Версия для печати

Жил я впервые на этой земле… (к 90-летию со дня рождения Роберта Рождественского)

Библиографическое пособие. Курган. 2022

20 июня 2022 года - 90 лет со дня рождения Роберта Рождественского. Его называли выразителем поколения, певцом простых истин, рифмующим журналистом, но сам поэт утверждал, что пишет, как думает и как говорит. По-разному, потому что любой нормальный человек переключает регистры.

Сейчас модно ругать Роберта Рождественского за голую декларативность. Он действительно много писал на злобу дня и долго насаждал этакий фасадный оптимизм. И мало кто знает, что Рожде­ственский далеко не всегда был трибунным поэтом. К концу жизни он совер­шенно изменился. Заглянув смерти в глаза, поэт вдруг осознал:

Никому из нас не жить повторно.

Мысли о бессмертье - маета.

Миг однажды грянет,

за которым -

Ослепительная темнота...

Из того, что довелось мне сделать,

выдохнуть случайно довелось,

может,

наберётся строчек десять?..

Хорошо бы,

если б набралось.

Роберт Иванович Рождественский ро­дился 20 июня 1932 года в алтайском селе Косиха. Его отец - Станислав Петкевич происходил из поляков. В молодо­сти он связал себя с органами ОГПУ. Но потом чекистская служба стала Петкевича тяготить. И в какой-то момент он по-чёрному запил. Мать поэта звали Вера Павловна; на Алтае она работала дирек­тором сельской школы. Здесь надо под­черкнув, что и Петкевич, и его жена были убеждёнными коммунистами. Когда у них родился сын, они случайно назвали его в честь руководителя Западно-Сибирского крайкома партии Роберта Эйхе.

Но в 1937 году пути Петкевича и Веры Павловны разошлись. Петкевич, судя по всему, расстался с органами. Он потом принял участие в кампании против бело­финнов. Затем добровольцем отправил­ся бить фашистов. И погиб на фронте в первые месяцы Великой Отечественной войны. По-другому сложилась судьба матери поэта. Она после развода про­должила учёбу в Омском медицинском институте. А когда началась война, её призвали в армию. Сын Роберт же пона­чалу остался в Омске на попечении ба­бушки и тётушки.

Своё первое стихотворение Роберт за отцовской фамилией напечатал в июле 1941 года в газете «Омская правда». Мальчишка признавался: «Хотя мне се­годня десятый лишь год, / Стрелять на­учился как надо, / И пусть только Сталин мне скажет: / «В поход!», / Фашистам не будет пощады».

После смерти бабушки Роберта пере­везли в Москву и отдали в Даниловский детдом. Потом он какое-то время учил­ся в третьем московском военно-музы­кальном училище воспитанников РККА.

В 1946 году мать начинающего поэта вторично вышла замуж за политрука Ивана Рождественского, и парню при­шлось сменить фамилию и отчество. Школу он заканчивал уже в Ленинграде. А в 1950 году его приняли на историко-филологический факультет Карело-Фин­ского университета в Петрозаводске.

Вскоре Рождественский женился на од­ной из своих сокурсниц. Однако этот брак просуществовал недолго. Оформив раз­вод, молодой поэт поспешил в Москву, где с ходу поступил в Литературный институт.

На новом месте у Рождественского поначалу складывалось всё чудесно. Ещё на первом курсе ему запала в душу любительница стихов по имени Алла Киреева. В 1953 году они сыграли свадьбу.

Семья Р. Рождественского

Журнал «Октябрь» напечатал его поэму «Моя любовь». Затем в Петрозаводске вышла первая книга «Флаги весны». Потом появилась книга «Испы­тание» с предисловием Владимира Луговского уже в Москве. А там подошло время получать диплом. И вот тут-то поэт чуть не споткнулся.

Первые книги Роберта Рождественского были опубликованы в издательстве «Карелия». Фото: Виталий Голубев

В 1956 году Рождественский опубли­ковал стихотворение «Утро». Оно попало на глаза одному из всесильных партий­ных функционеров Ивану Капитонову. Чиновник в невинных строках усмотрел крамолу и дал команду молодого автора примерно наказать. Друзья посоветова­ли Рождественскому на какое-то время из Москвы исчезнуть. Он решил с годик отсидеться в Киргизии, где нашёл вдох­новение в переводах местных поэтов.

А потом грянула «оттепель». Рожде­ственский вместе с Евгением Евту­шенко, Андреем Вознесенским и Беллой Ахмадулиной стал на свои по­этические выступления собирать много­тысячные стадионы. Особенно сильно в 1961 году прозвучала его поэма «Рекви­ем». Это потом литературоведы стали утверждать, что Рождественский в отли­чие от других своих «собратьев» по эст­радной поэзии «был менее склонен к эк­спериментам над стихом и словом, а его художественная палитра не имела полуто­нов».

Е. Евтушенко, Б. Окуджава, А. Вознесенский, Р. Рождественский. Фото: ru.wikipedia.org

Абсолютно верно: Рождественский никогда не был силён в поэтических экспериментах. Он брал другим: своей фрондой. Ведь это именно Рожде­ственский не побоялся в начале 1963 года публично одёрнуть Николая Гри­бачева, ходившего тогда в любимчиках у руководителя советского государ­ства Никиты Хрущёва. Гри­бачев был очень возмущён поведени­ем молодых эстрадных поэтов, новыми тенденциями в культуре. Но особенно сильно могущественного литературно­го чиновника раздражали поэтические вечера в Политехническом музее. В ко­нечном счёте его неприятие новых тен­денций в культуре выразилось в стихот­ворении «Нет, мальчики!..». Грибачев пи­сал:

Порой мальчишки бродят на Руси.

Расхристанные - господи, спаси! –

С одной наивной страстью - жаждой славы,

<...> И хоть борьба кипит на всех широтах,

И гром лавины в мире не затих,

Чёрт знает что малюют на полотнах,

Чёрт знает что натаскивают в стих.

Рождественский в ответ написал своё стихотворение, которое в противовес Грибачеву назвал: «Да, мальчики!..».

О, что тогда началось! В проработку Рождественского тут же включился непосредственно Никита Хрущев. На мар­товской встрече в Кремле с творческой интеллигенцией руководитель государ­ства только что матом не ругался. Он, во-первых, выразил сомнение в том, что Рождественский является выразителем настроения советской молодёжи. А во-вторых, вождь призвал эстрадных по­этов во всём учиться именно у Грибачёева, «у которого, - как заявил Хрущёв, -меткий глаз и который точно, без про­маха бьёт по идейным врагам».

Естественно, после таких хрущёвских публичных откровений на Рождествен­ского немедленно обрушилась лавина критики. Надо ли говорить о том, что выдер­жать такие удары способны далеко не все. У Рождественского, к примеру, не хватило ни сил, ни духа, чтобы отстоять свою позицию. Он оказался конформи­стом. Вожди эту слабину в характере поэта быстро уловили, и не случайно вскоре доверили ему пост второго сек­ретаря в Московской писательской организации.

Если б Рождественский открыто вы­ступал против власти, вряд ли бы его при Брежневе так часто издавали. Хотя все понимали, что стихи у поэта - не ахти какие. Не случайно официозные критики, обслуживавшие руководство Союза писателей СССР, очень часто были вынуждены конкретный разбор текстов подменять рассуждениями общего характера.

В поэзии Рождественского можно выделить четыре опорных мотива: борьбу против мещан­ства, память о Великой Отечественной войне, верность идеалам революции и духовную открытость. На актуальность стихов Рождественского всегда напи­рал и Константин Симонов. «Я осо­бенно ценю в Роберте Рождественс­ком, - подчёркивал Симонов, - завид­ную способность ставить трудные воп­росы и размышлять над ними на глазах у читателя и публично, не робея глас­ности, искать и находить на них ответы, пусть не для всякого из нас обязатель­ные, но неизменно вызывающие уваже­ние чистотою, честностью, убеждённо­стью поисков».

Рождественский сам пре­красно осознавал свои творческие сла­бости. Не зря он с начала 1970-х годов стал всё больше занимался песенным жанром. Рождественский сочинил более шестисот песен. Но кажется, что когда он работал над ними, то думал прежде всего о ритме. Размеры и риф­мы уже особой роли для него не играли. И что получилось? Да, песни быстро вер­нули ему миллионы поклонников. Но он-то понимал, что это - не великая поэзия. Именно поэтому его так задело письмо Евгения Евтушенко, обозвавшего быв­шего соратника барабанщиком при комсомольском джазе.

Между тем карьера Рождественского неуклонно шла в гору. В 1977 году он вступил в партию, затем у него вышла восславляющая советскую власть поэма «Двести десять шагов», за которую ему тут же дали Государственную премию СССР, потом последовали двухтомники и трёхтомники, ордена, медали. И вро­де бы ничто не предвещало новых ударов судьбы.

В конце 1980-х годов Рождественс­кий стал часто па­дать в обмороки. Поначалу врачи ду­мали, что все про­блемы в сосудах. Но диагноз оказался неправильным. Позже у поэта обна­ружили доброкаче­ственную опухоль. Специалисты посо­ветовали отправить его на лечение в иностранную кли­нику. Но Внешторг­банк, где хранились зарубежные гоно­рары Рождественс­кого, практически все счета советских граждан блокировал. Государство вплотную приближалось к банкротству. И родные Рождественского вынужде­ны были ходить в поисках средств для лечения по всем инстанциям. Во Фран­цию поэта перевозили уже на носил­ках. Он перенёс две операции. Это по­могло продлить ему жизнь на целых пять лет.

Рождественский знал, что времени у него осталось в обрез. И он стал писать совершенно по-другому. В сти­хах позднего Рождественского «приглу­шённо зазвучала философия элегично­сти, связанная с экзистенциальными пе­реживаниями». В предчувствии скорой смерти поэт писал:

Тихо летят паутинные нити.

Солнце горит на оконном стекле...

Что-то я сделал не так?

Извините:

жил я впервые

на этой Земле.

Я её только теперь ощущаю.

К ней припадаю.

И ею клянусь.

И по-другому прожить обещаю, если вернусь...

Но ведь я не вернусь.

Сильные строки. Они искупали всё.

Роберт с женой Аллой

Вся личная жизнь Роберта Рождественского была связана лишь с одной женщиной, любовь к которой он пронёс через всю жизнь – с Аллой Борисовной Киреевой. Она известный литературный критик и художник. Именно ей он посвящал все свои стихи о любви.

У Роберта Рождественского и Аллы Киреевой родились две дочери – Екатерина и Ксения. Первая дочь появилась в 1957 году. Она переводчица, фотограф и журналист. Вторая дочь родилась в 1970 году. Она работает журналисткой.

Екатерина Рождественская

Ксения Рождественская. Фото: commons.wikimedia.org

Утром 19 августа 1994 года Рожде­ственскому вновь стало плохо. Его стар­шая дочь Екатерина позвонила другу семьи - врачу Рошалю. Поэта увезли в больницу Склифосовского. На следую­щий день он умер.

Творчество Рождественского

«Будем горевать / в стол. /Душу от­крывать / в стол.../ Будем голосить / в стол. / Злиться и грозить - / в стол! / Будем сочинять / в стол... / И слышать из стола / стон». Эти строки супер­актуальный, остросоциальный, ярко, живо, эмоционально отзывавшийся на все запросы эпохи, Рождественский написал в Переделкино, где в послед­ние годы жил почти отшельником. Друзья и ученики, конечно, не забы­вали, но к тому моменту с некоторыми из знаменитых однокашников жизнь уже развела, да и сборищ он особо не любил.

В добровольное «изгнание» Роба отправил себя еще во времена перестройки. Поэзию сменила хлест­кая публицистика, площади - анимированные шоу на ТВ. И хотя поэта-шестидесятника, лауреата без внимания не оставляли, даже предлагали место главреда «Огонька», Рождественский не рвался на новые баррикады. «Зна­ешь, Алка, нет у меня на это сил», - сказал, вернувшись с очередного за­седания, жене. Она посоветовала «по­жить своей жизнью», отойти от дел.

Шестидесятники похожи на совер­шенно разных людей, которые шли разными дорогами, и вот их схватили разбойники и привязали одними и теми же веревками к одному и тому же дереву», - метафоричное выска­зывание Вознесенского вспоминал Евгений Евтушенко, тут же добав­ляя: - У нас с Робертом не так. У нас были одни любимые поэты... Я помню точно: это стихи Корнилова. «Качка в море берет начало». Роберт знал его наизусть. И я наизусть».

«Однолетки», сошедшиеся на зна­нии запрещенной литературы, на­шедшие друг друга как «знатоки сан­скрита в лагере», с возрастом отда­лились: «Опасный момент был в его сочинении с эстрадой. Он начал ухо­дить в риторику», - замечал Евге­ний уже после смерти друга, резюми­руя: «Мне совершенно не с кем пого­ворить о стихах. Всерьез поговорить».

Говорить о стихах Рождественского всерьез до сих пор берутся немно­гие. Вроде бы рупор эпохи, роман­тик, певец простых истин и чистых тем: добро и зло, совесть, любовь, па­триотизм, верность гражданскому долгу, предназначение человека, сле­дование за мечтой, право на мечту. Ораторский пафос. Экспрессивная интонация, определяющая размеры стихотворений, «длящихся» пока хватает дыхания. Разговорная сти­листика. Даже когда этот «громкий» поэт форсирует голос, он не пророче­ствует: спорит, убеждает, смотрит в глаза, иногда обращается к примерам из собственного детства и юности - простодушно, даже наивно.

Рождественский - это и всенародно знаменитые песни «Не думай о секун­дах свысока», «Мои года - мое бо­гатство», и диалог о любви в духе дво­рового жестокого романса: «Отдать тебе любовь?/ - Отдай... / - Она в грязи.../ - Отдай в грязи. / - Я по­гадать хочу... / - Гадай. / - Еще хочу спросить... / - Спроси» - с каким-то неожиданно брутальным финалом: «Не будет этого! - За что?! - За то, что не люблю рабов».

И футуристи­ческое, с аллюзиями на Маяковского: «Я - сын Веры! / Веры не в бога, /не в ангелов, не в загробные штуки!»

И отповедь стреляющей глазами краса­вице, посылающей мужу телеграмму «Люблю. Скучаю», и ностальгиче­ские строки, посвящение Марку Шагалу: «Он стар и похож на свое одино­чество. / Ему рассуждать о погоде не хочется. / Он сразу с вопроса: / «А Вы не из Витебска?..» - / Пиджак старо­модный на лацканах вытерся... / «Нет, я не из Витебска...» - / Долгая пауза. / А после - слова / монотонно и па­смурно: / «Тружусь и хвораю... / В Ве­неции выставка... / Так Вы не из Ви­тебска?..» / «Нет, не из Витебска...»

Поэт Александр Коваленков отме­чал у Рождественского «редкую спо­собность писать стихи для взрос­лых, но так, словно он рассказывает своим читателям об их детстве... Ро­ждественский умеет разговаривать стихами <...> он знает, что иной раз важней, правильней акцентировать показывающее особенность челове­ческого характера слово, нежели по­ражать множеством поэтических изо­бретений».

О Рождественском говорили как о поэте, «выразившем свое поко­ление». И он, как мог, выражал. Не скрывал, что сначала был верующим, «а это была именно вера со своими святыми, мучениками», мальчише­скими клятвами во дворе - «честное ленинское-сталинское всех вождей». Рассказывал, как потом разочаро­вался. После публикации стихотворе­ния «Да, мальчики!», а это был ответ поэту Николаю Грибачеву, стыдив­шему шестидесятников за то, что они попирают знамена отцов, отправился в ссылку в Киргизию - переводить местных поэтов. Хрущеву полемика «мальчиков» не понравилась. Вер­нулся, много писал, сотрудничал с из­вестными композиторами, занимался реабилитацией творческого наследия Мандельштама и Марины Цветаевой. Его, конечно, не только любили, но и критиковали за бессодержательность, за отсутствие формотворчества, хро­мающую рифму, эстрадность, рифмо­ванную журналистику - письмо на злобу дня. И это не только полет Гага­рина в космос, строительство БАМа, а еще убийство в подворотне, о кото­ром написали в газетах, снос исто­рической застройки на Арбате. «Он был человек искренний, чистый, пол­ный доброты. Это главное, что в нем было, - писал Вознесенский. - Это, пожалуй, который верил в то, что пи­шет».

Вообще, говоря о Рождественском, невозможно обойти его интерес к мыслям, чувствам, порывам обыкно­венного, на первый взгляд, ничем не примечательного человека. Больше того, он умел верить в этого чело­века. Замечал за повседневностью - вечное. «На Земле / безжалостно ма­ленькой / жил да был человек малень­кий. /У него была служба маленькая. / И маленький очень портфель. / Полу­чал он зарплату маленькую...».

Знаменитое стихотворение, от­сылающее к гоголевской тради­ции, имеет неожиданный финал - к маленькому человеку постучалась война, ему выдали маленькие са­поги и маленькую шинель. «...А ко­гда он упал - / некрасиво, непра­вильно, / в атакующем крике вывер­нув рот, / то на всей земле / не хватило мрамора, / чтобы вырубить парня / в полный рост!»

Идеалы, в которые ве­рил Роберт Иванович, отражаются и в поэме «210 шагов», и в стихотворе­нии «За того парня», и в ставших про­граммными строках «Все начинается с любви: / мечта и страх, / вино и по­рох. / Трагедия, / тоска / и подвиг - / все начинается с любви». Рождест­венский так истово искал высокое в жизни, так преданно ему служил, будто всю жизнь простоял на посту, как герой Пантелеева в «Честном слове». Его лирический герой пре­красен тем, что верность, любовь, дружба, преданность делу для него всегда дороже собственного ком­форта и благополучия, столь цени­мых в наше время.

Огромное небо поэзии Р. Рождественского

«Баллада о красках»

Баллада - жанр лиро-эпической поэзии, повествовательная песня или стихо­творение относительно небольшого объема с динамичным развитием сюжета... осно­вой которого является необычный случай.

В словаре С. И. Ожегова, Н. Ю. Шведовой подчеркивается, что это стихотворение «на историческую, обычно легендарную тему». «Баллада о красках» Р. Рождественского, написанная в 1972 г., - стихотворение о Великой Отечественной войне. Мир и война - так можно определить содержа­ние стихотворения, переданное через при­зму красок, их цветовую гамму.

Композиция баллады предельно чет­кая, в ней три части, это три време­ни: довоенное - Великая Отечественная война - послевоенное. Три времени ди­намично сменяют друг друга, как кадры кинофильма.

Мир - война - мир, их противопостав­ление, контраст и семантическое сближе­ние некоторых цветовых номинаций - вот семантико-стилистический стержень, ор­ганизующий содержание баллады. В тек­сте три противопоставления: мир до вой­ны - война; война - мир после войны, мир до войны - мир после войны. Каждая из частей содержит глубоко продуманный состав цветообозначений (колоративов): именно они раскрывают идейно-компози­ционный замысел автора.

Баллада имеет иносказательный смысл, это развернутая метафора. В центре повествования обычная семья: мать и два сына, но история семьи представляет историю страны. События описаны через измене­ние внешности сыновей, цвета их волос, которые, как известно, отражают состоя­ние человека, а появление седины в моло­дости, как правило, бывает вызвано траги­ческими обстоятельствами.

Для матери оба сына / оба-двое - соль Земли, два крыла, плоть и стать. Через все стихотворение рефреном проходит вы­ражение оба-двое - сочетание двух си­нонимичных собирательных числитель­ных со значением два. Обозначая коли­чество как совокупность, они в контексте стихотворения акцентируют единство сыновей. Рассуждая о сочинительных конструкциях с синонимическими состав­ляющими в «высоком стиле» древнерус­ской литературы, Д.С. Лихачев отмеча­ет, что при постановке рядом двух или нескольких синонимов, «равноценных друг другу», «...внимание читателя привлекают не оттенки и различия в значениях, а то са­мое общее, что есть между ними». В резуль­тате в конструкции «появляется некоторый сверхсмысл, который не может быть из­влечен из каждого слова в отдельности, но который появляется только в контексте» (цит. по: [Киклевич 2014]). Это один из способов актуализации смыслов, «значи­мых в семантической композиции текста... «ключ» к интерпретации произведения» [Николина 2009].

Баллада - о красках, но она не перена­сыщена цветом, явно представлено пять: рыжий, черный, белый, золотистый, се­рый и зеленый. Их оттенки и другие кра­ски скрыты и проявляются в сочетаемости, служа своего рода фоном для названных, внося дополнительные, но также важ­ные смыслы в общую ткань повествова­ния. Цветовая лексика используется обыч­но в описаниях природы, в балладе пейзаж дан только в одной части - второй, колоративы же пронизывают все произведение. Это прилагательные, за исключением су­ществительных зелень и белизна.

Рыжий, черный и белый, цветовой «стер­жень» баллады, повторяются, но в разных композиционных частях, в разном кон­текстном окружении их семантика наде­ляется «текстовыми приращениями смыс­ла, прежде всего эмоционально-экспрес­сивными и эстетическими» [Колокольцева 2016].

Первая часть баллады пронизана любо­вью, счастьем, ярким светом. Своеобразно начало баллады: Был он рыжий.... Он - кто? Интрига: местоимения, как известно, сло­ва тематические, а не рематические. Ответ получаем позднее: это сыночек. Черный -тоже сыночек. Колоративы рыжий и черный сближаются на основе того, что это о сы­новьях, бесконечно любимых матерью, это самое ценное для нее, соль Земли. Почему именно эти краски избирает поэт?

Рыжий (цвет волос сына) - «цвета меди, красно-желтый», медь же в перенос­ном употреблении, о рыжем цвете волос, содержит сему «яркий». Яркость, на­сыщенность, интенсивность цвета усили­вается повтором этого прилагательного и двумя сравнениями: как из рыжиков рагу, словно апельсины на снегу. У рыжика шляп­ка рыжая. Апельсины оранжевого цвета, а на белом (на снегу) яркость цвета увели­чивается вместе с общим эмоциональным фоном стихотворения, поддерживаемым лексемой с уменьшительно-ласкательным суффиксом –ышк- солнышко: оно и жел­тое, и источник света, тепла.

Заданный эмоциональный тон стихо­творения не снимается колоративом чер­ный (тоже о волосах), черной краской. Да, черный - «цвет сажи, угля»; его перенос­ное значение - «мрачный, безотрадный, тяжелый». Он в балладе насыщен, как и рыжий, его интенсивность актуали­зируется повтором черный-черный и срав­нением «как обгоревшее смолье». Смольё (смоляной - о волосах) - «очень черный», а обгоревшее, «обуглившееся», сохраняет сему «уголь», сема повторяет­ся. Однако в условиях контекста значение колоратива заменяется прямо противо­положным - молодость и красота второго сына. Краткое прилагательное черна (ночь) не вносит негатива: означает нейтральный в контексте цвет - темная.

Общий эмоциональный фон поддержи­вается также глаголами шутила, хохотала, прилагательным веселая при существитель­ном мать.

Отношение сыновей к матери словес­но обозначено во второй части: они, уходя на войну, поклонились... в пояс, и не матери, а маме - это не только требование рифмы, но и предельно точное определение атмос­феры в семье.

Вторая композиционная часть бал­лады резко противопоставлена первой. Подчеркнуто меняется эмоциональный тон: если первая часть баллады - мир, лю­бовь, счастье, то вторая - война, горе, беда. Олицетворение прокричали репродукторы беду и номинация сорок памятный (о сорок первом годе) усиливают контраст.

Меняется цветовая гамма: появляются зеленый (зелень) и серый, другие значения реализуют рыжий и черный.

В метафоре рыжий бешеный огонь у эпите­та рыжий актуализируется сема «красный» -цвет крови; огонь - «боевая стрельба», ведущая к кровопролитию. Эпитет бешеный реализует значение «большой силы, на­пряжения; яростный». В своем основ­ном значении выступает колоратив чер­ный в сочетании с существительным дым. Но дым - серый, здесь же он черный, что служит своего рода интенсификатором, усилителем цвета: черный – это цвет траура, нагнетается мрачность, напряжение, трагизм. Этому способствует развернутая метафора злая зелень застоявшихся полей.

Третья композиционная часть, возвра­щение сыновей домой с войны с Победой, противопоставлена прежде всего второй части баллады: это мир. Но и сама часть по­строена на контрасте радости и печали.

Эмоциональный фон в начале треть­ей части светлый - радость, торжество. В центре повествования - мать, дожда­вшаяся сыновей, прошедших всю вой­ну. Используется соответствующая лекси­ка: счастье в сочетании с просторечным глаголом привалило (матери) в перенос­ном употреблении «пришло что-то неожи­данное», усиливающий об­щий радостный эмоциональный настрой пятикратный повтор глагола повезло, при­дающий «эстетическое «звучание» и зна­чимость» гла­голу. Радость достигает предела: сыновья живы-здоровы, орденами отмечены их под­виги, это подчеркивается риторическим вопросом что еще ? Далее эмоциональность приглушается, появляются колоративы, их три: золотистый, зеленый, белый с вариан­том белизна. Краски сдержанные.

Золотистые ордена. Прилагательное-эпитет золотистый мотивировано прилагательным золотой. Оба «цвета золота», но если золотой - «блестяще-желтый», то золотистый - только «с золотым отли­вом», не блестящий, не радостный, не торжествующий: в контексте стихотво­рения сема «блестящий» нейтрализуется. Даже зеленый не изменяет общей тонально­сти этой части, поскольку цвет десемантизируется: зеленое вино - фразеологизм, его значение - «водка».

Белизна заменяет сблизившиеся в пер­вой части рыжий и черный, эти краски исчезают. Смертельная белизна - о волосах. Эпитет смертельная, т.е. связанная с гибе­лью, нейтрализует семы «яр­кий, чистый» в семантической структуре цветового существительного белизна («яр­кий, чисто-белый цвет»). Читатель по­нимает, что смертельная белизна - это се­дина, седые волосы. Усиливается общее впечатление безжизненности: седой - «бе­лесый, тускло-серый» (снова серый!), а многозначное прилагательное белесый в контексте баллады реализует одновремен­но три своих значения: «тусклый, неяркий, безжизненный», то, что Д.Н. Шмелев назвал «диффузностью». Семы этих составляющих имплицит­но представлены в сочетании смертельная белизна.

И, наконец, белый - белая краска вой­ны. Белый, как определяют словари, - «цвета снега или мела». Появляется снег, но контрастирующий со снегом пер­вой части. Там он яркий, праздничный (апельсины на снегу - сочетание оранжево­го, или рыжего, с белым), здесь же снег -холод, а мел - безжизненность. Белый - это след войны, страдания. Симптоматично, что в третьей части нет черного цвета, так как война закончилась, наступил мир, но нет и ярких цветов: повествование прони­зано печалью. Вспоминаются строки сти­хотворения В. Харитонова, написанного в 1975 г. и ставшего песней: День Победы - Это праздник / С сединою на висках, / Это праздник/ Со слезами на глазах...

Совершенно очевиден контраст войны и мира послевоенного. Но так же очевид­но противопоставление мира довоенного и послевоенного: в первой части колора­тивы рисуют мир яркий, светлый, радост­ный, во второй они приглушенные и блек­лые, тусклые.

Композиция баллады, основанная на контрастах, колоративы с контрастными значениями, исконными или приобрета­емыми в контексте, актуализируют, усилива­ют не только «прямые образы, но и чувства, переживания и тем самым передают идею произведения». Колоративы создают общий эмоци­ональный фон баллады, актуализируют сближения и контрасты, создают художе­ственный образ, но их поддерживают явле­ния всех языковых уровней.

Для актуализации важных смыслов Р. Рождественский использует не только языковые средства. Свою роль в выраже­нии авторского замысла играет пунктуа­ция, конкретно - многоточие и тире, зна­ки, обладающие, помимо своей основной функции, большим экспрессивным потен­циалом. Они появляются в знаковых пози­циях. Так, многоточие, разделяя текст, «со­провождает» недоговоренность в прямой речи матери, «объясняющей» цвет волос сыновей; обозначает конец мирной жи­зни, отправление сыновей на фронт - тре­вожное ожидание будущего, неизвестность (поклонились маме в пояс / и ушли...) и т.д. Тире подчеркивает напряженность текста, актуализирует важные для автора, а зна­чит, и для читателя коммуникативные ча­сти текста, будет ли это на границе само­стоятельных предложений (Повезло ей, / повезло ей, / Повезло! / - Оба сына / воротилися в село) или в рамках одного предло­жения (Стали волосы - /смертельной белизны...), где тире подчеркнуто разграничивает подлежащее с частью сказуемого - глаголом-связкой - и именную часть этого ска­зуемого, выражающего основную мысль баллады.

Значимо и построение строф: выносит­ся в отдельную строку одно наиболее важ­ное для содержания стихотворения слово или словосочетание, позволяющее конкре­тизировать смысловые оттенки:

Я от солнышка

сыночка

родила...

Располагая слова «лесенкой», автор вы­деляет каждое из них, передает напряженность, взволнованность, создает эмоцио­нальный накал:

Повезло ей,

привалило счастье вдруг.

Повезло одной

на три села вокруг.

Таким образом, в «Балладе о кра­сках» лаконично, но емко и образно Р. И. Рождественский изобразил карти­ну страшной войны, горе и боль, прине­сенную ею семьям и стране. Композиция и содержание баллады основаны на резком противопоставлении, контрасте, и сближе­нии. В выражении авторского замысла за­действован потенциал всех языковых уров­ней, графические средства (пунктуация), особое построение строф, но центральное, основное средство - это цветовая лексика.

Родной берег в поэзии Роберта Рождественского

Глубоким философским звучанием наполнен у Рождественского образ родного берега в знаменитом стихотворении «Где-то далеко...», ставшем песней из «Семнадцати мгновений весны».

Образ родного берега в различных вариантах появляется во многих стихотворениях, написанных Рождественским начиная с 50-х годов 20 века. Так, в стихотворении «Возвращение» он описывает свои впечатле­ния о вновь увиденном после четырнадцати часов полета: «...упасть в траву, / услышать, как растет она. (...) / Ослепнуть вдруг / от грянув­шею пенья птиц». Важно то, что, снова встретившись с родным городом, автор делает открытие: «Как мог я думать, / будто понял / жизнь?..».

В данном случае перед нами не просто пейзаж. Природа родных мест заставляет поэта взглянуть на мир по-иному: услышать, как растет трава,| ослепнуть от пения птиц.

И вдруг понять,

что через полчаса –

то,

чем ты жив:

твой город.

Твой порог.

Твоя судьба –

начало

будущих дорог.

Автор с нетерпением ждет встречи с Москвой, с любимой, стремится «К Москве. / К тебе...».

Образ родного берега неразрывно связан с мотивом странствий. Отсюда и часто встречающаяся тема дороги. Например, о том, что судьба поэта - «начало будущих дорог», говорит еще одно раннее стихотворение «Выбор»: «... но если есть выбор, / то я выбираю - дорогу!».

В произведении «Оттуда» в роли родного берега для поэта выступает его семья – жена и дочь:

Ты

тоже

материк!

Разбуженная глубь...

Я вечный твой

должник.

Я вечный твой

Колумб.

Образ Колумба вызывает ассоциации с открытием новых берегов. Как и в «Возвращении», поэт снова открывает для себя в отношениях с любимой что-то ранее неизвестное:

И вновь открыть

тебя.

Открыть -

как умереть.

Блуждать

без сна и компаса

в краях

твоей земли...

И никогда

не кончатся

открытия мои.

В другом стихотворении родной берег - это уже целая планета, автор так и назвал его - «Планета друзей»:

Она появляется –

чудо мое зоревое,

глаза

застилает.

Величием дышит безмолвным.

Она проплывает

в густом голубом ореоле.

Эта земная, добрая планета ассоциируется у него с чем-то исклю­чительно хорошим, спасительным: «Ночная река / источает целебный холод. / Проходит лето. / Проходят ссоры. / Беды проходят».

Тема дороги и поиска родного берега прослеживается также в сти­хотворении «Кочевники», посвященном Ч. Чимиду:

Я знал давно,

я чувствовал,

что корни

мои –

вот в этой

пепельной земле....

Неизбежность странствий, желание путешествовать для него - в крови: «Я сын дороги. / Самый верный сын...».

Автор путешествует не только в пространстве, но и во времени: в прошлом он оставил дорогие для своего сердца воспоминания, о чем говорится в стихотворении 60-х годов «Взял билет до станции Первая любовь»:

Там, на этой станции,

вершина была.

Теплая вершина.

До самых звезд. (...)

Встал я у подножия

Первой любви.

Пусть не поднимусь уже –

так посмотрю.

Это стихотворение отличается от предыдущих тем, что в нем звучит разочарование автора от встречи с чем-то родным и близким для него:

И летел из прошлого

поезд слепой.

Будто в долгий обморок,

в метели нырял...

Есть такая станция –

Первая любовь.

Там темно и холодно.

Я проверял.

Поэт увидел совсем не то, что жило в его памяти: «Ах, как замело все! Как замело!..».

В стихотворении «Где-то далеко...», положенном на музыку Микаэла Таривердиева (оно еще называется «Песня о далекой Родине»), Рождественский тоже проводит подобное сравнение с памятью, занесенной снегом:

Где-то далеко, в памяти моей,

Сейчас, как в детстве, тепло,

Хоть память укрыта

Такими большими снегами.

Светлые воспоминания о том, что было когда-то, греют душу поэта. Прошлое прекрасно, но его «замело всё», оно укрыто «большими снегами». В этом стихотворении лирический герой просит самую малость:

Берег мой, берег ласковый,

Ах, до тебя, родной, доплыть бы,

Доплыть бы хотя б когда-нибудь.

Память рисует любимые картины родного края:

Где-то далеко, где-то далеко

Идут грибные дожди.

Прямо у реки, в маленьком саду

Созрели вишни, склонясь до земли.

Герою только «доплыть бы», словно прикоснуться, - и ничего больше.

Поэту лишь бы увидеть «краешком, тонкой линией» свой родной и ласковый берег. Поэтому он просит:

Грусть моя, ты покинь меня!

Облаком, сизым облаком

Ты полети к родному дому.

И продолжает: «Берег мой, покажись вдали...».

Сам автор словно и есть эта грусть, которая хотела бы увидеть «кра­ешком, тонкой линией» родную землю. Грусть как бы заполнила всего человека, его мир, душу и сознание. С одной стороны, он хочет туда, где «идут грибные дожди» и «созрели вишни, склонясь до земли», а с другой - понимает, что это непреодолимо далеко и уже укрыто «большими снега­ми». Родной берег в данном стихотворении - это что-то живущее в памя­ти поэта, недосягаемое и не способное к повторению, как первая любовь.

Герой хочет забыться от душевной боли: «Ты, гроза, напои меня / Допьяна, да не до смерти».

Из стихотворения 70-х годов «Вернуться б к той черте, где я был мной» следует, что родной берег для Рождественского - это та черта, за которой он может быть самим собой:

Где все впервые:

светлый дождь грибной,

который по кустарнику бежит.

И жить легко.

И очень надо

жить!

Снова автор представляет себе грибной дождь и снова память «укры­та снегами»: «Вернуться б к той черте, / где я был мной. (...) / А где она? / Какими вьюгами заметена?».

На родном берегу автор всегда будет услышан и не останется в оди­ночестве. Из стихотворения «Человеку надо мало» мы узнаем, что для этого необходимо, «...чтоб искал / и находил. (...) / Чтоб жила на све­те / мама. (...) / Лишь бы кто-то дома / ждал».

Но поэт не ограничивает свой мир друзьями и родными, он постоянно чувствует связь со всеми людьми: «Утром свежую газету - / с Человече­ством родство».

В стихотворении «Прилет» мы вновь встречаемся с Москвой, как с «родным берегом» автора. Свои чувства поэт описывает так: «Настроение - / словно тебя спасли. / Состояние - / будто впервые влюбился».

Рождественский даже удивляется надписи «Москва»: «Будто это / может быть / не Москвою».

В стихотворении 80-х годов «Помогите мне, стихи!» автор мечтает «выплыть» на берег, вновь обрести свой голос:

Помогите мне

остаться

до конца

самим собой.

Выплыть.

Встать на берегу,

снова

голос

обретая.

Помогите...

И тогда я

сам

кому-то помогу.

Важно отметить, что это бесспорно автобиографическое стихотворение, связанное с теми изменениями, которые начали происходить в гране со второй половины 80-х годов.

Рассматривая образ «родного берега» в поэзии Рождественского, мы не можем не сказать о том, как важны были для автора чувства и переживания других людей, в том числе и тех, которые были разлучены со своей Родиной. Поэтому обратимся к стихотворению «Кладбище под Парижем», о судьбе русских эмигрантов, умерших на чужбине, вдали от своего родного берега: «Не стало и Родины. / Сердца не стало. / А память / была...».

Родина для этих людей была сердцем и душой. Поэтому автор легко представляет себе, о чем мечтали те, кто похоронен на Сан-Женевьев-де-буа:

Как они после -

забытые,

бывшие, -

все проклиная и нынче, и впредь,

рвались взглянуть на нее –

победившую, пусть -

непонятную,

пусть -

непростившую,

землю родимую!

И-

умереть...

Здесь можно заметить перекличку с стихотворением «Где-то далеко...», где герой, также находящийся на чужбине, просит: «Берег мой! покажись вдали, (...) / Ах, до тебя, родной, доплыть бы».

В стихотворении «Кладбище под Парижем» говорится о людях, ко­торые мечтали хотя бы взглянуть на родимую землю. У лирического героя стихотворения «Где-то далеко...» память была «укрыта снегами», но в ней было «как в детстве тепло». У русских изгнанников тоже оста­лась только память. Но их надежды на встречу со своим родным бере­гом умерли вместе с ними: «Здесь похоронены / сны и молитвы. / Слезы и доблесть».

Хотя до последнего часа их не покидала мечта вернуться на Родину:

Как же хотелось им

в Первопрестольную

въехать

однажды

на белом коне!..

Отметим еще одну очень важную перекличку со стихотворением «Где-то далеко...». В нем поэт пишет: «Я все гляжу куда-то в небо, / Как будто ищу ответа...».

И в финале «Кладбища под Парижем» взгляд Рождественского устремлен вверх:

Полдень.

Березовый отсвет покоя.

В небе -

российские купола.

И облака,

будто белые кони,

мчатся

над Сан-Женевьев-де-буа.

Может быть, автор думает о том, что боль тех, кто покоится в этом месте под Парижем, в виде облаков долетает до родного дома. И обла­ка - это белые кони, которые примчались сюда за теми, кому они верно служили раньше, чтобы они хотя бы теперь могли вернуться на Родину. Ведь у Рождественского так часто встречается неопределенная времен­ная семантика: «Доплыть бы хотя б когда-нибудь».

Отсюда и уступительный оттенок значения. Представители белой эмиграции ведь так «...рвались взглянуть на нее - / победившую, / пусть - непонятную, / пусть - / непростившую, / землю родимую!».

Рождественский остро ощущал родство со всем человечеством, ему не были безразличны страдания других людей, разлученных со своей Родиной.

Свой берег он называет судьбой, чудом, вершиной до самых звезд, тем, родимой землей, на которой «жить легко и очень надо жить».

Стихи п песни Рождественского - это тоже берег, родной, ласковый и спасительный для любителей его прекрасной поэзии.

Не просто спорт: тема спорта в творчестве Р. Рождественского

Писать проникновенные стихи о спорте для Роберта Рождественского было такой же душевной потребностью, как писать о человеческих взаимоотношениях в лучшие и наименее удачные дни жизни. Всё это находило и продолжает находить благодарный отклик у читателей его стихов, огромное количество которых стало широко известными песнями.

Рождественский был одним из поэтических кумиров своего времени, когда выступления поэтов собирали полные трибуны Дворца спорта «Лужники». А у него самого в издательстве «Физкультура и спорт» вышла книга стихотворений «Не просто спорт».

И еще он долгие годы был членом редколлегии журнала «Физкультура и спорт» и публиковал на его страницах свои новые стихи о спорте.

Его дочь, Екатерина Рождественская, однажды сказала: «Отец так любил спорт, и так искренне болел за наш спорт». И всё это происходило прежде всего потому, что Рождественский сам был спортсменом на довольно высоком уровне, имел первые разряды по баскетболу и волейболу, занимался боксом. Но, по собственному его признанию, больше всего любил баскетбол. Вот как он вспоминал об этой своей любви: «У меня был первый баскетбольный разряд, и выступал я за команду Петрозаводского университета. В 1950 и в 1951 годах я играл в сборной Карело-Финской ССР, в Петрозаводске проучился только год, а затем перевелся в Литературный институт, в Москву. Здесь участвовал в соревнованиях творческих вузов, таких, как наш институт, консерватория, ВГИК... Всегда играл центровым - рост-то у меня 183 сантиметра».

Побывал он и в спортивных начальниках, о чем рассказал в одном из интервью: «С 1974 по 1976 год был самым главным баскетболистом страны - председателем Всесоюзной федерации баскетбола. В разных городах мира вместе с нашими командами переживал радость побед и горечь поражений. Был свидетелем успеха советских спортсменов на Универсиаде в Софии, свержения американцев с олимпийского трона в Мюнхене, первого за 16-летний период поражения сборной СССР на чемпионате мира в Испании и ее триумфа на первенстве мира в Пуэрто-Рико».

Сборная команда по волейболу КФГУ «Наука». Рождественский - третий справа. Петрозаводск, 1951 год. Фото: издательство «Острова»

«С Робертом Рождественским я как-то сыграл вместе в волейбол на жалкой литинститутовской площадке с дырявой сеткой и кирзовым мячом в начале 60-х годов минувшего века. Среди играющих он был асом, но вел себя на равных с каждым из партнеров и соперников. Потому что какая-никакая, но это была игра, спорт, а спорт для него – особый праздник и в жизни, ив стихах» - вспоминал Сергей Шмитько.

Если вы есть - будьте первыми!

Первыми - кем бы вы ни были.

Из песен - лучшими песнями,

Из книг - настоящими книгами.

Спросят вас оробело:

«Что же тогда окажется?

Ежели все будут первыми,

Кто пойдет в замыкающие?..»

А вы трусливых не слушайте!

А вы их сдуйте, как пену.

Если вы есть - будьте лучшими!

Если вы есть - будьте первыми!

Этот фрагмент из стихотворения Рождественского «Будьте первыми!» можно назвать его поэтическим за­ветом своим современникам и по­томкам.

Воспоминания

М. Мудрик о Р. Рождественском

Мы с Робертом стали соседями весной сорок второго года. Но через пару лет он с матерью уехал из Омска, и до середины шестидесятых я поте­рял его из виду. Кто знает, как долго еще оставался бы в неведении, если б не случайная встреча с Митей Серебряковым. Непридуманным, свалившимся в изнывающий от жары Сочи из иной реальности - из детства. Которое - кажется - привиделось только, хотя при желании я в любой день могу прой­тись по нашей улице, по-прежнему отзывающейся на имя Карла Либкнехта.

Там, на впадающем в Омку последнем квартале бывшей Гасфортовской, стояли рядом два деревянных двухэтажных дома, почти близнецы. В низко­рослом Омске они смотрелись сносно. Жаркими днями окрестное население рисковало спускаться к воде с неудобного высокого берега, неотвратимо пре­вращавшегося в мусорную свалку. Так же, как немощеная дорога, ведущая к реке. С каждым годом она поднималась выше, дома же будто врастали в землю. А место-то необыкновенное - Мокринский форштадт. Или просто Мокрое.

Где Мокрое?

В кровавых слезах-росах

Оно за Старой Руссой - говорят.

Есть и других догадок целый ряд...

Но все это турусы на колесах!

Был в старом Омске Мокринский форштадт...

Леонид Мартынов. Он же высказал предположение, что омское Мокрое «виделось» Достоевскому в «Братьях Карамазовых».

Ребятишек школьного возраста собралось в двухэтажках человек десять. О губернаторе Гасфорде никто из нас понятия не имел, о Мокром тоже. Мы прекрасно сражались - двор на двор, но потом сдружились и ни всерьез, ни понарошку больше не враждовали. Зато играли во все игры, какие знали или могли придумать.

Игра в «Замри!» -

веселая игра...

Ребята с запыленного двора,

вы помните, -

с утра и до зари

звенело во дворе:

«Замри!»

«Замри!..»

Порой из дома выйдешь, на беду, -

«Замри!» -

и застываешь на бегу

в нелепой позе

посреди двора... Игра в «Замри!» -

далекая игра...

Это - про наш с Митькой двор, наши игры. Тем не менее взаимные вос­торги довольно быстро исчерпали себя, и паузы стали длиннее. Разные судьбы, разные интересы... Он - старший лейтенант, служит в Армении. Я - учитель, иногда пишу о стихах.

Услышав про стихи, Митька оживился:

- С Робкой видишься?

Робка на моей памяти был один - Петкевич. Из того же дома, что Митька, но во дворе появлялся реже других мальчишек. Как мы думали, из-за бабушки. Они в начале войны остались вдвоем, и Робка старался ее не волновать. Не по годам рассудительный мальчишка. Когда Вера Павловна, его мама, не смогла пойти на собрание родителей завтрашних первоклассников, отправился сам. Аккуратно записал все, что говорила учительница, ничего не напутал. И учился отлично. Любимый предмет - история. Любимые книги - тома энциклопе­дии. Они стояли на этажерке между окнами. Раз-другой заглядывал к нему: смотрел марки.

Для более частого общения времени не хватало. На мальчишек в годы войны навалилась уйма обязанностей. Надо было и воды из колонки прине­сти, и дров для «буржуйки» наколоть помельче, и очередь за хлебом отстоять. Ответил же, что с сорок четвертого, когда Робку увезла мама, не видел и не слышал о нем ничего.

- Ну да, не слышал!.. - разулыбался Митька. - О Роберте Рождествен­ском не слышал?..

Я опешил: неужто наш Робка? Таскал журнал с его стихами на уроки, в гости, в Сочи, пока они накрепко, навсегда не осели в памяти. И я «с выраже­нием» обрушил на Митьку запомнившиеся строки:

Жалею,

жалею девочек,

очень смешных

девочек,

еще ничего

не сделавших,

уже ничего

не делающих.

Еще жалею

мальчиков,

очень смешных

мальчиков,

пестрых,

пижонистых мальчиков –

мальчиков-ремарчиков...

Мимо шли эти девочки и мальчики и с некоторым недоумением погляды­вали на вдохновенно декламирующего меня. Шестидесятые были влюблены в стихи, но не до такой же степени, чтобы средь бела дня в центре Сочи на­изусть читать Рождественского. Все подкупало в его строчках. И атакующие ритмы. И неожиданные рифмы. Даже разговорные вольности воспринимались с пониманием - как наступление на выхолощенную лексику официальных поэтов. Потому воздержусь от дальнейших комментариев и вернусь к Митьке. Пусть объяснит, с чего вдруг Робка превратился в Рождественского. Ясно, разумеется, - псевдоним, и звонкий, раскатистый: «Роберт Рождественский»! Словно строй военных барабанщиков прошел. Да фамилия уж больно распро­страненная;..

Но Митька, такой-сякой, прервал мое красноречие:

- Он взял фамилию отчима.

Так Роберт Рождественский стал страничкой моей биографии. Даже не страничкой - несколькими строчками. Вся надежда - на будущее. Митька будто подслушал мои мысли:

- Заедешь в Москву - найди Робку. Привет передай.

-Какой разговор: найду обязательно!

В Москве в те годы я бывал часто, но прошло немало времени, прежде чем мое «обязательно!» обрело реальные очертания. В самом деле, узнаю телефон, позвоню - а дальше что? И я представил себе, как, спотыкаясь на каждом слове, объясняю в трубку: «Мы с вами жили рядом... Может, помните?..»

А что помнить? Помнить-то нечего! Друзьями не были, всего-навсего сосе­ди. И как обращаться к нему - Робка?.. Роберт?.. Роберт Иванович?.. Стоило Вере Павловне попросить сына: «Робка, подай мне пробку», - тут же обиделся: «Не зови меня так, а то дразнилка получается». Благо, появился предлог для разговора. С некоторых пор подружился с молодежной газетой и мог запросто попросить стихи для нее, напомнив эдак неназойливо, что в былые годы жили-де рядом, играли вместе. Все равно не звонилось...

Лишь поздней осенью шестьдесят седьмого не очень уверенно набрал номер телефона. А что, как под благовидным предлогом отошлет меня на один из ближайших месяцев? «До конца ноября ни минуты свободной, но в декабре-январе, числа десятого - пятнадцатого - двадцать пятого...» Культурно и понятно. Особенно человеку, уезжающему из Москвы через пару дней.

Не отослал. Едва ли не с первого слова перешел на «ты», чем заметно сократил расстояние между нами. Или сказалось, что явился я из омского дет­ства?.. Или он со всеми такой открытый, доброжелательный? И хотя поначалу не очень удобно было обращаться к нему на «ты», с ходу перестроился:

- Как смотришь на то, чтобы встретиться?

- Нет вопросов, можно завтра. Днем устраивает? Тогда в четыре. Запи­сывай адрес: Кутузовский проспект, семнадцать, квартира сто девятнадцать. Недалеко от гостиницы «Украина».

Открыл Роберт. Те же глаза навыкате. Те же полные губы. И широченная, немного стеснительная улыбка. Похожую замечал у высоких людей: извини­те, мол, что вымахал под потолок и смотрю на вас сверху вниз. Какой же он большой! Двух метров нет, но что-то близкое к тому просматривается. Да и в плечах та самая косая сажень. Читал: был баскетболистом, волейболистом, боксом занимался... Точно! Когда Роберт поднимался из-за стола, что комната, что кухня в полнометражной квартире сразу казались маленькими. И шевелю­ра - дай бог каждому!

Одна беда - заикается. Не так страшно, чтобы на шальном слове закли­нивало намертво, но и не слабо. Случилось это, по одной из версий, когда на его глазах угодил под машину друживший с ним мальчишка.

Но и недостаток Роберт сумел превратить в достоинство. Не буквально, не полностью, но в немалой степени. Это был, как сказали бы сегодня, бренд, придававший речи особый - очень «рождественский» - колорит. Помню, перед литературным вечером в Омске с некоторым беспокойством ждал реакции публики на прерывистую речь поэта. А что, как подавай ей обязательно «равномерное чередование ударных и безударных слогов»? Но стоило Роберту заговорить стихами - и на дефект речи просто перестали обращать внимание.

Один из нас: Е. Евтушенко о Р. Рождественском

В 1952 году я, чудом попавший в Литинститут без аттестата зрелости, неуве­ренно и зазнаисто проходил сквозь строй насмешливо изучающих меня «старич­ков».

Один из них, больше похожий на спортсмена, могучий парень с щедрой изюмной россыпью родинок на лице, чуть заикаясь, лениво процедил: «Я из ряда вон выходящих сочинений не сочиню...» -и, оборвав строку, испытующе спросил: «Чье? «Борис Корнилов», - ответил я и продолжил стихи. Он еще раз дал мне пас - строчкой из Павла Васильева, и я опять этот пас принял. А ведь это было сталинское время, и оба расстрелянных поэта не печатались и не упоминались. Так тогда завязывались дружбы - не на «ты мне, а я тебе», а на строчках стихов.

Могучий парень уже без всякой на­смешливости протянул мне руку: Роберт Рождественский.

Наш вкус к чужой поэзии опережал вкус к собственной, и, наверно, именно это тянуло нас вперед. Но мы были раз­двоены чуть ли не с детсада. Как мы мог­ли, восторгаясь расстрелянными при ста­линщине поэтами, одновременно возму­щаться врачами, которые якобы возна­мерились отравить товарища Сталина? А ведь возмущались...

Мы были запланированы, как павлики морозовы. Почему же из нас их не получилось? Да потому, что мы любили своих ро­дителей. Включая поэтических. А любовь - это инстинкт непредательства.

Время постепенно открывало нам глаза, но и мы открывали глаза времени. Мы жили, по точному выражению Робер­та, «на дрейфующем проспекте» эпохи, дрейфовали и мерзли вместе с ней. Не только партийная бюрократия, но и мы сами были «наследниками Сталина» и выкорябывали это наследство из себя. Вот четыре кита, на которых стояла граждан­ственность нашего поколения: война, смерть Сталина, двадцатый съезд, отте­пель. Но эту оттепель надышали и мы -своими молодыми, прерывистыми дыха­ниями. Среди них было и дыхание Робер­та Рождественского. Сейчас модно уп­ражняться в «отстреле» шестидесятни­ков. Но под высокомерием скрывается зависть к невиданному всплеску народ­ной любви, выпавшему на нашу долю. Народ, может быть, с излишней щедрос­тью вознаградил поэтов нашего поколе­ния. Но было за что. Мы вернули поте­рянное после войны доверие к поэзии, впервые заговорив вслух о том, о чем столькие думали, но молчали. Поэзия вы­плеснулась на площади и стадионы; пе­рехлестнула неудержимой волной через государственные границы. Ложь, что это якобы поддерживали власти, дабы со­здать либеральный фасад полицейского государства. Государство ревновало поэтов к народу, боялось их, следило за ними, цензуровало, но вынужденно было и считаться с ними.

Роберта упрекали в его «советскости». Но это к нечестности само по себе не относится, так же как антисовет­скость не может быть синонимом честно­сти. Роберт советским был, а не притво­рялся. Да и я никогда не был антисовет­ским, хотя порой меня так и называли... Таких шестидесятников сейчас злорадно обвиняют в надеждах на социализм с че­ловеческим лицом. Да, во многом мы об­манулись, но разве не могут обмануться и те, кто надеется на капитализм с человеческим лицом? Разве человеческое лицо вообще не редкость?

В оттепельные времена наш литинститутский однокашник Иосиф Курлат написал: «Деревья, деревья - цвести еще рано...» Мы его не послушались. После короткой оттепели снова ударили замо­розки. «Нет, мальчики...» - раздался торжествующий голос «автоматчика партии» Грибачева. «Да, мальчики...» - звучал другой голос - Роберта Рождественско­го. Но когда Хрущев стал махать кулаком на поверившую ему интеллигенцию, ожи­дание взлета сменилось чувством нелет­ной погоды. «Улететь - дело очень нелег­кое, потому что погода - нелетная... ни начальникам, ни отчаянным – никому».

Слева направо: Марат Тарасов, Роберт Рождественский, Владимир Морозов и ставропольский поэт Владимир Гнеушев в годы учебы в Литинституте. Москва, 1950-е годы. Фото: издательство «Острова»

Пора репрессий сменилась порой деп­рессий. Роберт выходил из депрессии че­рез песни, полные оптимизма, которого отнюдь не было в потаенных глубинах его души. Об этой неотвязной раздвоен­ности он напишет перед самой смертью: «Постичь я пытался безумных событий причинность. В душе угадал. Да не все на бумаге случилось».

Трагизм судьбы Рождественского в том, что его внутрен­няя жизнь порой была скрыта, а жизнь внешняя кому-то ошибочно казалась вну­тренней. Окруженный толпой поклонни­ков после концертов, он потом оказывал­ся профессионально одинок.

Но как ни старались приручатели, они не смогли сделать Роберта ору­дием борьбы против товарищей по перу. А вот они его иногда задевали тем, что как бы не принимали всерьез, по гам­бургскому счету. Но он был раним, а не злопамятен. Зависть была той дамой, ко­торую не принимали в его хлебосольном доме. Именно Роберт взял на себя со­ставление первой книги Высоцкого «Нерв» и пробил ее сквозь все препоны. Когда умирал автор знаменитой эмбле­мы журнала «Юность» Стасис Красаускас, Роберт делал все возможное и не­возможное, чтобы вытащить его из смер­ти. Несмотря на собственные, измучив­шие его болезни, Роберт тряхнул стари­ной и произнес на последнем съезде союза писателей СССР боевую, совсем мо­лодую речь. Именно Роберт после раз­нузданных выходок черносотенцев по­звонил мне как-то ночью, и по его пред­ложению мы вместе написали письмо Горбачеву с призывом публично осудить антисемитизм. Такое заявление прозву­чало, но в весьма неудачной обстановке - на съезде изжившего себя комсомола, - тем не менее это был случай, кажется, единственный в российской государст­венной политике.

Но поэт - это прежде всего не поли­тика, а поэтика. Как бы ни относиться к Рождественскому, у него своя интонация, свой ритмический рисунок, даже своя графика расположения строк.

Человек во многом определяется по его отношению к детям и к смерти. Когда-то меня заворожили стихи Роберта, посвященные первой дочке - Кате: «Я хо­чу в твою страну человек-два-уха!», а за­тем его стихи внуку. А в книге, состав­ленной Робертом перед уходом из жизни, поражает мужество исповедального раз­говора со смертью. Алла Киреева, само­отверженно боровшаяся до последнего мгновения за жизнь мужа, назвала книгу «Последние стихи Роберта Рождествен­ского».

Вот одно из этих стихотворений: «Голос»

Такая жизненная полоса,

а может быть, предначертанье

свыше:

других

я различаю голоса,

а собственного голоса

не слышу.

И все же он, как близкая родня,

единственный,

кто согревает в стужу.

До смерти будет он

внутри меня.

Да и потом не вырвется наружу.

Роберт, это по гамбургскому счету.

Рождественский Р.

«Себя нам простить легко»: воспоминания

1956 год. Выступление в ЦДРИ. Концерт молодых под названием «Начало пути».

Какой-то белобрысый парень спрашивает меня за кули­сами:

- Ты что работаешь?..

- Не понял...

- Ну я, к примеру, жонглер. А ты?..

- А-а, я стихи пишу...

Через пять минут в комнату входит конферансье.

- Мальчики,- говорит он, - необходимо быстренько набросать программку концерта. Вы двое что будете де­лать?..

-Я, - отвечает паренек из Циркового училища, - ра­ботаю жонгляж. А этот, - он кивает на меня, - работает ху­дожественное слово!..

До третьих петухов

сидят (ещё налей!)

поэты без стихов,

актеры без ролей.

Писательская молодость - это не предисловие к буду­щей книге. Это - сама книга. Ее первые страницы, может быть, самые лучшие. Поэтому важно с самого начала отвечать за каждую строку, за каждое слово. Преступно думать: «А-а, успею еще, научусь...»

Чему? Таланту? Требовательности?

И то и другое начинается с самого первого шага. Ибо молодая бездарность, молодой неуч могут превратиться только в старую бездарность, в старого неуча!

Надо быть жадным до жизни! Очень жадным! Нельзя жить - «это мое, а это- не мое...». «Это имеет отношение к творчеству, а это – нет…». Все имеет отношение к творчеству. Абсолютно все.

И еще: пусть никогда не проходит удивление перед творчеством. И страх перед ним же. И даже беспомощность перед чистым листом бумаги. Каждое стихотворение пишется в первый и последний раз.

Бывают романы, в которых душно и тесно, как с старой пыльной комнате. И когда какой-нибудь герой уезжает, хочется, чтобы он уехал в другой роман - хороший. И героине хочется сказать: да уйди ты отсюда, уйди. Уйди в роман, у которого крылья. Даже не в роман – в рассказ.

Ведь дело даже не в точности деталей. Самая точная деталь - пуговица на платье, строчка, бантик, брошка. На чем все это? И для чего?

Ведь странно, когда платье сплошь состоит из пуговиц или из бантиков. Или в машине масса висюлек, а сама машина не едет либо едет с трудом, пыхтя и дымя.

Деталь не должна выпирать, она не должна быть украшением.

Искусственно ставить перед собой «большие задачи» нельзя. Все равно ничего не получится. Если у тебя кухонный, квартирный взгляд на вещи, то попытка решить «большую проблему» превращается в обыкновенное расширение кухни. Масштабы кухни могут быть самыми грандиозными, вплоть до космических, но кухня останется кухней. Вернее, ко всему ты будешь подходить с этой самой кухонной меркой.

Вот и выходит, что просто надо жить так, чтобы любые «большие проблемы» были твоими, естественными для тебя. Все время должно происходить соизмерение человека с человечеством. Не впрямую, не в лоб. Оно должно подразумеваться внутри тебя, быть частью твоею отноше ­ ния к жизни.

У нас эпоха зрелищ без хлеба.

Наверное, это не шибко удобно,

но все-таки выдержать можно пока.

От Белого дома до Желтого дома

дорога не очень-то и далека.

Сталин живет во многих из нас, как осколок с войны. Жить с ним трудно, а операцию делать поздно. Риск.

Писательское поле и писательский огород для личных нужд.

В промышленности огромная проблема - наиболее полное использование отходов. А у нас в литературе отходы тоже используются. Да еще как! Читаешь иной роман и чувствуешь: вторчермет, переплавленный из прошлых ро­манов того же автора.

Один мыслит образами, другой - образами.

Поэтический мир и поэтический двор.

Для некоторых известных писателей у нас созданы все условия, чтобы они не писали. Сплошные заседания, юби­леи, выступления, собрания!

Легкий жанр, легкая атлетика, легкая промышленность. Такие ли это легкие вещи?

Сказано, что «талантливое произведение - это нацио­нальное достояние». Писатель стал говорить: «Скоро поеду в Дом творчества заканчивать очередное национальное достояние»...

Подчистки в биографии поколения, в биографии стра­ны. «Как невесту, родину мы любим». А биография невесты (и ее ближайших родственников) должна быть незапятнан­ной, идеальной. Так и старались.

Мы искали себя? Конечно, искали. Однако гораздо чаще искали не мы, а искали нас. Причем, как правило, нахо­дили.

Впрочем, нас и не надо было так уж искать: «мы - вот они...». До сих пор ищем (пусть даже подсознательно), кто бы нас нашел, позвал, поманил.

Что остается от поколений?

Поступки и имена.

Этот в таком-то году построил,

а этот в таком-то сжег.

Когда писатель умер, то выяснилось окончательно: та­ланта у него не было, а были влиятельные друзья. И - локти.

Ну, а врут как! Господи. Как врут! Врут – то вдохновенно, с горящими глазами, то буднично, как бы между прочим.

Врут не краснея и не бледнея. На всех уровнях, букваль­но на всех!

И уж, конечно, при этом не забывают о собственных ин­тересах. Как снегоуборочные машины, на себя гребут, все на себя и на себя: зарплаты, автомобили, квартиры, офисы. Причем делают это открыто, внаглую, не считаясь ни с чем. Да еще обижаются, когда их в чем-нибудь упрекают. Силь­но обижаются.

Нет, я не против, чтобы эти «избранники народа» жили и работали в нормальных условиях. Ради Бога!

Однако при чем же здесь народ, именем которого они постоянно клянутся и от имени которого они все время вы­ступают?!

Врут с парламентской трибуны и с трибун митингов, с телевизионных экранов и со страниц газет.

БИБЛЕЙСКОЕ

Видно, совесть у предателей чиста.

Среди них бывают тоже Чуды-Юды...

Снова вышла

биография Христа

в популярном изложении

Иуды.

Я замечаю, что любые воспоминания о чем-то всегда оказываются воспоминаниями о себе.

А вспоминать себя, да еще связно, толково, без выпячи­вания собственной «удивительной личности», - практиче­ски невозможно. И тут дело вовсе не в скромности или, на­оборот, в нескромности автора, а в том, что он волей-нево­лей обязательно становится неким судьей, высшей инстан­цией, начинает давать оценки людям, событиям, поступ­кам. Все равно мир (тот, прошлый, давнишний) становится искаженным, так или иначе полувыдуманным. И в этом искаженном, выдуманном мире бродит фактически тоже не шибко реальный «вспоминатель». Ибо себя он как раз и не помнит. В нем шебаршат лишь отдельные «вспышки» па­мяти. Причем наряду с главными, решающими (к при­меру, начало войны) многие такие «вспышки», по сути, ма­ло о чем говорят.

Да, ледоход на Омке. Силища, которая в конце каждой весны, несмотря на все старания людей, хищно и нагло сметала, буквально разбирала по бревнышку многостра­дальный деревянный мост! И конечно, грохот, грохот!

Однако уже после детства я столько раз видел ледоходы, что, быть может, помню-то я не тот - на Омке, а случайно создаю в памяти некую среднестатистическую картину ле­доходов. Так сказать, «литературный вариант» того, что я Видел потом, после - на Енисее, Лене, Неве, Ангаре.

У нас каждое поколение занимается разрушением тра­диций. Может быть, потому, что традиции эти устанавливаются приказами новых властителей.

Это было до новой веры.

Частичная полная победа.

Если возникает мысль: «Надо написать стихи...», то в этом случае стихи писать как раз и не надо. Не получатся стихи. Заставлять себя писать стихи - идиотизм. А вот за­ставлять себя писать необходимо. Хотя бы для того, чтобы рука не отвыкала от самого процесса.

Нормально, когда человек, пишущий стихи, скромен. Скромен в отношениях с другими людьми. Это – не лишнее. Но остается он скромным до тех пор, пока не относит свои стихи в печать. Это уже изначально нескромно: желание обнародовать то, что ты написал для самого себя, и верить, что это кому-нибудь, кроме тебя и твоих родственников, интересно. Так что творчество – вещь нескромная! Даже очень…

Можно сказать, что каждый человек появляется на свет еще и для того, чтобы опровергнуть факт смерти. Ибо в собственную смерть человек не верит, он надеется, надеется до последней минуты.

…будет белый снег на землю падать,

мы когда-нибудь вернемся в нашу память

и окажемся, хотя бы на мгновенье,

молодыми, невозможно молодыми…

Как люди хватаются за жизнь в конце пути! Еще месяц, еще неделя, еще день… И как бездарно тратят время в начале жизни. Те самые месяцы, недели, дни.

Бесконечность дороги в самом факте рождения, появления детей, внуков. Путь долгий, из тьмы веков в такую же тьму веков. Скорее всего – не тьму. Просто веков. Ибо у человеческого прошлого есть более или менее точные исторические границы. А у будущего их нет.

У настоящих поэтов есть только год рождения. Года смерти у настоящих поэтов нет.

Считайте, что мы вам приснились,

Считайте, что не было нас…

Могила Р. Рождественского на Переделкинском кладбище

Награды, звания

Талант и яркое творчество Роберта Рождественского неоднократно получало признание в виде правительственных наград и премий.

Премии:

- Первый обладатель « Золотого венца » Стружских вечеров поэзии ( 1966 );

- Премии Московского комсомола ( 1970 );

- Премия Ленинского комсомола ( 1972 );

- Государственная премия СССР ( 1979 );

- Премия « Золотой телёнок » « Литературной Газеты » (« Клуба 12 стульев ») (1984).

Награды:

Орден Ленина ( 16 ноября 1984 года ) - за заслуги в развитии советской литературы и в связи с 50-летием образования Союза писателей СССР;

Орден Октябрьской Революции (18.06.1982);

Орден Трудового Красного Знамени ;

Два Ордена «Знак Почёта» (28.10.1967; 23.03.1976).

Произведения Р. Рождественского, имеющиеся в фонде ЦГБ им. В. Маяковского

1. Рождественский, Роберт Иванович . Собрание сочинений : в 3 т. / Роберт Рождественский ; [предисл. А. Бочарова]. - Москва : Художественная литература, 1985. - Текст : непосредственный. Т. 1: Стихотворения. Поэмы. Песни, 1951-1964 / авт. предисл. А. Бочаров. - 1985. - 446, [2] с.

2. Рождественский, Роберт Иванович . Собрание сочинений : в 3 т. / Роберт Рождественский. - Москва : Художественная литература, 1985. - Текст : непосредственный. Т. 2: Стихотворения. Поэмы. Песни, 1964-1970. - 1985. - 526, [2] с.

3. Рождественский, Роберт Иванович . Собрание сочинений : в 3 т. / Роберт Рождественский. - Москва : Художественная литература, 1985. - Текст : непосредственный. Т. 3: Стихотворения. Поэмы. Песни, 1970-1985. - 1985. - 574, [2] с.

4. Рождественский, Роберт Иванович. Избранные произведения : в 2 т. Т. 1.Стихотворения. Поэмы (1951-1966) / Роберт Рождественский ; [предисл. Е. Сидорова]. - Москва : Художественная литература, 1979. - 414, [2] с., [1] л. портр.

5. Рождественский, Роберт Иванович. Избранные произведения : в 2 т. Т. 2. Стихотворения. Поэмы (1965-1977). Песни / Роберт Рождественский. - Москва : Художественная литература, 1979. - 470, [2] с.

6. Рождественский, Роберт Иванович. Возраст : [стихотворения, поэмы, песни] / Роберт Рождественский. - Москва : Художественная литература, 1988. - 431, [1] с.

7. Рождественский, Роберт Иванович. Все начинается с любви : лирические стихи / Роберт Рождественский. - Москва : Молодая гвардия, 1977. - 167, [1] с.

8. Рождественский, Роберт Иванович. Голос города ; Двести десять шагов : стихи и поэма / Роберт Рождественский ; [худож. Е. Коган] ; худож. Е. Коган. - Москва : Советский писатель, 1982. - 175, [1] с.

9. Рождественский, Роберт Иванович. Долгая любовь моя / Роберт Рождественский. - Ростов на Дону : Феникс, 1997. - 444, [4] с. : ил.

10. Рождественский, Роберт Иванович. Друзьям : стихи / Роберт Рождественский ; [худож. В. Виноградов]. - Москва : Советский писатель, 1986. - 95, [1] с.

11. Рождественский, Роберт Иванович. Землю спасти / Роберт Рождественский. - Москва : Известия, 1984. - 47, [1] с.

12. Рождественский, Роберт Иванович. Мгновения, мгновения, мгновения... / Роберт Рождественский ; [сост. А. Киреева, К. Рождественская]. - Москва : ЭКСМО, 2010. - 351, [1] с.

13. Рождественский, Роберт Иванович. Перед праздником : стихи и поэмы / Роберт Рождественский. - Москва : Детская литература, 1974. - 222, [2] с

14. Рождественский, Роберт Иванович. Семидесятые : стихи / Роберт Рождественский. - Москва : Современник, 1980. - 231, [1] с. : ил.

15. Рождественский, Роберт Иванович. Стихи. Баллады. Песни / Роберт Рождественский ; [худож. М. К. Шевцов]. - Москва : Советская Россия, 1984. - 207, [1] с., [1] л. порт.

16. Рождественский, Роберт Иванович. Стихотворения / Роберт Рождественский ; [вступ. ст. Е. Сидорова]. - Москва : Молодая гвардия, 1988. - 142, [2] с.

17. Рождественский, Роберт Иванович. Фотография поэта : сборник стихотворений / Роберт Рождественский ; [сост. А. Б. Киреевой и К. Р. Рождественской]. - Москва : Русская книга, 1998. - 462, [2] с.

18. Рождественский, Роберт Иванович. Это время : стихи / Роберт Рождественский ; [худож. В. Медведев]. - Москва : Советский писатель, 1983. - 127, [1] с.

Песни на стихи Роберта Рождественского :

«А ты полюбишь» (А. Колца) - исп. Валентина Толкунова;

«Баллада о бессмертии» (О. Фельцман) - исп. Иосиф Кобзон;

«Баллада о знамени» (О. Фельцман) - исп. Иосиф Кобзон;

«Баллада о красках» (О. Фельцман) - исп. Иосиф Кобзон;

«БАМ» (О. Фельцман) - исп. Владислав Коннов;

«Белая ночь» (В. Лебедев) - исп. Геннадий Бойко;

«Благодарю тебя» (А. Бабаджанян) - исп. Муслим Магомаев;

«Будь Пожалуйста Послабее» - исп. Алексей Воробьев;

«Была судьба» (Е. Птичкин) - исп. Юрий Богатиков;

«В сиреневых сумерках» (М.Фрадкин) - исп. Олег Ухналёв; «Вальс прощания» (А. Бабаджанян) - исп. Андрей Миронов;

«Вера в людей» (О. Фельцман) - исп. Валентин Никулин;

«Ветры» (О. Фельцман) - исп. Иосиф Кобзон;

«Верит людям земля» (Е. Птичкин) - исп. Галина Невара;

«Во все века» (О. Фельцман) - исп. Муслим Магомаев;

«Воскресная прогулка» (Я. Френкель) - исп. Андрей Миронов;

«Воспоминание» (А. Бабаджанян) - исп. Эдита Пьеха, Муслим Магомаев, Геннадий Каменный;

«Воспоминание о полковом оркестре» (Ю. Гуляев) - исп. Юрий Гуляев;

«Встретились два человека» (О. Фельцман) - исп. Лев Лещенко, Иосиф Кобзон;

«Встреча» (А. Бабаджанян) - исп. Араик Бабаджанян;

«Встреча друзей» (Е. Мартынов) - исп. Евгений Мартынов;

«Вся жизнь впереди» (А. Экимян) - исп. ВИА «Самоцветы»;

«Где он этот день» (Б. Троцюк) - исп. Олег Даль;

«Где-то» (А. Флярковский) - исп. Виктор Беседин; «Глухо спит война» (Я. Френкель) - исп. Владимир Трошин;

«Говорила я ветру» (Ю. Зацарный) - исп. Майя Кристалинская;

«Город детства» (Т. Гилкисон) - исп. Эдита Пьеха.;

«Города, города» (М. Таривердиев) - исп. Иосиф Кобзон;

«Громыхает Гражданская война…» или «Льют свинцовые ливни» (Б. Мокроусов) - исп. Владимир Трошин;

«Грустная песня» (Р. Паулс) - исп. София Ротару;

«Давай поговорим» (Г. Мовсесян) - исп. Лев Лещенко; «Даль великая» (Е. Птичкин) - исп. Иосиф Кобзон;

«Два слова» (А. Флярковский) - исп. Мария Лукач;

«День рождения любви» (А. Чёрный) - исп. Валерий Чемоданов;

«До свидания» (А. Флярковский) - исп. Георг Отс;

«Добро пожаловать в Москву, Олимпиада!» (Г. Мовсесян) - исп. Лев Лещенко;

«Доброта» (Т. Непомнящая) - исп. Мария Пахоменко;

«Добрые сказки детства» (Е. Мартынов) - исп. Евгений Мартынов и Анне Вески;

«Дождь» (А. Флярковский) - исп. Людмила Исаева;

«Долги» (Г. Мовсесян) - исп. Владимир Попков, Юрий Богатиков;

«Друг» (О. Фельцман) - исп. Валентин Никулин;

«Если б камни могли говорить» (И. Лученок) - исп. Эдуард Хиль, Валерий Кучинский;

«Если в мире есть любовь» (М. Магомаев) - исп. Муслим Магомаев;

«Если мы войну забудем» (В. Шаинский) - исп. Иосиф Кобзон;

«Если разозлишься на меня» (А. Морозов) - исп. Муслим Магомаев;

«Если ты любить устал» (С. Туликов) - исп. Мария Лукач, Майя Кристалинская;

«Есть на земле любовь» (А. Бабаджанян) - исп. Раиса Мкртычян;

«Есть на земле Москва» (Е. Мартынов) - исп. Лев Лещенко;

«Желаю вам» (Ю. Гуляев) - исп. Юрий Гуляев, Виктор Вуячич;

«Жизнь моя - моя Отчизна» (М. Магомаев) - исп. Муслим Магомаев;

«За того парня» (М. Фрадкин) - исп. ВИА «Самоцветы», Лев Лещенко, Иосиф Кобзон;

«Завтра» (О. Фельцман) - исп. Иосиф Кобзон;

«Завтрашний день» (М. Фрадкин) - исп. Эдуард Хиль;

«Загадай желание» (А. Бабаджанян) - исп. Муслим Магомаев;

«За фабричной заставой» (М. Фрадкин - Р. Рождественский и Е. Долматовский) - исп. ВИА «Пламя»;

«Зачем снятся сны» (С. Пожлаков) - исп. Эдита Пьеха;

«Звучи, любовь!» (Е. Мартынов) - исп. Евгений Мартынов;

«Здравствуй, мама» (Д. Тухманов) - исп. Геннадий Белов, Людмила Сенчина;

«Земле моей» (Е. Крылатов) - исп. Сергей Захаров, Муслим Магомаев;

«Земля моя» (О. Иванов) - исп. ВИА «Оризонт»;

«Земля - наш дом» (В. Добрынин) - исп. Сергей Мазаев (ВИА «Здравствуй, песня»);

«Зимняя любовь» (А. Бабаджанян) - исп. Муслим Магомаев;

«Зову Икара» (Ю. Саульский) - исп. София Ротару, Ирина Понаровская, Тамара Гвердцители, Виктор Шпортько;

«И пока на земле существует любовь» (И. Лученок) - исп. Ярослав Евдокимов;

«Игра» (В. Шаинский) - исп. Серёжа Комиссаров и Рома Рязанцев (Большой Детский хор Гостелерадио п/у Виктора Попова);

«Идут по БАМу поезда» (В. Шаинский) - исп. Иосиф Кобзон;

«Имя твоё» (А. Журбин) - исп. Евгений Головин;

«История любви» (Ф. Лей) - исп. Муслим Магомаев, Ренат Ибрагимов;

«К Вам я обращаюсь» (А. Флярковский) - исп. Георг Отс;

«Как рождаются звёзды» (М. Фрадкин) - исп. Тамара Синявская;

«Капель» (А. Бабаджанян) - исп. Жан Татлян, Александр Серов;

«Когда же я с тобой встречусь» (О. Фельцман) - исп. Людмила Черепанова;

«Когда уезжал» (О. Иванов) - исп. Дмитрий Ромашков;

«Колокола рассвета» (М. Магомаев) - исп. Муслим Магомаев;

«Кораблик» (А. Флярковский) - исп. Татьяна Доронина;

«Куплеты шансонетки» (Я. Френкель) - исп. Людмила Гурченко;

«Лучшая дорога нашей жизни» (И. Ефремов) - из одноимённого кинофильма;

«Лебеди» (Э. Ханок) - исп. Тамара Гвердцители, Людмила Гурченко;

«Любит-не любит» (А. Флярковский) - исп. Людмила Дворянинова;

«Любить друг друга» (О. Иванов);

«Любовь настала» (Р. Паулс) - исп. Валерия, Ольга Пирагс, Роза Рымбаева, Людмила Сенчина;

«Любовь не гаснет первая» (М. Фрадкин) - исп. Иосиф Кобзон;

«Любовь» (О. Фельцман - Р. Гамзатов, пер. Р. Рождественский) - исп. Сергей Захаров;

«Любовь, счастливой будь» (Н. Богословский) - исп. Валентина Толкунова;

«Люди как реки» (О. Фельцман) - исп. Майя Кристалинская;

«Марш - воспоминание» (Е. Мартынов) - исп. Евгений Мартынов;

«Мгновения» (из к/ф «Семнадцать мгновений весны») (М. Таривердиев) - исп. Иосиф Кобзон;

«Мои года» (Г. Мовсесян) - исп. Вахтанг Кикабидзе;

«Монолог шофёра» (Г. Мовсесян) - исп. Георгий Мовсесян;

«Мы для песни рождены» (М. Магомаев) - исп. ВИА «Самоцветы», Муслим Магомаев;

«Мы совпали с тобой» (И. Николаев) - исп. Игорь Николаев;

«Над синей водой» (А. Бабаджанян) - исп. Араик Бабаджанян и Роза Рымбаева;

«Назло» (А. Флярковский) - исп. Тамара Миансарова, ВК «Аккорд»;

«Начало» (Г. Мовсесян) - исп. Лев Лещенко;

«Наша служба» (Д. Тухманов) - исп Лев Лещенко; «Не успеваю» (Ю. Саульский) - исп. Яак Йоала;

«НЛО» (Д. Тухманов) - исп. гр. «Москва»;

«Ноктюрн» (А. Бабаджанян) - исп. Иосиф Кобзон, Муслим Магомаев;

«Обещание» (М. Фрадкин) - исп. Алла Абдалова и Лев Лещенко;

«Облака» (А. Броневицкий) - исп. Эдита Пьеха;

«Облако-письмо» (А. Зацепин) - исп. София Ротару;

«Огромное небо» (О. Фельцман) - исп. Эдита Пьеха или Марк Бернес;

«Озарение» (А. Бабаджанян) - исп. Роза Рымбаева;

«Олимпиада-80» (Д. Тухманов) - исп. Тынис Мяги;

«Он и она» (Я. Френкель) - исп. Лариса Голубкина и Андрей Миронов;

«Отцовская песня» (Г. Мовсесян) - исп. Вахтанг Кикабидзе;

«Памяти гитариста» (Д. Тухманов) - исп. Александр Евдокимов;

«Память» (В. Иофе) - исп. Вахтанг Кикабидзе;

«Перед рассветом» (Л. Рощин) - исп. Анатолий Королёв;

«Песня Веры» (Я. Френкель) - исп. Майя Кристалинская;

«Песня матери» (О. Фельцман) - исп. Людмила Зыкина;

«Песня о далёкой Родине» (М. Таривердиев) - исп. Иосиф Кобзон;

«Песня о друге» (Е. Птичкин) - исп. Виталий Соломин;

«Песня о риске» (А. Флярковский) - исп. В. Мака;

«Песня о счастье» (А. Журбин) - исп. Яак Йоала и Людмила Сенчина;

«Песня прощения» (Ф. Лей) - исп. Муслим Магомаев;

«Песня, в которой ты» (Е. Мартынов) - исп. Евгений Мартынов;

«Письмо» (А. Бабаджанян) - исп. Муслим Магомаев;

«Повезёт - не повезёт» (Г. Мовсесян);

«Погоня» (Я. Френкель) - исп. Иосиф Кобзон, Большой Детский хор Гостелерадио п/у Виктора Попова;

«Позвони мне, позвони» (М. Дунаевский) - исп. Жанна Рождественнская, Ирина Муравьёва;

«Позови меня» (А. Бабаджанян) - исп. Муслим Магомаев;

«Пой, гитара» (Т. Попа) - исп. Дан Спатару;

«Пока я помню, я живу» (А. Бабаджанян) - исп. Муслим Магомаев;

«Полынь» (А. Пахмутова) - исп. Людмила Сенчина;

«Пора домой» (В. Добрынин) - исп. Лев Лещенко;

«Придёт и к вам любовь» (М. Фрадкин) - исп. Эдита Пьеха;

«Приснившаяся песенка» (М. Магомаев) - исп. Муслим Магомаев;

«Притяжение земли» (Д. Тухманов) - исп. Лев Лещенко;

«Прости, прощай» (Игорь Крутой) - исп. Александр Серов;

«Просьба» (А. Пахмутова) - исп. Костя Елисеев (Большой Детский хор Гостелерадио п/у Виктора Попова);

«Ревность» (Н. Богословский) - исп. Николай Гнатюк;

«Река детства» (В. Шаинский) - исп. Лев Лещенко, Валерий Леонтьев;

«Реквием» или «Помните» (Д. Тухманов) - исп. Сергей Захаров;

«Родимая земля» (Г. Мовсесян) - исп. Вахтанг Кикабидзе;

«Родина моя» (Д. Тухманов) - исп. София Ротару;

«Самотлор» (А. Бабаджанян) - исп. Лев Лещенко;

«Свадебный вальс» (Е. Мартынов) - исп. Евгений Мартынов;

«Свадьба» (А. Бабаджанян) - исп. Муслим Магомаев;

«Свет вечного огня» (Г. Мовсесян) - исп. Юрий Гуляев;

«Синева» (В. Гамалия) - исп. Эдуард Хиль;

«Сладка ягода» (Е. Птичкин) - исп. Ольга Воронец, Валентина Толкунова, Мария Пахоменко, Людмила Сенчина;

«Сможем выстоять снова» (Г. Мовсесян) - исп. Лев Лещенко;

«Спрячь за высоким забором» (Б. Мокроусов) - исп. Василий Васильев;

«Стань таким» (А. Флярковский) - исп. Тамара Миансарова;

«Старые друзья» (Р. Паулс) - исп. Андрей Миронов;

«Старые слова» (О. Фельцман) - исп. Валентина Толкунова;

«Сыну» (М. Таривердиев) - исп. Иосиф Кобзон;

«Такая нам судьба дана» (А. Бабаджанян) - исп. Муслим Магомаев;

«Такой у нас характер» (Е. Птичкин) - исп. Людмила Гурченко;

«Там, за облаками» (М. Фрадкин) - исп. ВИА «Самоцветы»;

«Твоя свадьба» или «А свадьба твоя продолжается» (А. Морозов) - исп. Сергей Захаров;

«Товарищ Песня» (И. Шамо) - исп. Юрий Рожков, Вячеслав Турчанинов, Дима Голов (Большой Детский хор Гостелерадио под управлением Виктора Попова);

«Только тебе» (О. Фельцман) - исп. София Ротару;

«Торжественная песня» (М. Магомаев) - исп. Муслим Магомаев; «Ты полюбишь меня» (Р. Паулс) - исп. Андрей Миронов;

«Утренняя песня» (М. Фрадкин) - исп. ВИА «Добры молодцы»;

«Цена быстрых секунд» (А. Журбин) - исп. Александр Хочинский;

«Человеческий голос» (Е. Дога) - исп. Надежда Чепрага;

«Шаги» (А. Флярковский) − исп. Эдита Пьеха;

«Этот большой мир» (В. Чернышёв) - исп. Геннадий Белов;

«Эхо любви» (Е. Птичкин) - исп. Анна Герман и Лев Лещенко;

«Эхо первой любви» (Е. Мартынов) - исп. Евгений Мартынов;

«Я всегда возвращаюсь к тебе» (М. Фрадкин) - исп. Иосиф Кобзон;

«Я жизнь не тороплю» (Б. Емельянов) - исп. Вахтанг Кикабидзе;

«Я люблю тебя» (Е. Крылатов) - исп. Валерий Леонтьев, Сергей Захаров;

«Я тебя не забуду» (О. Фельцман - Р. Гамзатов, пер. Р. Рождественский) - исп. Лев Лещенко;

«Я тебя не забуду» (Ю. Антонов - Р. Гамзатов, пер. Р. Рождественский) - исп. Юрий Антонов

Источник: https://stuki-druki.com/authors/Rozhdestvenskiy-Robert.php

Литература о Р. Рождественском, имеющаяся в фонде Центральной городской библиотеки им. В. Маяковского

Книги

1. Гурболикова, О. А .Удостоенные Государственной премии СССР . Произведения советских писателей : библиографический справочник / О. А. Гурболикова ; Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина ; [ред. А. М. Горбунов]. - Москва : Книга, 1985. - 145 с.

2. Дементьев, А. Д .И все-таки жизнь прекрасна : [автобиографическая проза] / Андрей Дементьев. - Москва : Времена : АСТ, 2019. - 351, [1] с., [32] вкл. л. ил.

3. Мальгин, А. В .Роберт Рождественский : очерк творчества / Андрей Мальгин. - Москва : Художественная литература, 1990. - 206, [2] с., [8] вкл. л. ил.

4. Медведев, Ф. Н .Цена прозрения : специальный корреспондент "Огонька" берет интервью, 1986-1988 / Феликс Медведев ; [худож. В. П. Григорьев]. - Москва : Книга, 1990. - 270, [2] с. : фот.

5. Рождественская, Е. Р .Балкон на Кутузовском / Екатерина Рождественская. - Москва : ЭКСМО, 2020. - 350, [2] с., [8] вкл. л. фот.

6. Рождественская, Е. Р .Двор на Поварской / Екатерина Рождественская. - Москва : ЭКСМО, 2020. - 414, [2] с. : ил.

7. Рождественская, Е. Р .Жили-были, ели-пили... : семейные истории / Екатерина Рождественская. - Москва : Издательство "Э", 2018. - 431, [1] с. : ил.

8. Рождественский, Р. И .Мгновения, мгновения, мгновения... / Роберт Рождественский ; [сост. А. Киреева, К. Рождественская]. - Москва : ЭКСМО, 2010. - 351, [1] с. : фото. - (Золотая серия поэзии : серия основана в 2001 г.).

9. Русская советская поэзия 50-70-х годов : хрестоматия : учебное пособие для педагогических институтов / сост. И. И. Розанов. - Минск : Вышэйшая школа, 1982. - 703, [1] с. : фот.

10. Трава после нас : книга-интервью журналиста Феликса Медведева с деятелями советской литературы и искусства. - Москва : Издательство Агентства печати Новости, 1988. - 254, [2] с. : фот. - (Библиотечка АПН).

Статьи из периодических изданий

1. Чупринин, С. Оттепель: Действующие лица : Рождественский (Петкевич) Роберт Иванович (1932-1994) / С. Чупринин // Знамя. – 2021. - №2. – С.162-164.

2. Шмитько, С.Роберт Рождественский: «Будьте первыми!» / С. Шмитько // Физкультура и спорт. – 2020. - №5. – С.26-27.

3. Гусев, Г.Друзья мои, товарищи поэты…: Рождественский Роберт Иванович / Г. Гусев // Наш современник. – 2018. - №10. – С.242.

4. Ефремова, Д.Рождественский пост: Роберт Рождественский / Д. Ефремова // Культура. - 201–. - №21. – С.10.

5. Швыдкой, М.Боль моя…: Роберт Рождественский / М. Швыдкой // Российская газета. – 2017. – 24 мая. – С.13.

6. Осипов, И.210 шагов по ночному проселку: Роберт Рождественский «По проселочной дороге шел я молча…» / И. Осипов // Литературная Россия. – 2016. - №42. – С.4.

7. Чуйков, П. Л.Родной берег в поэзии Роберта Рождественского / П. Л. Чуйков // Русская речь. – 2016. - №5. – С.30-37.

8. Морар, В. А.Огромное небо поэзии Роберта Рождественского / В. А. Морар // Литература в школе. – 2013. - №10. – С.25-29.

9. Мудрик, М.Омская книга Роберта Рождественского / М. Мудрик // Новый мир. – 2012. - №10. – С.133-151.

10. Курбатов, С.Сын Веры: Роберт Рождественский / С. Курбатов // Литературная газета. – 2012. - №25. – С.5.

11. Огрызко, В.Сгорит потаенная радость: Роберт Рождественский / В. Огрызко // Литературная Россия. – 2007. - №26. – С.16.

12. Рождественская, К.Я поняла, что отец был хороший поэт / К. Рождественская // Книжное обозрение. – 2002. – «51. – С.3.

13. Жуховицкий, Л.Слава Богу, успел… / Л. Жуховицкий // Литературная газета. – 1999. - №33/34.- С.9.

14. Зона.Незабвенная шестая часть земли: последние стихи Роберта Рождественского // Дружба народов. – 1995. – №12. – С.181.

15. Рождественская, К.Прозвучит фамилия моя через много лет…: Роберт Рождественский / К. Рождественская // Литературная газета. – 1995. - №35. – С.5.

16. Рождественский, Р.В сердце натоплено, как на вокзале / Р. Рождественский // Литературная газета. – 1995. - №35. – С.5.

17. Рождественский, Р.«Себя нам простить легко…»: из блокнотных записей последних лет / Р. Рождественский // Вопросы литературы. – 1995. – Вып. 2. – С.292-327.

18. Евтушенко, Е.Один из нас: памяти Р. Рождественского / Е. Евтушенко // Литературная газета. – 1994. - №34. – С.3.

19. Мальгин, А.Поэт и время: Роберт Рождественский / А. Мальгин // Юность. – 1988. - №11. – С.70-72.

Составитель: главный библиограф В. А. Пахорукова