Дайджест. Курган. 2015
Перед вами библиографическое пособие из серии пособий, посвященных писателям-лауреатам литературной премии «Русский Букер».
Цель пособий поднять интерес у читателей к современной русской литературе, познакомить с творчеством российских писателей.
В работе использованы газетно-журнальные статьи, материал в них расположен в двух вариантах: по алфавиту названий произведений и в обратной хронологии.
3 декабря 2015 года на торжественной церемонии вручения литературной премии «Русский Букер» председатель жюри Андрей Волос назвал имя лауреата премии 2015 года за лучший роман на русском языке. Им стал Александр Снегирев за роман «Вера».
«Этот выбор был сенсационным, хотя никто не сомневался, что у этого автора большое будущее», — сказал куратор премии Игорь Шайтанов после оглашения решения жюри.
Снегирев в ответной речи был краток: «Я мечтал получить премию, но у меня были сомнения. Потому что со мной в финале были очень крутые книги».
Александр Снегирёв (настоящее имя Алексей Владимирович Кондрашов) родился в 1980 году в Москве.
Два года проучился в Московском Архитектурном Институте, закончил Российский Университет Дружбы Народов, магистр политологии. Работал мусорщиком, официантом, строительным рабочим, снимал короткометражные фильмы. Сейчас работает специалистом по строительству и дизайну. Писать прозу начал в 10 лет.
«Я очень сожалею, что очень поздно начал вести свой дневник. В моей жизни перед этим было очень много событий. Сейчас мне уже десять лет...» — этими словами 18 марта 1990 года начинается мой чудом сохранившийся первый дневник. Можно отмечать юбилеи творческой деятельности с точностью до дня. Именно в тот день после возвращения с экскурсии в Ясную Поляну я начал писать. Уж больно мне усадьба понравилась«.
Первая публикация состоялась в литературном журнале «День и Ночь» (2006. № 10). В дальнейшем печатался в журналах «Знамя», «Октябрь», «Новый мир».
В 2005 г. короткая проза Снегирёва была удостоена премии «Дебют». Как отмечал возглавлявший жюри премии писатель Евгений Попов, «меня в его сочинениях привлекло то, что Снегирёв пытается работать „поверх барьеров“ авангардизма, „чернухи“, лакировки, самолюбования, макабра, попсы и прочей мути».
В 2007 году получил премию «Венец», в 2008 — премию «Эврика».
В 2014 году стал лауреатом премии «Звёздный билет», посвящённой памяти В. П. Аксенова.
Снегирев, Александр. Вера : роман / А. Снегирев // Дружба народов. — 2015. — № 1.
Остроумный коротенький роман о судьбе женщины в России. Впрочем, даже не так: о судьбе людей в России. Люди живут, не особенно раздумывая, почему и зачем, но вроде бы стремятся к счастью. Однако на их пути все время встают какие-то глобальные преграды — иногда это государство, но чаще даже сам рок. Для своего романа Снегирев создал очень интересный стиль изложения — в обычный, вполне бытовой язык постоянно внедряются устоявшиеся идеологемы. Это очень важный момент — повторяя навязанные пропагандой или устоявшиеся, но не нами придуманные словосочетания, мы совершенно не задумываемся о том, что они, собственно, значат. Мы вообще, как и герои Снегирева, живем, не особо задумываясь.
Жила-была женщина по имени Вера, которая хотела счастья. Или любви. Или брака. Или почувствовать себя желанной. Или хотя бы нужной. Или уже ничего не надо — просто сделай мне ребенка и я уйду. Когда она решила окончательно остановиться на последнем, самом скромном желании — тут-то все и стало совсем страшно.
У любителей «правильной» прозы новый роман Александра Снегирева, скорее всего, вызовет как минимум ощущение, подобное тому, что испытывала бедная Каштанка, когда Федюшка выдергивал кусок мяса на веревочке прямо у нее из желудка. А как максимум — сильное желание еще раз объявить о смерти многострадального русского романа. «Вера» — роман вопиюще неправильный. Впечатление от эпической первой трети «Веры», посвященной семейным хроникам главной героини, лучше всего можно выразить старинным русским словом «разлакомиться». Это отличный крепкий реализм плавных классических очертаний, настраивающий на долгое путешествие по неустроенным жизням предков Веры — и как-то отвлекающий от того, факта, что в книге всего 288 страниц. Ну, так путешествия и не будет.
После того, как будет разрыта могила, и украден шкаф, и сыграна свадьба, и погибнет одна из двух двойняшек, и развалится СССР, и золотой зуб немецкого солдата станет частью позолоченного купола церкви, а окна церкви будут разбиты, и история наконец-то наведет фокус на окончательно повзрослевшую высокую роскошноволосую женщину с символическим именем Вера, только что вернувшуюся из США (сбычи American dream не вышло) и готовую развязывать ленточки на коробке со своей русской судьбой, что бы там внутри ни лежало.... вот тут-то тарантас и слетает с дороги.
«Вера» Александра Снегирёва — довольно жесткий и очень честный роман. Это история женщины, в жизни которой было много мужчин, — целая галерея мужских типов современного общества. Главная героиня Вера — собирательный образ не только русской женщины, но и всей России. Не случайно ее имя не Любовь и не Надежда. Вера — типичный чернушный образ русской женщины XX века. Мать у нее шлюха, отец — придурковатый неофит. Веру в детстве никто не любил, а потом настала взрослая жизнь, в которой ее тоже никто не любит.
Но это на первый взгляд. Потому что отец добился того, ради чего жил, — восстановил храм. Мать тоже была довольна жизнью. Да и сама Вера прожила жизнь, полную надежд и попыток свершений. Так что не все уж печально. Вот только с кавалерами Вере не везло. Ее вечно использовали и бросали. Да и те, кто ей попадались, несмотря на красивые профессии и непохожесть, по сути своей садисты, шизофреники и дегенераты. И ни один из этих персонажей не вызывает ни тени сомнения — так оно и есть, обычное дело. Мы живем в этом мире. Может быть, только сталкиваемся с ним несколько меньше, чем Вера, но знаем о его существовании и пытаемся избежать по мере возможности.
Снегирёв очень точен в деталях. И очень кропотливо их описывает, тем самым подтверждая подлинность своего рассказа и весь его кошмар. Сумеет ли он своим рассказом кого-то остановить? Вряд ли. Он просто вскрывает нарыв, показывает подноготную ужаса. Но что с этим делать, ответа не дает. Пожалуй, главное, что доносит до нас Александр Снегарёв, — это то, что без любви даже в этом страшном мире жить невозможно.
Были в нашей недавней прозе свои «звёздные мальчики»: Юрий Трифонов, ставший в 26 лет сталинским лауреатом за повесть «Студенты»; Василии Аксёнов со своими «Коллегами» и «Звёздным билетом»; Анатолий Гладилин, в 21 год печатающийся в популярных журналах; другие адепты «исповедальной прозы»... Да и наши «новые реалисты» стали известны в 2000-е годы отнюдь не в пору их старости: молоды были и З. Прилепин, и Р. Сенчин, и И. Кочергин, и С. Шаргунов, и Г. Садулаев, и А. Рубанов, и В. Авченко, и Д. Гуцко... Замечу в скобках: не старики они и сейчас.
В общем, «звёздные» были. А вот были ли в нашей словесности «солнечные мальчики»? Всё-таки, к творчеству чаще всего подвигает не сладость и нега жизни, а тяжесть испытаний и сложность переживаний.
Пожалуй, только одно имя из последних приходит сейчас на ум в связи с «солнечным» позитивом творчества. Это Александр Снегирёв, тоже, кстати, реалист.
Недавно умерший французский кинорежиссёр Рене Клер писал: «Если вы легкомысленный человек, снимайте легкомысленные фильмы», т.е. не спорьте со своей природой. И, слава богу, А.Снегирёв с самого начала со своей природой, похоже, и не спорил. Ощущение такое, что он, словно акын, что видел, о том и пел. Без всякой заданности, особенно заметно это в его рассказах. Просто идёт жизнь, автор шагает по ней, и его взгляд выхватывает из этого потока то одно, то другое, то третье... И так это всё легко, естественно. Не знаю, скольких трудов стоит Снегирёву эта лёгкость в его рассказах... А, может, бог поцеловал его в макушку, и наш автор пишет, как в своё время О. Генри — коротко и сразу набело.
— Вы «засветились» в 2005 году, когда были отмечены премией «Дебют». Что эта премия дала вам? Путёвку в жизнь, нужные знакомства, публикации?
— «Дебют» дал мне веру в то, что мои рассказы интересны чужим, незнакомым людям. Оказалось, у меня есть единомышленники. Это дало мне веру. Евгений Попов, тогдашний председатель жюри, продвинул несколько моих рассказов в красноярский журнал «День и ночь», познакомил с людьми из «Октября» и «Знамени». С тех пор я стал показывать свои новые тексты в эти издания. Потом на меня вышло питерское издательство «Либмус-пресс». И всё закрутилось.
— О вас много писали в том смысле, что, мол, подаёте надежды. И как вам самому кажется — оправдали эти надежды? Нет ли к вам охлаждения со стороны критиков и жюри премий?
— Подавать надежды — дело неблагодарное, потому что каждый надеется на что-то своё. Особенно критики и члены жюри. Думаю, кого-то я разочаровал, кого-то приятно удивил. Мне не впервой разочаровывать. Помню, меня школьная директриса отчитывала, что я, мол, оболдуй, разочаровываю своих интеллигентных родителей. Если честно, мне всё равно, я делаю то, во что верю и считаю это своей самой главной задачей.
— Можно ли сказать, что вы довольны тем, как продвигается ваша писательская карьера, что всё идёт по плану? Или нет никакого плана?
— Я доволен, потому что каждый мой новый текст отличается от предыдущего. А план один себе не врать. Остальное суета. Одни выстраивают карьеру, другие действуют по велению сердца. Наполеон говорил: «Ввяжемся, а там посмотрим». Мне это по душе. Да и не бывает в искусстве чётко выстроенных карьер, слишком материя тонкая — это не отдел продаж и не кабинет министров.
— А как писателю легче сделать карьеру? Что он должен для этого предпринять?
— Всё зависит от того, чего вы хотите: искусством заниматься или интервью на каждом углу раздавать. Как политолог по образованию могу сказать, что писательская карьера строится, как и любая другая: умом, трудолюбием и хитростью. Другой вопрос, что эти три качества не могут сделать книги хорошими. Временно популярными, продаваемыми — да, но не хорошими, не настоящими. Но если у писателя есть задача стать знаменитым и заработать, то надо манипулировать ожиданиями большинства и замешивать коктейль из политики, детективного сюжета и ностальгии. Ностальгия у нас хорошо продаётся.
— Если бы вы были критиком, то что написали бы о себе? Вот чем интересен писатель Снегирёв, каковы особенности его стиля, за что его можно похвалить, за что должно ругать?
— Ругать меня можно за недостаток трудолюбия и рассеянность, которая порождает неряшливость. Похвалить можно за смелость и страсть, нетривиальный угол зрения и поиск смыслов.
— Вам помогали? Можете назвать тех людей, благодаря которым...
— Тот же Евгений Попов, до сих пор с ним советуюсь. Не так давно он прочитал последнюю редакцию моего нового романа «Вера» множество ценных советов.
— А в прозе кого цените, если говорить о старшем поколении? Скажем так — у кого учились?
— Я считаю, что русская литература лучшая в мире. Коллективное творчество здесь не всегда удаётся, а индивидуальное мыслительное очень даже. Я восхищаюсь Достоевским и Толстым, у второго люблю повести и рассказ «После бала». Очень люблю рассказы Булгакова, особенно медицинские и «Ханский огонь», рассказы Зингера обожаю: «Кофетерий», «Корона из перьев», «Поздняя любовь». Зингер, хоть и польский еврей, работавший в основном в Штатах, но всё равно русская традиция на него влияние оказала. А может, это некий общий восточно-славянский литературный мир, в котором живут все — от гоголевских русалок до пелевинских вампиров.
— Писатели обычно любят говорить, что ни к какому стану не примыкают, но всё-таки... Не буду спрашивать в лоб, спрошу отвлечённо — в каком стане вам комфортнее, с патриотами или либералами?
— Спор патриотов с либералами напоминает спор бабушек по поводу того, как лучше воспитывать внучка — отправить в деревню или записать в кружок шахмат. Странно из-за этого ломать столько копий, пора уже объединяться, а то скоро придут бойкие соседи и разберут наш дом по брёвнам, пока патриоты с либералами друг друга мутузят из-за того, как правильнее родину любить.
— Почему для либералов вы есть, а патриотическая критика вас в упор не видит?
— Отчего же, Пирогов помнится мою «Нефтяную Венеру» хорошенько обложил. А те, кто не видят, возможно, подслеповаты. Или физиономия моя азиатская их отпугивает, пишу я не про так называемых простых людей, не про политику, что многие считают признаком неправильной литературы. Помню, меня одна дама посчитала поверхностным писателем только потому, что герой одного моего рассказа бывает за границей. Странно считать тексты о жизни буржуазии, городских бездельниках или содержанках априорно поверхностными, будто эти люди иначе рождаются, любят и умирают. Мрачным бородачам из стана патриотов я непонятен, а гладко выбритая публика, которую вы называете либеральной, меня тоже не больно-то жалует, не подхожу я под их резьбу. Всё это, впрочем, лишь подтверждает, что я на правильном пути.
— Как вы относитесь к тому, что многие ваши друзья из либерального стана заняли сейчас откровенно проукраинскую позицию? Даже не столько проукраинскую, сколько антироссийскую и антирусскую.
— Мои друзья занимают разные позиции. Некоторые, с обеих сторон, впадают в крайности. К сожалению, несогласие с действиями власти часто превращается у кого-то в русофобию. Не люблю затасканные слова, но других-то нет. У нас вообще часто страну путают с государственной властью. Я, например, с действиями власти во многом не согласен, а некоторые вещи считаю идиотизмом, но это никак не распространяется на моё отношение к стране. Правительство и президенты даже у нас время от времени меняются, а страна с языком, культурой и дорогими сердцу местами остаётся. Кроме того, антироссийская риторика часто связана с чувством противоречия, невольно рождающегося у людей, уставших от засилия одного мнения. Это напоминает отношения властных родителей с детьми, когда последние пускаются во все тяжкие исключительно ради того, чтобы переломить родительский прессинг.
— Вы много читаете?
— Я запоем читал до 18 лет. Потом была пауза. Сейчас опять не расстаюсь с книгой. Сказки Пушкина, на которых вырос, с наслаждением читаю до сих пор. Преклоняюсь перед языком Гоголя и его умением передать атмосферу в своих сочинениях. У Грэма Грина есть любимое мной «Путешествие с тетушкой». Вот взялся за Исаака Башевиса Зингера, который часто повторяется, но пишет здорово и романтично. Отличный писатель, безусловно, Пелевин. Люблю первые вещи Сорокина.
— Ты себя считаешь серьёзным писателем?
— Я очень серьёзен в искусстве. Я часто выражаю серьёзность через юмор. Но это только подчёркивает серьёзность. Люди часто путают умников с умными, а серьёзность с раздуванием щёк.
— Слушая критику, ты не чувствуешь, что должен защитить себя от неё? Сергей Беляков назвал твою «Венеру» — графоманской. Он, конечно, переборщил. В литературе нет чёрного и белого, есть множество полутонов. У тебя есть возможность доказать Сергею Белякову, что ты не графоман.
— Критика бывает толковой, зачем защищаться, надо же объективно себя оценивать, видеть и исправлять недостатки. Бывает критика наивная, но смешная, человек в критике раскрывается не хуже, чем в прозе. Думаю, у меня не получится доказать ни Сергею Беляков, ни кому бы то ни было, что я не графоман. Также я не смогу доказать, что я не верблюд. Да и зачем доказывать.
— Для тебя важен сам процесс написания книги или окончательная точка в повествовании?
— Важен и процесс, и результат. Важно чувство удовлетворения оттого, что сделал подходящую вещь. Поэтому я много правлю уже после выхода книг в свет. А самое важное — это когда посторонние люди врубаются в то, что ты хотел сказать. Это уже счастье.
— Как бы ты описал способ повествования, писательский стиль Александра Снегирёва?
— Мне не хочется никого выпороть, особенно собственное орудие труда. Есть в этом какая-то нездоровая сублимированная сексуальность. В искусстве метод не может быть целью, метод рождается из задачи. Пикассо поменял сто стилей, потому что его интересовал результат, а не соблюдение условных правил. Писательский результат — это ощущения, чувства, которые рождаются по прочтении текста. Когда пишешь от избытка любви, смеха, слёз и крови, о порке не думаешь. Хотя чего я на Эльфриду наезжаю, она же Нобелевский лауреат, а не я.
Мой дед после штыковой атаки летом сорок первого года был контужен и попал в плен. Четыре года провёл в немецких лагерях. После очередной попытки побега его засунули в безнадёжную даже по лагерным меркам дыру. Доходяги-лагерники просто лежали, как попало, не в силах пошевелиться, и мёрли, как мухи. Каждое утро мой дед заставлял себя ползти к бочке с водой и умываться. Когда вода замерзала, он процарапывал лёд и умывался. И он выжил. Искусство — это не рисование изящных картинок, не сочинение поучительных историй, это когда каждое утро, вопреки всему, ползёшь к бочке и умываешься. И веришь, что однажды увидишь свободу.
— Давно хотел поинтересоваться, почему ты взял литературный псевдоним?
— В момент, когда я отправлял рассказы на «Дебют», я посмотрел в окно, увидел старое осеннее дерево и подумал, что меня зовут Александр Снегирёв. А потом было уже поздно давать задний ход.
— Ты лауреат нескольких премий, ещё на несколько номинировался. Как вообще влияет литературная премия на карьеру писателя?
— Много мы о премиях рассуждаем. Литературная премия даёт писателю долю уверенности, ведь писатели ужасно в себе не уверены. Доля сомнений в своих силах помогает трезво себя оценивать. Если сомнения через край, это мешает работать. Отсутствие сомнений означает художественную и духовную смерть.
Премия — повод для того, чтобы на текст обратили внимание журналисты, а за журналистами и читатели. Впрочем, в России прессе не очень доверяют, да и премиям тоже. Мнение о том, что всё куплено, настолько сильно, что наличие премии или хорошей прессы вовсе не гарантирует увеличение тиража. Премия может стать гвоздём в гробе писателя, ядром, привязанным к ногам утопленника.
— Напишешь ли ты когда-нибудь свою автобиографию?
— Одну только автобиографию я и пишу. Все мои сочинения строятся на моей собственной реальности. Литература для меня — это путешествие внутрь самого себя. Внутрь моей любви, моей боли, моей ненависти, моего страха. Ведь я — частица мира, точная уменьшенная копия мира, весь мир во мне. Имея перед глазами россыпи характеров, приключений, комедий и драм, не стоит высасывать из пальца некие «острые» темы и «интересные» сюжеты. Это всё равно, что жить с любимой женщиной, но зачем-то постоянно ходить налево. Зачем суетиться, любая попытка выдумать что-нибудь эдакое обычно оборачивается тривиальными мертворождёнными интеллектуальными упражнениями, не искусством. Выстраивать сюжет искусственно мне надоело, интересно жизнь наблюдать, у жизни есть сюжет, только он непостижим.
— Ты считаешь свою жизнь (допиши)...
— Моя жизнь — цепь странных, ярких, радостных и ужасных событий, совпадений, ударов и минут счастья. Моя жизнь — сюжет для бесконечного романа.
— Как можно искупить вину за прошлое?
— Вина — это совершённое зло или несовершенное добро. Не надо откладывать добро на потом. Раскаяние смывает вину. Раскаяние дороже безгрешности... С другой стороны, не стоит преувеличивать значение собственной вины, не всё в жизни от нас зависит.
— Как ты воспринимаешь нынешнее молодое поколение?
— Молодые все сидят ВКонтакте. Старички в ЖЖ, молодящиеся в Фейсбуке. Это основное отличие молодого поколения от других. Их детство не происходило на фоне слома эпохи, но аура СССР не даёт им покоя. Одни молодые бурно ностальгируют по незнакомому прошлому, другие страстно борются с его отголосками. Нормальное молодое поколение.
— Говорят, цель писателя — сделать мир лучше. В каком мире хотел бы жить ты сам? Какой мир ты пытаешься создать?
— Мир и так достаточно ярок, ужасен и хорош. Я люблю мир и ненавижу. Пытаться сделать его лучше — всё равно что затеять восстановление римского Колизея. Типа он сильно порушен, состояние коммуникаций неудовлетворительное, внешний вид уродует лицо Вечного Города. Во все времена мир делают лучше такие люди, как Ленин, Гитлер и известный мэр, предпочитающий всем головным уборам меховую кепку. Мир часто теряет гармонию, мир перекрашивает иногда довольно сильно, но не надо его улучшать. Пусть художники просто помогают миру сохранить гармонию. Когда мир гармоничен, он абсолютно прекрасен. Любое произведение искусства — это еще один противовес против катастрофы.
Само желание улучшить мир кажется мне довольно высокомерным. Хотя... я вот думаю о собственных высказываниях и сам себе кажусь довольно высокомерным. Так что не мне судить.
Да, конечно, Снегирёв начинал с малой прозы, это неизбежный этап становления. Недаром на его счету сборники рассказов «Русский размер» и «Моя малышка». Но уже ранние его рассказы можно было легко представить цветными стёклышками такой почти забытой на фоне компьютерных игр игрушки, как калейдоскоп. Стёклышки могут сложиться в одну яркую картину, а могут в другую, в общем, как повернёшь игрушку. Так и рассказы нашего автора могли остаться россыпью ярких зарисовок, интересными самими по себе, а могли сложиться в главы романа. Что, в итоге, по щучьему велению, по авторскому хотению, и случилось. А случился роман «Как мы бомбили Америку».
Как писал Уильям Фолкнер: «Роман сам выбирает свою форму». Вот, видимо, роман «Как мы бомбили Америку» и выбрал себе форму путевого очерка, или путевого дневника (или романа путешествий) о похождениях двух молодых охламонов в богоспасаемой Америке. «Я зову друга то Юкка, то Юк. Нам обоим стукнуло по двадцать одному, и мы впервые оказались в Соединённых Штатах. Мы были студентами, и каждый имел свои виды на Америку. Хозяйственный Юкка планировал заработать на новые зубы для своей матери-эстонки. Я же приехал без конкретной финансовой цели. Деньги мне, конечно, не помешали бы, но на что их тратить, тогда не знал...»
Что отличает автора? Острый глаз, отличная работа с деталями. Они не перегружают повествование, всё на своём месте. Оно и понятно: много ли успел увидеть в остаточной советской жизни родившийся в 1980 г. мальчик Саша (или как его тогда звали сверстники и родители?)
Что, несомненно, красит роман, так это чувство юмора автора, или, согласно литературоведческих установок, рассказчика. Комментарии автора-рассказчика по любому поводу уморительны и смешны, почти всегда ироничны. Он не особо обращает внимание на такие декларативные вещи, как, например, толерантность: «Перед нами размахивал руками негритянский подросток, движениями напоминающий павиана, который стащил где-то человеческие шмотки на несколько размеров больше, и теперь пытается выдать себя за человека...». Да и с «героями вчерашних дней» обращается без должного пиетета: «...Юкке приснилось, что изобретатель водородной бомбы Андрей Дмитриевич Сахаров, более известный своими диссидентскими поступками, торгует мёдом в Бирюлёво.
— А мёд оказался палёный, — рассказал Юкка утром. — Не мёд, а варёный сахар...»
Это можно перевести и так: за что боролся бомбист-диссидент, оказалось не раем, а чем-то явно иным.
Бывают у писателя озарения и другого рода. Откуда выплыло в 2007 году Бирюлёво, известное ныне недавними нацразборками? Почему не Ясенево, например?
Хотелось бы отметить, что автор в этом романе — портретист в духе Чехова, одна-две детали. Даже напарник рассказчика по похождениям Юкка внешне смутно представим. «Юкка — мускулистый блондин... Юкка обладал манерой сосредоточенно курить, как человек, имеющий чёткий жизненный план...
Я — коротко стриженный шатен, выше среднего роста, с походкой и видом бездельника, несмотря на то, что отец полковник в отставке...
Одевались мы так: я в оранжевый комбинезон на голое тело, Юкка в чёрные ботинки и шорты...» В общем, чем не клоунская пара на цирковой арене жизни? Рыжий и белый, параметры заданы...
С другой стороны, может быть, автором и не ставилась такая задача — всех персонажей одарить запоминающимися портретами. Возможно, тогда это была бы литературная портретная галерея в духе романа XIX века, а не описание кратковременных скитаний по американским городам и городкам начала XXI века молодого русского пофигиста... Тем более что в этом спринтерском забеге по США перед глазами рассказчика персонажи так и мелькают.
Но Александру Снегирёву, не смотря на молодость — а здесь уже значение имеет врождённый талант — удаются психологические портреты, поэтому мы легко миримся с нехваткой внешних особенностей.
Роман «Как мы бомбили Америку» — это как очередное путешествие по «одноэтажной Америке» для российского поколения миллениум. Читатель (более подробно, чем в телерепортажах, и художественно достовернее, чем из статей в туристических журналах, узнаёт о непростой жизни Америки и простых американцев. Простых ещё и потому, что два героя Александра Снегирёва, болтаясь по Штатам, зарабатывают на жизнь официантами, уборщиками, чернорабочими и прочими замечательными и перспективными профессиями, которые могут предложить США молодым мигрантам, тем более, временным.
Ну, Америка — Америкой, но, как бы там ни было «зачем нам, поручик, чужая земля?..» В 2008 году Снегирев публикует второй свой роман «Нефтяная Венера», о самой что ни на есть нашей, россиянскои действительности.
Как известно, «край света за ближним углом...» Несомненным достоинством творчества Снегирёва является его умение видеть простую жизнь рядового человека как приключение, которое не надо искать, оно всегда рядом.
Александр Снегирёв в «Нефтяной Венере» взялся за опасную для воплощения тему: молодой человек из интеллигентной семьи остаётся один на один со своим сыном Иваном, подростком-дауном. Жена давно бросила героя и своего неполноценного ребёнка, родители, нянькавшиеся с внуком, скоропостижно скончались, и вчера ещё свободный преуспевающий архитектор-москвич оказался скован по рукам и ногам невольной обузой.
С таким сюжетом легко впасть в слезливый мелодраматизм. Или, наоборот, в жёсткое неприятие окружающей действительности и людей: все кругом в дерьме, один я в белом костюме. Или замахнуться на бога: за что мне это?!
Получился же по сути дела психологический роман о воспитании чувств. Герой шаг за шагом преодолевает в себе гордыню и отчаяние, озлобленность на сложившиеся обстоятельства. Учится жить в ладу со своим сыном и ситуацией, с собой, в конце концов. Причём, делает это «с весельем и отвагой». С сыном он не сюсюкает, даже дерётся. Отношения складываются с ним и попадающимися на жизненном пути людьми по-разному. Кажется даже, что герой иногда подличает, ведёт себя не так, как надо. Всё как в жизни. В романе показаны и отношения героя с родителями и с сыном («отцы и дети»!), и любовные взаимоотношения, и проблемы с деньгами — и всё это на фоне реалий сегодняшнего дня. Вернее, всё это и есть реалии сегодняшнего дня.
На протяжении всего повествования у читателя сохраняется интерес, чем же закончится книга, как автор (и герой) выйдут из затруднительного положения? Ведь неполноценный ребёнок — это пожизненно. Жизнь течёт со всеми её радостями и горестями, в ней всего намешано. И, следя за этой историей, мы смеёмся — всё тот же неизбывный юмор писателя, ставший его фирменным стилем, а в конце романа глотаем слёзы когда герой теряет сына. И эта потеря, это «освобождение» не кажутся нам натяжкой прозаика, который не справился с материалом. Справился, и ещё как. «Я вдруг ощущаю, что во мне что-то исчезло, некий балласт оторвался от меня... Страхи. Я ничего теперь не боюсь. Раньше боялся, что у меня никогда не будет здорового ребёнка. Я боялся школьных учителей, тюрьмы, ментов. Боялся нищеты, безработицы, импотенции. Боялся рака, СПИДа, пыток с выкалыванием глаз и иголками под ногтями. Боялся темноты, тараканов, киномонстра Чужого. Боялся, что останусь навсегда Ваниной прислугой...
Теперь мне не страшно. Вообще. Я больше не боюсь лишиться друзей, не сделать карьеру или прожить жизнь недостаточно ярко...
Вот она — настоящая свобода. Не свобода от сына-инвалида, которую я так долго старался сохранить, а свобода от ВСЕГО. Я больше не люблю, не ненавижу. Не завидую, не суечусь. Мне никто теперь не нужен. Ваня пришёл в мою жизнь и провёл меня за руку по этому пути. А теперь отпустил. Теперь я СВОБОДЕН...»
Катарсис в чистом виде — и для героя, и для нас. Кстати, не хочется славословить, но всем без исключения произведениям Александра Снегирёва присущ гуманистический пафос. Вот так, не больше, но и не меньше. Не все писатели, к сожалению, любят людей такими, какие они есть.
Мне кажется, что на сегодняшний день «Нефтяная Венера» — лучший роман молодого автора.
В 2010 году А.Снегирёв издал ещё один — «Тщеславие». На этот раз, после романа путешествий и авантюрного романа о воспитании чувств, Снегирёв явил миру сатирическое произведение. Тема, близкая любому молодому автору: литературные конкурсы и как пробиться в «настоящие» писатели, прославиться.
«Тщеславие» — сатирическое повествование, в основе которого литературный анекдот. Два приятеля, рассказчик и менеджер по прозвищу Поросёнок, собрали вместе юношеские пробы пера третьего, кое-что дописали от его имени и послали всё это на литературный конкурс, чтобы хоть как-то взбодрить друга, от которого ушла девушка и которого уволили с работы. Неожиданно «перспективный автор» попадает в шорт-лист, вызывается на литературный семинар, по итогам которого и будет вручён приз, в том числе, в долларовом эквиваленте. Приятели и отправляют шорт-листёра Димку Козырева в поход за славой. Просмотрев фотографии членов жюри, «Поросёнок дальновидно рассудил, что к таким людям лучше подкатывать с правильным псевдонимом...
Нужно что-то запоминающееся, типа Пушкин, Путин... — Поросёнок посмотрел на бутылку пива. — Паулайнер...
— Есть у тебя всё-таки талант! — воскликнул Поросёнок. — Похер, Похен, Гретхен, Пушкин, Пушкер... Пушкер! Гениально! «Пу», как у Путина, «пушк», как у Пушкина, и звучит вполне по-еврейски! Имя мы уже придумали! — Поросёнок обнял меня за плечи, подчёркивая таким образом, что сочиняли мы вместе.
— Имя тоже менять надо? — без энтузиазма вздохнул Димка.
— Миша! Теперь ты не Димка, а Миша Пушкер, молодой еврейский гений, поднимающийся с колен русской литературы!
...Мы его даже подрессировали немножко: «Пушкер, ко мне!» или «Мишенька, пора играть на скрипочке»...
Послали-то они Димку-«Мишу» на литературный семинар, а, оказалось, что попал он в литературный серпентарий, в котором каждый пытается пробиться в победители любым ему доступным способом (чувствуется знание Снегирёвым материала)... Самое забавное, что жажда славы обуяла и подставного «литератора»: если могут другие, то почему не я?
В итоге «Мишу Пушкера» отметили, причём за два рассказа, написанные как раз приятелями. И приз он получил. Хэппи-энд? Как бы не так. Автор пропускает своего персонажа через огонь, воду и медные трубы периода первоначального накопления литературной известности. И всё-таки, герой, пройдя искус литтусовки, остаётся человеком. И это, похоже, главное для автора.
Любопытно, что Снегирёв использует в своей книге элемент сюрреализма (чуть ли не первый и последний раз, похоже): вводит в повествование тень Арсения Тарковского. Почти Шекспир наоборот: там тень отца-короля, здесь — поэта-инвалида. Которая, тем не менее, напоминает, если и не Козыреву-Пушкеру, то, по крайней мере, нам, что существует и настоящая литература. А то, что мы видим в санатории «Полянка», основном месте действия, не более, чем пародия. Но, правда, жизненная.
Кто-то из рецензентов романа отмечал, что члены жюри, маститые литераторы, сатирически изображённые Снегирёвым, хорошо узнаваемы. Может быть. Я живу в глухой провинции, и для меня эти персонажи — терра инкогнита. Не знаю, стоит ли завидовать тем, кто их признал? И тем, кого признали, кстати, тоже?
Со дня публикации последнего романа Александра Снегирёва прошло четыре года. За это время он отметился только рассказами, собранными в 2013 году в сборник «Чувство вины». И по прочтении этих рассказов (сужу по журнальным публикациям) возникло ощущение, что автор стал блуждать в трёх соснах: сталинском прошлом своего семейства («Внутренний враг»), премиальной столичной тусовкой («Зимние праздники») и своими еврейскими корнями («Крещенский лёд»). Возможно, закончился запас жизненных наблюдений и впечатлений. Недаром, в не столь давнем интервью примерно годичной давности Александр Снегирёв с внутренним облегчением сообщил, что устроился в одно из информационных интернет-агентств. Подтекст такой, что буду теперь, дескать, состоять при потоке жизни, потоке новостей... Вот он, жизненный материал! Так в руки и пойдёт...
Правда, слава богу, рассказы, опубликованные в 2013 году, показали, что А. Снегирёв не потерял совсем связь с реальной жизнью и, если о прошлом может писать с нежностью и ностальгией («Как же её звали?»), то и в современной жизни относится с вниманием к её мелочам («Двухсотграммовый»).
Тем не менее, возникает ощущение, что закончился определённый этап литературной биографии нашего автора. И что нас должно ждать что-то новое в его творчестве. А иначе — творческая стагнация и неизбежное угасание...
Все романы нашего автора были финалистами или номинантами крупных отечественных конкурсов — и «Русского букера», и «Национального бестселлера», и «Большой книги»... Были, но победителями так и не стали. Победа в «Дебюте» с рассказами не в счёт, многие побеждают, а потом исчезают после этой премии. Так сказать, много званных, да мало избранных... Рискну предположить, что виной конкурсных неудач нашего автора является то, что в нашей литературе по-прежнему правит бал пресловутый постмодернизм, по крайней мере, на площадке литературных конкурсов. И реалистов там как-то не торопятся зачислять в ряды успешных призоносцев.
Александр Снегирёв — типичный либерал, и по своему облику, и по духу его вещей. Недаром основная его литературная площадка — это оплот подобных авторов журнал «Знамя». Но либерал он какой-то странный: «кровавый» путинский режим не критикует; к сталинскому прошлому относится с каким-то внутренним пиететом, не плюёт в историю; на жизнь смотрит светло, на золотого тельца не молится, мерзости в человеке не ищет...
В чем же секрет успеха этого серьезного автора? Видимо, в тех самых стилевых приемах. Он умеет писать о вещах сложных, тяжелых и неприятных. Умеет описывать грязное, тошнотворное, неполиткорректное, физиологическое или аморальное так, что описание превращается не в порнуху, чернуху или экстремистский плакат, а в высокую литературу.
Снегирев вскакивает на ходули и бежит по трясине наших страхов, предрассудков, всего, что можно назвать болезненным, неприличным, попросту запретным. Бежит и не проваливается. Да еще и заливисто хохочет. И девчонкам на ходу подмигивает.
Снегиревские персонажи — это, по сути, мы сами, с нашими комплексами, обидами, плюсами и минусами. Это мы рыгаем, таскаем матрасы на помойку, бросаемся в адюльтеры, едим плесневелый хлеб, делаем тест на беременность, рубим проруби, боимся мышей, боли, евреев или, наоборот, антисемитов, ненавидим и любим предков, плачем, наслаждаемся, ревнуем, меняем калоприемники, переживаем из-за пупырышков во рту или на свежей краске, испытываем чувство вины за себя, родителей, страну, прошлое или будущее, белых или красных, партийных или диссидентов, болотных или нашистов...
Как ни забавно, но даже после трёх романов и трёх сборников рассказов нет ощущения, что автор нашёл свою дорогу в литературе. Что является главной темой его творчества? Жизнь? Это всё равно что на вопрос: что является смыслом жизни? — ответить: дышать... В каком-то плане Александр Снегирёв похож на бытописателя времени. Он приучил читателя, что каждая его крупная вещь не похожа на предыдущую, поэтому писанием рассказов ему от читателя уже не отвертеться. От него, как от Антона Павловича Чехова, будут ждать романов.
(Юрий Иванов)
Быков, Д. Там, где мы есть / Д. Быков // Огонек. — 2007. — № 41. — С. 50.
Соломатова, М. Мы все чего-то стоим... / М. Соломатова // Литературная учеба. — 2012. — № 6. — С. 157-164.
Шулаков, С. Скорбное бесчувствие / С. Шулаков // Москва. — 2014. — № 10. — С. 192-194.
Бойко, М. Царство слизняков и жужелиц / М. Бойко // Независимая газ. — 2010. — 25 февр. — С. 1, 2 (Прилож.)
Корнейчук, Ю. Щебень / Ю. Корнейчук // Октябрь. — 2014. — № 3. — С. 183-185.
Роман А. Снегирева «Чувство вины» // Независимая газ. — 2013. — 26 дек. — С. 5 (Прилож.)
Шабаева, Т. О романе Александра Снегирева «Чувство вины» // Литературная газ. — 2013. — № 29. — С.7.
Беседин, П. Роман «Чувство вины» А. Снегирева // Литературная Россия. — 2013. — № 14. — С. 11.
Составитель: Пахорукова В. А.
Верстка: Артемьева М. Г.