нём сочетание гаммы психологических состояний. Застенчивая откровенность, душевная боль и радость, страдание, прикрытое внешним весельем, вот что нередко характеризует потаённое душевное состояние покинутой женщины. «Слава тебе, безысходная боль», - такими, например, словами начинается стихотворение «Сероглазый король» (1911). А вот строчки из стихотворения «Меня покинул в новолунье...» (1911):

Оркестр весёлое играет,

И улыбаются уста.

Но сердце знает, сердце знает,

Что ложа пятая пуста!

Будучи мастером интимной лирики (её поэзию нередко называют «интимным дневником», «женской исповедью», «исповедью женской души»), Ахматова воссоздаёт душевные переживания при помощи будничных слов. И это придаёт её поэзии особое звучание: будничность лишь усиливает затаённый психологический смысл.

Стихотворения Ахматовой часто запечатлевают важнейшие, а то и переломные моменты жизни, кульминацию душевного напряжения, связанного с чувством любви. Это позволяет исследователям говорить о повествовательном элементе в её творчестве, о воздействии на её поэзию русской прозы.

Так, известный литературовед В.М. Жирмунский писал о новеллистическом характере её произведений, имея в виду то обстоятельство, что во многих стихотворениях Ахматовой жизненные ситуации изображаются, как и в новелле, в самый острый момент своего развития. «Новеллизм» ахматовской лирики усиливается за счёт введения живой разговорной речи, произносимой вслух (как, например, в стихотворении «Сжала руки под тёмной вуалью» (1911), или мысленно. Речь эта, обычно прерываемая восклицаниями или вопросами, отрывочна. Синтаксически членимая на короткие отрезки, она полна логически неожиданных, но эмоционально оправданных союзов «а» или «и» в начале строки:

Не любишь, не хочешь смотреть?

О, как ты красив, проклятый!

И я не могу взлететь,

А с детства была крылатой. («Смятение»)

Поэзии Ахматовой с её разговорной интонацией свойственен перенос незаконченной фразы с одной строчки на другую. Не менее также характерен для неё частый смысловой разрыв между двумя частями строфы, своего рода психологический параллелизм.

Но за этим разрывом таится отдалённая ассоциативная связь:

Сколько просьб у любимой всегда!

У разлюбленной просьб не бывает.

Как я рада, что нынче вода

Под бесцветным ледком замирает.

(«Сколько просьб у любимой всегда...»)

Психологическая глубина лирики Ахматовой создаётся многообразными приёмами: подтекстом, внешним жестом, деталью, передающими глубину, смятенность и противоречивость чувств. Вот, например, строки из стихотворения «Песня последней встречи» (1911), где взволнованность героини передана через внешний жест:

Так беспомощно грудь холодела,

Но шаги мои были легки.

Я на правую руку надела

Перчатку с левой руки.

Ярки и оригинальны ахматовские метафоры. Её стихи буквально пестрят их многообразием: «трагическая осень», «лохматый дым», «тишайший снег».

Очень часто метафоры Ахматовой - это поэтические формулы любовного чувства:

Всё тебе: и молитва дневная,

И бессонницы млеющий жар,

И стихов моих белая стая,

И очей моих синий пожар.

Чаще всего метафоры поэтессы взяты из мира природы, олицетворяют её: «Осень ранняя развесила / Флаги жёлтые на вязах»; «Осень красная в подоле / Красных листьев принесла».

К числу примечательных черт поэтики Ахматовой следует отнести также неожидан­ность её сравнений («Высоко в небе облачко серело, / Как беличья расстеленная шкурка» или «Душный зной, словно олово, / Льётся от небес до иссохшей земли»).

Часто употребляет она и такой вид тропа, как оксюморон, то есть сочетание противоречащих друг другу определений. Это тоже средство психологизации. Классическим примером ахматовского оксюморона могут служить строчки из её стихотворения «Царскосельская статуя» (1916):

Смотри, ей весело грустить,

Такой нарядно обнажённой.

Очень большая роль в стихе Ахматовой принадлежит детали. Вот, например, стихотворение о Пушкине «В Царском Селе» (1911). Ахматова не раз писала о Пушкине, о Блоке - оба были её кумирами. Но данное стихотворение - одно из лучших в ахматовской пушкиниане:

Смуглый отрок бродил по аллеям,

У озёрных грустил берегов,

И столетие мы лелеем

Еле слышный шелест шагов.

Иглы сосен густо и колко

Устилают низкие пни...

Здесь лежала его треуголка

И растрёпанный том Парни.

Всего лишь несколько характерных деталей: треуголка, том любимого Пушкиным-лицеистом Парни - и мы почти явственно ощущаем присутствие в аллеях Царскосельского парка великого поэта, узнаём его интересы, особенности походки и т. п. Активно используя деталь, Ахматова также идёт в русле творческих исканий прозаиков Серебряного века, придававших детали большую смысловую и функциональную нагрузку, чем в предшествующем столетии.

В стихах Ахматовой много эпитетов, которые когда-то знаменитый русский филолог А.Н.Веселовский назвал синкретическими, ибо они рождаются из целостного, нераздельного восприятия мира, когда чувства материализуются, опредмечиваются, а предметы одухотворяются. Страсть она называет «раскалённой добела», небо у неё «уязвлённое жёлтым огнём», то есть солнцем, она видит «люстры безжизненной зной» и т. п.

Но стихотворения Ахматовой не разрозненные психологические этюды: острота и неожиданность взгляда на мир соединяется в них с остротой и глубиной мысли. Так, стихотворение «Песенка» (1911) начинается как непритязательный рассказ:

Я на солнечном восходе

Про любовь пою,

На коленях в огороде

Лебеду полю.

А заканчивается оно библейски глубокой мыслью о равнодушии любимого человека:

Будет камень вместо хлеба

Мне наградой злой.

Надо мною только небо,

А со мною голос твой.

Бытовое трансформируется в бытийное, образ камня аллюзийно соотносится с библейским содержанием этого образа.

Стремление к художественному лаконизму и одновременно к смысловой ёмкости стиха выразилось также в широком использовании Ахматовой афоризмов в изображении явлений и чувств:

Одной надеждой меньше стало –

Одною песней больше будет.

Или:

От других мне хвала, что зола,

От тебя и хула - похвала.

Значительную роль Ахматова отводит цветописи. Любимый её цвет - белый, подчёркивающий пластическую природу предмета, сообщающий произведению мажорный тон.

Нередок в её стихах противоположный цвет- чёрный, усиливающий ощущение грусти, тоски. Наблюдается также контрастное сочетание этих цветов, оттеняющих сложность и противоречивость чувств и настроений: «Светила нам только зловещая тьма».

Уже в ранних стихотворениях поэтессы обострено не только зрение, но и слух и даже обоняние:

Звенела музыка в саду

Таким невыразимым горем.

Свежо и остро пахли морем

На блюде устрицы во льду.

За счёт умелого использования ассонансов и аллитераций детали и явления окружающего мира предстают как бы обновлёнными, первозданными. Поэтесса даёт читателю ощутить «чуть слышный запах табака», почувствовать, как «от розы струится запах сладкий» и т. п.

По своему синтаксическому строю стих Ахматовой тяготеет к сжатой законченной фразе, в которой подчас опускаются не только второстепенные, но и главные члены предложения («Двадцать первое. Ночь... Понедельник»), и особенно к разговорной интонации. Это сообщает обманчивую простоту её лирике, за которой стоит богатство душевных переживаний, высокое мастерство.

Наряду с основной темой - темой любви, в ранней лирике поэтессы наметилась и другая - тема Петербурга, людей, его населяющих. Величественная красота любимого города входит в её поэзию как неотъемлемая часть душевных движений лирической ге­роини, влюблённой в площади, набережные, в колонны, статуи Петербурга. Очень часто эти две темы в её лирике соединяются:

В последний раз мы встретились тогда

На набережной, где всегда встречались.

Была в Неве высокая вода,

И наводненья в городе боялись.

Изображение любви, большей частью неразделённой и полной драматизма, - таково основное содержание всей ранней поэзии А.А.Ахматовой. Но эта лирика не узко интимная, а масштабная по своему смыслу и значению. Она отражает богатство и сложность человеческих чувств, неразрывную связь с миром, ибо лирическая героиня не замыкается лишь на своих страданиях и болях, а видит мир во всех его проявлениях, и он ей бесконечно дорог и мил:

И мальчик, что играет на волынке,

И девочка, что свой плетёт венок.

И две в лесу скрестившихся тропинки,

И в дальнем поле дальний огонёк, -

Я вижу всё. Я всё запоминаю,

Любовно-кратко в сердце берегу...

(«И мальчик, что играет на волынке...»)

В её произведениях немало с любовью нарисованных пейзажей, бытовых зарисовок, картин деревенской России, примет «тверской скудной земли», где она часто бывала в имении Н.С.Гумилёва Слепнёво Бежецкого уезда:

Над ним, как кипень, облака,

В полях скрипучие воротца,

И запах хлеба, и тоска.

И те неяркие просторы,

Где даже голос ветра слаб,

И осуждающие взоры

Спокойных загорелых баб.

(«Ты знаешь, я томлюсь в неволе.,.»)

Рисуя неброские пейзажи России, Ахматова видит в природе проявление всемогущего Творца:

В каждом древе распятый Господь,

В каждом колосе тело Христово,

И молитвы пречистое слово

Исцеляет болящую плоть.

Арсеналом художественного мышления Ахматовой являлись и древние мифы, и фольклор, и Священная история. Всё это нередко пропущено через призму религиозного чувства. С ранних лет поэтессе была свойственна высокая нравственная самооценка, ощущение своей греховности и стремления к покаянию, характерное для православного сознания.

Облик лирического «я» в поэзии Ахматовой неотделим от «звона колоколов», от света «Божьего дома», героиня многих её стихотворений предстаёт перед читателем с молитвой на устах, в ожидании «последнего суда». При этом Ахматова свято верила, что все падшие и грешные, но страдающие и раскаявшиеся люди найдут понимание и прощение Христа, ибо «неистощиматолько синева // Небесная и милосердье Бога». Её лирическая героиня «томится о бессмертии» и верит в него, зная, что «бессмертны души».

Обильно используемая Ахматовой религиозная лексика: лампада, молитва, монастырь, литургия, обедня, икона, ризы, колокольня, келья, храм, образа и т. п. - создаёт особый колорит, контекст духовности. Ориентированы на духовно-религиозные национальные традиции и многие элементы жанровой системы поэзии Ахматовой.

Такие жанры её лирики, как исповедь, проповедь, предсказание и т. д., наполнены ярко выраженным библейским содержанием. Таковы стихотворения «Предсказание», «Причитание», цикл её «Библейских стихов», навеянных Ветхим Заветом, и др.

Особенно часто она обращалась к жанру молитвы. Всё это сообщает её творчеству подлинно национальный, духовно-исповеднический, почвенный характер.

Серьёзные изменения в поэтическом развитии Ахматовой вызвала Первая мировая война. С этого времени в её поэзию ещё шире входят мотивы гражданственности, тема России, родной земли. Восприняв войну как страшное народное бедствие, она осудила её с морально-этической позиции.

В стихотворении «Молитва» (1915), поражающем силой самоотречённого чувства, лирическая героиня молит Господа о возможности принести в жертву Родине всё, что имеет, - и свою жизнь, и жизнь своих близких:

Дай мне горькие годы недуга,

Задыханья, бессонницу, жар,

Отыми и ребёнка, и друга,

И таинственный песенный дар –

Так молюсь за Твоей литургией

После стольких томительных дней,

Чтобы туча над тёмной Россией

Стала облаком в славе лучей.

Когда в годы октябрьской революции перед каждым художником слова встал вопрос, остаться ли на Родине или покинуть её, Ахматова выбрала первое. В стихотворении 1917 года «Мне голос был...» она писала:

Мне голос был.

Он звал утешно,

Он говорил: «Иди сюда,

Оставь свой край, родной и грешный,

Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,

Из сердца выну чёрный стыд,

Я новым именем покрою

Боль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

Это была позиция поэта-патриота, влюблённого в Россию, не мыслившего своей жизни без неё.

Это, однако, не означает, что Ахматова безоговорочно приняла революцию. О сложности, противоречивости восприятия ею событий свидетельствует стихотворение 1921 года «Всё расхищено, предано, продано», где отчаяние и боль по поводу трагедии России сочетаются с затаённой надеждой на её возрождение.

Годы революции и Гражданской войны были очень трудными для Ахматовой: полунищенский быт, жизнь впроголодь - всё это она переживала очень тяжело.

Писала Ахматова не очень много и в 1920-е, и в 1930-е годы. Порою ей самой казалось, что Муза окончательно покинула её. Положение усугублялось ещё и тем, что критика тех лет относилась к ней как к представительнице салонной дворянской культуры, чуждой новому строю.

1930-е годы оказались для Ахматовой порой наиболее тяжких в её жизни испытаний и переживаний. Репрессии, обрушившиеся на некоторых друзей и близких знакомых Ахматовой, коснулись и её: в 1937 году был арестован их с Гумилёвым сын Лев, студент Ленинградского университета. Сама Ахматова жила все эти годы в ожидании постоянного ареста. В глазах властей она была человеком крайне неблагонадёжным: женой расстрелянного «контрреволюционера» Н.Гумилёва и матерью арестованного «заговорщика» Льва Гумилёва.

В конце 1930-х годов Ахматова написала свою знаменитую поэму «Реквием», которая явилась главным творческим достижением поэтессы этих лет. Поэма состоит из десяти стихотворений, прозаического пролога, названного автором «Вместо предисловия», посвящения, вступления и двухчастного эпилога. Рассказывая об истории создания поэмы, Ахматова пишет в прологе: «В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми глазами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шёпотом):

• А это вы можете описать? И я сказала:

• Могу.

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было её лицом».

Ахматова выполнила эту просьбу, создав произведение о времени репрессий 1930-х годов («Это было, когда улыбался только мёртвый, спокойствию рад») и о безмерном горе родных («Перед этим горем гнутся горы»), которые ежедневно приходили к тюрьмам, к управлению госбезопасности в тщетной надежде узнать что-нибудь о судьбе своих близких, передать им продукты и бельё. Во вступлении возникает образ Города, но он резко теперь отличается от прежнего ахматовского Петербурга, ибо лишён традиционного «пушкинского» великолепия. Это город-привесок к гигантской тюрьме, раскинувшей свои мрачные корпуса над помертвевшей и неподвижной рекой («Не течёт великая река...»):

Это было, когда улыбался

Только мёртвый, спокойствию рад,

И ненужным привеском болтался

Возле тюрем своих Ленинград.

И когда, обезумев от муки,

Шли уже осуждённых полки,

И короткую песню разлуки

Паровозные пели гудки,

Звёзды смерти стояли над нами,

И безвинная корчилась Русь

Под кровавыми сапогами

И под шинами чёрных марусь.

В поэме звучит конкретная тема реквиема - плача по близкому и бесконечно дорогому человеку. Здесь ярко воссоздан трагический образ женщины, у которой отнимают едва ли не самое дорогое:

Уводили тебя на рассвете,

За тобой, как на выносе, шла,

В тёмной горнице плакали дети,

У божницы свеча оплыла.

На губах твоих холод иконки,

Смертный пот на челе...

Не забыть! Буду я, как стрелецкие жёнки,

Под кремлёвскими башнями выть.

В произведении изображено не только личное горе поэтессы. Ахматова передаёт трагедию всех матерей и жён и в настоящем, и в прошлом (образ «стрелецких жёнок»). От конкретного реального факта поэтесса переходит к масштабным обобщениям, обращаясь к прошлому.

В поэме звучит не только материнское горе, но и голос русского поэта, воспитанного на пушкинско-достоевских традициях всемирной отзывчивости. Личная беда помогла острее почувствовать беды других матерей, трагедии многих людей всего мира в разные исторические эпохи. Трагедия 1930-х годов ассоциируется в поэме с евангельскими событиями:

Магдалина билась и рыдала,

Ученик любимый каменел,

А туда, где молча Мать стояла,

Так никто взглянуть и не посмел.

Переживание личной трагедии стало для Ахматовой постижением трагедии всего народа:

И я молюсь не о себе одной,

А обо всех, кто там стоял со мною

И в лютый холод, и в июльский зной

Под красною, ослепшею стеною, -

пишет она в эпилоге произведения.

Произведение Ахматовой поистине народный реквием: плач по народу, средоточие всей боли его, воплощение его надежды. Это слова справедливости и горя, которыми «кричит стомильонный народ».

Поэма «Реквием» - яркое свидетельство гражданственности поэзии Ахматовой, которую нередко упрекали в аполитичности. Отвечая на подобные инсинуации, поэтесса писала в 1961 году:

Нет, и не под чуждым небосводом,

И не под защитой чуждых крыл, -

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью, был.

Эти строчки поэтесса поставила потом эпиграфом к поэме «Реквием».

Ахматова жила всеми горестями и радостями своего народа и всегда считала себя неотъемлемой его частью. Ещё в 1923 году в стихотворении «Многим» она писала:

Я - голос ваш, жар вашего дыханья,

Я - отраженье вашего лица.

Напрасных крыл напрасны трепетанья,

-Но всё равно я с вами до конца...

Пафосом высокого гражданского звучания пронизана её лирика, посвященная теме Великой Отечественной войны. Начало Второй мировой войны она рассматривала как ступень мировой катастрофы, в которую будут втянуты многие народы земли. Именно в этом основной смысл её стихотворений 1930-х годов: «Когда погребают эпоху», «Лондонцам», «В сороковом году» и других.

С началом Великой Отечественной войны голос Ахматовой зазвучал с новой силой. Уже 19 июля 1941 года на страницах «Ленинградской правды» появились её четыре строки, исполненные непреклонной веры в Победу:

Вражье знамя

Растает, как дым,

Правда за нами,

И мы победим.

О. Берггольц, вспоминая начало Ленинградской блокады, пишет об Ахматовой тех дней: «С лицом, замкнутым в суровости и гневности, с противогазом через плечо, она несла дежурство, как рядовой боец противопожарной обороны».

Войну Ахматова восприняла как героический акт всемирной драмы, когда люди, обескровленные внутренними трагедиями, вынуждены были вступить в смертельную схватку с внешним мировым злом. Перед лицом смертельной опасности Ахматова обращается с призывом переплавить боль и страдания в силу духовного мужества. Именно об этом - стихотворение «Клятва», написанное в июле 1941 года:

И та, что сегодня прощается с милым,

-Пусть боль свою в силу она переплавит.

Мы детям клянёмся, клянёмся могилам,

Что нас покориться никто не заставит!

В этом маленьком, но ёмком стихотворении лирика перерастает в эпику, личное становится общим, женская, материнская боль переплавляется в силу, противостоящую злу и смерти. Ахматова обращается здесь к женщинам, которые провожают на фронт своих близких. От имени всех женщин Ахматова клянётся детям и любимым быть стойкой. Могилы обозначают священные жертвы прошлого и настоящего, а дети символизируют будущее.

Ахматова в стихах военных лет часто говорит о детях. Детьми для неё являются и идущие на смерть молодые солдаты, и погибшие балтийские моряки, которые спешили на помощь осаждённому Ленинграду, и умерший в блокаду соседский мальчик, и даже статуя «Ночь» из Летнего сада:

Ноченька!

В звёздном покрывале,

В траурных маках, с бессонной совой...

Доченька!

Как мы тебя укрывали

Свежей садовой землёй.

Здесь материнские чувства распространяются на произведения искусства, которые хранят в себе эстетические и духовно-нравственные ценности прошлого. Эти ценности, которые необходимо сберечь, заключены и в «великом русском слове», прежде всего в отечественной литературе.

Об этом Ахматова пишет в стихотворении «Мужество» (1942), как бы подхватывая основную мысль бунинского стихотворения «Слово»:

Мы знаем, что ныне лежит на весах

И что совершается ныне.

Час мужества пробил на наших часах,

И мужество нас не покинет.

Не страшно под пулями мёртвыми лечь,

Не горько остаться без крова, -

И мы сохраним тебя, русская речь,

Великое русское слово.

Свободным и чистым тебя пронесём,

И внукам дадим, и от плена спасём Навеки!

В годы войны Ахматова находилась в эвакуации в Ташкенте. Много писала, и все её мысли были о жестокой трагедии войны, о надежде на победу: «Третью весну встречаю вдали / От Ленинграда. Третью? / И кажется мне, она / Будет последней...» - пишет она в стихотворении «Третью весну встречаю вдали...».

В стихотворениях Ахматовой ташкентского периода возникают, сменяясь и варьируясь, то российские, то среднеазиатские пейзажи, проникнутые ощущением уходящей в глубь времён национальной жизни, её непоколебимости, прочности, вечности. Тема памяти - о прошлом России, о предках, о людях, близких ей, - одна из главнейших в творчестве Ахматовой военных лет. Таковы её стихотворения «Под Коломной», «Смоленское кладбище», «Три стихотворения», «Наше священное ремесло» и другие. Ахматова умеет поэтически передать само присутствие живого духа времени, истории в сегодняшней жизни людей.

В первый же послевоенный год на Ахматову обрушивается жестокий удар властей. В 1946 году вышло постановление ЦК ВКП(б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград»», в котором уничтожающей критике было подвергнуто творчество Ахматовой, М.Зощенко и некоторых других ленинградских литераторов. У Ахматовой была отобрана возможность печататься, быть членом Союза писателей. Но она не сдавалась, веря, что правда восторжествует:

А Муза и глохла и слепла,

В земле истлевала зерном,

Чтоб после, как Феникс из пепла,

В эфире восстать голубом.

(«Забудут? - вот чем удивили!»)

В эти годы Ахматова много занимается переводческой работой. Она переводила армянских, грузинских современных ей поэтов, поэтов Крайнего Севера, французов и древних корейцев. Она создаёт ряд литературоведческих работ о любимом ею Пушкине, пишет воспоминания о Блоке, Мандельштаме и других писателях-современниках, завершает работу и над самым большим своим произведением - «Поэмой без героя», над которой трудилась с перерывами с 1940 по 1961 год. Поэма состоит из трёх частей: «Петербургская повесть» (1913)», «Решка» и «Эпилог». В неё включены также несколько посвящений, относящихся к различным годам.

«Поэма без героя» - это произведение «о времени и о себе». Будничные картины жизни причудливо переплетаются здесь с гротескными видениями, обрывками снов, с воспоминаниями, смещёнными во времени. Ахматова воссоздаёт Петербург 1913 года с его разнообразной жизнью, где богемный быт перемешивается с заботами о судьбах России, с тяжкими предчувствиями социальных катаклизмов, начавшихся с момента Первой мировой войны и революции.

Много внимания автор уделяет теме Великой Отечественной войны. Повествование в «Поэме без героя» завершается изображением 1942 года - тяжёлого, во многом переломного года войны. Но в поэме нет безысходности, а, напротив, звучит вера в народ, в будущее страны. Эта уверенность помогает лирической героине преодолеть трагичность восприятия жизни. Она ощущает свою причастность к событиям времени, к делам и свершениям народа:

И себе же самой навстречу

Непреклонная, в грозную мглу,

Как из зеркала наяву, Ураганом - с Урала, с Алтая

Долгу верная, молодая,

Шла Россия спасать Москву.

Тема Родины, России возникает не раз и в других её стихотворениях 1950-1960-х годов. Мысль о кровной принадлежности человека родной земле широко и философски звучит в стихотворении «Родная земля» (1961) - одном из лучших произведений Ахматовой последних лет:

Да, для нас это грязь на калошах,

Да, для нас это хруст на зубах.

И мы мелем, и месим, и крошим

Тот ни в чём не замешанный прах.

Но ложимся в неё и становимся ею,

Оттого и зовём так свободно - своею.

До конца дней А.Ахматова не оставляла творческой работы. Она пишет о любимом ею Питере и его окрестностях («Царскосельская ода», «Городу Пушкина», «Летний сад»), размышляет о жизни и смерти. Она продолжает создавать произведения о тайне творчества и роли искусства («Мне ни к чему одические рати...», «Музыка», «Муза», «Поэт», «Слушая пение»).

В каждом стихотворении Ахматовой ощутим жар вдохновения, разлив чувств, прикосновение к тайне, без которых не может быть эмоциональной напряжённости, движения мысли. В стихотворении «Мне ни к чему одические рати...», посвященном проблеме творчества, и запах дёгтя, и трогательный одуванчик у забора, и «таинственная плесень на стене» охвачены одним гармонизирующим взглядом. И их неожиданное соседство под пером художника оказывается содружеством, складывается в единую музыкальную фразу, в стих, который «задорен, нежен» и звучит «на радость» всем.

Эта мысль о радости бытия характерна для Ахматовой и составляет один из главнейших сквозных мотивов её поэзии. В её лирике найдётся немало страниц трагических и печальных. Но даже тогда, когда обстоятельства требовали, чтобы «душа окаменела», неизбежно возникало другое чувство: «Надо снова научиться жить». Жить даже тогда, когда, кажется, исчерпаны все силы:

Господи! Ты видишь, я устала

Воскресать, и умирать, и жить.

Всё возьми, но этой розы алой

Дай мне свежесть снова ощутить.

Когда-то Достоевский сказал юному Д. Мережковскому: «Молодой человек, чтобы писать, страдать надо». Лирика Ахматовой вылилась из страдания, из сердца. Основной побудительной силой её творчества была совесть. В стихотворении «Одни глядятся в ласковые взоры...» Ахматова писала:

Одни глядятся в ласковые взоры,

Другие пьют до солнечных лучей,

А я всю ночь веду переговоры

С неукротимой совестью своей.

Эта неукротимая совесть и заставляла её создавать искренние, задушевные стихи, давала ей силы и мужество в самые чёрные дни.

В написанной за несколько месяцев до смерти краткой автобиографии Ахматова признавалась: «Я не переставала писать стихи. Для меня в них - связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных».

Это так. Не только в любовных стихотворениях, принесших А.Ахматовой заслуженную славу, проявился талант этой выдающейся поэтессы. Её творческий диалог с Родиной, с Миром, с людьми был многообразным, страстным и правдивым.

Литература об Анне Ахматовой

1. Дьякова, В. Анна Ахматова: «Семь дней любви и вечная разлука…»: Борис Анреп / В. Дьякова // Темные аллеи. – 2019. - № 3. – С. 44-54.

2. Колобродов, А. Вдовствующая королева / А. Колобродов// Свой. – 2019. – июнь. – С. 38-42.

3. Бокарев, А. С. Белла Ахмадулина и шестидесятники: А. Ахматова / А.С. Бокарев // Вопросы литературы. – 2019. - № 2. – С. 119- 122.

4. Жаравина, Л.В. «Сила безоружной истины»: Слово Анны Ахматовой / Л.В. Жаравина // Литература. – 2018. - № 11/12. – С. 24-26.

5. Поморский, А. Анна всея земли: Ахматова / А. Поморский // Звезда. – 2018. – №11. – С. 188-241.

6. Шульц, С.А. Ахматова и Сенека / С.А. Шульц // Человек. – 2018. - № 6. – С. 158-170.

7. Урнов, Д. Литература как жизнь: Анна Ахматова / Д. Урнов // Наш современник. – 2018. - № 6. – С. 226-233.

8. Вербловская, И. По обе стороны колючей проволоки: Анна Ахматова и Анна Баркова / И. Вербовская // Звезда. – 2018. – №5. – С. 220-234.

9. Стуруа, Мэлор Великие старухи: А. Ахматова и М. Шагинян в Лондоне / М. Стуруа // Московский комсомолец. – 2018. – 10 апреля . – С. 5.

10. Осипов, Ю. Гордый дух: Анна Ахматова / Ю. Осипов // Смена. – 2018. - № 3. – С. 4-20.

11. Резниченко, Н. «… моя жизнь прошла под вашей звездой…: Арсений Тарковский и Анна Ахматова / Н. Резниченко // Знамя. – 2017. - № 10. – С. 169-187.

12. Степанова, Е. Смотреть на небо и молиться богу / Е. Степанова // Литературная газета. – 2017. - № 8. – С. 20.

13. Огрызко, В. Трагедия продолжалась: рассекреченные материалы об Анне Азхматовой / В. Огрызко // Лит. Россия. – 2017. - № 28. – С. 4.

14. Сморгон, Л. Н. Как я рисовал Анну Ахматову/ Л.Н. Сморгон // Звезда. – 2017. – №2. – С. 9. – С. 234-241.

15. Рейн, Е. Восемнадцатое марта: Анна Ахматова / Е. Рейн // Лит. Газ.. – 2016. - № 9. – С. 11.

16. Ворошильский, В. Владимир Маяковский. «Быть своим» и «Быть чужим» : Анна Ахматова / В. Ворошильский // Новая Польша. – 2016.- № 6. – С. 68-77.

17. Богомолов, Н.А. А. Ахматова в дневнике И. Н. Розанова (1914-1924) / Н.А. Богомолов // Рус. лит. – 2016. - №3. – С.200-223.

18. Завадская, Л. Прощание с поэтом / Л. Завадская // Природа и человек XXI век. – 2016. №3. – С.78.

19. Васильева, Л. Королева без королевства / Л. Васильева // Наука и религия. – 2016. - №2. – С.29-31.; №1. – С.40-44.

20. Жолковский, А. Кто организовал вставание?: Анна Ахматова / А. Жолковский // Знамя. – 2015. - №10. – С.198-205.

21. Огрызко, В. Как Ахматову восстановили в Союзе писателей / В. Огрызко // Лит. Россия. – 2015. - №37. – С.3.

22. Громова, Н. Ташкентские вавилоны: Анна Ахматова и Ксения Некрасова / Н. Громова // Звезда. – 2015. - №8. – С.234-243.

23. Сергеева, Л. Об Анне Андреевне Ахматовой / Л. Сергеева // Знамя. – 2015. - №7. – С.149-162.

24. Попова, Н. Письма дядюшки: Виктор Андреевич Гренко – мл. брат Анны Ахматовой / Н. Попова // Наше наследие. – 2015. - №115. – С.76-97.

25. Москвичева, М. Путешествие на большую Ахматову: А. А. Ахматова / М. Москвичева // Моск. комсомолец. – 2015. – 4 апр. – С.5.

26. Кресикова, И. Русские поэты с их тайной и нетайной свободой: А. Ахматова / И. Кресикова // Литературная учеба. – 2015. - №4. – С.152-166.

27. Ефремова, Д. «Я научилась просто, мудро жить: А. Ахматова / Д. Ефремова // Свой. – 2015. – март.- С.24-26.

28. Соловьев, В. Анна, Иосиф &сэр Исайя: Ахматова / В. Соловьев // Независимая газета. – 2015. – 12 марта. – С.4 (пр.).

29. Альми, И. Ахматова и Пушкин: момент лирического диалога / И. Альми // Вопросы литературы. – 2015. - №3. – С.32-38.

30. Пак, Сунн Юн. Жизнетворческие маски Анны Ахматовой: к стратегиям автомифилогизации / Пк Сунн Юн // Русская литература. – 2015. - №3. – С.215-226.

31. Ахматова, А. А. «А вот еще был случай!...» / А. Ахматова // Литературная учеба. – 2015. - №2. – С.238-240.

32. Вместить то прошлое…: Анна Ахматова // Лит. Газета. – 2014. - №25. – С.4.

33. Мирошниченко, В. Ахматова? Она ж русская! / В. Мирошниченко // Лит. Газе. – 2014. - №25. – С.15.

34. Гоморев, А. К. «… мы на днях едем в Венецию» : неизвестное письмо А. Ахматовой / А.К. Гоморев // Наше наследие. – 2014. - №111. – С.114-115.

35. Нодель, Ф. А. Об Ахматовой «Автобиография поэта», или «Стенограмма репрессий» / Ф.А. Нодель // Русский язык. – 2014. - №10. – С.50-52.

36. Лесин, Е. Проветривать ночью: Анна Ахматова / Е. Лесин // Независимая газета. – 2014. – 19 июня. – С.1 (пр.).

37. Каминская, А. Английская «ахматовка»: из дневника / А. Камнская // Звезда. – 2014. - №6. – С.111-120.

38. Черников, А. П. Вещее слово поэта: А. Ахматова / А.П. Черников // Литература в школе. – 2014. - №6. – С.13-18.

39. Демидова, А. Судьба Кассандры: Почему А. Ахматова боялась своих стихов? / А. Демидова // АиФ. – 2014. - №25. – С.37.

40. К 125-летию Анны Ахматовой // Октябрь. – 2014. - №5. – С.3-11.

41. Коростелева, В. Великая княгиня русской поэзии: А. Ахматова / В. Коростелева // Учительская газета. – 2014. - №23. – С.23.

42. Ефремова, Д. Мы знаем, что ныне лежит на весах: Анна Ахматова / Д. Ефремова // Культура. – 2014. - №20-21. – С.18.

43. Тименчик, Р. Анна Ахматова и советский читатель / Р. Тименчик // Русская литература. 2014. - №2. – С.190-206.

44. «… Письма к Вам писались во мне днем и ночью…» : письма Л. К. Чуковской к А. А. Ахматовой // Русская литература. – 2014. - №2. – С.176-190.

45. Викторофф, Т. Сплин и ностальгия: Анна Ахматова в диалоге с Шарлем Бодлером / Т. Викторофф // Русская литература. – 2014. - №2. – С.145-152.

46. Поберезкина, П.К. Ахматова и Лермонтов / П.К. Поберезкина // Русская литература. – 2014. - №2. – С.131-144.

47. Ахматова – Гумилев и Мандельштам // История русской литературы XX века. М., 2013. – С.43-54.

48. Поварцов, С. Ахматова и театр Вертинского / С. Поварцов // Вопросы литературы. – 2013. - №5. – С.451-459.

49. Петрова, Г.В. О поэтическом дендрарии А. А. Ахматовой / Г. В. Петрова // Русская литература. – 2013. - №3. – С.220.

50. Халфин, Ю. А. Поэтические лики Серебряного века: А. Ахматова, В. Маяковский, О. Мандельштам / Ю. А. Халфин // Литература. – 2013. - №1. – С.27.

51. Кривоносов, Ю. А + Б : А. Ахматова и М. Булгаков / Ю. Кривоносов // Знание-сила. – 2010. - №4. – С.58-64.

52. Гончарова, Н. Париж Анны Ахматовой / Н. Гончарова // Литературная учеба. – 2010. №3. – С.129-146.

53. Гончарова, Н. «Исповедь дочери века»: Анны Ахматовой Н. Гончарова // Юность. – 2009. - №11. – С.51-64.

54. Орлова, М. Муза плача: А. Ахматова / М. Орлова // Смена. – 2009. - №3. – С.64-68.

55. Герштейн, Э. Из записок об Анне Ахматовой / Э. Герштейн // Знамя. – 2009. - №1. – С.147-170.

56. Оклянский, И. Ю. Колдунья и негодяй: А. Толстой и А. Ахматова / И.Ю. Оклянский // Вопросы литературы. – 2008. - №6. – С.309-328.

57. Гончарова, Н. Пушкин и Ахматова : попытка автобиографии / Н. Гончарова // Литературная учеба. – 2008. - №3. С.127-153.

58. Влащенко, В.И. «Тихое» слово Анны Ахматовой / В.И. Влащенко // Литература в школе. – 2008. - №3. – С.2-5.

59. Марченко, А. В черноватом Париж тумане…: Анна Ахматова. 1910-1911 года / А. Марченко // Дружба народов. – 2006. - №10. – С.167-200.

60. Рубашкин, А. Ждановщина / А. Рубашкин // Звезда. – 2006. - №8. – С.120-142.

61. Кубатьян, Г. Перекличка, тождество и сходство: о переводческой практике А. Ахматовой и Б. Пастернака / Г. Кубатьян // Дружба народов. – 2005. - №10. – С.191-198.

62. Каминская, А.Г. О завещании А. А. Ахматовой / А.Г. Каминская // Звезда. – 2005. - №5. – С.190-203.

63. Твардовский, А. Т. Заветная книга / А.Т. Твардовский // Литература в школе. – 2005. - №5. – С.7-9.

64. Павловский, А.И. Анна Ахматова / А.И. Павловский // Литература в школе. – 2005. - №1. – С.12-18.

65. Марченко, А. Мелодия для голоса и Азийской свирели: Анна Ахматова – ташкентсткие годы / А. Марченко // Знамя. – 2004. - №5. – С.193-208.

66. Поберезкина, П.Е. Анна Ахматова и А. Пушкин : сороковые годы / П.Е. Поберезкина // Русская литература. – 2004. - №3. – С.220-224.

67. Гончарова, Н. А. Ахматова и Г.Х. Андерсен / Н. Гончарова // Литературная учеба. – 2004. - №2. – С.133-154.

68. Кучаев, А. Смерть как чудо / А. Кучаев // Москва. – 2003. - №2. – С.194-205.

69. Чуковская, Л. После конца: из ахматовского дневника / Л. Чуковская // Знамя. – 2003. - №1. – С.154-167.

70. Синельников, М. Там, где сочиняют сны: Тарковский и Ахматова / М. Синельникова // Знамя. – 2002. - №7. – С.151-176.

71. Кралин, М. Двух голосов переклички: И. Бунин и А. Ахматова / М. Кралин // Наш современник. – 2002. - №6. – С.258-272.

72. Марченко, А. Низкие истины и цветные туманы: А. Ахматова и А. Блок / А. Марченко // Литературная учеба. – 2002. - №5. – С.145-165.

73. Фрезинский, Б. Эренбург и Ахматова / Б. Фрезинский // Вопросы литературы. – 2002. - №2. – С.243-291.

74. Крыщук, Н. «Да» и «нет» Николая Пунина : А. Ахматова / Н. Крыщук // Звезда. – 2002. - №4. – С.1470169.

75. Лосев, Л. О любви Ахматовой к «народу» / Л. Лосев // Звезда. – 2002.- №. – С.206-214.

76. Неизвестная статья О. Берггольц об А. Ахматовой // Знамя. – 2001. - №10. – С.139-149.

77. Головникова, О. Иосиф Виссарионович! Спасите советского историка…: о неизвестном письме А. Ахматовой Сталину / О. Головникова // Отечественная история. – 2001. - №3. – С.149-157.

78. Ратгауз, Г. Как феникс из пепла: беседа с А. Ахматовой / Г. Ратгауз // Знамя. – 2001. - №2. – С.151-158.

79. Лекманов, О. Концепция «Серебряного века» и акмеизма в записных книжках А. Ахматовой / О. Лекманов // НЛО. – 2000. - №46. – С.216-230.

80. Шустер, Д. Странная судьба портрета А. Ахматовой / Д. Шустер // Нева. – 2000. - №8. – С.234-236.

81. Кралин, М. Неизвестное об А. Ахматовой / М. Кралин // Наш современник. – 2000. - №3. – С.236-245.

82. Кушнер, А. Анна Андреевна и Анна Аркадьевна : Ахматова / А. Кушнер // Новый мир. – 2000. - №2. – С.176-187.

83. Герштейн, Э. Поэт поэту – брат: Секреты Ахматовой / Э. Герштейн // Знамя. – 1999. - №10. – С.132-157.

84. Барзас, В. Многоэтажная Ахматова / В. Барзас // Нева. – 1999. - №7. – С.168-192.

85. Пунин, Н. Н. Дневники, письма, фотографии: А. Ахматова / Н.Н. Пунин // Наше наследие. – 1999. - №48. – С.94-122.

86. Ардов, В.Е. Воспоминания об А. Ахматовой / В.Е. Ардов // Юность. – 1999. - №6. – С.2-9.

87. Арьев, А. Великолепный мрак чужого сада / А. Арьев // Звезда. – 1999. - №6. – С.220-238.

88. Кормилов, С. Мы забыли, что такие люди бывают: А. Ахматова / С. Кормилов // Литературное обозрение. – 1999. - №1. – С.25-29.

89. Марченко, Д. С ней уходил я в море…: А. Ахматова и А. Блок / Д. Марченко // Новый мир. – 1998. - №8. – С.201-214.

90. Неизвестный перевод А. Ахматовой // Знамя. – 1998. - №7. – С.179-181.

91. Эренбург, И. Анна Ахматова / И. Эренбург // Нева. – 1998. - №6. – С.189-189.

92. Гиршман, М. «В Царском селе» А. Ахматовой / М. Гирман // Русская словесность. – 1998. - №2. – С.21-33.

93. Крон, А. Об Анне Ахматовой / А. Крон // Звезда. – 1998. - №3. – С.212-213.

94. Данилевский, Р. Ингеборг Бахман и А. Ахматова / Р. Данилевский // Русская литература. – 1998. - №1. – С.137-145.

95. Фомичева, А. И. Серебряный век русской поэзии: Анна Ахматова / А.И. Фомичева // Литература в школе. – 1998. - №1. – С.125-133.

96. Берестов, В. Чингизидка / В. Берестов // Знамя. – 1997. - №11. – С.110-119.

97. Готхард, И. Двенадцать встречь с Анной Ахматовой / И. Готхард // Вопросы литературы. – 1997. - №2. – С.261-301.

98. Бельская, Л. Диалог трех поэтов: об Ахматовской шали / Л. Бельская // Русская речь. – 1997. - №1. – С.27-33.

99. Жолковский, А. Анна Ахматова – 59 лет спустя / А. Жолковский // Звезда. – 1996. - №9. – С.211-227.

100. Бахтин, В. Анна Ахматова и Союз писателей / В. Бахтин // Звезда. – 1996. - №8. – С.228-238.

101. Чуковская, Л. Записки об Анне Ахматовой. Т.3. 1963-1966 / Л. Чуковская // Нева. – 1996. - №8. – С.50104.

102. Герштейн, Э. Неизвестное письмо Анны Ахматовой К. Ворошилову / Э. Герштейн // Знамя. – 1996. - №7. – С.174-178.

103. Ахматова, А. А. Из семейной переписки Ахматовой / А. А. Ахматова // Звезда. – 1996. - №6. – С.131-159.

104. Муравьева, И. Анна Ахматова и фонтанный дом / И. Муравьева // Звезда. – 1996. - №3. – С.200-204.

Сценарии

105. Рогова, М. «Я была тогда с моим народом… : сценарий / М. Рогова // Читаем, учимся, играем. – 2019. - № 3. – С. 17-24.

106. Перепелица, В. «Я научилась просто, мудро жить…» сценарий литературно-музыкального вечера / В. Перепелица // Литература в школе. – 2014. - № 3. – С. 37-41.

107. Ефименко, Н. В. «Поэты не рождаются случайно» : сценарий литературно-музыкального вечера/ Н. В. Ефименко // Литература в школе. -2005. - № 1. – С. 42.

Составитель: главный библиограф Пахорукова В. А.