Дайджест. Курган. 2021
Поэзия – венец познанья (к 200-летию со дня рождения Аполлона Майкова)
Аполлон Николаевич Майков (1821-1897) относится к тем удивительным поэтам, которые, как правило, во всем были поэтически совершенны. Не только действительность, земное, вещественное начало было подвластно художественному гению поэта. Он живо чувствовал и переживал то душевно-духовное видение мира, которое доступно лишь верующему, способному воспринимать откровение свыше и передать это откровение.
Судьбы скрещенья
Майковы и история XIX века
Достаточно широко известна роль членов семьи Майковых в истории XIX века – директор Императорских театров Аполлон Александрович Майков, академик живописи Николай Аполлонович Майков, его сыновья – поэт Аполлон, критик Валериан, журналист Владимир и пушкинист Леонид Майковы.
Артистическую атмосферу дома Майковых в Петербурге, куда они переехали в 1834 г. из Москвы, описывали Д. В. Григорович, И. А. Гончаров, А. М. Скабичевский, Е. В. Штакеншнейдер. Чаще других в этой связи цитируется Д. В. Григорович: «Редко можно было встретить более патриархальное семейство. Отец Ник. Апол. принадлежал к числу людей, о которых говорят: "Не от мира сего", - но только в лучшем смысле. Как теперь вижу его прекрасное старческое лицо, с падающими вдоль щек длинными поседевшими волосами, перевязанными на лбу ниткой, чтоб они не мешали ему работать; день свой проводил он в мастерской перед мольбертом с кистью в руке; письмо его отличалось мягкостью и колоритом, напоминавшим старых венецианских мастеров. Лучшими его произведениями можно считать плафоны в доме княгини Юсуповой. Ум и артистические наклонности матери семейства <...> много способствовали к передачи детям эстетического чувства и любви к литературным занятиям. <...> Раз в неделю, вечером, в небольшой, но изящно убранной гостиной Майковых можно было всегда встретить тогдашних корифеев литературы; многие являлись с рукописями и читали свои произведения. Вечер кончался ужином, приправленным интересною одушевленною беседой». Менее известно созвучное Григоровичу мнение А. В. Старчевского: «Это было во всех отношениях прекрасное и образцовое семейство вроде тех, о каких мечтали во французских и английских повестях <...> начиная с обеда до поздней ночи, там почти ежедневно собиралось порядочное общество <...> по вечерам, в воскресенье и другие праздничные дни <...> часто происходили чтения чего-нибудь выдающегося в современной журналистике, с критическими и другими замечаниями, идущими к делу». Еще реже ссылаются на слова, приведенные Д. С. Мережковским как мнение И. А. Гончарова: «Семья Майковых кипела жизнью, людьми, приносившими сюда неистощимое содержание из сферы мысли, науки, искусства. Молодые ученые, музыканты, живописцы, многие литераторы из круга 30 и 40 годов – все толпились не в обширных, не блестящих, но приютных залах, и вместе с хозяевами составляли какую-то братскую семью или школу, где учились друг у друга, разменивались занимавшими тогда русское общество мыслями, новостями науки, искусства».
Культурные традиции этой семьи укоренены в далеком прошлом: преподобный Нил Сорский, в миру Николай Майков, проповедовал идеи аскетизма и нравственного самосовершенствования в конце XV – начале XVI века; ярославский помещик Иван Степанович Майков помогал Ф. Волкову в постройке и открытии первого русского театра, его сын Василий Майков – автор поэмы «Елисей, или Раздраженный Вакх» (1771).
Менее ожидаемо сплетение судеб членов этой семьи с историей XX века. Смерть вице-президента Императорской Академии Наук, академика Л. Н. Майкова в 1900 г. – на рубеже столетий – ощущается как некая граница, отдалившая и защитившая эту семью от катаклизмов XX века, но архивы свидетельствуют о другом. Несколько штрихов к истории семьи добавляют материалы, хранящиеся в фондах Государственного Литературного музея.
Как известно, в 1906 г., после роспуска 8 июля 1-й Государственной Думы, просуществовавшей несколько месяцев, ее депутаты удалились в Выборг и провели там заседание, результатом которого стало Выборгское воззвание – «Народу от народных представителей», призывавшее граждан России к пассивному неповиновению.
Выборг в ту пору находился на территории Финляндского княжества, на которое Уголовное уложение Российской империи не распространялось, поэтому акция депутатов не подлежала преследованию (именно это впоследствии было использовано при кассации приговора). Однако дело против 169 членов Думы было начато. Подсудимые обвинялись в том, что задумали возбудить население России к неповиновению и противодействию закону посредством распространения особого воззвания, обращенного к народу, «по предварительному между собою уговору и действуя сообща». Беспрецедентный не только в русской истории процесс (на скамье подсудимых находился кворум парламента), который превратил 1-ю Государственную Думу «в символическую реликвию», по определению П. Б. Струве, состоялся в Петербурге 12-18 (25-31) декабря 1907 г., затем 11 (24) марта 1908 г. была рассмотрена жалоба в заседании Уголовного Кассационного Департамента Сената и объявлена резолюция об оставлении ее без последствий – 167 депутатов приговаривались к 3-месячному тюремному заключению и лишались избирательных прав. В начале мая 1908 г. стало известно, что приговор вскоре будет обращен к исполнению.
Процесс имел громкий общественный резонанс, под судом и приговором оказались очень уважаемые и почтенные люди. В этой давней истории неожиданным образом переплелось множество людских судеб и исторических тенденций. Чего стоит один только перечень имен подсудимых: Милюков, Муромцев, Набоков... Одним из участников процесса, подписавших Выборгское воззвание, был Василий Константинович Константинов (1867-1920, погиб в Сочи). Имя это мало известно – возможно, его знают сочинские краеведы и немногие исследователи, занимавшиеся историей семьи Майковых.
В. К. Константинов, строитель Краснополянского шоссе, был сыном Екатерины Павловны Майковой (1836-1920), жены Владимира Николаевича Майкова (1826-1885) – журналиста, издателя, брата Ап. Н., Вал. Н. и Л. Н. Майковых. С ее именем традиционно связывают творческую историю образов Ольги в «Обломове» и Веры в «Обрыве» Гончарова. В 1866 г. Е. П. Майкова, увлеченная идеями «новых людей», оставила мужа, троих детей (дочь Евгению, сыновей Валериана и Владимира) и ушла к Ф.[В]. Любимову (р. в 1845), который в 1864 г. жил в семье В. Н. и Е. П. Майковых и был учителем их детей. В 1865-1866 гг., по свидетельству А. М. Скабичевского, развернулся роман Е. П. Майковой с Любимовым. В 1867 г. у них родился сын – Василий, отданный из-за стесненных обстоятельств родителей на воспитание некой Марии Линдблом, а отчество и фамилию получивший по имени крестного отца Константина Николаевича Иванова. В 1869 г. Любимов оставил Медико-Хирургическую академию, студентом которой он был, и они с Майковой уехали в Ставрополь. Жили в колониях-коммунах наподобие тех, что описаны в романах Н. Г. Чернышевского «Что делать?» и Н. С. Лескова «Некуда». О последнем этапе их совместной жизни со слов Майковой пишет В. И. Дмитриева, ее сочинская знакомая и автор записок о ней: «<...> он стал невозможным. Опустился, ничего не хотел делать, бросил читать, заниматься, лежал и пил... ругался. Я ушла...». Помыкавшись еще какое-то время по разным местам, Е. П. Майкова осела в Сочи, купив там участок земли на наследство отца, полтавского помещика, и получив пенсию после смерти в 1885 г. мужа, действительного статского советника В. Н. Майкова. Оставаясь верной идеалам молодости и сделанному выбору, она продолжала заниматься просветительской и благотворительной деятельностью – держала бесплатную библиотеку, пансион для нуждающихся в отдыхе и лечении на море, давала уроки французского языка. Ее дом в Сочи был своего рода клубом интеллигенции. Д. Н. Овсянико-Куликовский в «Истории русской интеллигенции» посвятил Майковой один из разделов глав о Гончарове и его романе «Обломов». Там же сказано: «В противоположность фигуре Штольца, в Ольге нет ничего искусственного, априорного. Это – живое лицо, прямо взятое из жизни. В художественном отражении, в поэтическом обобщении – оно явилось психологическим типом, объединяющим лучшие стороны русской образованной женщины, имеющей все данные, чтобы явить тот идеал общественного деятеля, о котором некогда мечтал Добролюбов...». Однако реальная жизнь была сложнее и менее идеальна.
Екатерина Павловна Майкова
Годы, разочарования, психологические кризисы и одиночество обратили взоры Е. П. Майковой к оставленной когда-то семье. Мужа уже не было в живых, дети выросли. В середине 1890-х гг. началась переписка между Е. П. Майковой и ее детьми – дочерью Евгенией и сыном Валерианом, возобновились их отношения. Сохранившиеся письма содержат сведения о семье Майковых уже того периода, когда она была в тени. Наиболее интересными в этой связи представляются первое письмо дочери и полное скрытого драматизма письмо Вал. Влад. Майкова, начало которого утрачено. Эти два письма составляют первую часть публикации писем к Е. П. Майковой ее детей.
Примерно в то же время, когда началась переписка, В. К. Константинову было поручено строительство горного шоссе Адлер – Красная Поляна (1896). Начало его жизненного пути было более чем драматично. Оставленный родителями у чужих людей, ребенком он находился в бедственном положении: « <...> он рос в невероятной грязи, похож был на зверенка». Екатерина Степановна Гаршина, мать Вс. М. Гаршина, «и еще одна подруга Ек. Пав. <...> извлекли мальчика из трущобы, обмыли его, одели и отдали учиться». Он окончил физико-математический факультет Петербургского Университета (1891) и Институт инженеров путей сообщения (1894). Студентом навещал мать в 1887 г. в «Уч-Дере» и в 1888 г. в Сочи, потом жил рядом с ней в Сочи, но их связывали непростые отношения, охарактеризованные В. И. Дмитриевой, узнавшей их историю, как последняя драма Майковой: « <...> для меня стали понятны и ее восторженное, хотя несколько робкое преклонение перед сыном с истерическими вспышками гнева, и обиды за его будто бы равнодушие к ней, и его подчеркнутая резкость, почти грубость, под которою он застенчиво старался скрыть свои настоящие чувства. Несомненно, они любили друг друга сильно, даже страстно, но у матери к любви примешивались сознание своей вины и запоздалое раскаяние, а сын не мог забыть горечи одиночества и заброшенности своего печального детства».
В мае 1906 г. В. К. Константинов был избран в Екатеринодаре членом 1-й Государственной Думы от неказачьего населения Кубани, подписал, как уже говорилось, Выборгское воззвание и оказался на скамье подсудимых.
Сохранились несколько писем Владимира Владимировича Майкова – сводного, точнее – единоутробного, брата Константинова – к матери о Выборгском процессе, написанные иногда во время, иногда сразу после судебных заседаний. Автор писем – историк, археограф, палеограф, библиограф, член-корреспондент АН СССР (с 1925 г.). Он родился 16 (28) апреля 1863 г. в Петербурге и умер 21 февраля 1942 г. в Ленинграде – последняя дата указывает на первую блокадную зиму. В 1886-1930 гг. являлся научным сотрудником Археографической комиссии, в 1896-1925 гг. был хранителем рукописей в Публичной библиотеке (НПБ им. Салтыкова-Щедрина), преподавателем (с 1900) и профессором (1918-1925) Археологического института. Его письма представляют двойной интерес – как свидетельство современника и очевидца о нашумевшем процессе, чьи впечатления замешаны на родственном участии к одному из подсудимых и к матери, и человека, чья генетическая память хранит историю семьи, к которой он принадлежал.
«Любить, надеяться и – верить»
Аполлон Николаевич Майков родился в старинной дворянской семье. Детство будущий поэт провел в подмосковных имениях отца и бабушки, учился дома – сначала занимался с матерью, потом – с домашними учителями, играл с крестьянскими детьми. Светлые картины детства дошли до нас в его ставших хрестоматийными стихах.
«Золото, золото падает с неба!» -
Дети кричат и бегут за дождем...
- Полноте, дети, его мы сберем,
Только сберем золотистым зерном
В полных амбарах душистого хлеба.
В 1834 году Майковы переехали в Петербург. «Дом... кипел жизнью, людьми, приносившими сюда неистощимое содержание из сферы мысли, науки, искусств», - вспоминал И. А. Гончаров, в юности дававший уроки словесности братьям Майковым – Аполлону, Валериану и Леониду. Обстановка дома, пример родителей и их друзей выработали у будущего поэта самые высокие жизненные принципы. На склоне лет, оглядываясь на пройденную жизнь и пытаясь выделить главное, он напишет:
В чем счастье?..
В жизненном пути,
Куда твой долг велит – идти,
Врагов не знать, преград не мерить,
Любить, надеяться и – верить.
Окончив юридический факультет Петербургского университета, Аполлон Николаевич через год издал первую книжку стихов. На деньги, полученные за нее как пособие от Николая I, на два года уехал за границу. Вернувшись в Россию, Аполлон Майков некоторое время работает помощником библиотекаря при Румянцевском музее, а с 1852 года и до конца жизни служит цензором, а затем председателем Комитета иностранной цензуры, сменив на этом посту Федора Ивановича Тютчева. «Знакомство с Тютчевым, - пишет он, - скрепленное пятнадцатилетней службой вместе и частными беседами и свиданиями, окончательно поставило меня на ноги, дало высокие точки зрения на мир, Россию и ее судьбы в прошлом, настоящем и будущем и сообщило тот устой мысли, на коем теперь стою и на коем воспитываю свое семейство».
Аполлон Майков
«Семейство» - это его жена Анна Ивановна (урожденная Штеммер) и трое детей (четвертый ребенок не дожил до совершеннолетия).
Среди стихотворений Майкова мало любовной лирики, для него главное – высокие человеческие чувства, которые он непременно переплетает с «настроением» природы:
Помнишь: мы не ждали ни дождя, ни грома,
Вдруг застал нас ливень далеко от дома;
Мы спешили скрыться под мохнатой елью...
Не было конца тут страху и веселью!
Дождик лил сквозь солнце,
и под елью мшистой
Мы стояли точно в клетке золотистой;
По земле вокруг нас точно жемчуг прыгал:
Капли дождевые скатывались с игол,
Падали, блистая, на твою головку,
Или с плеч катились прямо под снуровку...
Помнишь – как все тише
смех наш становился...
Вдруг над нами прямо гром перекатился –
Ты ко мне прижалась, в страхе очи жмуря...
Благодатный дождик! Золотая буря!
По свидетельству самого Майкова, его литературные вкусы складывались под влиянием Ломоносова и Державина, а окончательное воздействие на становление его как поэта оказало творчество Батюшкова. Он очень болезненно, как личную потерю, переживал гибель Лермонтова (ему самому в это время было 20 лет – едва ли не ровесники!). Кроме прямого посвящения памяти Лермонтова он в том же 1841 году написал серию стихотворений, близких по духу к мыслям погибшего поэта: «Раздумье», «Дума», «Ангел и демон»...
Подъемлют спор за человека
Два духа мощные: один –
Эдемской двери властелин
И вечный страж ее от века;
Другой – во всем величье зла,
Владыка сумрачного мира:
Над огненной его порфирой
Горят два огненных крыла.
Но торжество кому ж уступит
В пыли рожденный человек?
Венец ли вечных пальм он купит
Иль чашу временную нег?
Господень ангел тих и ясен:
Его живит смиренья луч;
Но гордый демон так прекрасен,
Так лучезарен и могуч!
Увлекаясь историей, Аполлон Николаевич много писал о Греции, Риме, славянских странах, но больше всего – о русской старине: «В Городце в 1263 году», «У гроба Грозного», «Завоевание Сибири», «Стрелецкое сказание о царевне Софье Алексеевне» и многое другое. Он создал замечательный перевод «Слова о полку Игореве». Любовь к родной земле, к ее героической истории, к ее неяркой, но такой своей и неповторимой природе пронизывает все его творчество.
Во время Крымской войны охваченный патриотическими чувствами Майков пишет А. Ф. Писемскому: «...каково бы ни было образование каждого, из каких бы источников ни почерпнул он свои знания и мнения, все в один голос, в один миг должны были разрешить этот вопрос и единодушно, перед судом совести ответить: «Я русский»... Ничто не подавило в нашем сознании, что можно быть ученым и образованным человеком и чувствовать, что мы в то же время русские, и что в нас превыше всего одно святое чувство любви к отечеству! ...На нас, писателях, лежит великий долг – увековечить то, что мы чувствовали со всеми. Нам следует уяснить и обязательно нарисовать тот идеал России, который ощутителен всякому». Как актуально звучат эти строки сегодня, полтора века спустя, когда Крым, политый русской кровью, стал «заграницей». И где были писатели – наши современники, когда живое тело страны рвали на части?..
«Жизнь Майкова, - писал Мережковский, - светлая и тихая жизнь артиста, как будто не наших времен ...Судьба сделала жизненный путь Майкова ровным и ясным. Ни борьбы, ни страстей, ни врагов, ни гонений. Путешествия, книги, стихи, семейные радости». Такое впечатление производили внешность поэта и негромкая музыка его стихов о природе. Уроки семьи и собственные усилия научили поэта скрывать проявления «бури и тревог, и воли дорогой», уходить от обид «в широкое поле» или в «семейные радости».
Одно из любимых занятий поэта с детства – рыбная ловля. Это увлечение сохранилось на всю жизнь. У Майкова есть поэма «Рыбная ловля», посвященная «С. Т. Аксакову, Н. А. Майкову, А. Н. Островскому, И. А Гончарову… и всем, понимающим дело». С таким же «пониманием дела» писал И. Н. Крамской картину «А Н. Майков на рыбной ловле».
Аполлон Майков на рыбалке
Обращаясь к Некрасову, Аполлон Николаевич и его зовет «растворить» гражданскую злобу, бушевавшую в русской литературе тех лет, в гармонии природы:
Постой хоть миг! – и на свободе
Познай призыв своей души:
Склони усталый взор к природе...
У В. В. Розанова в «Опавших листьях» есть такая запись: «Поэт Майков смиренно ездил в конке. Я спросил у Страхова – О, да! Конечно в конке! Он же беден. Был тайный советник и большая должность в цензуре». Вряд ли он был беден, просто не был барином. А свободным деньгам всегда находилось разумное применение.
Через сто с лишним лет после его смерти, в 180-ю годовщину со дня рождения, в поселке Сиверский Гатчинского района под Петербургом открылся литературный музей Майкова, на мемориальной доске – надпись: «На этой улице более 15 лет в летний период жил поэт Аполлон Николаевич Майков. Благодаря его стараниям, здесь были построены церковь, колокольня, школа и библиотека-читальня». На открытии музея дети и взрослые читали стихи Майкова...
Поэзия – венец познанья,
Над злом и страстью торжество;
Тебе в ней свет на все созданье,
В ней – божество!
Ее сияние святое
Раз ощутив – навек забыть
Все мимолетное, земное;
Лишь ею жить;
Одно лишь сознавать блаженство,
Что в дух твой глубже все идет
И полнота, и совершенство
Ее красот...
И вот уж он – проникнут ею...
Остался миг – совсем прозреть;
Ты вновь родился, слившись с нею,
Здесь – умереть!
Вот прекрасный поэт – стильный, опрятный. Вот человек ясный и твёрдый.
Культура Майкова – наследственная культура. Сам Нил Сорский (который назван был «Сорским» по месту своего монашеского подвига, а родился-то как раз в боярской семье Майковых) предок поэта.
Дедушка Аполлона Майкова был директором Императорских театров, да и вся семья будущего поэта попала сегодня поголовно в Энциклопедический словарь. Мать – писательница, отец – академик живописи, три брата – критик Валериан, прозаик Владимир, филолог Леонид, ставший в царствование Александра III вице-президентом Академии наук...
Отец поэта, Николай Аполлонович, первоначально из факельного шествия выпал, к культуре никакого отношения не имел, а был обыкновенный гвардейский офицер, который, как и положено офицеру, маршировал сам и учил маршировать солдат. Когда в Бородинском сражении узкая французская пуля пронзила ногу Николая Аполлоновича, он выехал для излечения в ярославское имение своего отца – и вот там его впервые прошибло... Живопись! Ничем другим он не может, он не хочет и он не должен заниматься.
Отец Николай Аполлонович Майков
Но как не просто попасть в художники взрослому человеку, обремененному службой, не имеющему даже и начатков специального образования. Человеку, у которого есть вот голое призвание, а больше ничего нет. Нет и не предвидится.
Завязывается многолетняя борьба, знакомая более или менее каждому человеку. Николай Аполлонович вышел из борьбы победителем, исправил свою судьбу. Важную, неоценимую помощь в борьбе оказал Николаю Аполлоновичу русский царь Николай I. Как-то он сразу поверил в талант молодого художника и всячески его поддерживал, ободрял, продвигал, давал заказы...
Вмешательство царя в судьбу художника Н. А. Майкова естественным образом перетекло и во вмешательство царя в судьбу старшего сына художника, во многом тоже ставшее определяющим.
Будущий поэт мечтает о карьере живописца и усердно занимается живописью под присмотром отца; параллельно учится на юридическом факультете Петербургского университета, попутно приобретает вкус к литературным занятиям (в первую очередь под влиянием младшего брата Валериана, но и другие влияния имели место: одним из домашних учителей Аполлона Майкова был молодой Гончаров). К моменту выхода из университета становится ясно, что прогрессирующая близорукость не позволит Майкову стать живописцем.
В эту-то таинственную минуту юной жизни, когда будущее затягивается мглой и чаши весов колеблются, совершается то «определяющее» вмешательство Николая I в судьбу Майкова.
Посетив мастерскую Н. А. Майкова, Николай Павлович обращает внимание на ученическую картину сына художника «Распятие» и говорит, что ему хотелось бы ее приобрести. Ваша цена?
Двадцатилетний Аполлон отказывается от платы.
Когда, годом спустя, выходит из печати детская книжка стихотворений Аполлона Майкова, царь по предоставлении ему этой книжки министром народного просвещения графом С. С. Уваровым награждает Майкова крупной денежной суммой и дает ему длительный отпуск для поездки за границу.
В Италии и рождается поэт Майков. Конечно, его итальянские стихи вторичны. Но они замечательны. В русскую литературу приходит, по позднему отзыву Фета, «несомненно трудолюбивый, широко образованный и искусный русский писатель».
Существует стойкое мнение о поэзии Майкова как о поэзии несостоявшегося живописца. Если художник Н. А. Майков имел среди современников славу превосходного колориста, то сын его сделался колористом в поэзии – человеком описывающим, человеком раскрашивающим... Впрочем, Иннокентий Анненский в статье, посвященной поэзии Майкова, заявил, что эта поэзия еще «ближе к скульптуре, чем к <...> живописи».
К скульптуре или к живописи ближе поэзия Майкова – вопрос по-своему любопытный. Но при любом решении вопроса окажется, что поэзия Майкова чуть отдалена именно что от поэзии.
Фет, признавая безоговорочно право Майкова на одно из верховных мест в русской поэзии второй половины XIX века («надо быть дубиной, чтобы не различать поэтического содержания Тютчева, Майкова, Полонского и Фета», писал он за три года до смерти), тем не менее сравнил однажды поэзию Майкова с «великолепным оптовым магазином», где имеются «всевозможные материалы и приспособления», но где «не найдешь той бархатной наливки, какою подчас угостит русская хозяйка». Позднюю поэму Майкова «Брингильда» (переложение фрагмента Младшей Эдды) Фет признавал самым лучшим, «самым стройным из произведений Майкова в том смысле, что эпическое течение не нарушено в нем искусственной вставкою солодкового корня...».
Просто не нужно никогда сравнивать Майкова с Пушкиным, Баратынским, Тютчевым, Лермонтовым, Фетом, Блоком, - не нужно сравнивать Майкова с людьми, которые стали поэтами по определению Божьему, которые родились поэтами. Сравнение с любым поэтом попроще Майков выдерживает с легкостью.
Конечно, взглянув на Майкова с определенной точки зрения, ясно видишь, что он был какой-то прямолинейный поэт. Что он постоянно стремился разжевать свою поэтическую мысль до небывалой ясности и полноты – убивая тем самым поэтическое наполнение, поэтический импульс своей (обычно глубокой) мысли.
Но поэт Майков далеко не преодоленная бездарность. Человек Майков – это даровитость прежде всего, это по преимуществу даровитость. Но даровитость, не связанная с поэзией непосредственно, - ограниченная близорукостью даровитость живописца.
Не в одной только живописи был талантлив юноша Майков, прошедший многосложный гимназический курс за три года, проявивший в ходе вступительных экзаменов на юрфак Петербургского университета (1837 год), неожиданно для себя самого, «поразительные математические способности», вышедший из его стен в середине 1841 года первым кандидатом...
Оказавшись перед необходимостью выбирать дело жизни, несостоявшийся живописец, математик и юрист выбирает поэзию. Выбор неудивительный! Поэзия в начале 40-х годов оставалась еще в центре общественного внимания, общественного признания. Ожидание «нового Лермонтова» было в тогдашнем обществе достаточно напряженным, достаточно общим.
Но о сделавшем столь неудивительный выбор Майкове необходимо сказать два важных, два уточняющих слова.
Во-первых, он сохранял верность сделанному им однажды выбору на протяжении пятидесяти с лишним лет – сохранял и в ту затянувшуюся на два-три десятилетия пору, когда занятия поэзией признаны были всенародно занятиями пустыми (поэтом можешь ты не быть), когда демократические «Астарты и Ваалы» начали впрямую на поэтов охотиться, начали просто поэтов отстреливать!
Во-вторых, поэт Майков понял удивительно рано, что «Муза – строгая богиня», что Муза «не может быть ни игрушкой, ни кухаркой», что Муза «не должна вас кормить». Это восхитительно! Мы помним, как сам Пушкин уповал на денежную составляющую своей литературной деятельности, помним, как он надеялся начать зарабатывать литературой 80000 рублей в год... Мы помним постоянную угрюмую озабоченность Достоевского (кормившегося от своего пера) тем обстоятельством, что Тургенев и Гончаров получают вдвое большую плату за печатный лист, чем получает он... И на этом фоне простое открытие Майкова: Муза не должна нас кормить, - было и есть открытием настоящим.
Размышляя о том очевидном факте, что поэт, как и любой человек, должен же кормиться от чего-то, Майков приходит к следующему капитальному выводу: «Для этого найдите какое-нибудь занятие, службу – самое лучшее, а с поэзией должно обращаться бережно».
Потому-то поэт Майков всю жизнь тянул на своих щуплых плечах лямку государственной службы. Переменив несколько мест, он попал наконец в Петербургский комитет иностранной цензуры – и на должности цензора утвердился. То была трудная служба (достаточно сказать, что младший цензор, в каковой должности пребывал долгие годы Майков, обязан был за неделю прочитать две иностранные книги – и дать о них отзыв), но Майков «полюбил службу, особенно когда в 1858 году по его совету председателем комитета назначили Тютчева, а в 1860 году секретарем стал Полонский».
После смерти Тютчева Майков сам становится председателем комитета (с чином действительного статского советника); однажды он говорит: «Мне ничего более не надо; я и умереть хочу, как и Тютчев, в дорогом моему сердцу комитете». Это сбылось.
Поэзия Майкова, отрешенная от необходимости нравиться издателям и их клиентам, есть вольная и принципиально доброкачественная поэзия.
Восхитительный бытовой русизм Майкова сполна проявился и в элегии «Рыбная ловля», каковую страстный рыбак Майков посвятил всем русским «людям, понимающим дело», и в первую очередь – С. Т. Аксакову, автору прославленных «Записок об уженье рыбы». Сам я не рыбак и дела этого не знаю, но «Рыбную ловлю» перечитываю по временам с большим удовольствием!
Вообще, много прекрасного (надежно-прекрасного, твердо-прекрасного) обнаружит человек, заглянувший в четыре тома предреволюционного Полного собрания сочинений Майкова (после 1917 года сочинения Майкова ни разу не были изданы полностью).
Но Майков не только бытовой русист. Со времени пребывания его в Италии Майков увлеченно и продуктивно работает над произведениями, написанными в антологическом роде. Бесподобный «Претор» остается на этом пути заметной вехой... И сколько бы ни нравились мне сочинения Майкова, отмеченные духом бытового русизма, все ж таки я полностью согласен с мнением Мережковского: «Несомненно, лучшее произведение Майкова – лирическая драма "Три смерти"».
«Три смерти» - тоже антология, но антология необычная. «Это что-то небывалое в новейшей поэзии нашей», - пишет чуткий Плетнев Якову Гроту в сентябре 1851 года.
С одной стороны, Майков, создавая свою драму, двигался, как принято сегодня выражаться, в мейнстриме. Вся Европа в ту пору (после раскопок Помпеи) бредила Античностью и стремилась войти художнически в ее мир, пластически его изобразить. Высшей точкой на этом пути остается роман Флобера «Саламбо», низшей – «Камо грядеши?» Г. Сенкевича.
С другой стороны, драма Майкова, сложенная из одного куска, вылившаяся из юного и свежего авторского сердца, вышедшая из молодой, но умной авторской головы, нравится мне больше, чем роман Флобера. Мне эта вещь Майкова представляется восхитительной.
Трагедия «Два мира» - ближе к «Саламбо»: засушеннее. На этой вещи Майков пересидел. Задуманная в студенческие годы (то есть в конце 30-х годов XIX века) и впервые напечатанная в полном виде в 1882 году, трагедия Майкова признавалась им самим, несомненно, главным делом жизни. Тема о столкновении раннего христианства с язычеством стала для позднего, зрелого Майкова темой магистральной. Сама драма «Три смерти» (где Сенека, идущий на смерть, произносит: «Быть может... истина не с нами», - говорит провидчески: «Иные люди в мир пришли», - и смутно сознавая, что, сколько бы ни вопиял наш стоический ум: «Спасенья нет!» - оно, Спасенье, возможно, и существует где-то за гранью разума) была, с точки зрения самого Майкова, только важным начальным шагом на означенном магистральном пути.
Вышло по-другому, увы. Юность и свежесть «Трех смертей» реально перевешивают выстраданную, вымученную зрелость «Двух миров».
Заканчиваем на этом месте разговор о превосходной трагедии А. Н. Майкова «Два мира». Нет необходимости постранично разбирать вещь, которую подробнейшим образом разобрал в свое время Николай Николаевич Страхов.
Кстати сказать, именно на основании страховского отзыва присуждена была Майкову за трагедию «Два мира» полная Пушкинская премия.
Академическая Пушкинская премия, в отличие от всех современных литературных премий, присуждалась не каждый год. Точнее сказать, Российская академия каждый год разбирала книжки, поданные на соискание премии Пушкина, но если лучшая книжка из числа поданных на соискание была не идеальна – ей присуждалась половинная Пушкинская премия; если же лучшая из поданных книжек была так себе – Пушкинская премия в тот год не присуждалась никому.
И вот на первом конкурсе, который проводился в 1882 году, было решено удостоить полной премии трагедию А. Н. Майкова «Два мира». Размер полной Пушкинской премии выражался в цифре, которая вас, вероятно, удивит. Одну тысячу рублей получил Майков в 1882 году за свой сорокалетний труд.
Впрочем, и этой скромной сумме позавидовал миллионер Тургенев, написавший Полонскому в октябре 1882-го буквально следующее: «Вот Майкову за его поэму я не присудил бы более 75 копеек: самая красная ей цена!»
Между тем не только тысяча рублей, ни даже и семьдесят пять копеек никогда не были для Майкова лишними. Розанов (во втором коробе «Опавших листьев») так пишет об этом: «Поэт Майков (Ап. Н.) смиренно ездил в конке.
Я спросил Страхова.
- О, да! Конечно, в конке. Он же беден.
Был "тайный советник" (кажется) и большая должность в цензуре».
Розанов продолжает: «Это бедные студенты воображают (или, вернее, их науськал Некрасов), что тайные советники и вообще "черт их дери, все генералы" едят всё "Вальтассаровы пиры" <...> когда народ пухнет с голода».
Примечательная картина! Злобные малоимущие студенты, которых науськивает на тоже малоимущего, но реакционного поэта Майкова весьма состоятельный, но революционный поэт Некрасов...
Понятно, что Майков, существовавший с большой семьей на одну лестную генеральскую зарплату, был беден. Но если бы одной только бедностью исчерпывались его жизненные проблемы!
В 1880 году состоялся в Москве Пушкинский праздник (памятный всем в первую очередь из-за речи Достоевского), на который Майков «после долгих колебаний» все-таки приехал. И вот что он пишет жене из Москвы в Петербург по этому случаю: «Чувствую некоторый упрек мне и догадываюсь за что: зачем я не выступил рельефнее на этом празднике? Зачем? А затем, что годы взяли свое, годы – то есть не старость, а годы, долгие годы, с Крымской войны, годы ругательств, оскорблений, умолчаний о моем существовании».
Что же такое случилось с поэтом Майковым во время Крымской войны? За какую такую вину Майков подвергся ругательствам, оскорблениям и умолчаниям, растянувшимся на долгие 26 лет?..
Случилось ему написать стихотворение «Коляска».
Незатейливое произведение, выразившее, с одной стороны, общее мнение о личности императора Николая I, бытовавшее в русском обществе в начальную пору Крымской войны (стихотворение Майкова написано в марте 1854 года), с другой – особое отношение поэта к императору, поддержавшему в свое время его скромные первоначальные стихи.
Вот часть этого реакционного, наводящего ужас на все благородные сердца стихотворения:
Когда по улице, в откинутой коляске,
Перед беспечною толпою едет он,
В походный плащ одет, в солдатской
медной каске,
Спокойно-грустен, строг и в думу
погружен, -
В нем виден каждый миг державный
повелитель,
И вождь, и судия, России
промыслитель
И первый труженик народа своего.
С благоговением гляжу я на него,
И грустно думать мне, что мрачное
величье
В его есть жребии...
Во второй половине реакционного стихотворения «Коляска» Майков сообщил, что у императора Николая в современном мире есть целое сонмище хулителей, и выразил робкую надежду на то, что когда-нибудь завеса лжи развергнется и потомство сумеет разгадать личность императора Николая.
Конечно, самое волшебное стихотворение в истории русской поэзии. В нем слишком прямолинейно отразилась злоба дня, - отразились те чувства, которые испытывал в марте 54-го года любой петербургский обыватель, ожидающий со дня на день высадки десанта с английских кораблей, маячивших возле Кронштадта. Именно что немузыкальное, «в лоб» написанное стихотворение. Но оно такое безобидное! Точно ли оно послужило причиной «ругательств, оскорблений, умолчаний», растянувшихся на 26 лет?
Не сомневайтесь. Послужило.
Передовые западники единодушно признали автора «Коляски» подлецом В популярном «Послании к Лонгинову», написанном первыми лицами тогдашней редакции «Современника»: Некрасовым, Тургеневым и – увы! – Дружининым, нашему герою посвящены такие строки: «И Майков Аполлон, поэт с гнилой улыбкой, // Вконец оподлился, конечно, не ошибкой...»
С этого момента «умолчание о существовании» Майкова становится для либеральной прессы простой обязанностью. Но (отдадим должное либеральной прессе), считая необходимым о подлеце Майкове молчать, она не считала необходимым при первой случайной встрече бить Майкову морду.
Передовые славянофилы отнеслись к поэту суровее.
В 1855 году Майков написал маленькую поэму «Рыбная ловля» и посвятил ее С. Т. Аксакову. Старик Аксаков откликнулся на эту любезность через два года ответной любезностью, посвятив Майкову стихотворение «17 октября», тоже написанное на тему рыбной ловли.
Но в том-то и дело, что старик Аксаков, будучи человеком истинно русским (как и сам Майков), не был никогда, в отличие от своих детей, передовым славянофилом. Когда же Майков в 1855 году приехал в Москву и выразил желание «познакомиться с семьей Аксаковых», то именно со стороны молодых Аксаковых «были приняты все меры, чтобы визит не состоялся».
Вера Аксакова заносит в свой дневничок, что «этот Майков хотел было приехать знакомиться в Абрамцево, но ему посоветовали этого не делать». Заодно она сообщает с чувством некоторой гадливости, что этот Майков есть «идеал <...> благонамеренного казенного писателя».
Кто же именно посоветовал Майкову не ездить никогда в Абрамцево? Да не кто иной, как певец соборности Хомяков. Алексей Степанович формально предупредил Майкова, что при виде нежеданного гостя Константин Аксаков может почувствовать в себе «раж», а вода в реке Воре «очень холодная».
И кто же из нас, рассмотрев этот эпизод, усомнится в высшем благородстве Хомякова и К.Аксакова! Конечно, они правильно оценили личность Майкова. Конечно, только вконец оподлившийся человек, только казенный благонамеренный писака мог утверждать в 1854 году, что в судьбе императора Николая есть какое-то «мрачное величье». Конечно, в марте 1854 года порядочному человеку следовало писать другие стихи о России – и именно такие, какие сочинял в ту пору Хомяков, певец соборности.
Иной читатель из числа либералов заметит, пожалуй, что называть поэта подлецом за написанные им искренние, глубоко личностные стихи, угрожать утоплением в холодной реке – все это, конечно, не совсем правильно. Но ведь и Майков нарушил одну из заповедей, которыми регулируется жизнь подлинного поэта, нарушил прямое указание великого Тютчева:
Всю жизнь в толпе людей затерян,
Порой доступен их страстям,
Поэт, я знаю, суеверен,
Но редко служит он властям.
А ведь Майков прекрасно сознавал значение Тютчева, называл себя «духовным крестником его», писал в конце жизни: «...знакомство с Ф. И. Тютчевым <...> поставило меня на ноги, дало высокие точки зрения на жизнь и мир, Россию и ее судьбы»! И все-таки нарушил завет Учителя. Для власти, для ливреи согнул-таки помыслы и шею, подслужился-таки к правительству... Вот вы говорите: он был искренен. Вздор! Какая разница, батенька, искренне или неискренне человек поклонился золотому тельцу, покадил Ваалу? Что-то же ведь получил Майков за свои верноподданические стишки – орден какой-нибудь? внеочередной чин? субсидию? аренду?
Отвечу своему читателю-либералу: окстись, голубчик. Какие аренды?! О чем ты вообще говоришь?
Император Николай одинаково не допускал ни осуждений, ни одобрений своей деятельности в периодической прессе. Любое прямое высказывание любого русского литератора о Николае I (будь то похвалы его гению, будь то призывы к его свержению, будь то размышления о мрачном величии его жребия) просто не могло проникнуть в печать при его жизни.
Удивленный читатель спросит: а как же тогда проникла в печать «Коляска»? Раз вашего Майкова так за нее волтузили...
Отвечу просто: никак не проникла. В реалиях 1854 года «Коляска» являлась типичным образцом нелегальной литературы. Впервые она была напечатана в 1898 году – через 43 года после смерти Николая I, через год после смерти Майкова. То есть нашего поэта не за то волтузили, что он осмелился напечатать в годину горя верноподданническое стихотворение. Его осудили за верноподданническое стихотворение, заведомо написанное «в стол», ему испортили жизнь за намерение сказать о правителе своей страны доброе слово.
Вполне очевидно, что поэт Майков – поэт без музыки и без тайны. Для себя, то есть вот для души, вы можете его не читать.
Но Майков – поэт с трудом и с добродетелью. Человек, связанный всячески (генетически и биографически) с самыми яркими, самыми значимыми манифестациями русской духовной культуры. Поэтому не читать сегодня Майкова для себя, то есть вот для души, вы можете при одном-единственном условии: если вы майковское творчество заблаговременно и всесторонне изучили. Иначе, рассматривая разнообразные «точки зрения на жизнь и мир, Россию и ее судьбы», вы рискуете тупо изобрести велосипед.
Майков – образцовый поэт для всей системы русского образования, идеальный поэт для изучения его трудов в русской народной школе.
В. Розанов в год смерти поэта сказал: «В Майкове мы потеряли часть нашего образования, и каждый порознь терял в нем учителя более его образованного и умного».
Первое, что поражает читателя Майкова, - это широта его полотен, пространство, охваченное его поэтическим воображением. Достаточно только почитать заглавия циклов его стихов, чтобы понять масштабы его художественного мира: «Подражания древним», «Из восточного мира», «Очерки Рима», «Из странствий», «Страны и народы», «Вечные вопросы», «Века и народы», «Дома», «Из славянского мира», «Отзывы истории» и т.д.
То же относится и к крупным жанрам: поэмам и повестям в стихах «Олинф и Эсфирь: Римские сцены пятого века христианства» (1842), «Две судьбы. Быль» (1844), «Машенька» (можно было бы назвать ее бытовой повестью в стихах; 1845). Если учесть еще лирическую драму «Три смерти» (1851), поэму в четырех песнях «Сны» (1856-1858), «Странника» (1864), трагедию в октавах «Княжна» (1874-1876), а также многочисленные переводы, в том числе «Слова о полку Игореве», то сделанное Майковым предстанет удивительно объемным.
Однако масштабы художественной действительности в творчестве писателя определяются не только многообразием его тематики, но и широтою взгляда на мир.
Мы знаем Майкова-пейзажиста, Майкова-бытописателя, Майкова-историка, философа, Майкова-политика и религиозного поэта. При этом он везде остается самим собой: удивительно зрелым художником, неповторимым в пластическом изображении действительности, филигранным мастером стиха и виртуозом музыкального слова.
Его отличает высокая поэтическая ответственность, ибо он (сознавая, а может, вполне и не сознавая того) выступил как поэт, словно подытоживший и по-своему повторивший созданное во времена Золотого века русской поэзии от Жуковского до Лермонтова.
Его считают наследником Пушкина. В этом мнении есть лишь небольшое преувеличение. Ибо в основном – в отношении к поэзии и в понимании своей роли служителя, исполняющего долг, - он следовал Пушкину. Пушкинская сдержанность свойственна большинству его лучших произведений. За этой сдержанностью – необыкновенная, прозрачная глубина мысли, воспитанной пушкинской эпохой.
Обратимся к майковским произведениям о родной природе и истории Отечества. Художественный мир поэта предстает здесь в мимолетных и одновременно чрезвычайно значимых и характерных деталях и ассоциациях («Пейзаж», 1853; «Весна! выставляется первая рама...», 1854; «Звуки ночи», 1856; «Болото», 1856; «Осень», 1856; «И город вот опять...», 1856; «Весна», "1857; «Облачка», 1857 и др.)
Майков живо передает прежде всего ощущение сопричастности окружающему. Описание родного пейзажа, поэт начинает со слова «люблю», с восклицания, и реже – с предметного изображения, завершающегося эмоциональным заключением.
Люблю дорожкою лесною,
Не зная сам куда, брести;
Двойной глубокой колеею
Идешь – и нет конца пути...
«Пейзаж», 1853
У Майкова родная природа, родной уклад жизни и родные люди всегда сливаются в единой живой, движущейся картине:
...Вот на дорогу выезжает
Тяжелый воз – то промелькнет
На солнце вдруг, то в тень уйдет...
И криком кляче помогает
Старик; а на возу – дитя,
И деда страхом тешит внучка;
А хвост пушистый опустя,
Вкруг с лаем суетится Жучка,
И звонко в сумраке лесном
Веселый лай идет кругом...
«Пейзаж», 1853
Или:
Весна! Выставляется первая рама –
И в комнату шум ворвался,
И благовест ближнего храма,
И говор народа, и стук колеса...
«Весна! выставляется первая рама...», 1854
И еще:
«Золото, золото падает с неба!» -
Дети кричат и бегут за дождем...
– Полноте, дети, его мы сберем,
Только сберем золотистым зерном
В полных амбарах душистого хлеба!
«Летний дождь», 1856
Другая черта пейзажной лирики Майкова – чистота восприятия мира, доверительная сокровенность воссоздаваемых картин природы.
Мне в душу повеяло жизнью и волей:
Вон – даль голубая видна...
И хочется в поле, в широкое поле,
Где, шествуя, сыплет цветами весна!
«Весна! выставляется первая рама», 1854
Или:
...О, Боже! Ты даешь для родины, моей
Тепло и урожай, дары святые неба,
Но хлебом золотя простор ее полей,
Ей также, Господи, духовного дай хлеба!
Уже над нивою, где мысли семена
Тобой насажены, повеяла весна,
И непогодою несгубленные зерна
Пустили свежие ростки свои проворно.
О дай нам солнышка! Пошли Ты вёдра
нам,
Чтоб вызрел их побег по тучным
бороздам!
Чтоб нам, хоть опершись на внуков,
стариками
Прийти на тучные их нивы подышать
И, позабыв, что мы их полили слезами,
Промолвить: «Господи! Какая благодать!»
«Нива», 1856
Или:
Голубенький, чистый
Подснежник-цветок
А подле сквозистый,
Последний снежок...
«Весна», 1857
И царствует над всей гармонией ночной,
По ветру то звончей, то в тихом
замиранье,
Далекой мельницы глухое клокотанье...
А звезды... Нет, и там, по тверди голубой,
В их металлическом сиянье и движенье
Мне чувствуется гул их вечного теченья.
«Звуки ночи», 1856
Или:
...Вот вышел месяц молодой...
Одно, прозрачное, как дым,
В пустыне неба голубой
Несется облачко пред ним:
Как будто кто-то неземной,
Под белой ризой и с венцом,
Над этой нивой трудовой
Стоит с серебряным серпом
И шлет в сверкании зарниц
Благословенье на поля:
Вознаградила б страду жниц
Их потом влажная земля.
«Ночь на жниве», 1862
Можно отметить еще одно характерное свойство майковской поэзии. Вечное течение жизни и нечто неземное, незримо присутствующее в каждой его картине природы. Таковы некоторые черты художественного пейзажа Майкова, где с поэтом всегда «беседует таинственность природы».
Для чего, природа,
Ты мне шепчешь тайны?
Им в душе так тесно,
И душе неловко,
Тяжело ей с ними!
Хочется иль словом,
Иль покорной кистью
Снова в мир их кинуть...
Ничего не скрывши,
И отдать их миру,
Как от мира принял!
«Болото», 1846
Следующее – сокровенное – родная история. Мы сознательно оставляем в стороне блестящую онтологическую поэзию Майкова, которая получила достойное освещение и оценку в критике и отчасти в литературоведении. Даже соприродные впечатлениям поэта черты западного мира в онтологической поэзии появляются у Майкова одновременно как отблеск глубоко родных впечатлений.
Здесь, пожалуй, одна из отгадок оттесненности Майкова преобладающей в его время в России западнической по духу интеллигенцией. Она приняла образы античности и европейского средневековья, но оставила без должного внимания главное – майковские русские пейзажи и взгляд поэта на отечественную историю.
Взгляд Майкова на историю Отечества своеобычен. Прежде всего – поэт неизменно предан России, любит ее той сокровенно-пристрастной любовью, которая впитывается с молоком матери, с родною песней и родною речью. Он верит в призвание России и ее будущее. Это будущее мыслится светлым лишь при условии, что «русская народность будет непосредственным чувством всего общества». Речь идет именно о чувстве и более всего – о православном миросозерцании русского народа.
Прошлое, и прежде всего история Отечества, воспринимается им не только как смена событий, но как прежде всего духовное движение или духовная брань. Это особенно проявлялось в стихах, связанных с Крымской войной. Майков исторически ощущает именно всю Россию «в ее прошлом и настоящем и идеал ее в будущем». «Я отнюдь не враг того направления патриотизма нашего, который указывает черные стороны нашего общества; напротив, оно необходимо, и полезно, и высоко. Но, указывая черное, необходимо представлять и идеал, к которому должно стремиться, идеал, который бы согревал нас и водительствовал бы в борьбе со злом».
Он очень остро чувствовал западническую болезнь века, свойственную русской интеллигенции, и поэтому так бескомпромиссно-точно выражал тревогу в одном из писем И. С. Никитину (1854): «Здесь Вас заставят разлюбить Россию... Мне надо много характеру, чтобы хранить и святить это чувство в Петербурге; зато я оставлен всеми здешними, я один, но я верен долгу, и в торжественные минуты опасности душа моя с теми, кто мыслит о России и кто за нее проливает кровь...».
Поэт с негодованием отвергает идеи «европейской космополитической революции», кощунственную мысль М. Бакунина о том, чтобы «отодвинуть Россию в Азию». Он считает, что лишь в свете общеславянских проблем значение России получает «цель деятельности осязательную, живую, историческую, с корнями назади и с плодом впереди», и радуется тому, что часть молодежи чутьем поняла «значение России, ее исторические основы», и приветствует ее разумный, прелестный и молодой по силе патриотизм.
С искренним сокрушением пишет поэт в письме к Ф. М. Достоевскому: «Ох, веры в себя, веры в призвание России – вот чего нет на верхах у нас! Зато вера в цивилизацию!.. Мы теперь в периоде самой роковой схватки...»
Вера в Россию для Майкова – это прежде всего вера в свой народ. «Что во имя любви может перенести русский народ? Да все! Народная любовь – вот наша конституция... Россия в ее основных принципах необходима для мира, для истории, и в этом ее сила, и это ничего, что даже умные люди этого не понимают: история, Провидение, Бог – как хотите называйте – их не спросят, понимают ли они или нет!» Так, перекликаясь с Достоевским, считавшим Бесчеловечность (всемирную отзывчивость) одной из основополагающих черт русского характера, отстаивает поэт право на национальную самобытность и достоинство своего народа.
Поэтические картины стихотворений Майкова из отечественной истории одухотворены верой в живое провиденциальное значение России и являются не только примерами поэтического выражения его исторических знаний, но и следствием глубоких патриотических переживаний, отражением самобытного исторического мышления.
Это убеждение можно считать другой причиной того, почему Майков был оттеснен нигилистическим напором критического направления нашей литературы. Идеал, который незримо присутствовал в его взглядах на историю Отечества, имел национальные корни, был связан с органическим русским взглядом на жизнь России. Этот идеал исключал крайности славянофильства, но был проникнут и вспоен его духом.
Поэтому Майков оставался чужд тем скептикам и отрицателям самобытной России, которые, круша родное, жадно смотрели на Запад, ища там ответ на русский вопрос.
И главное здесь – осмысление духовного опыта русской истории, духовное освещение событий. Поэтому так убедительны и сокровенны и «Кто он?» (1857), и «У гроба Грозного» (1867), и «В Городце в 1263 году» (1875), и «Сказание о 1812 годе» (1876) и его слова о России, сказанные позже, в конце 80-х годов:
Она не верует, что несть
Спасенья в пурпуре и злате,
А в тех немногих, в коих есть
Еще остаток благодати...
«Что может миру дать Восток?», 1887
А в поэме-были «Две судьбы» (1843-1844) устами героя – Владимира – поэт провозглашал:
...Какая сила в этом слове – Русь!
Вздохнешь, его промолвя, глубоко;
И мысль пойдет бродить так широко,
Грустна, как песни русской переливы...
В стихотворении «Карамзин» (1865) поэт выразил историко-патриотическую идею еще более значительно и, можно сказать, эпически-обстоятельно:
Так говорит нам Кремль...
...ужель, о вандал, нет
В тебе присущей здесь святыни
пониманья –
Ведь что ни камень здесь, то крови отчей
след,
Что столб – то памятник, что церковь
– то сказанье...
....В России ж видели удобный матерьял,
В котором каждый мог кроить себе
свободно –
На всякий образец и что кому угодно –
Парламент с лордами или республик ряд,
Аркадских пастухов иль пахотных
солдат.
Один из этого ушел водоворота.
Один почувствовал, что нет под ним
оплота,
Что эти странные адепты тайных лож,
Вся эта детская, блистательная ложь,
Весь этот маскарад с своею пестротою
Стоит как облако над русскою землею...
………………………………………………..
То был великий муж... один он видел ясно,
Что силы родины теряются напрасно,
Что лучшие умы, как бедные цветы,
Со стебля сбитые грозой, кружат
в пустыне –
Чужие у себя, чужие на чужбине...
Но пусть свершаются над ними их
судьбы:
Есть русской крепости незримые столбы,
Есть царства русского основы вековые...
Во всем величии судеб своих Россия
Ему являлася из сумрака времен...
Позже, в поэме «Княжна» (1877) не случайно мелькает мысль:
...под бранной лишь грозою
Становишься ты, Русь, сама собою!..
И потому в спорах двух поэтов звучат слова упрека:
...нам ново
В чаду чужих идей, забыв свое,
Припомнить то, что создало ее...
...Но разве в нас душа так обнищала,
Что у самих, у нас нет идеала?
Майков душою чувствует идеал, и сойм святых старцев, являющихся во сне поэту, молит для России прежде, всего духовного спасения:
Чтоб в сынах твоих свободных
Коренилось и росло
То, что в годы бед народных,
Осенив тебя, спасло;
Чтобы ты была готова –
Сердце чисто, дух велик –
Стать на судище Христово
Всем народом каждый миг;
Чтоб, в вождях своих сияя
Сил духовных полнотой,
Богоносица святая,
Мир вела ты за собой
В свет – к свободе бесконечной
Из-под рабства суеты, -
На исканье правды вечной
И душевной красоты...
«Завет старины», 1878
Именно с духовных позиций и оценивается Майковым прошлое Отечества в стихотворениях «Карамзин», «Суд предков» (1880), «Пушкин» (1881), «Жуковский» (1886), в которых запечатлены наши великие предки.
Гражданственность его поэзии воплощена в стихах, связанных с войной 1854 года.
Благодарю тебя, Творец, благодарю,
Что мы не скованы лжемудростию узкой!
Что с гордостью я всем могу сказать:
Я – русский!
Что пламенем одним с Россией я горю,
Что слезная о ней в душе моей забота,
Что тот же мощный ветр расправил
парус мой,
Которым движимы неслися под грозой
Громады кораблей Нахимовского флота!
Отношение к своему призванию определяет еще одну составляющую художественного мира всякого поэта.
Здесь Майков последователен.
«...За звание литератора, которое с гордой уверенностью, на страшном суде скажу, что никогда не ронял... ибо знал, что в художнике мысль и слово – мысль и слово целого народа, и сосуд, где она живет, то есть душа моя, - должен быть чист и свят, и другие его обижать не смей!» - так писал поэт в апреле 1859 года.
«Приди, товарищ дум, мой стих благоуханный!» («Видение», 1842) - взывал он. Вольное слово – вот его идеал. Обращение к Некрасову («Н. А. Некрасову по прочтении его стихотворения «Муза», 1853) вовсе не содержало, несмотря на категоричность тона, призыва к забвению тягот жизни, но более всего содержало страстное желание вернуть поэта к поэтической полноте восприятия мира. Это означало прежде всего ощущение той высокой иерархии ценностей, которая предполагает духовное начало организующим центром земного человеческого бытия.
Отсюда и отношение к слову, к речи, к родному языку.
Мысль поэтическая – нет! –
В душе мелькнув, не угасает!
Ждет вдохновенья много лет
И, вспыхнув вдруг, как бы в ответ
Призыву свыше, воскресает....
Дать надо времени протечь,
Нужна, быть может, в сердце рана,
И не одна, чтобы облечь
Мысль эту в образ и извлечь
Из первобытного тумана...
«Мысль поэтическая, - нет!..», 1887
Майковская Муза строга:
Ей слава мира – тлен и прах!
Ей сердце чистое – святыня,
И ум, окрепнувший в трудах!
В жизнь проникая постепенно
И в глубину и в высоту,
Она поет Отцу вселенной
С своею лирой умиленной
Его творений красоту!
«Ответ (В. П. Лебедеву)», 1887
Отсюда и майковский взгляд на задачу поэта:
Твори, избранник муз, лишь вторя
Чудесным сердца голосам;
Твори, с кумиром, дня не споря,
И строже всех к себе будь сам!
Пусть в испытаньях закалится
Свободный дух и образ твой
В твоих созданьях отразится
Как общий облик родовой.
«В. и А», 1888
Да, Майков писал, «...лишь Красоту любя, // Искал лишь Вечное в явленье преходящем». В этом было высокое значение его поэзии, воссоздающей вечные идеалы. Майков остался певцом высоких истин и не отступал, отстаивая их перед современниками.
Духовность в противовес бездуховности, высота мысли и возвышенность взгляда в противовес слепой заземленности – вот что отличает его поэзию.
В чем счастье?..
– В жизненном пути,
Куда твой долг велит – идти,
Врагов не знать, преград не мерить,
Любить, надеяться и – верить.
1889
Когда нигилисты стали рушить «старое», отрицая Бога, Майков высказался как рыцарь духовного начала в поэзии. И этим стяжал себе вечную память.
Он выразил самые интимные свои мысли в цикле «Из Аполодора Гностика» (конец 80-х – начало 90-х годов). Эти стихи достаточно прочесть:
Не говори, что нет спасенья,
Что ты в печалях изнемог.
Чем ночь темней, тем ярче звезды,
Чем глубже скорбь, тем ближе Бог.
Следующее стихотворение, кажется, относится к любому времени, когда духовность и бездуховность сталкиваются наиболее ожесточенно:
«Прочь идеалы!» Грозный клик!..
«Конец загробной лжи и страху!
Наш век тем славен и велик,
Что рубит в корень и со взмаху!
Мир лишь от нас спасенья ждет –
Так – без пощады! и вперед!..»
И вот, как пьяный, как спросонок,
Приняв за истину символ,
Ты рушить бросился... Ребенок!
Игрушку разломал и зол,
Что ничего в ней не нашел!..
Ты рушишь храмы, рвешь одежды,
Сквернишь алтарь, престол, потир, -
Но разве в них залог Надежды,
Любви и Веры видит мир?
Они – в душе у нас, как скрытый
Дух жизни в семени цветка, -
И что тут меч твой, ржой покрытый,
И детская твоя рука!..
«Прочь идеалы!» Грозный клик!..», 4 октября 1889
Наблюдая за пестрой суетой событий, за движением времени, за сменой поколений, Майков никогда не забывал о духовном начале жизни:
Но говорит мне тайный голос,
Что не вотще душа моя
Здесь и любила и боролась:
В ней есть свое живое я!
И жизнь – не сон, не сновиденье,
Нет! это пламенник святой,
Мне озаривший на мгновенье
Мир и. небесный и земной.
И смерть – не миг уничтоженья
Во мне того живого я,
А новый шаг и восхожденье
Все к высшим, сферам бытия!
«Аскет, ты некогда в пустыне...»
Остается лишь следовать тому идеалу, о котором поэт писал в другом своем стихотворении, утверждая, что даже в век богини разврата Астарты и всепожирающего Ваала находятся те, кто противостоит злу и «тьме века»:
Мы выросли в суровой школе,
В преданьях рыцарских веков,
И зрели разумом, и волей
Среди лишений и трудов.
Поэт той школы и закала,
Во всеоружии всегда,
В сей век Астарты и Ваала
Порой смешон, быть может...
Да! Его коня – равняют с клячей
И с Дон Кихотом – самого,
Но он в святой своей задаче
Уж не уступит ничего!
И пусть для всех погаснет небо,
И в тьме приволье все найдут,
И ради похоти и хлеба
На все святое посягнут, -
Один он – с поднятым забралом –
На площади, пред всей толпой,
Швырнет Астартам и Ваалам
Перчатку с вызовом на бой.
«Мы выросли в суровой школе...», 1890
Список литературы:
Калягин, Н. Чтения о русской поэзии / Н. Калягин. – Текст : непосредственный // Москва. – 2018. - № 1. – С. 166-182.
Грязнова, А. Т. Вербально-образная картина мира в «римском цикле» А. Н. Майкова / А. Т. Грязнова. – Текст : непосредственный // Русский язык в школе. – 2011. - № 5. – С. 58-63.
Серова, Л. «Любить, надеяться и – верить» : Аполлон Майков / Л. Серова. – Текст : непосредственный // Наука и жизнь. – 2007. - № 7. – С. 112-114.
Гапоненко, П. А. Размышляя над стихотворением А. Н. Майкова «Точно голубь светлою весною…» / П. А. Гапоненко. – Текст : непосредственный // Русский язык в школе и дома. – 2007. - № 3. – С. 16-17.
Парфенова, Р. А. Стихи А. Майкова / Р. А. Парфенова. – Текст : непосредственный // Литература в школе. – 2007. - № 4. – С. 40-41.
Гулова, И. А. А. Н. Майков «Осенние листья по ветру кружат…» / И. А. Гулова. – Текст : непосредственный // Русский язык в школе. – 2001. - № 3. – С. 58-63.
Гапоненко, П. А. О языке поэмы А. Н. Майкова «Странник» / П. А. Гапоненко. – Текст : непосредственный // Русская речь. – 2000. - № 6. – С. 11-17.
Гапоненко, П. А. Стилевая энергия эпиграмм А. Н. Майкова / П. А. Гапоненко. – Текст : непосредственный // Русская речь. – 1999. - № 2. – С. 3-9.
Судьбы скрещенья. Майковы и история XIX века. – Текст : непосредственный // Литература в школе. – 1997. - № 5. – С. 44-49.
Троицкий, В. Ю. Слово о Майкове / В. Ю. Троицкий. – Текст : непосредственный // Литература в школе. – 1996. - № 6. – С. 19-26.
Составитель главный библиограф Пахорукова В. А.
Верстка Артемьевой М. Г.