Зиновий Ефимович Гердт
Библиографическое пособие. Курган. 2016
Зино́вий Ефи́мович Гердт (настоящее имя — За́лман Афро́имович Храпино́вич; 8 (21) сентября 1916, Себеж, Витебская губерния — 18 ноября 1996, Москва) — советский российский актёр театра и кино. Народный артист СССР (1990).
Зиновий Гердт — яркий, блистательный и всеми любимый актер. Но попробуйте вспомнить, как он выглядел в юности. Вам это не удастся. И неудивительно! Ведь он впервые появился на экране, когда ему было 42 года. А проснулся знаменитым актер только в 52 года — снявшись в фильме «Золотой теленок». Эта роль сразу прославила Гердта, все заговорили о нем. А еще заговорили цитатами его героя.
Семья
Отец — Афроим Яковлевич Храпинович, работал приказчиком в лавке тканей, потом устроился коммивояжёром, управлял бакалейной лавкой и был человеком набожным
Мать — Рахиль Исааковна (урождённая Секун, домохозяйка
Брат — Борис
Сёстры — Фира и Берта (впоследствии Евгения)
Первая жена — Мария Ивановна Новикова, актриса. Познакомились и вместе играли в студии А. Арбузова
Сын — Всеволод Зиновьевич Новиков, теплофизик, кандидат технических наук
Внучка — Ксения Всеволодовна Новикова
Вторая жена — Татьяна Александровна Правдина, переводчик с арабского языка.
Приёмная дочь — Екатерина (Правдина) Гердт. Первый брак с В. Фокиным, второй брак с Д. Евстигнеевым.
Приёмный внук — Орест Валерьевич Фокин, юрист
Племянники (сыновья сестры, Евгении Ефимовны Скворцовой) — математики Владимир Викторович Скворцов, автор книги воспоминаний «Неизвестный З. Е. Гердт» (2005), и Эдуард Викторович Скворцов, доктор физико — математических наук, заведующий кафедрой моделирования экологических систем НИИ механики и математики имени Н. Г. Чеботарёва.
Биография
Зиновий Гердт родился под именем Залман Храпинович (в кругу друзей и близких, а также в театральном фольклоре известен под уменьшительным именем Зяма), младшим (четвёртым) ребёнком в еврейской семье 8 (21) сентября 1916 года в уездном городе Себеже Витебской губернии (ныне — Псковская область, Россия).
В Себеже Зиновий обучался в еврейской школе, в детстве он отлично знал идиш. В школе учитель литературы познакомил его с поэзией, впоследствии она стала главным увлечением всей жизни Зиновия, в тринадцатилетнем возрасте опубликовал в детской газете на идише стихи о коллективизации. Но своих стихов он не читал. Он слишком хорошо знал, что такое подлинная поэзия. Читал тех, кого любил.
Будучи уже известным артистом, он говорил: «Больше всего я хочу читать стихи людям».
Но были не только стихи. Шли репетиции, игрались спектакли.
Театр
В 1932 году переехал к брату в Москву. В этом же году, сразу по поступлении в фабрично — заводское училище Московского электрозавода имени В. Куйбышева, начал играть в театре рабочей молодёжи (ТРАМ) электриков, организованного В. Плучеком. В 1934 году, окончив ФЗУ, пришёл работать на Метрострой электромонтажником, продолжая играть в театре. В 1935 году был переведён в профессиональный состав театра. Но в конце концов театр, как почти все профсоюзные театры, примерно в тридцать седьмом был закрыт. Зяма поступил в кукольный. Не в Образцовский. Был еще один кукольный театр на Никольской. В 1936 — 1937 годах играл в Театре кукол при Московском Дворце пионеров. Так что его карьера кукольника началась задолго до того, как он стал ведущим артистом в театре Образцова.
В 1939 году перешёл в организованную А. Арбузовым и В. Плучеком Московскую государственную театральную студию («Арбузовская студия»), где проработал до начала войны. Исполнил роль Альтмана в спектакле «Город на заре» А. Арбузова. Первоначально выступал под своей настоящей фамилией Храпинович, затем под артистическим псевдонимом Гердт (в конце 1930 — х годов ставшим его официальной фамилией; имя и отчество Зиновий Ефимович появились уже после войны). По воспоминаниям дружившего с Гердтом И. Кузнецова, псевдоним был предложен А. Арбузовым по имени популярной в 1920 — е годы балерины Е. Герд. «Произошло превращение Зямы в Зиновия Гердта. Случилось это незадолго до показа двух актов представителям тех ведомств, от которых зависела дальнейшая судьба нашей студии. И тут кому — то пришла мысль, поначалу шутливая, что Зямина фамилия звучит несерьезно и недостаточно благозвучно. Не потому что еврейская — никому не пришло в голову считать неподходящей фамилию Саши Гинзбурга. Решили, против чего не возражал и Зяма, придумать ему псевдоним.
Посыпались предложения, самые неожиданные, подчас не лишенные насмешливого подтекста. Они отвергались одно за другим. Кто — то предложил фамилию известной балерины Елизаветы Герд.
Предложение было встречено одобрительно, в том числе и Зямой.
— Только обязательно — Герд — т! С буквой «т» на конце, — категорически заявил Арбузов.
— Герды — ты — это звучит гордо — то, — сострил кто — то. Так Зяма, Залман, как мы часто его называли, стал Зиновием Гердтом.
Событие это было отмечено и в «Студиате», которая, как и пьеса, сочинялась коллективно — Арбузовым, Плучеком, мной и самим Зямой — на квартире Гладкова.
...Это Зяма Храпинович,
Что от имени отрекся,
Ради клички сладкозвучной.
И как только он отрекся,
«Гердт» — прокаркал черный ворон,
«Гердт» — шепнули ветви дуба,
«Гердт» — заплакали шакалы,
«Гердт» — захохотало эхо.
И, услышав это имя,
Он разжег костер до неба
И вскричал: «Хвала природе!
Я приемлю эту кличку!..»
Невысокий, худощавый, черноволосый и темноглазый, с густыми бровями, с годами еще более погустевшими, с быстро меняющимся выражением лица, от веселого, озорного до серьезного, задумчивого и даже грустного...Но играл очень весело и смешно, настолько смешно, что на сцене, с трудом удерживались от смеха.
Война
Во время Великой Отечественной войны молодой актер пришел в военкомат добровольно, хотя у него была бронь. Он уговорил военкома отправить его на фронт.
В декабре 1941 года окончил специальные краткосрочные сборы в Московском военно — инженерном училище и был направлен на Калининский, затем — на Воронежский фронт. Первый год войны Зиновий служил в роте саперов, получил звание лейтенанта, затем командовал саперной ротой. В дальнейшем проходил службу в должности начальника инженерной службы 81 — го гвардейского стрелкового полка 25 — й гвардейской стрелковой дивизии. 12 февраля 1943 года, на подступах к Харькову, при разминировании минных полей противника для прохода советских танков, был тяжело ранен в ногу осколком танкового снаряда. С поля боя его вынесла на своих плечах медсестра. После одиннадцати операций, самые важные из которых выполняла ведущий хирург Боткинской больницы К. Винцентини (жена конструктора С. Королёва), актёру сохранили повреждённую ногу, которая с тех пор была на 8 сантиметров короче здоровой и вынуждала артиста сильно прихрамывать. Инвалид войны III группы.
До 25 июня 1945 года работал в Московском театре молодёжи при дирекции фронтовых театров.
Кукольный театр
В 1945 −1982 годах — актёр Центрального театра кукол под руководством С. В. Образцова.
Находясь в госпитале, Зиновий увидел кукольный театр, который приехал к раненным на гастроли. Гердту очень понравилось это зрелище и по приезду в Москву в 1945 году, он отправился в Центральный кукольный театр под руководством С. В. Образцова. При поступлении Гердт почти час декламировал стихи, в результате его приняли в труппу. Так началась театральная карьера Зиновия Ефимовича.
Центральному театру кукол артист отдал 40 лет жизни. Он озвучивал Поэта и Певца — Баритона в «Необыкновенном концерте», Медведя, Воеводу и Глашатая в сказке «По щучьему велению», Визиря и Алладина в «Волшебной лампе Алладина и многих других персонажей. Куклы, разговаривавшие со сцены голосом Гердта, полюбились не только советским зрителям. Театр с успехом гастролировал в Японии, США и других капиталистических странах. Гердт подарил свой голос множеству кукольных персонажей, наиболее известный из которых — конферансье из «Необыкновенного концерта». Бывая в разных странах, Гердту удавалось играть роль конферансье на местном языке, он был очень убедителен, и зрители верили, что актеру в тонкостях известен их язык. Зиновий в совершенстве владел искусством звукоподражания.
А куклы в театре Образцова, которые «водил» артист, обретали гердтовскую пластичность, его биомеханику. Сергей Аполлинарьевич Герасимов, наблюдавший Гердта во время работы за ширмой кукольного театра, писал: «Он отдал ей (кукле) всё — жизнь, опыт, иронию, он словно бы становится рабом созданного им феномена. Но в этой кукле живет он сам». Судьба артиста сама по себе феноменальна и резко отличается от множества самых счастливых судеб других актеров. Феномен заключается в том, что он всегда как бы автор своих ролей.
Было время, когда Гердт выступал и на эстраде как автор и исполнитель так называемых дружеских шаржей на популярных артистов и поэтов.
Нынешние исполнители дружеских шаржей часто добиваются почти абсолютного сходства с голосом объекта пародии. Этим многие из них напоминают имитаторов, звукоподражателей, нежели пародистов. Гердт добивается другого — своеобразной встречи своей актерской индивидуальности с индивидуальностью того, кого он пародировал, — и получалась не имитация, не копия, а нечто третье, дающее возможность взглянуть на творчество пародируемого с новой, гердтовской точки зрения. Эта точка зрения всегда была доброжелательна и в то же время подчеркивала такие особенности, которые заставляли задуматься, хорошо ли, что они есть у того, кого Гердт пародирует. По окончании номера аплодисменты длились обычно очень долго и переходили в то, что мы называем «скандеж». Постоянный аккомпаниатор З. Гердта Мартын Хазизов как — то сказал: «С Гердтом хорошо работать, потому что можно медленно уходить со сцены».
Когда он появляется на сцене, с ним вместе входит вся его жизнь — мужественная, горькая, веселая, а главное, честно прожитая. Он высоко поднял планку своего юмора, интеллектуальности разговора со зрителем, не считаясь с обывательскими представлениями о понятности и доступности. Зритель всех возрастов и профессий признателен ему за это, потому что тем самым он, зритель, становится одним из «тех, кто понимает».
Уход из театра кукол благоприятно повлиял на карьеру Зиновия Гердта. Зрители, затаив дыхание, слушали, как он читал со сцены А. Ахматову, Б. Пастернака, проникался их поэзией и заряжал своей энергией зал.
С 1983 по 1992 год — актёр МАДТ имени М. Н. Ермоловой. Играл также в Театре «Современник» (спектакль «Монумент» Э. Ветемаа, 1977), Международном театральном Центре им. М. Н. Ермоловой.
Кино
В кинематограф вошёл как актёр дубляжа, долгое время оставаясь за кадром.
Вскоре актёр сам стал сниматься в кино. Он появлялся в эпизодических ролях в комедии «Семь нянек» (Шаманский), в киноповести «Человек с планеты Земля», сказке «Город мастеров» (художник). В фильмах «Фокусник» и «Золотой теленок» Зиновий Гердт был приглашён на эпизодические роли, но режиссеры заметили в актере огромный потенциал. В результате Гердт сыграл главные роли в обоих фильмах. Характеры персонажей были очень контрастные, с одной стороны скромный иллюзионист Кукушкин в фильме «Фокусник», а с другой бесподобный наглец и прохиндей Михаил Самуэльевич Паниковский в «Золотом теленке». Эти две роли во многом определили его актёрское будущее Гердта. В каждого персонажа актёр вносил свой, часто отличный от первоначального, смысл. В последствие Зиновий Гердт сыграл более сотни ролей, наиболее известные из них: кладбищенский сторож в музыкальной комедии «Трое в лодке не считая собаки», учитель химии Карл Сигизмундович в фильме «Розыгрыш», человек в клетчатом пальто в комедии «Вас вызывает Таймыр», три роли в музыкальном фильме «Автомобиль, скрипка и собака Клякса». Актёр был очень популярен у режиссёров, часто они сочиняли роли специально под него.
Большинство своих знаменитых ролей, которые он сыграл, были либо второго плана, либо эпизодическими, но, тем не менее, эти образы четко врезались в память зрителя, а иногда фильм запоминали именно из — за игры Зиновия Гердта.
Телевидение
На телевидении с 1962 по 1966 год, с перерывами на гастроли и съёмки, вёл передачу «Кинопанорама». Из — за сложностей с графиком ушёл из телепередачи, его преемником стал А. Каплер. В 1990 — х годах был ведущим авторской программы «Чай — клуб» на канале ТВ — 6 Москва. В 1991 году принимал участие в последнем выпуске капитал — шоу «Поле чудес» с В. Листьевым. 29 декабря 1994 года был в гостях у В. Листьева в последнем выпуске программы «Час Пик» уходящего 1994 года.
В 2010 году издательство «АСТ» выпустило книгу З. Гердта «Рыцарь совести».
Друзья
У меня их трое верных,
Трое храбрых, беспримерных,
Трое! Кто из них верней?
Кто вернее в дружбе, в чести,
Кто стоит на первом месте:
Русский, грек или еврей?
Про кого сказать: «Во — первых»?
У того покрепче нервы,
У другого сердце шире,
Третий мудростью возьмет.
Я скажу: «Во — первых — трое»,
— Это будет верный ход!
Грек — это Максим Селескириди (Греков), воевавший в тылу врага, русский — Женя Долгополов, любимец студии, человек действительно с широким, добрым сердцем, — увы, с войны так и не вернувшийся... Что касается третьего, то слова о его мудрости, конечно, лишь дружеское преувеличение и прежде всего свидетельство верности дружбе самого автора, Зиновия Гердта.
Он очень гордился тем, что мог назвать своими друзьями Александра Володина, Виктора Некрасова, Булата Окуджаву, Давида Самойлова, Петра Тодоровского и многих других известных людей. В них есть что — то общее. Прежде всего они солдаты Великой Отечественной. И, кроме того, сказавшие о своем времени главное и незабываемое.
Вот некоторые воспоминания людей из близкого окружения З. Гердта. Людей, вернее, части тех людей, которых любил Гердт, и тех, с которыми если не дружил, то хорошо к ним относился и высоко их ставил.
Исай Кузнецов — «Зяма»
У нас еще не отняты права.
Мы говорим веселые слова.
И только в звонкой доблести острот
Пред нами жизнь как подвиг предстает.
Мирон Левин
"Я всматриваюсь в лицо восьмидесятилетнего человека, читающего Пастернака. Да, постарел... Постарел, но не изменился. Узнаю его смех, жесты, интонацию и эти слова: «Вот так, ребята...
...Когда репетиции в Арбузовской студии кончаются поздно и трамваи, автобусы уже не ходят, добираться домой — а мы оба живем на окраине — можно только пешком, такси ни ему, ни мне не по карману. И мы гуляем по городу.
Медленно светлеющее небо... рассвет, в котором теряют яркость всё еще горящие фонари... редкие, подгулявшие прохожие... обочины тротуара в белых разводах тополиного пуха... Тополиный пух — середина июня...
Кругом семенящейся ватой,
Подхваченной ветром с аллей,
Гуляет, как призрак разврата,
Пушистый ватин тополей...
Бросить спичку — и легкий язычок пламени быстро, как по бикфордову шнуру, заскользит вдоль тротуара...
Мы бродим по городу и читаем стихи. То он читает, я слушаю, шепча за ним знакомые строки, то читаю я, то оба вместе, в два голоса — Маяковского, Багрицкого, Блока, Пушкина и, конечно, — Пастернака, открытого нами недавно и сразу ставшего любимым...
...Война... Война, оборвавшая привычную жизнь, а с ней и нашу юность.
Я иду с Зямой по Страстному бульвару в сторону Пушкинской площади... Откуда взялся Зяма? Кажется, я позвонил ему, и мы встретились у одной нашей общей знакомой, жившей на Арбате. По — видимому, долго у нее не засиделись. Возле Литературного института навстречу нам стремительно, или вернее целеустремленно, шагают Борис Слуцкий, Павел Коган и Миша Кульчицкий. Они направляются в райвоенкомат — проситься на фронт.
Всего четыре месяца прошло со дня премьеры «Города на заре». В студии готовились к репетициям «Рюи Блаза» и нашей «Дуэли». Но мы с Зямой не сомневались — в такие дни надо не репетировать, а воевать. И тоже отправились в военкомат. Мы были освобождены от действительной службы, и у обоих в военных билетах стояло: «Годен. Не обучен».
Ничего, обучат!
От моего дома в Останкине до сада имени Калинина пять минут ходьбы. Оттуда до наших окон еще недавно доносились звуки духового оркестра. Там смотрели кино, танцевали, просто гуляли. Сейчас из черных репродукторов над входом в сад до нас, повторенные эхом, доносятся только предупреждения: «Граждане, воздушная тревога! Граждане, воздушная тревога!» Во дворе нашего дома вырыта щель на случай бомбежки...
Второй месяц войны...
Почему Зяма, живший у Тимирязевки, призывался здесь, у нас в Останкине, в клубе имени Калинина, не знаю. Но мы сидим на садовой скамейке возле продолговатого деревянного здания кинотеатра, где заседает призывная комиссия, и ждем, когда выкрикнут его фамилию.
Для того чтобы понять, что такое война, есть только один способ — пройти через нее. И хотя Москву уже бомбили, мы еще плохо представляем, что нас ждет. Совсем недавно, застав нас с Зямой за обычным соревнованием в остроумии, Александр Константинович Гладков спросил мрачно: «И в гестапо вы также будете острить?» Не слишком удачная шутка. Однако запомнилась. Мы еще многого не понимали. А потому, сидя на скамейке в саду имени Калинина, перед расставанием на долгие военные годы, не думая, не веря, что можем никогда больше не увидеться, мы, как обычно, шутили и смеялись.
Чистая случайность, что место его призыва оказалось рядом с моим домом. И все-таки мне приятно думать, что я был с ним, когда он уходил в армию, уходил воевать...
Нам было по 14 лет, когда мы познакомились.
Мы оба учились в ФЗУ Электрокомбината — я на слесаря-инструментальщика, он на слесаря-лекальщика, специальности более тонкой. Впрочем, ни он, ни я вовсе не мечтали отдать этим профессиям всю свою жизнь. ФЗУ — это два года рабочего стажа, необходимые в те времена для поступления в какой бы то ни было институт. Однако все сложилось иначе: ни он, ни я в институт так и не поступили.
Пятнадцатого ноября 1932 года — смешно, но я почему-то помню эту дату — мы оба пришли в просторное помещение на верхнем этаже одного из зданий Электрокомбината поступать в заводской ТРАМ — Театр рабочей молодежи, руководителем которого был бывший актер Василий Юльевич Никуличев. Трамовцы звали его по-домашнему дядей Васей. Со временем Зяма придумает к его имени рифму: «Дядя Вася, иди одевайся».
Василию Юльевичу, человеку, не лишенному амбиций, название «драмкружок» не нравилось. А потому и ТРАМ. Впрочем, электрокомбинатовский ТРАМ и не был обычным драмкружком. Кроме репетиций пьесы Валентина Катаева «Ножи», там шли ежевечерние занятия: техника речи, биомеханика с Зосимой Злобиным, учеником Мейерхольда, танец с Верой Ильиничной Мосоловой, известной в свое время балериной, история театра.
Нас приняли.
В тот день, день нашего знакомства, и началась наша с ним дружба. С год назад я со своей семьей переехал из Ленинграда в Москву. За этот год у меня не появилось ни одного приятеля, не скажу — друга. Зяма был первым и долгое время — единственным.
У дружбы, как у всякого чувства, как и у любви, есть свои сроки. Но в отличие от любви они определяются не самим чувством, а чем — то иным. Наша дружба не то чтобы оборвалась, но сделалась больше памятью о себе, чем самой дружбой, когда наши пути привели нас в разное окружение: его — в театр Образцова, на эстраду, меня — в драматургию. Было еще и кино, но как-то на разных параллелях. Лишь однажды пути наши чуть не пересеклись, когда Володя Бычков пытался пригласить его сниматься в нашей картине «Мой папа — капитан». Почему-то этого не произошло. Не состоялось. Но это уже не в ключе дружбы — просто пересечение.
Первое время после войны мы встречались очень часто. Пытались втроем, вместе с Мишей Львовским, написать пьесу о человеке из прошлого, попавшем в наши дни. Тогда это была еще свежая идея. Помнится, сочиняли, на этот раз с Галей Шерговой, лирическую песню, в которой был припев: «Липа цветет, липа цветет...» Песню не дописали, поняли всю двусмысленность этого лирического припева. Пьеса же так и не написалась — охладели к самому замыслу.
Потом стали встречаться все реже и реже, хотя до самых последних лет его жизни он бывал у меня, мы виделись с ним у Миши Львовского, я заходил к нему, встречались в Доме кино, в других местах. Я по — прежнему любил его, да и он, смею думать, — меня. Но у него была своя жизнь, у меня — своя.
А тогда, до войны, мы жили одной жизнью. Учась в ФЗУ, хотя и в разных группах, но в одной смене, мы возвращались с ним домой на 39 — м трамвае. Жил он далеко, в Астрадамском проезде, но частенько ночевал у своих родственников на Грохольском. Тридцать девятый шел в Останкино, полдороги было нам по пути. Полдороги — по пути... Так оно и вышло, в масштабе нашей жизни.
Итак — ТРАМ. Сперва — при Электрокомбинате, потом — при ЦК профсоюза рабочих электростанций. Никуличев был человек весьма деятельный и добился профессионализации нашего коллектива. Мы перебрались на Раушскую набережную, в клуб Мосэнерго. Сюда впервые пришел Валентин Николаевич Плучек. С его приходом наш коллектив стал меняться. Плучек принес с собой то, чего не хватало Никуличеву, — подлинную культуру театра. И, как обычно бывает в театре, коллектив раскололся по принципу приверженности тому или другому руководителю. Мы с Зямой предпочли Плучека.
Зяма часто вспоминал своего школьного учителя литературы, привившего ему любовь к поэзии. Отчасти и эта любовь к стихам сближала нас: Пушкин, Лермонтов, Блок, Маяковский, Багрицкий... Человеком, открывшим нам другие имена — Пастернака, Цветаевой, Ахматовой, Мандельштама, Ходасевича, — был Валентин Николаевич.
Началось еще в ТРАМе, продолжалось и в студии. Он читал их сам, приглашал известных чтецов, побуждал нас ходить на концерты Яхонтова. В физкультурном зале школы, напротив консерватории, мы слушали нигде не напечатанные стихи Мандельштама, Цветаевой, Ходасевича. Помню тогдашний «самиздат» — потрепанные рукописи цветаевского «Казановы», стихов Ходасевича и Мандельштама.
Не случайно возникла дружба студии с молодыми поэтами: Борисом Слуцким, Давидом Самойловым, Женей Аграновичем, Николаем Майоровым, Борисом Смоленским, приведенными к нам Мишей Львовским, который жил с Зямой в одном доме...
...И вот еще одна дата — 19 мая 1938 года.
День создания так называемой Арбузовской студии.
В свое время открытие студии и премьера «Города...» были событием весьма приметным. И имя Зямы Гердта наряду с именами других исполнителей — Тони Тормазовой, Милы Нимвицкой, Ани Богачевой — с уважением произносилось на студенческих обсуждениях в ИФЛИ и МГУ. Его Веня вызывал у студентов споры, а у студенток — восторг и любовь.
Тяжелое ранение, двухлетнее пребывание в госпиталях, несгибающаяся нога, казалось, ставили крест на его актерском будущем.
«Я, как видишь, опять в госпитале, — пишет он мне на фронт в начале сорок пятого года. — Претерпел, брат, десятую операцию. Однако не дамся голым в руки. Фигурально, конечно, а буквально — постоянно. Приходится, гот дамм! В этот присест хочу окончательно долечиться. Надоело все до черта!»
«А я? — пишет он в другом письме. — Изволь: в лучшем случае — актер на хромые роли. Но я зол, зубаст и черств. Думаю, что эти мои новые качества пригодятся. Жду сухих тротуаров, а то на костылях невозможно. Как только повеснеет, уйду из больницы и буду драться».
«Зол и черств» — это, конечно, преувеличение, своего рода самоподбадривание. Злым и черствым он никогда не был и не стал.
Время имеет свои адреса...
Была школа напротив консерватории, где мы репетировали свой «Город на заре» и показывали первые два акта тем, от кого зависело наше будущее, и Зяма, заведуя «осветительным цехом», мастерил из консервных банок осветительные приборы...
Репетиции, репетиции, работа над этюдами... Морозы сорокового года... В школе холодно, кто-то из ребят, уходя на каникулы, выбил стекла в окнах.
Я часто вспоминаю Зямино остроумие, его легкость, постоянную готовность к шутке и розыгрышу. Но это лишь одна сторона тогдашнего Зямы. Когда начиналась репетиция, в нем появлялась и собранность, и сосредоточенность. Работал он с полной отдачей. Да и наши отношения имели более серьезные основы, чем присущая нам обоим склонность к иронии. Мы создавали театр, и это было смыслом нашей жизни. Главное — студия. И когда наше понимание того, что для нее хорошо, а что плохо, не совпадало, мы порой доходили до ссоры.
Наша студийная нетерпимость и требовательность подчас приводила к тому, что мы периодически кого-нибудь исключали из студии. Правда, ненадолго. Так было и с Сашей Галичем, и со мной, и с Зямой. Исключали его, если мне не изменяет память, после того, как мы перебрались из школы в клуб Наркомфина. Там была бильярдная, куда часто наведывались в свободное от репетиций время и Саша, и Зяма. Вот за игру на бильярде в то время, когда шли репетиции, его и исключили. Это, как, впрочем, и курение, считалось нарушением студийной этики. Смешно, но получалось так, что я, будучи членом совета студии, исключал Зяму, а через какое-то время он — меня. Но проходило немного времени, и всё это забывалось, и мы сами над этим посмеивались.
Мы были молоды, нетерпимы, но самое главное — любили друг друга.
Была комната Севы, удобная тем, что находилась в пяти минутах ходьбы от школы, где мы репетировали, комната с оставшимися от его отца, Эдуарда Багрицкого, аквариумами, со старой Севиной нянькой, ходившей за ним. Здесь мы — Сева, Миша Львовский, Саша Галич, Зяма и я — сочиняли песенки и сценки для капустников, слушали молодых поэтов или просто, что называется, трепались. Иногда, впрочем, и выпивали, хотя называть это выпивкой, учитывая сегодняшние масштабы этого занятия, конечно, смешно.
Была и комната Милы Нимвицкой на Покровском бульваре, где мы выпускали стенгазету. Идея выпускать стенгазету принадлежала Плучеку, периодически пытавшемуся придать студии вид нормального советского коллектива — попытки, обреченные на полный провал. Мы все-таки не были, да и не могли быть советским коллективом. Встретили мы предложение Плучека без энтузиазма — в самом слове «cтенгазета» было что-то казенное, вынужденное, скучное. И мы под руководством Зямы, вернее, под напором его неиссякаемого остроумия, преобразили это понятие. Стенгазеты меняли названия: «Осенний лист», «Весенние маневры», а одна из последних вообще не могла называться стенной газетой — она была вылепленной Милой Нимвицкой из папье — маше полуметровой вазой.
Наша неистощимость в юморе привела однажды Валентина Николаевича едва ли не в ярость. В дни, когда нас выгоняли из здания школы и мы могли оказаться без помещения, вышла стенгазета под названием «Ситуация», в которой вопреки действительно сложной ситуации мы хохмили, отнюдь не соблюдая меры. Мрачно глядя на эту «Ситуацию», Валентин Николаевич произнес более чем странную фразу: «В армии юмор не нужен». Эту фразу Зяма тут же взял на вооружение, применяя ее в самых неожиданных обстоятельствах....
...Я лежу больной в своей комнате, в Останкине. Зяма сидит рядом, рассказывает о том, что нового в студии. Приходит женщина — врач и заставляет меня смерить температуру при ней. Мы с Зямой шутим, острим, я — с градусником под мышкой. Зяма рассказывает какой-то анекдот, врач смеется. Смеясь, смотрит на градусник и переводит на меня удивленный взгляд. «Вы знаете, что у вас 39 и 6?» — спрашивает она. Зяма пожимает плечами: «39 и 6? Подумаешь! Для него это не температура». Врач с трудом сдерживает улыбку.
...На последние деньги пьем в только что открывшемся коктейль-холле достаточно дорогой для нас напиток вместе с симпатичной девушкой, очередным Зяминым увлечением. Зяма шепотом спрашивает: «У тебя что — нибудь осталось?» Я пытаюсь незаметно нащупать в кармане какую-то мелкую купюру, отдаю ему. Выходим на улицу. Зяма останавливает такси. «Мы вас отвезем», — говорит он девушке. «Зачем? — удивляется она. — Я живу совсем близко». Но все же, довольно посмеиваясь, садится в такси. Через два-три квартала выходим и провожаем ее до подъезда.
— Вот так, ребята! — удовлетворенно говорит Зяма.
Трамваи уже не ходят. Мы бродим по засыпающему городу.
...Мой день рождения. Сколько мне? Восемнадцать? Двадцать один? Не помню. Мама хлопочет у стола. Зяма поздравляет ее и, одобрительно оглядев заставленный закусками стол, потирает руки и важно спрашивает: «А сладкий стол будет?» — «Будет, будет!» — смеется мама, она давно знает Зяму и относится к нему с нежностью. По сей день живет в нашем доме этот вопрос: «А сладкий стол будет?»
Мелочи, но почему-то запомнились...
Тогда я еще не понимал, что его веселость, остроумие, озорство естественно и неразрывно сочетаются с глубоко скрытой — может быть, даже для него самого — лирической основой.
Не случайно в его заявке на роль в будущем «Городе на заре» отчетливо проявилась та лирическая тема, которая впоследствии так покоряла зрителя в его «Фокуснике». Даже в остром, беспощадном решении образа Паниковского проступает эта горькая, щемящая, лирическая нота.
При всей его веселости, озорстве, любви к остротам в нем был тот высокий серьез, без которого нет, не может быть подлинного таланта.
После войны Зяма пришел в театр Образцова — спрятал свою больную ногу за ширмой. Но прошло немного времени, и его имя, имя человека за ширмой, стало произноситься с восхищением.
Как — то, уже после своей демобилизации, я провожал его на спектакль. Мы шли по Тверской, и он с увлечением рассказывал о работе в новом спектакле. Он готовил роль конферансье в «Обыкновенном концерте», читал мне тексты, сочиненные им для конферансье — куклы, ставшей столь знаменитой, что на восьмидесятилетии Зямы она оказалась едва ли не самым ярким его участником.
«Обыкновенный концерт» стал событием в театральной жизни Москвы, и не будет преувеличением сказать, что благодаря именно его великолепной игре. В ней сказался и опыт студийных импровизаций, и его остроумие, а главное — врожденный артистизм. Я восхищался, любуясь его филигранной работой с куклой, радовался за него — это наш Зяма!
Затем новая блестящая работа — Люциус в штоковской «Чертовой мельнице». И вот уже для зрителей театр Образцова становится театром Образцова и Гердта, что неизбежно должно было, рано или поздно, привести к его уходу — руководители театров ревнивы.
Зямин голос, его своеобразие — это, конечно, дар небес. Но голос — всего лишь голос. Для того чтобы он стал тем, чем стал голос Гердта, за ним должна стоять личность. Зяма был личностью привлекательной и неповторимой.
И когда этот голос прозвучал в фильме «Фанфан — Тюльпан», стало ясно, что этот голос за кадром — голос выдающегося артиста. Он дублирует в «Полицейских и ворах» Тото, и Тото уже немыслим для нас без голоса Гердта. Это не просто дубляж.
Голос Гердта завоевал зрителя. И стало совершенно неизбежным появление на экране самого артиста.
Появился. Стал одним из самых любимых актеров. И никому не приходило в голову замечать его хромоту.
Зиновий Гердт — за ширмой, за экраном и на экране кино, на эстраде и на экране телевизора — отличался одним редким и неизменным свойством: он был предельно естествен и в гриме, и без него, в театральном костюме и в своей куртке за столом в «Чай — клубе», он вызывал полное доверие к себе, к тому, что говорил, как слушал других, как смеялся.
Миша Львовский рассказывал, как однажды, стоя за кулисами, разговаривал с ним. И когда Зяма вышел на эстраду, в нем не произошло никаких изменений, он и на сцене был таким же, как только что за кулисами. Стоявший рядом с Мишей известный артист, покачав головой, признался, что на такое он не способен.
Зяма сыграл в кино множество эпизодических ролей, самых разнообразных, и в каждой был естествен, органичен и — неподражаем. Достаточно вспомнить его еврея с фамилией Сталин в фильме «Солдат Чонкин» или дедушку в картине Быкова «Автомобиль, скрипка и собака Клякса».
И вот он появился на экране телевизора. И стало ясно, уже не только знавшим его лично, что он обладает редким, удивительным даром — даром общения.
Всякий талант — загадка. И сколько бы мы ни старались ее разгадать, загадка остается. Это — тайна.
Но тогда и в ТРАМе, и в студии, при том что все мы Зяму любили, в том числе и наши Николаевичи — Арбузов и Плучек, воспринимали мы его все же несколько поверхностно. Когда его лирическая, глубинная натура чуть приоткрывалась, это вызывало поток шуток. Думаю, что это его задевало, и не отсюда ли его сдержанность в отношении к своим учителям, особенно к Плучеку. Недавно Мила Нимвицкая, уже после Зяминой смерти, сказала: «А ведь мы и не предполагали, что он вырастет в такую крупную личность... Зяма, Зямочка...»
Да, крупная личность.
С годами Вани, Ванюши, Ванечки становятся Иванами, Иванами Петровичами. Зяма оставался Зямой. Нет, конечно, к нему обращались по отчеству, называли Зиновием Ефимовичем люди официальные и малознакомые. Для тех, кто его знал, он был как был, так и остался Зямой. Это не было просто привычкой, это было проявлением особой, почти интимной формой его восприятия. Зрители знали его как Зиновия Гердта, но и они частенько с любовью обращались к нему по имени.
Он этим гордился. Однажды сказал: «Самое большое из всего, чего я добился, это то, что зрители называют меня Зямой».
За этим не просто популярность, не просто симпатия. Он действительно оставался таким, каким был в юности, — редкий случай самосохранения личности в тех условиях, в каких проходила наша жизнь. Да, старел, лицо покрывалось морщинами, седел. Делался глубже, значительней. Но всякий раз, встречая его в домашней обстановке, в гостях, в Доме кино, глядя на него по телевизору, я узнавал его таким, каким знал в молодости. Он не менялся в самом главном — в естественности поведения. Ему была чужда любая поза. Он никогда не предавал самого себя. Никто никогда не видел его подписи под сомнительными, угодными начальству письмами. Не менялось с годами и его чувство юмора, а юмор его был легким и заразительным. И таким оставался. А как часто у многих и многих остроумие превращается в злословие, а юмор — в пустое зубоскальство!
Да, как ни странно, в остроумии есть своя доблесть! И если она есть, жизнь предстает как подвиг.
У Зямы была такая доблесть. И не только в остроумии...
«Но где снега былых времен?» — спрашивал когда — то средневековый французский поэт Франсуа Вийон.
В нашей, и только в нашей, памяти.
В памяти наших детей и внуков останутся снега других времен. Всё проходит...
Куда делись патефоны, без которых представить себе довоенные времена просто немыслимо? Граммофоны наших отцов и дедов сохранились только в музеях да в реквизиторских киностудий и театров. Ушли, уходят радиолы, проигрыватели.
Недалек час, когда устареют и лазерные диски, уже пришло цифровое телевидение, Интернет и еще Бог знает какие чудеса... Истлеют, сотрутся телевизионные записи и негативы кинолент. Кое-что, быть может, попытаются перевести на новые, неведомые нам способы воспроизведения, и наши правнуки увидят снега былых — наших — времен.
Что — то их удивит, что-то насмешит, а что-то, и очень многое, они просто не поймут.
Да что говорить?! Даже совсем недавнее, прожитое нами в молодости, нам же самим уже непонятно и загадочно, как времена царя Хаммурапи. Мы сами удивляемся: это с нами было? И мы этому верили?
Снега былых времен...
Когда я думаю о Зяме, то спрашиваю себя: будет ли понятно нашим внукам и правнукам, что значило для нас это имя — Зиновий Гердт и чем он был для многих, многих миллионов телезрителей, регулярно смотревших «Чай — клуб»? Не знаю. Многое окажется для них непонятным, наивным, старомодным.
Но то, что является основой его удивительного таланта — естественность, доброжелательность, умение слушать своего собеседника, редкое, беспримерное умение, его улыбка, его смех, — окажется, я в этом убежден, понятным и близким для тех, кто способен к восприятию добра.
А таких во все времена хоть и не так много, но все же не так уж и мало.
1998
Михаил Швейцер — «Таких людей нет, а скоро и совсем уж не будет...»
«С Зямой меня познакомила моя жена Софья Милькина, у которой были с ним братские отношения. Они оба были студийцами у Арбузова, она его и привела на «Золотого теленка».
Как только Зяма вышел на съемочную площадку, сел, вздохнул, начал кряхтеть, мне стало ясно, что это не просто актер, который подходит на роль Паниковского, а нечто взятое прямо из жизни. Он был немедленно утвержден на роль, и мы мгновенно подружились. Ходили в гости друг к другу, встречались на общих торжествах... Наша дружба питалась общими интересами к искусству, литературе и поэзии. У нас всегда существовали предметы, вокруг которых возникали беседы, суждения, споры, что и делало нашу дружбу насыщенной. В любое время мы могли прийти друг к другу за сочувствием, материальной и душевной помощью...
Зямочка был очень отзывчивым человеком. Он любил людей и сильно переживал за них, всегда помогал, чем мог. Мог пойти похлопотать за кого-то, дать денег, поговорить, утешить, успокоить... Думаю, что для него самого многолетним и единственным прибежищем была его жена Таня Правдина. Жизнь ведь состоит из мелочей и каждому из нас каждый день, многие месяцы и годы прибавляет проблем и сложностей, иногда житейских, иногда духовных... А Таня — человек очень сильный, доброжелательный и очень здравомыслящий. Они дружили с Соней.
Думаю, что звание «артист» несколько сужало бы человеческие и художественные возможности Зиновия Гердта. Чем бы он ни занимался, он во всем был одарен. Та степень жизненной правды и достоверности, которая излучалась им в ролях, будь то в кино или в театре, была настолько на грани документальности, что действительно могло создаться впечатление, будто Гердт — не актер и что пользовался он вовсе не средствами общепринятого театрального искусства и мастерства. Чудо Гердта и заключалось в том, что в его работах совершенно не было видно так называемого «искусства». Была просто яркая жизнь. При том, что сам Гердт был доверху полон искусством. Я не знаю другого такого человека, который так хорошо знал, любил и понимал бы поэзию. Он дружил с поэтами, прекрасно знал литературу и вообще не мог без нее. Брался только за любимые литературные вещи и делал их скрупулезно, входя в полноценные соавторы. Он обладал настолько удивительным дарованием, что даже такой условный персонаж, как конферансье «Необыкновенного концерта», стал для всех совершенно живым человеком. Абсолютно все его персонажи становились частью исторической эпохи, в которую было помещено то или иное литературное произведение.
Долгое время Гердта знали как человека, озвучивающего кинофильмы, и я считаю, что к этому нужно и должно относиться серьезно. Ведь если рассудить, то именно через Гердта мы познакомились со многими замечательными киноперсонажами, которых, быть может, без его участия и посредничества мы бы и не запомнили. «Король Лир», «Полицейские и воры», «Фанфан — Тюльпан» и даже наши с ним картины, например «Бегство мистера Мак — Кинли»... Озвучивание — тоже сложная и ответственная работа, и здесь Гердт был тоже Мастером.
Когда актер начинает сниматься в кино, то происходит попадание или проходной вариант. Попадание — это когда актера жизнь навела на Вещь и он ее сыграл как Свою. И сыгранная им роль становится некой объективной реальностью, которая начинает существовать отдельно от исполнителя. Нравится успех актеру или не нравится — неважно, нужно только думать: почему? Почему?..
В случае с Паниковским, которого Зяма исполнил легко и гениально, вся страна его запомнила именно по этой роли потому, что он вывел этот персонаж, как мы пытались вывести всю картину, из уровня анекдотичности на уровень узнаваемой реальности. Паниковский получился в нашей картине таким крупным образом потому, что взят он был не из одесского анекдота, а из российской жизни. Вот почему люди, может быть даже не отдавая себе отчета, так хорошо принимают этот образ и по сей день.
Никакой одесский анекдот не просуществовал бы так долго, если бы за всем этим не проглянула некая судьба своего времени и своей родины.
Не знаю, правда ли то, что Зяма не был доволен тем, что страна его запомнила прежде всего Паниковским, но в любом случае бесполезно сетовать или не сетовать, быть довольным или не быть довольным тем, что твоя популярность складывается из материала менее серьезного, чем тебе хотелось бы, что ты прославился не в Шекспире и не в Достоевском...
Как там ни говори и ни рассуждай, а всё решает уровень той литературы, которую берет себе на исполнение артист. А когда происходит стык двух крупных художников — драматурга и артиста, то высекаются искры и рождается талантливое произведение, которое начинает жить в людях как самостоятельный объект памяти.
Когда у Гердта начались нелады в Образцовском театре, он был в несколько выбитом состоянии. Но тем не менее нашел в себе силы и принял решение — покончил с этим делом. У Образцова больше не имел возможности проявлять себя так, как хотел, и уже перерос рамки этого вида искусства. На мой взгляд, условность кукольного театра, его формы и границы давно уже теснили Гердта, поскольку он был человеком огромных возможностей, огромного полета мысли и фантазии. Он глубоко чувствовал реальную жизнь и обладал огромной силы природным юмором. Гердт не был остряком, он просто был весь пропитан юмором жизни, замечал его и не упускал. А возможность взгляда на жизнь и ее проявления сквозь юмор очень сильно помогает человеку жить и преодолевать любые сложности. Я бы сформулировал гердтовский юмор как юмор со знаком плюс. Если он говорил о каком-то предмете или, например, об известном человеке с юмором, то это никоим образом не роняло ни предмет, ни человека. Напротив, поднимало, подсвечивало и подкрашивало каким-то особым светом.
Судьба отпустила Гердту не только мужество уйти на войну, воевать, вернуться фактически хромым на всю оставшуюся жизнь и потом не убояться всех преград и служить искусству. Она отпустила ему еще и огромные душевные силы, что в искусстве представляет собою, на мой взгляд, может быть, единственную для самого искусства пищу, потребность. Гердт был человеком огромной душевной широты и мудрости, и, я уверен, этим он и держался.
Кинорежиссеры очень зависимы от стечения обстоятельств, в смысле работы. Когда мы работали в Ленинграде, у меня по бедности не было пальто. Ходил в чем попало... И вот Зямка подарил мне шубу. Такую роскошную, бежево-белую, из искусственного меха. Она была не просто необычной, а жутко пижонской!.. Зяме она была велика, а мне пришлась в самую пору. Но эту шубу ожидала жуткая участь. Примерно через год я поехал в ней в Магнитогорск собирать материал для документального фильма о металлургах. И пока я ходил в этой шубе по литейному и доменному цехам, она из бежевой превратилась в черную. Но не в благородно-черную, а в беспризорно-страшное одеяние. Ни одна химчистка ее, разумеется, не взяла. Таким образом, Зяма, как Паратов, как щедрый русский купец, бросил с барского плеча шубу, а я, как бестолково — нелепый Карандышев, угробил ее почем зря...
Иногда Зяма впадал в большой и настоящий гнев. По поводу чьего — то подлого поступка из круга знакомых. Вот тут он был беспощаден и неумолим и разрывал отношения немедленно.
Но иногда это возникало по недоразумению. Например, по поводу поэзии такие недоразумения могли подняться на очень высокий градус выяснения отношений. Я помню, как мы сидели у нас в большой комнате, пировали... Болтали, шутили, смеялись, читали стихи... Я думаю: все что-то читают, и я что — нибудь прочту... Прочел и сказал: «Александр Блок». Что тут сделалось с Зямой!.. Сначала он затрепетал, как будто его родного дедушку или бабушку обозвали матерным словом, а потом разразился криком: «Как Блок!?! Это Пастернак!..» А я — то слегка выпимши... Начал на свою дурную голову с ним спорить: «Нет, это Блок!..» И тут же почувствовал, что не прав, а Зяма уже завелся всерьез: «Ноги моей больше не будет в этом доме!.. Пусть здесь путают Блока с Пастернаком!..» Конечно, он был прав. Через полторы минуты, за которые я успел залезть на книжную полку и проверить свою ошибку, я уже проклинал себя: «Осел! Кретин!.. Как же это я так?!.»
Зяма меня великодушно простил.
У меня сохранилось очень много стихов, переписанных Зямой и подаренных нам с Соней.
Он был уже очень болен, когда проводился юбилей, и мы с женой не пошли туда... Нам не хотелось видеть нашего друга в настолько дурном самочувствии. И вот умер Зямка... Умерла его подруга Соня... Танька осталась одна. Я остался один. И редко между нами теперь происходят разговоры. У Зямки осталась большая семья, а у меня никого. Я один. Умерли все, кого я любил. Через год после Зямы умер мой самый близкий друг и сорежиссер Владимир Венгеров, который, кстати, тоже был очень дружен с Зямой.
Вообще рядом с Гердтом действительно все ощущали, что существует нечто недозволенное, некрасивое, нелепое, чего не должно возникать в его обществе. Люди, впервые попадавшие в дом к Гердтам, четко ощущали, что может не понравиться хозяевам. Причем это никогда не было таким... чопорным диктатом поведения, Боже сохрани. Всё было как полагается. Гердты очень любили гостей и хорошую компанию. Просто Зяма был очень чувствителен к несправедливости. Когда обижали друзей или хороших знакомых, когда предавали или даже когда в общественной жизни случалось какое — то хамство, он всегда «вставал на дыбы». И реагировал он так, а не иначе всего лишь потому, что был воспитанным и в высшей степени порядочным человеком. Это сейчас мы уже не понимаем, что делает наше государство, чего нам еще ожидать, какой оплеухи... Предательство стало настолько обиходным и обычным, что люди просто — напросто перестали его замечать и узнавать, и понимать его как необычайно опасную для людей сущность. К сожалению, наша жизнь все сильнее пропитывается идеей предательства. Но еще более мне жаль, что почти не осталось людей, у которых еще хватает сил оставаться честными и порядочными. Гердту для этого не требовалось никаких сил. Он просто был таким, вот и всё."
Булат Окуджава — «Божественная суббота, или Стихи о том, каково нам было, когда нам не было, куда торопиться».
Зиновию Гердту
Божественной субботы
хлебнули мы глоток,
от празднеств и работы
закрылись на замок.
Ни суетная дама,
ни улиц мельтешня
нас не коснутся, Зяма,
до середины дня.
Как сладко мы курили!
Как будто в первый раз
на этом свете жили,
и он сиял для нас.
Еще придут заботы,
но главное в другом:
божественной субботы
нам терпкий вкус знаком!
Уже готовит старость
свой непременный суд.
А много ль нам досталось
за жизнь таким минут?
На шумном карнавале
торжественных невзгод
мы что — то не встречали
божественных суббот.
Ликуй, мой друг сердечный,
сдаваться не спеши,
пока течет он, грешный,
неспешный пир души.
Дыши, мой друг, свободой...
Кто знает, сколько раз
еще такой субботой
наш век одарит нас.
Ленинград,29 апреля 1974 года
Юлий Ким «Есть этот бархат...»
Зиновию Гердту (Сыгравшему Мефистофеля)
Вам дьявола играть не надо.
А почему?
А потому.
Вы человек такого склада,
Что не сыграть вам сатану.
В какой бы форме небывалой
И как бы ни велась игра,
Вас выдаст голос ваш лукавый,
Всегда желающий добра.
У вас такое порученье
От наших сереньких небес:
Свечи поддерживать свеченье
Меж Днепрогэсов и АЭС,
Чтоб я на свете жил и думал:
А все ж во мгле текущих лет
Есть этот бархат,
Этот юмор,
И грусть, и негасимый свет!
А не напрасно,
Не напрасно
Я записал Ваш адресок!
Ударил час, и грянул срок:
Вновь к Вам пишу.
И так же страстно.
Как в предыдущие разы,
Желаю всяческой тревоги,
Грозы, заразы и слезы,
Бузы,
Насильственной лозы,
Гюрзы, и бешеной козы,
И несчастливой полосы,
И слишком жирной колбасы
Избегнуть на своей дороге!
З. Е. Гердту на день рожденья
Изо всех наилучший Зиновий
(Да простит мне товарищ Паперный)!
Среди множества Ваших любовей
Я не самый, наверное, первый.
Но зато, даже если я мальчик
По сравненью с Давидом — Булатом,
Я — первеющий Ваш воспевальщик!
Остальные хотят — да куда там...
Ну, напишут они фамильярность
Про «Божественную субботу»,
Под фальшивую высокопарность
Подпуская еврейскую ноту.
Ну, срифмуют, там, «замок» и «Зямок»,
Открывая ворота для прочих
«Обезьянок», «Козявок» и «Самок»
И других параллелей порочных.
И ведь всё это как бы в обнимку,
Под закусочку и четвертинку,
Опустив, невзирая на совесть,
Вашу значимость,
вес
и весомость!
Ведь нема никого, кроме Кима,
Кто вставлял бы во все сочиненья
Ваше радио -, теле — и кино -
И театро -, и просто: значенье!
Кто бы ставил бы Вас неустанно
Рядом с Байроном и Тамерланом,
А не с Дьяволом и Паниковским!
Им же сравнивать Вас всё равно с кем.
Им же к Вам бы заехать да выпить,
Да в обнимку еще половинку,
Да на съемку согласие выбить
На рекламку про рыбку — дельфинку.
Нет!
Когда я лобзаюся с Вами,
Я не с Вами лобзаюся, Гердт!
Я к Великой касаюся Славе
В виде Ваших обыденных черт!
21 сентября 1995
Григорий Горин
Хорошо пить с Гердтом чай!
Хоть вприкуску, хоть вприглядку.
Впрочем, водку невзначай
С Гердтом тоже выпить сладко.
Пиво, бренди или брага -
С Гердтом всё идет во благо,
Потому что Зяма Гердт
Дарит мысли на десерт.
Ты приходишь недоумком,
Но умнеешь с каждой рюмкой,
И вопросы задаешь,
И, быть может, запоешь!
А потом я спел ему такой романс:
Ах, ничего, ничего,
Что сейчас повсеместно
Близких друзей сокращается круг.
Не оставляйте стараний, Маэстро,
Не выпускайте стакана из рук!..
Борис Чичибабин
По голосу узнанный в Лире,
Из всех человеческих черт
Собрал в себе лучшие в мире
Зиновий Ефимович Гердт.
И это ни капли не странно,
Поскольку, не в масть временам,
Он каждой улыбкой с экрана
Добро проповедует нам.
Когда ж он выходит, хромая,
На сцену, как на эуафот,
Вся паства, от чуда хмельная,
Его вдохновеньем живёт.
И это ни капли не странно,
А славы чем вязче венок,
Тем жёстче дороженька сталанна,
Тем больше ходок одинок.
Я в муке сочувствия внемлю,
Как плачет его правота,
Кем смолоду в русскую землю
Еврейская кровь пролита.
И это ни капли не странно,
Что он — той войны инвалид,
И Гердта старинная рана
От скверного ветра болит.
Но, зло превращая в потеху,
А свет раздувая в костёр,
Он — выжданный брат мой по цеху
И вот уж никак не актёр.
И это ни капли не странно,
Что, логику чудом круша,
Без спросу у крови и клана
К душе прикипает душа.
Хоть на поэтической бирже
Моя популярность тиха,
За что — то меня полюбил же
Заветный читатель стиха.
В присутствии Тани и Лили,
В предверьи бастующих шахт,
Мы с ним нашу дружбу обмыли
И выпили на брудершафт.
Не создан для тёплых зимовий
Воробышек — интеллигент,
А дома ничто нам не внове,
Зиновий Ефимович Гердт.
Последние годы жизни
Зиновий Ефимович Гердт прожил 80 лет, в конце своей жизни он был тяжело болен. 21 октября 1996 года он последний раз снялся в программе «Чай — клуб», меньше чем через месяц 18 ноября скончался. Был похоронен 21 ноября на Кунцевском кладбище города Москвы. В 1998 году в Киеве на улице Прорезной был открыт памятник персонажу Гердта — Паниковскому. В 2006 году на родине Зиновия Гердта, в городе Себеже, был открыт памятник, приуроченный к 90 — летию со дня рождения актёра и к 10 — летию со дня его смерти.
Звания и награды
Заслуженный артист РСФСР (1959)
Народный артист РСФСР (1969)
Народный артист СССР (1990) — за большие заслуги в развитии советского театрального искусства
Орден «За заслуги перед Отечеством» III степени (1996)
Орден Отечественной войны 1- й степени (1985)
Орден Красной Звезды (1947)
Открытый российский кинофестиваль «Кинотавр» в Сочи (Премия в номинации «Премия президентского совета за творческую карьеру», 1996)
Почётный гражданин Себежа.
Работы в театре
Центральный театр кукол
1945 — «Маугли» по Р. Киплинга — чтец
1946 — «Необыкновенный концерт» по А. И. Введенскому — поэт, певец-баритон / Эдуард Апломбов, конферансье
1953 — «Чёртова мельница» И. В. Штока по пьесе-сказке Я. Дрды — Люциус, чёрт первого разряда
1958 — «Мой, только мой» Б. Д. Тузлукова — архивариус
1961 — «Божественная комедия» И. В. Штока — Адам
«По щучьему велению» по русской народной сказке — Глашатай / Воевода / Медведь
«Волшебная лампа Аладдина» по мотивам сказки «Аладдин и волшебная лампа» — Визирь / Аладдин
«Ночь перед Рождеством» по Н. В. Гоголю — Старый чёрт / Чуб / Остап / князь Потёмкин
МАДТ имени М. Н. Ермоловой
Костюмер Р. Харвуда — Норман
Фильмография
1958 — Человек с планеты Земля — эпизод
1961 — Юрка — бесштанная команда (короткометражный)
1962 — Семь нянек — Шамский, отец Майи
1963 — Улица Ньютона, дом 1 — сосед с флюсом
{{год в кино|1964} — Фитиль (короткометражный) (фильм № 22 «С чего бы это?») — Худой
1965 — Год как жизнь — Борнштедт
1965 — Город мастеров — художник
1966 — Авдотья Павловна — Самуил Яковлевич Горбис, селекционер
1966 — Июльский дождь — эпизод
1967 — Фокусник — Виктор Михайлович Кукушкин, фокусник
1968 — Золотой телёнок — Михаил Самуэлевич Паниковский
1969 — В тринадцатом часу ночи — Баба — Яга
1969 — Парад — алле — комментатор
1970 — Вас вызывает Таймыр — человек в клетчатом пальто
1970 — Городской романс — ветеран — фронтовик, «старый больной экономист»
1971 — Даурия — генерал Семёнов, председатель трибунала
1971 — Ехали в трамвае Ильф и Петров — капитан Мазуччо, дрессировщик
1971 — Живая вода — эпизод
1971 — Жизнь и смерть дворянина Чертопханова — Мошель Лейба
1971 — Тень — министр финансов
1972 — Карнавал — Скукин, председатель жюри
1972 — Лёгкая вода — эпизод
1972 — Масштабные ребята — Александр Михайлович, парикмахер
1972 — Печки — лавочки — друг профессора Степанова
1972 — Укрощение огня — Артур Матвеевич Карташов, руководитель ГИРДа
1973 — Райские яблочки — дирижёр
1974 — Автомобиль, скрипка и собака Клякса — музыкант на ударных / дедушка Давида
1974 — Соломенная шляпка — месье Тардиво, счетовод в магазине мадам Бокардон
1974 — Странные взрослые — Олег Оскарович Кукс
1974 — Хождение по мукам — Леон Чёрный, анархист
1976 — Ключ без права передачи — Олег Григорьевич, учитель физики
1976 — Розыгрыш — Карл Сигизмундович Йоликов, учитель химии
1977 — Орех Кракатук — мастер — часовщик
1978 — Жизнь Бетховена — Николаус Цмескаль
1979 — Жена ушла — сосед
1979 — Место встречи изменить нельзя — Михаил Михайлович Бомзе, сосед Шарапова
1979 — Особо опасные... — Шварц, ювелир
1979 — Соловей — Бомс, советник
1979 — Трое в лодке, не считая собаки — могильщик
1980 — Адам женится на Еве — судья
1980 — Копилка — рассказчик
1980 — О бедном гусаре замолвите слово — Перцовский, продавец попугаев
1981 — Встреча у высоких снегов — Натан
1982 — Ослиная шкура — Оревуар, поэт
1982 — Сказки... сказки... сказки старого Арбата — Христофор Блохин
1982 — Я вас дождусь — Аркадий Лазаревич Далмацкий
1983 — Военно-полевой роман — администратор кинотеатра
1983 — Мэри Поппинс, до свидания! — адмирал Бум
1983 — Пацаны — судебный заседатель
1984 — Без семьи — Эспинассу, музыкант — парикмахер из Шартра
1984 — Герой её романа — Прудянский
1984 — И вот пришёл Бумбо... — Франц Иванович, директор передвижного цирка — шапито
1984 — Полоса препятствий — Михаил Сергеевич
1984 — Понедельник — день обычный — Самуил Яковлевич Файнштейн, директор цирка
1986 — Мой нежно любимый детектив — член клуба холостяков
1986 — На златом крыльце сидели — Водяной царь
1987 — Кувырок через голову — хозяин крысы
1987 — Фитиль (короткометражный) (фильм № 300 «Автограф»)
1988 — Воры в законе — адвокат
{{год в кино|1988} — Фитиль (короткометражный) (фильм № 307 «Врача вызывали?»)
1989 — Биндюжник и Король — Арье-Лейб
1989 — Интердевочка — Борис Семёнович, главврач
1989 — Искусство жить в Одессе — Арье-Лейб
1989 — Поездка в Висбаден — Панталеоне
1989 — Ты помнишь наши встречи... (короткометражный) — ведущий
1990 — Детство Тёмы — Абрумка
1991 — Затерянный в Сибири — Левензон, бухаринец
1992 — Рукопись — роль
1993 — Я — Иван, ты — Абрам — Залман, отец Арона
1993 — Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина — Моисей Сталин
1994 — Анекдотиада, или История Одессы в анекдотах — артист из Москвы
1994 — Простодушный — Франсуа — Мари Аруэ, узник Бастилии
1994 — Увертюра
1995 — Задок и счастье — роль
1996 — Ревизор — Лука Лукич Хлопов
1996 — Ветер над городом — Месмер, актёр и режиссёр
1997 — Война окончена. Забудьте...
Телеспектакли
1972 — Необыкновенный концерт — Конферансье
1973 — Божественная комедия — Адам
1978 — Кузен Понс — Кузен Понс
1981 — 50 лет театру кукол Сергея Образцова
1982 — Продавец птиц — рассказчик, вступительное слово
1984 — Одесские рассказы Исаака Бабеля
1984 — Гёте. Сцены из трагедии «Фауст» — Мефистофель
1985 — Сказочное путешествие мистера Бильбо Беггинса Хоббита — рассказчик
1987 — Костюмер — Норман
1993 — Я, Фейербах — Фейербах, актёр
Озвучивание
Дубляж
1925 — Золотая лихорадка — Одинокий золотоискатель (Бродяга) (роль Ч. Чаплина)
1951 — Девушки с площади Испании
1951 — Полицейские и воры — Фердинандо Эспозито (роль Тото)
1954 — 100 серенад
1958 — Сильные мира сего — министр финансов (роль Ж. Моно)
1960 — Шесть превращений Яна Пищика — Елонек (роль Э. Дзевоньского)
1960 — Привидения в замке Шпессарт — привидение Макс (роль Г. Томалла)
1961 — Прекрасная американка — братья-близнецы Вирало (роль Л. де Фюнеса)
1963 — Инспектор и ночь — инспектор (роль Г. Калоянчева)
1964 — Вперед, Франция!
1965 — Воздушные приключения — сэр Перси Уэр — Эрмитаж (роль Терри-Томаса)
1966 — Как украсть миллион — Шарль Боннэ (роль Х. Гриффит)
1968 — Лев зимой — Генрих II (роль П. О’ Тула)
1970 — Кромвель — Оливер Кромвель (роль Р. Харриса)
1970 — Король Лир — Король Лир (роль Ю. Ярвета)
1970 — Чёрное солнце — Джон Барт (роль Н. Гринько)
1971 — Следствие закончено, забудьте — Пезенти (роль Р. Куччоллы)
1973 — Великолепный — Редактор Шаррон / Начальник секретной службы Карпофф (Карпштоф) (роль В. Каприоли)
1973 — Сломанная подкова — доктор Петерсон (роль В. И. Паукште)
1974 — Приключения в городе, которого нет — советник коммерции из пьесы-сказки «Снежная королева» Е. Шварца (роль В. Скулме)
1975 — Бегство мистера Мак — Кинли — мистер Мак — Кинли (роль Д. Баниониса)
1976 — Пятая печать — часовщик Миклош Дюрица (роль Л. Эзе)
1976 — Время жить, время любить — министр (роль Ю. Ярвета)
1976 — Красное и чёрное — маркиз де ля Моль (роль Г. Стриженова)
1977 — Ореховый хлеб — Ореховый хлеб (роль А. Шурны)
1980 — Рафферти — Морт Кауфман, адвокат Рафферти (роль А. А. Рессера)
1984 — Блондинка за углом — Гаврила Максимович, отец Николая (роль М. Прудкина)
1984 — Рассказ бывалого пилота — командир экипажа (роль Г. Бадридзе)
1985 — На охоте — сэр Рэндольф Нэттлби (роль Дж. Мейсона)
В фильмах
1951 — Фанфан — тюльпан — текст от автора
1956 — Серый разбойник — читает текст
1959 — Горбун — рассказчик
1960 — Леон Гаррос ищет друга — комментатор, голос за кадром
1961 — Девять дней одного года — текст от автора
1961 — Как веревочка ни вьётся... (короткометражный) — текст от автора
1961 — Внимание, тигры! (документальный) — читает текст
1961 — Мишель и Мишутка (короткометражный) — текст от автора
1961 — Карьера Димы Горина — закадровый текст
1961 — Совершенно серьёзно (киноальманах) — авторский текст за кадром’
1963 — Внимание! В городе волшебник! — читает текст
1964 — Хотите — верьте, хотите — нет... — читает текст
1964 — Возвращённая музыка — читает текст
1964 — Зелёный огонёк — голос автомобиля «Москвич — 402»
1965 — Париж...Париж (документальный)
1966 — Баллада о Чердачнике (короткометражный) — читает текст
1966 — Великие клоуны (документальный) (серии «Это очень, очень серьёзно...» и «Леонид Енгибаров, знакомьтесь!») — комментатор
1966 — Лабиринт (фильм — спектакль) — читает текст
1967 — Крепкий орешек — закадровый перевод немецкого офицера
1968 — Пицунда? Надо подумать! (документальный) — закадровый текст
1969 — Семейное счастье — читает текст
1968 — Зигзаг удачи — читает текст
1970 — Два дня чудес — текст от автора
1970 — Приключения Алдара Косе — рассказчик
1970 — Спорт, спорт, спорт — читает текст
1970 — Шаг с крыши — Синяя Ворона
1971 — Ехали в трамвае Ильф и Петров — голос за кадром
1971 — Не только цирк (документальный) — читает текст
1972 — Любить человека — рассказчик в мультфильме
1972 — Мужчины — читает текст
1972 — Украли зебру — текст от атора
1973 — Грустная история со счастливым концом (короткометражный) — закадровый текст
1973 — Солёный пёс — читает текст
1973 — Цыплят по осени считают — текст от автора
1974 — Обезьяний остров (документальный)
1975 — Белый медведь (документальный) — читает текст
1975 — Место под солнцем — читает текст
1975 — Любовь с первого взгляда — читает текст
1976 — Дениска-Денис (документальный) — закадровый текст
1976 — 12 стульев — читает текст
1976 — Моя жена — бабушка — читает текст
1977 — О, велосипед! (документальный) — читает текст
1977 — Сказание о храбром витязе Фэт — Фрумосе — текст от автора
1978 — Младшая сестра — рассказчик
1979 — Игра в четыре руки — закадровый текст
1979 — Поездка через город (новелла в одноимённом киноальманахе) — текст от автора
1980 — Каникулы Кроша — текст про фигурки нэцкэ
1980 — История одного подзатыльника (короткометражный) — закадровый текст
1981 — Будь здоров, дорогой — закадровый текст
1981 — Что бы ты выбрал? — закадровый текст
1981 — Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна — закадровый текст
1981 — Комета — пёс Тузик
1984 — Белая роза бессмертия — закадровый текст
1988 — История одной бильярдной команды — голос из радиоприемника
1992 — Рукопись — читает текст
В мультфильмах
1957 — Тихая пристань — читает текст
1962 — История одного преступления — текст от автора
1962 — Банальная история — рассказчик истории
1966 — Злостный разбиватель яиц — закадровый текст
1971 — Где ты, голубая золушка? — читает текст
1971 — Приключения Незнайки и его друзей (1 — я серия «Коротышки из цветочного города»)
1974 — Волшебник Изумрудного города (3 серия «Изумрудный город») — Гудвин Великий и Ужасный
1975 — Чёрная курица — Чёрная курица
1976 — 1979 — Приключения капитана Врунгеля — Капитан Врунгель
1978 — Муми — тролль и другие — рассказчик / Муми — тролль / Муми — папа / Морра / Домовой
1978 — Муми — тролль и комета — Муми — папа / Домовой / Морра / Снусмумрик / рассказчик
1978 — Муми — тролль и комета: Путь домой — рассказчик / Муми — тролль / Муми — папа / Морра / Домовой / Хемуль / рассказчик
1978 — Ссора — закадровый текст
1979 — Про щенка — Волк
1979 — Трубка мира — текст от автора
1981 — Мама для мамонтёнка — Морж
1981 — Большой и маленький — закадровый текст
1982 — Олимпионики — закадровый текст
1982 — Укрощение велосипеда — текст от автора, песня
1983 — Ученик звездочёта — закадровый текст
1984 — Про всех на свете — Скворец-дирижёр
1985 — Брэк — Чёрный тренер
1985 — Доктор Айболит — Айболит
Радиоспектакли
1975 — «Из дома вышел человек...» (по произведениям Д. Хармса) — ведущий
1975 — «Хлопушки с сюрпризами» (новогодняя музыкальная сказка; audio CD) — ведущий
1985 — «Приключения капитана Врунгеля» (музыкальная сказка по одноимённой повести А. Некрасова; audio CD) — капитан Врунгель
1993 — «Средство от курения» (по рассказу С. Кинга «Корпорация «Бросайте курить») — Донатти
«Мэри Поппинс» (по сказке П. Треверс; аудиокнига MP3) — ведущий
«Сказки для детей и взрослых» (MP3 — CD; RMG Records)
«Плутни Скапена» (по пьесе Ж. — Б. Мольера) — от автора
«Костюмер» (по пьесе Р. Харвуда)
«Пятнадцатилетний капитан» (по роману Ж. Верна «В погоне за метеором»; MP3 — CD)
Телепроекты
1986 — В субботу вечером. «Ваш выход! Закулисная жизнь» — ведущий.
1988 — «Мир кукольного театра» (3 выпуска) (создана на основе одноимённого американского многосерийного телешоу Дж. Хенсона).
1995 — Социальная реклама на канале ОРТ «Русский проект» (старик с куклой в метро, говорящий девочке: «Не плачь! Я тебя люблю...»)
1995 — Авторская телепередача «Чай-клуб» на телеканале ТВ6.
Режиссёр
1969 — Парад — алле — режиссёр кукольных интермедий (совм. с В. А. Кусовым и И. С. Гутманом)
Сценарист
1966 — «Леонид Енгибаров, знакомьтесь!» (из серии «Великие клоуны») (документальный) (совм. с другими)
1969 — В дорогу, в дорогу (документальный) (короткометражный)
1969 — Парад — алле (совм. с А. М. Аркановым и И. С. Гутманом)
1971 — Поговорить нам необходимо... (документальный) (совм. со К. Л. Славиным) — автор текста
1975 — Я больше не буду (совм. с М. Г. Львовским)
Участие в фильмах
1983 — Я возвращаю Ваш портрет (документальный)
1989 — Мир вам, Шолом! (документальный)
1991 — Одиссея Александра Вертинского (документальный)
1996 — Артист совсем не то же, что актер... (документальный)
1996 — Зиновий Гердт. Зяма. (из цикла фильмов «Жизнь замечательных людей») (документальный)
1997 — Бенефис Зиновия Гердта — звезда бенефиса
Память
31 мая 1998 года в Киеве по адресу улица Прорезная, 8, был открыт памятник Паниковскому (персонаж романа «Золотой телёнок»), прообразом памятника послужил З. Гердт, исполнивший одноимённую роль в экранизации романа. Авторы памятника: скульпторы — В. Сивко и В. Щур, архитектор — В. Скульский.
В 2001 году вышло первое издание книги «Зяма — это же Гердт!», в которой об актёре рассказывают Э. Рязанов, Э. Успенский, П. Тодоровский, А. Арканов, Г. Горин, В. Шендерович и другие. Составители книги — Т. Правдина и Я. Гройсман.
21 сентября 2011 года в Себеже накануне 95 — летия Гердта открыли скульптурную композицию в память об актёре. Памятник из бронзы и гранита изготовлен и установлен на средства жителей города. Скульптор — О. Ершов. На церемонии открытия памятника присутствовали вдова З. Гердта Т. Правдина и народный артист РСФСР А. Ширвиндт.
Статьи о Зиновии Гердте:
- Козаков, М. Зяма, Зиновий Ефимович... / М. Козаков // Искусство кино. — 2005. — № 4. — С. 113 — 118
- Маргиева, Н. Поклонницы...Зиновий Гердт / Н. Маргиева // Комсомольская правда. — 2011. — 21 сентября. — С. 17
- Рюрикова, М. Он был здесь всегда / М. Рюрикова // Огонек. — 2001. — № 13. — С. 51
Книги о нем:
- Гейзер, Матвей Моисеевич. Зиновий Гердт / Матвей Гейзер. — М. : Молодая гвардия, 2012. — 272 с.- (Жизнь замечательных людей)
- Шергова, Галина Михайловна. Об известных всем / Галина Шергова. — М. : АСТ : Астрель, 2004. — 560. — (Жизнь за кулисами)
Электронные ресурсы:
- Детские сказки [Электронный ресурс]. — Электрон. дан. — СПб. : Видео — Реплика. — Загл. с контейнера. Т. 2. — 2006. — 1 эл. опт. диск (DVD — ROM) : цв., зв.
- Доктор Айболит [Электронный ресурс] : по мотивам сказок и стихотворений К. Чуковского / Киевнаучфильм ; авт. сценария Е. Чеповецкий ; режиссер — постановщик Д. Черкасский ; роли озвучивали: З. Гердт [и др.]. — Электрон. дан. — М. : Твик, 2008. — 1 эл. опт. диск (DVD — ROM) : цв., зв.
- Мэри Поппинс, до свидания [Электронный ресурс] : по мотивам повести П. Трэверс : 2 серии / Мосфильм ; постановка Л. Квинихидзе ; авт. сценария В. Валуцкий ; композитор М. Дунаевский ; текст песен Н. Олева ; в ролях: Н. Андрейченко [и др.]. — Электрон. дан. — М. : Крупный план, 2008. — 1 эл. опт. диск (DVD-ROM) : цв., зв.
- Приключения капитана Врунгеля [Электронный ресурс] : цикл мультфильмов из 13 серий : по мотивам повести А. Некрасова / Киевнаучфильм ; режиссер — постановщик Д. Черкасский ; композитор Г. Фиртич ; роли озвучивали: З. Гердт [и др.]. — Электрон. дан. — М. : ТВИК, 2008. — 1 эл. опт. диск (DVD — ROM) : цв., зв.
