Библиографическое пособие. Курган. 2017
XX век начался для нашей страны в 1917 году. Только не в октябре, а в феврале. Можно сказать, что и сама современная Россия началась тогда же. Февральская революция стала главным водоразделом нашей истории. Так она осознавалась современниками, так представляется и теперь.
Февральский смерч пришел «неожиданно». Стремительно поднялся за несколько дней на всей огромной территории Российской империи, а когда он стих, выяснилось, что не осталось после него ни империи, ни государства, ни законов, ни чувства меры. Все смешалось в нашем отечестве.
Февраль поистине стал первой революцией «века масс» — так назвал эпоху, начавшуюся в 1914 году, великий испанский философ Ортега-и-Гассет. Конечно, массы и до того принимали живейшее участие в исторических событиях, но теперь на авансцену вышло еще и «массовое сознание». Человек перестал видеть в себе представителя того или иного сословия и осознал себя просто — человеком, «одним из всех», «универсально угнетенным». Идеология новой революции этих «всех» и объединила — «добропорядочных граждан» и «людей доброй воли» против ненавистной, «прогнившей» власти и «темных сил». Содержание революционной идеологии при этом почти не имело значения, а верхи общества оказались расколотыми — в их среде было много сочувствующих или даже активных участников революции.
На кого же опирались силы восстания? Партии, оппозиционные правительству, фактически (хотя и не формально) развалились после окончания революции 1905 года: во время Первой мировой большевики, эсеры и кадеты насчитывали лишь (по разным источникам) от нескольких сотен до нескольких тысяч человек в своих рядах, организационная структура дала трещины, а активная подпольная работа затухла. Видные революционеры предпочитали Петрограду Цюрих. Главную роль в политической жизни стал играть парламент, а затем — созданные в 1914 году «общественные организации» — всероссийские Земский союз и Союз городов. Влияние на общенациональные дела оказывали также и буржуазные организации — военно-промышленные комитеты. Формально их целью была помощь фронту, а основным источником финансирования вплоть до революции — Государственная казна (основная часть, полученных авансов, кстати, отработана не была и уплыла в «неизвестном» направлении). Все эти структуры пропитались глубочайшим, тотальным скепсисом по отношению к действовавшей власти. Именно в этой группировке оппозиции вокруг государственных и окологосударственных структур и заключался секрет успеха революции.
Значит ли все это, что февраль 1917-го был неизбежен? Как ни странно, вовсе нет. Крестьянский, рабочий и национальный вопросы, породившие первую русскую «бурю» 1905 года, после нее уже не стояли так остро, как утверждала потом советская историография. Незавершенная, но набиравшая к началу войны обороты столыпинская аграрная реформа успела ослабить проблему малоземелья — главную причину бунтов на селе. До весны 1917 года значимых крестьянских выступлений вообще не наблюдалось уже с десяток лет — они возобновились лишь после крушения самодержавия, когда исчезла твердая власть на местах. Ощутимо, хоть и не быстро, улучшалось и положение рабочих — благодаря невиданному прежде росту промышленного производства. По темпам экономического развития Россия вышла тогда на первое место в мире, значительно обогнав европейские страны и даже Америку.
Конечно, нередки были забастовки, но они одни не могли создать революционную ситуацию. Только спонтанное восстание многочисленного Петроградского гарнизона привело к победе весьма заурядное рабочее движение, имевшееся в России на 1917 год. А еще вернее — привел его к победе странный паралич имперской политической элиты.
Признанными лидерами легальной оппозиции накануне революции считались конституционалисты-демократы — кадеты (или «Партия народной свободы») во главе с Милюковым. В руководство партии входили известные радикально-либеральные профессора, адвокаты, журналисты — Василий Маклаков, Петр Струве, Иван Петрункевич. Каждый из них благородством души и казавшейся кристальной ясностью политической доктрины сводил с ума барышень-курсисток, бунтующих гимназистов и недовольных жалованьем приказчиков. В предвоенные годы страна быстро «европеизировалась», и политические силы, призывавшие к копированию стандартного, взятого из учебников «западного опыта», могли рассчитывать на симпатии образованной и особенно полуобразованной общественности. Все, кто ненавидел самодержавие, но побаивался социалистического террора, предпочитали кадетов.
Не уповая на революцию как на главную панацею от всех социальных бед, кадеты не могли себе представить, что самодержавие добровольно откажется от своей власти. Именно кадетская партия сыграла важнейшую роль в февральских событиях. В отличие от революций в Германии, Австро-Венгрии, Турции, вызванных военным поражением, революция в России не была связана с неудачами на фронтах. Она произошла накануне нового наступления, которое не являлось жестом отчаяния и сулило стратегический успех. По сути Февральская революция была следствием внутреннего политического кризиса, обостренного небывалой социально-экономической ситуацией.
С началом войны Россия, мягко говоря, оказалась в неприятной ситуации. Фронты развернулись на тысячи километров и протянулись от Балтики до Ирана. Прочие воюющие державы — как Германия с союзниками, так и Британия с Францией — контролировали относительно компактные территории с мощной промышленной и сырьевой базой, транспортной сетью, торговыми путями, за спиной Антанты находилась Америка — неистощимый источник кредитов и товаров. Россия же оказалась со своими врагами один на один. Экономика подвергалась колоссальному напряжению: наиболее важные торговые пути — через Черное и Балтийское моря — были отрезаны, усиленными темпами шла милитаризация промышленности, практически на пустом месте создавались целые отрасли, например химпром. Благодаря виртуозным усилиям министра финансов Петра Львовича Барка удалось не допустить гиперинфляции — она началась только при Временном правительстве. Но сочетание мобилизации, роста цен и эвакуации не могло не породить социальных последствий.
Летом 1915 года, в период самых тяжелых поражений русских на германском фронте, кадетам удалось создать в Думе оппозиционное большинство — Прогрессивный блок, требовавший сформировать правительство «общественного доверия», которое быстро провело бы социально-политические реформы. Никого не интересовала мелочь: как сделать это во время кровопролитной войны? Кроме того, оппозиция так и не смогла договориться о составе «правительства своей мечты». Действовавшие министры даже попытались им помочь — войти в соглашение с «прогрессистами» за спиной у царя и премьер-министра Ивана Горемыкина, но и тут ничего не вышло.
Тем временем сама постановка вопроса об «общественном доверии» спровоцировала внутри Совета министров кризис, закончившийся отставкой тех, кто наиболее активно ратовал за уступки оппозиции. В те дни видный кадет Николай Гредескул предупреждал: «Нужны особые, деловые качества в смысле организации жизненного процесса страны... Если бы старый режим захотел зло пошутить над нами на фоне происходящей трагедии, он сказал бы: „Извольте, становитесь на наше место“. И что тогда?.. Получилось бы дилетантское министерство, лишенное деловых навыков и непривычное к политической работе в условиях обладания властью. Это могло бы оказаться гибелью...»
Без регулярно действующего парламента блоку не приходилось бы мечтать не то что о власти, к которой он не очень-то и стремился, а и об «особом влиянии». Вне Думы он становился призраком, а ведь верховная власть, пользуясь военным временем, могла распустить и долго не созывать депутатов на очередную сессию. Последним приходилось действовать осторожно: с одной стороны, не спровоцировать императора на роспуск Собрания, а с другой — не дать народу забыть о нем своим бездействием.
В последние годы перед революцией оппозиция вырабатывала имидж неуступчивой реальной силы, опирающейся на народ. Основной пафос борьбы был направлен на разоблачение «темных сил», которые угнездились в недрах власти, погрязших в коррупции и замышлявших измену — сепаратный мир с врагом. В сознании либералов и в заявлениях разнообразных Милюковых смутные догадки вырастали стократ и обретали плоть фактов. А ведь в правящих кругах возможность замирения с немцами даже не обсуждалась: все знали о решимости царя воевать до конца, любой намек на переговоры привел бы только к тому, что от власти отвернулось бы даже традиционно монархически настроенное офицерство. Все понимали бесперспективность такого шага: ну, предположим, вышли мы из игры. Что дальше? В случае победы Германии Николай II остался бы с ней в геополитическом пространстве один на один. А если бы «выиграла» Антанта, она тем более нашла бы способ рассчитаться с изменником-Петроградом...
Однако вернемся к ситуации 1916 года. Видимость влияния оппозиции росла: якобы в ее среде зрел план дворцового переворота, якобы уже были установлены контакты с генералами... Техника внушения работала (либералы были блестящими мастерами слова): «под впечатлением» оказались многие члены Ставки главного командования, великие князья и даже западные правительства. А власть не умела бороться со слухами: не снисходила до информационных войн, и зря! Оппозиции после публичных обвинений 1 ноября 1916 года отступать было некуда: либо уходить с политической арены, либо вступить в открытую конфронтацию с правящим домом. События показали: хотя в их арсенале не было ничего, кроме успешно проведенной всероссийской «пиар-кампании», этого оказалось достаточно, чтобы «сотворить чудо». При определенном стечении обстоятельств.
Командование в те дни готовило «последнее и решительное» весеннее наступление. Железные дороги были забиты составами с оружием и боеприпасами (за последний год монархии их было произведено столько, что Красной Армии потом хватило на всю Гражданскую и последующие войны вплоть до 1941 года). Прошла очередная массовая мобилизация, по всей стране формировались многотысячные тыловые гарнизоны. В Петрограде численность частей добралась до 150-160 тысяч человек. В мирное время здесь квартировали всего 40 тысяч, причем офицеров среди них было штатное количество. Теперь же, после того как в начале войны из столицы на фронт ушли гвардейские части, на каждых 200 недавно мобилизованных бойцов приходилось по одному офицеру, да и те из гражданских — сразу после краткосрочных курсов. Многие из них сочувствовали оппозиционным идеям.
Обычно за безопасность в столице отвечала полиция, однако из-за мобилизации ее численность сокращалась, и в конце 1916-го поддержание порядка переложили на военных. Для этой цели даже создавался особый военный округ во главе с генералом Хабаловым, шестидесятилетним служакой, не имевшим ни малейшего понятия о жандармском деле. А несколькими месяцами ранее министром внутренних дел стал Александр Протопопов, бывший зампредседателя Думы, первый и последний в истории дореволюционной России глава МВД без административного опыта. На этот пост он, представитель парламентского большинства, был назначен для улучшения отношений правительства с Думой, но вышло наоборот: бывшие товарищи восприняли его как ренегата, а сам Протопопов, затравленный парламентским большинством, метнулся в противоположный лагерь. Он любил рассказывать о. том, как утопит в крови бунты и спасет монархию любой ценой, но дальше рассказов дело не пошло.
Что же до императора, то он уже полтора года по преимуществу проводил время в могилевской Ставке и ситуацию в столице представлял плохо. Непопулярная императрица Александра Федоровна довольно эффективно заменяла его «по гражданской части», однако как на грех именно в феврале царские дочери, находившиеся в Царском Селе, заболели корью, и мать посвящала им почти все время. По роковому стечению обстоятельств власть в столице на несколько недель оказалась в случайных руках. Точнее — в нужный момент ее вообще не оказалось...
В этих условиях оппозиции — а особенно активны были лидеры общественных организаций Гучков и князь Львов — грех было не задуматься о перевороте. Почему бы, в самом деле, «оперативно» не заменить новым государем Николая, неспособного добиться перелома на фронтах и провести необходимые реформы? Позже Гучков признавался: он планировал захватить императорский поезд между Ставкой и Царским Селом, вынудить царя отречься, а затем, заручившись поддержкой «своих» воинских частей, арестовать правительство. Еще во время подготовки заговора он часто рассказывал о своих планах, работая на «либеральный имидж». Однако история в очередной раз пошла не туда, куда ее подталкивали, а так, как сложились обстоятельства.
...Погода в городе на Неве в конце зимы стояла неважная: холодный ветер гонял по улицам хлопья снега. Из-за колоссального военного напряжения железных дорог в столице возникли перебои с хлебными поставками. Хлеб, как и другие продукты, в стране не перевелся (малоизвестный факт: в военное время крестьяне, не мобилизованные на фронт, питались лучше обычного — ведь хлеб не вывозили за рубеж: торговые пути были перекрыты войной). Под влиянием оппозиционной пропаганды «перевелось» народное терпение. 23 февраля в городе встали хлебные очереди, и произошел стихийный взрыв массового недовольства, днем позже — политическая стачка рабочих, и, наконец, свершилось то, к чему немедленно приводит любая революция: экономическая жизнь была буквально парализована. Тем не менее активно «подначивавшие» рабочих социалисты (те немногие, что оказались в столице, — депутаты Чхеидзе и Керенский, большевик Шляпников) никак не могли подтолкнуть их к самым решительным шагам, а войска долго не прибегали к оружию: сделано это было лишь на третий день волнений, да и то в ответ на выстрелы из толпы демонстрантов. Власть проявляла странную нерешительность, и либеральные думцы были уверены: бастующим готовят ловушку. Ходили неоправдавшиеся слухи, что полицейских и солдат вооружили пулеметами для расстрела митингов. Тем временем апатия правительственных органов спровоцировала гигантский столичный гарнизон на принятие рокового решения, и вот с этого момента патовая прежде ситуация приобрела для трехсотлетнего дома Романовых необратимый характер. С 26 февраля «скучающие» в тылу армейские части стали «одна за другой» (как писал в донесении Хабалов) переходить на сторону восставших. Политикам оставалось только, задыхаясь, бежать позади паровоза истории: «маховик пошел вразнос».
Николай реагировал вполне определенно: из могилевской Ставки он передает войскам приказ открыть огонь по демонстрантам. Верные присяге части подчиняются и поворачивают оружие против «неверных», но действуют нерешительно. Естествен и результат: 27 февраля восстает еще больше частей, расквартированных в городе Петра. Уже более 20 тысяч солдат сливаются в антимонархическом порыве с рабочими, а правительство к этому, конечно, не готово... Решение «людей с ружьями» было вызвано прозаическими соображениями: поддерживать оппозицию на Невском представлялось более привлекательным, чем идти воевать с немцем. Солдаты толпой, а иногда «по привычке» — колоннами с офицерами во главе, с развевающимися красными флагами, пришли к зданию Государственной думы и объявили о подчинении парламенту. Такой шаг придавал бунту черты легитимности — на случай будущих репрессий...
В течение одного злосчастного дня Петроград оказался в руках восставших, отдав на их милость свои дворцы и вековые институты. В тот же вечер Дума выбирает из своего состава Временный комитет для управления страной, во главе которого встает ее многолетний председатель Михаил Родзянко. Комитет стремится сохранить в столице видимость порядка. Расчет прост: однозначно примкнуть к революции невозможно — она уже перекрыла все мечты либералов, да и небезопасно — а вдруг с фронта явятся верные императору войска и устроят в «колыбели революции» тотальную «проверку паспортного режима»? Что тогда делать оппозиционным депутатам, которых мятежники признали своими политическими лидерами? Временный комитет занялся двумя вещами: попытался установить контакты с офицерами Петроградского гарнизона и договориться со Ставкой об условиях смены политического строя. Навстречу уже спешившему к столице Николаю выехали представители Комитета Александр Гучков и Василий Шульгин. Остальные его члены принялись за подготовку петроградских частей к отражению контрреволюционной вспышки. Ее не последовало — генералитет в Ставке поверил в способность думцев восстановить порядок в столице и в патриотический характер революции. Вспомним: вся страна под влиянием парламентской пропаганды была уверена, что главные изменники — царь и его ближайшее окружение. Даже неискушенным в политике генералам мерещилось: может быть, при новом строе во главе с парламентом и зависимым от него монархом войну удастся завершить более успешно. В результате генералитет настоятельно посоветовал Николаю II отречься от престола в пользу брата.
Но пока делегаты Временного комитета «торговались» с царем в его личном поезде, по улицам Петрограда стихийно и привольно разливалась революция. У царя просто не было никаких сил, и ему оставалось лишь отречься, что он и сделал 2 марта — за себя и за больного несовершеннолетнего сына Алексея в пользу младшего брата Михаила. Великий князь Михаил Александрович тоже не захотел подставлять голову под падающую корону и умыл руки: он был готов принять власть лишь по решению Всероссийского Учредительного собрания. За какую-то неполную неделю Россия сбросила с себя монархию, как изношенную шапку. Шапку Мономаха...
Как бывает обычно, ожидавшееся давно приходит неожиданно: думцы так долго «заклинали» революцию, что совершенно растерялись, когда она произошла. Лидер левых кадетов Николай Некрасов признавался товарищам, что в этот момент ждал расправы и «чувствовал уже веревку на шее своей». «Сначала арестуйте министров», — ныли депутаты в ответ на призывы горячих голов возглавить солдатское движение. Лишь после того, как правительство перестало существовать, Таврический дворец провозгласил себя «главной властью». Являлся он, однако, таковой с самого начала лишь формально: членам Временного комитета пришлось иметь дело не только с разгулявшимися толпами восставших, но и с наспех организованным социалистами в том же здании Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов. Рабочих и солдат там, правда, сперва было мало — в основном заседала безликая, но крикливая социалистическая интеллигенция, которой в России всегда было хоть отбавляй. Петросовет почел за благо признать думский Комитет, но провозгласил над ним «революционный контроль», реализовать который предполагалось через тесный контакт с военными. Они-то и стали главным объектом социалистической пропаганды.
Долго убеждать еще не нюхавших пороха столичных служивых в необходимости крепить революционные завоевания не пришлось — те быстро превратились во взрывоопасное сборище дезертиров. В то же время личные контакты думских лидеров с офицерами Генерального штаба помогли им эффективно предотвратить попытки подтянуть в столицу дисциплинированные правительственные войска. Все остальное пошло как по нотам:
1. Комитет и Совет сформировали Временное правительство. Одним из условий соглашения стала договоренность по «ключевому вопросу Февраля» — Петроградский гарнизон, подаривший России свободу, останется в городе и на фронт не пойдет.
2. Правительство признало происшедшие в стране изменения и призвало население самостоятельно организовывать местное управление, не оглядываясь на центр.
Новый «главный человек в России» Родзянко признавал еще 2 марта: «Если бы сказали два дня тому назад... что эта самая рука будет писать отречение Николая II... я назвал бы безумцем того, кто бы это сказал, и себя считал бы сумасшедшим. Но сегодня я ничего не могу возразить». Вожделенная свобода в один миг опьянила страну. Самое привлекательное заключалось в бесконтрольности (с этого обычно и начинаются гражданские войны). Революционная агитация быстро проникла во все поры и артерии действовавшей против Германии армии. Местная администрация ушла в небытие, вместо нее создавались «комитеты общественных организаций» и Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Советы занялись установлением восьмичасового рабочего дня на заводах (в воюющей стране!), разделом дворянских земель, введением демократии в действующей армии. Полиция была упразднена, ее заменили добровольной, подчиненной органам самоуправления милицией, бессильной и неспособной обеспечить порядок. Власти не стало, страна начала распадаться — все быстрее и быстрее. Гучкову, Милюкову, Родзянко и прочим новоиспеченным лидерам революции вдруг стало ясно: они более не контролируют ситуацию и никогда не смогут взять ее под контроль. Их влияние уже через месяц после победы рассеялось как дым...
Власти не хватило совсем немногого: верных полицейских или военных частей в нужном месте в нужное время да твердой руки, способной применить силу по назначению. Ведь у самодержавия даже в последние дни были влиятельные защитники, например, бывший премьер и министр путей сообщения Александр Трепов или экс-глава МВД Николай Маклаков, — люди, показавшие себя волевыми управленцами. Еще в январе и феврале 1917-го они подавали императору проекты укрепления власти и обеспечения порядка в стране на случай возможных волнений. Предлагалось вывести из столицы запасные батальоны, ввести гвардейскую кавалерию, создать военизированную полицию, до окончания войны прервать работу Думы, ужесточить контроль над печатью. Отказаться от притеснения национальных меньшинств. Предлагали они и способы решения транспортной проблемы. Советовали, как предотвратить перебои с продовольствием в Петрограде. Настоятельно рекомендовали, правда, уже потом, в мирные дни, расширить права местного самоуправления. Как говорил бывший заместитель Столыпина по МВД Сергей Кржижановский, то были «меры, необходимость коих осознавалась всеми и которые как бы висели в воздухе».
Эти правые защитники монархии также имели представление о перспективах послевоенного развития страны. В их планы входило предоставление независимости Польше (при условии ее вступления с империей в оборонительный союз), соединение Стамбула (Константинополя) с черноморскими проливами, Восточной Пруссии и Галиции (Львовщины). Германия, Австро-Венгрия и Турция должны были прекратить свое существование как империи. Если мысленно представить себе карту западных границ Российской империи при таком исходе войны, то она практически совпадет с картой послевоенного урегулирования границ, определенной Потсдамской конференцией 1945 года. Единственное исключение составил бы Константинополь, но, как известно из воспоминаний Молотова, именно этим единственным участком советской границы после окончания войны остался недоволен Сталин... Как заметил мудрый Черчилль, Вторая мировая дала победившим странам то, что они упустили после Первой.
Как же могла сложиться ситуация «в сослагательном наклонении»? Победа Антанты несомненно вызвала бы ее распад. Противоречия между Россией и Британией по вопросу «османского наследства» неизбежно вызвали бы разлад между ними. На Дальнем Востоке возникло бы американо-японское противостояние. Усиление Японии в Китае вызвало бы недовольство России, а это повышало вероятность возобновления антирусского британо-японского союза и могло привести к русско-американскому сближению. Новая мировая война в такой ситуации была бы маловероятна. Внешняя политика России могла быть малоуспешной и менее активной, но обычно именно такие обстоятельства провоцировали ее активное внутреннее реформирование и развитие, которое еще в середине XX века могло сделать Россию самой мощной экономической и политической державой Старого Света. Наши прадеды рассудили по-иному...
18 февраля 1917 года: забастовка на Путиловском заводе в Петербурге, возникшая по причине продуктового дефицита
23 февраля: начало антивоенных митингов, перешедших в массовые стычки с полицией и казаками
24-25 феврали: всеобщая забастовка под лозунгом «Долой самодержавие!»
26 февраля: бои между солдатами, разделившимися по принципу поддержки революции или царя
27 февраля: начало вооруженного восстания, массовый переход солдат на сторону восставших, овладение правительственными учреждениями. Создание Временного комитета Госдумы под председательством Родзянко
1 марта: установление новой власти в Москве (в течение марта она распространилась по всей России)
2 марта: отречение Николая II от престола в пользу князя Михаила, передавшего власть Временному правительству. Формирование Временного правительства во главе с князем Львовым, на смену которому в июле пришел социалист Керенский
В дни, когда решалась судьба российской монархии, французский посол в Петрограде Морис Палеолог недоумевал: чем объяснить, что отборные войска, охранявшие Александровский дворец в Царском Селе, отказались защищать его, как это сделали «честные швейцарцы», до последней капли крови оборонявшие Тюильрийский дворец 10 августа 1792 года? Можно продолжить историческую параллель: почему Царское Село не сыграло роль, аналогичную роли Версаля в дни Парижской коммуны? Между тем в обширной литературе, посвященной Февральской революции, события в Царском Селе чаще всего остаются на втором плане. Приводимые ниже свидетельства современников, сведенные в документальную хронику, проливают дополнительный свет на причины обвального крушения монархии, позволяют лучше понять мотивы поведения действующих лиц исторической драмы. Это относится, в частности, к таким эпизодам, как восстание царскосельского гарнизона (оно в лучшем случае только упоминается) и знаменитый поход генерала Н. И. Иванова, пребывание которого в Царском Селе историки описывают неполно и не во всем точно. И еще одно замечание: в хронике приводятся и ошибочные (как выяснилось потом) сообщения, циркулировавшие в те дни между Петроградом, Царским Селом и Псковом, но именно в таком виде они доходили до адресатов, оказывая свое влияние на ход событий. Было ли все это «изменой, трусостью и обманом», как писал Николай II сразу же после отречения от престола? Или изощренным заговором, как утверждали некоторые эмигранты? Пусть об этом судит читатель.
Только к концу этого дня в Александровском дворце, где находилась семья Николая II, стали осознавать истинный масштаб того, что происходило на улицах Петрограда. В 20 часов Н. Ф. Бурдуков, ближайший помощник министра внутренних дел А. Д. Протопопова, направил императрице последнее письмо («только для Вашего Величества и Государя»): «Утром Вам сообщали, что все тише и идет на убыль, а в четыре часа разразился неожиданно ураган, и огромная масса рабочих столкнулась с войсками. Сегодня много убитых, подсчет еще не сделан: войска действовали, но... одна рота отказалась стрелять, а успокоения и по сей час нет[...] Костер то гаснет, то разгорается, и разгорается каждый раз с новой силою[...] Последние дни происходит явно революционное движение». Причины этого Бурдуков видел исключительно в деятельности «революционной Думы». Чтобы переломить ход событий, он предлагал «объявить осадное положение обеих столиц, при котором законодательные палаты могут быть закрыты немедля и многие члены Думы посажены в тюрьму и преданы суду и.. повешены».
Утром царице в последний раз позвонил А. Д. Протопопов, до этого постоянно посещавший Александровский дворец. Основываясь на полученной от Бурдукова и Протопопова информации, она телеграфировала в 11 часов 12 минут в Могилев: «Революция вчера приняла ужасающие размеры. Знаю, что присоединились и другие части». Видимо, после этого Николай II записал в дневнике: «Отвратительное чувство быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия». После обеда он решил вернуться в Царское Село, откуда уехал 22 февраля, и приказал отменить приготовления к переезду царской семьи в Могилев. Между 21 и 22 часами он приказал генералу Н. И. Иванову следовать во главе специального отряда в Петроград, чтобы «водворить порядок», назначив местом сбора всех выделенных в его распоряжение войск район Царского Села.
Под занавес восстания в столице военный министр Беляев вызвал к петроградскому градоначальству из Царского Села учебные команды и пулеметчиков двух стрелковых полков, но, «походив немного по Петрограду», они на следующее утро вернулись обратно «в одиночном порядке». Всех вернувшихся было приказано «держать в карантине».
В 23 часа генерал П. П. Гротен, исполнявший должность дворцового коменданта, которому были подчинены воинские силы, охранявшие Александровский дворец, телеграфировал в Ставку, что неспокойно и в Царском Селе. Войска, расквартированные в Царском Селе, состояли из 70-тысячного гарнизона (запасные батальоны четырех гвардейских стрелковых полков, кавалерийский эскадрон, тяжелый артиллерийский дивизион с тракторной школой, зенитная батарея — «2-я отдельная бронированная батарея для стрельбы по воздушному флоту») и привилегированной дворцовой охраны (сводный гвардейский полк, часть казачьего конвоя царя, батальон железнодорожного полка и дворцовая полиция).
О гвардейских полках гарнизона поручик сводного полка К. Н. Кологривов говорил незадолго до Февральской революции, что они, «вопреки всем приказам, комплектуются не крестьянами, а фабричным людом и подонками больших городов... офицерский состав — прикомандированные к полку господа из народных учителей, почтовых чиновников и других „сознательных“ интеллигентов... Разве это гвардия!» Однако падение престижа династии затронуло и войска Дворцовой охраны. Не только полиции, но и самой царице было известно о насмешках над царским семейством, о том, что офицеры демонстративно приветствовали председателя Государственной думы М. В. Родзянко. По свидетельству будущего министра Временного правительства М. И. Терещенко, некоторые офицеры сводного полка и конвоя были вовлечены в подготовку дворцового переворота с целью свержения Николая II.
Тяжелый артиллерийский дивизион имел на вооружении 40 орудий, присланных из Франции для действующей армии; члены французской делегации Думерг и Кастельно изумились, увидев их при посещении в январе 1916 года Царского Села. В сентябре, когда группу солдат-артиллеристов застали в лесу за чтением прокламаций, царица настойчиво предлагала мужу поскорее отправить дивизион на фронт, где «ужасно нужны пушки», но просьба не возымела действия.
Зенитную батарею разместили в Царском Селе в конце 1916 года для отражения возможных налетов германской авиации. Но командир батареи полковник Мальцев начал с того, что выставил пост у могилы Г. Распутина; солдатам было сказано, что они охраняют склад лесных материалов. В письме, опубликованном газетами после революции, они писали: «...нам больно и обидно, что мы, сами того не зная, исполняли грязное и позорное поручение...» Собеседник М. Палеолога сходным образом характеризовал настроение дворцовой охраны: «В их постоянной службе при их величесвах эти люди видели слишком много такого, что они не должны были бы видеть: они слишком много знают о Распутине».
В 1 час ночи Николай II перебрался в свой поезд, где имел продолжительную беседу с Н. И. Ивановым, с которым он договорился встретиться в Царском Селе. В 5 часов утра царский поезд отбыл из Могилева.
Утром в расположении 4-го стрелкового полка, входившего в состав царскосельского гарнизона, появились разрозненные группы солдат и офицеров Волынского полка, не захотевших присоединиться к восставшим петроградским рабочим. Солдаты гарнизона предложили им уйти. Офицеры-волынцы вынуждены были скрыться в лазарете, симулируя раненых. Офицеры Петроградского полка, также бежавшие из столицы, решили присоединиться к дворцовой охране.
Около 13 часов генерал Иванов выехал из Могилева вслед за отправленным утром отрядом, собранным в Ставке; отряд насчитывал 800 человек, основную его часть составлял батальон Георгиевских кавалеров. Генералам Н. В. Рузскому и А. В. Эверту он телеграфировал: «Предполагаю быть на ст. Царское Село около 8 ч. 1/III, где остановлюсь на вокзале до выяснения обстановки».
В 14 часов жена великого князя Павла Александровича (дяди царя) княгиня О. В. Палей сообщала из Царского Села дочери: «...здесь пока все тихо... Телефон бездействует, но поезда ходят...» Дворец великого князя находился неподалеку от Александровского дворца. Когда сын Павла Александровича Дмитрий был отправлен из Петрограда в Персию за соучастие в убийстве Распутина, между княгиней Палей и Бурдуковым состоялся примечательный разговор.
Бурдуков: «Всякому по заслугам, княгиня».
Палей: «Тому, кто это сделал, надо поставить памятник».
Бурдуков: «Мы с Вами разных лагерей».
Палей: «Вы считаетесь черносотенцем, а я октябристка, т. е. я обожаю царя и родину.., [Протопопов] — это просто мерзавец, которого надо повесить, и я бы охотно первой дернула веревочку».
Бурдуков: «Да, если всякие экспроприаторы всех нас не повесят раньше».
Палей: «Как смел он арестовать мою дочь и ночью делать у нее обыск! Впрочем, ему передали от великого князя и меня, что нельзя жить в стране, где царит такой произвол».
Бурдуков: «Вы бы это сказали Вашему соседу».
Палей: «Но, во-первых, я его не вижу, а, во-вторых, я соседа обожаю и нив чем не виню, но его правители, т. е. министр внутренних дел, подлец и мерзавец, и я на него плюю». Дмитрию Павловичу предлагали накануне его отъезда возглавить переворот в Царском Селе, но он не согласился.
В 16 часов царица вызвала Павла Александровича во дворец и устроила ему, как выразилась она в письме царю, «страшнейшую головомойку за то, что ничего не делал с гвардией». От великого князя она потребовала немедленно отправиться на фронт и «привезти преданных нам людей». Великий князь отказался, сославшись на то, что возложенные на него обязанности генерал-инспектора гвардии касаются только хозяйственной части. «Головомойка» была не совсем заслуженной. Накануне Павел Александрович, собрав офицеров царскосельского гарнизона, приказал передать стрелкам учебной команды благодарность за их действия (?) в Петрограде. Ответом солдат было гробовое молчание. На собрании группы солдат раздавались голоса: «Мы предатели! За то нас благодарят, что братьев своих ехали расстреливать». Было решено «смыть с себя позор этой благодарности».
Около 15 часов 3-я рота запасного батальона 1-го стрелкового полка направила делегатов в казармы других частей царскосельского гарнизона. Пулеметчики рассеяли заградительный отряд, выставленный командиром батальона полковником Джулиани. Солдаты захватили оружие и двинулись в город. К стрелкам присоединился в полном составе тяжелый артиллерийский дивизион, затем пулеметная команда зенитной батареи. По дороге солдаты подожгли тюрьму, освободив арестованных, после чего стали грабить магазины и винные погреба, чтобы «отпраздновать свой успех в борьбе за свободу»; началась беспорядочная стрельба. Другая часть восставших пыталась разгонять грабителей и отбирать награбленное, для охраны магазинов были разосланы патрули, по улицам разъезжали броневики с плакатами «Товарищи, прекратите грабежи. Вы теперь свободные граждане». Грабежи прекратились лишь на следующий день.
Около 20 часов отдельные группы солдат с криками «ура» и пением «Марсельезы» приблизились к дворцовому парку, но, как свидетельствовали участники восстания, призывы идти на дворец «не встретили сочувствия достаточных масс»; к тому же «никакого плана выступления не имелось», и «части рассыпались в разные стороны», а некоторые вернулись в казармы«. Между тем к Александровскому дворцу были стянуты по тревоге все части дворцовой охраны и автомобильный взвод зенитной батареи. По приказу командира сводного полка генерала Ресина они заняли для обороны линию ограды парка. Две роты полка разместились на площадке перед дворцом, еще один отряд — в передних комнатах дворца; конвойцев, часть железнодорожного батальона и гвардейского экипажа перевели в обширные подвалы. Во дворце имелись в избытке продовольствие, оружие и боеприпасы.
В 22 часа 10 минут императрица получила телеграмму Николая II: «Завтра утром надеюсь быть дома». В предыдущей телеграмме сообщалось, что «много войск послано с фронта».
Вечером П. Н. Милюков предложил депутату Государственной думы И. П. Демидову отправиться в Царское Село, поскольку оттуда «получены тревожные и противоречивые слухи: по одним, царскосельский гарнизон идет на Петербург, по другим — там с минуты на минуту грозит вспыхнуть мятеж. Необходимо предупредить то и другое». В Исполкоме Петроградского Совета также питались слухами, предполагая, что войска из Царского Села «идут на нас», «генерал Иванов ведет 26 эшелонов», и допускали, что «слабая группа, окружавшая дворец, будет разбита».
Ночью Александра Федоровна с дочерью Марией, обе в одежде сестер милосердия, обошли строй защитников дворца (другие дочери и цесаревич Алексей болели корью). Один из солдат рассказывал об этом так: «Здравствуйте, братцы», — едва слышно произнесла она, сделав почти незаметный поклон. Солдаты ответили стройно, но не особенно громко«; Мария же «поклонилась довольно низко... Пробыв среди солдат не более минуты, Александра Федоровна пожелала им бодрости духа и удалилась». Настроение солдат и офицеров было тревожным, а у многих — близким к паническому («совсем дела наши плохи, погибнем ни за что»), они ожидали, что дворец будет обстреливать артиллерия и атакует кавалерийский эскадрон. Один снаряд действительно упал в дворцовом парке. Но штурмовать дворец никто не собирался.
Царица распорядилась не оказывать сопротивления. Депутации с обеих сторон договорились, что части, вызванные по тревоге, будут возвращены в казармы, во дворце останутся обычные дежурные наряды; вся дворцовая охрана, объявив себя нейтральной, немедленно направит своих представителей в Государственную думу. В Таврическом дворце они появились во 2-м часу ночи и к утру вернулись в Царское Село с удостоверениями за подписью А. И. Гучкова, согласно которым они, как и раньше, должны были «оберегать лиц и имущество, находящееся под их охраной». Но офицеры убеждали солдат, что все переменится с приездом царя, и утешали себя мыслью, что вот-вот подойдут силы генерала Иванова.
Ночью в Петроград ушли 3-й и боевой отряды гвардейского морского экипажа; с собой они увели пулеметную команду 67-го Тарутинского полка, переброшенного с Северного фронта на ст. Александровская (в 4 верстах от города) в распоряжение генерала Иванова. Позже командир полка сообщил гарнизону, что полк не будет участвовать в репрессивных мерах и вернется на фронт.
В 5 часов утра в Александровском дворце узнали, что «литерные» поезда Николая II не пропущены в Царское Село. Добравшись до Пскова, где размещался штаб Северного фронта, он записал: «Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства все время там! Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам Господь!»
Утром шеф гвардейского экипажа великий князь Кирилл Владимирович разослал командирам всех частей царскосельского гарнизона записки, в которых сообщал, что присоединяется «к новому правительству (т. е. к Временному комитету Государственной думы), и призвал последовать его примеру. Генерал Гротен обратился к председателю Временного комитета Родзянко с просьбой оградить дворец от эксцессов; он передал также, что Александра Федоровна желает с ним переговорить. Родзянко ничего не ответил. В 9 часов к Таврическому дворцу пришла нестроевая команда царского конвоя; единственная газета, выходившая в это время в Петрограде, оповестила, что царскосельский дворец покинул «весь конвой Его Величества».
Около 11 часов утра на царскосельском вокзале появились эмиссары Временного комитета Государственной думы И. П. Демидов и В. А. Степанов. Они демонстративно отказались воспользоваться ожидавшими их придворными каретами и в автомобиле, присланном командиром гарнизона, отправились в ратушу, где выступили перед представителями населения и восставших частей, призвав поддерживать порядок в интересах успешной борьбы с внешним врагом. Собравшиеся в ратуше встретили этот призыв «оглушительным ура». В казармах, куда затем направились депутаты, реакция была не столь единодушной; в памяти Демидова запечатлелось, что солдаты жили «в скотских условиях». Встречаться с дворцовой охраной депутаты не сочли нужным. Беседуя с Гротеном, они поручились за сохранение порядка, если дворцовая охрана не предпримет враждебных действий против гарнизона, Гротен же заявил, что будет защищать дворец до приезда государя.
Зинаида Гиппиус — двоюродная сестра В. А. Степанова — записала в дневнике: «Демидов и Вася... ездили в Царское от Думского комитета — назначить «коменданта» для охраны Царского Села. Поговорили с тамошним комендантом и как-то неожиданно глупо вернулись «вообще». Тем не менее после этой поездки П. Н. Милюков сообщил иностранным корреспондентам, что «государыня-императрица... находится в полной безопасности».
Тем временем великий князь Павел Александрович представил императрице на подпись проект «идиотского», по ее выражению, манифеста о введении в России конституционного строя. Этим «благородным и безумным способом», писала Александра Федоровна мужу, он «собирается нас всех спасти». Подписать манифест она отказалась, несмотря на то, что Гротен стал перед ней на колени. Впрочем, и Родзянко — инициатор составления манифеста, и Милюков, ознакомившись в Петрограде с его текстом, констатировали, что манифест такого содержания все равно запоздал, хотя его и подписали трое великих князей — Павел, Кирилл и Михаил.
В гарнизоне состоялись в тот день выборы солдатских комитетов и депутатов в Петроградский Совет, начались выборы командиров частей. В 18 часов из дворца ушли последние две роты гвардейского экипажа. «...Даже экипаж покинул нас сегодня вечером — они совершенно ничего не понимают, в них сидит какой-то микроб», — писала в отчаянии императрица. Накануне некоторые матросы предлагали арестовать ее вместе с приближенными и поднять над дворцом красный флаг, но в конце концов было решено идти в Петроград (матросы думали, что там еще продолжаются бои). Офицеры, которых они заставили повести их через три кольца пулеметной охраны, затем вернулись во дворец. Вслед за матросами ушла в Петроград рота железнодорожного батальона.
Гвардейский морской экипаж пользовался особым расположением царя и царицы. Его ставили в пример всему флоту, так как в 1905-1906 годах, «в самый разгар бунтов, ни в нем, ни на его кораблях беспорядков не было», хотя он и «подвергался многим вредным влияниям наравне с остальным флотом», но «устоял главным образом потому, что имел возможность отдельного существования». В период Первой мировой войны предполагалось использовать экипаж в составе экспедиционных сил, которые должны были высадиться близ Константинополя. В 1916 году батальон экипажа участвовал в боях на Юго-Западном фронте за Ковель, где понес большие потери, после чего был направлен на отдых в Измаил; так посоветовал бывший командир батальона Н. П. Саблин, и эту рекомендацию царица передала царю — отправить моряков не в Одессу или Севастополь, а в небольшой город, где их «легче будет держать в руках» и «следить за тем, чтоб они работали как следует», и таким образом сберечь эту часть «для дальнейших трудов в будущем здесь и на Юге».
Из Измаила экипаж вызвали по личному распоряжению Николая II для усиления охраны Александровского дворца и обороны подступов к Царскому Селу со стороны Петрограда. 15 февраля 1917 года он прибыл в Царское Село. Однако генерал П. Г. Курлов утверждал впоследствии, что еще до войны для него не было тайной антиправительственное настроение экипажа, о чем свидетельствовали, например, «голодные бунты» на царской яхте «Штандарт». Матросы же говорили, что отношение к ним офицеров «было самое ужасное и бессмысленное, причем один в жестокости старался перещеголять другого». Те из них, кто находился в Александровском дворце, узнали о событиях в Петрограде только 28 февраля; «до последнего времени, — рассказывал один из унтер-офицеров, — офицеры скрывали от нас правду, говорили, что все обстоит спокойно». Известно, наконец, что один из вариантов несостоявшегося дворцового переворота предусматривал использование экипажа.
Около 18 часов, когда эшелон генерала Иванова остановился в 30 верстах от Царского Села на ст. Вырица, ему сообщили, что царскосельский гарнизон, в присоединении которого он был абсолютно уверен, вышел из повиновения, а войска дворцовой охраны признали власть Временного комитета Государственной думы. В 21 час эшелон прибыл на царскосельский вокзал; здесь эту информацию подтвердили встретившиеся с Ивановым местные офицеры.
Ночью состоялась беседа Иванова с царицей, которая, по словам Иванова, «много говорила о своей и ее дочерей деятельности в пользу раненых и недоумевала о причинах, вызвавших неудовольствие против нее и царя». Мужу царица сообщила: «Милый старик Иванов сидел у меня от 1 до 21/2 ч. ночи и только постепенно вполне уразумел положение». Генерал А. И. Деникин так впоследствии оценивал возможности Иванова: «Дряхлый старик, честный солдат, плохо разбиравшийся в политической обстановке, не обладавший уже ни силами, ни энергией, ни волей, ни суровостью...»
Тотчас по возвращении Иванова из дворца в генеральский вагон явились трое делегатов гарнизона и населения города. Когда Иванов приказал их арестовать, возглавлявший делегацию начальник тракторной школы капитан В. А. Нарушевич пригрозил артиллерийским обстрелом дворца. Генералу объяснили, что затея его безнадежна, и предложили перейти с войсками на сторону революции. Иванов попросил час на размышление, но, убедившись, что к вокзалу приближаются стрелки (запасной батальон 1-го полка) и артиллерия, и опасаясь присоединения к ним своих солдат, приказал немедленно возвращаться на ст. Вырица. Императрица ошибалась, когда писала утром мужу, что Иванов и «теперь здесь сидит в поезде».
Со ст. Вырица Иванов торопил Ставку ускорить прибытие 2-го эшелона Георгиевских кавалеров и телеграфировал в Петроград (!), требуя выслать новую смену паровозов. Командование царскосельского гарнизона, перехватив эти телеграммы, приняло меры предосторожности на случай новых попыток продвижения Иванова; вместе с тем через лазутчиков удалось выяснить, что «Георгиевские кавалеры вполне сочувствуют перевороту».
В Пскове в первом часу ночи Николай II согласился, например, на создание правительства, ответственного перед Думой, во главе с Родзянко. В связи с этим он отменил поход Иванова на Петроград, направив ему телеграмму в Царское Село: «Надеюсь, прибыли благополучно. Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать».
Утром к Таврическому дворцу подошел с музыкой и с «революционным штандартом» гвардейский экипаж. Присоединившийся к нему в Петрограде великий князь Кирилл Владимирович с красным бантом на груди приветствовал Государственную думу. Впоследствии в эмиграции по-разному писали о том, как его тогда встретили. Одни утверждали, что его появление «произвело отрадное впечатление на членов Государственной думы», а Родзянко выразил ему «всенародную благодарность». По словам же Родзянко, он сказал великому князю: «Ваше высочество, я несказанно удивлен, видя Вас здесь. Вам здесь не место, я очень прошу Вас удалиться».
С 3 часов 30 минут до 7 часов 30 минут утра Родзянко разговаривал по прямому проводу с генералом Рузским, он сообщил ему, что манифест об ответственном правительстве никого уже не удовлетворит и необходимо отречение Николая II от престола. Он мотивировал это, в частности, тем, что «ненависть к государыне императрице дошла до крайних пределов», а дальше говорил и о ненависти ко всей династии. «Настала одна из страшнейших революций...», «присылка генерала Иванова с Георгиевским батальоном только подлила масла в огонь и привела только к междоусобному сражению...» Среди аргументов, представленных Николаю II Ставкой, был и такой: «Надо помнить, что вся царская семья находится в руках мятежных войск, ибо, по полученным сведениям, дворец в Царском Селе занят войсками...» Если царь не согласится отречься, «то, вероятно, произойдут дальнейшие эксцессы, которые будут угрожать царским детям, а затем начнется междоусобная война, и Россия погибнет под ударами Германии, и погибнет вся династия». Передано было и газетное сообщение о том, что царский конвой якобы в полном составе прибыл в Государственную думу.
Днем в Александровский дворец явились солдаты гарнизона, направленные комендантом города. Была разоружена дворцовая полиция, ограничен доступ во дворец и выход из него, арестованы Гротен, Мальцев, управляющий дворцом Путятин, начальник дворцовой полиции Герарди и другие высшие офицеры и сановники. Из частей дворцовой охраны остались конвой и сводный гвардейский полк.
В Пскове, после того как мнение Родзянко подтвердил весь высший генералитет, около 3 часов дня Николай II отрекся от престола в пользу сына, но вечером пересмотрел свое решение и в 12-м часу ночи подписал новый манифест — об отречении в пользу брата Михаила.
Утром царский поезд направился в Могилев; по дороге Николай II узнал, что Михаил отказался вступить на престол без решения Учредительного собрания.
Великий князь Павел Александрович, снова вызванный царицей, прочел ей царский манифест, но она не поверила; «пришлось разъяснить, что вся армия присоединилась». «Тогда она поняла и залилась слезами», — писал М. Палеолог. Только вечером она сообщила об этом генералу Ресину, однако войска дворцовой охраны уже знали об отречении.
Исполком Петроградского Совета постановил арестовать Николая II и предложил Временному правительству осуществить арест совместно с Советом.
Из письма царицы мужу: «...Здесь стрелки выбирают себе командиров и держат себя с ними омерзительно, не отдают чести, курят прямо в лицо офицерам»
Утром Царское Село посетил А. И. Гучков и по просьбе Александры Федоровны беседовал с ней 15 минут: рассказал об обстоятельствах отречения; царица «интересовалась, можно ли свободно выходить из дворца в город, и весьма обрадовалась, получив утвердительный ответ».
В 10 часов 30 минут командующий Петроградским военным округом генерал Л. Г. Корнилов объявил царице, что она арестована. Прежнюю охрану Александровского дворца полностью заменили караулы 1-го стрелкового полка. Батальон сводного полка пытался этому помешать, но Александра Федоровна сказала его командиру: «...не повторяйте кошмар французской революции, защищая мраморную лестницу дворца».
В Петрограде великий князь Кирилл Владимирович отказался от командования гвардейским экипажем, объясняя это тем, что «он считает для самого экипажа несколько неудобным при нынешних условиях пребывание во главе его члена бывшей императорской фамилии». Матросы «проводили его очень тепло».
Утром Николай II со свитой был доставлен из Могилева в Царское Село в сопровождении комиссаров Временного правительства, выполнявших правительственное постановление об аресте «отреченного императора». «Скоро и благополучно прибыл в Царское Село — в 11 1/2 ч., — записал он в дневнике. — Но, Боже, какая разница, на улице и кругом дворца внутри парка часовые, а внутри подъезда какие-то прапорщики!» Один из этих офицеров, В. М. Доммазянц, позднее избранный Царскосельским Советом помощником коменданта дворца, сохранил ключи от комнат, где находились под арестом Николай II и его семья (их можно увидеть в Музее революции); известен он и тем, что отказался пожать протянутую ему руку бывшего царя, за что получил строгий выговор от А. Ф. Керенского.
Гучков Александр Иванович (1862-1936). Лидер и основатель (1905 г.) партии октябристов («Союз 17 октября»). Крупный промышленник, родом из купеческой семьи. Во время Первой мировой войны — председатель Центрального военно-промышленного комитета. После Февраля — член первого состава Временного правительства, военный и морской министр. В августе 1917-го — один из организаторов Корниловского выступления, ярый противник большевиков. В 1918 году эмигрировал в Берлин. Умер в Париже.
Керенский Александр Федорович (1881-1970). Юрист, адвокат. На политических процессах и сблизился с партией эсеров. Принимал участие в революции 1905-1907 годов, а после нее был избран депутатом IV Государственной думы, где входил во фракцию «трудовиков». В 1912 г. вступил в масонскую ложу «Великий Восток народов России», а в 1915-1917 гг. возглавлял ее. Один из ведущих деятелей Февральской революции, член Временного комитета Государственной думы, товарищ (заместитель) председателя Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. В 1918 году эмигрировал за рубеж. Умер в Нью-Йорке.
Львов Георгий Евгеньевич (1861-1925). Князь, возглавил Земский союз (1914). В марте — июле 1917-го — премьер-министр Временного правительства, чрезвычайно популярная фигура во всех слоях общества, «мастер мирного компромисса», выдвинутый со словами Милюкова, в «спасители Родины», но не справившийся с ответственностью. В 1918-м покинул Россию, в том же году образовал в Париже антибольшевистское «Русское политическое совещание», помогал эмигрантам. Умер в Париже.
Милюков Павел Николаевич (1859-1943). Выпускник Московского университета. Историк, приват-доцент, депутат II и IV Дум от Петербурга. Создатель и лидер партии кадетов (1905 г.), редактор газеты «Речь». Один из создателей и главный стратег Прогрессивного блока. Со 2 марта по 1 мая 1917 г. — министр иностранных дел Временного правительства, после Октября — естественный противник большевиков. С ноября 1918 года — в эмиграции во Франции, где и умер.
Родзянко Михаил Владимирович (1859-1924). Один из основателей «Союза 17 октября», камергер двора, с 1911 г. — председатель III Государственной Думы, с 1912 г. — IV Госдумы. Непримиримый противник Распутина. Потенциальный премьер гипотетического «Министерства доверия». 26 февраля телеграфировал императору: «Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство». 2 марта на его имя пришла телеграмма от Николая II, сообщавшего, что он «готов отречься от престола». В 1920г. эмигрировал в Югославию, где и умер.
Составитель: главный библиограф Пахорукова В. А.