Версия для печати

Ты, припомни, Россия, как все это было (к 100-летию со дня рождения Михаила Анчарова)

Библиографическое пособие. Курган. 2023

«Моя песня вышла из Благуши»

Жили мы на щербатых улицах, но весь мир был у наших ног.

М. Анчаров

Михаил Анчаров (1923-1990) родился на москов­ской рабочей окраине с ласковым названием Благуша, неподалеку от нынешнего метро Семёновская. Название безмятежное, а характер у района был неспокойный. Именно на Благуше разворачиваются драматические со­бытия романа Леонида Леонова «Вор». Но то, что для Леонова было средоточием пороков и темных страстей, романтику и патриоту своей малой родины Михаилу Анчарову виделось иначе: «...Благуша, лучшее место на земле. Старый московский район, похожий на рассохшую­ся корзину, где вперемежку лежали дворы, голубятни, пожарные сараи, бывшие доходные дома со шпаной и дома-новостройки с рабочим классом. Булочные, рынки, ткацкие фабрики, краскотерни, кладбища, будки ремес­ленников, огромные заводы, дворы с бельем, в которых пели "Шумел, горел пожар московский", и "Эх, Дуня, Дуня-я, комсомолочка моя", и "Когда я был мальчишкой, носил я брюки-клёш", и "Тут боец молодой вдруг поник головой, комсомольское сердце разбито". Как будто вся Благуша была как одно большое кафе поэтов» . Ничего Анчаров не приукрасил, он описал довоенную и послевоенную Благушу такой, какой она и была, - скорой на расправу и соленое словцо, опасной для чужаков и насмешливо-снисходительной к слабакам.

Михаил Анчаров рассказывал, что рядом с их домом-новостройкой, где получили жилье рабочие электролам­пового завода, был бывший доходный дом Панченко, в котором «было полно жулья». Это был дом, «где до тридцатого года нашего столетия квартирной платы не платили и куда милиция приезжала не меньше как на трех полуторках» . Обитатели этого дома были персонажи колоритные. Во дворе, вспоминал Анчаров, сидел некий детина, по прозвищу Грыб, играл в кости и попутно тренировал начинающих воришек: они должны были залезть к нему в карман так, чтобы он не заметил. Если замечал - не оглядываясь и продолжая играть, бил по физиономии.

«И вот однажды, - рассказывал Анчаров, - слома­ли забор между нашим домом и лютым домом Панченко. И вся шпана хлынула через наш культурный новостро­ечный двор. Все попрятались в подъездах. А так как я не очень любил прятаться в подъездах, то оказался во дворе в тот момент, когда шла лавина. Меня прихватили, окружили. Думаю: ну все, хана, сейчас будут бить. И тут во двор вошел мой отец. В черной кожанке, в которой в 20-е годы строил вместе с Бонч-Бруевичем станцию Ко­минтерна - Шуховскую телебашню <...> Шпана смотрит сощуренными глазами. Он подошел. Я понял, что он меня выручил. Отец попросил у них закурить. Они дали. Он поболтал с ними немножко, а потом ушел. Бросил меня. Вот это родитель! А оказалось, что он произвел на них хорошее впечатление, и меня никто не тронул» . В повести «Этот синий апрель» Анчаров подробно опишет эту сцену и добавит, горячо и убедительно: «Гошка понимал теперь, что так надо, что так лучше всего, что, если отец оставил им сына - значит, это всерьез, значит, они люди, а не пугало и сын не заложник...»

Анчаров так и относился с тех пор к ним - как к людям. Жалел, что жизнь у них сложилась так, что талан­ты, которыми их наделила природа, они употребили, увы, не на благие дела. «Там был такой Чирей знаменитый, с редкими страшными зубами. Он взял меня под свою опеку и не позволил путаться с жульем. Я только пел песни. Но видел все» . Когда началась война, Благуша ушла на фронт. Многие из дворовых атаманов оказались в штрафных ротах. Анчаров вспоминал о них потом в своих песнях и повестях: «Ты жизнь свою убого сложил из пустяков. Не чересчур ли много вас было, штрафни­ков?! Босявка косопузый, военною порой ты помер, как Карузо, ты помер, как герой! Штрафные батальоны за все платили штраф. Штрафные батальоны - кто вам заплатит штраф?!» («Цыган-Маша»).

И первый поэт, который встретился в жизни Анчарову, был все тот же Чирей. Среди дворовых песен о Мурке и уркаганах он больше всего любил песню, кото­рую «написал один немец по фамилии Шуберт, и Чирей, когда слышал ее, утыкался лбом в стекло на лестничной площадке доходного дома, вонявшей кошками, и скрипел зубами» . Это была песня «В путь» из вокального цикла «Прекрасная мельничиха», чудесным цветком распустившаяся на бывшей воровской окраине и нашедшая отклик в сердце человека с отвратительной кличкой, но душой поэта.

На глазах Анчарова старая воровская Благуша по­степенно становилась Благушей рабочей. А для него, Анчарова, «рабочий» значило «священный». Когда на экраны вышла «Путевка в жизнь», фильм о бывших бес­призорниках, вступивших на честный путь, тогда «спокой­ней и растерянней пошли через двор панченские, впервые услышав, как сказано на весь белый свет: вы ведь люди <...> опомнитесь <...> а раз люди - значит, рабочие, не важно, как вы называетесь - крестьяне, пролетарии или художники, а все остальные не люди, не важно, как они называются - кулаки, буржуи, мещане или фашисты» . Напрашивается сравнение с «Одесскими расска­зами» Бабеля. Там тоже - воровской мир. Но у Анчарова он показан без ореола опасно-притягательной романтики, трезво, с легкой горечью и даже уважением к широте души этих непутевых, как он говорил, людей.

«Он был особый, как никто, и назывался - Грин»

Я вдруг понял, что буду всеми силами увеличивать количество радости, отпущенной человеку на этой земле.

М. Анчаров. Золотой дождь

Только романтик мог увидеть в неказистых дворах, застроенных сараями, вписанных в скучный индустри­альный пейзаж заводов и фабрик, особое очарование, а в обитателях этих дворов разглядеть широту души и человеческое достоинство. Немалую роль сыграл здесь другой великий романтик - Александр Грин, книги ко­торого перевернули жизнь Анчарова. Он прочитал «Алые паруса» и «...ревел белугой. Впервые и единственный раз мелькнуло реальное начало нового пути. Похоже, это и была Красота» . Тогда же он решил, что будет всю жизнь Грина проповедовать. В доме своей одноклассницы Ан­чаров познакомился с вдовой Александра Грина, Ниной Николаевной, спел ей свою песню на гриновские стихи «Не ворчи, океан», а вскоре получил от нее по почте кни­гу с дарственной надписью-цитатой из «Алых парусов»: «Когда душа человека таит зерно пламенного растения - чуда, дай ему это чудо, если ты в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя» . Много лет спустя эхом прозвучат слова Женьки, героини знаменитой киноповести Анчарова «День за днем»: «Когда человек один другому подарок делает, то неизвестно, кто кому подарок делает. У обоих душа с крыльями» . Завет любимого писателя Анчаров пронес через всю жизнь. Чем бы он ни занимал­ся - рисовал картины, сочинял песни и романы, писал киносценарии - всегда стремился окрылить своего чи­тателя и слушателя, подарить ему чудо открытия красоты, поделиться блаженством прикосновения к искусству...

Он мечтал стать художником и в 1940 году поступил в Архитектурный институт, но вскоре началась война.

«Как умею, славлю солдатскую жизнь»

Годы пролетели, ослепшие от крови...

М. Анчаров. Этот синий апрель

Михаил Анчаров окончил восточный факультет Воен­ного института иностранных языков и в качестве перевод­чика с китайского был направлен на Восточный фронт, в Маньчжурию. Был полковым разведчиком и даже, говорят, служил в СМЕРШе переводчиком с японского. Навидался всякого. Имел орден Красной Звезды, который давался за личное мужество. Впрочем, о военных годах говорил мало. Все, что хотел сказать, - сказал в стихах и прозе. Сильно. Наотмашь. Так, что врезается в память сразу. Короткие острые эпизоды войны с Японией в 1945 году («Этот синий апрель»). Освобождение Европы, уличные бои в Германии, вход наших военных в концлагерь, где освобождать уже было некого («Золотой дождь»). И звер­ства фашистов - немецких и японских. Не для того, чтобы напугать. А чтобы напомнить, сколько было боли и страдания! «Ты припомни, Россия, как все это было...» Жестокий бой на кладбище в немецком городке, среди поваленных старинных надгробий. И мечущиеся местные жители, надеющиеся хотя бы здесь скрыться от обстрела. И вдруг - детский плач, и советские бойцы находят ма­лыша, спрятанного у подножия разбитого памятника - почти апокалиптическая картина, реальность, которая страшнее самого жестокого абсурда. И жизнь, которая всегда сильнее смерти. Написано по-анчаровски, крепко и щемяще: «Он вытащил из-под него [памятника] малы­ша, совсем живого, только ножка повреждена каменной смертью, и такого маленького, что по одежде было не разобрать, какого он пола. Он не плакал, а только разевал рот, и были видны три молочных зуба, а на вязаном ком­бинезоне у него были гномы и грибы» .

После войны Анчаров учился на живописном отделении ВГИКа, на факультете живописи Суриковского института, который окончил в 1954 году. Он всегда был не только поэтом, но и художником: «Живопись стала для меня целой эпохой жизни <..> В картинах для меня было главное - передать впечатление. Неважно как, хоть нос макни в краски и нарисуй носом, но лишь бы карти­на передавала живое чувство и заражала зрителя этим чувством. Словом, я писал далеко не в академической манере, а в манере, которая называется импрессионизм. А с импрессионизмом тогда боролись, как, впрочем, и с джазом. Почему боролись - не помню. Помню только, кто боролся <...> ну, да это теперь не имеет значения. В общем, мне доставалось по шапке <.. .> хотя и не всегда. Картины мои все-таки выставляли и иногда хвалили» .

Три года Анчаров провел на курсах киносценаристов и с 1962 года начал писать сценарии. Вместе с Василием Аксёновым создал сценарий фильма «Мой младший брат», много работал с Анатолием Аграновским. Самой же его большой телевизионной удачей стал телесериал «День за днем».

«День за днем»

«Когда я был маленьким, я думал, что профессий на земле только две: рабочие и художники, - признавался Анчаров. - Я потом много чего узнал, но на этот счет так и не повзрослел» . Они и стали героями киноповести «День за днем». Рабочие. И художник.

Это был первый советский сериал - 17 серий! Тогда, в 1971-1972 годах, это было событие. Народ так полюбил героев фильма, что каждый вечер улицы пустели. А ведь ничего особенного в нем не происходило. Коммунальная квартира и ее жители. Но что-то цепляло в этой картине с первого кадра и держало до последней серии. «День за днем» словно омывал душу живой водой, укреплял, давал пищу уму и сердцу. Сам Анчаров, раздумывая над секретом небывалой по­пулярности своей киноповести (именно так значится в субтитрах, а это уже - высокая планка, это искусство!), говорил: «Секрета никакого не было. Я писал о том, что тогда меня волновало - жизни и судьбы, скрытые за сте­нами коммунальной квартиры. Меня не устраивал взгляд на коммуналку, как на какой-то кастрюльно-склочный бедлам, где ничего значительного не может произойти, где все мелко и пошло и где, в лучшем случае, обретается подсобный материал для сатирика. Вздор! Там живут люди, а жизнь людей всегда значительна. Словом, секрет, если он был, то был довольно прост. Я хотел показать современников, отказавшись от изображения опостылев­ших всем эпохальных событий и не менее опостылевших стопроцентных героев, и обратиться к будням, в кото­рых все, как ни крути, эпохально, ибо эпоха из будней и состоит. Наверное, такой взгляд на вещи отвечал тогда настроению многих людей, че-ло-ве-ков, которых поти­хоньку и беспощадно - и методично! - забывали...» Поразительная, очень честная, без лакировки и сентимен­тальности получилась картина. Вот старшее поколение: таксист-пенсионер дядя Юра и ткачиха тетя Паша, гени­ально сыгранные Алексеем Грибовым и Ниной Сазоновой. За обыденной внешностью (скромное ситцевое платьице тети Паши, полинялая рубашка в клеточку и шлепанцы дяди Юры), за незначительными, казалось бы, репликами встает эпоха, открываются богатые души, честные и труд­ные судьбы. «Буду работать, пока бьется сердце», - гово­рит дядя Юра. И совсем не патетически звучат эти слова, нет в них фальши. А есть святая правда. «Самая хорошая жена - это ткачиха», - улыбается с экрана тетя Паша. Смотришь - и сердце сжимается от этого фартучка - та­кой фартук был у моей бабушки, - от дешевого колечка, от мудрой и чуть лукавой улыбки, от этой песни - «Стою на полустаночке», которую Нина Сазонова спела с такой душевной глубиной и силой. И когда художник Костя Якушев заканчивает портрет тети Паши, он раздумчиво говорит: «Припадаю, Россия, к твоей красоте» . Потому что Россия - это такие вот тети Паши и дяди Юры. И в них, так называемых простых людях, и заключается истинная Красота. Которую всю жизнь искал Анчаров и его герои. И нашли - совсем рядом. «Прислушайся: истина рядом живет. Прислушайся: истина рядом поет. Рядом живет, рядом поет и ждет все, когда же откроют ее...» .

Смотришь «День за днем» - и накрывает счастливой волной. Потому что спокойно и уверенно говорит Анча­ров о том, о чем сейчас вслух произнести - Боже упаси! Нарвешься в лучшем случае на презрительную ухмылку. Сегодня не принято, ни то что хвалить, а даже упоми­нать рабочего человека. А вот Анчаров назло ханжам и обывательской серости, которая живуча во все времена, только сегодня называется иначе - офисный, что ли, планктон, мечтающий выбиться в топ-менеджеры, чтобы больше потреблять, - так вот, назло воинствующим хан­жам Анчаров спокойно, твердо и победно заявил о вели­кой ценности рабочего человека. «Сколько прошло лет, и моды менялись раз двести, а у меня, как увижу женщину в ватнике или в гимнастерке, так что-то отзывается сере­бряным звоном, как будто кто-то рукавом задел гитару на стене» .

«Ты трус, это же ясно, - бросает Большой (Вячеслав Невинный) Толичу (Алексей Борзунов). - Визжишь со страху, потому что не знаешь, зачем работаешь. Ну и что, что не знаешь? Если не трус - узнай! Лоб расшиби, а узнай! У станка стой. Картины рисуй - это без разницы. Человек - это рабочий. Кто не работает, тот вообще не человек» .

Художник, рабочий и - медсестра, вот о ком по­стоянно пишет Анчаров. Самые святые должности на свете. «Вот наша Танька, - говорит Костя Якушев о под­руге жены. - Она же не только по своей специальности медсестра. Она по размерам души медсестра. А медсе­стра - это как Мадонна, мать всех скорбящих. Вот Тань­ке - ей не примочки ставить. Ей все человечество взять под крылышко, не меньше. Выше медсестры никого нет. Если в женщине нет, хотя бы ста граммов медсестры, это не женщина» .

Для одиноких стариков, живущих в коммуналке, деть­ми стали соседи - Женька и Витёк по прозвищу Большой, которые друг другу как брат и сестра. А их родные, сослуживцы, друзья, входя в эту удивительную квартиру, тоже становятся членами большой семьи, на уютной кухне которой всегда нальют чаю, угостят нехитрой снедью, а главное, - выслушают, подбодрят - без патетики, с юмо­ром. И, конечно, защитят и спасут, когда придет беда.

Есть там один потрясающий эпизод. Старый дом ло­мают, соседям дают квартиры в новом доме - они так сроднились, что не хотят разлучаться и радуются, что будут жить в одном подъезде. Но на горизонте появляется дочь дяди Юры, которую после войны забрала на Дальний Восток сбежавшая от него жена. Идеалы дома этой дамоч­ке чужды, ей главное - «оттяпать» лишние метры в новой квартире отца. Но он не хочет жить с дочерью и зятем, бесконечно далекими ему по духу. Его семья - соседи, которые его любят и берегут. И тогда тетя Паша, которая все эти годы по-соседски опекает дядю Юру, как ребенка, берет его в свою новую квартиру. И руководство фабрики по этому случаю выделяет ей двухкомнатную. Вот когда схлестнулись ханжеский цинизм («На старости лет шуры­муры») и человечность. Чистота и бесстрашие - плевать, что подумают фарисеи! - оказались сильнее.

«День за днем» - это фильм о простых истинах, по которым стосковались сегодня многие. Следишь с волне­нием за поступками Большого, и слезы наворачиваются, слезы радостного удивления - от того, что человек не боится в своем благородстве и самопожертвовании ка­заться наивным и смешным. Как не хватает сейчас таких героев и таких поступков!

А сколько в этом фильме мудрых мыслей! Его надо смотреть с карандашом в руках. Впрочем, слушать песни Анчарова и читать его прозу тоже надо во всеоружии, что­бы не пропустить ни одного слова. «У каждого поколения свое испытание. У нас было испытание голодом. А у тебя испытание сытостью» . Сказано как будто не в 1972 году, а сегодня. «Весной больные болеют, а здоровые - лю­бят» .«Силы с годами убывают, а выносливость прибы­вает» .«Что бы ты ни делал, делай для людей» .«Они еще не знают, что нельзя безнаказанно обижать друг друга. Так можно доиграться до любви» .«Человек стоит ровно столько, сколько он может отдать людям. Добровольно» .«Самая лучшая работа - бесплатная» .«Рак души» .«Во что веришь, таков ты и есть» .

«Про что картина?» - спрашивает Женька Ко­стю Якушева, стоя перед чистым холстом. «Про войну. И про любовь», - отвечает он. Вот и эта картина, «День за днем», - про войну, которая за плечами всех геро­ев, такая близкая, грозная и священная. Про любовь, когда «душа за душу». Про то, что есть связи посильней кровных. Про то, как человек, бывало, сам стоит на краю судьбы, а просит не за себя, а за других. Про то, как сына называют в честь старика соседа, который стал ближе, чем отец. Про то, как живут люди в коммуналке, «и до сих пор не перегрызлись», как говорит один из героев, потрясающе сыгранный Алексеем Эйбоженко. «Это уже не квартира, а какая-то странная родня. Они хоть и не родственники, а семья с четким представлением о том, что такое хорошо и что такое плохо. Это и в настоящей семье нечасто встречается» . Это фильм о чистоте и высоте человеческих отношений. О сильных и чистых чувствах. О прямодушии и искренности.

И еще, что запоминается в этом сериале, - это пес­ни. Анчаров оказался невероятно щедрым, подарив геро­ям написанное им за многие годы. В каждой серии звучит новая песня. И это - как роман в романе. Эти песни вросли в мое детство. И в каждой пробивается надежда, радость, вера в счастье.

О песнях

«Нынешние эксперты и знатоки утверждают, что я был первым бардом в стране, - говорил М. Анчаров. - Наверное, так оно и было <...> Но меня вопрос чемпион­ства в искусстве никогда не волновал. Почти всю войну я не расставался с гитарой. Пел и сочинял песни, когда это было возможно. Они были глубоко личные, и меня, признаться, сильно удивило, когда я узнал, что эти песни поют солдаты на разных фронтах. Только потом я понял, что людям на войне хотелось именно этого личного, задушевного, - того, что можно было бы противопоста­вить повсеместно совершавшемуся ужасу - смерти и разрушению» .

Анчаров признавался, что именно песня научила его работать со словом. И слово это должно быть «жестким, ясным и осмысленным», доходящим до души. Песни он сочинял еще до войны. Самой известной, ставшей народной, стала «Прощальная дальневосточная» на стихи Веры Инбер. «Быстро-быстро донельзя дни пройдут, как один. Лягут синие рельсы от Москвы на Чунцин» . Анчаров любил рассказывать, как эта песня немыслимыми путями оказалась в среде русской эмиграции в Харбине и ее запели эмигранты как свою. А после войны - как яркая и вспышка - «МАЗы», «Баллада о парашютах», «Кап-кап», «Цыган-Маша», «Большая апрельская баллада», «Село Миксуницу» и десятки еще песен, от которых дыхание перехватывает. А потом вышел на экраны «День за днем», вся страна запела «Стою на полустаночке в цветастом полушалочке». И, казалось бы, ну какое дело народу, обремененному высшим образованием, до судьбы тка­чихи с Измайловской ткацкой фабрики или Семёновской мануфактуры, которых Анчаров каждый день встречал идущими на смену. А вот ведь: бесхитростная, на первый взгляд, песня эхом откликнулась в тысячах сердец. Потому что понял поэт и запечатлел самое сокровенное и глубокое и в женской судьбе, и вообще в судьбе человеческой. «Да как же это вышло-то, что все шелками вышито судьбы моей простое полотно...» .

Во время войны Анчаров писал про мир, а когда война закончилась, оказалось, что она теперь навсегда застряла в нем, как осколок. И потому почти в каждой его песне, даже самой мирной, дальним отсветом горят пожары войны. «Неподалеку от могил лежит зерцало вод, и лебедь белая пурги по озеру плывет. По бесконечным городам, по снам длиною в год и по утраченным годам, и по зерцалу вод <...> Утраты лет - они лишь звук погиб­ших батарей. Утраты нет - она лишь стук захлопнутых дверей...»

И застывает памятником над чужим европейским городом взорванный советский танк. И рушится пре­красная мечта героя другой песни: «Село Миксуницу всю жизнь я искал - но только тоска да могилы в крестах...» А герою «Песни про циркача, который едет по кругу на белой лошади, и вообще он недавно женился» (вот такие необычные длинные названия у анчаровских песен!) в мирных буднях вдруг вспомнится фронтовое прошлое: «Черной буркой вороны укроют закат, прокричат похоронно на всех языках. Среди белого дня в придорожной пыли медсестричку Марусю убитой нашли...» А про судь­бу героя этой песни ясно скажет название - как всегда, исчерпывающее: «Песенка про психа из больницы имени Ганнушкина, который не отдавал санитарам свою погра­ничную фуражку» со своим иссушающим бредом, будто он все еще охраняет границу, через которую движется беспощадный враг: «Скоро выйдет на бугор диверсант - бандит и вор. У него патронов много - он убьет меня в упор». Или «Песенка про низкорослого человека, который остановил ночью девушку возле метро Электрозавод­ская» - низкорослый он потому, что ноги на фронте потерял: «Давно утихли бои. Память о них затаи. Ноги, ноги мои! Мне б одну на троих...» .

И все же - через кровь и страдания - к мечте, кра­соте и любви. «Нас ласкала в пути ледяная земля, но мы, забывая про годы, проползали на брюхе по минным по­лям, для весны прорубая проходы...».«Потом он вычистит поля от мусора войны: поля, обозами пыля, о ней забыть должны. Заставит солнце круглый год сиять на небесах, и лед растает от забот на старых полюсах» .«Полюбим наш век, забыв отупенье. Омоется старость живою водой. От света до тени, от снеди до денег он алый, как парус двад­цатых годов» . А крылатая «Баллада об относительности возраста» наполнена таким искрящимся, бьющим через край счастьем, которое, когда слышишь эту песню, пере­полняет и тебя... «Но по ночам ревут аккордеоны, и джаз играет в заревах ракет, и по очам девчонок удивленных бредет мечта о звездном языке...»

Песни Анчарова обращены к каждому новому по­колению. Через годы несется его лихой, победный клич: «Весною каждый роится улей, "Салют, ребята!" - я вам кричу. Любая жажда, любая пуля, любая драка вам по пле­чу!» Сколько в его песнях веры в юных: «Пускай же квакают вслед мещане, к болоту тепленькому ползя. Они пугают, они вещают, что за ворота ходить нельзя. На перекрестках иных столетий вовек не видевшие беды, рванутся в поиск другие дети за тем же самым глотком воды...»

Да, Анчаров - романтик. Сколько в его строчках вы­соты и полета, веселого бесстрашия и любви к жизни! «Там по синим цветам бродят кони и дети. Мы поселимся в этом священном краю! Там небес чистота, там девчонки как ветер, там качаются в седлах и "Гренаду" поют!»«Надо мной сиреневые зори, подо мной планеты чудеса. Звездный ветер в ледяном просторе надувает счастья паруса» . Он весело и отважно звал людей не бояться мечты. «Мечта» и «Красота» - вот слова, которые чаще всего звучат в его песнях и книгах. «Кто мечтой прямо в сердце ударен, что тому до побоев земных?» « Иди своей дорогой необычной, где не пройдут ханжи и старики. Они живут похлебкой чечевичной, а ты мечтай - обидам вопреки» .

Все, что волновало Анчарова в песнях, нашло продол­жение в его повестях и романах: «Теория невероятности», «Как птица Гаруда», «Дорога через хаос», «Самшитовый лес», «Сода-Солнце», «Записки странствующего энтузиа­ста» и других. Каждое новое произведение Анчарова, появлявшееся в «толстых» журналах, было нарасхват. Насыщенные философией, увлекательные по сюжету, искренние, написанные с юмором и внутренней силой, они были очень популярны в интеллектуальной среде, особенно молодежной, студенческой.

Трудно в двух словах рассказать о проблематике ро­манов и повестей Михаила Анчарова. Он был философом, и почти каждая строчка его прозы - это неожиданная мысль, глубокая, будоражащая ум сентенция, острый прямолинейный вопрос. О чем? О назначении человека. О том, чем отличаются ремесло, искусство и «ремеслуха». («Ремеслуха велит брать конфликт, проблему, ее преодо­ление, интригу, характеры, идею, сюжет, композицию - варить до готовности; любовь, соль, перец и красоты слога - по вкусу <...> А искусство велит искать свои темы в глубинах потрясенной души нации» ) О творческом отношении к профессии - любой. О высо­кой миссии художника. О том, что в каждом ищущем твор­ческом человеке живет Леонардо да Винчи. И не важно, чем он занимается, стоит у станка или пишет картины. О том, как делаются открытия и о судьбе изобретателя («Самшитовый лес»). О том, что самое лучшее слово на земле - это слово «товарищ». О том, что надо мечтать и всеми силами воплощать мечту в жизнь, «чтобы Земля, как сад благословенный, произвела людей, а не скотов. Чтоб шар земной помчался по вселенной, пугая звезды запахом цветов» («Баллада об относительности возраста»). И та же мысль - в прозе: «Я хочу, чтобы земля была сад, а не полигон, и для этого нужны летающие, которые подсказывают нам не оскотиниваться» («Дорога через хаос»).

Открытие, по Анчарову, - это тихий взрыв. «Чело­век, который делает открытие, и вовсе не важно какое - большое или маленькое, звезду открыл или песню, тра­винку или соседа, пожаловавшего за табаком и солью, это все не важно, - открытие всегда приходит единственным путем: человек прислушивается к себе и слышит тихий взрыв» . И все написанное Анчаровым - об уме­нии в любых обстоятельствах оставаться самим собой.

«Не верю в бездарных людей»

Все творчество Михаила Анчарова - это призыв любить людей. «Каждый человек - мир, и когда встре­чаются два человека в очереди за папиросами или на катке, это две галактики сближаются, и надо быть осто­рожным, чтобы не повредить структуру» .«Все люди одаренные. Все без исключения. Я не верю в бездарных людей» . Он был последовательно демократи­чен, ненавидел снобизм. Но говорил об этом без ярост­ной агрессии, с характерной такой усмешечкой, вроде бы простецки, но хлестко. «Я зверею, когда вижу, что с человеком разговаривают через губу - тебе, мол, не понять "высоких материй" <...> Твою мать! Откуда ты знаешь, понять или не понять? Ведь неизвестно, что придумает в следующий момент человек, с которым ты разговаривал через губу; он, быть может, окажется во сто крат умнее, душевнее и талантливее тебя <...> Писатель и философ, по моим понятиям, не более, чем повивальная бабка: он должен помочь читателю родить свою мысль - таковы его роль и функция. И если он не верит, что читатель способен понять самую сложную философскую мысль, что в нем самом есть плод этой мысли, то пусть оставит свое дело и отойдет в сторонку. Ибо дело это, как и повивальное искусство, очень ответ­ственное - вытащить на свет живое существо, в одном случае из материнской утробы, в другом - из глубины души. А там, в глубине души, у каждого есть и мудрость и талант. Я в этом убежден. Не талантливы только прин­ципиальные злодеи и принципиальные скоты - они скованы своими гневными вонючими страстями. Но люди же ... люди талантливы» .

Он был настоящим мужчиной. Об этом говорят все, кто его знал. Бесстрашно идущий навстречу опасности. Не спускающий хамства и жлобства. А. Городницкий вспоминает, что Анчаров был скор на расправу, если сталки­вался с подлостью. С ним можно было идти в разведку (да он ведь и служил в войну в разведке): не предаст и не струсит. И еще: Михаил Анчаров был безукоризненно честен. Друзья вспоминают, что он органически не пере­носил лжи, сам не врал никогда. В нем жил рыцарь - и это пленяло всех, кто знал Анчарова. Особенно женщин. Ведь он был еще и потрясающе красив настоящей муж­ской красотой...

И герои его - настоящие мужчины. Ох, как не хвата­ет сегодня таких героев! Как подменяются на экране и в литературе истинно мужские достоинства - рыцарство, отвага, ответственность - внешней брутальностью, лощеностью самца-потребителя. Эти два типа мужчины есть и в прозе Анчарова. Учитель физкультуры Петр Кириллович («Этот синий апрель»), который зарабатывал авторитет, демонстрируя мускулы, и сотрудник уголовного розыска Соколов. «И тогда Гошка понял, почему он перестал ходить на физкультуру. Просто он не ту силу искал. Не хотел физкультурой завоевывать жизненную безопасность, не хотел отличаться от Малины только мышцами и образова­нием, потому что это не спасет от Малины, и не успеешь оглянуться, как сам станешь Малиной и будешь давить слабого и улыбаться сильному, как ромашка. И Гошка по­нял со счастливой яростью, что спасение от Малины могло прийти только от Соколова, а не от Петра Кирилловича, потому что в Соколове была революция, святой бой, а в Петре Кирилловиче всего лишь вестерн, ковбойский бое­вик. Потому что у Петра Кирилловича и его учеников была сила для себя, а у Соколова и его учеников была сила для всех, а это всегда побеждает, хотя иногда от усталости кажется, что это не так» .

Современным мальчишкам почитать бы эти строки. Знать бы только, за что вести этот святой бой. Анчаров знал - за идеалы революции, в которую верил, за роди­ну. Но разве сегодня ценности поменялись? Продолжа­ется святой бой - против пошлости, цинизма, трусости, предательства...

Не хватает сегодня честного вдумчивого разговора с читателем, зрителем, слушателем. Ерунда, что после трудового дня хочется забыться пошлым телесериалом. Неправда! Человеку надо думать, надо чувствовать, надо периодически перетряхивать свою жизнь. Анчаров звал читателя и зрителя расшевелить собственную душу. Его герои - постоянно в напряженном поиске ответа на самые важные вопросы. Вопросы эти ставятся прямо и бескомпромиссно. И писатель вместе с читателем ищет ответ на эти вопросы. И находит.

О стиле

Анчаровская проза и песня ни на что ни похожа. Крепкая и высокая, нежная и летящая, насмешливо-балагурная и трагическая, с верой в человека. Строка у Анчарова густая, плотная, осязаемая, насыщенная мыслью, но лишенная занудства.

Говорят о трагизме творчества Анчарова. Но нач­нешь читать его стихи или слушать песню - и хлынет могучая волна, и поднимет, и наполнит сердце свежестью и уверенностью в близком счастье. Да, сквозь боль, утраты, страдание - к счастью, любви, Красоте. «Буфер бьется пятаком зеленым» - песня, написанная в 1941 году, когда Анчаров прощался с Москвой и любимой Благушей на долгие годы войны, прощался, может быть, навсегда. Но в этой песне нет мрачной безнадежности. И странно слышать строчку «завывают в поле эшелоны», потому что это как инородная деталь, непостижимым образом попавшая в песню надежды и веры. Она, эта песня, должна была бы придуматься в искрящиеся молодой радостью шестидесятые, а не в самый страшный год Великой вой­ны. Упрямая вера в счастье и Красоту, которая все равно победит. «Душу продал за бульвар осенний, за трамвайный гулкий ветерок. Ах вы сени, сени мои, сени - то­скливая радость горлу поперек». И вот ты бредешь под старыми липами где-нибудь по Гоголевскому бульвару, свободный и счастливый, слушая шорох опавшей листвы, шум автомобилей, перекличку детворы, и так просторно и светло... Вянет год, и выпивохи-ветры осень носят в парках за Москвой» . Да, эта песня - «Прощание с Москвой» - трагическая. Но написал ее мужественный и светлый человек. И эта его спокойная и твердая вера в лучшее вливается в уставшее и маловерное сердце читателя-слушателя. И одним счастливым человеком становится на земле больше.

Он был голосом своего поколения - поколения ран­них шестидесятников. Его стихи - поистине программа поколения. В них обобщен и опыт, и ценности. «Мы дети эпохи. Атомная копоть, рыдают оркестры на всех площа­дях...» («Песня про радость») «Мы не племя детей и не племя отцов, мы - цветы середины столетья» («Большая апрельская баллада»).

«О Боже, дай влиться в твои небеса!..»

- Почему же это я неверующий? - сказал Гош­ка. - Я верующий, только по-другому. И еще я верующий в человека.

М. Анчаров

Михаил Анчаров, как и многие представители его поколения, не был религиозным с точки зрения принад­лежности к определенной конфессии. «Мы по жизни брели - безбожники, мушкетеры и сорванцы» , - так мог сказать почти каждый представитель предвоенного поколения.

Он носил Бога в душе, хотя к церкви не испытывал особой любви. Но всегда любил Человека. И верил в него. И святость, по Анчарову, определяется не столько церковными канонами, сколько готовностью жертвовать собой ради другого. Вот и Святой Макарий, говорит Анчаров, потому святой, что защитил родину от татаро-монгольских полчищ. Михаил Анчаров не был верующим в привычном смысле этого слова. Но он был человеком веры, как точ­но определил другой писатель-шестидесятник, Виталий Коржиков, сущность - свою и своих друзей. Эта вера в человека и любовь к нему полностью соответствует хри­стианским представлениям. Вот почему шестидесятники были религиозны в самом высоком, сокровенном смысле этого слова.

И совсем не случайны, не для красного словца в пес­нях и прозе Анчарова появляются храмы, ангелы, святой Георгий и сам Спаситель. Шла в душе поэта большая и трудная работа, шел он к Истине. Шел своей дорогой, но в правильном направлении.

Сапер столетья

В четвертом классе Михаил познако­мился с Натальей Суриковой. Он зани­мал первую парту, она - последнюю. На уроках Миша часто сидел, повернув­шись спиной к учителям, чем их сильно раздражал, и неотрывно смотрел на На­талью. Многие учителя не любили его еще и за то, что он постоянно задавал вопросы и самостоятельно на них отве­чал. В девятых - десятых классах школы был создан драмкружок, который вел актер Театра имени Ермоловой Иван Иванович Соловьев. Наташа с Мишей участвовали в спектаклях этого кружка, и вся школа говорила об их отношени­ях. А еще он ходил в музыкальную шко­лу на класс рояля и детскую изостудию при ВЦСПС. Брат писал: «Рисование, живопись, краски, кисти, репродукции поселились у нас в доме с самого раннего моего детства. Когда Миша стал рисо­вать, не знаю, но его никто не приучал, это его толкало изнутри».

А потом началась война. И уже в ию­ле сорок первого появляется «Песня о моем друге-художнике», которую пели на всех фронтах, как, впрочем, и многие другие анчаровские песни. Мало кто знал, чьи они, их просто пели, считая своими, народными. Об авторской пес­не тогда еще никто и не думал.

В июле 1941-го Анчаров ушел из инс­титута и вместе с Юрием Ракино (ему и была посвящена песня о друге-худож­нике), соучеником по изостудии, подал заявление в райвоенкомат с просьбой зачислить добровольцем на фронт. Но по направлению райвоенкомата он сдал экзамены и поступил в Военный инсти­тут иностранных языков Красной ар­мии, где изучал китайский и японский. Институт он окончил в 1944-м и после этого служил военным переводчиком в Манчжурии, где шли бои с Квантуйской армией.

Когда фашисты подступали к Моск­ве, Михаил и Наталья поженились. В то время он был уже курсантом и смог от­править младшего брата Илью, свою маму, Наташу и ее маму в эвакуацию на Алтай.

В декабре 1946 Анчаров был отко­мандирован в Москву, позже вновь вернулся на Дальний Восток. В это же время у него родилась дочь Елена. В од­ном из интервью Анчаров рассказывал об этом периоде своей жизни: «Демобилизовался я осенью сорок седьмого года. Не отпускали, а я просто смер­тельно хотел учиться живописи. По ночам краски снились, стонал... Яна ра­боте портреты всех сослуживцев сде­лал, но, к сожалению, в институт их представить не мог, потому что фи­зиономии сослуживцев были не для по­каза. Но именно эти работы все реши­ли, когда встал вопрос отпускать меня или нет. Я зашел к начальству в огром­ный кабинет и увидел, что эти работы лежат на полу, а через них "журавля­ми" ходит всякое военное и граждан­ское начальство и какие-то художники, очевидно местные. Я сапоги надраил, стою ни жив ни мертв. Главный мне говорит: "Ведь подохнешь с голоду на гражданке-то...". 'Никак нет", - от­вечаю. Ну, ладно, отпустили...»

В 1948-м он поступил по конкурсу на живописное отделение ВГИКа. Зна­комство с Сельвинской, студенткой МГХИ, изменило его планы: после ме­сяца учебы во ВГИКе Анчаров перешел на факультет живописи Московского государственного художественного ин­ститута имени Сурикова. Через год пос­ле поступления в институт развелся с Натальей Суриковой.

Анчаров всегда поражал манерой пи­сать картины. Но, как это часто случает­ся, обучение классическим азам живо­писи свело на нет его индивидуальность. Вновь вкус к рисованию Михаил Лео­нидович почувствовал уже ближе к смерти, когда ему из-за практически по­терянного зрения это стало делать очень и очень трудно. Но сколько же радости он испытывал оттого, что снова нашел себя!

В 1953 он женился на Джое Афиноге­новой. В 1954 закончил МГХИ, в том же году была задумана и написана пьеса о Леонардо да Винчи, позднее включен­ная в роман «Дорога через хаос».

В 1955-1958 годах Анчаров учился на курсах киносценаристов, параллель­но работал референтом-сценаристом в сценарной мастерской при Сценарной студии Управления по производству фильмов Минкульта. Но это продолжа­лось недолго. В кругу друзей и знако­мых он часто исполнял свои песни. В 1959 году умерла его мама, а в 1962 году Анчаров в соавторстве с Василием Ак­сеновым и Александром Зархи напи­сал сценарий художественного кино­фильма «Мой младший брат». В начале 1960-х годов он написал «Балладу об от­носительности возраста», «МАЗ» и мно­гие другие песни. У него начались пер­вые публичные выступления со своими песнями и появились первые любитель­ские магнитофонные записи.

В соавторстве с Ю. Вышинским и Д. Афиногеновой Михаил пишет сцена­рий телефильма «Апассионата». Дома у писателя и кинодраматурга Анатолия Аграновского в присутствии Александра Галича он исполнил несколько собс­твенных песен. Магнитофонная запись этого вечера считается наиболее ран­ней из сохранившихся фонограмм Ми­хаила Анчарова и Александра Галича.

В 1963 году Анчаров развелся с Джоей Афиногеновой. Из воспоминаний Галины Аграновской: «Джоя с Мишей бывали у нас дома несколько раз, имы у них были один раз. Быт их был неустро­ен. Джоя ушла от Миши к их общему-другу, а Миша ушел в запой. Самое ужас­ное, что он оставался жить в Лавру­шинском, в одной квартире с молодоже­нами, - просто какое-то время ему де­ваться было некуда».

В 1960-х годах совместно с Аграновс­ким им был написан сценарий к кино­фильму «Незаменимые». В майском номере журнала «Москва» в 1965 году вышла повесть «Золотой дождь», а в ав­густе - сентябре журнал «Юность» на­печатал роман «Теория невероятности» с рисунками автора. В оба произведе­ния, как и во многие последующие, Ан­чаров включал свои стихи и песни. Чуть позже в альманахе «Фантастика - 65» опубликовали его фантастическую по­весть «Сода-солнце».

27 декабря 1966 года Анчаров был принят в Союз писателей СССР, а в из­дательстве «Молодая гвардия» вышла его первая книга «Теория невероятнос­ти». Вскоре по сценарию Анчарова и Аграновского был снят кинофильм «Иду искать». Тогда же Михаил Анча­ров познакомился с Мариной Пичугиной.

Из воспоминаний Галины Аграновс­кой: «Молодая, высокая, тоненькая блондинка с правильными чертами ли­ца. Видно было - Мишу обожает. Быва­ли мы у них в гостях несколько раз в но­вой квартире, на углу улицы Чехова и Садовой. Это уже был дом, семейный, ухоженный женской рукой. И на стене висел портрет Марины, Мишина рабо­та, красивый и похожий на хозяйку».

Но отношения с Мариной Пичугиной у Анчарова не сложились, позже он женился на Н. Поповой. В это время как раз шла работа над многосерийным телеспектаклем «День за днем», премьера которого состоялась 9 декабря 1971 го­да. Для этого спектакля .Анчаров написал песни «Стою на полустаночке...», «Я ночью шла по улице»... Музыку к этим песням написал Игорь Катаев. Тогда же Анчаров вновь развелся и женился на Ирине Биктеевой, от которой у него ро­дился сын Артем.

Ему многое прощали. Прощали то, что он часто забывал строчки из своих старых песен, не придавая им большого значения. Прощали его неизменную папиросу или трубку. Ему прощали все ради того, чтобы услышать новое откро­вение; будь то трилогия «Самшитовый лес» или предшественник заполонив­ших ныне телеэкраны «мыльных опер» нашумевший телесериал «День за днем». Анчаров мог продолжать его сце­нарий до бесконечности, телевизион­щики просто умоляли Михаила Леонидовича об этом. Но надоело, и бросил. А ведь вся страна каждый вечер спешила к телевизорам, чтобы увидеть, как жи­вут в простой московской коммуналке герои его произведения.

Многие песни Анчарова входили в репертуар Высоцкого. Пожалуй, наибо­лее известны «Баллада о парашютах», «Большая апрельская баллада», «Песня про органиста, который в концерте Ал­лы Соленковой заполнял паузы, пока певица отдыхала» («Маленький орга­нист»), «Песенка про психа из больницы имени Ганнушкина, который не отда­вал санитарам свою пограничную фу­ражку». Авторство этих песен, естест­венно, приписывалось Владимиру Вы­соцкому, с которым Анчаров был дру­жен. Высоцкий же называл Михаила Леонидовича своим учителем.

Анчарова незаслуженно мало изда­вали при жизни. О нем часто забывали при раздаче лавров. Но не замечать его не могли, потому что Анчаров - это це­лая эпоха, огромный малоисследован­ный пласт в развитии поколений 1960-1980-х годов.

В одной из наших бесед Булат Окуд­жава на вопрос, кого бы он поставил у истоков авторской песни, не задумы­ваясь, ответил: «До меня был Визбор и был Анчаров». А популярный бард Ва­дим Егоров рассказывал, что в годы студенчества его настольной книгой была анчаровская «Теория невероят­ности». «Изумительный и недооценен­ный писатель, - говорит Егоров. - Вообще у него поразительная судьба талантливейшего человека. Он был талантлив во всем, прекрасно рисовал, писал, пел, сочинял стихи. Ему все уда­валось легко. Он был кумиром. А сейчас его почти не помнят. Хотя потихо­нечку к нему начал просыпаться инте­рес, так же как к Довлатову».

Писатель, драматург, живописец, пе­реводчик, сценарист, фантаст, либрет­тист - Анчаров всегда и во всем был первым. Талант так и бил из него фонта­нами идей, которые тут же подхватыва­ли другие. А он, удовлетворенный сде­ланным или остыв, занимался уже дру­гим делом, и оно получалось у него так, что вызывало зависть и у друзей, и у врагов. Критика его никогда не задева­ла, зато сам он был к себе максимально строг. В одном интервью говорил: «У ме­ня в искусстве один-единственный со­перник - я сам. ...Мне в основном нужен контакт с бумагой и два-три человека. Проверил и пошел дальше. Мне доста­точно самооценки и оценки недалеко от меня отстоящих людей».

Анчаров был слишком жаден до творчества, его интересовало в искусст­ве все, он начинал и остывал, не добира­ясь до самых вершин. А после смерти прошла волна вечеров памяти. О нем снова заговорили, появилась толпа «близких друзей»... Все, как обычно. А он просто был и остался «сапером сто­летья» из своей «Большой апрельской баллады», сапером, проложившим нам дорогу в мечту.

Анчаров скончался 11 июля 1990 го­да. Урна с прахом захоронена в колум­барии Нового Донского кладбища в Москве.

Постскриптум

В романе «Самшитовый лес» Анчаров говорит: «Во всем, что вы прочли, не ищите логику протокола, а только логику песни. Плоха она или хороша, но я старался петь ее своим голосом» .

Я люблю и смеюсь,

Ни о чем не жалею.

Я сражался и жил,

Как умел - по мечте.

Ты прости, если лучше

Сказать не умею.

Припадаю, Россия,

К твоей красоте!

Символы в творчестве Михаила Анчарова

Проза и песенное творчество Михаила Анчарова были широко известны при его жизни, но позже его на­следию не уделялось должного внимания. Сегодня его имя известно только определенной части поколения «оттепе­ли» и любителям советской бардовской песни.

Такая «забытость», скорее всего, обусловлена само­довлеющим характером самого писателя - Анчаров не стремился к общественному признанию и не занимался саморекламой. Немалую роль сыграла и смена государ­ственного строя и, как следствие, изменение вкусов и за­просов читающей публики и телевизионной аудитории.

Каждый значимый художник высказывает оригиналь­ные суждения относительно центральных философских и эстетических тем, в скрытой или явной форме выражая собственное мировоззрение и мироощущение. Это от­носится и к Михаилу Анчарову, который умел в художе­ственной форме предложить конструктивные решения жизненно важных проблем. Символ Атлантиды - «по­тонувшего золотого царства» - важнейшая идеализа­ция для Анчарова-мыслителя. Атлантида появляется, по меньшей мере, в четырех его романах и повестях: «Теория невероятности» (1960-1964), «Золотой дождь» (1964-1965), «Этот синий апрель» (1964-1966), «Самшитовый лес» (1964-1979). Именно эти тексты образуют пер­вую условную «трилогию» в анчаровской прозе. Три ее главных персонажа, «три мушкетера» - физик Алексей Аносов, художник Костя Якушев и поэт Гошка Панфилов (каждый из них - одна из ипостасей самого Анчарова), впервые появляются и раскрываются здесь как главные герои. Роман «Самшитовый лес», как и другие поздние произведения (например, «Дорога через хаос», «Как пти­ца Гаруда»), отличается масштабностью и философской глубиной, и Атлантида становится здесь объектом «на­учного» исследования. Проблемой Атлантиды в романе увлечены персонажи: археолог и тайный «атлантолог» Аркадий Максимович находит древний документ, пове­ствующий об Атлантиде, а позже, в ходе научной дискус­сии, главный герой романа Сапожников доказывает, что материк был реальностью и только его существование и последующим исчезновением объясняются многие за­гадки и неувязки в истории и палеонтологии.

Атлантида имеет богатую историю в мировой куль­туре: образ затонувшего континента стал рабочим для многих поколений писателей, художников, драматургов кинорежиссеров. Еще Платон в своих диалогах («Тимей» и «Критий») пытается изобразить антиутопию, противопо­ставив Атлантиду Афинам, а атлантов как пример алчности и гордыни афинянам - почти идеальным добродетель­ным мудрецам. Однако наперекор первоначальному за­мыслу Платон создает притягательный образ роскошной и могучей державы. В художественной культуре Атлантида осталась как идеализация, периодически возникающая судя по всему, от неполной удовлетворенности людей со­циальной жизнью. В одних случаях Атлантида - вымыш­ленный образец для конструирования альтернатив-моделей общества, в других - образ-средство эскапизма, ухода в воображаемую реальность.

На протяжении последних полутора веков в увлече­нии «затонувшим материком» можно выделить по крайней мере три периода:

• вторая половина XIX - первая половина XX века (в так называемой эзотерической литературе и в ху­дожественной культуре);

• со второй половины XX века до 1990-х годов, частично по нынешнее время (в рамках естественных наук);

• с 1990-х годов по нынешнее время (в эзотерической околонаучной и псевдонаучной литературе).

Обращаясь к детско-юношескому кругу чтения Ми­хаила Анчарова, его младший брат, Илья Леонидович, называет такие произведения, как «Деревянные актеры», «Дом веселых нищих», «Айвенго», «Три мушкетера», «Ге­рой нашего времени», «Аэлита». А среди авторов Ильфа и Петрова, Грина, Бабеля, Хемингуэя, Маяковского.

«Княжна Мэри, потом Ассоль, потом Аэлита - имена этих книжных девушек были как ступеньки горы, ведущие от курортного балагана к чистой вершине» [4, с. 204]. Молодой Анчаров вполне мог читать романы Беляева «По­следний человек из Атлантиды» и «Человек-амфибия», а вот о прочтении им самого известного и тиражируемого в 20-30-е годы романа Алексея Толстого «Аэлита» можно говорить определенно.

Такие идеализации, как Атлантида и образ Аэлиты занимают важное место в отношении Михаила Анчарова к миру, выраженному в художественной форме. Мож­но выделить два пути формирования мировоззрения: рационально-логический, системный и образный, кон­тингентный.

Первый используется в научной работе: изучение существенной информации по интересующему предмету; выбор чтения - целенаправленный. Второй,.более харак­терный для искусства, также может быть описан системно: здесь оперируют образами, выбор которых может быть бессознательным; круг чтения не отличается видимой упорядоченностью, а предмет домысливается, так как знания о нем далеки от строгой рациональности.

Можно предположить, что мировоззренческая систе­ма Анчарова создается как по первому, системному, пути с привлечением второго, контингентного, в качестве худо­жественной манеры и способа представления значимых для него тем, для чего автор выбирает наиболее эффект­ные и сильные образы и средства работы с ними. Такие художественные ходы придают образному строю характер рационально-логической системы, тем более что автору свойственна конструктивная, гуманистическая мировоз­зренческая позиция, предполагающая рефлексивное от­ношение к действительности. Специфика анчаровских текстов состоит в том, что каждый из них одновременно представляет собой художественный текст и теорию его построения. Анчаров показывает читателю, какими сред­ствами он создает произведение непосредственно на глазах читателя. Например, философское рассуждение в тексте есть одновременно его составная часть и место (и средство) его дальнейшего конструирования.

Интересно проследить, в каком контексте появляется упоминание об Атлантиде в таких анчаровских произ­ведениях, как «Теория невероятности» (1960-1964), «Золотой дождь» (1964-1965), «Этот синий апрель» (1964-1966).

Повесть «Теория невероятности», открывающая сборник произведений Анчарова, изданный «Советской Россией» в 1973 году, написана в стилистике магиче­ского реализма, для которого характерно внимание к непознанному. Теория невероятности, которую посту­лирует Анчаров через главного героя - физика Алешу Аносова, - это обратная сторона теории вероятностей. Формально события повести происходят вполне в со­гласии с этой теорией, и только остраненное авторское восприятие этих событий представляет их как невероят­ность, что позволяет говорить о приемах деконструкции в анчаровской прозе.

Повесть «Золотой дождь» фокусирует внимание на другом герое - художнике Косте Якушеве, персонаже который позже получит неожиданное и мощное развитие в телесериале «День за днем». Становление художника (естественно, отчасти автобиографическое) сопровождается таким количеством рассуждений (но не отступлений) теоретического характера, что о повести можно говорить, как о личном анчаровском манифесте художественного творчества.

В повести «Этот синий апрель» читатель наблюдает становление личности и мировосприятия поэта Гошки Панфилова. Выходки юного Памфилия - это торжество деконструкции. Взрослеющий герой непрестанно ведет игру на чужом поле, где роль дерридеанского Господина исполняет мещанская мораль. Игра еще не взрослая и не серьезная, а только формируется в сознании Гошкиных сверстников, на которых он так не похож, но уже осознается обеими сторонами.

Все главные герои Анчарова находятся на пути к сверхчеловеку в особом авторском понимании, хотя он и открещивается от привычного значения этого слова. Вот отрывок из повести, посвященный начальнику десанта, в котором служит Якушев:

«Он закуривает две сигареты сразу. Он не собирается протянуть мне одну. Он просто курит две сигареты сразу. Вот он какой, мой генерал, начальник десанта.

Не нам, мальчишкам, чета. Он имеет право на индивиду­альные повадки - две сигареты во рту, двойная порция дыма - и это не рисовка. Судьба отпустила ему две порции жизни. Переделки, в которых он побывал, можно увидеть только в страшном сне. Мы против него - мякоть. Он - из бессмертных, из асов, сверхчеловек... Стоп. Это уже попахивает. К сверхчеловекам я отношусь плохо».

«Если воспитатель не Макаренко, он - хреновый воспитатель, если повар под конец жизни не составит книжку рецептов - это не повар. Все должно быть пер­вый сорт, - утверждает генерал. - Поэтому у порядочного человека жизнь это десант. У каждого - свой». «А если искусство не десант за красотой, то на черта оно нужно?»

Эта сверхтребовательность к себе и окружающему со­циуму присуща анчаровским персонажам. Она и есть глав­ное средство постоянного личностного роста, в состоянии которого они находятся и который автор пропагандирует. Каждый человек должен быть художником (поэтом) в своей области, тем более художник по профессии:

«Братцы, мы все художники. Мы видели жизнь и ви­дели смерть. Мы видели смерть. На обледенелом шоссе валялся, по-видимому, труп немца. ''По-видимому", по­тому что по нему в горячке прошли танки и превратили его в огромное пятно. Головной "форд" остановился, и командир приказал убрать это. Когда это оторвали от об­леденелого шоссе, то у обочины встал на миг лист ледяной фанеры, сохранивший облик бегущего на Москву немца, и профиль кричал.

Братцы, мы же все - художники. Мы же написали огромную жизнь, и наша картина висит в Эрмитаже. Там, на постели, приподнявшись на локте, лежит обнажен­ная женщина. Солнце бьет наискосок, и золотое тело ее просвечивает. Она не так уж хороша сама по себе, эта царская дочь, но ее чуть вульгарное, как у самой жиз­ни, лицо наполнено ожиданием. И старуха, у которой на лице написано, что она знает все, отдергивает тяжелый бархатный полог и впускает золотой дождь. Рембрандт наша фамилия.

Это было давно, может быть, во времена Атлантиды, а может, это еще произойдет, когда мы встретимся с жите­лями антимира. Но это сейчас и каждый день происходит в картине Эрмитажа и, следовательно, в жизни. Потому что художник (а мы все художники) придуман для того, чтобы прийти в жизнь золотым дождем, и старуха смерть вынуждена откинуть вишневый полог».

Так заканчивается «Золотой дождь», так выглядит контекст, в котором единственный раз в повести упоми­нается Атлантида.

В сравнении со всей остальной советской литера­турой того периода, значение Атлантиды в разбираемых анчаровских вещах много выше - символ. Атлантида - отнесенный в прошлое (на двенадцать тысяч лет назад) золотой век творчества человечества, век поэтов и ху­дожников. Это очень хорошо видно в отрывке из повести «Этот синий апрель»:

«Это была курортная гора, и до самой вершины ее опоясывали витки каменной дороги. Но все-таки в ней было что-то лермонтовское, гусарское. Черкешенку здесь, конечно, не встретишь, но Гошка не удивился, если бы, ка­саясь камней осторожным зонтиком, по дорожке прошла княжна Мэри. Гошка долго не мог понять Печорина. Ему казалось, что можно влюбиться даже в печальный звон ее имени - княжна Мэри.

Просто Гошка не знал тогда, что вступает на опасный путь лирики, не знал еще, что все клетки его, вся кровь, доставшаяся ему в наследство от тысяч медленных поко­лений, от веков, уходящих к Атлантиде, которая хотя и уто­нула в считанные незапамятные часы, но все равно была, что тысячи веков его наследства уготовили ему тоску по встрече - и не с супругой даже, и не с возлюбленной, а с подругой».

Здесь речь идет едва ли не о генетической памяти, о наследственной предрасположенности к поэзии в самом широком смысле, о наследственности, уходящей именно к Атлантиде как самой древней цивилизации, которая ассоциируется с золотым веком человечества.

«Поэтому можно предположить, что золотой век дей­ствительно существовал. Счастливый исторический мо­мент, когда закладывалось зерно общества. Но так было до той поры, пока нехитрые потребности не превышали возможностей. Как только начали исчерпываться есте­ственные возможности проще, когда пищи стало не хва­тать для всех, - началась эволюция общества от родового строя до государства. Это был рост мучительный, как рост стебля в дурную погоду, потому что индивиды вступали в самые различные общественные комбинации, чтобы спа­сти себя и своих близких. Потому что жила память о зо­лотом веке, который постепенно переносился в будущее, а с отчаяния даже - в загробный мир. Но обнаружилась странная вещь. Оказалось, что мозг человека, помимо сообразительности, то есть способности к абстрактному мышлению и логике, обладает еще одним странным каче­ством. При каких-то неизученных и неуследимых условиях он способен к акту творчества, о механизме которого я уже высказывал догадку: это непосредственное осозна­ние законов и их возможных комбинаций для создания ценностей, не имеющих прецедентов в природе. Я не знаю, нужна ли для этого мутация вида или достаточно внутривидового изменения, чтобы произошел скачок, равный осознанию человеком своей способности мыслить отвлеченно. Я знаю только одно. Что если сейчас бывают моменты творчества и это самые счастливые для человека моменты, когда он на мгновение вступает в гармонию с собой, с миром и с законами, им управляющими, то только нехватка какого-то последнего условия мешает ему жить в этой гармонии все время. Но если есть предпосылки, то, значит, есть надежда на реализацию, а значит, опять возможен золотой век, где человечество будет в состоя­нии охватить сущность необходимых для него явлений. Мы идем к этому. Массовидность творчества говорит об этом. Нужен какой-то последний толчок. Наука должна найти его. Поэзия должна создавать предпосылки для счастливой встречи с ним. Мы сейчас люди стебля, но уже завязывается зерно».

Вот что такое золотой век человечества по Анчарову, как он рассуждает о нем через Гошку Панфилова в пове­сти «Сода-солнце».

Человечество движется от одного золотого века к другому, находится между ними, и только активация гене­тической памяти о наших предках из царства Атлантиды, «которая хотя и утонула в считанные незапамятные часы, но все равно была», только личностный рост, превра­щающий каждого человека в поэта, художника в высоком смысле, приближает следующий золотой век. Его повто­рение «может <...> еще произойдет, когда мы встретимся с жителями антимира».

Встречающиеся в этих цитатах обороты «может», «можно предположить» говорят о том, что это художе­ственная реконструкция понятия «золотой век», от­носящаяся и к прошлому, и к будущему. Но эта рекон­струкция - единственное анчаровское объяснение существования акта творчества, в момент которого «наш мозг и физиологически и энергетически сложнее нашего обычного мозга», а проблема творчества - одна из важнейших среди тех, что Анчаров решал в своих произведениях.

Золотой век человечества, по Анчарову, должен быть неразрывно связан с расцветом искусств. Один идеал, не­сомненно, должен предполагать существование другого. С описания грез о нем (хотя Памфилию-ребенку пока и непонятно, что это грезы именно о золотом веке) начи­нается «Этот синий апрель»:

«...Туда же в сторону ворот глядел Панфилов, по прозвищу Памфилий. А было ему тогда девять лет, и его била и раздирала благушинская дворовая весна, ее запа­хи и страсти, и пустыри с полынью и патронными гильза­ми - их роняли обозы с утильсырьем. Его вела, оглохшего от песен, благушинская неожиданная судьба, и сиреневый дым Атлантиды заволакивал ему глаза.

Атлантида... Он услышал про нее из черного дис­ка репродуктора, что стоял на отцовском столе рядом с пепельницей из резного мыльного камня, купленной в двадцатые шальные годы для красоты жизни. Гошка всег­да слушал радио, уткнувшись носом в черную картонную ночь репродуктора, и все передачи были для него ночные. Он услышал однажды конец передачи о том, что потонуло царство. Золотое царство потонуло двенадцать тысяч лет назад, и он услышал слово "Атлантида". Он не знал тогда, что это на всю жизнь, но почему-то заплакал. Оттого, на­верно, что ему всегда доставались только концы передам или начала, обрывки тайны и предвкушения, и ничего не давалось в руки целиком, и оставалось только изматываю­щее волнение. И теперь он стоял маленький впереди всех и смотрел на ворота».

В самом начале повести «Теория невероятности» совсем маленькому Алеше Аносову рассказывается очень красивая история о простой красоте. Рассказывает ее знаменитый благушинский дед, мастеривший деревянных коней. Смысл ее заключается в том, что рассказчик встре­тил олицетворение красоты в образе одинокой странни­цы, которая, предварительно испытав рассказчика, «взяла его в помощники», подсказав ему, что у него «талант ко­ней золотых лелеять». Через годы дед даже добивается международных успехов на этом поприще. Этот «сказ о простой красоте» Анчаров также переписал в «Песню про деда-игрушечника». Ближе к концу повести, когда Аносов уже взрослый мужчина, изобретатель, состоявшаяся лич­ность, эта история получает свое логическое оправдание и завершение: «Мы были трое бродяг. Днем нас не отличишь от тысяч других людей, которые стройными рядами мчат­ся к месту своей службы или летят с оной к своим семи-двенадцатиэтажным хижинам. Увидев нас в потоке на эскала­торе, так и хотелось крикнуть нам: "Эй, служивые!" И никто из прохожих не знал, что по вечерам и по ночам мы были бродягами, которые встретились у камня, стоящего на пере­путье трех дорог, и разошлись в три стороны искать долю. Если еще учесть, что я подъехал к перепутью на деревянном коне, то сходство наше с витязями было почти полное. Мы встретились однажды на переходе у метро "Площадь Революции", и каждый узнал другого потому, что у каждого в руках был номер старой "Вечерки", сложенной вчетверо и у каждого красным карандашом была обведена одна и та же статья. Не сговариваясь, мы вылезли из метро и подня­лись на крышу гостиницы "Москва". Мы уселись за столик в ресторане "Птичий полет" возле проволочной сетки мешавшей нам разглядывать такой прекрасный вид, откры­вающийся нам с птичьего полета, и выпили шампанского за встречу. В старой "Вечерке" было напечатано сообщение с том, что где-то в Юго-Западной Африке отыскали скульпту­ру, сделанную из базальта - голова молодой женщины с широко открытыми глазами. И когда новейшими методами установили возраст скульптуры, то оказалось, что ей две­надцать тысяч лет.

Я не успел рассказать Кате, как на следующий день после встречи в университете дед позвонил мне по теле­фону и велел срочно приехать - дело есть. Я не приехал потому, что был занят - начиналась эра спутников, и некогда мне было праздновать международные успехи дедовых коней. А когда через несколько месяцев я вернулся с испытаний одной своей схемы, я дома под дверью нашел пакет со старой "Вечеркой" и с письмом деда, где было написано, что лицо этой скульптуры здорово похоже на лицо той женщины из дедовой сказки о простой красоте, которую он встретил в незапамятные времена ночью, в снегу, на старой Благуше».

У каждого из персонажей - своя версия о том, что представляет собой эта голова женщины: обобщенный символ красоты (Костя Якушев), женщина, прилетевшая из космоса двенадцать тысяч лет назад (Алеша Аносов), женщина, умершая двенадцать тысяч лет назад (Гошка Панфилов). И хотя здесь не упомянут образ Атлантиды, называется своего рода пароль: «двенадцать тысяч лет», с которым неизбежно соотносит падение Атлантиды внимательный читатель Анчарова. Поэтому загадочная женская голова из базальта - пусть это обобщенный образ или портрет реальной женщины - произведение эпохи Атлантиды, а по умолчанию, золотого века человечества, когда были созданы самые выдающиеся произведения искусства (а самые выдающиеся произведения - это всегда самые выдающиеся обобщения). Один идеал и его реконструкция предполагают существование и реконструкцию другого, и поэтому там, где имеет место идеал золотого века, там по оглашению или по умолчанию присутствует и идеал красоты, выражаемый чаще всего в образе женщины, генети­чески связанный с понятием «вечной женственности». Аэ­лита - такой символ, созданный Толстым и подхваченный Анчаровым по общности интенций двух писателей. Всякий человек, который стремится стать художником (личностью в анчаровском понимании), прикасается к идеалу и соуча­ствует в создании его нового облика.

Вся эта система - грандиозное целеполагание для человечества, генетически связанное с личностным от­ношением художника к категории времени. Очевидно, что Анчаров ориентирован прежде всего на будущее, и в этом, по выражению Ю. Ревича, его «литературный коммунизм», совпадение с господствовавшей идеологией в ее лучшем проявлении. Эту анчаровскую ориентацию на будущее своеобразно иллюстрирует диалог двух персонажей в первой же серии телефильма «День за днем». Передовик производства Виктор Баныкин поучает парня по прозвищу Толич, из которого до поры не выходит ничего толкового: «- Не голодал он, видите ли, поэтому паскуда. А я вот всю жизнь не воевал, я еще маленький был. А Ко­стя Якушев - он революции не делал. Он вообще еще тогда не родился. Все где-нибудь не участвовали, ну и что, из-за этого надо паскудой быть? Ну ты же не в ре­сторане: "Дайте жалобную книгу, меня не в ту жизнь уродили!" Никто нам эту жизнь не предоставлял! Жили как умели, справлялись с теми ситуациями, в которые нас жизнь ставила. И ты будешь делать то же самое, и твои дети то же самое, и так далее. - Пока не наступит рай земной. - Да, пока не наступит рай земной! - Как он выглядит, этот рай? - Мне вот достаточно знать, чего в нем не может быть. - Например? - Да сам знаешь, не маленький. Вранья не может быть. Боли не может быть. Корысти, зависти, злобы, эксплуатации, расизма, ну что, еще продолжать? Паразитов вот не может быть, как ты, на­пример. - А смерти? - Придумают что-нибудь, и смерти не будет. - А вот ученые говорят, что смерть будет всег­да. - А это те, которые испугались! Вот как ты, например: сдрейфил и визжишь <...> Визжишь со страху, потому что не знаешь, зачем работаешь. Ну и что, что не знаешь? Если не трус - узнай. Лоб расшиби, а узнай! У станка стой, картины рисуй - это без разницы! Человек - это рабочий. Кто не работает, тот вообще не человек! - Да, работа! Может, работа не нужна будет, ее машины будут делать. - Нуда, не нужна! Работа человека из обезьяны сделала, человеком и держит! Работа это хребет».

Образ Атлантиды десятки раз эксплуатировался и после Анчарова, но пока в культуре нет таких же масштаб­ных его переосмыслений: он не поднимается до уровня высших ценностей и встречается преимущественно в не­качественных продуктах массовой культуры. За последние несколько десятков лет только Анчаров вернул ему статус универсального символа. Приближать новый золотой век, «рай земной» - вот задача художника и личности (в анчаровском понимании это одно и то же). Анчаров обратился к универсальной утопической идее Атлантиды, сыгравшей в европейской культуре последних двухсот лет значительную роль. Как художник и мыслитель, он заново предложил оригинальное осмысление этого символа, на­полнив его содержанием собственного, последовательно гуманистического и идеалистического мировоззрения. Анчаровская система взглядов актуальна и в наше время в силу своего конструктивного и гуманистического характе­ра. И символ далекой Атлантиды, «которая хотя и утонула в считанные незапамятные часы, но все равно была», служит ориентиром для читателя, далеким, но осязаемым золотым веком, который следует воссоздавать, посвящая этому жизнь. Сама история образа «потонувшего царства» дает основание полагать, что серьезные писатели и мыс­лители к нему еще вернутся.

Произведения Михаила Анчарова, имеющиеся в Библиотечной информационной системе г. Кургана:

1. Анчаров, Михаил Леонидович. Самшитовый лес : роман, повести / Михаил Анчаров. - Москва : АСТ-ПРЕСС, 1994. - 382, [2] с. : ил. - (Новая русская классика).

2. Анчаров, Михаил Леонидович. Приглашение на праздник : романы и повести / Михаил Анчаров ; предисловие автора. - Москва : Художественная литература, 1986. - 558, [2] с.

3. Анчаров, Михаил Леонидович. Записки странствующего энтузиаста : роман / Михаил Анчаров ; худож. А. Озеревская, А. Яковлев. - Москва : Молодая гвардия, 1988. - 334, [2] с. : ил.

4. Антология бардовской песни : 100 бардов, 600 песен / авт.-сост. Р. Шипов. - Москва : ЭКСМО, 2005. - 895, [1] с. : ил.

Литература о жизни и творчестве Михаила Анчарова:

1. Фочкин, О. Сапер столетья / О. Фокин // Читаем вместе. - 2013. - № 3. - С. 46-47.

2. Моисеев, О. А. Символы в творчестве Михаила Анчарова / О. А. Моисеев // Обсерватория культуры. - 2012. - № 2. - С. 78-83.

3. Богатырева, Н. Ю. Логика песни / Н. Ю. Богатырева // Обсерватория культуры. - 2011. - № 2. - С. 97-103.

4. Богатырева, Н. Самые смелые люди - поэты / Н. Богатырева // Читаем вместе. - 2010. - № 10. - С. 36.

5. Городницкий, А. Ты, припомни, Россия, как все это было / А. Городницкий // Литературная газета. - 2003. - № 13. - С. 7.

6. Мы саперы столетья… // Советская библиография. - 1989. - № 3. - С. 28.

Составитель: главный библиограф Пахорукова В. А.