Версия для печати

Русский ум, достигший полного совершенства (к 250-летию со дня рождения И. А. Крылова)

Библиографическое пособие. Курган. 2019

Один старый ленинградец вспоминал, как в июне 1944 года он шел через Летний сад и увидел, как с памятника Крылову рабочие снимают деревянный футляр, под которым баснописец сидел с осени 1941 года. «Рядом бегали дети в венках из одуванчиков. На крыловском халате играли солнечные блики. Я всю войну не плакал, а тут...»

Кажется, что Иван Андреевич Крылов всегда был не только в нашей литературе, но и в русской жизни.

Благодушный толстяк, дедушка Крылов – как же он забавлял нас в начальной школе своими баснями о зверушках! Разве мы могли догадаться, что за масками зверей прячутся самые несимпатичные стороны грешной человеческой души?

Крылов был не только мудрый, но добрый, чистый человек. Не напиши Иван Андреевич свои 236 басен – он и без них остался бы в истории русской словесности. Ведь, быть может, лучшее произведение Крылова – это жизнь Ивана Андреевича. Причем к его написанию он не приложил никаких усилий. Жил, почти не сдвигаясь с места. Не попадал в приключения, не сидел в темнице, не стрелялся на дуэлях и крайне неохотно волочился за барышнями.

Казалось бы, и рассказать-то об Иване Андреевиче нечего.

Иван Андреевич Крылов (1769-1844). Стоит произнести это имя, как в памяти возникают яркие образы животных с человеческими характерами – плутов и лицемеров, лжецов и правдолюбцев, глупцов и умников. Минуло 250 лет, а «басенные формулы» Крылова, такие как: «у сильного всегда бессильный виноват», «таланты истинны за критику не злятся», не устарели. Так в чем же секрет долголетия всех крыловских миниатюр?

Чтобы ответить на этот вопрос, давайте «подсмотрим» обстоятельства жизни писателя. Именно, «подсмотрим»! Дело в том, что Крылов не оставил после себя ни одной автобиографической строчки. Незадолго до смерти ему прислали корректуру биографического словаря, дабы писатель исправил неточности в статье о себе, Крылов отмахнулся: «Пусть пишут, что хотят!». Такая небрежность привела к тому, что мы располагаем лишь косвенными свидетельствами жизни Ивана Андреевича. Как правило, это воспоминания друзей писателя, видных литераторов: В. Г. Белинского, П. А. Вяземского, А. С. Пушкина, Н. И. Гнедича... Произведения Крылова, особенно басни, за которыми стоят реальные факты, события, люди, также стали надежным источником сведений о писателе.

И. А. Крылов... рослый, крепкий, сильный человек, с веселым нравом и спокойным характером, ко всему отличный рисовальщик, скрипач, математик, легко овладевший несколькими языками, сам строил свою судьбу. Но ее удары еще в раннем детстве обрушились на будущего писателя.

Когда Иван Андреевич Крылов был маленьким

Когда великий русский баснописец Иван Андреевич Крылов был маленьким, никто, конечно, не догадывался, что он будет сидеть в самом центре Северной столицы, в городе Петербурге, посреди Летнего сада, в виде бронзового памятника. А вокруг него барон и скульптор Пётр Карлович Клодт разместит таких же бронзовых мартышку, осла, ягнёнка, ворону, лисицу и кое-каких других героев знаменитых басен.

Отец Крылова; простой солдат сумел выслужиться в офицеры. С утра до вечера на плацу, на утоптанной земляной площадке он учил молодых солдат-новобранцев воинским приёмам. Маленький Иван Адреевич прохаживался поблизости с мамой. Мама крепко держала сына за руку, потому что было ему тогда три года. А когда однажды началось восстание Пугачёва, отцу, Андрею Прохоровичу Крылову, дали звание капитана и отправили на войну против мятежных крестьян и казаков. Отец посадил в крытую телегу-кибитку жену и маленького сына и отправился на Урал воевать.

Андрей Прохорович так отважно защищал свою крепость, что Емельян Пугачёв, который мечтал вместе со своим войском взять её штурмом, приговорил к смерти не только самого капитана, но даже его жену и четырёхлетнего Ивана Андреевича.

Маленький Иван Андреевич укрывался в это время за стенами другой крепости, побольше. Её называли город Оренбург. Сначала генерал, который руководил обороной Оренбурга, успокаивал горожан и обещал переловить восставших капканами. Но казаки в капканы почему-то не попадались, они ездили вокруг стен верхом и громко грозились повесить всех, кто не сдастся. А уж жену и сына капитана Крылова обязательно. Однажды, когда маленький Крылов вышел во двор, пугачёвцы начали стрелять из пушек и под ноги ему бухнулось с неба огромное чугунное ядро, потом второе, третье. Ядра ударялись о землю так сильно, что кругом всё вздрагивало, а одно ядро, упав, долго ещё продолжало крутиться. Маленький Крылов не испугался этой бомбардировки, но тут из дома выскочила его мама, запричитала, схватила сына на руки и утащила в погреб.

Спустя много лет великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин долго расспрашивал старого Крылова про то, как он в детстве жил в осаждённом, городе. Крылов ему рассказывал и про себя и про отца. И многие считают что герой «Капитанской дочки» капитан Миронов получился похожим на капитана Андрея Прохоровича Крылова,

Пугачёву не удалось до них добраться, его, как известно, самого взяли в плен, посадили в железную клетку и повезли в Москву.

А капитана Крылова после победы перевели в город Тверь, с воинской службы в штатскую. Стал он теперь городским чиновником, но по вечерам, когда вспоминал боевые дни, хватал свою старую саблю и колол ею лучину для растопки печи.

Сундук с книгами

И всё-таки простого неграмотного солдата офицером не сделали бы. Андрей Прохорович хотя и не учился разным премудростям, но книги очень любил и возил их за собой с места на место в тяжёлом сундуке, который по углам был обит железом.

Вечерами, когда не было других дел, а в окна светило летнее солнце, отец доставал большой медный ключ, распахивал сундук и вынимал оттуда тяжёлые в потёртых кожаных переплётах книги. Книги были большие и занимали на столе много места. Андрей Прохорович всего несколько раз показал маленькому Крылову, как складывать в слова буквы, и сын тут же выучился читать. Отец берёг книги, потому что стоили они дорого, но иногда доверял посмотреть в них картинки и прочитать хотя бы страницу. Больше всего маленькому Крылову понравилось читать басни Эзопа в переводе «секретаря Российской академии наук Волчкова». Он даже наизусть выучил многие басни и с удовольствием рассказывал их то маме, то своей бабушке Матрёне, потому что обе они едва умели читать.

«Ладно складывает, - удивлялась бабушка. – Только почему кличка у него такая – Эзоп? Или он другой веры? По-христиански так человека не зовут».

«Эзоп жил давно, до Рождества Христова, - важно объяснял маленький Иван Андреевич. – И писал истории будто про зверей, а на самом деле о людях».

А мама, хоть и не очень грамотная, но мудрая, послушав басни в исполнении сына, поняла, что пора думать о его образовании.

«Хорошо бы Ванюшу приставить к наукам, вон какой он у нас умница!» – попросила она мужа.

И Андрей Прохорович вспомнил, что у богатого помещика Львова тоже растут два мальчика и он недавно выписал гувернёра из Франции.

«Что ж, приводите сына ко мне, втроём учиться веселее», - сказал помещик.

А у маленького Ивана Андреевича и так было много дел. С утра он носил воду из колодца. Потом готовил корм поросёнку и курам. Потом бегал на базар послушать игру знакомого скрипача синьора Луиджи. Потом бегал на берег Волги побороться со знакомыми мальчишками. Потом прибегал домой, и там ему наливали миску горячих щей.

Но теперь это прекрасное время кончилось, его одели в самую лучшую одежду, отец взял за руку, повёл в богатый дом.

«Внимательно слушай учителя, - наставлял отец по дороге, - учитель станет учить тебя приличным манерам, французскому языку, а ещё математике, географии, истории и прочим премудростям, которым сам я так и не выучился».

Но это только мама да бабушка считали одежду маленького Крылова самой лучшей, когда же в доме помещика навстречу им выбежали два мальчика в бархатных костюмчиках, он даже попятился от удивления.

«Ух, какая на вас одежда! – восхитился он. – Я думал, в такой только цари ходят! А я зато умею зверей из Эзоповых басен изображать!»

Длинный тощий гувернёр повёл их в классную комнату. Там стояли шкафы с книгами, настоящий глобус и чёрная грифельная доска.

«Сколько книг! Неужели мы их все прочитаем?» - спросил маленький Иван Андреевич, озираясь по сторонам.

Он стал каждый день приходить в дом помещика на уроки.

А гувернёр, встретив однажды его отца, с воодушевлением сказал: «Заниматься с вашим сыном – большое наслаждение. Он делает успехи в каждой науке, и особенно в математике!»

Синьор Луиджи и скрипочка

Маленький Крылов часто видел этого старичка. Старичок в ветхой одежде стоял у базарных ворот, играл на скрипке грустные мелодии, и прохожие бросали в его картуз медные монеты. Музыка маленькому Крылову очень нравилась. Однажды, когда бабушка испекла пирог с яблоками, он отрезал большой кусок и побежал с ним на базар.

«Спаси тебя Бог, мальчик, - благодарно проговорил старичок, принимая у него пирог. – Я давно вижу, как ты слушаешь мою музыку».

Так они познакомились.

«Можешь звать меня синьором Луиджи», - разрешил старичок и рассказал о своей жизни.

Когда-то молодой богатый помещик привёз молодого скрипача Луиджи с собой из Италии. Помещик постепенно состарился, недавно умер, а в Италии у синьора Луиджи никого не осталось.

«Зачем ехать туда, где никто не ждёт? – спрашивал маленького Крылова старый скрипач. – Здесь я играю людям музыку, они меня кормят».

Так они подружились.

Маленький Иван Крылов стал каждый день прибегать к старичку-музыканту с угощением, а старичок учил его игре на скрипке.

«О, Джованни! Ты можешь стать большим музыкантом! – говорил старичок весело. – Смотри, ты уже играешь не хуже меня!»

У отцовских знакомых в доме была ненужная скрипочка. Они узнали, что маленький Крылов учится у старого итальянца, и подарили скрипочку отцу. Отец передал её сыну. И сын часто играл дома на этой скрипочке для мамы, бабушки и младшего брата, который недавно появился на свет.

А потом отец заболел, стал часто кашлять. К нему вызывали доктора, но доктор только грустно качал головой.

Подканцелярист

Когда отца похоронили, маленький Крылов написал вместе с мамой прошение в Петербург, чтобы их семье дали пенсию. Но ответ не приходил, и жить стало не на что. Мама пошла убирать в домах и стирать белье у чужих людей, а маленького Крылова согласились взять на службу в присутствие, то есть в канцелярию. Ему было одиннадцать лет, и у него не было чиновничьего мундира. А на службу полагалось ходить обязательно в мундире.

«Не беда, я из отцовского перешью», - сказала бабушка.

Она посидела несколько дней с ножницами, иголкой и ниткой, и мундирчик был готов.

Утром он надел этот мундирчик, прихватил оловянную чернильницу, десяток гусиных перьев, хлеба с картофелинами на обед и отправился на службу в канцелярию.

Канцелярией управлял столоначальник. Старые и молодые чиновники сидели за длинными общими столами и писали деловые бумаги. А столоначальник занимал отдельный стол у окна.

«Это новый подканцелярист, - объявил он, - будет переписывать бумаги начисто».

И столоначальник подвёл одиннадцатилетнего Крылова к свободному месту.

Через несколько недель маленькому Ивану Андреевичу выдали жалование. И, хотя денег ему причиталось совсем немного, мама устроила праздник: купила кусочек мяса и разделила его на всех. Досталось даже малышу брату, который с тех пор стал называть юного Ивана Андреевича тятенькой, что в переводе на современный язык значит«папочка».

Стихи и пьесы

Однажды на Масленицу в Тверь приехали московские артисты. Иван Андреевич никогда прежде в театре не был, а теперь чиновники в присутствии только и говорили, что о будущем спектакле.

«Говорят, в Москве у этой пьесы был грандиозный успех!» – рассказывали чиновники.

«Мне брат про неё писал: весьма комическая опера!» – предвкушал удовольствие сосед по столу.

На представление собрался весь город. Дамы выходили из колясок в роскошных платьях, их сопровождали мужья в шитых золотом мундирах. На лучших местах сидел сам губернатор с семейством, близко от него важные чиновники. Там же был и столоначальник маленького Крылова. А Ивану Андреевичу досталось место в задних рядах, и он изо всех сил тянул голову, чтобы увидеть артистов, а большую часть спектакля простоял у стены. Но это не мешало ему переживать из-за того, что он видел на сцене.

После спектакля артистов вызывали на сцену снова и снова, они кланялись почтенной публике, им бросали цветы и даже дарили деньги. А Иван Андреевич совсем не хотел торопиться домой. И, когда театр опустел, он ещё долго бродил по тёмным улицам, снова переживая то, что показали артисты.

Сердце его билось, словно колокол, а голова кружилась, словно он смотрел на мир с небесной высоты. И всю свою будущую жизнь он увидел в тот миг чётко, ясно.

«Буду сочинять комедию! – негромко самому себе объявлял он раз за разом, шагая по пустынным улицам. – В этом моё призвание!»

Он уже давно писал стихи, жаль только, товарищей не было, а так хотелось эти стихи прочитать сокровенному другу! Брат был маленьким, а бабушка с мамой нахваливали всё, что он сочинял.

«Кормилец ты наш! – повторяла бабушка. – И так складно у тебя получается, словно ты этот, Эзоп!»

В Санкт-Петербург!

Ивану Андреевичу Крылову исполнилось двенадцать лет. К этому времени он сочинил первую комедию. И переписал её начисто. Только в их городе не было театра, а значит, и артистов не было, которые бы эту пьесу поставили.

А Иван Андреевич хотел уже сочинять вторую пьесу, потом третью.

«Что же это! Неужели мне тут, в Твери, совсем пропадать! – думал он в грустные минуты. – Я хочу в большой город, где есть театры, где живут другие сочинители. Я хочу прочитать им свои стихи, свою пьесу, чтобы они меня по достоинству оценили!»

Но наступало очередное утро, бабушка будила его, поила чаем, он надевал тесный поношенный мундирчик, из которого уже вырос, и отправлялся на службу в присутствие. А там унылый столоначальник со скрипучим голосом выдавал ему новую пачку бумаг, которые полагалось переписать.

Но однажды всё переменилось. Мама так и не получила ответа из Петербурга. И решила ехать туда сама, чтобы хлопотать о пенсии. Пришлось продать кое-какие вещи, а заодно и книги в кожаных переплётах из отцовского сундука. Иван Андреевич взял на службе отпуск, и поехали они в столицу, в город Санкт-Петербург.

Стоял солнечный яркий день 1782 года. Тринадцатилетний Иван Андреевич Крылов подъезжал к Петербургу. Он уже чувствовал, что в этом городе когда-нибудь сбудутся его мечты.

Взрослая жизнь

Мечты и в самом деле стали понемногу сбываться. В Петербурге Ивану Андреевичу удалось устроиться на службу канцеляристом в казённую палату. Казённая палата ведала сборами налогов. Служба эта была малоинтересная – опять с утра до вечера переписывал он бумаги, но зато здесь, в столице, были театры, артисты, сочинители пьес и стихов. Иван Андреевич немедленно стал писать новую пьесу. Он писал её поздними вечерами. Даже не пьесу, а комическую оперу в стихах. И назвал её «Кофейница». Едва закончив, Крылов понёс её в типографию. Ему было четырнадцать лет. Но о чудо! Издатель изучающе посмотрел на него, полистал переписанные набело листы и предложил семьдесят рублей! Только не деньгами, а книгами, которые он же сам и выпустил. Иван Андреевич с радостью согласился и набрал столько книг, что с трудом дотащил их до дома.

Воодушевлённый успехом, за следующий год он написал две новые пьесы! Только на этот раз это были трагедии. И одну даже напечатал известный литературный журнал. Скоро он познакомился со знаменитыми артистами, драматургами.

Это были годы, когда сама императрица Екатерина Вторая сочиняла пьесы и даже сказки для своего внука. Она стала выпускать журналы и призвала других господ литераторов тоже создавать журналы. И молодой Крылов открыл такой журнал. Только императрица надеялась, что «господа литераторы» станут воспевать власть и её начинания, а Иван Андреевич этого делать не стал – он насмешничал над властями, ведь журнал его был сатирическим. Скоро этот журнал власти закрыли, но Крылов открыл другой, власти закрыли и его тоже, тогда он открыл третий. Кончилось тем, что Ивану Андреевичу Крылову пришлось срочно уехать из Петербурга. И лишь спустя несколько лет после смерти императрицы он вернулся в столицу.

Публика быстро полюбила две его новые пьесы. Это были комедии: «Модная лавка» и «Урок дочкам». Но к этому времени Иван Андреевич Крылов уже начал писать басни, которые стала запоминать наизусть вся Россия. Его басни читали в царском дворце, на выпускных экзаменах и в простом деревенском доме, Иван Андреевич стал первым писателем на Руси, которого узнал и полюбил весь народ.

В это время в России создавалась первая общедоступная Публичная библиотека, и открывал её для публики вместе со своими друзьями-коллегами Иван Андреевич. Ему дали квартиру прямо в здании библиотеки, окнами на Гостиный двор. К нему приходили друзья: поэты Василий Андреевич Жуковский, Александр Сергеевич Пушкин, знаменитые артисты, художники.

Но даже они не догадывались, что все эти годы великий баснописец, весёлый добрый толстяк Иван Андреевич Крылов, закрыв за гостями дверь, немедленно усаживался за научные книги, изучал языки и с годами превратился в одного из самых образованных людей. Да и как же иначе: без этих знаний, без постижения человеческой природы он не смог бы написать свои гениальные басни, которые знал наизусть весь русский народ, которые учат нас жить и строки из которых стали пословицами и поговорками.

Жанр-долгожитель

Басня – это узловая пересадочная станция, расположенная между первобытными сказками звериного эпоса, более поздними пословицами и поговорками и современными анекдотами. Возраст басни исчисляется тысячелетиями. Она ровесница возникновения цивилизации в современном понимании – образцы кратких поучительных и иносказательных притч были обнаружены на шумерских клинописных табличках пятитысячелетней давности. Когда люди перешли от стадного и стайного образа жизни к более сложному устройству общества, построили города и создали государства, возникла необходимость договориться об элементарных правилах поведения в изменившихся условиях. Иначе говоря – воспитать народ, над чем трудились в Междуречье, Египте, Индии, но более всего преуспели в Элладе, где в середине I тысячелетия до н. э. выкристаллизовалась так называемая эзоповская басня.

Басни «дедушки» Крылова

Как здравомысленно-лиричный Лафонтен являлся ренегатом директивного французского классицизма, так ренегатом прямолинейного русского классицизма стал насмешливо-мудрый Крылов. А иначе, если прибегнуть к басенному сравнению, остались бы они оба Гусеницами и Личинками.

В свои молодые годы Крылов делал то же, что другие: как Фонвизин, писал комедии; подобно первому русскому диссиденту Новикову, завел персональный сатирический журнал (вроде современных блогов); как Сумароков, сочинил несколько басен, о которых впоследствии предпочитал не вспоминать. Однако мрачный закат екатерининской эпохи, еще более мрачный период правления Павла I и материальные трудности на целое десятилетие выбили его из литературы. От греха подальше он укрылся в провинции, где жил у разных покровителей. Здесь, общаясь с людьми самых разных сословий, почитывая и пописывая, он избавился от диктата тогдашней литературной моды и... созрел. Живи он только в провинции или только в столице, такое было бы невозможно. Как не стали бы теми, кем стали: петербургский повеса Пушкин без ссылки, полтавский мечтатель Гоголь без Петербурга и Рима, потерянные Лермонтов и Толстой без Кавказа и войн на юге России, припадочный Достоевский без каторги, а интеллигентный Чехов без поездки на Сахалин и т. д. Омывшись океаном народной жизни, как губка, напитавшись нелитературной речью, Крылов вынырнул в Петербурге в 1806 году законченным великим баснописцем. Опубликовал первые басни, через три года издал первый сборник, еще через два года был принят в Российскую академию.

Фокус был в том, чтобы заговорить по-русски в литературе свободно и раскованно – чего не умели ни имперские классицисты, ни либеральные просветители, ни слащавые сентименталисты, ни дремучие архаисты, ни туманные ранние романтики.

Были Ломоносов, Державин, Карамзин, Жуковский и другие, заслуги которых безмерны, но по-настоящему заставить литературу заговорить по-русски в полную силу смогли Крылов, Грибоедов, Пушкин, Гоголь с Лермонтовым, Владимир Даль и так далее. И дело не в лингвистике, а в духе языка – его смекалке, смелости скрещивать стили и порождать новую грамматику, способности свободно оперировать понятиями, жонглировать образами и прочих характеристиках, с трудом поддающихся определению.

Например, русская пословица «Пошла синица море зажигать, моря не зажгла, а славы много наделала» - готовый эмбрион басни Крылова «Синица». Или позаимствованные русскими у немцев базарные лубочные картинки с историей, как Мыши Кота хоронили, - настоящий театр в табакерке! Таковы и басни Крылова – с безошибочным распределением ролей, живыми диалогами и незримым присутствием над сценой кукловода сатирического театра. Часть их разошлась в лубках для простонародья, а совокупный книжный тираж басен Ивана Крылова только в 1830-х годах составил 40 тысяч экземпляров (то есть исчислялся бы многими миллионами по сегодняшним меркам).

В XIX веке российские монархисты, а в XX советские коммунисты приложили недюжинные усилия, чтобы представить Крылова своим «дедушкой» - слегка педантом, слегка маразматиком, которому памятник установлен в Летнем саду. Ан, не получилось – и не получится.

Басни Крылова вошли в золотой фонд и являются одним из краеугольных камней русской культуры – а строго говоря, идентичности России. Перестанете читать Крылова и пользоваться его «подсказками», ставшими мегаобразами, пословицами, поговорками, - перестанете быть русскими.

«А ларчик просто открывался».

«Слона-то я и не приметил».

«А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь».

«А Васька слушает да ест».

«Сильнее кошки зверя нет».

Кто не знает демьянову уху, муравья, что «даже хаживал один на паука», или бесстрашную Моську?

Мирской старец

Жизнь и басенное творчество Крылова известны повсеместно. У любого человека крыловские басни на слуху и в памяти. Даже внешний облик «дедушки Крылова» словно близкого родственника, знаком и всегда безошибочно узнаваем. Его живописный портрет легко дополняется значимыми внутренними качествами – добротой и простодушием, лукавством и умом, ясной и зоркой наблюдательностью, насмешливостью и несуетным достоинством. Кажется, что о Крылове все и все знают. Так повелось издавна и тому были свои причины. Баснописец вел жизнь публичную, открытую, у всех на виду: долго служил, бывал в обществе, встречался с приятелями, часто печатался, выпуская в свет одну книгу басен за другой, а басни его читались опять-таки всеми, от мала до велика. Словом, Крылов был заметен, к нему ходили и его приглашали к себе. На улицах прохожие узнавали его, а в лавках ему готовы были отпустить товар не спрашивая ни денег, ни имени. И потому уже при жизни сложился канонический литературный портрет Крылова, детали которого кочевали из одного сочинения в другое. Один из остряков начала XIX века, блестящий офицер С. Н. Марин, шутливо писал о Крылове:

В постеле век лежит Андреич Косолапой

И тем лишь не медведь, что лапу не сосет.

Всяк в дураках теперь, его кто басен ждет.

Забывши муз и чтя обжорство и Морфея,

Лишь сон и пироги в уме сего злодея.

С описанием С. Н. Марина сходны и веселые стихи К. Н. Батюшкова в сатире «Видение на берегах Леты», где живые литераторы изображены умершими, и те, чьи произведения утопают в реке забвения, неминуемо попадают в ад. Для Крылова Батюшков сделал исключение:

«Ну, вот, Минос, мои творенья

С собой я очень мало взял:

Комедии, стихотворенья

Да басни, - все купай, купай!»

О, чудо! – всплыли все, и вскоре

Крылов, забыв житейско горе,

Пошел обедать прямо в рай.

Читая воспоминания современников баснописца, можно подумать, что Крылов только и делал, что ел, спал, нехотя отбывал службу, хаживал или езживал к друзьям и в Английский клуб да пописывал свои басни. Иногда, правда, взбредала ему в голову какая-нибудь странность, и по прошествии некоторого времени, как лакомым блюдом, удивлял писатель своих знакомцев, заставляя их оторопеть и восхититься выдумкой или способностями. Однажды ошарашил он знаменитого переводчика «Илиады» Н. И. Гнедича, выучив уже в пожилом возрасте греческий и с невозмутимым видом принявшись вполне профессионально, со знанием дела, толковать трудные места из Гомера. Но личность Крылова, как она вырисовывается в мемуарах, всевозможные странности даже предполагала. Они естественно входили в портрет баснописца, оттеняя устойчивые черты и сообщая этому портрету постоянство и жизненность. Оттого, может быть, внешние и отчасти внутренние штрихи и детали личного и творческого облика Крылова скрыли его душу, утаили то сокровенное, чем жила она долгие годы, и заместили в сознании встречавшихся с ним людей подлинное знание Крылова поверхностным.

Доступная всем для обозрения жизнь баснописца стала непроницаемым покровом, если не сказать панцирем, скрывшим от глаз посторонних главное содержание личности, ее тревоги, порывы, заботы, привязанности, противоречия, то есть все то, что в конечном итоге образует неповторимую человеческую индивидуальность, ее миросозерцание и психологический склад. Недаром современники оставили нам сравнительно мало доподлинных свидетельств о внутренней жизни Крылова и насытили свои воспоминания анекдотами, курьезными случаями, остротами, суждениями, выраженными в привычной для баснописца уклончиво-аллегоричной, притчеобразной форме. В таких мемуарах все броско, все напоказ. Они как бы уверяют; Крылов именно такой, и другого не было да и быть не могло.

Однако в тех же воспоминаниях встречаются и совсем иные мысли, из которых следует что всем знакомый «общий» портрет Крылова весьма недостоверен и далек от истины.

На исходе первого десятилетия XIX века Крылов отважился на трудный и неожиданный поступок: он оставил прозу и драматический род, в котором преуспевал, и целиком отдался жанру басни. Узкая, ограниченная жанровая форма стала отныне призванием Крылова, вложившим в нее громадное философско-поэтическое и конкретное социально-историческое национальное содержание. В этом старинном жанре Крылов совершил такие художественные открытия, которые навечно обессмертили его имя.

Современная фабулисту – так называли баснописцев – жизнь просматривалась теперь сквозь призму исторически возникших моральных ценностей и норм. Сознание русского человека освещалось уже не с высоты «теорий» ученых мудрецов, а нравственным опытом народа, то есть совокупным опытом каждого, без различия сословий и званий, ибо любой человек – часть прошедшей, настоящей и будущей истории. И такой магический луч оказался жизненно необходимым и полезным. Люди с охотой научались понимать самих себя. Крылов вошел в их дома и сердца. Из писателя, известного литературным кругам, он сразу, вдруг, сделался «своим» всей России.

Крупным событием для русской литературы стал выход первой книги басен в 1809 году. С этого времени Крылов с разными интервалами издает свои басни, добавляя к ним написанные в промежутках между изданиями. Вес с нетерпением ждут и даже требуют от неге новых басен, которые он охотно читает в различных обществах, в дружеских кружках и салонах. Баснописец становится желанным гостем в самых аристократических домах, он не закрывается в своем углу, не пребывает затворником, а проявляет исключительную общительность, которая несколько спадает в последние годы его жизни. Но и тогда Крылова можно было видеть в Английском клубе и в домах старых знакомых.

Искусно прикрывшись маской простодушного фабулиста, Крылов дал свое понимание злободневных социально-исторических событий и всего государственно-политического строя. Но он не ограничился этим. Своим жизненным обликом, бытом он тоже создавал устойчивый в глазах современников образ «чудака», странного и оригинального человека, которому чужды и житейские интересы, и общественные волнения, и главное – политика. Всем своим видом, привычками и даже квартирой он давал почувствовать, что его ничто не влечет кроме кресла или постели, где можно сладко выспаться, кроме обильной и сытной еды, приятных и не обременяющих дружеских встреч, на которых можно поскучать или обменяться разговорами. Даже придворная обстановка – подчеркивал он своей забывчивостью – не может повлиять на его привычки.

Современники донесли до нас массу анекдотов о том, каким являлся Крылов ко двору и как обходился там с членами царской семьи. Курьезные промахи Крылова передавались из уст в уста. Все потешались, снисходительно улыбались и умилялись терпению и беззлобности высокородных особ. Баснописец охотно рассказывал о себе всякие забавные случаи, которые мгновенно передавались стоустой молвой, также любившей смаковать крыловскую неряшливость, непомерный аппетит, рассеянность и житейские причуды.

***

Однажды на набережной Фонтанки, по которой И. А. Крылов обыкновенно ходил в дом Оленина, его нагнали три студента. Один из них, вероятно, не зная Крылова, почти поравнявшись с ним, громко сказал товарищам:

– Смотрите, туча идёт.

– И лягушки заквакали, - спокойно отвечал баснописец в тон студенту.

***

Однажды в английском клубе приезжий помещик, любивший прилгать, рассказывая за обедом о стерляди, которая ловится на Волге, преувеличивал её величину.

– Раз, - сказал он, - перед самым моим домом мои люди вытащили стерлядь, вы не поверите, но уверяю вас, длина её вот отсюда... до...

Помещик, не договоря фразы, протянул руку с одного конца длинного стола по направлению к другому, противоположному концу, где сидел Крылов. Тогда последний, отодвигая стул, сказал:

– Позвольте, я отодвинусь, чтобы пропустить вашу стерлядь.

***

Крылов, как старый холостяк, мало занимался своим туалетом и был вообще неряшлив и рассеян. Когда он приехал в первый раз во дворец для представления императрице Марии Феодоровне, А. Н. Оленин, который должен был представить его государыне, сказал ему:

– Дай-ка взглянуть на тебя, Иван Андреевич, всё ли на тебе в порядке?

– Как же, Алексей Николаевич, - неужто я поеду неряхой во дворец? На мне новый мундир.

– Да что же это за пуговицы на нём?

– Ахти! Они ещё в чехлах, а мне и невдомёк их распутать.

***

Крылов нанял квартиру у известного богача, купца Досса. Тогда ещё страховых обществ в Петербурге не было, и Досс в черновом контракте, посланном прежде на рассмотрение Крылову, между прочим пометил, что «в случае, если по неосторожности жильца дом сгорит, он обязан заплатить хозяину 100000 рублей». Крылов, прочитав, прехладнокровно к цифрам 100000 прибавил нуль и отослал контракт с надписью: «Согласен на эти условия».

– Помилуйте, Иван Андреевич, - сказал ему Досс при встрече, - миллион слишком много, напрасно вы прибавили.

– Право, ничего, - ответил Крылов, - для меня в этом случае всё равно, что сто тысяч, что миллион: я ничего не имею и вам одинаково не заплачу.

***

Раз приехал Иван Андреевич Крылов к одному своему знакомому. Слуга сказал ему, что барин спит.

– Ничего, - отвечал Иван Андреевич, - я подожду.

И с этими словами прошёл в гостиную, лёг там на диван и заснул; между тем хозяин просыпается, входит в комнату и видит лицо, совершенно ему незнакомое.

– Что вам угодно? – спросил проснувшийся Крылов.

– Позвольте лучше мне сделать этот вопрос, - сказал хозяин, - потому что здесь моя квартира.

– Как? да ведь здесь живёт N7

– Нет, - возразил хозяин, - теперь живу я здесь, а г. N жил, может быть, до меня.

После этих слов хозяин спросил Крылова об имени, и когда тот сказал, обрадовался случаю видеть у себя знаменитого баснописца и начал просить оказать ему честь отобедать у него.

– Нет уж, - сказал Крылов, - мне и так теперь совестно смотреть на вас, - и с этими словами вышел.

***

Однажды Крылов был приглашён графом Мусиным-Пушкиным на обед, где среди прочего были макароны, отлично приготовленные каким-то знатоком итальянцем. Крылов опоздал, но приехал, когда уже подавали третье блюдо – знаменитые макароны.

– А! виноваты! – сказал весело граф, - так вот вам и наказание.

Он наложил горою глубокую тарелку макарон, так что они уже ползли с её вершины, и подал виновнику.

Крылов с честью вынес это наказание.

– Ну, - сказал граф, - это не в счет, теперь начинайте обед с супа, по порядку.

Когда подали снова макароны, граф опять наложил Крылову полную тарелку.

В конце обеда сосед Крылова выразил некоторые опасения за его желудок.

– Да что ему сделается? – ответил Крылов, - я, пожалуй, хоть теперь же готов ещё раз провиниться.

Самоучка

Мужики сговаривались: «Надо, ребята, упокоить лешего! Повесить. А может, в пруду утопить. Это ж сколько беды от него! За неделю пять покойников в деревне – его рук дело: наколдовал окаянный. Етядишь, все от порчи падём...»

Между тем будущая жертва – огромный и совершенно голый детина – вольно резвился неподалёку. В зарослях господского парка он, бородатый и косматый, впрямь походил на лешего: кувыркался на траве, подпрыгивал, раскатисто хохотал, почёсывая подмышки, неведомо откуда извлекал скрипку и, пританцовывая, играл что-то весёлое – «бесовское», как определяли мужики.

То, что он гость хозяина усадьбы, они, конечно, знали: барин привёз, поселил в своём доме и отбыл опять в Москву. Гость вроде бы затаился, дальше лужайки перед крыльцом – ни-ни! Не стригся, не брился, не мылся, пока не согрело солнце воду в пруду. Вот тут-то он и взял за обыкновение прогуливаться нагишом после купания. Предосудительное это поведение местные крестьяне почему-то связали с чередой внезапных смертей, случившихся в деревне, и утвердились в намерении: порешим нечистого!

Не помешай расправе возвращение хозяина имения Татищева, не имела бы Россия великого баснописца Ивана Андреевича Крылова. В ту пору попал он под государев указ, который предписывал группе заядлых картёжников, промотавших родительские состояния, но не сумевших остановить в себе пагубную страсть, покинуть столицу и осесть в провинции. В их списке оказался и Крылов, хотя наследственными капиталами не располагал. Его полуграмотный отец, отставной армейский капитан, получивший офицерский чин за 13 лет службы солдатом, завещал сыну... сундук с книгами. И после смерти матушки, бедной вдовы, сбережений тоже не обнаружилось. На смертном одре вручила она заботам Ивана своего младшенького – Лёву, и старший до конца жизни опекал брата. Тот даже называл его тятенькой.

Занятия, которые выбирал себе Крылов, доходов не приносили. Самоучка, начитавшийся книг из батюшкина сундука, в юношеском возрасте, 17 лет, принялся сочинять комедии и трагедии, издавал журналы, заполняя их собственными литературными опытами, освоил итальянский и французский (а потом, позже, английский и древнегреческий). Но нужда одолевала. И Крылов взялся за карты, надеясь разбогатеть. Он мотался по большим городам, знаменитым своими ярмарками, где собирались азартные игроки, выискивал партнёров, проводил дни и ночи за столом, покрытым зелёным сукном. По отзывам Пушкина, это был настоящий профессионал, подлинный мастер, виртуоз, выигрывавший по-крупному За десять лет, потраченных в погоне за удачей, он многих, что называется, «раздел» и в пристойных дворянских клубах, и в сомнительных притонах.

Отвлечь его от игры мог лишь пожар, когда где-нибудь неподалёку пламя охватывало дом и полгорода устремлялось к месту происшествия. Крылов непременно оказывался там, среди зевак, заворожённых огнём, и никакими уговорами, напоминаниями о делах важных и неотложных нельзя было оторвать его от гипнотического зрелища.

Натура

Числилась за баснописцем и ещё одна странность, о ней пишут почти все мемуаристы. Иван Андреевич, уже ставший любимцем читающей публики, нередко бывал приглашаем на званые обеды и во время этих хлебосольных трапез стал ввергать остальных гостей в изумление. От него ждали торжественной декламации новых стихотворений, он же, едва подавали первое блюдо, напрочь забывал об окружающих, самозабвенно и с жадностью принимался за кушанья. Целиком сосредоточившись на содержимом тарелок, он ел за троих, за пятерых, за восьмерых, ничуть не стесняясь своего чудовищного аппетита, благо и обед (в расчёте на Крылова) заказывался повару в четверном количестве. Расправившись с меню, он грузно перемешался в кресло и впадал в дремоту, переваривая пищу. Его любимый белый жилет в таких случаях был обильно забрызган соусом.

Однажды Ивана Андреевича пригласили ко двору, на царский обед. Он радовался как ребёнок: это ж какие яства предстоит опробовать! Но вернулся с приёма расстроенным, сетовал приятелю: «Плохо царей наших кормят! Всякую еду подавали по крошечке, по капле, по косточке – только на зубок и положить... Надувательство! А вино льют без конца».

Иван Андреевич ни вином, ни водкой не баловался, предпочитая жбан кваса. И сигарку – до 50 штук выкуривал за день, не пугаясь предостережений докторов о возможных вредных последствиях нездорового увлечения табаком. И на советы ограничивать себя в застолье разводил руками: «Натура!» Наверное, и впрямь натура, поскольку годы спустя врачи, разгадывая феномен обжорства Крылова, назвали вероятную причину – инстинкт акулы. Как известно, в организме этой прожорливой хищницы нет центра насыщения, отсутствовал он, кажется, и у Ивана Андреевича.

«Что же касаемо табака, - говорил поэт лекарю, - то вот вас, сударь, смею подозревать, никаким орденом не заманишь в холодную реку, а я с удовольствием купаюсь с апреля но ноябрь. И хоть бы что! Даже не чихаю после...»

Тут он немножко лукавил. Собиратели затейных историй из давней старины выудили факт: императрица Мария Фёдоровна, приметив Крылова на разводе караула, велела привести его – государыня благоволила этому человеку, который из солдатских сирот, из судейских писцов, из канцеляристов в Казённой палате выбрался к славе гения и мудреца. Так вот, она зовёт его, а он отнекивается, объясняет присланному адъютанту, что, к сожалению, одет не празднично. Однако ж упрямца доставили. Глянула государыня: кафтан на нём заляпан жирными пятнами, панталоны не первой свежести, сапоги дырявые. Протянула ручку для целования. И – конфуз! Простуженный Крылов на эту руку... чихнул. Первая дама империи не оскорбилась, не возмутилась брезгливо, а продиктовала фрейлине памятную записку: мол, предусмотреть господину Крылову в подарок сапоги из оленьей кожи и достойную писателя одежду... Поблагодарив благодетельницу, он между тем подумал: «А лучше бы, матушка, орден!» - уж очень чтил награды, чины и звания, чрезмерно гордился знаками отличия, коих у него было немало. И тем гордился, что дослужился до статского советника, до огромной по тем временам пенсии в 12000 рубликов в год.

Он и сам мог бы купить себе и новый кафтан, и новые сапоги, и модные тогда часы брегет, презентованные монархом, - средства позволяли, да не придавал подобным хлопотам значения. Говоря честно, он, член Российской академии, вообще был неряшлив. Седой, всегда с растрёпанными волосами, облачался кое-как: сюртук носил запачканный, жилет был надет вкривь и вкось. Несвежее нижнее бельё, меняемое нечасто, издавало крепкий запах пота – баней он пренебрегал. Всё это относили к чудачествам почтенного поэта и свыклись с ними. Мемуаристы вспоминают: получив приглашение на маскарад при высочайшем дворе, озадаченный Крылов обратился к своему приятелю Оленину: что, мол, ему надеть? И Оленин совершенно искренне ответил: «Вы, Иван Андреевич, вымойтесь и причешитесь, вас никто и не узнает...»

Его квартиру почти никто не посещал, настолько она была неприглядна. Во всегда распахнутые окна стайками и безбоязненно залетали птицы – Крылов подкармливал их и зимой, и летом, мирясь с тем, что после каждого «визита» пичуги оставляли неистребимые пятна на столе, на кровати, на стульях, и нельзя было ни присесть, ни прилечь, ни облокотиться – обязательно замажешься. Служанка не справлялась с уборкой, поскольку растила дочь, зачатую в грехе с Иваном Андреевичем, не питавшим к девочке тёплых родственных чувств. Да барин и не требовал наведения порядка. Большую часть времени он проводил в Публичной библиотеке, где прослужил 30 лет и где, замкнувшись в кабинете, разоблачась до наготы, безмятежно спал на диване до позднего вечера, тревожимый лишь приступами недержания мочи – единственного недуга, приобретённого с возрастом. Впрочем, здесь же, в обстановке покоя и неспешных трудов, он без видимых признаков тревоги перенёс и три микроинсульта.

Заснуть он мог в любой ситуации. И даже из мести. Как-то напросился на обед к графу Д. Хвостову, явно обделённому талантом сочинительства. Незадолго до того граф позволил себе накропать бездарную эпиграмму на Крылова. Рукописный листок стараниями автора попал на глаза баснописцу. «А не почитать ли нам друг другу новые вирши?» - спросил он графа при встрече. «Замечательная мысль! – польщённо отозвался тот. – Но, чур, я читаю первым».

И вот после обеда Хвостов обрушил на гостя, устроившегося на диване, поток рифмованной белиберды. Постепенно входя в раж, подвывая и жестикулируя, он читает час, полтора. И вдруг замечает, что Крылов спит.

«Голубчик!» - вскричат обиженный граф.

«Отменно, отменно, - пробормотал, пробуждаясь, Крылов. – Редчайший случай! Чтобы с первой строфы повергнуть в сон – не каждому пииту удаётся...»

Но странное дело: именно насмешливый характер поведения, ирония, направленная в обе стороны – и на себя, и на общество, - помогали писателю отстаивать личную независимость. Крылов добился уважения к себе как к человеку и писателю. Крылова чтили не за то, что он был дворянином, что имел чин статского советника, что был знатен и занимал высокое служебное положение, а за звание литератора. Принятый в царской семье, он употребил свою славу к личной свободе и безопасности от сплетен, интриг и зависти. И даже присущие ему слабости, которые на все лады расписывали мемуаристы, обратил себе на пользу: ему очень многое прощали и не ставили в укор.

Крылов создавал о себе трогательное и располагающее к нему представление. При этом он не притворялся (он любил поесть, поспать, был небрежен в одежде и домашнем быту), но старался при всяком удобном случае подчеркнуть свойственные ему привычки. Никому бы другому они не прошли даром. Пушкина, например, корили каждой мелочью или строго выговаривал. С Крылова не взыскивали и ему все сходило с рук. В его поведении видели не вызов, как в случае с Пушкиным, а неисправимые причуды характера, на которые нельзя сердиться. Их надобно было принимать как неизбежность.

В баснях лукавое простодушие прикрывало критику общественных явлений. Но поскольку считалось, что политика не интересует Крылова, и благодаря тому, что его житейский облик отчасти совпадал с маской фабулиста, в баснях также усматривали своего рода причуды человека, ненароком бросившего взгляд на общественные пороки. Отсюда вытекала уверенность в поддержке Крыловым существующего режима. Указание на недостатки социального порядка в таком случае служило на пользу властям, а не во вред: Крылов, мол, желал лишь улучшить пребывающие устои. Следовательно, его басни – извинительная прихоть таланта, не имеющая прямого касательства к социальным язвам, которые предстают всего лишь моральными курьезами. В таком духе воспринимают Крылова, смеясь над его беззлобными будто бы, но меткими шутками. В нем видят мастера подмечать смешное. И только. Вследствие всего этого Крылова «вписали» в режим, приняли как его необходимую и полезную часть, но странную и вызывающую удивление: отрешенный от официальных норм поведения «чудак» в баснях выглядел умным, проницательным и зорким наблюдателем действительности. Это противоречие отнесли на счет оригинальности и нашли его неразрешимым и необъяснимым. Иначе говоря, Крылов сумел искусно скрыть от правительственных кругов свое подлинное лицо человека и баснописца. Лишь очень немногим близко знавшим Крылова удавалось разглядеть истинные его черты и приподнять завесу, наброшенную им на свой внутренний мир. И когда это происходило, то современники сразу же угадывали, что настоящий Крылов совсем не тот, за кого себя выдает и кем хочет показаться. Тогда обнаруживалась глубокая нерасторжимая связь между Крыловым-человеком и Крыловым-фабулистом. Современникам становилось доступным редкое единство личности, которое держалось, с одной стороны, на ироничном отношении ко всему общепринятому и застойному, с другой – на мощном положительном основании, состоящем в признании неувядаемости самых простейших моральных норм.

Итак, Крылов не допускал в свою душу посторонних, но выставлял напоказ противоречивость натуры и как бы сознательно играемые роли – лукаво-простодушного рассказчика басен, ленивца, словно презирающего быт, и богатырски сонливого обжоры. Под этими масками билось сердце горячего патриота (в дни Отечественной войны 1812 года оно обнаружилось с исчерпывающей полнотой), мудрого гражданина и скептического философа, тонкого знатока социальной психологии, иронического моралиста, умнейшего русского человека, не примирившегося с жестокой действительностью и осудившего ее тогдашние начала с точки зрения духовных ценностей, почерпнутых народом в его историческом опыте.

Интересно, что по своему психологическому складу Кутузов очень напоминал И. А. Крылова. Недаром Крылов чувствовал в нем родственную душу и прославлял в своих баснях. А в баснях мы видим живого Кутузова.

Крылов с самого начала войны очень чутко улавливал народные настроения. В его первых же баснях, посвященных начальному этапу военных действий, мы читаем:

В делах, которые гораздо поважней,

Нередко от того погибель всем бывает,

Что чем бы общую беду встречать дружней,

Всяк споры затевает

О выгоде своей.

Современники за этими словами легко угадывали споры в Главной квартире о том, как следует вести боевые действия.

Как человек гражданский и далекий от военной науки, Крылов вряд ли мог иметь собственные представления о том, как следует воевать. Но он руководствовался здравым смыслом. Прекрасно понимая, что Барклай де Толли – это полководец, не облеченный доверием армии и народа, он был уверен, что Барклай не способен эффективно командовать войсками, даже если избранная им тактика правильная. Крылов понимал то, о чем так блестяще скажет Толстой в своем гениальном романе: дух войска важнее стратегического искусства полководца. Поэтому, если сама идея отступления не встречает поддержки в войсках, оно бессмысленно. Если Кот из крыловской басни, поедающий жаркое, легко ассоциировался читательской аудиторией с Наполеоном, захватывающим русские города, то под поваром, скорее всего, подразумевался сам царь со свойственной ему в этот период набожностью и со всегда присущими колебаниями в решении важных вопросов. Это к нему были обращены заключительные строки басни:

А я бы повару иному

Велел на стенке зарубить:

Чтоб там речей не тратить по-пустому,

Где нужно власть употребить.

С момента назначения Кутузова на должность главнокомандующего Крылов безоговорочно встает на его сторону и осенью 1812 года публикует на страницах «Сына Отечества» серию басен, оправдывающих тактику главнокомандующего.

И опять-таки Крылов, который еще недавно упрекал в басне «Кот и повар» русское командование за бездействие, тут со свойственным ему чутьем понял глубокую правду Кутузова и встал на его защиту. Его ответом на обвинения Кутузова в бездействии стала басня «Обоз». В ней две лошади – «конь добрый» и «лошадь молодая» - спускают с горы обоз с горшками. Первый идет не спеша и успешно довозит хрупкий груз до цели. Вторая издевается над его осторожностью. Однако как только доходит до дела, хвастливая лошадь вместе с обозом оказывается в канаве.

Эта басня, опубликованная в одном из ноябрьских номеров «Сына Отечества», была написана не позже октября 1812 года и, возможно, связана с двумя знаменитыми сражениями при Тарутине (6 октября) и при Малоярославце (12 октября). Оба сражения, несмотря на то, что Кутузов выдал их за собственную победу, оказались безрезультатными для русской армии и позволили Наполеону начать организованное отступление из Москвы. Это произошло во многом из-за «промедлений» и «нерешительности» Кутузова, который, скорее всего, вообще не видел в них смысла. Но именно в связи с ними обострились нападки на главнокомандующего со стороны так называемой генеральской оппозиции, негласно поддерживаемой царем. Это им ответил Крылов своей басней, завершающейся моралью:

Как в людях многие имеют слабость ту же:

Все кажется в другом ошибкой нам,

А примешься за дело сам.

Так напроказишь вдвое хуже.

В этих словах, возможно, заключался намек на самого Александра I, который пытался лично командовать войсками под Аустерлицем в 1805 году. Современники хорошо помнили, не только каким чудовищным разгромом для русской армии закончилась битва, но и что Кутузов, формальный главнокомандующий, был против сражения. Но царь, во что бы то ни стало стремящийся помериться силами с Наполеоном, настоял на своем. Результат был такой же, как в басне с молодой лошадью:

И с возом бух в канаву,

Прощай, хозяйские горшки!

Басни Крылова сыграли, быть может, еще недооцененную роль в мифологизации Кутузова как народного полководца. Их воздействие на общественное мнение было тем более велико, что Крылов со свойственным ему народным чутьем улавливал настроения русских солдат и офицеров. Он лишь формулировал то, что думали и чувствовали рядовые участники событий.

Самый облик баснописца и его публичная жизнь имели непосредственную связь с народной и басенной традициями. Древняя смеховая культура и законы басенного жанра тут нерасторжимо сплелись. Конечно, многое в привычках Крылова шло от «натуры». Однако далеко не все черты объясняются ею. Например, нам известно, что молодой Крылов резко и прямо нападал на своих противников, а будучи зрелым писателем, воздерживался от осуждений, оставаясь неизменно вежливым и ровным. Одни современники были убеждены, что Крылов никогда не испытывал страстные, неодолимые желания, всегда подавлял душевные влечения рассудком и вообще жил только разумом. Они полагали, что весь облик Крылова – плод расчетливого, сознательного умысла. Другие, столь же хорошо знавшие Крылова, решительно утверждали обратное: Крылов, по их мнению, жил сердцем и не напускал на себя странности. Хотя Крылов любил подыграть сложившемуся о нем мнению, он вовсе не лепил свой образ в угоду ему. Тут надо иметь в виду очень важную особенность эпохи.

В начале XIX века высоко ценилась прямота чувств. С кем бы ни сравнивали себя передовые дворянские интеллигенты – с героями античности, поэтами или общественными деятелями, какие бы маски ни примеряли, они стремились к открытости чувств. При этом, как правило, их литературный облик не полностью совпадал с реальной биографией. Республиканец Рылеев не похож ни на Брута, ни на Риэгу, Батюшков, хотя и вошел в историю поэзии «философом резвым и пиитом» не целиком укладывается в этот пушкинский портрет, Давыдов – поболее, чем – удалой гусар, Жуковский – вовсе не только меланхолический отшельник, томящийся по некоему идеальному «там», Языков не сводился к созданному им образу вольного, веселого и вечно пирующего студента. Но при всем различии литературных масок общим было прямое, лирическое высказывание, откровенная демонстрация чувств, заветных душевных порывов.

В случае с Крыловым наблюдается нечто иное: внешнее поведение затмевает внутреннее содержание. Литературное творчество не обнажает душу, а прячет ее. Эта черта скорее присуща XVIII веку, когда люди прикрывали за броской наружностью истинные чувства и побуждения. Поэтому тот образ, который отпечатался в памяти современников, был плодом их сознательных усилий. Так рождалась легенда, которая, отделившись от баснописца жила уже самостоятельной жизнью. Один пример. Известно из мемуаров, что Крылов обладал гигантскими способностями поглощать пищу. Это вызывало соревновательную зависть и находились конкуренты, надеявшиеся победить Крылова. Однако молва неизменно отдавала первенство своему любимцу. Легенда об обжорстве пережила баснописца – по мнению всех без исключения его знакомых, он и умер, объевшись кашей. Современники не могли даже предположить какой-либо другой причины: Крылов должен был умереть от переедания и никак не иначе. Однако медицинское заключение, о котором, конечно, знали близкие Крылову люди, категорически утверждало иное: баснописец умер от паралича легких, следствия пневмонии. Все это не принималось во внимание, и легенда взяла верх.

Легендарные странности Крылова слагались из двух противоположных устремлений: он пренебрегал чистой одеждой, устроенным бытом, умеренностью в еде и одновременно это пренебрежение всячески выставлял напоказ, на всеобщее обозрение. Он демонстрировал свои плебейские пристрастия к обильной и сытной еде, а вместе с тем давал понять, что этим нисколько не озабочен. Он не замечал своей неопрятности в одежде (ее видели другие) и тем как бы презирал ее. Словом, Крылов открывал для других свой прозаический «низкий» быт, хотя, по понятиям того времени, не должен был этого делать, но вовсе не тяготился им, а, напротив, относился к нему равнодушно и даже пренебрежительно, как и подобает поэту. Чудачество Крылова в глазах современников заключалось в том, что он вел себя, согласуясь и не согласуясь с бытовавшим представлением о поэте. Именно этим он нарушал принятые в обществе условные нормы приличий и бытового поведения.

Для полноты картины нужно сказать и о том, что облик Крылова – человека и баснописца – создавался в духе народной фантазии.

Характер и склад мышления Крылова в его устной речи, в привычках, в отношениях и связях выявился крупно и самобытно. Баснописец наполнял светом разума и неподдельным юмором повседневную жизнь. Через его сердце прошла судьба России на рубеже XVIII—XIX веков, и его переживания исторических и личных событий были напряженны и остры. «Дедушка Крылов» выразил их в духе ушедшего столетия – в иносказательно-комическом, морально-дидактическом и философско-аллегорическом жанре басни, подхватив старинную мощную эпическую традицию и сделавшись рассказчиком. В самом его характере – прямо-русском, простодушно-лукавом, склонном к затейливому иносказанию, - таился фабулист, баснописец, рассказчик поучительных вымыслов. Он был словно самой природой создан для басни. С тех пор как вышла его первая книга басен, слова «басня» и «Крылов» неразделимы. Крылов положил в основу басенного «слога» не мертвый книжный церковнославянский язык и не разговорный язык образованного дворянства, не «головные», умозрительные законы, требующие разрыва с речевым современным общением или с русской речевой традицией, а нечто реальное – живые речевые формы «народного толка». Своим отношением к языку Крылов объективно «примирил» «карамзинистов» и «шишковистов» и безусловно облегчил дорогу Пушкину.

Особенность языковой позиции Крылова тесно связана с ростом патриотических настроений в русском обществе. Первые басни, принесшие Крылову известность, - переводы из Лафонтена. Следовательно, в создании национальной басни Крылов пошел тем же путем, что и молодые «карамзинисты» Жуковский и Батюшков, которые перелагали французские и немецкие сюжеты на русский лад. Для них, однако, задача заключалась не в точном переводе, а в сотворении русских форм на основе иноземных образцов. Эта национально-патриотическая цель руководила и Крыловым – дать басне русское обличье, а басенному языку – русские речевые формы. Она отвечала насущным нуждам русской литературы.

Свою личную позицию Крылов скрывает, преподнося ее как мнение самого народа, возникшее в его историческом опыте. Конечно, такое сокрытие умышленное и художественно рассчитанное: Крылов дает возможность говорить и действовать самим басенным персонажам, но так освещает конфликт и такие моральные следствия извлекает из него, что читатель догадывается об участии мысли писателя. Однако даже произнесенная от лица рассказчика-баснописца, она не предстает только его личным мнением. Нравственному выводу придана форма пословиц, поговорок, воспроизводящих толки или выводы «молвы» либо напоминающих их. Моральные сентенции снова возвращаются в ту же народную среду, в ту же житейскую практику, из которой они изошли. Вернувшиеся в народную среду пословицы и поговорки, созданные Крыловым, были приняты народом как его собственные. Это и стало лучшим доказательством величайших заслуг Крылова перед нашей нацией.

Когда Крылов пишет: «У сильного всегда бессильный виноват», то это горький, но освященный историческим опытом народа моральный вывод. Но в такой же степени итогом выступает и положительный: «Беда, коль пироги начнет печи сапожник, А сапоги тачать пирожник».

Однако, для того чтобы оценить результаты социально-исторического развития с нравственной точки зрения, нужна общая мера, общий критерий, приложимый ко всем без исключения жизненным явлениям. Все баснописцы прошлого в качестве таких критериев избирали идеи, рождавшиеся в умах просвещенного дворянского сословия, и налагали их на бытовую повседневность. Они были убеждены, что в непросвещенной среде не могли возникнуть разумные понятия о нравственности, а потому их следует туда привнести. Крылов отказался от снисходительного и высокомерного взгляда на обыденную жизнь. Меру оценки Крылов находит в трудовой морали народа, которая необязательно открыто явлена в баснях, но всегда подразумевается и присутствует. Трудовой опыт народа становится почвой, на которой произрастают и культура, и наука, на которой держится весь социальный порядок.

Обратившись к народной морали, которая осуждала напускное, надуманное, искусственное и поддерживала естественное, простое, Крылов неминуемо должен был прийти и пришел к новому пониманию народа. Классицизм видел в народе необразованную, слепую, темную массу, подлежащую просветлению и наставлению. Сентиментализм сочувствовал народу, направив на него свои сострадательные эмоции. Романтики ценили в народе стихийную силу, обладающую громадными внутренними задатками, но порабощенную и спящую. Общим во всех взглядах было то, что народ изучался со стороны и в художественных произведениях высказывались о нем, на него обращали лучи света, к нему относили сочувствие, его приводили в пример. Но сам народ «голоса» в художественном произведении не получал, а если и говорил, то обычно языком стилизованным, ненатуральным или вовсе идеализированным и сглаженным.

Крылов дал «голос» самому народу. У него народ заговорил о себе. И речь его оказалась полной трезвого смысла, без идеализации, сентиментальности и восторженности. Каждое сословие выступило в своей словесной одежде. Баснописец не подделывался под речь крестьянина, купца, ремесленника или дворянина. Они мыслили на своем «языке» и своим языком выражали свойственные им представления о жизни, которые соответствовали их социальному положению, имущественному достатку, их интересам. Отсюда следует, что в басне через язык создавался характер. Это было ново и смело. Крылов, далее, отбросил всякие разграничения стилей: когда ему нужно, то он, как баснописец, вводил речь крестьянина, дворянина, купца. У него Ягненок, за которым узнается незначительный (по тогдашним социальным меркам) человек, говорит иначе, чем знатный вельможа Волк. Льстивый или прикидывающийся чувствительным зверь совсем не так, как туповатый и медленно соображающий. Пушкин сразу оценил открытия Крылова, обратив к себе и к своим друзьям-поэтам слово «разини», подразумевая, что они прошли мимо стихии народной речи, широко введенной в басни, а следовательно в литературу, Крыловым. Задачу создания литературного языка – общую для всех писателей того времени – Крылов решал по-своему: в основу органичного слияния разных стилей («высокого», «среднего» и «низкого») он положил живую разговорную речь народа с его идиомами, типичными словечками, поговорками, пословицами и образными оборотами. Но, разумеется, басенный язык Крылова – художественно обработанный и письменный. Стиль Крылова – при опоре на архаизированные и живые формы – ни в коей мере не отторгает другие стилевые пласты, маркированные как «высокие и «средние».

Новаторство Крылова имело глубокие последствия для русской литературы. Жанр басни также изменился. В басню вошло философское, этическое содержание, которое было под стать комедии или роману. Крылов решал в басне задачи национального масштаба и серьезного литературного значения. Басня благодаря Крылову стала жанром, сравнимым с большими и «важными», как тогда говорили, литературными формами. В ней нашла выражение вековая мудрость народа, его житейская философия, лукавство ума. С этой точки зрения, басня Крылова шире сатиры, а сам Крылов – не столько баснописец, сколько мудрец, заключивший в узкую, ограниченную жанровую форму практическую, житейскую философию и нравственный опыт народа и тем раздвинувший содержательные границы жанра.

Вместе с тем басня Крылова остается басней и не превращается ни в лирическое стихотворение, ни в бытовую новеллу, как это было у его предшественников и современников. Крылов использовал внутренние возможности жанра, не нарушая его строения и строго соблюдая законы, согласно которым басня состоит из рассказа и морального поучения. Он не отказывается от морали в пользу рассказа или рассказа в пользу морали. В его басне удерживаются и традиции Эзопа, и традиции Лафонтена, восходящие к прозаической и поэтической формам. Поэтому басня Крылова – это и способ народного мышления, сохраняющий признаки притчеобразного, непрямого проникновения в глубинную суть вещей, и сгусток народной мудрости, и живой рассказ, в котором персонажи действуют самостоятельно, в соответствии с их характерами. Через их отношения проступают черты того мира, где они обитают. В свою очередь, этот мир в их поведении и их устами выносит себе приговор. Басня Крылова не столько указывает на порок, сколько показывает его.

Не изменяя классических басенных правил. Крылов перестраивает соотношение между рассказом и моралью: наполняет рассказ живописными подробностями, создает характеры персонажей и образ рассказчика. Рассказчик как бы притворно доверяется персонажам и изъясняет мотивы их поведения. На самом деле он знает заранее, к чему приведет его рассказ. Неожиданность рассказа относится только к персонажам. Рассказчик же отлично знает достоинства и слабости своих героев, их ухищрения и уловки, которые от него не могут укрыться и не могут его обмануть. Персонажи всегда обманывают только себя. При этом рассказчик может шутить и с читателем, опять-таки притворно делая вид, будто намерен рассказать что-то ему известное и знакомое, но неожиданно приводя к совершенно иному, более глубокому и точному знанию. Эти приемы у Крылова чрезвычайно разнообразны. У него нет строгой обязательности: мораль может вполне согласоваться с рассказом, а может не совпадать или противоречить ему. Часто рассказчик доверчиво повторяет мнение «молвы», но сквозь подчеркнутое простодушие непременно проступает откровенное лукавство. В басне «Пестрые Овцы» перед Львом стоит сложная задача – он хотел бы избавиться от Пестрых Овец, но не знает, как извести их так, чтобы «сберечь свою на свете славу». Ему, конечно, не трудно передушить Пестрых Овец, однако как царь он должен соблюдать законность и не хочет, чтобы его венец в глазах подданных померк. Тогда он собирает совет из Медведя и Лисы. Тупой и скорый на расправу Медведь говорит:

На что тут много разговоров?

Вели без дальних сборов

Овец передушить. Кому о них жалеть?

Однако прямой приказ, бросающий тень на Льва, непригоден, как и грубая сила. Тут выступает Лиса. Ее речь полна лицемерия в адрес Льва («наш добрый царь») и участия к «бедной твари». Лиса советует Льву:

Дай повеленье ты луга им отвести,

Где б был обильный корм для маток

И где бы поскакать, побегать для ягняток...

Под видом сентиментальной заботы скрывается тот же замысел, потому что в пастухи Пестрым Овцам Лиса предлагает Волка:

Не знаю, как-то мне сдается,

Что род их сам собой переведется.

А между тем пускай блаженствуют оне,

И чтоб ни сделалось, ты будешь в стороне.

Мнение Лисы взяло верх в совете и сбылось: не только пестрых и гладких Овец не стаю, но и на Льва не пало подозренье:

Какие ж у зверей пойти на это толки? –

Что лев бы и хорош, да все злодеи волки.

Крылов как будто хотел высмеять лицемерие правящих кругов, осудить его, но басня своим острием поражает и наивных «зверей», которые поверили, будто виноваты одни лишь исполнители, а не верхушка во главе со Львом. Заключительные стихи переносят рассказ в иной, неподозреваемый ранее план.

Персонажи крыловских басен живут в жестоком реальном мире, где царят угнетение, взятки, кумовство, эгоистические страсти, ложные интересы, преувеличенное, хвастливое мнение о себе чванство, спесь, лицемерие и глупость. Здесь погибают слабые, добрые, искренние и простые. Здесь нет места откровенности, дружбе здесь гостеприимство оборачивается мукой, здесь идут глупые споры о первенстве и сильные, терзающие слабых, всегда уходят от возмездия.

Персонажи в баснях Крылова очень часто берутся не за свое дело, которое, конечно, не могут выполнить. Им кажется, что они способны на нечто значительное, но, как бы они ни старались, дело никогда «нейдет на лад». Постоянное сопоставление пристрастных мнений о себе и реального весьма скромного места в жизни образует конфликт, кончающийся конфузом. Крылов – враг всяких крайностей, которые он понял как чрезвычайную ограниченность, смешную попытку встать над многообразной и богатой действительностью, навязать ей свою грубую и плоскую оценку, втиснуть ее в круг сугубо личных эгоистических понятий.

Басни Крылова часто показывали одни и те же стороны жизни в разных ракурсах, дополняли друг друга и даже противоречили одна другой. В каждой басне, хотя бы она вполне охватывала тему, жизненные проблемы не могли предстать исчерпанными и до конца завершенными. Но все они вместе создавали объемный исторически-конкретный образ России – от бытовых до социальных и государственных проявлений.

В баснях Крылова ожила национальная история, отлившаяся в проясненные баснописцем национальные моральные нормы, и русская нация в них нравственно осознала себя.

Раздвигая рамки басни для принятия ею большого философско-социального содержания, Крылов пошел не путем бунта против жанровой и стилевой иерархии, как это преимущественно было у романтиков, а дорогой всемерного расширения внутренних возможностей традиционного жанра. Но, поскольку дальнейшее расширение его границ уже было немыслимо, то Крылов не только возвысил басню, но и положил предел ее развитию. Он довел басню до апогея, до высшей точки.

За год до смерти, в 1843 году, Крылов упорядочил свод из 200 своих басен в 9 книгах. Самые важные и удачные, на его взгляд, он ставил в начале и конце каждой книжки, кое-что, наоборот, прятал в середину от сглаза. Звездочками отметил три десятка переводов или подражаний. В действительности, их было несколько больше, но на самом деле они не являлись ни переводами, ни тем более подражаниями (разве что в пушкинско-лермонтовском смысле). Не меньше половины крыловских сюжетов совершенно оригинальны (как «Тришкин кафтан», «Демьянова уха», «Музыканты», «Щука», «Лебедь, Щука и Рак», «Синица», «Муравей» и другие). Он мог черпать их даже из периодики («Мартышка и очки») или из горячих перипетий большой политики (как замечательный цикл 1812 года – «Кот и Повар». «Обоз» и изумительная басня о Бонапарте и Кутузове «Волк на псарне», которая в русских штабах читалась как боевая листовка, в том числе самим фельдмаршалом: «Ты сер, а я, приятель, сед...»). За тридцать лет тогдашняя цензура не пропустила всего две его басни, которым даже эзопов язык не помог, и только после великих реформ их стали включать в полное собрание его басен.

Двести басен Крылова... Много или мало? Нет, не так много, всего только небольшая книжка. Но это – классика мирового уровня. Обычно примечания исследователей к басням занимают столько же, если не больше, места. Крылов задал им работы, так как нередко заимствовал сюжеты у всех известных баснописцев всех времен и народов – Эзопа, Федра, Лессинга, Лафонтена и т. д. Те заимствовали друг у друга, и большая часть европейского басенного творчества основана на сюжетах Эзопа и Федра. Крылов творил чудеса: он словно бы брал пальму или лавр, пересаживал их на русскую почву, и они становились елкой или березой... У Крылова в его баснях все настолько русское, что о сюжете не нужно и вспоминать. Сравнивали исследователи одну и ту же басню: у Лафонтена одно, у Крылова совсем другое, хотя сюжет один. Басни Крылова – кладезь народной мудрости.

«Его притчи – достояние народное и составляют книгу мудрости… Поэт и мудрец слились в нем воедино», - писал Н. В. Гоголь.

Он умер в 1844 году, оставив в наследство потомкам более двухсот великолепных, нестареющих басен. Умер внезапно. За ужином в гостях соблазнился рябчиками, приготовленными по какому-то особому рецепту, восхитился, сосредоточился на них, съел несметно и... Врачи констатировали: заворот кишок.

Было ему 75 лет...

Когда 9 ноября 1844 года великий наш баснописец Иван Андреевич Крылов скончался, гроб его поставили в Исаакиевском соборе в Санкт-Петербурге, над ним совершались литии и панихиды при стечении огромного количества народа всех сословий. Оттуда его перенесли в сопровождении многолюдной процессии в Александро-Невскую Лавру, где после литургии отпевание покойного совершили владыка Антоний, митрополит Санкт-Петербургский, Новгородский, Эстляндский и Финляндский, викарный епископ Иустин и владыка Афанасий, епископ Винницкий. Весь высший аристократический и чиновный Петербург был здесь. Поэта погребли возле могил Н. М. Карамзина и Н. И. Гнедича. Вся Россия молитвенно вздохнула о Крылове. Он еще при жизни сделался народным поэтом.

Крылов (как и Пушкин) стал писать, по сути, новую – уникальную – книгу народного просвещения. И написал книгу вечную и неисчерпаемо-глубокую. Профессор российской словесности и ректор Петербургского университета П. А. Плетнев однажды сравнил басенный эпос Крылова с гомеровским: «Он каждому, и юноше, и мужу, и старцу, столько дает, сколько кто взять может... мудрость, доступная всем возрастам. Но во всей глубине своей она может быть постигнута только умом зрелым...» Как видим, каждому – да не каждому, а тем более где же наберешься на всех «просветителей» нецивилизованной России «зрелого ума»!..

За границей басни Крылова давно получили широкую известность. Уже в 1824 году в Париже вышел двухтомник его басен в переводе на французский и итальянский. А затем поэзия русского баснописца разошлась по свету на большинстве европейских языков. Вот, кстати, достойный образец, как Европе возвращается якобы у нее же и взятое. Только Крылов оказался знаменитей или, лучше сказать, современней своих достойных предшественников – Эзопа, Федра и Лафонтена... Во всяком случае, никто из них не стал народным поэтом. И тут есть загадка и тайна таланта Крылова, как народ принял в себя мудрость книжную, аллегорическую, будучи подготовлен к ней русскими народными сказками, в которых действующие герои тоже нередко взяты из мира животного, где фантастические и этические сюжеты воплощены в образе всех этих с детства знакомых волков, медведей, лисиц, ослов, петухов, ягнят и козлят... Так что все это так хорошо и удачно легло на русскую почву, и философские по сути притчи и аллегории Эзопа поднялись на высоту народной этики и мудрости. Как писал о Крылове в своем некрологе П. А. Плетнев, «...едва понятно, как мог этот человек, один, без власти, не обладавший ни знатностью, ни богатством, живший почти затворником, без усиленной деятельности, как он мог проникнуть духом своим, вселиться в помышление миллионов людей, составляющих Россию, и остаться навек присутственным в их уме и памяти. Но он дошел до этого легко, тихо, свободно...».

К слову сказать, на смерть Крылова откликнулись все европейские газеты. Гоголь в это время находился в Германии и о его смерти узнал из местных изданий...

Замечательно, что Крылов – один из немногих русских писателей, образ которого еще при жизни мифологизировался и становился легендой, чему немало способствовали и характер поэта, и его привычки, и внешний облик, и независимость, и популярность во всех кругах общества. Опять же, он опередил здесь и Петьку, и Василия Ивановича Чапаева... Правда, до него тем же путем прошли и Сократ, и Диоген, и многие другие философы, о которых еще при жизни слагались легенды (конечно же, он ближе историческим фигурам древних философов, о жизни которых читал в подлиннике, выучив древнегреческий язык в пятидесятилетнем возрасте, чему так искренне удивлялся Александр Сергеевич Пушкин и что само по себе тоже вошло в историческую крыловиану...).

Достаточно привести здесь для примера хотя бы один из исторических анекдотов о поэте, чтобы увидеть во всей характерной полноте нашего отнюдь не простого «дедушку Крылова». Сохраняем в пересказе стиль этого анекдота: «И. А. Крылов служил библиотекарем в императорской публичной библиотеке и жил в том же здании. Как-то на лето императорская семья поселилась в Аничковом дворце. Однажды на Невском проспекте император Николай Павлович встретил Крылова:

– А, Иван Андреевич! Каково поживаешь? Давненько не видались мы с тобой.

Баснописец ответил:

– Давненько, Ваше Величество! А ведь, кажись, соседи?»

Литература

1. Шеваров, Д. «Не рассказывайте нам басни!..» / Д. Шеваров // Российская газета (неделя). – 2019. – 10 января. – С. 31.

2. Шевырев, И. Он уважать себя заставил / И. Шевырев // Наша молодежь. – 2019. - № 1. – С. 56.

3. Трахтенберг, Л. А. Журнал И. А. Крылова «Почта духов» и комедия Жан-Батиста Пюжуля «Капризы Прозерпины» / Л. А. Трахтенберг // Русская литература. – 2018. - № 2. – С. 152-157.

4. Румянцев, А. Насмешливый мудрец / А. Румянцев // Уроки литературы. – 2018. - № 2. – С. 1-6.

5. Лямина, Е. Крылов и многие другие / Е. Лямина // Новое литературное обозрение. – 2017. - № 145. – С. 158-177.

6. Воскобойников, В. Когда Иван Андреевич Крылов был маленьким / В. Воскобойников // Уроки литературы. – 2016. - № 4. – С. 1-8.

7. Романов, Д. А. Чудотворец слова, или Еще раз о стилистике басен И. А. Крылова / Д. А. Романов // Русский язык в школе. – 2014. - № 11. – С. 39-46.

8. Демьянова, Е. «Звери мои за меня говорят…» / Е. Демьянова // Юный художник. – 2014. - № 9. – С. 19-21.

9. Крылов Иван Андреевич // Москва. – 2013. - № 12. – С. 198-200.

10. Подмазо, А. «Попался как ворона в суп» : боевые действия 1812-1814 годов в баснях Крылова / А. Подмазо // Родина. – 2013. - № 11. – С. 29-31.

11. Боженко, В. Счастливый сын капитана / В. Боженко // Чудеса и приключения. – 2013. - № 10. – С. 72-75.

12. Клех, И. Басни «дедушки Крылова» / И. Клех // Иностранная литература. – 2013. - № 6. – С. 227-229.

13. Зиман, Л. Басни И. А. Крылова как театральные действа / Л. Зиман // Дошкольное воспитание. – 2013. - № 1. – С. 92-96.

14. Красников, Г. Иван Крылов – анекдот и человек / Г. Красников // Юность. – 2011. - № 10. – С. 44-47.

15. Парсамов, В. Mutato nominee… : Михаил Кутузов и Иван Крылов / В. Парсамов // Знание-сила. – 2010. - № 11. – С. 102-108.

16. Скворцов, Л. И. А. Крылов – баснописец / Л. Скворцов // Литературная учеба. – 2009. - № 1. – С. 88-101.

17. Алпатова, Т. А. Уроки Ивана Андреевича Крылова / Т. А. Алпатова // Литература в школе. – 2008. - № 12. – С. 7-11.

18. Разумихин, А. «Звери мои за меня говорят» / А. Разумихин // Литература в школе. – 2008. - № 9. – С. 14-17.

19. Серман, И. Загадка Крылова / И. Серман // Русская литература. – 2006. - № 4. – С. 165-173.

20. Вебер, О. Н. Как Крылова овод укусил, или Несколько эпизодов из жизни великого баснописца / О. Н. Вебер // Литература в школе. – 2006. - № 9. – С. 47-48.

21. Александрова, И. Б. И. А. Крылов – баснописец / И. Б. Александрова // Русская речь. – 2004. - № 6. – С. 3-5.

22. Баженов, А. Русский ум, достигший полного совершенства… / А. Баженов // Наш современник. – 2004. - № 11. – С. 238-250.

23. Жуковский, В. А. О баснях и басне Крылова / В. А. Жуковский // Уроки литературы. – 2004. - № 11. – С. 1.3.

24. Плетнев, П. А. Жизнь и сочинения И. А. Крылова / П. А. Плетнев // Уроки литературы. – 2004. - № 11. – С. 3-8.

25. Анисимов, Е. Рождение каменной симфонии : Петербург глазами И. А. Крылова / Е. Анисимов // Вокруг света. – 2003. - № 5. – С. 132-139.

26. Проскурина, В. Крылов и Екатерина II / В. Проскурина // Новое литературное обозрение. – 2000. - № 45. – С. 104-121.

27. Климова, О. Феномен Крылова-баснописца / О. Климова // Литература в школе. – 1998. - № 6. – С. 132-145.

28. Зыкова, Г. В. Салтыков-Щедрин и Крылов / Г. В. Зыкова // Русская словесность. – 1996. - № 5. – С. 24-26.

29. Коровин, В. И. И. А. Крылов / В. И. Коровин / Литература в школе. – 1994. - № 4. – С. 6-14.

Сценарии

1. Глубоковских, М. «Поэт и мудрец слились в нем воедино» / М. Глубоковских // Читаем, учимся, играем. – 2018. - № 11. – С. 6-11.

2. Лобанкина, Е. В гостях у «русского Лафонтена» / Е. Лобанкина // Читаем, учимся, играем. – 2018. - № 9. – С. 11-16.

3. Ковальчук, Т. А ларчик просто открывался / Т. Ковальчук // Праздник в школе. – 2018. - № 8. – С. 50-58.

4. Стрыгина, Ю. А. Из басни слова не выкинешь / Ю. А. Стрыгина // Читаем, учимся, играем. – 2017. - № 5. – С. 11-16.

5. Бикеева, В. Поэт и мудрец слились в нем воедино : литературно-конкурсная программа / В. Бикеева // Сценарии и репертуар. – 2014. - № 6. – С. 3-23.

6. Штукатурова, О. Л. Встречи с «дедушкой Крыловым» : внеклассное меропиятие / О. Л. Штукатурова // Начальная школа. – 2009. - № 1. – С. 92-95.

7. Казанцева, И. В. Игра-конкурс по басням Крылова / И. В. Казанцева // Русский язык. – 2005. - № 21. – С. 26-27.

8. Романов, А. С. Крылатые выражения из басен И. А. Крылова : викторина / А. С. Романов // Русский язык. – 2004. - № 6. – С. 28-29.

9. Иван Андреевич Крылов : литературная викторина // Русская словесность. – 1993. - № 4. – С. 61.

10. https://www.prlib.ru/collections/1176124

Составитель главный библиограф Пахорукова В. А.

Верстка Артемьевой М. Г.