Версия для печати

Виктор Пелевин: на качелях успеха

Библиографическое пособие. Курган. 2022

22 ноября 2022 года отметит свой юбилей Виктор Олегович Пелевин.

Виктор Пелевин - не столько писатель, сколько социокультурный фено­мен и верховный национальный гуру. Он не появляется на телеэкране, почти не дает интервью, но поди найди хоть одного нашего соотечественника, не слышавшего его фамилию, в которой Андрею Вознесенскому почудилось нечто футбольно-победительное: Pele win.

Прозу Виктора Пелевина и читатели, и критики оценивают очень по-раз­ному, нередко - прямо противоположным образом. Но каждая его книга неизменно оказывается в самом центре читательского внимания. Пелевин, несомненно, один из самых востребованных- или, как любят ныне выра­жаться, - культовых представителей современной российской словеснос­ти.

Библиографическое пособие «Виктор Пелевин: на качелях успеха» включает информацию о книгах и статьях из периодических изданий 2000-2021 годов. Представлены электронные ресурсы. Выявление литературы велось по Электронному каталогу и Систематической картотеке статей Центральной городской библиотеки им. В. В. Маяковского.

Материал сгруппирован по тематическому принципу. В конце раздела дан список литературы, расположенный в алфавитном порядке.

Пособие адресовано учащимся, студентам, педагогам, всем интересующимся творчеством Виктора Пелевина.

Содержание

• Человек-загадка
• Творчество Виктора Пелевина
• Библиография произведений Виктора Пелевина
• Отдельные произведения Виктора Пелевина
• «Ананасная вода для прекрасной дамы»
• «Бэтман Аполло»
• «Generation П.»
• «ДПП (НН)»
• «Empire V»
• «iPhuck 10»
• «Искусство легких касаний»
• «Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами»
• «Любовь к трем цукербринам»
• «Непобедимое солнце»
• «Омон Ра»
• «П5»
• «Священная книга оборотня»
• «S.N.U.F.F.»
• «Смотритель»
• «Т.»
• «Тайные виды на гору Фудзи»
• «Чапаев и Пустота»
• «Шлем ужаса»

Человек-загадка

«У меня нет желания быть частью этого мира. Единствен­ное, что меня интересует, это сделать что-то, что отвечает моему видению мира и что будут читать. Знаменитость для меня - это нечто виртуальное. Подумаешь, большое дело - уви­деть свою фотографию в газетах.

Буддизм меня привлекает еще и потому, что помогает очистить голову от мусора современной жизни. Я тер­петь не могу всю эту шумиху, она отвлекает меня от работы. Я могу писать только тогда, когда знаю, что люди от меня отвязались.

По натуре я человек застенчивый и не люблю привлекать к себе внимание. Я и темные очки ношу по этой причине и позирую в них сейчас поэтому: это единственный способ сфотографироваться, не будучи сфотографированным, - если вы понимаете, что я имею в виду», - это слова самого писателя.

Виктор Пелевин, как мало кто еще из постсоветских писателей, придерживается канонов Серебряного века: жизнь и творчество художника составляют одно целое; своей жизнью он поддерживает и развивает миф о своем творчестве.

«Человек-загадка, мистер Икс российской литературы, писатель, любой роман которого становится бестселлером» - так называют Виктора Пелевина.

В деле мифологизации собственной личности писатель достиг совершенства, которое символис­там и не снилось. Вот один из образчиков пелевинского мифа: «Русский фантаст саке пьет графинами, с немыслимой ско­ростью, разбирается в японских ресторанах, считает, что сы­рую рыбу испортить невозможно, обожает лосося из банки, перемешанного с двумя нарезанными яблоками и банкой майоне­за. Живет в Москве, одевается в лондонском квартале Кэмден-лок - там одеваются все радикальные молодые люди - или в американских супермаркетах. Стрижется очень коротко. Лю­бит путешествовать, из всех мест предпочитает Кавказ, но сейчас боится ехать туда - опасно. Зато обожает ездить в Египет и в буддистские монастыри в Корею. К Европе относит­ся с нежностью, часто бывает в Лондоне, в Париже останавли­вается у своего издателя Оливье Ролэна. Он вырос на Тверском бульваре, около ТАССа, учился в московской школе № 31 вместе с Антоном Табаковым и Михаилом Ефремовым. Окончил Мос­ковский энергетический институт по специальности электроме­ханик, служил в армии, окончил курс обучения в Литинституте» .

Последние две фразы, безусловно, соответствуют дей­ствительности. В остальной части мифа недостает пикант­ных штришков, которые волнуют многих, испытывающих досужий интерес к человеку, зовущемуся Виктор Олегович Пелевин.

Пелевину удается мистифицировать публику даже в том, что в наше время тотальной информации скрыть обычно не удается: во многих печатных источниках утверждается, буд­то он в юности жил и учился в одном из многочисленных поселков - почтовых ящиков Подмосковья. Хотя, как уже сказано, учился он в элитарной московской школе. Более того, есть расхождения и в дате его появления на свет: раз­ные источники, главным образом в Интернете, называют и 1963-й, и 1964-й, и даже 1967-й год. Точная дата приводится в анкете, которую Пелевин заполнил, всту­пая в Союз журналистов: «Я, Пелевин Виктор Олегович, родился 22 ноября 1962 года в г. Москве. В 1979 году закончил среднюю школу № 31. В 1979 году поступил в МЭИ, который закончил в 1985 году. В 1987 году поступил в очную аспирантуру МЭИ, где учился до 1989 года. В 1989 году поступил в Литинститут им. Горького» .

С тем, что делается в почтовых ящиках, писатель был зна­ком не понаслышке. Его отец Олег Анатольевич был из той самой касты; преподавал на военной кафедре в МВТУ им. Ба­умана, элитарном высшем учебном заведении, откуда вышли многие специалисты, причастные к освоению космоса. Мать будущего писателя, Зинаида Ефремовна Се­менова, в 31-й средней школе преподавала английский язык. Один из одно­классников Пелевина потом вспоминал: «Он очень трогательный был. На тонкой шее маленькая круглая голова, и он с детства ходил, как сейчас модно, ко­ротко подстриженный. В каких-то шапочках дурацких и курт­ке «Аляска», тогда модной. Он придумывал истории. Если сказать, что это нагромождения вранья, то это неправда, просто нагромождения фантазии. Такая ахинея, но все это соединялось с реальной жизнью» .

В отличие от большинства серьезных советских и пост­советских писателей, имеющих гуманитарное или, на худой конец, медицинское образование, Виктор Пелевин - тех­нарь. Причем до мозга костей. В 1979-1985 годах обучился в Московском энергетическом институте, МЭИ, на факуль­тете электрооборудования и автоматизации промышленнос­ти и транспорта. Нельзя сказать, чтобы выбор вуза был какой-нибудь ошибкой молодости: Пелевин получил дип­лом с отличием (а в таких вузах, как МЭИ, «красный» дип­лом зря не давали) и был принят на должность инженера кафедры электрического транспорта. Это гарантировало место в аспирантуре, кандидатскую, а со временем и докторскую дис­сертации и научно-техническую карьеру. В аспирантуру он поступил уже через полтора года; темой его диссерта­ции был проект электропривода городского троллейбуса с асинхронным двигателем. Но, по словам самого Пелевина, из тех огромных сумм, которые выписывал проектной группе заказчик, большая часть уходила на строительство дачи за­ведующего кафедрой. В нынешней России это не шокировало бы даже достаточно продвинутого воспитан­ника старшей группы детского сада, но в 80-х годах Пелевин, очевидно, сохранял в себе некоторую душевную неиспорчен­ность. Он, как признается сам, понял, куда движется Россия, и выбрал духовную свободу. Что вполне соответствовало струк­туре пелевинской личности. Позже он признавался, что ему ужасно не нравилось вставать по будильнику, идти на ра­боту, часами однообразно просиживать за кульманом или за компьютером - одним словом, делать не то, что тебе хочет­ся, а то, что надо. Ветер внутренней эмиграции занес Пеле­вина в Литинститут, где он оказался в семинаре прозы довольно известного тогда, а ныне забытого писателя Михаила Лобанова.

Если судить по характеру их работ, наставник и ученик были совершенно несовместимы. Лобанов - «почвенник». И Пелевин, который с самого начала тяготел к умозрительному, головному констру­ированию фабулы, избегал плетения словес: пелевинская фраза прежде всего проста и точна.

Уже во время учебы в Литинституте Пелевин начал мно­го печататься. По его словам - больше, чем те люди, которые его учили. В то время выходило много журналов, действовавших на стыке научного мыш­ления с мистикой, идеалистической философией и т.д. Жанр фэнтези вдруг стал очень популярен. Рассказы Пелевина печатались в журналах «Химия и жизнь», «Наука и религия», сборниках и альманахах. Тогда же он стал пере­водить Карлоса Кастанеду. В основном для денег, хотя философия Кастанеды, безусловно, произвела впечатление на молодого прозаика. Пелевин вспоминает, что Кастанеда для него был в первую очередь поэтом, а уж по­том - мистиком.

Правда, потом Пелевин написал эссе «Тихий Дон», весьма ироничное по отношению к Кастанеде.

Литинститут Пелевин не закончил. Очевидно, пришел к выводу, что это учебное заведение уже ничего не может дать ему. В начале 90-х годов Пелевин работает в издательстве «День» редактором отдела прозы.

В ту пору Пелевин строит свою жизнь как жизнь гения с несносным характером, которому плевать на окружающих. Даже больше: шокируя их и помыкая ими, он испытывает несомненный кайф. Один из его знакомцев вспоминал: «У Вити гаденький характер. Он часто провоцировал конф­ликты, а всегда отдувались Алик и писатель Виктор Куллэ. И от ментуры в 108-м отделении им доставалось, а Пелевин всегда выходил сухим из воды. Рядом с магазином «Армения» было тогда кафе «Спитак». К нему поднималась лестница на второй этаж. Вот он мочился с самого верха. Как-то драку затеял в литературном кафе Литинститута. Всех забрали. Работала у нас милая девушка, поэтесса Яна, невеста Вик­тора Куллэ. По пьяни Витя ее увез. Куллэ пришлось бросить свою невесту. Пелевин, что называется, ее упросил, она и не хотела. Нудил долго, легче было согласиться, чем слушать эту бодягу» .

В литературном мире ходят легенды, что Пелевин - пре­красный каратист. Известный литературный критик Викто­рия Шохина вспоминает, как однажды в отделе культуры «Независимой газеты» Витя стал показывать приемы: «На голову критикессы Марии Ремизовой поставили спичечный коробок. Витя махал ногой над головой худенькой Ремизовой - он боялся ей по лбу попасть и брал все время выше. В конце концов он все-таки сшиб этот коробок» . Тогда же он натягивал на голову резиновую маску обезьяны и пугал про­хожих.

Пелевинские приятели вспоминали, как однажды он дал обет молчания на месяц. И действительно - общался посредством записок. К телефону же Пелевин всегда подходит, лишь выслушав автоответчик. Причем устройство обращается к позвонившему на английском языке.

Живет Пелевин в спальном районе Чертаново и совершенно по этому поводу не страдает: «Для меня все районы спальные, я бы и в центре так же спал, ха-ха-ха!» Никакой машины у него нет, он ездит в метро и утверждает, что очень ему там нравится.

Живет он в одной квартире с матерью, у него есть некая подруга Нина, с которой он близок уже давно, жениться на ней вроде бы не против, но сомневается, нужное ли это дело -- заводить семью и детей в современной России. Стабильной жизни препятствует не только обстановка в России, но и лич­ная склонность Пелевина к перемене мест.

Считается (хотя, возможно, это тоже легенда), что он посещает буддистские святые места. Но для дзэн-буддиста у него, пожалуй, слишком алкогольная репутация. Оказавшись в Нью-Йорке и употребив необходимое количество спирт­ного, Пелевин решил послать себе испытание и ночью пройти через Центральный парк, когда он становится при­бежищем криминальных элементов. Никто не посмел тро­нуть отчаянного русского парня с бутылкой виски в руке!

Сколько здесь правды, а сколько вымысла - установить невозможно.

Творчество Виктора Пелевина

Писательская карьера Виктора Пелевина началась в 1990-е годы. За несколько лет из начинающего автора авангардной прозы он превратился в одного из самых популярных и читаемых писателей. Ежегодно Виктор Пелевин выпускает по книге.

Виктор Пелевин начал писать как фантаст. Несколько лет он был участником мос­ковского семинара писателей-фантас­тов. Первые рассказы были опубликованы в журнале «Химия и жизнь».

Автор использует в своей прозе приемы, специфичные для жанра фан­тастики, однако в целом его творчество не укладывается в какие-либо жанро­вые рамки и с трудом поддается класси­фикации. Он часто использует постмодер­нистский прием палимпсеста - со­здание собственных текстов с активным использованием фрагментов чужих. При этом ряд его произведе­ний носит откровенно пародийный характер. Но поскольку именно отно­шение аудитории формирует завер­шенность литературного произведе­ния, постольку предельно условны и все жанровые дефиниции.

Характерные черты пелевинской прозы проявились уже в «Затворнике и Шестипалом» (1990): насыщенность философской проблематикой, интер­текстуальными аллюзиями, переходя­щая в крайний эскейпизм асоциальность, странным образом сочетающа­яся с удивительной, почти интимной доверительностью тона повествова­ния, использование форм поп-культу­ры для передачи оккультных сюжетов. Действие про­исходит на бройлерном комбинате: два цыпленка развивают свое самосо­знание и врожденные способности, покидают цикл откорма и убегают во внешний «настоящий» мир. Разруше­ние нелепых мифов советской культу­ры создавало у читателя восхитительное чувство свободы, но автор на этом не останавливается, предпочитая последовательно доводить демифологи­зацию до предела возможного.

Тематика произведений Виктора Пелевина разнообразна: многие мифологические сюжеты писатель реанимирует на со­временном отечественном материале. Для восприятия его творчества важ­ным оказалось то, что произведения эти проникнуты "антикоммунистичес­ким пафосом". Заурядные явления со­ветской (затем и постсоветской) дейст­вительности в них получают ориги­нальную интерпретацию и представ­ляются манифестацией мощных и злобных магических ритуалов («Миттельшпиль», «Зомбификация» ), либо ритуалов нелепых, выполняемых не­умело и бесталанно («День бульдозе­риста» ). Однако нельзя назвать эти сочинения политизированными, ритуализация действительности в них игра­ет вспомогательную роль. Основное содержание большинства произведе­ний Пелевина связано с описанием состояний сознания, воспринимаю­щего дискурсивно представленную картину мира в качестве реальности. Советская действительность оказыва­ется при этом своеобразным вариан­том ада («Вести из Непала», «Жизнь насекомых» ), где в качестве адских мук фигурирует безысходное пережи­вание специфических состояний ума.

Первая крупная публикация - повесть «Омон Ра» (1992) - сделала имя Пелевина одним из ключевых в современной российской словесности. Известности в немалой степени способствовала скандально провоцирую­щая фабула повести: советская косми­ческая программа представлена здесь как тотальный организованный вымы­сел, служащий целям идеологической пропаганды, ее настоящее назначение - совершение кровавых жертвоприно­шений, питающих магическую структуру тоталитарного государства.

Свойственный Виктору Пелевину особый метафорический стиль, богат­ство лексики, осмысление мифологи­ческой подоплеки разнообразных яв­лений культуры, меткая ирония, свободное сочетание различных куль­турных контекстов (от высоких до на­иболее маргинальных) сыграли свою роль в романе «Жизнь насекомых» (1993) - своеобразном парафразе «Божественной комедии» Данте. Развивая приемы постмодернистской эстетики, прозаик выписывает многогранную картину советского мироздания, обитатели которого взаимодействуют друг с другом в двух равноправных телесных модусах -- людей и насекомых. Различные слои этого мироздания  объединены   магической связью: каждое действие в одном из слоев немедленно отзывается в других, иногда резонансно усиливаясь; жизнь людей-насекомых оказывается непрекращающейся взаимосогласованной симуляцией актов существо­вания. Подобным образом, по прин­ципу всеобщей связности и взаимосогласованности при отсутствии иерархической вертикали построена и структура самого романа - один из наиболее примечательных экспери­ментов с художественной формой в отечественной литературе.

Роман «Чапаев и Пустота» (1996) сразу же после публикации многие критики назвали лучшим романом го­да. Чапаев и Петька, герои анекдотов, предстают здесь в удивительном обли­чье: Чапаев больше похож на популяр­ного мага Георгия Гурджиева (по ходу романа выясняется, что на самом деле он аватара будды Анагамы), Петр Пу­стота - поэт-декадент, монархист, по странному стечению обстоятельств занимающий место комиссара чапа­евской дивизии. Роман построен как чередование фрагментов, описываю­щих жизнь Пустоты в двух реальнос­тях-сновидениях: послереволюцион­ной России, где развертывается в весьма странных формах борьба неких метафизических сил, в которую он оказывается втянут, и России совре­менной, где он находится на излече­нии в психиатрической клинике, уве­ренный в нереальности этого мира и подлинности первого послереволюци­онного. Чапаев и Петька ведут дискус­сии о философии, о строении миро­здания, посещают загробный мир и в конце романа тонут в реке Урал - «ус­ловной реке абсолютной любви», приносящей освобождение от колеса Сансары. «Современная» часть рома­на представляет собой путеводитель по мифам и архетипам, популярным в российском обществе.

Вокруг произведений Виктора Пелевина постоянно вспыхивают споры: одни критики определяют их как апофеоз бездуховности и масскульта, другие считают писателя чем-то вроде гуру постмодернистской словесности.

Пелевин с одинаковой легкостью и профессионализмом оперирует раз­личными стилями «высокой» и «низ­кой» культуры, профессиональными языками и языком бытовым, повседневным, чурающимся искусности. Одна из заслуг автора - реабилита­ция выразительных возможностей ин­женерно-студенческого просторечья.

Связь подобной стилистической всеядности с элементами фантастиче­ской поэтики весьма примечательна. Символическое единство семанти­ки, стилистических приемов и сюжетообразующей структуры характери­зует многие произведения автора. То, чем занимается Пелевин, можно было бы назвать фантастическим использова­нием языка. Синкретическое единст­во художественных приемов фантас­тики он переносит с изображения вымышленного мира на изображение речевых характеристик субъекта.

В ранней повести «Принц Госплана» Пелевин использует стандартный для буриме прием соединения нескольких пове­ствовательных модусов: жизнь совет­ского инженера переплетается со сце­нарием компьютерной игры. Эле­менты двух речевых жанров (внутренний монолог и описание игровых дей­ствий) сочетаются и переходят друг в друга как раз в тех стилистических оборотах, где концентрируется их вы­разительная мощь, претензия на пол­ное и завершенное описание наблюдаемого рассказчиком мира. На символическом уровне бессмыслен­ность пребывания персонажа в совет­ском обществе уподобляется бессмысленности компьютерной игры, которая не может добавить ничего но­вого к жизни играющего.

Эту повесть называли «первой ла­сточкой компьютерной литерату­ры», подразумевая, с одной стороны, такую литературу, которая художественно осмысливает новше­ства, внесенные компьютерами в жизнь общества, а с другой - собст­венно новое качество литературной деятельности. Экран компьютерного монитора выступает в роли общего знаменателя: на нем и «художест­венный текст», и текст программы уравнены в правах, помещены во вневременность, кажутся чьей-то случайной прихотью. Ни эмоции, ни какая-нибудь правда жизни не могут преодолеть этот барьер, определяе­мый границами пучка развертки электронно-лучевой трубки.

Виктора Пелевина невозможно причислить к последователям философской традиции реализма. Ему скорее ближе какое-нибудь из концептуалистических учений, в котором существование «общих имен» у вещей рассматривается лишь как результат функционирования рассудка. Сам писатель пренебрежительно называет это «слепленными из слов фантомами».

Описание жизни сознания в его текстах восходит ко многим мотивам западноевропейской трансцендентальной философии, буддизма («Чапаев и Пустота» ) и мистического учения   Карлоса Кастанеды (повесть «Желтая стрела» ). Трансценденталь­ное Я (ego) отделено от мыслящего ума (cogito), проявляющегося в актах собственной деятельности (cogitationes). Только первый мир подлинно реален («Иван Кублаханов» ). Второй мир - выморочный, иллюзорный, в котором жизнь «наяву» не отличается от сновидения («Спи» ) и представляет собой поток ничего не значащих возбуждений  ума. Освобождение от омертвевших механизмов мышления и выход в подлинный «магический» мир - вот сверхзадача, которая ста­вится перед персонажами пелевинских сочинений. Она осложняется тем обстоятельством, что мир этот распо­ложен «нигде» и «никогда» («Чапаев и Пустота» ).

Роман «Чапаев и Пустота» оз­наменовал новый этап в пелевинском творчестве - отказ от демонстратив­ной фантастики, переход от языка объемных тел к языку гуманитарных наук, стремление к более широкому охвату читательской аудитории. Вмес­те с тем почти не изменились «искус­ственный и механический» стиль по­вествования, расстановка акцентов, постницшеанский нигилизм в отно­шении к любым ценностям (в том числе религиозным), формирующим единство самосознания. Прежними остались и метафорические конструк­ции, сложные и необычные, занимательные своей упадочной красотой.

Сочетание несочетаемого, нагро­мождение оксюморонов лишь на пер­вый взгляд может показаться нехитрым приемом. Ведь предметом изображения здесь намеренно делается не некий вымышленный мир, а деятельность созна­ния по конструированию этого мира.

«У меня в книгах нет героев. Там од­ни действующие лица», - утверждает Виктор Пелевин в одном из интервью. Де­монстрация базовых конструкций со­знания, через которые создается рече­вая картина мира, и порождает то удивительное чувство доверительной близости читателя к персонажу, с кото­рым сталкиваются многие читатели пелевинской прозы. Но не следует прини­мать простоту за наивность: самого автора в тексте нет, он всякий раз скрывается за какой-нибудь маской. Лю­бовь, дружба, божественное откровение - все это лишь языковые образы, в де­конструкции которых Пелевин нигде не намерен останавливаться. Создавая россыпь субъективных реальностей, он не желает самоидентифицироваться ни с одним из ее элементов.

Некоторые критики находят в прозе Виктора Пелевина следы «проповедничества» и призывы принимать его произведения как ма­нифестацию некоего целостного мистического учения. Такому пониманию противоречит особая, характерная только для Пелевина концепция авторства, определяющая его особое по­ложение в современной литературе.

Согласно замечанию Александра Гениса, Виктор Пелевин пишет в жанре басни, «мораль» из которой должен извлекать сам читатель. Пожалуй, наиболее от­четливо эта концепция выражена в рассказе «Зигмунд в кафе» (1993): се­рия наблюдений, провоцирующих психоаналитическую интерпретацию происходящего, приписывается попу­гаю в клетке, а все сделанные по ходу текста интерпретации остаются на со­вести читающего. То же находим в «Бубне Нижнего мира» (1993) и рома­не «Чапаев и Пустота» .

Для прозы Пелевина характерно отсутствие обращения автора к чита­телю через произведение в каком бы то ни было традиционном виде, по­средством содержания или художест­венной формы. Автор ничего не «хо­чет сказать», и все смыслы, которые читатель находит, он вычитывает из текста самостоятельно. Многочислен­ные эксперименты со стилями, кон­текстами, художественной формой служат у писателя организации подоб­ной формы авторства, редуцирующей взаимоотношения автора с читателем вплоть до полного упразднения.

В произведениях Пелевина, написанных в 1990-х годах, метафизическая тема доми­нировала. Бытие оказывалось иллюзией, в повседневную рутину постоянно вторгались виртуальные, сновидческие, магические, галлюцинаторные, психоделические и ложные реальности. Как верно заметил о произведениях этого периода Александр Генис: «Пеле­вин - поэт, философ и бытописатель пограничной зоны. Он обживает стыки между ре­альностями. В месте их встречи возникают яркие художественные эффекты - одна кар­тина мира, накладываясь на другую, создает третью, отличную от первых двух» .

Но после созданного в 1999 году романа «GenerationП» Пелевина начал интересовать только один вид «стыка между реальностью» - а имен­но граница между мирами богатых и бедных, миром гламура и миром тех, кто мечтает в него войти. Из всех пограничных зон Пелевина теперь интересует только одна, которую можно было бы назвать «предгламурье» - место, где толкутся молодые карьеристы, меч­тая о дорогих костюмах и автомобилях. Героями Пелевина часто становятся миллионе­ры и миллиардеры, но еще чаще - люди, пересекающие границу между социальными мирами: обслуга, проститутки, пиарщики или только входящие в элиту растиньяки.

Пелевин двухтысячных - прежде всего социальный сатирик (хотя и экзотическо­го стиля).

О Викторе Пелевине

1. Сайт творчества Виктора Пелевина . - Москва, 2000 - . - URL: http://pelevin.nov.ru/ (дата обращения: 20.11.2022). - Текст. Изображение : электронные.

1. Андрианова, Мария Дмитриевна. Эксперименты с жанром утопии в творчестве В. Пелевина / М. Д. Андрианова. - Текст : непосредственный // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. - 2014. - Вып. 4. - С. 119-126.

2. Галина, Мария. Нежить, которая нас выбирает, или Еще раз о «вампирских» романах Виктора Пелевина / Мария Галина. - Текст : непосредственный // Новый мир. - 2013. - № 8. - С. 222-229.

3. Генис, Александр. Поле чудес. Виктор Пелевин / Александр Генис. - Текст : непосредственный // Звезда. - 1997. - № 12. - С. 230-233.

4. Ермолин, Евгений. Варварская лира : Виктор Пелевин как знак и знамение / Евгений Ермолин. - Текст : непосредственный // Континент. - 1999. - № 101. - С. 328-345.

5. Ланин, Борис. Виктор Пелевин: на качелях успеха / Борис Ланин. - Текст : непосредственный // Литература. - 2015. - № 7/8. - С. 25-28.

6. Лестева, Татьяна. Мой Пелевин. За или против? / Татьяна Лестева. - Текст : непосредственный // Литературная учеба. - 2011. - № 5. - С. 148-177.

7. Маркова, Т. Н. Метафорическое пространство в прозе В. Пелевина / Т. Н. Маркова. - Текст : непосредственный // Русская речь. - 2004. - № 5. - С. 44-47.

8. Маркова, Т. Н. «Особый язык» прозы В. Пелевина / Т. Н. Маркова. - Текст : непосредственный // Русская речь. - 2005. - № 1. - С. 46-51.

9. Некрасов, С. В. «Мечты, мечты, где ваша сладость?» : проблема авторства в отсутствие автора / С. В. Некрасов. - Текст : непосредственный // Библиография. - 1999. - № 3. - С. 67-76.

10. Новое поколение выбирает «П» : очерк о Викторе Пелевине // Тух, Борис. Первая десятка современной русской литературы / Борис Тух. - Москва : Оникс 21 век, 2002. - С. 193-232. - Текст : непосредственный.

11. Пронина, Е. Фрактальная логика Виктора Пелевина / Е. Пронина. - Текст : непосредственный // Вопросы литературы. - 2003. - № 4. - С. 5-30.

12. Родионов, Иван. Новый Пелевин, новая этика, новая критика / Иван Родионов. - Текст : непосредственный // Юность. - 2021. - № 12. - С. 140-144.

13. Свердлов, М. Технология писательской власти / М. Свердлов. - Текст : непосредственный // Вопросы литературы. - 2003. - № 4. - С. 31-47.

14. Филиппов, Леонид Иосифович. Полеты с затворником : вариации на заданную тему / Леонид Филиппов. - Текст : непосредственный // Звезда. - 1999. - № 5. - С.205-213.

15. Фролов, Константин Геннадьевич. «Онтология детства» В. Пелевина, прочитанная через Платона / Константин Фролов. - Текст : непосредственный // Нева. - 20202. - № 5. - С. 230-235.

16. Фрумкин, Константин Григорьевич. Пелевин: от мистики к социологии / Константин Фрумкин. - Текст : непосредственный // Свободная мысль. - 2009. - № 9. - С. 184-192.

17. Чалмаев, В. А. Эксперименты Виктора Пелевина: проза в стиле «фэнтези» и «римейка», виртуальные миры / В. А. Чалмаев. - Текст : непосредственный // Литература в школе. - 2002. - № 5. - С. 23-25.

18. Шайтанов, Игорь. ПроектPelevin / Игорь Шайтанов. - Текст : непосредственный // Вопросы литературы. - 2003. - № 4. - С. 3-4.

19. Шаргунов, С. Удава проглотили кролики : кое-что о «новом Пелевине» / С. Шаргунов. - Текст : непосредственный // Вопросы литературы. - 2004. - № 5. - С. 43-51.

20. Щербинина, Юлия.Who is mr.Пелевин? / Юлия Щербинина. - Текст : непосредственный // Континент. - 2010. - № 143. - С. 437-448.

Библиография произведений Виктора Пелевина

2022 KGBT+

2021 TRANSHUMANISM INC.

2020 Непобедимое солнце

2019 Искусство легких касаний

2018 Омон Ра. Графический роман

2018 Тайные виды на гору Фудзи

2017 Свой путь

2017 iPhuck 10

2016 Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами

2015 Орден желтого флага

2015 Железная бездна

2014 Любовь к трем цукербринам

2013 Бэтман Аполло

2011 S.N.U.F.F.

2010 Ананасная вода для прекрасной дамы

2010 Тхаги

2009 Т.

2006 Empire V

2004 Священная книга оборотня

2003 Акико

2003 ДПП (НН)

2003 Фокус-группа

2003 Числа

1996 Чапаев и Пустота

1993 Желтая стрела

1993 Зигмунд в кафе

1993 Бубен Верхнего Мира

1993 Жизнь насекомых

1992 Омон Ра

1992 Вести из Непала

1991 Проблема верволка в средней полосе

1991 Принц Госплана

1991 День Бульдозериста

1991 Спи

1990 Затворник и Шестипалый

1989 Колдун Игнат и люди

Отдельные произведения Виктора Пелевина

Каждый роман Виктора Пелевина - своеобразный эксперимент. Над собственным стилем или же над читателем.

«Ананасная вода для прекрасной дамы»

Сборник Пелевина «Ананасная вода для прекрасной дамы» состоит из семи новелл, разделенных на два раздела: «Механизмы и боги» и «Боги и механизмы». Откры­вает книгу небольшая повесть «Операция «Burning Bush», где рассказывается о том, как некоего Семена Левитана, родственника знаменитого диктора и обладателя «фамильно­го» голоса, российская разведка нанимает изображать Бога. Нашим агентам удалось вста­вить радиопередатчик в зуб самому американскому президенту Джорджу Бушу, так что божественный голос будет звучать у Буша прямо в голове. Однако, поскольку «Божий глас» должен звучать достоверно, Левитана с помощью различных мисти­ческих средств приводят к богопознанию, к пониманию единства человека и Бога - так, что, когда приходит пора осуществлять «спецоперацию», Левитан не особенно и врет. Во всяком случае, многие собственно богословские истины, вроде решения проблемы тео­дицеи, он сообщает президенту сообразно своему высшему мистическому опыту. Чем еще раз подтверждает ту глубокую, хотя и не новую мысль, что Бог - везде, и не важно, в каком именно мертвом механизме он воплотится.

Вслед за историей богоравного диктора идет рассказ о том, как американцы разра­ботали для войны в Афганистане самолеты, управляемые искусственным интеллектом, а российский разведчик научился их сбивать, заставляя запрограммированный на неоли­берализм компьютер задумываться над неполиткорректными истинами и, натурально, зависать.

С одной стороны - слияние с Богом. С другой стороны - разборки с американцами и разоблачения политкорректности.

Такая двойственность неслучайна.

В творчестве Пелевина, за которым автор этих срок неусыпно следит, бьются два начала, по сути резко противоположных, хотя и очень удобных для построения сюжета.

Одно из них можно назвать социально-сатирическим. Как сатирик Пелевин жестко разоблачает современную цивилизацию, ее властей предержащих, а также богатство и богатых. Богатство и успех объявляются дьявольской морокой, ложной приманкой, захватывающей людей и отдающей их во власть жутких демонических, пожирающих человеческую душу сущностей. Тут Пелевин идет явно на поводу у массовых вкусов, более того, он обращается ко вполне конкретному читателю, которого он же сам в своем творчестве конструирует. Это человек небогатый, но раздавленный завистью к окружающему его богатству, раздумывающий о том, как бы «подняться» до тех уровней благополучия, о которых столь соблазнительно сообщают гламурные журналы. Для та­ких Пелевин выступает то как проповедник-просветитель, объясняющий ложность со­блазнов Мамоны, то как психотерапевт, использующий безошибочную формулу: «зелен виноград», и богатые катятся прямой дорогой в ад (пусть это даже буддийский ад).

Второе тематическое направление - мистическое и метафизи­ческое. Тут писатель объясняет устройство мира и даже пути спасения души - разумеет­ся, спасения в «восточном», «тибетско-индийском» стиле - но все же спасения. На фоне таких вопросов все претензии к олигархам и вся зависть к дорогим автомобилям стано­вятся просто смешными.

В «Ананасной воде» Пелевин фактически объявил о своем разочаровании в буддизме, причем по очень естественной, рациональной причине. Буддизм отрицает ре­альность человеческого Я, для него личность - тоже иллюзия, и возникает логический парадокс: кто же должен избавляться от иллюзии, если никого нет? Сам буддизм не со­бирается укладываться в иллюзорную человеческую логику, но Пелевин наконец при­слушивается к голосу логики и отступает от Тибета ближе к Индии - а в Индии все-таки признают стоящую по ту сторону материальных иллюзий абсолютную реальность.

В «Ананасной воде» Пелевин развивает одну важную мысль. Да, реальность иллюзорна, да, человеческая личность иллюзорна, но су­ществует лишь одна первичная духовная реальность, которую можно назвать Богом или Умом, а все остальное - лишь сны, которые Ум сам себе навеивает. Мысль эта глубокая, почтенная, достойная - но, сколько ни присваивай ей позитивных эпитетов, она все же всего одна. На одной мысли трудно выстроить много литературных сюжетов. А тем более на той мысли, что никакой сюжет не может сообщить ни о чем важном.

Выход один: разнообразить антуражи, посреди которых герой приходит к осознанию «благородных истин». Антуражи как в собственном смысле слова, так и концептуальные.

Пелевин засел за источники, за энциклопедии - и сопровождает свои произведе­ния научно-популярными сведениями обо всех новых мистических учениях, вовлекая в свои тексты все новые материалы из культурных сокровищ человечества. В «Анансной воде» мы узнаем и о «Розе мира» Даниила Андреева, и о кровавом культе индийской бо­гини Кали, и об индийских гидах, продающих туристам дешевые подделки духовности, мы встречаем цитаты из хороших стихов, рассуждения о судьбе и особенностях евреев (новая тема!) и в очередной раз убеждаемся, что американцы - лицемеры.

Как полуиронично написал об «Ананасной воде» публицист Александр Морозов: «В книге Пелевина дается «широкая панорама духовных практик стран и народов мира».

Хорошо раскрыта тема жертвоприношений в культе богини Кали, показана бесперспективность курортных индуистских практик. Интересно ставится вопрос о «Великом Инквизиторе» (образ Дж. Буша), раскрыто происхождение образа «империи зла» (см. Гранитная комната в Кремле), убедительно показано, что «социальное учение христиан­ства» имеет, во всяком случае, одну полезную проекцию - оно может быть успешно ис­пользовано в тактических операциях ФСБ. В образе «диктора Левитана» хорошо раскры­та двусмысленная позиция секулярных евреев перед лицом сил зла» .

Рецензии

1. Архангельский, Андрей. Машина из Бога : пессимизм и разочарование превратили новую книгу Виктора Пелевина «Ананасная вода для прекрасной дамы» в настоящую литературу / Андрей Архангельский. - Текст : непосредственный // Огонек. - 2010. - № 49. - С. 40.

2. Фрумкин, Константин. Ложка скребет по дну / Константин Фрумкин. - Текст : непосредственный // Знамя. - 2011. - № 6. - С. 207-209.

«Бэтман Аполло»

Дмитрий Быков в одном из ин­тервью заявил, что художественной ценности книга «Бэтман Аполло» не имеет, и если бы не сулящее коммерческую выгоду имя Пелевин, на нее не польстилось бы ни одно издательство.

Словно предвосхищая подобные отзывы, Пелевин вложил в уста своего протагониста-рассказчика Рамы следующую тираду: «Что это вообще такое -"литературные достоинства"? Нечто, определяемое в литературных кругах? Но стоит ли считаться с мнением пошлых, завистливых и некрасивых людей о том, какие комбинации слов являются эстетически совершенными? Их экспертиза ценна только в области их профессиональной специализации -организации наногешефтов, сопровождающихся микроскандалами» .

Это привычный Пелевин - игровой, глумливый, интертекстуальный. Все тот же стеб, возведенный в ранг эстетической категории, к которому Пелевин приучил со своих первых книг.

Как это нередко бывает у автора, сюжет довольно условен и по сути своей не важен. Главное, чтобы у героя наличествовал собеседник, необходимый для возведения вертикали ученик - учитель, на каковой каркас впоследствии будут нанизаны затяж­ные диалоги, вырождающиеся в монотонную череду вопросов и ответов, многостраничную софистику, которая отражается в собственных зеркалах и уходит в дурную бесконечность. Основных учителей у Рамы два - бэтман Аполло и бритоголовая вампиресса Софи, которая, как выясняется ближе к финалу, является одной из сущностей бэтмана.

По тексту щедро рассыпаны многочисленные приметы времени - от айпэдов и скайпа до митингов в поддержку президента, окрещенных сете­вой молодежью «путингами», и это способно ввести в соблазн восприятия романа как социальной сатиры, избравшей своей мишенью современное российское общество. Писатель создает свой, населенный вампирами и людьми, фантастический мир, существующий по собственным законам. Он негерметичен, проницаем, на него падает отсвет текущих событий, ибо довольно скоро события эти, если и не забудутся совершенно, то во всяком случае перестанут быть у всех на устах.

Лишенный бэтманом Древнего Тела, главный герой Рама вынужден совершить подвиг, чтобы его вернуть, и для этого надевает балаклаву с рогом на лбу и отправляется с личным шофером на Тверской бульвар: «Подумают, что клюв, - озабоченно ска­зал Григорий, не обратив внимания на мои слова. - Подумают, вы черным журавлем оделись» .

Оппозиционная тема обозначена в книге пунктирно и не является структурообразующей, но именно она стала предметом наибольшего внимания. По расхожему мнению, Пелевин в своей вампирической саге высме­ивает «гламурную оппозицию». Однако находятся и такие, кто считает, что писатель мечет сатирические стрелы во власти предержащие. Можно с уверенностью сказать, что ошибаются и те, и другие. Ибо нельзя ставить знак равенства между оппозицией в действительности и ее искаженном от­ражении в романе.

Книга Пелевина оставляет впечатление хлесткого стеба, изощренной пародии на русскую литературу XIX века, а точнее, на свойственную ей дидактичность и стремление сочинителя взять на себя роль учителя и духовного поводыря.

Автор завершил книги такими словами: «Но для большинства людей это слишком сложно. Вампир не стремится объ­яснить им все до конца. Так, разве что попугать по укурке самых умных» . И тут возникает вопрос: «все до конца» не хочет объяснить вампир Рама или не может писатель Пелевин?

Рецензии

1. Архангельский, Андрей. Бэтман около ноля : Виктор Пелевин создал собственных «Утомленных солнцем-2» - новый роман «Бэтман Аполло» / Андрей Архангельский. - Текст : непосредственный // Огонек. - 2013. - № 12. - С. 44-45.

2. Свирилин, Александр. Анатомия вампопротеста / Александр Свирилин. - Текст : непосредственный // Октябрь. - 2013. - № 10. - С. 186-188.

«GenerationП.»

Философ превращается в памфлетиста. Вовсе не желая того. Предметом исследования для Пелеви­на всегда были взаимоотношения, функции, а не лица; он не портретист (и не шаржист), а релятивист. Однако на ка­кой-то стадии реальность моделируемая писателем, слиш­ком приближается к той реальности, которую подавляющее большинство читающего (и нечитающего) населения при­знает за единственно существующую.

Для читателей шоком стало, что Пелевин описывает не далекое или недавнее прошлое, а позднеельцинскую (плавно переходящую в раннепутинскую) Россию. Причем отличительной особенностью мира денотата, как говорят филологи-структуралисты (то есть той натуры, с которой пишутся картинки), является предельная неразличимость ре­ального и виртуального.

Разминочный подход к этому Пелевин сделал в рассказе «Краткая история пэйнтбола в Москве». Криминальные ав­торитеты однажды задумываются над тем, есть ли смысл мочить друг друга по-настоящему, если целью этих кровавых разборок является не физическое уничтоже­ние конкурента, а устранение его из бизнеса, захват его час­ти рынка. И договариваются заменить настоящую стрельбу - пэйнтболом. Беспристрастные арбитры решают, смертель­ными ли оказались виртуальные ранения (поражения шари­ками с краской), и тот, кто признан мертвым, обязан выйти из дела и покинуть Россию.

Смерть становится нематериальной.

Но ведь в таком случае нематериальной должна стать и та субстанция, ради которой убивают, - бизнес по-русски (то есть почти всегда связанный с криминалом и почти всегда опе­рирующий чем-то эфемерным; начало было положено павлов­ской жульнической денежной реформой, когда проданные за границу 100- и 50-рублевые купюры, имевшие в тот момент вполне вразумительный долларовый эквивалент ($ 1-6 SUR), вдруг были объявлены ничего не стоящими клочками бумаги).

А потом, вслед за бизнесом - и искусство, и политика, и все на свете.

В романе «Generation П.» главный герой Вавилен Татар­ский - вначале простой постсоветский неприкаянный ин­теллигент, а затем «криэйтор», труженик рекламного бизнеса, - познает процесс постепенной виртуализации действительности.

«Старший товарищ» Ханин очень наглядно раскрывает ему природу этого процесса.

«-Вот, - сказал Ханин. - В чем главная особенность российского экономического чуда? Главная особенность россий­ского экономического чуда состоит в том, что экономика опускается все глубже в жопу, в то время как бизнес развивается, крепнет и выходит на международную арену. Теперь подумай: чем торгуют люди, которых ты видишь вокруг?

- Чем?

- Тем, что совершенно нематериально. Эфирным време­нем и рекламным пространством - в газетах или на улицах. Но время само по себе не может быть эфирным, точно так же, как пространство не может быть рекламным. Соединить пространство и время через четвертое измерение первым су­мел физик Эйнштейн. Была у него такая теория относитель­ности - может, слышал. Советская власть это тоже делала, но парадоксально - это ты знаешь: выстраивали зеков, дава­ли им лопаты и велели рыть траншею от забора до обеда. А сейчас это делается очень просто - одна минута эфирного времени в прайм-тайм стоит столько же, сколь­ко две цветные полосы в центральном журнале.

- То есть деньги и есть четвертое измерение? - спросил Татарский.

Ханин кивнул.

- Больше того, - сказал он, - с точки зрения монетаристической феноменологии это субстанция, из которой пост­роен мир. Был такой американский философ Роберт Пирсиг, который считал, что мир состоит из моральных ценностей. Но это в шестидесятые годы могло так казаться - знаешь, «Битлз» там, ЛСД. С тех пор многое прояснилось. Ты слышал про забастовку космонавтов?

- Вроде слышал, - ответил Татарский, смутно припо­миная какую-то газетную статью.

- Наши космонавты получают за полет двадцать - трид­цать тысяч долларов. А американские - двести или триста. И наши сказали: не будем летать к тридцати штукам баксов, а тоже хотим летать к тремстам. Что это значит? А это значит, что летят они на самом деле не к мерцающим точкам неведомых звезд, а к конкретным суммам в твердой валюте. Это и есть природа космоса. А нелинейность про­странства и времени заключена в том, что мы и американцы сжигаем одинаковое количество топлива и пролетаем одина­ковое количество километров, чтобы добраться до совершенно разных сумм денег. И в этом одна из главных тайн Вселенной...»

Наивный Вавилен Татарский как литературный образ функционален и оттого достаточно вторичен. У Пелевина Татарский неожиданно для себя становится первым лицом, «супругом богини Иштар».

Виртуализация искусства достигает своего апогея в той сцене, где герой попадает на вернисаж: картин нет, они приобретены, но не выставляются; вместо них висят таб­лички-ценники. А так как новорусская тусовка понимает только всеобщий эквивалент, то есть деньги, а в творчестве - ни уха ни рыла, то замена является впол­не законной.

Но основной резонанс роман Пелевина выз­вал тем, что писатель зацепил в нем кремлевских пиарщи­ков: Лесина, Павловского и прочих.

Правда, он поразил и более крупную мишень - церков­ных иерархов, превративших религию в бизнес, тех самых торгующих во храме, которых изгонял Христос. Один из рек­ламных клипов, над которым работает герой, выглядит так: к храму Христа Спасителя подъезжает «мерседес», из него выходит новый русский в длинном черном пальто и белом шарфе, кладет в ящик для пожертвований на украшение хра­ма несколько стодолларовых купюр... Слоган: Солидный Гос­подь для солидных господ!

Удар нанесен в самую болевую точку: сросшаяся с вла­стью церковь отринула бедных и слабых, то есть тех, кто больше всех нуждается в религии, и превратилась в элемент новорусской верхушки. Но так как пиарщики Московской патриархии умнее и искушеннее Глеба («Глеббельса») Пав­ловского, то они не стали публично возмущаться.

Светская власть оказалась более злопамятной. В уставе созданного офи­циозными пиарщиками во главе с Павловским молодежного союза «Идущие впереди» сказано, что патриотически настро­енная русская молодежь должна читать Лескова, Куприна и кого-то там еще и не должна читать развращающие душу сочи­нения Перумова и Пелевина.

Но Пелевина Павловский ненавидит по праву. Потому что писатель с издевательской точностью (хотя, вероятнее всего, ненароком) обрисовал меха­низм пропаганды рубежа второго и третьего тысячелетий от Р.Х.

Отчасти Татарский сам постигает этот механизм: «Люди хотят заработать, чтобы получить свободу или хотя бы передышку в своем непрерывном страдании. А мы, копирайтеры, так поворачиваем реальность перед глазамиtarget people, что свободу начинают символизировать то утюг, то прокладка с крылышками, то лимонад. За это нам и платят. Мы впари­ваем им это с экрана, а они потом впаривают это друг другу и нам, авторам, - это как радиоактивное заражение, когда уже не важно, кто именно взорвал бомбу. Все пытаются по­казать друг другу, что уже достигли свободы, и в результате мы только и делаем, что под видом общения и дружбы впари­ваем друг другу всякие черные пальто, сотовые телефоны и кабриолеты с кожаными креслами. Замкнутый круг. Этот замкнутый круг и называется черный пиар» .

Но гораздо больше объясняет герою его Вергилий в пу­тешествии по кругам виртуального ада, все тот же Ханин: «Мы ведь с тобой идеологические работники, если ты еще не понял. Пропагандисты и агитаторы. Я, кстати, и раньше в идеологии работал. На уровне ЦК ВЛКСМ. Все друзья теперь банкиры, один я... Так я тебе скажу, что мне и перестраи­ваться не надо» .

В конце концов виртуальными объектами становятся лица, в реальном существова­нии которых плебс уверен на все сто. В случае с олигархами возникает заколдованный круг: на деньги, полученные от олигархов, пиар-технологи создают имиджи своих заказчи­ков, но потом оказывается, что эти имиджи - единственная форма существования последних.

В случае же с политиками Пелевин угадывает близкое будущее со снайперской точностью. Самый омерзительный персонаж романа, почти всемогущий Фарсейкин, откровен­ничает: «Вообще не туда мы идем. Нам не этих долдонов оцифровы­вать надо, а новых политиков разрабатывать с нуля.

И Идеологию вместе с мордой» .

Кого можно подразумевать под «новым политиком», вир­туально выращенным технологами «черного пиара», излиш­не разъяснять.

«Generation П.» имеет только внешние признаки памфлета, на самом деле это современный Апокалипсис. Только вместо зверя, имя которому 666, в книге действует другое чудо­вище.

«Матерные слова стали ругательствами только при хрис­тианстве, а раньше у них был совсем другой смысл и дни обо­значали невероятно древних языческих богов. И среди этих богов был такой хромой пес Пиздец с пятью лапами. В древних гра­мотах его обозначали большой буквой «П» с двумя запятыми. По преданию, он спит где-то в снегах, и, пока он спит, жизнь идет более-менее нормально. А когда он просыпается, он на­ступает. И поэтому у нас земля не родит, Ельцин президент и так далее. Про Ельцина они, понятно, не в курсе, а так все очень похоже. И еще было написано, что самое близкое поня­тие, которое существует в современной русской культуре, - это детская идиома «Гамовер». От английского «Game Over» .

Этим компьютерно-апокалиптическим выражением, оз­начающим «Конец игры» (что эквивалентно имени Пса), и надо бы закончить. Правда, хочется обратить внимание еще на предупреждение писателя: «Все мысли, которые могут прийти в голову при чтении данной книги, являются объектом авторского права. Их нелицензированное обдумывание запрещается» .

Рецензии

1. Роднянская, Ирина. Этот мир придуман не нами / Ирина Роднянская. - Текст : непосредственный // Новый мир. - 1999. - № 8. - С. 207-217.

ДПП (NN)«Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда»

Книга Виктора Пелевина с невразумительной аббре­виатурой ДПП (NN) расшифровывается как «Диалектика переходного периода из Ниот­куда в Никуда»). Она состоит из романа «Числа», повести и нескольких расска­зов.

О романе «Числа» Александр Архангельский написал: «Опять сквозь двойной покров реальной жизни и политического пиара проступают сакральные основы. На сей раз числовые».

Пелевин увлекся «нумерологической мистикой», которая сменила увлечение буддизмом, что герой - alter ego авто­ра и что каким-то путем автор все-таки приводит его к просветлению.

Главный герой романа Степа Михайлов - простой русский банкир. С раннего детства он проникся верой в могущество чисел. Маленький Степа, стихийный пифагореец, подобно древнегреческому матема­тику и философу, особо почитал число 7, но, не добившись от него ответной любви, начал поклоняться числу 34 (три плюс четыре дают семь). Он изобре­тает цепь ритуалов, связанных с этим числом, выбирает институт, потому что информация о нем оказывается на 34-й странице справочника; во всех делах, в отношениях с женщинами следует указанию любимого числа.

У счастливого, солнечного числа нечаянно обнаруживается антипод - лунное 43, которого следует опасаться.

Порой в жизни Степы происходят страшные трансверсии. Вот он пользо­вался вилкой, привычно видя в ней число 34 - три пустых проема и четыре зубца. Но вдруг первыми бросаются в глаза зубцы, а потом просветы между ними. Вилка означает 43! И все - еда не лезет в горло, рвота, понос, боли в желудке, бессильные врачи. Помогает случай - японский ресторан. Степа на­чинает есть палочками и моментально вылечивается от болезни. В описании подобных трансверсий Пелевин необыкновенно изобретателен: вот три птицы на бортике сада уже готовы превратиться для Степы в заветное число 34, но тут он соображает, что птицы - сороки и «этих сорок было три».

Роман не случайно посвящается Зигмунду Фрейду и Феликсу Дзержин­скому. Отец психоанализа и основатель ЧК имеют прямое отношение к его смыслу. Сначала о Фрейде. Вера в магическое значение чисел восходит к ар­хаическим культурам и пронизывает многие мифопоэтические системы, в зна­чительной степени сохраняясь в современном сознании (например, распрост­раненная тредакофобия - боязнь тринадцати). Но поведение пелевинского героя подпадает под определение навязчивого состояния, обсессии.

Считать, что Пелевин, приобщавший читателя к буддизму, теперь хочет всерьез увлечь его нумерологической мистикой и «подсадить» на гадания по гексаграммам китайской «Книги перемен», - значит просто не заметить едкой иронии автора. Это в прежних романах Пелевина ученик под руководством наставника совершал путь духовного восхождения. В «Числах» пара «ученик - учитель» сохранена, только гуру оказывается гибридом стукача и шарлатана. Как происходит знакомство Степы с Простиславом, толкователем эзотериче­ских текстов?

Опасающийся пользоваться вилкой, Степа понимает, что палочки для еды будут уместней смотреться, если он прослывет приверженцем азиатской кух­ни. Трансформацию образа должен довершить хороший китайский чай, кото­рый поставляется из клуба под названием «ГКЧП», что расшифровывается как «Городской клуб чайных перемен», где Простислав за «главного консультанта и духовного учителя».

Степа безошибочно узнает в нем осведомителя ФСБ, что, впрочем, не от­пугивает банкира: мысль, что древние китайцы знали тайный смысл чисел, с которыми он с детства находится в особых отношениях, так его поражает, что он не может упустить шанс проверить свои прозрения по китайской класси­ческой гадательной «Книге перемен», с которой знакомит его Простислав.

В романе Пелевина торжествует не логика жизни, а парадоксальная ло­гика анекдота. Сатира в пелевинском романе всеобъемлюща. Осмеяны бизнес, политика, масс-медиа, осмеяны богема, театр, литературоведческое сообщество.

Привык­шие к прежнему Пелевину, поклонники с разочарованием обнаружили, что в романе отсутствует очевидное буддийское послание. Пелевин написал текст без философской начинки.

Рецензии

1. Гедройц, С.[Рецензия] / С. Гедройц. - Текст : непосредственный // Звезда. - 2003. - № 11. - С. 236-237.

2. Данилов, Арсений. Пятое колесо / Арсений Данилов. - Текст : непосредственный // Знамя. - 2004. - № 3. - С. 218-220.

3. Латынина, Алла. «Потом опять теперь» / Алла Латынина. - Текст : непосредственный // Новый мир. - 2004. - № 2. - С. 137-143.

«Empire V»

«Empire V» Виктора Пелевина - книга, балансирующая на грани циниз­ма и лирики. Правда, цинизм и лирика здесь не вполне сбалансированы. Произведение совершенно определенно отсылает к написанно­му ранее роману «Generation П». Во-первых, очевиден параллелизм назва­ний. Во-вторых, дано пространное толкование мыслей, озвученных в «Generation П», своего рода их продолжение: над умами людей властвуют халдеи-пиарщики, а над халдеями, в свою очередь, - вампиры-сверхлюди.

Поначалу все это воспринимается как своеобразный второй том, совер­шенно очевидное развитие все той же идеи изнасилования человеческого ра­зума, грубой подмены настоящих ценностей мнимыми, бескомпромиссной обреченности человеческого рода на жалкое прозябание. Только здесь жест­че, поскольку главный герой уже не человек, а вампир - существо якобы более совершенное и благородное. Потому и оценки утрированы: человек - скотина, биологический вид, выведенный для кормежки вампиров; разум, отличающий его от животных, - денежная железа; его культура - жмых, оставшийся от процесса производства денег.

Парадоксально, что весь неохватный цинизм по отношению к человеку и его культуре, его жизни, его труду великолепно оттеняет финальные «сен­тенции», ту «мораль», которая вне контекста всего произведения восприни­малась бы как дешевые прописные истины. Будучи же погруженными в контекст, эти истины выглядят выстраданными и неотвратимыми.

Автор через личные переживания главного героя Рамы показывает, что «баблос» - волшебный напиток, вырабатываемый посредством циркуляции в мозге человека мыслей о деньгах, «кровь мира» - это еще и «ярко-красная капелька надежды и смысла», «алый цветок надежды». Здесь, как и всегда в прозаической лирике Пелевина, появляется образ детей, детства: «<...> я вспомнил, что в детстве знал обо всем этом. Я видел вампиров, пролетаю­щих сквозь мои сны, и понимал, что они отнимают самое главное в жизни» . «Самое главное» - это капелька надежды и смысла, которую человек копит в себе всю жизнь, а вовсе не циркуляция денег в мозге. Вот она, вторая - светлая - сторона пелевинской философии, основанной на сострадании к человеку, а не на уничижении его. Так у Пелевина всегда, но не всегда так ярко. Пелевин переходит на язык массовой литературы и интернетовский мертворожденный новояз, чтобы доступно массе изобразить человека в рабском положении, человека закрепощенного и несчастливого, чтобы показать всю чудовищность сложившейся ситуации, очертить систему, уничтожающую человека, превращающую его в рабочую скотину.

Это познание озвучивается при посредстве Рамы - вампира, формально­го хозяина человеческого стада и потребителя волшебного баблоса, доимого из человека. На деле же Рама оказывается столь же закрепощенным, как и любой обыкновенный человек. Посвящение в вампиры лишь открывает ему глаза на происходящее, но не извлекает из системы, не освобождает от нее. Мир вампиров полностью дублирует мир людей: «баблос», а вернее, то, что впрыскивается после его принятия в мозг, дает лишь ощущение минутного счастья: «„нейротрансмиттер" - агент, который вызывает в мозгу последова­тельность электрохимических процессов, субъективно переживаемых как счастье». Искусственное счастье вампира замешено на той же идее денег и циркуляции мыслей о них (деньгах) в мозге, что и у человека. «Баблос» для вампиров - та же абстракция, что и деньги для людей.

В мире вампиров своя социальная лестница, «начальники», крутые кама­ринские мужики, к именам которых добавляются отчества: «У нас ведь тоже своя иерархия». У них более свободный доступ к баблосу, чем у молодых вампиров, крутые дачи, свой, ограниченный круг знакомств. Вампир оказы­вается даже в менее выигрышном положении, чем человек, поскольку из че­ловека он превращается в «лошадь», средство передвижения всемогущего «языка», в котором и заключена вся вампирическая сущность. В романе мно­го раз мелькает сравнение, иллюстрирующее это положение, - Наполеон («язык») и его лошадь (человеческое тело). Об этом же и эпиграф: «Паровоз мудро устроен, но он этого не сознает, и какая цель была бы устроить паро­воз, если бы на нем не было машиниста?» Вампиром управляет язык, челове­ком управляет вампир - практически полная аналогия, основанная на прин­ципе тотальной управляемости.

Еще не пройдя посвящения, Рама говорит: «<...> я подумал, что все-таки не стал еще чертом до конца, поскольку мне не нравится происходящее» . Совершенно очевидно, что положение черта не нравится ему и в финале. Если в начале книги оно кажется ему новым и он с интересом пытается вникнуть в совершающееся, то в конце романа он просто вынужден смирить­ся с тем, на что обречен. Все вопросы, с которыми Рама обращается к рекомендованному ему вампиру-толстовцу Озирису, глобальны: что такое мир? что такое Бог? каков смысл жизни? где истина?

В книге воплощается диалог двух Пелевиных: Пелевина - творца, романтика, поэта и Пелевина - циничного мудреца. Автор предоставляет аб­солютную альтернативу. Вопрос в том, на чью сторону встанет читатель, какого Пелевина он предпочтет, с каким согласится.

Рецензии

1. Дьякова, Ксения Викторовна. Читательские заметки на полях «Empire V» / Ксения Дьякова. - Текст : непосредственный // Новый мир. - 2007. - № 9. - С. 157-162.

2. Книжная полка Евгении Вежлян . - Текст : непосредственный // Новый мир. - 2007. - № 4. - С. 207-208.

«iPhuck 10»

Роман состоит из четырех частей, а к ним прибавляются небольшие эпилог с предисловием.

Человек и его вымышленный собеседник философствуют о бытии и небытии. Помимо размышлений, они заняты криминалом и любовью.

В романе Виктор Пелевин нарисовал картину предполагаемо­го будущего.

Сразу же, в предисловии, он раскладывает весь товар лицом - и побольше, поболь­ше! Мы, как в дайджесте, понимаем, что нас ожидает дальше: стеб, фирменные каламбу­ры, многое из писательской кухни, философия и эзотерика в небольших быстрораство­римых количествах, литературный минимум школьного уровня, много матричного киберпанка и будущего с вольной фантазией.

Весь свой талант сатирика Пелевин тоже вкладывает в начало, поэто­му первая треть (даже больше, почти половина) - это быстрый, густой и разнообразный кусок всякой всячины, которая не успевает наскучить клиповому мышлению, но при этом не фрагментарна, а просто умело перемешана.

Условное будущее весьма схематично обрисовано быстрыми штрихами, так что све­дения о нем вылавливаешь по крупицам. В России монархия, на троне сидит клонированная версия, созданная из славных российских правителей, кусочков усов Никиты Михалкова и еще поскребышей по сусекам генофонда, чтобы вы­вести устойчивую породу хорошего правителя, авось повезет и он не будет мерзавцем. В Европе - еврошариат и халифат, азиаты с ними лениво перепукиваются ракетами, а Российская империя прилежно взымает комиссионные за право их перелета над своими территориями, тем и живет. США распались на два куска за Великой Мексиканской Сте­ной, в одном из которых живут более темные и привилегированные гиперкомпенсированные граждане.

Во всем мире производители андроидов и айфонов переквалифицировались в производителей секс-роботов с дополненной виртуальной реальностью, потому что только это и интересует большинство граждан. Обычный секс - дело криминальное и подзапретное, виноваты в этом злые половые болезни, но на деле, корпорации продавили все, что надо, ибо главное - деньги.

Итак, будущее: политическая карта мира распластована совсем иначе, чем привыч­но нам. Но, вопреки мрачным прогнозам, мир не рухнул в тартарары. Искусствовед Маруха Чо арендует у Полицейского Управления для теку­щих нужд артефакт искусственного интеллекта - алгоритм, приспособленный рассле­довать преступления и одновременно описывать процесс в литературе. У него и имя есть. Порфирий Петрович. Станут работать по Гипсу, Маруха по нему признан­ный специалист. Дело в том, что искусство гипсовой эпохи у наших недалеких (во всех смыслах) потомков ценится чрезвычайно высоко. За разного рода инсталляции и перфомансы, они выкладыва­ют на аукционах семи- и более значные суммы в своих тугриках.

При чем тут iPhuck 10? Да все при том же, что ближе к телу. В этом будущем человечество использует для отправления сексуальной надобности такие секс-манекены. Те, что подешевле, на базе андроида - андрогины, но реальные ребята предпочитают Яблоко. А дальше все закрутится, как только у Пелевина может закрутиться. Со смутным обещанием Постижения Главного Смысла и ухмыляющимся кукишем на выходе.

Порфирий Петрович, искусственный интеллект (который расследует криминальные дела и параллельно пишет про это романы, чтобы себя окупить), - это не столько само­ирония и самопародия, сколько необычная попытка спроецировать читателя, как сотворца автора. Ведь читатели детективов тоже расследуют дела своеобразным теоретическим способом, тоже млеют от красочных деталей, но все равно концентрируются на сюжете и движухе.

Тема искусства вообще (и литературы в том числе) - пожалуй, самая выпуклая в романе, тем более что главная героиня - искусствовед. И тут тесно вплетается линия превращения критика в творца, перетекания одного в другое, смешивания в одно целое. В абстракции это не очень понятно звучит, но когда вы будете читать текст романа, то увидите, как часто и разными способами это проявляется. Пелевин самонадеянно пыта­ется обозвать одним словом все то искусство и литературу, которые сейчас существуют. Для этого он использует слово «гипс», хрупкую, но долговечную при бережном уходе суб­станцию, повторяющую формы всего, что она облечет.

Нет улиц, нет антуража, нет помещений, только какие-то условные пространства, между которыми перемещаются в душных уберах. Все пространство - воображаемое, условное, киберреальное. По тексту раскиданы сотни мелких приятных находок разной степени камуфлированности. Узнать очки Пелевина на Порфирии легко, многослойность проявляется в куче мелких мимолетных деталей, здесь все в лучших традициях, и даже на самый распафосный и глубокий диалог тут же найдется шуточка, спускаю­щая с небес на землю, а глубокая сатира приобретает почти лубочные формы китча.

К концу роман уходит глубже, к старой знакомой - «Матрице» и к игре с тем читате­лем, который не воображаемый в книге, а ты. Внедряет паранойю по поводу того, а реаль­ные ли мы все или просто застряли в какой-то не слишком приятной чужой игрушке.

Рецензии

1. Архангельский, Андрей. Сизифов труп / Андрей Архангельский. - Текст : непосредственный // Огонек. - 2017. - № 39. - С. 36.

2. Бонч-Осмоловская, Татьяна Борисовна. Философия в огмент-очках и с телефонной будкой наперевес / Татьяна Бонч-Осмоловская. - Текст : непосредственный // Новый мир. - 2018. - № 2. - С. 174-179.

3. Гавальда, Руслан. Приключения электроника / Руслан Гавальда. - Текст : непосредственный // Знамя. - 2018. - № 1. - С. 214-216.

4. Заломкина, Галина. Ксерокопия света : взгляд на утопию искусственного в романах В. Пелевина «iPHUCK10» и «S.N.U.F.F.» / Галина Заломкина. - Текст : непосредственный // Новое литературное обозрение. - 2020. - № 3. - С. 194-210.

5. Созерцание сущего. - Текст : непосредственный // Читаем вместе. - 2017. - № 11. - С. 20.

«Искусство легких касаний»

«Искусство лёгких касаний» возвращает читателя к другому Пелевину - на узнаваемые реалии он накладывает вневременные смыслы и делает это весьма изящно.

Дело в том, что «Искусство лёгких касаний» написано по мотивам сегодняшнего дня только на первый взгляд, именно в этом произведении Виктор Пелевин прихо­дит к несколько иному балансу действительности и ирреальности: автор по-прежнему внимателен к происходящему здесь и сейчас, но всё настоящее отходит на второй план, оказывается незначимым и незначительным (кажется, даже характерный са­тирический накал не столь высок). На первое место выходит искажение реальности в некоем философском зеркале, оно заставляет задуматься не только о наличии объективной данности, но и о существовании нас в ней.

В «Искусстве лёгких касаний» читателю явлена квинтэссенция Пелевина, лю­бящего балансировать на грани не только действительности, но и смысла, прили­чия, вкуса: очень смешные гэги смешны иногда до фола, а о сюжете как о последова­тельности событий в тексте вообще речи не идёт. В этой же логике существует и ещё одна грань - жанра. Читателю предстоит решить, что перед ним - или небольшой сборник рассказов, или небольшой роман, основания есть и для одного, и для друго­го решения. В книге две части. Первая, «Сатурн почти не виден», состоит тоже из двух - «Иакинф» и «Искусство лёгких касаний», вторая называется «Бой после по­беды» и содержит отдельно стоящий рассказ «Столыпин». Внешне это три разные истории. Первая о столкновении четырёх типичных представителей «России. Новой России» с неизведанным, вторая представляет собой шаблонный шпионский детек­тив с отравлениями, в центре третьей вообще махинации с перевозкой зэков по же­лезной дороге (эта история больше всего как раз напоминает канонического Пелеви­на с его «Затворником и Шестипалым» или, что ещё ближе, «Жёлтой стрелой»).

Легко узнаются в тексте теории заговора, дело Скрипалей, след русских хаке­ров в Америке, скандал в журнале «Шпигель», фабрики троллей и даже внезапно писатель и философ Галковский (в образе писателя и философа Голгофского, одно­временно являющегося и автоцитатой из «Лампы Мафусаила»), но каждый элемент реальности очень быстро распадается в условиях художественной условности. На месте проводника в горах оказывается жрец зловещего культа, вместо вагона с зак­лючёнными читателю показывают декорацию, а общественная идея сменяется хи­мерой. Взыскующие злободневности могут оказаться разочарованными.

По сути, смысловым ядром «Искусства лёгких касаний» является старая добрая постмодернистская иллюзорность: перед нами ненадёжный рассказчик, ненадёж­ные герои, ненадёжная реальность. В такой ситуации реалии становятся важны не сами по себе, а только своей возможностью разрушиться на наших глазах. И имен­но эта ситуация отсылает читателя к «классическому» Пелевину: тема искусственно создаваемой реальности, проходящая через всё его творчество и особенно раннее, тянет за собой ещё одну тему: свободы человека в его суждениях и его зависимости от предлагаемой ему современным обществом картины мира.

Этот смысл из разряда вечных, он - главный в тексте, он-то и останется узна­ваемым даже после того, как осядет пена сиюминутности. Выделение аллюзий на события мировой повестки и политических предпочтений автора, определение ге­роев времени и социальных трендов, да даже просто связного сюжета, которое пре­красно сработало бы ещё два года назад, здесь остаётся возможной, но заведомо обречённой на провал читательской стратегией, потому что не имеет смысла: лю­бой результат исчезнет вместе с этой пеной. Адекватной тексту окажется только неуверенность в действительности, по иронии, очень хорошо выражающая наше время с его абсурдом, фейкньюс и постправдой. И в этом прелесть книги Пелевина: она фиксирует поворот автора к тому, в чём пока ещё можно быть уверенным, - чистой идее.

Рецензии

1. Архангельский, Андрей. Искусство легких проклятий / Андрей Архангельский. - Текст : непосредственный // Огонек. - 2019. - № 33. - С. 36.

2. Ершов, Максим. Политэкономия сексуализма, или Луч в Тупике отражений / Максим Ершов. - Текст : непосредственный // Юность. - 2019. - № 10. - С. 108-111.

3. Попов, Михаил.[Рецензия] / Михаил Попов. - Текст : непосредственный // Москва. - 2019. - № 11. - С. 227.

4. Рослый, Андрей. Поворот к чистой идее / Андрей Рослый. - Текст : непосредственный // Знамя. - 2019. - № 11. - С. 219-220.

«Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами»

Роман состоит из четырех повестей, связанных едины­ми героями, Капустиным и господами Можайскими, и местом действия - просторами России. В каждой из частей и серьезность, и юмор, и историзм, и актуальность, и буддизм, и постмодернизм - все на месте.

Итак, перед нами типичная панорама пелевинского художественного мира, одна из граней которого непременно - сатирический листок на злобу дня: размашистые кари­катуры на российский кондовый консерватизм, на ватников и западников, на гэбэшников и пиндосо-масонов.

В первой части «Золотой Жук», мы попадаем на фондовый рынок. И знакомство с проблемами, реальными и надуманными, одного из членов поколения Можайских - Кримпая Можайского. Здесь невозможно не вспомнить объяснение героем самому себе его имени и предназначения, вызывающее у читателя смешанные чувства жалости и пре­зрения к герою: «...тетка сказала, что мое имя - индийское и означает "герой". Но уже в шестом классе <...> одноклассники с хохотом объяснили мне мой настоящий смысл.Creampie- то есть "кремовый (или сливочный) пирог" - это особый жанр порно» .

Позже главный герой сей повести, «крайний» из Можайских, начинает писать ста­тьи, работая одновременно на «англосаксов» и «вату»; мысли по этому поводу и предла­гаются читательскому вниманию.

Вторая часть романа с подзаголовком «Космическая драма» представлена в виде повести о хитроумном плане чекистов, которая написана от лица русского дворянина XIX века Маркиана Можайского. Здесь есть шутливая попытка воссоздать язык того времени и обыграть некоторые различия в русском языке двухсотлетней давности и современном.

Сама повесть весьма занимательна и забавна. Ее герой Маркиан Можайский, до­пившийся до чертей, едва не становится пионером русского космизма. Он становится носителем мудрого знания, почему настолько необходимо, чтобы любое новаторское изобретение появлялось перво-наперво у нас, а не в Америке, а также постигает тайную суть феминизма и узнает, что Бог - это золотая рыбка.

Эпизод «Храмлаг» не имеет большого значения для развития сюжета, но ценен как любопытное лирическое отступление. Сюжетно и жанрово отличаясь от остальных час­тей книги, отступление это определяется автором как «исторический очерк» и до боли напоминает самые ранние рассказы Пелевина.

Мафусаил Можайский, представитель семьи, презентующий в «историческом очерке» XX век, присылает в НКВД отчеты из дальней единицы ГУЛАГа Храмлагеря на Новой Земле, а позже становится живой книгой, открывающей тайны Вселенной, да еще и закладывает основу блатного карго-культа воров в законе, несущего в себе черты гораздо более глубокого знания.

Псевдонаучное исследование жизни масонов в северном лагере, а также их влияния на язык и культуру криминальных элементов сделано от лица псевдоученого по фами­лии Голгофский. Автор статьи, мечтами скучной, в результате размышлений и измышле­ний приходит к неожиданно веселым результатам в третьей части «Лампы Мафусаила...».

Наконец в заключающем книгу «оперативном этюде» под названием «Подвиг Капу­стина» читателю становится понятно, что главным героем книги с самого начала являл­ся генерал ФСБ Федор Михайлович Капустин, который занимается привычными для че­киста делами: промывает мозги населению и защищает свою власть любой ценой. Но врагов у генерала немного, вот только те, что есть, - весьма могущественные и не со­всем люди. С одним из них Капустин якобы пытается заключить мир, только кто же пове­рит чекисту? В книге гэбэшники колоратурно матерятся.

Пелевин - мастер портретирования действительности. И хотя в его романе мы опять убеждаемся, что современные миро­вые и российские реалии объясняются только мистикой да галлюциногенами, «Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами» - весьма демократичное и острое по мысли произведение.

Роман этот, сотканный из повестей, изрыт воздушно-смысловыми ямами, из кото­рых раз за разом выбираешься только благодаря вовремя приходящим на помощь на­ставникам. Поэтому внешний сюжет, сага о трех поколениях некой семьи, - не что иное, как издевательство над соцзаказом, пародирование всех сразу претендентов на «Боль­шую книгу».

Рецензии

1. Архангельский, Андрей. Триумф неволи / Андрей Архангельский. - Текст : непосредственный // Огонек. - 2016. - № 36. - С. 34.

2. Гавальда, Руслан. Проклятые 2000-е / Руслан Гавальда. - Текст : непосредственный // Знамя. - 2017. - № 2. - С. 220-222.

3. Ершов, Максим Сергеевич. Спираль Пелевина, или Вечная битва истины и добр а / Максим Ершов. - Текст : непосредственный // Москва. - 2017. - № 6. - С. 208-223.

4. Когда грибы уже не берут. - Текст : непосредственный // Читаем вместе. - 2016. - № 10. - С. 20.

5. Шикарев, Сергей.Zeitgeist for dummies,или Дух времени для чайников / Сергей Шикарев. - Текст : непосредственный // Новый мир. - 2017. - № 1. - С. 190-194.

6. Шостаковская, Ирина. Крайний на Фейсбуке / Ирина Шостаковская. - Текст : непосредственный // Новый мир. - 2017. - № 1. - С. 188-190.

«Любовь к трем цукербринам»

В 2014 году вышла книга «Любовь к трем цукербринам».

По содержанию роман напоминает скорее визионерский очерк с условной сюжетной канвой и рядом авторских умозрительных отступлений, фактически же - представляет собой собрание нескольких новелл (сам автор называет их «повести»), объединенных сквозным повествованием, которое ведется от лица некого Киклопа, лирического «не-я» автора. В книге представлено видение современного мира, пережившего информационную революцию, приведены размышления о виртуальном пространстве, обществе глобальной сети, ноо- и порнократии, а действие разворачивается в уже знакомых современному читателю декорациях техногенной антиутопии.

Действие трех аллегорических повестей, обрамленных не менее фантастиче­ской реальностью рассказчика - некоего Киклопа, ответственного за соблюдение гармонии мироздания, - происходит в выдуманном измерении, откуда, однако, в сегодняшний день проникло уже немало артефактов. Гипотетическое будущее люмпен-консумера Кеши, безвыходно запертого в крошечном боксе, и его соседей по кластеру, информация о которых поступает к нему почти исключительно по электронным каналам, уже проникает в наш обиход.

Миры повестей «Добрые люди» и «Fuck the system» представляют собой иден­тичные, по сути, антиутопии, в которых грядущее человечество утратило свою само­стоятельность и служит энергоносителем для неких враждебных фантазмов: Птиц (гипертрофированных «Angry Birds») и Цукербринов - заэкранных надзирателей, глядящих «на пользователя сквозь тайно включенную камеру планшета или ком­пьютера». Финальная «Dum spero spiro» описывает схожий с каноническим Раем космос, в котором победили классические ценности гуманизма.

Персонажи кочуют из повести в повесть. Кеша - главный герой повести «Fuck the system» мелькает в раю «Dum spero spiro» в виде хомячка, Гипнопитон Бату из «Dum spero spiro» оказывается шаржированным перерождением своего тезки-террориста. Каждый поворот сюжета имплицитно содержится в другом месте книги. Дашино видение будущего из «Добрых людей» находит воплощение в повести «Fuck the system». Из догадки Рудольфа, что «единственный способ победить Вепря - вообще отказать ему в существовании», вырастает тактика виртуального револю­ционера Бату. Роман словно пишет себя сам, как две нарисованные руки рисуют друг друга. Это «сеть расходящихся, сходящихся и параллельных времен».

В книге ощущается глубокая грусть. Главным героем романа, причем героем категорически отрицательным, видится сам феномен человека, то, что отличает нас от всего остального мира, наш способ контакта с окружающей реальностью - ум, являющийся той «безвыходной самоподдерживающейся тюрьмой, из которой нель­зя выглянуть даже мысленно». Трагические нотки звучат в карикатурной фигуре Древнего Вепря-Творца, который «устал и впитал в себя слишком много неблаго­дарной злобы». Неизъяснимой грустью пропитан рай Надежды. Само содержание книги открыто трагично, судьба человечества после снятия Киклопа с поста При­сматривающего за Современностью видится в мрачных тонах безысходности. Ведь автор не сказал нам, в каком именно параллельном потоке времени он оставил нас. Наше собственное будущее кажется обреченным небытию.

Книга Пелевина - не интеллектуальное сиюминутное осмысление событий и явлений, в чем его порой обвиняют, а яркий призыв ограничить, пока не поздно, понятийную составляющую сознания, которая так легко поддается манипулирова­нию, и открыться непосредственному контакту с бытием. Это. уже не обычная литера­тура, а хитрое шаманство, увлекающее читателя на более тонкие пласты реальности, подталкивающее к мысли, что видимый мир - порождение нашего сознания, столь же неестественное и нестабильное, как эффектная иллюзия, созданная писателем.

Рецензии

1. Архангельский, Андрей. Любовь, похожая на дрон / Андрей Архангельский. - Текст : непосредственный // Огонек. - 2014. - № 35. - С. 42.

2. Пасечник, Владислав. Гностическая мифопоэтика : роман В. Пелевина «Любовь к трем цукербринам» / Владислав Пасечник. - Текст : непосредственный // Вопросы литературы. - 2015. - № 6. - С. 202-210.

3. Светлова, Ирина. «И увидел я сон, и этот сон ускользнул от меня» / Ирина Светлова. - Текст : непосредственный // Новый мир. - 2015. - № 1. - С. 204-208.

«Непобедимое солнце»

В последнее время Виктор Пелевин пытается писать приключенческие книги.

В эти приключения героиню принудительно отправляет отец, делая ей подарок на тридцатилетие - эмоции там, где она захочет их получить, и спонсирует при­личной суммой денег.

Александра, запутавшаяся в себе, в поиске смысла жизни, что, в общем-то, не­типично для молодой женщины, принимает отцовский подарок без энтузиазма, скорее, делая одолже­ние. И приключения начинаются.

Из женщины вполне рациональной и думающей, перед тем как что-то сделать, Александра превращается в удивительно наивного ребенка и лезет пробовать все, что только встречается ей на пути, хотя перед тем, как окунуться в омут с головой, все-таки тщательно рационализирует свои поступки.

Роман написан простым языком без изобилия словесных игр и множе­ства метафор - но это и есть сама метафора. Может быть, здесь - причина того, что герои плохо запоминаются: автор уделил время тому, чтобы наплодить бесчис­ленное множество посредственных, неярких персонажей, обменяв на это четкость и красоту своих фраз?

Роман - о современности в моменте. Это и хорошо: сфотографирован, запе­чатлен миг реальности, как на выставках известных фотографий; но и плохо тоже: герои плоские. Всерьез сложно было вспомнить не количество друзей и половых партнеров главной героини, а промежуточных, но все же играющих свою роль Ганс-Фридриха и Гекчена.

Любой, даже вовсе не искушенный в литературных яствах, найдет в романах Пелевина ассоциации с бессмертным «Мастером и Маргаритой», скорее, из-за двой­ного сюжета: один - сон времен правления римских императоров, второй - совре­менность, происходящая чуть ли не в момент прочтения книги. На это указывает нам начало пандемии в самом конце повествования.

Помимо всего прочего, роман заканчивается хорошо, по-доброму, как советская старая книжка. И в конце повествования сообщает нам о судьбах главных героев.

Рецензии

1. Гавальда, Руслан. Необыкновенные приключения Александры за бугром / Руслан Гавальда. - Текст : непосредственный // Знамя. - 2021. - № 3. - С. 218-220.

2. Ершов, Максим Сергеевич. Плачущий сфинкс / Максим Ершов. - Текст : непосредственный // Москва. - 2021. - № 2. - С. 189-194.

«Омон Ра»

Настоящий Пелевин начинается с романа «Омон Ра», который был напечатан в 1993 году в журнале «Знамя». Это - жуткий сюрреалистический кошмар, замешенный на том, что для советского человека было самым святым: гордости за свою страну, жить в которой, конечно, неуютно и времена­ми просто погано, но зато она в области освоения космоса впереди планеты всей.

По Пелевину, все эти достижения - грандиозный и чу­довищный блеф. Официально Советский Союз посылает на Луну беспилотные космические корабли, управляемые автоматикой: это, мол, американцы готовы рисковать жизнью своих людей, у нас человека берегут. На самом деле ника­кой автоматики нет; в каждой ступени ракеты, летящей на Луну, сидит смертник, который заменяет собой автомати­ку. Вручную отцепляет ступень, которая израсходо­вала топливо, и вместе с мертвым металлом сгорает в космическом пространстве... Главный герой романа должен выполнить главную задачу: проехать на якобы беспилотном луноходе (на самом деле - примитивной консервной банке с велосипедным приводом) по лунной впадине и водрузить советское знамя.

Герой носит безобразное имя: Омон Кривомазов. Так нарек его пьяница-отец, служивший в милиции и мечтав­ший воспитать сына милиционером. (Старшего сына, на которого возлагались большие надежды - отец видел в нем будущего дипломата, - назвали Овиром.)

Омон Кривомазов, с детства мечтающий о космосе, по­ступает в военно-воздушное летное училище им. Алексея Маресьева, чтобы стать космонавтом. В училище будущих пилотов учат не столько летать, сколько жертвовать собой во имя великой цели.

Однажды курсанты первого года службы, проснувшись, обнаруживают, что они примотаны ремнями к койкам, а там, где должны быть ноги, простыни покрыты кровавыми пят­нами. Во сне курсантам ампутируют ноги - чтобы будущие герои во всем походили на Маресьева. (Потом, сдавая экза­мен, они должны, как Маресьев в «Повести о настоящем человеке», сплясать на протезах.) Делается это для того, чтобы превратить обычных юношей в героев, готовых не раздумы­вая отдать жизнь за родину.

Омону ног не отрезают, но лишь потому, что ему еще предстоит крутить педали псевдоавтоматического лунохода.

Реальность с ее практическими заботами, с нормальны­ми человеческими желаниями - ничто. Идеология - все. Иллюзорному миру, с детства окружающему героя, позволя­ется совершенно вытеснить реальный мир.

Один критик писал, будто Пелевин в «Омон Ра»  стремился обличить тоталитарную систему, существо­вавшую в Советском Союзе. Космос, являющийся централь­ным образом в романе, - это коммунизм.

Детство Омона проходит в пространстве, до краев запол­ненном различной космической символикой: кинотеатр «Кос­мос», металлическая ракета, стоящая на сужающемся столбе титанового дыма, фильмы и песни о летчиках, мозаика на стене павильона, изображающая космонавта в открытом кос­мосе, пионерлагерь «Ракета»... К таким утверждениям надо подходить очень осторожно. Пелевин впрямую ничего не обличает. «Омон Ра» в гораздо большей сте­пени роман о детстве, о ярких воспоминаниях детства (а самые яркие воспоминания, как правило, это то, что боль­ше всего ужаснуло нас).

Естественно, что ребенок, отец которого работает в поч­товом ящике, должен оказаться в ведомственном пионер­ском лагере, где космической символики еще больше, чем в обычных профсоюзных лагерях.

- «Омон Ра» - вещь автобиографическая? - спросили Пелевина, когда он встречался с лондонскими славистами.

- Абсолютно автобиографическая. Я вырос под Москвой в военном городке... Меня поражает, когда говорят, что это книга о советской космической программе. Это книга о том, как ребенок становится взрослым.

Совершенно ясно, что ключевая сцена «Омон Ра», кото­рая и дала толчок всему роману, пережита автором в жизни. В детстве. В столовой пионерского лагеря висят картонные модели космических кораблей. Омон и его друг Митек, который потом тоже поступит в училище им. Маресьева, тайком разбирают один корабль и находят внут­ри пластилинового человечка.

Когда ракету делали, начали с этого человечка. Слепили, посадили на стул и наглухо облепили со всех сторон картоном. Но самое интересное, что там не было двери. Снаружи люк нарисован, а изнутри на его месте - стена с какими-то ци­ферблатами.

Детское сознание воспринимает мир намного эмоцио­нальнее и острее, чем взрослое. Ребенку так просто по­чувствовать обреченность пластилинового космонавта, которому не оставили выхода, - он навсегда замурован в этом корабле, из героя превращен в деталь технического устройства. В винтик.

Вероятно, у человечка имелась еще одна особенность, о которой Пелевин не говорит, чтобы не раскрыть раньше времени гэг с училищем им. Маресьева! У пластилиновой фигурки скорее всего не было ног. В гэдээровских комплек­тах, из которых поколение Пелевина в детстве собирало мо­дели самолетов в масштабе 1:100 или 1:72, очень часто к деталям прилагалась фигурка пилота. Ног и некоторых дру­гих, тоже жизненно важных, деталей организма у нее не было: фигурка имела внизу штырек, который вставлялся в дыроч­ку в кабине. Отсутствующие детали организма были скрыты пилотским креслом и приборной доской.

Если не задумываться, то такое решение очень функци­онально: ничего лишнего. А если задуматься? Придет мучи­тельное ощущение того, что кому-то наверху, вершащему судьбы, абсолютно безразлично, есть у тебя ноги или нет; безногий пилот даже удобнее: легче (экономия горючего) и меньше (экономия пространства). Тоталитарный режим стре­мится к предельной функциональности человеческого мате­риала; все, что не функционально, надо бы отсечь.

Функциональность героя заключается в его постоянной готовности совершать подвиги. Чем меньше отвлекающих факторов, тем лучше. Безногие космонавты и калеки-зам­политы, носящие фамилии Урчагин и Бурчагин, хороши тем, что понимают: нормальные человеческие радости (возьмем самые элементарные: любовь, радость полноценного физического существования, свобода передвижения и пр.) - не для них. Чем меньше человеку терять, тем в большей мере он готов к подвигу. А готовность к подвигу необходи­ма: курсантам сообщают, что с такого-то числа они живут уже не в послевоенную, а в предвоенную эпоху.

Чудовищная картина, описанная в «Омоне Ра», стано­вится метафорой тоталитарного общества.

Разумеется, «Омон Ра» - это не памфлет, а типично пелевинская конструкция устрашающе мистической второй реальности, замещающей собой первую. Из типично пелевинских фишек здесь присутствует компьютерная игра: двое курсантов училища им. Маресьева, занимаясь на тренажере, пытаются улететь на Запад. Причем ни им, ни карающей их Системе совершенно не важно, что в реальности-то они никуда улететь не могли. Вторая реальность приравнивается к первой хотя бы потому, что в тоталитарном государстве человек, только помысливший бежать из него, приравнива­ется к человеку, совершившему побег.

Государство в «Омон Ра» - это грандиозное мистиче­ское бутафорское сооружение, потемкинская деревня, заста­вившая всех поверить в свою реальность. Система действует благодаря всепроницающему обману, где стираются все гра­ни человеческой индивидуальности и личность мыслится единицей всеобщего, топливом, нужным, чтобы на далекой Луне взвилось знамя победившего социализма.

Герой, который к своему уродливому имени Омон при­бавил - в качестве позывного - имя египетского бога Солн­ца Ра и, если следовать логике пелевинской мысли обрел божественную сущность, этот герой воспринимается как последняя лопата угля, брошенного в топку. Человек, готовый совершить подвиг, пусть даже и невидимый, по словам замполита Урчагина, необходим стра­не, так как он питает ее главную силу.

Взросление героя заключается не в том, что он вступает в сознательную борьбу с Системой, а в том, что он начи­нает постигать двойственную сущность мира. Когда на глазах Омона Ра гибнут его товарищи, сгорая вместе с отделяющимися ступенями ракеты, он испыты­вает не столько негодование, сколько восторг перед их ге­роическим стоицизмом.

Однако своему герою Пелевин не позволяет погибнуть.

Все крупные пелевинские вещи, в которых действуют персонажи, вызывающие сочувствие автора, заканчиваются чудесным спасением героя, кем бы он ни был. В «Омон Ра» двойственная природа советского освоения космоса, губительная для тех, кто к ней причастен, вдруг оборачивается спасительной - именно вследствие своей двойственности, лживости. Обман оказывается гораз­до глубже, чем поначалу кажется. Беспилотные космические аппараты не только не являются беспилотными, они не являются и космическими. Все - бутафория; несчастный пилот думает, что он и вправду совершает космический по­лет во славу Отечества, а на самом деле он просто сидит в наглухо запаянной железяке, где-то в подземелье. Огром­ные силы и средства затрачиваются для того, чтобы внушить всем - и народу, и самому космонавту, будто он куда-то летал. Омону Кривомазову после «полета» удается покинуть подземелье и смешаться с толпой.

Абсурд? Только с точки зрения здравого смысла. Но в этом мире действует другая логика. Училище им. Маресьева готовит не только летчиков, но в первую очередь настоящих людей. Постоянная готовность к подвигу должна воплощаться в дела - чтобы не заржавела!

Рецензии

1. Костырко, Сергей. Чистое поле литературы / Сергей Костырко. - Текст : непосредственный // Новый мир. - 1992. - № 12. - С. 256-257.

2. Мелихов, Александр.[Рецензия] / Александр Мелихов. - Текст : непосредственный // Нева. - 1993. - № 5/6. - С. 335-336.

«П5 (Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана)»

«П5» представляет собой сборник, объединивший небольшую повесть «Зал поющих кариатид» и четыре рас­сказа: «Кормление крокодила Хуфу», «Некромент», «Пространство Фрид­мана», «Ассасин». Все тексты, поми­мо последнего, обращены к сегод­няшнему дню. «Ассасин» - притча об убийце, воспитанном в замке Аламут, но сбежавшем оттуда, посколь­ку из сознания его улетучились ил­люзии, вызванные наркотиками и воспитанием в духе смиренного фа­натизма. «Кормление крокодила Ху­фу» - больше анекдот, чем полноценный рассказ. По ходу действия некий божественный фокусник с маской бойца силовых подразделений обеспечивает олигарху, почему-то не испытавшему восторга от его фоку­сов, обилие тяжелого физического труда. «Ходорковский» сюжет считывается без труда. «Некромент» - био­графия никогда не существовавшего генерала-гаишника, выдвинутого го­сударственными идеологами на роль силовика-националиста... По сутаже, растянутая на полсотни страниц на­смешка над незадачливыми пиарщи­ками. «Пространство Фридмана» - еще один анекдот о жизни самых-самых богатых.

Все это - «проходные» тексты. Они не представляют особой само­стоятельной ценности и в большей степени собраны под одной облож­кой для «заполнения объема».

А вот центральное произведение сборника, «Зал поющих кариатид», значительно интереснее. Любопыт­но в нем не то, о чем идет речь (очень дорогая проститутка-певица работа­ет в фантасмагорическом подземном комплексе развлечений для россий­ской элиты, а потом осознает себя богомолом, просветляется и уходит из жизни навстречу «освобождению», прикончив клиента), а как сделан текст.

Градус насыщения этого текста гэга­ми, стёбом, анекдотами, сценами в духе «комедии характеров» исключи­тельно высок. Автор сохранил пси­хологическую цепкость, внимание к деталям и вкус к парадоксам. К тому же Пелевин потрафил «сетевым лю­дям», щедро наперчив повесть люби­мыми темами и любимыми шутками блогосферы. «Зал поющих кариатид» в очень значительной степени рассчи­тан на вкусы online-публики.

Рецензии

1. Володихин, Дмитрий Михайлович. Река в луна-парке / Дмитрий Володихин. - Текст : непосредственный // Москва. - 2009. - № 1. - С. 193-195.

2. Рычкова, Ольга. Жертвы НЛП, или Пелевин как Пелевин / Ольга Рычкова. - Текст : непосредственный // Юность. - 2008. - № 11. - С. 66-67.

«Священная книга оборотня»

«Священная книга оборотня» - продолжение и, судя по всему, завер­шение цикла романов о поколении «П», куда входят «Чапаев и Пустота», «Generanion П», «Числа». Это именно тетралогия (по логике соположения частей напоминающая форму сонета), или «московский квартет».

Структурно роман подобен «Чапаеву и Пустоте», но имеет иной масштаб: движение по истинному пути предстает как яв­ление, не ограниченное в пространстве и времени. Вновь представлена успешная пара «учитель и ученик» на истинном пути, причем ученик достигает полного со­вершенства, но здесь же показан нисходящий путь последователя черной магии.

Героиня «Священной книги оборотня» уже не человек - это персонаж из китайской мифологии, лиса по имени А, оборотень, живущий едва ли не от начала мира. В результате тысячелетней подготовительной практики, в которую посвятил ее загадочный учитель, Желтый Господин, она находится на пороге достижения окончательного результата - трансформации в состояние «сверхоборотня». Для продления вечной молодости лисы кроме обычной пищи должны потреблять че­ловеческую энергию, особенно сильно выделяющуюся во время полового акта, обычно не реального, а внушенного лисой своей жертве. Ради этого лиса А поче­му-то подрабатывает гостиничной проституткой (рискованный способ охоты, если еще учесть, что ей приходится прятать хвост), а в свободное время занимается самоусовершенствованием. Интересно, что именно оплошности лисы в проведении ее практик (в первом случае она теряет контроль над клиентом, а во втором - упражняясь в негневливости - над своими эмоциями) оказываются поворотными моментами сюжета. В результате она оказывается в большой опасности (послед­нее испытание адепта), попав в лапы своего антагониста - эфэсбэшного генерала Саши Серого, оказавшегося в резуль­тате своих поисков не тем «принцем», кем хотел стать в молодости, а оборотнем-волком-в-погонах, практикующим со товарищи темный шаманский культ. Вблизи смертельной опасности, как и положено по обряду по­священия, героиню ждет чудесное спасение. Через «любовь» к «волколаку» из тай­ной полиции постигает она заветную последнюю практику, завершающую земной путь лис, - тренинг («хвост пустоты», или «безыскусность»), который и сообщает в конце своих заметок в виде инструкции во благо всех живых существ.

«Священная книга оборотня» отведена в основном технической сторо­не постижения истины.

Рецензии

1. Володихин, Дмитрий. Модификация / Дмитрий Володихин. - Текст : непосредственный // Знамя. - 2005. - № 5. - С. 210-212.

2. Гедройц, С.[Рецензия] / С. Гедройц. - Текст : непосредственный // Звезда. - 2005. - № 1. - С. 236-238.

3. Полищук, Дмитрий. И крутится сознание, как лопасть / Дмитрий Полищук. - Текст : непосредственный // Новый мир. - 2005. - № 5. - С. 173-178.

«Смотритель»

Главная история первой части - «Орден желтого флага» - мужское дело, по­литика. В ней Виктор Пелевин рассказывает о неком двадцатидвухлетнем выпускнике Второй школы Александре де Киже, прибывшем в город Идиллиум, столицу одноименной стра­ны, получить должность. Неожиданно для себя герой узнает, что, ему предстоит стать самим Смотрителем государства, в котором он ока­зался. Впрочем, конечно же, это не случайность, как выясняется потом: «- Поэтому Павлу оказалось несложно выполнить обещание, данное Кижу в обмен на его самопожертвование.

- Что он обещал?

- Ты мог бы догадаться. Он обещал, что роду де Киже будет принадлежать высшая власть в Идиллиуме. Это обещание неукоснительно выполняется - все "смотрители но­сят фамилию де Киже"» .

Весь остальной текст и строится для того, чтобы сде­лать из робкого юноши сильного главу государства. Но путь к власти тернист и опасен.

Как видно, в первом томе романа (частью назвать нельзя, ибо в нем дан небольшой отрывок части второй) нет особого динамичного сюжета. Но нельзя сказать, что Виктор Пелевин не силен в том, чтобы одновременно объяснять созданный им мир романа и рассказывать читателю историю, ибо эта своего рода описательная часть площадки, эта экспозиция, перенесенная в роман из драматургии, это ожидание, бомба замедленного действия, - и сама по себе вызывает интерес у читателя, кем бы он ни был - много действ совсем не нужно. Поэтапно разгадывать Идиллиум вместе с героем увлекает.

В романе появилась тема любви, сквозная, но вообще-то для текстов Пеле­вина мимолетная.

«...любовь маскируется под нечто другое, пока ее корни не достигнут дна души и недуг не станет неизлечимым. До этого мы сохраняем легкомыслие - нам кажется, мы всего-то навсего встретили забавное существо, и оно развлекает нас, погружая на время в веселую беззаботность.

Только потом, когда выясняется, что никто другой в этом мире не способен вызвать в нас эту простейшую химическую реакцию, мы понимаем, в какую западню попали» .

Так о любви размышляет монах-наместник.

«Он селится в простой хижине, выбирает благоприятное для созерцания направле­ние и, повернувшись туда лицом, сосредотачивается на образах мира, куда хотел бы уйти. Если душа его чиста, а сосредоточение достаточно сильно, Ангелы соглашаются ему по­мочь, и Флюид воплощает его мечту, открывая перед ним двери в новый мир».

Мир создается у Пелевина медитацией, гипнозом...

К концу романа случается беда и герою приходится спонтанно занимать место экс-правителя. Однако, чтобы занять это место и спасти мир, Алексу предстоит не одно испытание. Частично преодоленными испытаниями и подготов­кой к новым заканчивается первый том, формально завершаясь строчками-нарезками, подобными текстам трейлеров мировых блокбастеров: «Нужно провестиSaint Rapportкак можно быстрее. Весь мир зависит от тебя одного. <...> Завтра в Михайловский замок прибывает твой новый ментор Менелай. Он обучит тебя управлять Флюидом. Как только ты приобретешь необходимый минимум навыков, мы встретимся вновь» ...

Второй том посвящен личной жизни героя. Обойтись без первого нельзя - мно­гое во втором станет непонятным. «Орден Желтого Флага» - по сути лишь развернутая экспозиция происходящего в «Железной Бездне».

Итак, главный герой, Смотритель Идиллиума - мира, созданного узким кругом посвященных в великие тайны бытия, - пытается разобраться в природе реальности, а также узнать: кто он такой? Предок одного из посвященных, создавших счастливый мир, близкий к идеальному, или всего лишь галлюцинирующий призрак убитого императо­ра, который не может найти себе покоя, плутая во снах по невообразимым мирам?

Герой проходит через постоянные инициации, каждая из которых состоит из под­робного описания архитектурных особенностей интерьера, скупого набора действий и долгого трактата об окончательных смыслах (причем каждый следующий трактат час­тично опровергает предыдущий). Порой возникает ощущение, что автор чересчур ус­ложняет сюжет, вводя излишние описания. А всего-то - во втором томе герой продол­жает постигать азы своего предназначения, освобождает мир от Великого Фехтовальщи­ка и, в конце концов, постигает тайну Идиллиума путем фантастических выкрутасов с собственным воображением.

Герои и сюжет кажутся рафинированной игрой ума, вынужденного выдумывать, практически не имея пищи в виде живых впечатлений, только исторические документы, легенды о призраках, собственное медитативное постижение и псевдомедицинские трак­таты. Тем не менее роман не лишен продуманной и стройной красоты. Он полон интел­лектуальных аллюзий и ярких метафор, иллюстрирующих сложные абстрактные поня­тия - например, разные концепции пространства и времени. Почти в каждой сцене за­шифрованы намеки на то, что произойдет дальше, отчего возникает ощущение, что ге­рой бродит по кругу - или сюжет расходится кругами, как по воде. И выходит, в кото­рый уже раз у Пелевина, что смысл в том, что ни в чем нет смысла: все только повторе­ния. Но «есть нюансы», которые и представляют собой ценность всего происходящего.

Рецензии

1. Архангельский, Андрей. Глубокий внутренний миф / Андрей Архангельский. - Текст : непосредственный // Огонек. - 2015. - № 35. - С. 36.

2. Владимирский, Василий. Виктор Пелевин «Смотритель» / Василий Владимирский. - Текст : непосредственный // Мир фантастики. - 2015. - Т. 148 (Декабрь). - С. 20.

3. Гавальда, Руслан. «Тихий» блокбастер / Руслан Гавальда. - Текст : непосредственный // Знамя. - 2016. - № 4. - С. 231-234.

4. Марков, Александр. Смотритель: черты чистилища / Александр Марков. - Текст : непосредственный // Октябрь. - 2016. - № 2. - С. 172-175.

5. Никитин, Евгений. Путь дона Виктора / Евгений Никитин. - Текст : непосредственный // Новый мир. - 2015. - № 12. - С. 204-208.

«S.N.U.F.F»

Пелевин замыслил «S.N.U.F.F» как утопию и антиутопию одновременно. Утопия указывает на благой исход, антиутопия - на тупик.

В основе философско-политического сюжета заложена реализация метафоры. Обитатели висящего над земной поверхностью «офшара», переразвитого, достигшего «эры насыщения» мира, исповедуют некий «мувизм», то есть культ кино. Но такого кино, которое не грезы навевает, а демонстрирует реальные события, слагающиеся в государ­ственную историю и навсегда вносимые в архивные анналы; для этого даже используется архаичная в эпоху цифровых технологий целлулоидная пленка, в которую труднее внести подделки. Чтобы эти, сводимые к «войне» и «любви», события совершались с непременным участием спецэффектов и сексуальных символов-кинозвезд, их для начала надо спровоцировать. Так сказать, реалити-шоу в государственно-религиозном масштабе, с гекатомбами трупов и небутафорскими руинами.

Главный герой романа - зрелый, пишущий, рефлектирующий, страдающий Дамилола - лишен оптимистической перспективы высвобожденности, однако антиутопический финальный побег предоставляется молодому герою Грыму. Побег этот маркированно традиционен для антиутопии - свобода и возможность настоящего счастья обретается в вольных лесах за пределами искусственности. Причем это не только очевидная и тотальная искусственность Бизантиума, сама среда обитания которого - «шары, висящие над землей на антигравитационном приводе». Жизнь орков, обитающих на земле, извращена, болезненна, равным образом далека от естественности.

В названии романа используется английский термин snuff, обозначающий специфический жанр видеосъемки настоящего убийства или самоубийства, предназначенной для развлечения зрителей. В романе Пелевина «снафф» показывает в разных формах и антуражах смерть и совокупление, он становится единственным киножанром постапокалиптического будущего и главным сакральным атрибутом повсеместно распространенной и единственной же религии поклонения божеству Маниту. Его имя подразумевает единство трех элементов: силы духа из индейских верований, компьютерных мониторов и денег.

Сфера сексуального выступает в романе на первый план и полностью определяет жизнь одного из двух главных героев и рассказчиков - Дамилолы Карпова, который поставляет видеоматериал для снаффов при помощи дистанционно управляемой боевой летающей кинокамеры: при определенных обстоятельствах она расстреливает людей ракетами и снимает это (либо фиксирует смертельные эпизоды, произошедшие по другим причинам). Любовница Дамилолы - высокотехнологичная имитация женщины с искусственным разумом по имени Кая - одна из многочисленных кукол-андроидов, какими пользуются обитатели Бизантиума, продукт индустрии так называемых сур - суррогатных любовников. Она настолько красива, «что эту кр можно было бы развести в сотне женских лиц, и хватило бы на всех». Искусственный интеллект девушки убедительнейшим образом имитирует личность со всеми ее духовными составляющими и обладает аналитико-синтетическим потенциалом обработки информации, далеко превосходящим человеческий.

Для Дамилолы Кая - его персональная утопия женщины, для романа в целом - одна из опорных точек подрыва утопии искусственности.

Дамилола выбирает для Каи соотношение параметров, обеспечивающее максимальную индивидуализацию и - соответственно - максимальную осложненность взаимодействия, но и максимальную напряженность либидо.

Особо надо сказать о выборе возраста Каи. Дамилола считает идеальным женщины возраст в шестнадцать лет. Однако в Бизантиуме «возраст согласия», то есть возраст, в котором человек считается достаточно зрелым, чтобы принимать самостоятельные решения о вступлении в сексуальную связь составляет гротескные сорок шесть лет, поэтому шестнадцатилетняя любовница предстает в координатах реальности «S.N.U.F.F» настоящей нимфеткой, а Дамилола - страдающим Гумбертом Гумбертом, впадающим то в самообман, то в горькую трезвость взгляда, зачастую похожим даже в интонациях повествования.

Мотив имитации имитации, умножения подражаний, «ксе­рокопии света» - устойчивый у Пелевина вообще и весьма важный в романе «S.N.U.F.F» в частности. Мир Бизантиума до такой степени наполнен симулякрами и суррогатами пространств, людей, событий, ощущений, что они на­слаиваются, отменяя отправную реальность. А в кукле Кае поддельности ока­зывается меньше, чем во многих феноменах, имеющих статус настоящих.

Именно из сексуальной доминанты в разработке куклы Пелевин выходит на главные смыслы своего романа. Нечеловеческий интеллектуальный потен­циал позволяет наложнице Дамилолы не только оперировать массивами ин­формации со скоростью и эффективностью суперкомпьютера, но и искусно доставлять своему хозяину не достижимое естественным путем сексуальное удовольствие: «- Я не буду делать с твоим телом ничего особенного, - сказала она. - Все будет как ты любишь. Просто, следуя за изменениями твоего пульса, я подберу такие паузы между своими прикосновениями, что твой мозг войдет в резонанс. - С чем? - Сам с собой. - И что случится? - Отключатся все допаминовые ограничители и другие защитные механизмы. Это будет пароксизм невыразимого сладострастия. Ты выйдешь за пределы разрешенного природой» .

Сведение состояния наивысшего счастья к «допаминовому резонансу», как она это называет, то есть к химии мозга, позволяет Кае манипулировать Дамилолой, обменяться с ним ролями кукольника и марионетки. Более того, Кая утверждает свое равенство с человеком в аспекте сознания/души, точнее - их отсутствия: «Мой маршрут нарисован внутри меня программно... а твой маршрут нарисован внутри тебя химически <...> И во всем этом нет никакого «я». Ты думаешь, что у тебя есть сознание, а у меня его нет. Но на самом деле никакого сознания нет вообще. Есть только тот единственный универсальный способ, которым приходят в бытие все виды информации, составляющие мир» .

При таком подходе человек не более сознателен, чем его искусная компьютерная имитация, наделенная возможностями виртуозной обработки информации по моделям человеческого мозга.

Второй протагонист романа - юный орк Грым, влюбившийся в Каю как в живую девушку, - не меняет своего отношения к ней, когда Дамилола раскрывает ему «истинную сущность» своей суры. Мотивы зарождения самосознания у искусственного существа, страдающего от своей инаковости и стремящегося обрести статус человека разрабатывается в романе специфическим образом: обрести необходимо не сознание, но само-осознание своей способности преодолеть плен навязанных паттернов мышления - причем и кукле, и человеку, у которого они коренятся как раз в сознании.

Главный герой, которому предоставляется возможность само-осознания, разведен на две составляющие: зрелого циника Дамилолу и молодого наивного Грыма. Дамилолу «открытие глаз» на природу человеческого сознания угнетающе ошеломляет: «Из моей непостижимой Каи она превратилась в резиновую куклу, КОТОРАЯ СОВСЕМ МЕНЯ НЕ ЛЮБИЛА. И когда я понял, что миг назад она украла мою единственную радость, я в первый раз ее ударил» . Дамилола переживает разру­шение персональной утопии искусственного, но он, матерый боевой летчик новостной корпорации, лишен возможности трансценденции, поскольку давно и добровольно впаял себя в систему имитаций и симулякров Бизантиума, согласился на роль марионетки во власти многочисленных довлеющих императивов тоталитарного - в своей способности манипулировать сознанием его членов - общества. Осуществить первоначальную пелевинскую схему удается Грыму, он покидает не только родной убогий Оркланд, втаптывающий в грязь, лишающий самосознания в каком бы то ни было смысле. Он осознает сходную сущность блестящего и комфортного Бизантиума. Его случившийся в начале романа выход в средоточие технократического образа жизни, устроенного по «западным ценностям», оказывается бесплодным, оборачивается очередным мороком, выбрасывающим из одной системы подавления в другую. Перед тем как улететь на воздушном шаре в вольные леса, населенные людьми с обликом героев этнического фэнтези, Грым отвечает на вопрос соотечественника: «- То есть органы чувств показывают нам одну только неправду? - Не, - сказал Грым. - Не только одну. Как минимум две разных неправды. Нашу и ихнюю...»

В своем финале юный герой соединяется с возлюбленной сурой, бежав от хозяина, и они счастливы за пределами запрограммированности мышления, навязываемой человеку его общественным опытом и/или химией мозга. На лесной поляне Кая продолжает начатую в общении с Дамилолой буддистскую проповедь пустоты, свободы от сознания: «Но химический бич, щелкающий в вашем мозгу, вовсе не ваш высший господин. <...> Если вы научитесь видеть его удары, они потеряют над вами власть. А видеть их можно только из одного ракурса - когда исчезает тот, кто принимает их на свой счет. <...> Не принимайте за себя ничего из того, что становится видно, когда разматывается нить жизни» .

По сути, это учение о выходе за переделы человеческого - о своего рода трансгуманизме.

Для Дамилолы такой финал невозможен. Ему нет места ни в мире транслюдей, ни в мире витальных орков.

Для него в романе предлагается свой финал: он предпочитает погибнуть вместе с искусственной и, в силу этого, нежизнеспособной цивилизацией снаффа - цивилизацией существ, называющих себя людьми. Перед смертью он пишет воспоминания, которые и составляют роман.

Два финала составляют горький самоироничный диптих. Поздний Пелевин-Дамилола с усмешкой тоскует по оптимистической вере в возможность трансценденции раннего Пелевина-Грыма.

Рецензии

1. Бенчич, Жива. К вопросу о конце человека : постчеловек в любви / Жива Бенчич. - Текст : непосредственный // Новое литературное обозрение. - 2019. - № 159. - С. 286-297.

2. Владимирский, Василий. Виктор Пелевин «S.N.U.F.F.» / Василий Владимирский. - Текст : непосредственный // Мир фантастики. - 2012. - Т. 103 (Март). - С. 30.

3. Добрянская, Александра. Победа непонятного.S.N.U.F.F / Александра Добрянскся. - Текст : непосредственный // Октябрь. - 2013. - № 3. - С. 159-160.

4. Заломкина, Галина. Ксерокопия света : взгляд на утопию искусственного в романах В. Пелевина «iPHUCK10» и «S.N.U.F.F.» / Галина Заломкина. - Текст : непосредственный // Новое литературное обозрение. - 2020. - № 3. - С. 194-210.

5. Лестева, Татьяна. Утопия или реальность? / Татьяна Лестева. - Текст : непосредственный // Литературная учеба. - 2012. - № 3. - С. 99-103.

6. Муриков, Геннадий. Конспирология нашего времени : о книге В. Пелевина «S.N.U.F.F.» / Геннадий Муриков. - Текст : непосредственный // Литературная учеба. - 2012. - № 1. - С. 118-121.

7. Роднянская, Ирина. Сомелье Пелевин. И соглядатаи / Ирина Роднянская. - Текст : непосредственный // Новый мир. - 2012. - № 10. - С. 181-191.

«Т.»

В 2009 году, накануне юбилея Льва Толстого, вышел роман Виктора Пелевина под загадочным заголовком «Т». Главным героем этого фантастического произведения является некий граф Т., а его отдаленным прототипом - великий писатель земли русской Лев Николаевич Толстой.

Главный герой непротивленец, отлучен от церкви и пробирается в Оптину пустынь. Власти, однако, почему-то намерены ему помешать и посылают наперехват агентов Охранки.

Потерявший память из-за того, что ему в чай подсыпали специальный пре­парат, граф Т. толком не знает ни кто он такой, ни что такое Оптина пустынь. Различия между возможными версиями по последнему пункту более чем серьезны: это может быть и монастырь с реальными старцами-схимонахами, и обозначение предельного мистического рубежа, вершины духовного восхождения в исихазме.

Трудно не заметить, что в романе воспроизводится ситуация человека, вставшего на путь духовного самосовершенствования и именно потому не знающего, кто он и куда идет.

Вскоре граф Т. узнает, что его ситуация куда хуже, чем могло показаться на первый взгляд. Оказывается, что окружающий его мир - обман, более того, второ­сортное литературное произведение, которое клепает группа российских литработников начала XXI века. Выходит, что и его самого нет вовсе.

Кроме Т. в романе есть еще три героя, знающих, что мир графа Т. - художе­ственный вымысел. Это - бригадир литработников Ариэль Эдмундович Брахман, знакомый Т. философ Владимир Соловьев и говорящая лошадь, по-видимому - один из соавторов Брахмана Дмитрий Бершадский.

Наделяя главного героя знанием его истинной, то есть литературной, природы, Пелевин, казалось бы, и читателю сообщает о недостоверности того, что тот видит. Однако, разделив внутренний мир своего произведения на «плохую литературу», в которой живет граф Т., и «истинный мир» Брахмана, писатель в конечном счете лишь усиливает эффект правдоподобия.

Граф Т. - личность яркая, незаурядная - еще больше тяготится своим по­ложением литературного героя, чувства, мысли и поступки которого почти и полностью зависят от его создателей. К тому же его творцы - продажные и циничные современные писаки. Граф Т., который на голову выше, умнее и бла­городнее своих авторов, вынужден, как может, сопротивляться навязанным ему действиям и поступкам, порой испытывает жгучий стыд за то, что он творит по их воле. Его сильный характер, стойкость и мужество, его высокие душевные качества - это то, что досталось литературному герою от его великого прототипа. Вероятно, именно поэтому графу Т. в конце концов удается вырваться из череды мрачных и кровавых реальностей книжного текста, победить своих мучителей и обрести желанную свободу духа, превратиться из марионетки в подлинного творца. Финал романа Пелевина, в котором граф Т. любуется зеленой букашкой в луче солнца и ощущает гармоническое слияние с окружающим миром, звучит светло и оптимистично и написан.

Пелевин искусно восстанавливает «связь времен», соединяя в романе «Т.» наше историческое прошлое и сиюминутное настоящее, но главное, что привлекает к нему внимание, - это неравнодушие писателя к своей родине. По справедливому наблюдению критика П. Басинского, «виртуальная атмосфера прозы всегда прошита силовым полем вполне реальной России...»

Рецензии

1. Архангельский, Андрей. Пелевин Николаевич Толстой / Андрей Архангельский. - Текст : непосредственный // Огонек. - 2009. - № 24. - С. 46.

2. Губайловский, Владимир. Гегель, Эверт и граф Т. / Владимир Губайловский. - Текст : непосредственный // Новый мир. - 2010. - № 3. - С. 191-194.

3. Кавторин, Владимир. Граф Т., или Коммерческое освоение могил / Владимир Кавторин. - Текст : непосредственный // Нева. - 2010. - № 2. - С. 225-232.

4. Костырко, Василий. Два Льва / Василий Костырко. - Текст : непосредственный // Новый мир. - 2010. - № 3. - С. 191-194.

5. Примочкина, Наталья. На фоне классики / Наталья Примочкина. - Текст : непосредственный // Новое литературное обозрение. - 2010. - № 105. - С.299-305.

6. Пустовая, Валерия. Ниче о ником: апофатик Пелевин / Валерия Пустовая. - Текст : непосредственный // Октябрь. - 2010. - № 6. - С. 166-172.

«Тайные виды на гору Фудзи»

Виктор Пелевин написал сказку для взрослых.

Жили-были добры молодцы на белых яхтах посреди моря. Пока од­нажды не явился к ним невесть кто, нарушитель покоя, не то посланник, не то мелкий бес Демон-Демьян-Дамиан, у самого яхты нет, но носит морскую фуражку с надписью «Skolkovo Sailing Team», пиарщик хренов, нищеброд с пре­тензией. Демон сплел хитросложенные речи и уговорил молодцев отправиться вместе с ним в путешествие, не покидая яхт, - продал такой трип, которого они еще не пробовали.

Этот роман уравновешенный, как инь и янь, как союз мужчины и жен­щины, как марксистко-ленинский закон о единстве и борьбе противополож­ностей, как третий закон Ньютона: сила, тянущая вверх, равна силе, тянущей вниз. Персонажу, решившему, что ему требуется духовное наслаждение, убеди­тельно показали, что он ошибается, и вернули на место, к полному его удовлет­ворению. Персонажу, расположенному по другую сторону дуализма, удалось хитростью и коварством изменить статус, но только в пределах малозначимой в мире подлинных ценностей сансары.

Рецензии

1. Архангельский, Андрей. Коан года / Андрей Архангельский. - Текст : непосредственный // Огонек. - 2018. - № 37. - С. 36.

2. Бонч-Осмоловская, Татьяна. Поиски счастья на горном склоне / Татьяна Бонч-Осмоловская. - Текст : непосредственный // Новый мир. - 2019. - № 1. - С. 203-208.

3. Ершов, Максим. «С неба падал самолет» / Максим Ершов. - Текст : непосредственный // Москва. - 2020. - № 2. - С.219-224.

4. Попов, Михаил.[Рецензия] / Михаил Попов. - Текст : непосредственный // Москва. - 2019. - № 1. - С. 214-215.

«Чапаев и Пустота»

Пелевин такой, каким он выглядит в нашем представлении, начинается с романа «Чапаев и Пустота» и очень тесно прилегающего к нему рассказа «Хрустальный мир и повести «Затворник и Шести­палый», в которых дана очень подробная модель пелевинской Вселенной.

Действие «Чапаева и Пустоты» и «Хрустального мира» происходит в одну и ту же эпоху: Октябрьский переворот, Гражданская война; под ногами валяются втоптанные в грязь остатки Серебряного века, который совсем недавно - кажет­ся, еще вчера - казался таким уютным и прочным... Но дело даже не в Серебряном веке - Пелевина интересуют не столько основные его проявления, сколько побочные феномены, которые потом оказались невероятно жизнеспособными и перспективными.

При этом «Хрустальный мир» - пролог к «Чапаеву и Пустоте».

Действие «Хрустального мира» происходит в канун Ок­тябрьского переворота. Герои рассказа - юнкера, патрулирующие на подступах к Смольному. Им поставлена задача не допустить в Смольный Ульянова-Ленина. Тот появляется трижды - то в своем обыч­ном лысо-бородато-картавом обличье, то под видом дамы, то в качестве забинтованного инвалида. Трижды юнкера заворачи­вают его обратно. После третьего явления врага один из юнке­ров, Юрий, рассказывает другу, как еще до войны встречался со знаменитым антропософом Штейнером: «И стал он мне что-то странное втолковывать - про Апо­калипсис, про невидимый мир и так далее. А потом сказал, что я отмечен каким-то особым знаком и должен сыграть огромную роль в истории. Что чем бы я ни занимался, в духов­ном смысле я стою на неком посту и защищаю мир от древне­го демона, с которым уже когда-то сражался» .

Однако Ленин появляется в четвертый раз: финский боль­шевик Эйно Рахья провозит его в тележке с лимонадом. Следовательно, Юрию не удалось спасти мир от демона. Хрустальный мир рухнул. И поэт-декадент Петр Пустота вынужден существовать уже в другом мире. Точнее, в других мирах.

В «Чапаеве и Пустоте» Чапаев выступает в роли Наставника, гуру; поэт-декадент Петр Пустота - в роли Ученика.

Обычная для Пелевина игра с мифологемами здесь становится особо изысканной. Дело в том, что Чапаев, Петька и Анка-пулеметчица - сами по себе мифологе­мы, причем однажды уже опущенные. Первая их жизнь про­шла в фильме братьев Васильевых; где-то в 1960-1970-е годы народ-языкотворец анекдотически преобразовал эти мифоло­гемы, бесконечно варьируя три-четыре черты, намеченные фильмом, и ставя их в фарсовые (а то и вовсе непристойные) предлагаемые обстоятельства. Пелевин производит обратную операцию: находит в анекдотах высокий трансцендентальный смысл и обнажает его, счищая непристойную оболочку.

Ро­ман построен как поиск истинного бытия, стремление стереть случайные черты.

Пелевин производит расшифровку фольклорных сюжетов, существующих как в форме анекдота (история о голой Анке, сидящей перед шкафом, в котором находятся ее платья и спря­тавшийся Петька), так и в форме мифа (оказывается, что река Урал, в которой якобы утонул Чапаев - это Условная Река Абсолютной Любви, то есть одно из возмож­ных воплощений абсолютного смысла жизни, в которую в финале погружаются герои романа, когда их земной путь исчерпан и они приблизились к постижению Истины).

Реальный мир - наше время; Петр Пустота - пациент психбольницы, один из четырех жителей палаты. Каждый из которых поочередно рассказывает историю своей болезни. То есть описывает свой мир и свою мифологему. Мифологема юно­ши, условно именуемого Просто Мария, выстроена на двух модных болезнях нашего времени: на трансвестиции (собственная физиология, собственный пол кажутся иллюзией, а противоположный - истинной сущностью) и на наркоти­ческом погружении в иллюзорный мир сериалов (обманное, неистинное расширение сознания, достигаемое с помощью пси­хотропных средств; таковыми могут быть и кокаин с мухо­морами, и телевизионные конвейеры иллюзий).

Расшифровка мифологемы Просто Марии в трансцен­дентальном смысле такова: Мария воплощает собой жен­ственный Восток, стремящийся к алхимическому браку с мужественным Западом в лице Арнольда Шварценеггера (точ­нее героя одного из его боевиков).

Второй житель палаты, Сердюк, скромный служащий, которому вдруг предложили место в филиале японской фир­мы, воплощает простоватый в своем наивном прагматиз­ме Запад, вступающий в алхимический брак с загадочным Востоком в лице служащего фирмы (и образцового саму­рая) Кавибаты-сан. Третий псих, криминальный авторитет Володин, инстинктивно пришел к пониманию глубинной сущности буддизма, на чем и свихнулся: непосильным для него оказалось то об­стоятельство, что, постигнув истину, он смог объяснить ее только в привычной для себя терминологии: внутри каждо­го человека сидят четверо - внутренний прокурор, внутрен­ний адвокат, внутренний подсудимый и «тот, кто от вечного кайфа прется». (Четырех обитателей внутреннего мира Во­лодина можно рассматривать как метафоры четырех паци­ентов психбольницы.)

Есть некий герой-ученик - Петр Пустота, Петька, и есть масса учителей - в одном мире Чапаев, в другом главврач психушки. И между учеником и учителями постоянно идет диалог. Как и Сократ, дзэнские наставники старались, чтобы ученик сам допер до истины - думать можно только самому. Вся разница - Сократ старал­ся расшевелить рассудок ученика, а дзэн-буддисты - способ­ность к антирассудочному мышлению, которое в привычной системе координат выглядит абсурдом. В переводе на запад­ный язык коан - это парадокс. Перед человеком внезапно выпрыгивает стена абсурда, он разбивает об нее лоб, а смысл не в том, чтобы биться об эту стену, а чтобы полюбить и принять ее - и тогда стена станет проницаемой.

Важно почувствовать, что то, что мы привыкли считать нормальной, логичной реальностью, столь же алогично, как и предложенный парадокс.

- Этот момент, Петька, и есть вечность. А никакая не дверь, - сказал Чапаев. - Поэтому как можно говорить, что он когда-то происходит? Когда ж ты только в себя придешь...

- Никогда, - ответил я.

- Ты смотри, Петька... Неужто понял?

Герои Пелевина - среди нас, мы вписаны в одни и те же реалии, и, главное, их мучают те же проблемы - в отно­шениях с миром, с людьми, с собой.

Изысканность «Чапаева и Пустоты» не заслоняет того факта, что Пелевин работает в нем как автор так называе­мой массовой литературы. Читатель начинает отождествлять себя с героем. Правда, при чтении Пелевина возникает ощу­щение балансирования над бездной. Но ведь это привычное занятие русского интеллигента рубежа второго и третьего тысячелетий. Человек, живя, привыкает к мысли, что есть жизнь, а есть литература, и вдруг оказывается, что кто-то написал и о нем. И что его жизнь и есть литература. (А мо­жет, литература и есть его жизнь.) Гремучая смесь восточ­ной философии, компьютера, «дури» и рок-музыки - это очень современная смесь.

Читатель узнает себя в «Чапаеве и Пустоте» - и отдает предпочтение этому роману.

Примечательно, однако, что в романах Пелевина обычно отсутствует любовная интрига. «Чапаев и Пустота» в какой-то мере исключение: здесь Петр влюблен в Анну, ревну­ет ее к Котовскому; в романе есть даже сцена их близости, но все это кажется каким-то несерьезным, несущественным. Петр Пустота стремится познать тайны жизни, а Анна в романе - одна из этих тайн. И Петр познает ее - старым как мир спо­собом, как мужчина познает женщину. Однако эта любов­ная сцена абсолютно целомудренна и холодна, хотя, выбиваясь из общей стилистики романа, она изрядно отдает декадансом. Что естественно: поэт-декадент и любить-то должен по-декадентски. Эстетика постмодернизма вполне допускает такие инородные стилистические вкрапления: ведь они позволяют создать наиболее устойчивую среду существо­вания каждого эпизода. Среду, в которой сущность прирав­нена к форме и одной лишь формой является. Более ничем.

В этом смысле Пелевин, конечно, постмодернист.

Правда, манеру Виктора Пелевина можно назвать еще и постсоциалистическим сюрреализмом. Упор на воспроизве­дение сознания и особенно подсознания, порождающий причудливо-искаженные сочетания реальных и нереальных предметов, делается во всех его произведениях.

Буддизм, от которого Пелевин теперь демонстративно отрекается, в свое время со­служил писателю хорошую службу: отталкиваясь от концепций и мифологем Древнего Тибета, Пелевин написал «Чапаева и Пустоту» - произведение, которое до сих пор вы­глядит как высшая точка его творчества и по которому в Москве уже много лет идет спек­такль-инсценировка. Успех «Чапаева и Пустоты», как и других ранних произведений писателя, дал ему рецепт, как писать интеллектуальные тексты. Не нужно создавать их с нуля, их нужно лепить из готовых культурно-семиотических субстратов. То есть нужно найти тему, с которой в окружающей культуре уже ассоциируется большое количество идей, образов и стереотипов, - и использовать все это в качестве строительного матери­ала, так что текст будет «по-борхесовски» наполнен аллюзиями, а юмор возникнет сам собой из сочетания старинных книжных и современных повседневных реалий.

Рецензии

1. Архангельский, Александр. Пустота. И Чапаев / Александр Архангельский. - Текст : непосредственный // Дружба народов. - 1997. - № 5. - С. 190-193.

2. Вайнгурт, Юлия. Свой среди других : концепция читателя у Пелевина / Юлия Вайнгурт. - Текст : непосредственный // Нове литературное обозрение. - 2018. - № 149. - С. 509-523.

3. Даниленко, Валерий. Постмодернизм в «Чапаеве и Пустоте» Виктора Пелевина / Валерий Даниленко. - Текст : непосредственный // Литературная учеба. - 2009. - № 4. - С. 22-36.

4. Ишимбаева, Г. «Чапаев и Пустота»: постмодернистские игры Виктора Пелевина / Г. Ишимбаева. - Текст : непосредственный // Вопросы литературы. - 2001. - № 6. - С. 314-323.

5. Павлов, Сергей. Алхимический брак с Востоком : православный взгляд на роман В. Пелевина «Чапаев и Пустота» / Сергей Павлов. - Текст : непосредственный // Москва. - 2003. - № 4. - С. 176-186.

6. Роднянская, Ирина. ...И к ней безумная любовь... / Ирина Роднянская. - Текст : непосредственный // Новый мир. - 1996. - № 9. - С. 212-216.

«Шлем ужаса: Креатифф о Тисее и Минотавре»

Роман создавался в рамках международного литературного проекта «Мифы», где предлагалось написать произведение на сюжет какого-либо мифа. Пелевин выбрал миф о лабиринте, естественно. Почему «естественно»? Этот образ-сим­вол, среди множества толкований которого есть и родной Пелевину постмодернизм, позволил писателю проявить самые характерные стороны своего дарования.

Название взято из скандинавской мифологии. Шлем ужаса принадлежал клану Одина. Гланое свойство этого предмета заключалось в том, что носящий его наводил ужас на все живое вокруг. Символически шлем изображается магическим знаком в форме снежинки. С другой стороны подзаголовок пьесы - «креатифф о Тисее и Минотавре» отсылает к хоршо известному древнегреческому мифу.

«Шлем ужаса» сначала был издан в виде аудиокниги, немного позднее в бумажном виде. Вскоре после выхода романа московский режиссер Живиле Монтвилайте поставила пьесу под названием «Shlem.com».

На сюжетном уровне лабиринт в романе - это метафора Сети.

Итак, восемь человек, не знакомые друг с другом, неожиданно для себя оказыва­ются запертыми в одиночных камерах, где только компьютер с интернет-чатом, в кото­ром есть только они. Собственно, в форме чата и написан роман. Герои могут выходить из своих комнат, однако неизбежно должны возвращаться обратно, так как за их дверя­ми простирается непроходимый лабиринт, где существует постоянная опасность встречи с Минотавром. Постепенно, в ходе интерактивного общения найдя множество ни к чему не ведущих теорий лабиринта, узники сходятся на одной точке зрения: раз есть Мино­тавр, значит, есть и Тесей, который должен за ними прийти. Но как его распознать, и когда он придет, и где прячется Минотавр - вот основные пережи­вания, мучающие героев. Отчасти справиться с этими и другими вопросами помогает им Ариадна, такая же пленница лабиринта, имеющая, правда, одно отличие от осталь­ных: ей снятся сны, которые разъясняют многие неясности. По крайней мере, на корот­кое время у всех создается ощущение, будто что-то начинает проясняться.

Ариадна - единствен­ный персонаж из мифа. Тесей появляется в тексте всего один раз, довольно нелепым образом, а «Минотавр» - постоянная тема обще­ния. Его существование в тексте гипервиртуально. Минотавр, как и Тесей, - плод фан­тазии узников-юзеров; это, соответственно, вирус и антивирус, первый из которых раз­рушает виртуальную реальность, а второй противостоит этому.

Один из главных мотивов романа - свобода выбора - воплощается именно в Ари­адне. По мифу, как раз благодаря ей Тесей вывел пленников из лабиринта. Поэтому в романе Ариадне снятся сны-сноски, где она встречается с карликами, которые являют­ся единственными реальными организаторами (модераторами) интерактивного лаби­ринта. Выбор, который предлагает Ариадна, - остаться в лабиринте и вечно бояться встречи с Минотавром или же отказаться от своего запутанного и многоликого «Я» и выйти из лабиринта.

В конце романа Пелевин, как и всегда, низвергает все созданные им же ценности, обесценивает свою художественную мысль. Лабиринт оказывается чьей-то иллюзией, и этот кто-то - опять же чья-то иллюзия. Тот, в воображении кого все это происходило, не знал, что все это совершалось только с ним... Нет никакой свободы выбора, вся жизнь - запрограммированный лабиринт.

Рецензии

1. Верницкий, Алексей. Миф о сотворении человека / Алексей Верницкий. - Текст : непосредственный // Новое литературное обозрение. - 2006. - № 80. - С. 279-283.

2. Ефросинин, Стас. Ультрафикшн в эпоху искусства избытка / Стас Ефросинин. - Текст : непосредственный // Знамя. - 2006. - № 11. - С. 212-214.

Какие книги Виктора Пелевина имеются в городских библиотеках можно узнать по электронному каталогу http://188.18.0.138/CGI/irbis64r_plus/cgiirbis_64_ft.exe

Составитель: ведущий библиограф Артемьева М. Г.