Поэт военного поколения
(к 100-летию со дня рождения Сергея Наровчатова)
Библиографический указатель. Курган. 2019
Сергей Сергеевич Наровчатов родился 3 октября 1919 года в старинном городе Хвалынске на Волге. Широта и глубина великой реки сказались на характере молодого волжанина. В 1933 г. отца сослали Магадан. 13-летний отважный сын последовал за родителями на Колыму. Там он окончил среднюю школу.
В 1937 году после окончания школы Сергей Наровчатов приехал в Москву и поступил в Институт философии, литературы и истории (МИФЛИ). В МИФЛИ будущий поэт учился из рук вон плохо. Изучал только то, что его привлекало: русскую литературу, древнюю отечественную историю. Всё остальное оставалось за пределами его внимания. На лекциях он был углублён в чтение посторонних книг, экзамены сдавал по чужим конспектам. Безразличное отношение Наровчатова к занятиям привело к тому, что весной 1940 года он не сдал ни одного экзамена и был изгнан из института. Вскоре он перешёл в Литинститут имени Горького.
В декабре 1939 года в составе лыжного батальона группа студентов-добровольцев участвовала в советско-финской войне. Среди них был и Сергей Наровчатов. Все уже тогда понимали, что эта война – генеральная репетиция неминуемой большой войны. Сергей, хотя и побывал в самых тяжёлых боях, остался живым. Окончание войны он встретил в госпитале с обморожением. Сергей Наровчатов одним из первых написал о трагедии этой войны в стихотворении «Здесь мертвецы стеною за живых!» (1940).
Здесь мертвецы стеною за живых!
Унылые и доблестные черти,
Мы баррикады строили из них,
Обороняясь смертью против смерти.
За ними укрываясь от огня,
Я думал о конце без лишней грусти:
Мол, сделают ребята из меня
Вполне надежный для упора бруствер.
Куда как хорошо с меня стрелять.
Не вздрогну под нацеленным оружьем…
Все, кажется, сослужено… Но глядь,
Мы после смерти тоже службу служим!
«Молодость, - писал впоследствии Сергей Наровчатов, - быстро взяла своё, и к началу новой, на этот раз великой войны мы были опять готовы к испытаниям». Об этом – его стихотворение 1941-го года «Отъезд».
Проходим перроном, молодые до неприличия,
Утреннюю сводку оживлённо комментируя.
Оружие личное,
Знаки различия,
Ремни непривычные:
Командиры!
Семафор на пути отправленъе маячит.
(После поймём – в окруженье прямо!)
А мама задумалась...
– Что ты, мама?
– На вторую войну уходишь, мальчик!
Сергей Наровчатов в годы войны
В первые дни Великой Отечественной войны Сергей Наровчатов добровольцем уходит на фронт. С декабря 1941-го он военный корреспондент газеты 2-й Ударной армии. На этой войне, помимо окружения и отступления, был блокадный Ленинград и прорыв блокады, страны Прибалтики, Польша и, наконец, встреча Дня Победы в Центральной Германии. Из армии Сергей Наровчатов уволился в 1946 году. Поэт писал: «Физически судьба меня удивительно щадила – одна лёгкая царапина от пули за всю войну! Нравственно же она пощады не давала никому, и я тут не стал исключением». Но ужасы войны, неестественность гибели человека долго преследовали его. Это видно по стихотворениям, написанным на войне, по названиям книг, созданных в течение всей жизни Наровчатова: «Костер» (1948), «Солдаты свободы» (1952), «Горькая любовь» (1957), «Четверть века» (1965), «Через войну» (1968), «Знамя над высотой» (1974), «Боевая молодость» (1975). Об этом же поэма «Фронтовая радуга» (1979), созданная незадолго до смерти.
В мае 1970-го Сергей Сергеевич Наровчатов был избран первым секретарем Московской писательской организации.
Через четыре года в служебном пути Сергея Сергеевича обозначился новый поворот. Поэт возглавил журнал «Новый мир». И потом, какие бы должности ни сулили ему, говорил, что умрет редактором «Нового мира».
Возглавив важнейший литературный журнал, Сергей Наровчатов приобрел иной общественный статус, и это открыло ему доступ в пресловутые коридоры власти. Среда приближенных к высшей власти – заставила его жить и поступать по ее правилам. И вырваться из этого замкнутого круга он уже не мог.
Давид Самойлов о своем друге Сергее Наровчатове однажды сказал: «Честолюбие его было в чистейшем значении этого слова. Он любил честь, любил быть в чести». Поэт любил заслуженную честь и не захотел бы для себя иной.
22 июля 1981 г. Сергей Наровчатов ушел из жизни.
Из воспоминаний Руслана Киреева о последних днях жизни поэта: «Я тоже был тогда в Коктебеле и хорошо помню его сидящим на раскладном стульчике, но уже не под ноги глядящим, а на море, на сопки, на чаек... На медленно фланирующих мимо братьев-писателей... Взгляд его когда-то пронзительно синих, а теперь выцветших глаз был спокоен, точен и одновременно – какой-то нездешний взгляд.
В столовой он появлялся все реже, но уже не потому, что экономил время, которого ему оставалось так ничтожно мало, а потому, что все сильнее болели и все хуже слушались ноги, обмороженные еще на Финской войне, куда он пошел добровольцем. Как и на Отечественную...
Его сильно подкосила внезапная смерть жены. Путевки в Коктебель, сразу на два срока, выкупались в Литфонде ею, но ту, что предназначалась Галине Николаевне, пришлось переписать на племянницу. Одному бы ему не доехать...
В Коктебеле он собирался закончить третий рассказ из исторического цикла. Два первых, «Абсолют» и «Диспут», увидели свет, когда их автору перевалило за шестьдесят. В мировой литературе вряд ли сыщется другой пример столь позднего и притом блистательного дебюта; прежде ведь не писал художественной прозы.
Увы, третий рассказ, рабочее название «Янус», остался незаконченным.
Последний раз я видел его в воскресенье 19 июля на все том же раскладном стульчике. А уже вечером, когда стемнело, его увезли на «скорой» в Феодосию, но я об этом узнал лишь на следующий день, на пляже. Рассказывали, что носилки не разворачивались в дверях, локти лежащего на них задевали косяк, и подоспевший врач сложил ему руки на груди крест-накрест. «О Господи!» - только и произнес больной.
Больше он не поднялся. Во вторник ему ампутировали ногу, а в ночь на среду он умер...»
Похоронили Сергея Наровчатова в Москве.
Библиотека поэта
Сергей Наровчатов был страстным книголюбом.
Дед его был библиотекарем в Хвалынске, мать – библиограф. Книги с детства были страстью поэта.
Из Лавки писателей на Кузнецком мосту он выносил целые стопки книг, но стопки – это когда томики новые, только что из типографии, антикварные же – по отдельности, ибо цена одной такой книжечки равнялась подчас стоимости трех костюмов.
У него трех костюмов не было. «Стыдно сказать, но этот костюм у меня – единственный. Собираю третью библиотеку. Довоенная распалась сама по себе. Вторую – растранжирил. А теперь вот вновь собираю... Мы, может быть, - последние книжники». Эти слова были сказаны Сергеем Наровчатым именно в Лавке писателей – Владимиру Цыбину, который увековечил их в своих воспоминаниях.
Читал Наровчатов не просто много, а фантастически много, неправдоподобно много. В его библиотеке было двадцать тысяч томов. Это была рабочая библиотека поэта, которой он постоянно пользовался – все необходимое под рукой. Каждая единица хранения была на учете. Поэт вел свое хозяйство с научной тщательностью и берег его как зеницу ока. Он все свои книги не только прочитал, а обработал, занес в каталог и – навсегда в свою память. А память у него была феноменальная, о ней ходили легенды. Друзья звонили ему, чтобы уточнить какую-нибудь цитату – например из античного автора, и он, не отходя от телефона, в точности приводил ее, называя при этом и произведение, и год издания, и чей перевод, а если существовал другой, то и этот, другой, тоже.
Сергей Наровчатов охотно показывал гостям домашнюю библиотеку. Хозяин хвастал некоторыми редкостями: сборник Пушкина, вышедший при жизни поэта, такие же – Лермонтова, Гоголя, рассказы Антоши Чехонте и «Недоросль» с дарственной надписью Фон-Визена, лубочное издание «Повести о Фроле Скобееве».
О творчестве Сергея Наровчатова
Сергей Наровчатов с юных лет был влюблен в поэзию. Дебютировал в печати в 1935 году стихотворением в газете «Колымская правда». Первая профессиональная публикация – «Семён Дежнев» - состоялась в журнале «Октябрь» в 1941 году.
Поэзия Наровчатова родилась в смертельных боях с врагом. Вчера еще студент, пробующий свое перо, выйдя на поле боя, он заговорили во весь голос. И был тотчас услышан читателем.
Лирический герой Наровчатова и автор – одно лицо. Его фронтовые стихи близки к дневникам, в них воссозданы события, отклик на них в душе героя, ассоциации, это как бы лирическая летопись героических дней.
Молодой Наровчатов демонстративно немузыкален, стих его жёсток, интонации резки – стихи декламационны, но вовсе не напевны. И образы обжигающе-грубы, а рифмы часто как бы небрежны, приблизительны. Кажется, автор более всего боится приукрасить страшную окопную действительность. Поэтому и восстает против «лгущей красивыми строками» романтики, поэтому и нагнетает совсем иные краски:
На рубеже
Мы глохли от звона недельных бессонниц,
Осколков и пуль, испохабивших падь,
Где люди луну принимали за солнце,
Не веря, что солнцу положено спать.
Враг наседал. И опять дорожали
Бинты, как патроны. Издалека
Трубка ругалась. И снова держались
Насмерть четыре активных штыка.
Потом приходила подмога. К рассвету
Сон, как приказ, пробегал по рядам.
А где-то уже набирались газеты.
И страна узнавала про всё. А уж там
О нас начинались сказанья и были,
Хоть висла в землянках смердящая вонь,
Когда с санитарами песни мы выли
И водкой глушили антонов огонь.
Окопные образы Наровчатова помогают читателю вживе ощутить и духовное сверхнапряжение солдат, и физические их страдания, и беспримерную воинскую доблесть.
Уж какая тут романтика – полуизувеченные молодые ребята, которым жить бы да жить, но для них главное – любой ценой удерживать огневой рубеж. Их продолжают увечить, а они держат. Это и есть война.
В те годы
Я проходил, скрипя зубами, мимо
Сожженных сел, казненных городов,
По горестной, по русской, по родимой,
Завещанной от дедов и отцов.
Запоминал над деревнями пламя,
И ветер, разносивший жаркий прах,
И девушек, библейскими гвоздями
Распятых на райкомовских дверях.
И воронье кружилось без боязни,
И коршун рвал добычу на глазах,
И метил все бесчинства и все казни
Паучий извивающийся знак.
В своей печали древним песням равный,
Я сёла, словно летопись, листал
И в каждой бабе видел Ярославну,
Во всех ручьях Непрядву узнавал.
Крови своей, своим святыням верный,
Слова старинные я повторял, скорбя:
– Россия, мати! Свете мой безмерный,
Которой местью мстить мне за тебя?
Стихи первых лет войны полны горечи, но стихотворение «Победа» исполнено несокрушимой веры героя в свою удачливость, непобедимость.
Победа
Так вот он – победы торжественный час,
Конец положивший огненным бурям,
Ради которого каждый из нас
Грудь открывал осколкам и пулям.
Каждый сегодня, как с братом брат,
Светлей и сердечней час от часа,
И плачет от счастья старый солдат,
Который в жизни не плакал ни разу.
На улице города – праздничный стан.
Узнав о счастливой вести мгновенно,
Целуются люди всех наций и стран,
Освобождённые нами из плена.
Такого ещё не бывало встарь –
Пусть радость повсюду гремит не смолкая:
Праздником мира войдёт в календарь
Праздник Победы – Девятое мая!
Тема войны проходит через все творчество Сергея Наровчатова.
«На войне я сформировался и как человек, и как поэт. Все мои хорошие и дурные стороны – и в жизни, и в творчестве – с определяющей четкостью проявились именно тогда. После войны происходило либо развитие, либо угасание тех или иных качеств, но начала их были заложены в те годы». Важно понять, что это не просто анкетные сведения, а обращенная к читателю сердечная исповедь поэта.
Через двадцать лет после победы пишет одно из лучших стихотворений – «Встреча». «Встреча» может служить ярким примером умения видеть в бытовом факте героическое, типичное для народа, для времени. Вспоминая, как в блокадном Ленинграде получивший свой паек – буханку хлеба – солдат отдает ее повстречавшейся на Васильевском острове голодной девочке, поэт пишет о бессмертии добра, гуманизма.
Разговорный стиль, прозаизмы во «Встрече» сочетаются с высоким стилем именно потому, что в обыденном явлении поэт раскрывает его возвышенный смысл:
Девчонке не плохо, а худо,
Но хуже, пожалуй, нельзя,
И все-таки жаркого чуда
Озябшие ждали глаза.
Контрастные, свежие эпитеты «жаркое чудо» и «озябшие глаза» подчеркивают душевное состояние измученной голодом и холодом девочки. Самая обычная в иных условиях помощь одного человека другому обретает значение подвига. А буханка ржаного хлеба, перешедшая из мешка солдата в руки девушки как «надземная милость», воспринимается словно высшая справедливость, добро, побеждающее зло. Образы героев стихотворения вырастают до легендарных:
Так долго звенело мгновенье,
Так накрепко взгляды слились,
Что вечности дуновенье
Коснулось обветренных лиц.
И все было горько и просто,
И девочку обнял солдат,
И вместе им были по росту
Блокада, война, Ленинград.
А через двадцать пять лет после победы Наровчатов пишет совсем иного характера, но не менее пронзительные стихи о войне – «О главном». В отличие от «Встречи» здесь все буднично, картина подчеркнуто обыденна.
О главном
Не будет ничего тошнее,
Живи еще хоть сотню лет,
Чем эта мокрая траншея,
Чем этот серенький рассвет.
Стою в намокшей плащ-палатке,
Надвинув каску на глаза,
Ругая всласть и без оглядки
Все то, что можно и нельзя.
Сегодня лопнуло терпенье,
Осточертел проклятый дождь,-
Пока поднимут в наступленье,
До ручки, кажется, дойдешь.
Ведь как-никак мы в сорок пятом,
Победа – вот она! Видна!
Выходит срок служить солдатам,
А лишь окончится война,
Тогда — то, главное, случится!..
И мне, мальчишке, невдомек,
Что ничего не приключится,
Чего б я лучше делать смог.
Что ни главнее, ни важнее
Я не увижу в сотню лет,
Чем эта мокрая траншея,
Чем этот серенький рассвет.
Эти стихи и горькая исповедь воевавшего человека, и лирический манифест военного поколения.
Интересны стихи Наровчатова лирико-философского характера. «Зеленые дворы» (1966) – размышления о смене поколений, об ушедших друзьях и уходящей молодости, о любви... Раздумья героя сопровождают шум листвы, «шуршанье» тени под ногами; стихотворение овеяно мудростью и грустью.
Зеленые дворы
На улицах Москвы разлук не видят встречи,
Разлук не узнают бульвары и мосты.
Слепой дорогой встреч я шел в Замоскворечье,
Я шел в толпе разлук по улицам Москвы.
Со всех сторон я слышал ровный шорох,
Угрюмый шум забвений и утрат.
И было им, как мне, давно за сорок,
И был я им давным-давно не рад.
Июльский день был жарок, бел и гулок,
Дышали тяжко окна и дворы.
На Пятницкой свернул я в переулок,
Толпу разлук оставив до поры.
Лишь тень моя составила мне пару
Чуть наискось и впереди меня,
Шурша, бежала тень по тротуару,
Спасаясь от губительного дня.
Шаги пошли уже за третью сотню,
Мы миновали каменный забор,
Как вдруг она метнулась в подворотню,
И я за ней прошел в зеленый двор.
Шумели во дворе густые липы,
Старинный терем прятался в листве,
И тихие послышались мне всхлипы,
И кто-то молвил: — Тяжко на Москве…
Умчишь по государеву указу,
Намучили меня дурные сны.
В Орде не вспомнишь обо мне ни разу,
Мне ждать невмочь до будущей весны.
Ливмя лились любовные реченья,
Но был давно составлен приговор
Прообразам любви и приключенья,
И молча я прошел в соседний двор.
На том дворе опять шумели липы,
Дом с мезонином прятался в листве,
И ломкий голос: — Вы понять могли бы,
Без аматёра тяжко на Москве.
Сейчас вы снова скачете в Тавриду,
Меня томят затейливые сны.
Я не могу таить от вас обиду,
Мне ждать нельзя до будущей весны.
Нет, я не взял к развитию интригу,
Не возразил полслова на укор,
Как дверь, закрыл раскрывшуюся книгу
И медленно пошел на третий двор.
На нем опять вовсю шумели липы,
Знакомый флигель прятался в листве,
И ты сказала: — Как мы несчастливы,
В сороковые тяжко на Москве.
Вернулся с финской — и опять в дорогу,
Меня тревожат тягостные сны.
Безбожница, начну молиться богу,
Вся изведусь до будущей весны.
А за тобой, как будто в Зазеркалье,
Куда пройти пока еще нельзя,
Из окон мне смеялись и кивали
Давным-давно погибшие друзья.
Меня за опоздание ругали,
Пророчили веселье до утра…
Закрыв лицо тяжелыми руками,
Пошел я прочь с последнего двора.
Не потому ли шел я без оглядки,
Что самого себя узнал меж них,
Что были все разгаданы загадки,
Что узнан был слагающийся стих?
Не будет лип, склонившихся навстречу,
Ни теремов, ни флигелей в листве,
Никто не встанет с беспокойной речью,
Никто не скажет: — Тяжко на Москве.
Вы умерли, любовные реченья,
Нас на цветной встречавшие тропе.
В поступке не увидеть приключенья,
Не прикоснуться, молодость, к тебе.
Бесчинная, ты грохотала градом,
Брала в полон сердца и города…
Как далека ты! Не достанешь взглядом…
Как Финский, как Таврида и Орда.
Захлопнулись ворот глухие вежды,
И я спросил у зноя и жары:
— Вы верите в зеленые надежды,
Вы верите в зеленые дворы?
Но тут с небес спустился ангел божий
И, став юнцом сегодняшнего дня,
Прошел во двор — имущий власть прохожий,
Меня легко от входа отстраня.
Ему идти зелеными дворами,
Живой тропой земного бытия,
Не увидать увиденного нами,
Увидеть то, что не увижу я.
На улицах Москвы разлук не видят встречи,
Разлук не узнают бульвары и мосты.
Слепой дорогой встреч я шел в Замоскворечье,
Я шел в толпе разлук по улицам Москвы.
Лирико-философские стихи Наровчатова наполнены реалиями, написаны в живой, разговорной манере. Вместе с тем в них скрывается глубокое философское осмысление жизни. Стихотворение «Вечерний телефон» (1967) окрашено даже ироническими красками.
Вечерний телефон
Трубка подпрыгивает, звеня,
И снова я повторяю:
— Придется вам обойтись без меня,
Завтра я умираю.
Да, так сказать, покидаю свет.
Идут последние сборы.
У меня, понимаете, времени нет
На лишние разговоры,
Я б ради вас игнорировал смерть,
Раз ей подвержены все мы,
Но мне до завтра надо успеть
Окончить две-три поэмы.
Книжку стихов отправить в печать
И, постаравшись на совесть,
В прозе успеть еще написать
Средних размеров повесть.
В них до завтрашнего числа
Надо красиво и просто
Решить проблему добра и зла
И смежные с ней вопросы.
И снова стихи, стихи, стихи,
Книжка. Сборник. Тетрадка.
На эти праздные пустяки
Вся жизнь ушла без остатка.
А прежде чем в дверь толкнуться плечом
И неизбежное встретить,
Себя напоследок спрошу кой о чем,
И вряд ли смогу ответить.
Меня с порога потом не вернут,
А до того порога
Осталась какая-то тыща минут,
А это не очень много.
Пожалуй, в дорогу с собой возьму,
Все остальное брошу,
Свои зачем, отчего, почему —
Единственно ценную ношу.
Трубка подпрыгивает, звеня,
И снова я повторяю:
— Придется вам обойтись без меня,
Завтра я умираю.
И снова всем говорю в ответ:
— Идут последние сборы.
У меня, понимаете, времени нет
На лишние разговоры.
Однако во внешне шутливом стихотворении поэт говорит едва ли не о самом серьезном на свете. Собираясь в последний путь, герой размышляет, что ему взять с собой.
Сергей Наровчатов в своем творчестве обращается и к истории России. У поэта своеобразное видение жизни. Отчизна предстает перед ним в свете всего пройденного ею пути. Лишь только вступает тема Древней Руси, как меняется стиль наровчатовских стихов. Возникают былинно-мифологический слог, фольклорные образы. Знание и любовь поэта к истории России к старине, понимание исторической значимости событий прошлого и их внутренней, глубинной связи с современностью явственно видны во всей его поэзии. Поэтому и более позднее обращение к былинному эпосу кажется естественным и закономерным.
Написанная в 1957-1960 гг. поэма «Василий Буслаев» основана на двух новгородских былинах XIV в. Поэта неодолимо влекут смелые, вольнолюбивые, удалые люди. Богатырской удалью и прельстил его былинный герой Васька Буслаев. Но поэт увидел в образе, созданном народом, не только силу, озорство, отвагу, независимость, он воспринимает Буслаева как стихийного предшественника борцов за освобождение народа. Наровчатова интересует социальный смысл былин. Несколько трансформировав их, поэт заостряет конфликт.
Буслаев в поэме – защитник обездоленных, его ненавидит знать и боготворит «голь», с которой он делится добычей своей ватаги ушкуйников. Не верящий «ни в сон, ни в чох», не желающий «ни перед кем склоняться ниц», Васька вступает в единоборство с колоколом – иными словами, восстает против Господина Великого Новгорода. Столкновение Василия Буслаева с колоколом – в центре произведения. Оно открывается знаменательной строфой:
Кто кого? Чья взяла?
Чей почин? Чьи дела?
Господин Великий Новгород
Бьет во все колокола...
Неслыханна дерзость Васьки Буслаева, прыгающего через колокол. От него отступаются родная мать, девушка-чернавушка, дружина. Буслаев разбивается оземь. Он погибает со словами раскаяния:
Беда моя, Васьки, что был я один –
Сам себе холоп, сам себе господин,
Одного лишь себя я принял в счет,
Да не принял меня за это народ.
В этих строчках сконцентрирован идейный смысл поэмы: как бы ни был силен человек, борющийся за счастье народа, один он ничего не в состоянии сделать. Он неизбежно гибнет, не понятый народом.
Через десять с лишним лет Наровчатов вернулся к поэме. Все эти годы он мысленно не расставался с ней, размышляя, как ярче раскрыть основную идею – столкновение личности и общества. В особенности после того, как узнал о существовании реального прототипа былинного богатыря, отыскав в грамотах XII в. имя новгородского посадника Василия Буслаева. Во втором номере журнала «Новый мир» за 1973 г. был напечатан расширенный и переработанный вариант «Василия Буслаева».
Здесь Буслаев – посадник, мудрый старец, избранный «горластым» вече. Сидя в роскошной палате, Василий и владыка Петр слушают скоморохов, калик перехожих, которые рассказывают притчу о Буслаеве молодом. Первый вариант поэмы вошел сюда как сказ о дерзкой юности посадника. Ныне он, «надежда черни, опора хозяев», снисходительно прощает самого себя.
Новый неожиданный поворот обогащает содержание поэмы. Смерть Васьки обрела символическое значение. Погиб не богатырь, погибло его своеволие, упрямство, тщеславие. Сместились акценты, и явственнее стало видно, что юный Васька в своей самонадеянности противопоставлял себя не только власти, но и обществу.
Но почему же так переменился Василий Буслаев, некогда исповедовавший одну лишь веру: «Перед господом не склоняй головы, перед кесарем не роняй головы»? Только ли потому, что стал стар?
Нет, поэма Наровчатова сложнее, она построена на внутренних противоречиях. Картина, нарисованная поэтом, объективна. Вооруженный опытом истории, автор ясно понимает социальные и экономические закономерности развития страны. Васька восстает против порядка в одиночку. Кроме того, для умножения богатства Новгорода, защиты его земель от врагов необходима была твердая власть. И стихийный протест Буслаева был закономерно обречен. Вместе с тем это протест, через века вдохновивший народы на борьбу за свободу и независимость.
Яростная схватка молодого Васьки Буслаева с Новгородом – одновременно его борьба с самим собой. Сцена написана в истинно былинном духе. «Как рукой махнет – станет улица, двинет пальцем одним – переулочек». Но завершается эта ярко написанная картина словами автора:
Сам с собою схлестнулся Буслаев,
Плотью пошел на свою же плоть,
Свой образ в толпе нещадно излаяв,
Не может себя он перебороть.
В Буслаеве все противоречиво. Он сам себе холоп и сам себе господин, он и гуляка, и человек, точимый безысходной печалью и грустью, он «щит и меч России», он и вольница и власть... Противоречивы его отношения с матерью, с девушкой-чернавушкой, от которой он отказывается ради своей независимости, противоречивы отношения с колоколом, наконец, со своей славой. Повержено славолюбие Василия, он как будто сурово осужден. Но скоморохи и калики славят его, не теперешнего, а юного Ваську-удальца:
Посадник грозен, посадник велик,
Но дорог песне грешный ушкуйник
В мечтаньях, делах и предерзостях буйных.
Дивно многозвучна поэма Сергея Наровчатова. Превосходен ее язык. В ней пленяют музыка слова, переливы красок в картинах базара, городов... В произведении сохранена былинная поэтика. Повторяются одни и те же строки («Сам себе холоп, сам себе господин»). В поэме множество постоянных, взятых из народного творчества эпитетов («темный бор», «сине море», «буйна голова»), устойчивых оборотов речи («девушка-чернавушка»), уменьшительных слов («лишенко»). Живописно, с помощью фольклорных образов изобразил поэт Новгород с его белокаменными соборами.
Неугасающий интерес Наровчатова к старине проявился и в поэме «Песня про атамана Дежнева, славный город Великий Устюг и Русь заморскую» (1964).
Один из самых талантливых представителей поэтов фронтового поколения, тонкий лирик, замечательный знаток истории России, Сергей Наровчатов проявил себя как глубокий критик и литературовед.
«Необычное литературоведение» (1969) – научно-художественная книга о возникновении и развитии литературы. Она охватывает огромный период времени – от первобытного синкретического искусства до современной литературы, вбирает в себя магию, пиктографическое письмо и кириллицу, апокриф и балладу, народную песню, сказку, мифы, рекрутские причитания, частушку, литературные направления – классицизм, романтизм, критический и социалистический реализм.
Она предназначена для широкого круга читателей, не искушенных в вопросах истории и теории литературы, написана в занимательной форме, читается с увлечением, в ней немало юмора, лирических отступлений автора. Вместе с тем это серьезное исследование. Наровчатов воссоздает исторические условия, в которых создавались «Илиада» и «Слово о полку Игореве», «Божественная комедия» и «Кому на Руси жить хорошо». В книге содержится глубокий и тонкий анализ произведений, раскрыт процесс взаимовлияния литературы и жизни.
Наровчатовское литературоведение необычно и оттого, что в нем открыто присутствует автор. Он делится с читателем своими воспоминаниями, чувствами. Благодаря этому в книге ощущается современность, о каких бы древних временах ни шла в ней речь.
Лучшие страницы книги – это главы, посвященные русскому фольклору. В них пленяет не только прекрасное знание предмета, но и чувство любви, с которым Наровчатов описывает рождественские колядования, масленичные карнавалы, свадьбы, анализирует обрядовые песни, былины, частушки... Он переносит читателя в обстановку, в которой создавались или исполнялись сказки. Очарованный свадебными песнями, он делится своим восхищением с читателями: «А какие чудесные девичьи образы они рисовали! Целомудренная стыдливость, душевная тонкость, сердечная доброта и ласковость к родителям, к братцам-сестричкам, к отчему дому, вплоть до «баненки».
Книга рисует целостную картину развития литературы и вовлекает читателя в анализ этого процесса.
Исследовательская и критическая деятельность Сергея Наровчатова не ограничивается «Необычным литературоведением». Еще раньше – в 1964 г. – он выпустил книгу «Лирика Лермонтова». Любовь к Лермонтову поэт пронес с самого детства. Наровчатову было шесть лет, когда дед велел ему выучить наизусть «Парус». Гениальное произведение оставило неизгладимый след в душе мальчика. «Мне повезло, - говорит он, - я уверен, что, зная такие стихи на память с детства, невозможно стать подлецом. Для этого и существует искусство». Поэт признается, что Лермонтов – его первая любовь. В «Лирике Лермонтова» автор рассказывает о влиянии Лермонтова на его, наровчатовское, поколение, о том, как в студенческие годы он с товарищами распевал на строительстве Ферганского канала «Парус» (на мотив «Реве та стогне...»). И, отправляясь с лыжным добровольческим отрядом на финский фронт, друзья пели на прощание: «Белеет парус одинокий...»
«Как мы ее пели! – вспоминает Наровчатов. – Теперь знакомые слова звучали по-иному, чем в Фергане. Мы действительно просили бурю и шли навстречу ей. И мы пели свою песню как гимн».
В книге Наровчатов рассматривает единственный прижизненный сборник Лермонтова. Он начинает именно с анализа композиции сборника, подчеркивая, что расположение произведений – творческий, не механический процесс. Наровчатов рассматривает композицию лермонтовского сборника как бы «изнутри», основываясь на своем поэтическом опыте, проникая в замысел великого поэта, умом и сердцем понимая, почему именно это, а не другое место выбрано в книге для того или иного стихотворения.
Наровчатов анализирует творчество Лермонтова, разбирает его стихи. Автор завершает свою книжку словами о том, что при написании ее он почти физически ощущал, что Лермонтов жив «и я живу рядом с ним. Я был бы рад, если бы это ощущение я смог передать читателям».
Как автор критических статей и очерков выступает Сергей Наровчатов и в книгах «Поэзия в движении» и «Атлантида рядом с тобой». Здесь литературные портреты старших поэтов-«учителей», ровесников и молодых авторов. Он прослеживает традиции, преемственную связь между творчеством поэтов разных поколений. У читателя создается ясное представление о развитии советской поэзии.
Незадолго до смерти Сергей Наровчатов совершенно неожиданно выступил в качестве прозаика, опубликовав в «Новом мире» два исторических рассказа: «Абсолют», где действие происходит во времена Екатерины II, и «Диспут» - о временах Раскола. Рассказы яркие, запоминающиеся. Кто знает, к чему привели бы его дальнейшие эксперименты в прозе, если бы в 1981 году он не умер.
Литература:
- Парпара, А. Сергей Наровчатов / А. Парпара // Библиотека. – 2012. - № 12. – С. 35-37.
- Кемоклидзе, Г. Он не Байрон, он другой / Г. Кемоклидзе // Литературная газета. – 2009. - № 42. – С. 10.
- Главное – хорошо пишется : письма Сергея Наровчатова // Литературная газета. – 2008. - № 25. – С. 15.
- Наровчатов, Сергей. Ожидание тягот и льгот / С. Наровчатов // Литературная газета. – 2006. - № 34/35. – С. 15.
- Киреев, Руслан. Крупным планом. Сергей Наровчатов / Р. Киреев // Знамя. – 2006. - № 10. – С. 131-134.
- Валикова, Д. Фронтовая молодость его / Д. Валикова // Литература. – 2004. - № 37. – С. 4-6.
- Лавлинский, Л. Шаги истории / Л. Лавлинский // Наш современник. – 1999. - № 11. – С. 259-265.
- Коржавин, Н. Блуждение в потемках : об одном стихотворении Сергея Наровчатова / Н. Коржавин // Литературное обозрение. – 1993. - № 7-8. – С. 20-24.
- Кузовлева, Т. Неразделимость / Т. Кузовлева // Юность. – 1979. - № 10. – С. 81-82.
- «Столбовая дорога поэзии – гражданственность» // Грудцова, О. М. Литературные портреты / О. М. Грудцова. – М., 1977. – С. 74-95.
Составитель: ведущий библиограф Артемьева М. Г.
