Версия для печати

Семён Гудзенко (к 100-летию со дня рождения)

Дайджест. Курган. 2022

«Нас не нужно жалеть» - эту песню в исполнении Михая Волонтира из фильма «Цыган» знают многие. Автор ее стихов Семён Гудзенко. 5 марта исполняется 100 лет со дня его рождения.

Семён Гудзенко стал широко известен в первые годы войны, написав о ней потрясшие современников стихи. А после войны поэты-фронтовики признали его лидером поэтического поколения.

Вся его творческая жизнь — молодые годы: Семёну Гудзенко исполнилось лишь тридцать, когда жизнь внезапно оборвалась. «Как от догнавшей его пули», — говаривали ровесники.

Сотрудниками Информационно-библиографического отдела составлен дайджест о жизни и творчестве Семёна Гудзенко. В работе использованы статьи из периодических изданий и интернет-источники.

Страницы биографии

Он родился в Киеве 5 марта 1922 года. Мать дала сыну изысканное имя Сарио, но оно как-то не прижилось, и все звали мальчика Сариком.

Семёном он стал в сорок третьем году, решив, что у поэта-фронтовика имя должно быть под стать суровой эпохе и простой украинской фамилии. Сарио звучало как-то опереточно, Сарик — по-детски, Семён — то, что надо: весомо, по-мужски. Сменить имя посоветовал Эренбург.

Жил в доме № 3 на Тарасовской улице. Район интеллигентный, даже литературный. Но семья не была какой-то рафинированной: мама Ольга Исаевна — учительница русского языка и литературы, отец Петр Константинович — инженер-механик.

Когда в 1943 году Семён оказался в разбитом, почти стертом с лица земли Сталинграде, он писал матери: «Я здесь в свободное время плотничаю. Это лучший отдых. Вспоминаю детство. Мастерил я лучше, чем стихи пишу...»

Гудзенко учился в киевской школе № 45. Первые стихи писал на украинском (пробовал писать и на идише). В 1937 году за стихи, написанные к столетию смерти Пушкина и опубликованные в мартовском номере журнала «Молодая гвардия», его наградили путевкой в Артек.

Занимался в литературной студии при Дворце пионеров. Его товарищ по студии Теодор Волынский вспоминал о Гудзенко: «Он обладал удивительной памятью, знал сотни строк разных поэтов: и Киплинга, и Вийона, и Саши Черного, и Анненского, и, конечно же, классиков русской литературы. С ним чаще, чем с другими, любил по-доброму полемизировать наш руководитель — литературный критик Евгений Адельгейм...»

Сарик зачитывался Джеком Лондоном и Эрнестом Хемингуэем (одну из глав своей последней поэмы «Дальний гарнизон» он назовет «Здравствуй, оружие!», будто полемизируя с хемингуэевским романом). Увлекался Маяковским (вскоре разочаровался), подражал Багрицкому, восхищался Тихоновым, изучал Хлебникова, ревниво следил за Симоновым. Пастернак казался ему чужим, претенциозным, но после того, как он увидел и услышал Бориса Леонидовича в декабре 1942 года, отношение его кардинально изменилось. Из письма матери (16 декабря 1942): «Был вчера в Клубе писателей на вечере Б. Пастернака. Он читал великолепные стихи. Впечатление огромное».

После школы уехал в Москву, где поступил на литературный факультет Института философии, литературы и истории (знаменитый ИФЛИ). Владимир Кардин вспоминал: «На литературном факультете поэтов было больше, чем непоэтов. И если очередной выступающий на собрании или митинге начинал говорить стихами, это нисколько никого не удивляло...»

На июнь сорок первого наметил каникулярный маршрут: Москва — Запорожье — Херсон — Одесса — Ялта — Сочи — Батуми — Тбилиси — Ростов — Москва. Но не пришлось ему отправиться в путешествие. Грянула война, и его пути надолго определили фронтовые маршруты. «Я не могу писать и жить, не побывав на войне», - записал Гудзенко в дневнике.

Мирная жизнь кончилась, отложены недописанные тетрадки. В июле 1941 года Гудзенко удалось записаться в ОМСБОН: Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения. Большинство попавших туда добровольцев (а всего бригада насчитывала около тысячи человек) были спортсменами. Среди них и такого уровня, как братья Знаменские. Но взяли в ОМСБОН и довольно много ифлийцев. При отборе ценилась не только физическая выносливость, но и самообладание, творческий склад ума, способность быстро принимать решения. Как показали дальнейшие события, студент второго курса литфака Гудзенко обладал этими качествами. А еще он знал языки, был общительным, неунывающим, остроумным, начитанным. Если добавить к этому невероятное обаяние и надежность, которую он излучал, то сразу было понятно: с таким парнем можно идти в разведку.

Бригада формировалась как раз для разведывательных (а также диверсионных) действий. Это было, как сейчас бы сказали, элитное подразделение.

Ребят готовили по ускоренной программе. Основными предметами, кроме огневой подготовки, рукопашного боя и неизбежной строевой, было саперно-подрывное дело.

В октябре 1941 года курсант Гудзенко написал матери: «Жив и здоров... Пишу много песен для строя и самодеятельности. Стихи для стенной газеты. Письмо пишу тебе самопишующей ручкой, которую получил от командования за строевую песню. Отношение ко мне и другим ифлийцам со стороны командования очень хорошее... Посылаю тебе справку о том, что я служу в войсках НКВД в Особом отряде...»

Владимир Кардин вспоминал о Гудзенко: «Он любил порядок, аккуратность. Поэтому, вероятно, легко принял армейский быт, дисциплину. Первым среди нас, вчерашних студентов, вышел в чины — получил ефрейторское звание...»

Немцы рвались в Москву, в бинокли рассматривали город. 6 ноября курсанты приняли присягу во дворе Литинститута (там дислоцировалась тогда 1-я рота 2-го полка). 7-го прошли по Красной площади (легендарный парад!). 8 ноября рота, в которой служил Гудзенко, была уже в прифронтовой полосе.

Омсбоновцев забрасывали на оккупированную территорию Калужской, Смоленской и Брянской областей. Переходили линию фронта на лыжах, пробирались глухими лесами. Подрывали мосты, минировали шоссейные и железные дороги, забрасывали гранатами немецкие штабы. Проводы диверсионно-разведовательных отрядов в тыл врага проходили без казенных формальностей, в обстановке дружеских подначек и душевных напутствий. Отряды формировались исключительно из добровольцев.

ОМСБОН отличался особенной воинской спаянностью. В бригаде возникли свои ритуалы, традиции, в том числе и литературные (раз в неделю устраивались вечера, лекции, встречи с писателями). В бригаде был свой джаз-оркестр, каждое подразделение имело свою «фирменную» песню, что-то вроде гимна. Бригадная газета «Победа за нами» делалась ярко, броско и поражала разноо­бразием жанров. Владимир Кардин вспоминал, что первое произведение для родной многотиражки они с Гудзенко написали вместе. Это был шпионский детектив, который печатался с продолжением из номера в номер.

2 февраля 1942 года Гудзенко был ранен в живот осколком мины. Кто-то из друзей потом заметил: «пушкинское ранение».

Бригадный врач вспоминал: «Семён Гудзенко страдал терпеливо и мужественно. Он сказал мне:

— Одно прошу: не старайтесь меня ободрить, от этого только хуже. Знаю, что ранения в живот обычно смертельны. У меня хватит силы умереть с сознанием выполненного долга перед партией и товарищами.

Это были слова настоящего зрелого бойца. И, может быть, поэтому наши глаза остались сухими. Только неприятный комок подступил к горлу.

Семён был ранен в разведке. Как это произошло — он не рассказывал. Лишь вспоминал и жалел погибших в бою друзей.

— Три дня — и нет такого отряда, — сокрушался он.

К счастью, в тот раз предчувствие обмануло поэта-бойца: он поправился...»

Лежал в медсанбате в селе Березичи под Козельском. Потом его перевезли в госпиталь на станции Шилово в Рязанской области.

Из писем матери:

[ 14/II-42 г. ]

Дорогая мамочка! Я жив и здоров. Временно я из Москвы выезжал. Так что твои письма уже месяц не читал. Сейчас я легко ранен и деньков через 7-8 снова таким же, как прежде, приеду в Москву. Сейчас я в госпитале в Рязанской обл. Письма твои меня здесь не застанут, так что пиши по старому адресу.

[ 27/II-42 г. ]

Дорогая мамочка!

Телеграммы сегодня получил. Я жив, здоров. Все у меня в полном порядке. Ранен я был в живот. Касательное ранение только мягких тканей. Рана небольшая 1x5. <...> Мамочка, ты меня поймешь, если я не буду описывать тебе всех и всяких подробностей. Настроение хорошее и бодрое. Сейчас много читаю. Хоть на 1/100 наверстываю упущенное. Мамочка, жду твоего письма. Если оно меня здесь не застанет, оставляю адрес куда его переслать: ст. Шилово Рязанской обл., п/я 5, корп.1 <...> Целую крепко-крепко. Сарик.

После госпиталя Семена Гудзенко признали негодным к строевой. С июня 1942-го до 1944-го он служит в редакции газеты ОМСБОНа «Победа за нами». В редакции его давно знали, он с осени сорок первого печатался под псевдонимом «П. Гударов».

Знакомится с Антокольским. Павел Григорьевич вспоминал: «Когда вошел этот высокий, страшно худой, черноволосый юноша в выцветшей гимнастерке, мне вдруг померещилось, что это мой сын, известие о гибели которого пришло месяцев за шесть-семь до того. Война не однажды возвращала подобным образом сыновей, мужей и братьев, которых считали погибшими, так что, если бы вошедший действительно оказался младшим лейтенантом Владимиром Антокольским, в этом не было бы никакого чуда. Скажу только, что эта первая секунда встречи окрасила собою многое в наших дальнейших отношениях, в дружеской близости, возникшей между двумя людьми, столь разными по возрасту...»

9 мая 1942 года Гудзенко знакомится с Эренбургом. Возможно, благодаря связям Ильи Григорьевича в Москве, где еще действует комендантский час (декабрь 1942-го), у молодого поэта проходит два вечера: в Литинституте и в клубе МГУ. 16 декабря пишет матери: «Недавно читал стихи в Лит. институте им. Горького, слушал их и Н. Н. Асеев. Очень (неожиданно для меня) хвалил их. Читал я многие ненапечатанные. Завтра читаю на вечере в Московском ун. им. Ломоносова...»

21 апреля 1943 года — вечер Гудзенко в столичном Клубе писателей. Об этом вечере потом рассказывали легенды. В зале собралась тогда вся литературная Москва. На другой день Гудзенко писал матери: «Вечер прошел неожиданно прекрасно. Я не думал, что так все это будет. Говорят, что два года не было столько народа...»

Представляли 21-летнего поэта Антокольский и Эренбург. Опытные литераторы, люди, много повидавшие на своем веку, чрезвычайно волновались. Герой вечера тоже пребывал в невероятном напряжении и возбуждении. Когда он заговорил, в зале установилась мертвая тишина. Молоденький парень, вчерашний студент, рассказывал такие вещи, о которых фронтовики предпочитали не вспоминать и много лет спустя после войны. Уже после того, как Семён прочитал стихи, одна писательница сказала: «Как будто с человека содрана кожа...»

Первый сборник Гудзенко «Однополчане» вышел в 1944-м. Еще 9 апреля 1943-го Семён писал маме о готовящейся книжке: «Самое замечательное — у меня выходит в Гослитиздате книга стихов... Успех меня окрыляет, но не кружит головы — я все понимаю не очень плохо. Конечно, мне очень приятно, что в 21 год я начал свою поэтическую судьбу, и начал решительно и твердо. Не хочется думать и загадывать: а что будет дальше? Но сейчас на литературном фронте у меня наступление...»

В 1943 году ОМСБОН переформируют и в 44-м Гудзенко переводят в газету 2-го Украинского фронта «Суворовский натиск». Он прошел Карпаты и Венгрию. Победу встретил в Будапеште.

Вот как записал он вкратце свою военную биографию в 1945 году, в дни освобождения Венгрии от фашистов: «Снова рассказывал свою биографию — год солдат, восемь месяцев в газете, полгода в Сталинграде в выездной редакции, снова 4 месяца в Москве в газете, три месяца командировка по Украине, Бессарабии. Пешком с 1-го Укр. из Западной Украины на 2-й Укр. — Бессарабия. Снова Москва, газета — 4 месяца. Снова фронт — Трансильвания, Венгрия, Словакия — 3 месяца, да месяц пути. Что впереди? Трудно, но я должен довоевать, чтобы написать полностью книгу: «Мы в Европе».

Семен Гудзенко был награжден медалью «За оборону Москвы», орденом «Красной Звезды», орденом Отечественной войны 2 степени.

Из наградного листа, датированного 12 мая 1945 года: «Красноармеец — поэт Гудзенко С. П. принимал активное участие в освещении штурма Будапешта, находясь постоянно в штурмующих подразделениях, корреспондируя не только в газету «Суворовский натиск», но и в центральную прессу. Талантливый поэт, чьи стихи пользуются исключительным успехом сре­ди солдат и офицеров фронта, он выполнял любые задания редакции, писал очерки о героях фронта, зарисовки, организовывал военкоровский материал, создавал актив вокруг газеты.

Будучи сам солдатом — первое время участвовал в войне как десантник в тылу врага, дважды ранен, — хорошо знает жизнь солдата. Поэтому его стихи и очерки правдиво отражали жизнь людей переднего края, воспитывали в бойцах и офицерах любовь к Родине, ненависть к врагу, поднимали наступательный порыв.

Красноармеец Гудзенко С. П. достоин награждения орденом Отечественной войны 2 степени».

С 9 мая 1945-го прошли считанные месяцы, а Гудзенко с горечью пишет в дневнике о том, что скоро развеют по России «пепел фронтового братства». Он предчувствует быстрый распад фронтового товарищества. А ведь только в этом кругу он был по-настоящему счастлив. Обычная жизнь казалась ему спекшейся, затхлой, обставленной рогатками, заборами, запретами...

Может, поэтому Гудзенко все время в дороге, уезжает на самые окраины СССР: Западная Украина, Тува, Средняя Азия. Стремится подальше от штабов, в дальние гарнизоны.

В январе 1951 года у Гудзенко родилась дочь Катюша, а осенью тяжелая болезнь оторвала его от работы. Сказались и ранение, и травма головы, полученная Семёном еще в мае 1942-го в центре Москвы (поэта сбила машина около печально известного здания на Лубянке).

В перерывах между больницами он невероятно много успевал: писал стихи, переводил, выступал на вечерах, отвечал на письма, в 1951 году руководил поэтическим семинаром на II Всесоюзном совещании молодых писателей...

Гудзенко перенес несколько операций, но спасти его врачам не удалось. Он умер в феврале 1953-го, за двадцать дней до своего дня рождения. В марте ему исполнился бы тридцать один год.

Из воспоминаний матери Ольги Исаевны Гудзенко

«...Ему очень трудно было переключиться на спокойную работу в мирных условиях, трудно было засесть за учебу, хотя он уже подал документы и был зачислен в Литературный институт имени Горького. Тяжелый, страшный, фронтовой путь. Потери товарищей, друзей, потеря родного брата на Смоленском фронте и пяти двоюродных братьев-ровесников. Единственный выход — быть на людях, делиться с ними своими думами, рассказывать о войне, о своем поколении. Лето 1951 года Семен, его жена Лариса, совсем маленькая дочь и я прожили на даче. Я разделяла с ними их большое счастье. Жили радостно. Огорчало только то, что Семен очень много работал. Сколько я ни просила, не помогало, и просьбы Ларисы не помогали. Он жил в стихах, спешил их закончить. В конце сентября у него начались головные боли. Мы вернулись домой в Москву. После первой, очень серьезной, операции поправился. Напи­сал прекрасные стихи. Опять головные боли, вторая операция. Поправлялся медленно, был лежачим больным, писал стихи во время передышек между сильными болями. Последние стихи написал в ноябре-декабре 1952 года. Он был хорошим сыном, другим он не мог быть. Даже с фронта он старался писать по возможности чаще. Всем, всем щедро наградила природа Семена: добрым сердцем, умением любить людей, энергией, работоспособностью, хорошей внешностью и талантом — блеснул, как молния, и погас».

Творчество Семена Гудзенко

Восхождение его, даже взлет на поэтический Олимп в годы войны был стремительным, неожиданным для непосвященных, но неоспоримым для друзей, знавших его не один уже год. Гудзенко не вдруг стал поэтом, с детства он на ходу рифмовал, чуть ли не по любому поводу.

Любовь к стихотворчеству, как вспоминала мать, проснулась в нем в раннем детстве: в 5-6 лет он уже умел рифмовать двух-трехстишия — сказочки, как он их называл. Сказочки были, как правило, смешные, и старший брат Миша рисовал к ним карикатуры. К восьми годам ему подарили общую тетрадь, куда он записывал свои «творы».

Когда в 1934 году, вскоре после первого съезда Союза советских писателей, учительница литературы организовала в классе литературный кружок — первым в него записался Гудзенко. Ребята стали выпускать литературно-художественный журнал, где появились и стихи Гудзенко. Он был признанным в школьной среде поэтом. И когда старший пионервожатый 45-й средней школы напечатал статью о жизни школы, он поместил в ней рисованный портрет с подписью: «Сарик Гудзенко — молодой поэт, ученик 7-го класса». К тому времени его узнали не только в школе. Стихи, написанные к столетию со дня рождения А. С. Пушкина, республиканская юбилейная комиссия отметила первой премией: ежемесячная стипендии и ежегодная путевка в «Артек» до окончания средней школы. Отличился Сарик и в конкурсе к юбилею великого украинского поэта Т. Г. Шевченко. Три его стихотворения не только были отмечены премией, но и опубликованы в книге ученического творчества «На обновленной земле» (Киев, 1939).

Поэту-борцу

1

В стране сатрапов-генералов,

В стране оков и вдовьих слез,

От круч Днепра до Кос-Арала

Ты песню вольную пронес.

2

Соленый ветер кожу режет

И разъедает раны ног,

А ты и здесь стихи мережил

Стальною пряжей мудрых строк.

3

И ни шпицрутенов удары,

Ни злоба деспота-царя,

Нет, не могли заставить бары

Молчать седого Кобзаря.

4

Пришел казах в далекий Канев,

Чтоб ближе быть, Тарас, к тебе.

И образ твой в века не канет —

Он будет знаменем в борьбе.

1939

Поэтические привязанности Гудзенко школьных лет определили и темы многих его юношеских стихов. Гудзенко в юные годы активно работал над циклом «Жизнь поэтов», наполняя его не часто, но настойчиво в течение всей жизни.

Хлебников в Персии

Солдаты стихов не просили

и ласковых слов не просили.

Они на штыках проносили

бессмертную славу России.

В ту осень листва опадала

лоскутьями флага имперского.

Конину делил на привалах

застенчивый Хлебников

с персами.

В глазах его мудрость Корана

и светлые реки Ирана.

Поднимет тяжелые веки,

и люди, как в правду, заглянут.

В походах до одури жарко.

Кончился отдых и порох.

И он раздавал на цигарки

поэмы усталым саперам.

Быть может, за новые книги,

что свежими красками пахнут,

кровью залиты папахи и

сдавлены раненых крики...

1939

Стихи Гудзенко нашли признание и среди однокашников-ифлийцев. И он довольно много их написал за два своих студенческих года. Большинство из них сохранились, так как были записаны в одной тетради. Пожалуй, самое главное, чем интересны эти стихи, — сказавшиеся в них предельная обнаженность чувствования, отождествления себя с природой, порой полное в ней растворение. Именно эти попытки пропустить воспринимаемое сквозь себя, выразить его через собственное состояние души свидетельствуют о том, что поиск своего почерка начался. Даже в простейших буднях поэт находит тот кровоточащий излом, по которому томится его душа. Нет ни единого лучезарного стихотворения в этой тетради. Даже то, которое начинается строкой «Я жизнью своей доволен весьма...», заканчивается тем, что поэт сбегает из выжженной солнцем Москвы, чтобы на случайной станции окунуться в заманчивую своей простотой жизнь.

* * *

Я жизнью своей доволен весьма.

Вот так бы всегда, не зная уюта,

Ни от кого не ждать письма,

Отписывать по-фронтовому,

Что жив-здоров и через пару суток,

Наверно, буду дома.

И, завернувшись в рваный плащ,

Дымить в вагоне бесплацкартном

И под упрямый детский плач

Забыть, что я родился в марте,

Что солнцем выжжена Москва,

Что паровоз грохочет к югу.

Сойду на станции, на квас

Сменяю нож, подарок друга,

Разговорюсь с веселым парнем,

Уйдет состав, меня оставив,

Придется ночевать в товарном,

Навозом пахнущем составе…

Я просыпаюсь полднем жарким.

От липких шпал смолой несет.

Пойду на станцию. Цигарки

И хлеб приятель достает.

Жуем и говорим за жизнь.

И снова по свету кружим.

Январь 1940 г.

Об этих стихах Павел Антокольский писал: «Его ранние, вернее, предранние стихи пронизаны токами Пастернака и Хлебникова, они характерны для целого поколения нашей поэтической молодежи... Книжная премудрость ИФЛИ ни в чем ему не повредила и не могла повредить. Наоборот, она воспитала остроту его восприятия, его зрячесть и чуткость... Совершенно незачем представлять этого поэта (впрочем, так же, как и всякого другого) случайно выросшим под той или другой осиной на развилке фронтовых дорог».

Грянула война, и его пути надолго определили фронтовые маршруты. «Я не могу писать и жить, не побывав на войне», - записал Гудзенко в дневнике.

В маленькой записной книжке, умещавшейся в кармане, стали появляться строка за строкой первые армейские стихи. «Стихи слагались на ходу», — скажет он позднее об этом времени. Многие стихи вскоре были опубликованы в красноармейской газете ОМСБОНа «Победа за нами».

Стихи, что остались в записной книжке очень отличаются от тех, которые бли напечатаны в газете «Победа за нами». Опубликованные — особенно первые — публицистичны, напряжены энергией атаки, нередко заканчиваются прямым призывом: Вперед! Мы победим! В бой! Рви ему глотку зубами! Коли штыком, прикладом бей проклятых извергов немецких! Ощущается некоторая чужеродность этих лозунгов всей ткани стиха, хотя вполне понятна их сиюминутная газетная задача. Впрочем, уже через несколько месяцев Гудзенко ушел от рифмованных лозунгов. Он сумел переплавить их экспрессию в удивительной силы строки, которые уже на третьем году войны сделают Гудзенко известным всей стране поэтом.

А в записных книжках оставались более камерные, лиричные стихи, в которых был виден не воин, а просто человек, влюбленный мальчишка, мужающий на войне. Возможно, камерность, отсутствие эпохальных обобщений и помешала этим строкам пробиться к читателю. Да и сам Гудзенко, наверное, воспринимал их лишь как поэтический дневник, так и не нашедший применения при его жизни, хотя и взялся-то он за дневник с мыслью написать книгу о поколении. Но война затянулась — дневников накопилось много. А он так и не собрался засесть за эту книгу.

Первый сборник Гудзенко «Сталинградская тетрадь» вышел в Сталинграде в 1943 году. Составили его в подавляющем большинстве стихи, опубликованные в газете «Комсомольская правда» в Сталинграде». Газета и выпустила эту маленькую книжечку. Тираж ее был невелик, и до широкого читателя она не дошла. Поэтому многие считали первой книгой сборник «Однополчане», выпущенный в свет в 1944-м году.

Для Гудзенко это не просто удачное название, но тема его военной лирики, ее пронзительный мотив, исправляющий и мысли, и чувства, и самую жизнь поэта на всем ее протяжении. В нем вернувшиеся с победой фронтовики чувствовали своего. Они отмечали необычайную точность передачи поэтом состояния бойца перед атакой, в бою, после сражения, в минуты походов и отдыха, в тяжкий час похорон сраженного пулей друга.

«Война в стихах Гудзенко — это не эффектные полотна баталистов, не условная романтика в духе Киплинга и не парад, — писал Илья Эренбург в рецензии на книгу Гудзенко «Однополчане», — это грозное суровое дело, где много крови, много жестокого, где человек находит в себе залежи высоких чувств: верности, любви, самоотверженья...»

О книге «Однополчане» Гудзенко написал матери: «...У меня выходит в Гослитиздате книга стихов. Она получила высокую оценку И. Эренбурга, который ее рекомендовал. О книге очень хорошо отзываются и другие поэты и писатели: Асеев, Алигер, Маркин, П. Антокольский и др. И недавно, в клубе писателей на совещании о литературе в Отечественной войне Эренбург цитировал мои стихи и сказал о них: прекрасные. Успех меня окрыляет, но не кружит головы — я все понимаю не очень плохо. Конечно, мне очень приятно, что в 21 год я начал свою поэтическую судьбу и начал решительно и твердо...» В этом же письме постскриптум он добавил: «Да, не пугайся, если встретишь стихи за подписью «Семен Гудзенко» — это я, так как Сарио не очень звучит в связи с Гудзенко. Надеюсь, ты не очень обидишься (шучу)».

Следующая книга «Стихи и баллады» в 1945 году. В первой главке — стихи из газеты «Победа за нами», во второй — из «Сталинградской тетради», а в третьей — пять баллад.

Вскоре после войны в адрес поэтов военного поколения, еще не успевших выплеснуть свои обжигающие душу впечатления, то и дело слышались упреки критиков и окололитературных бюрократов в том, что окопный натурализм их военных стихов мешает им перестроиться на новую, «мирную», тематику.

«Дело дошло до того, что всякое упоминание об опасностях, героической смерти и павших друзьях зачисляется в разряд упаднических настроений, якобы тормозящих движение вперед… — писали С. Гудзенко и М. Луконин в 1946 году в статье «Разговор о молодых», ставшей как бы открытым ответом на нападки критиков. — Мы не вступили бы в дискуссию, если бы критики не занимались смакованием наших отдельных ошибок и промахов, забывая главное, что характеризует молодую современную поэзию... Главное же в их произведениях — вера в победу, которая провела сквозь все испытания войны, закалив и научив многому. Не тяжести войны явились темой наших стихов, а их преодоление. Мы шли не от поэзии к жизни, а от жизни к поэзии...»

А в мае 1947 года Гудзенко так говорил об этом: «Я не могу автоматически переключаться с темы на тему, особенно с такой, которая меня вызвала к полнокровной творческой жизни. Легче переключить производство с выработки шин на газовые горелки, но это не может быть исходной точкой для переключения с темы на тему в искусстве. Жизнь, которой живет поэт, среда и мировоззрение неизбежно войдут в произведение, которое будет написано о прошлом жизненном этапе. Тяжелое и величественное прошлое скажется в новой теме, если к ней подошел поэт».

В 1947 году выходит сборник «После марша». В него вошли стихи, написанные в самые последние месяцы войны и сразу после нее.

Лучшим способом окунуться в новую, невоенную тематику Семен Гудзенко считал творческие командировки по стране: Закарпатье, Тува, Туркестан.

По впечатлениям поездки в Туркестанский военный округ была написана поэма «Дальний гарнизон». Эта поэма о послевоенной армии, сразу же привлекла внимание читателей. Тогда же появился цикл стихотворений «Миролюбивые солдаты», отдельные из которых увидели свет еще при жизни поэта. Он успел даже выпустить в Воениздате в 1951 году как редактор и составитель сборник «Солдатские стихи», в котором были собраны стихотворения периода 1945-1951 годов поэтов разных возрастов и творческих особенностей, но написавших об одном: о жизни армии после войны.

Командировки были плодотворны — он привозил циклы стихов для новых книг («Битва», «Закарпатские стихи», «Новые края»), путевые очерки, активно переводил местных поэтов, публиковал подборки их стихов в центральной печати. Расширялись интересы, оттачивалось мастерство.

Немало дорог исколесил молодой поэт после войны. Его всегда тянуло в путь. Гудзенко пишет в записной книжке: «Ни двора у меня, ни кола — видят боги. Я поэт не города, не села — я поэт дороги». Он много ездит в поисках новых поэтических откровений. Отсюда рождается цикл «Отъезды», в котором остро ощущается та внутренняя неустроенность, поиски себя нынешнего, неразрывность с фронтовым братством, но и постепенное расхождение общих когда-то судеб — все, что владело в то время поэтом.

Сейчас невозможно представить Гудзенко без военных стихов, но это лишь оттого, что они заслонили все другие его темы, все «альтернативные» пути его развития. А эти пути были. И это очевидно не только по юношеским стихам, оставшимся в дневнике, но и по тем, которые он писал после войны.

Стихи Семена Гудзенко

Перед атакой

Когда на смерть идут — поют,

а перед этим

можно плакать.

Ведь самый страшный час в бою —

час ожидания атаки.

Снег минами изрыт вокруг

и почернел от пыли минной.

Разрыв —

и умирает друг.

И, значит, смерть проходит мимо.

Сейчас настанет мой черед.

За мной одним

идет охота.

Будь проклят

сорок первый год

и вмерзшая в снега пехота

Мне кажется, что я магнит,

что я притягиваю мины.

Разрыв —

и лейтенант хрипит.

И смерть опять проходит мимо.

Но мы уже

не в силах ждать.

И нас ведет через траншеи

окоченевшая вражда,

штыком дырявящая шеи.

Был бой коротким.

А потом

глушили водку ледяную,

и выковыривал ножом

из-под ногтей

я кровь чужую.

(Октябрь 1942 г.)

***

После смерти меня не будут читать

и стихи мои не споют.

Но при жизни нужна мне складная кровать

и палатки прохладный уют.

Но при жизни дорога нужна на Восток,

и на Запад дорога нужна.

За 2000 верст —

дам 2000 строк,

за экватор —

все книги сполна.

Потому что увидеть и услыхать

веселей, чем читать и писать.

И чернилам десять секунд просыхать,

а крови века полыхать.

Я в стихи допустил беспричинную грусть

и беспочвенную мечту.

Кто на вечность желает работать,

пусть

работает. Я перечту.

И спою его песню — с клинком наголо

в эскадроне на торном пути,

потому что бессмертное ремесло —

за свободу в атаку идти.

(1942)

Стихи о родных

1

Говорили ему о многом,

о бессмертии,

о любви.

А жена ему

перед дорогой

положила на плечи строго

обнаженные руки свои.

Уходили солдаты русские

на войну,

далеко...

...Пальцы тонкие,

руки узкие.

Ими б клавиш касаться легко.

Ни царапины,

ни отметины,

розовее зари на снегу.

И сказала жена:

«Я вот этими

задушить его,

немца,

смогу».

2

Мать говорила:

«Сын, повремени...»

И вещи суетливо собирала.

И гладила солдатские ремни

по-матерински:

мягко и устало.

Мать говорила:

«Осторожным будь...»

И славила дела его лихие.

Нам легок самый непосильный путь,

когда за нами женщины такие.

(8 марта 1943 г.)

***

Не до отдыха нам.

И неделю подряд,

засыпая урывками ночью,

на лесах, у станков

сталинградцы стоят

по-солдатски: упрямо и молча.

Нам не время, товарищи, брать отпуска:

продолжается битва за город.

Если даже приходит ночами тоска

в шалаши, в неуютные норы,

не уйдут сталинградцы —

куда ни зови,

отовсюду спешат возвратиться.

Силой нашего гнева и нашей любви

Сталинград

из руин

возродится!

Сталинград, май 1943 г.

* * *

После первых раскатов грома

оседает кирпичная пыль.

Пять шагов до соседнего дома —

все равно что пятнадцать миль.

Только нам не впервые драться

в переулках за каждый метр.

И упрямого сталинградца

не берет на Дунае смерть.

Не берет орудийным шквалом

и гранатой из-за угла.

Нас по всем чердакам и подвалам

смелость дерзкая провела.

Мы прикладами и ножами

разговаривали с врагом.

Мы рассветами и ночами

штурмовали проклятый дом.

...Ну а если шальная пуля

кончит путь мой и ратный труд,

не в почетном меня карауле,

а в атаке друзья помянут!

(Январь 1945 г.)

После войны

Над нами тысячи стрижат,

как оголтелые, визжат.

Как угорелые, стремглав

весь день бросаются стрижи

в заброшенные блиндажи,

в зеленую прохладу трав.

Они купаются в росе,

они росой опьянены.

По Кишиневскому шоссе

мы возвращаемся с войны.

Вокруг — трава до самых плеч,

такая, что нельзя не лечь.

Вода в ручьях на всем пути,

пригубишь, и не отойти.

И по заказу старшины

то ветерок, то солнцепек.

Мы — из Европы.

Мы с войны

идем с победой на восток.

...Как сорок первый год далек!

(Июнь 1945 г.)

* * *

Я был пехотой в поле чистом,

в грязи окопной и в огне.

Я стал бродягой-журналистом

в последний год на той войне.

В каких я странах побывал!

Считать — не сосчитать.

В каких я замках ночевал!

Мечтать вам и мечтать.

С каким весельем я служил!

Огонь был не огонь.

С какой свободой я дружил!

Ты памяти не тронь.

Но если снова воевать…

Таков уже закон:

пускай меня пошлют опять

в стрелковый батальон.

Быть под началом у старшин

хотя бы треть пути,

потом могу я с тех вершин

в поэзию сойти.

(Август 1945 г.)

Мое поколение

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.

Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом,

чисты

На живых порыжели от крови и глины шинели,

на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.

Расцвели и опали.... Проходит четвертая осень.

Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.

Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,

нам досталась на долю нелегкая участь солдат.

У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя —

только сила и юность. А когда возвратимся с войны,

все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,

что отцами-солдатами будут гордиться сыны.

Ну а кто не вернется? Кому долюбить не придется?

Ну а кто в сорок первом первою пулей сражен?

Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется —

У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя —

Кто вернется — долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,

и не надо погибшим, чтоб живые любили за них.

Нет мужчины в семье — нет детей, нет хозяина в хате.

Разве горю такому помогут рыданья живых?

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.

Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,

тот поймет эту правду — она к нам в окопы и щели

приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.

Пусть живые запомнят, и пусть поколения знают

эту взятую с боем суровую правду солдат —

и твои костыли, и смертельная рана сквозная,

и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат…

Это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,

подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.

...Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.

Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

А когда мы вернемся — а мы возвратимся с победой,

все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы, —

пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду,

чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.

Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,

матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.

Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем —

все долюбим, ровесник, и ремесла найдем для себя.

(1945)

Нас не нужно жалеть : песня из фильма «Цыган» / слова Семена Гудзенко ; музыка Валерия Зубкова ; исп. Михай Волонтир. - Изображение (движущееся ; двухмерное). Музыка (исполнительская) : электронные // YouTube/ - URL: https://yandex.ru/video/preview/?text=волонтир+нас+не+нужно+жалеть&path=wizard&parent-reqid=1646304871600902-11014848316396973354-vla1-5741-vla-l7-balancer-8080-BAL-4217&wiz_type=vital&filmId=16379913943506467507&url=http://www.youtube.com/watch?v=HwslLZXEJeY (дата обращения: 03.03.2022).

***

Ты меня вынянчила, мама,

дала мне странное имя.

Чуть безалаберным

и упрямым

мальчик с глазами твоими рос,

и вырос,

и стал солдатом

И, недостреленный

в сорок втором,

он по бумаге провел пером,

и ты загордилась

его узловатым

и угловатым

первым стихом.

Стих начинался

честной строкою.

Я не выдумывал

этой строки.

Просто

израненною

рукою

вывел

прыгающие крючки.

(1947)

Катюша

Дочка у меня. Такая милая,

милая, как дети всей земли.

Землю полюбил я с новой силою,

новые мечты ко мне пришли.

Пусть же наши беды, наши трудности

будут для нее уже не в счет.

От грудного возраста до юности

сколько рек в пустыню потечет,

и ее ровесники зеленые,

из гнезда вспорхнувшие дубки,

выпестуют степь засолоненную,

выходят зыбучие пески.

Пусть же в каракумское безбрежие,

где и мне пришлось топтать песок,

с Каспия ветра ударят свежие,

из Амударьи свернет поток,

чтоб на зорьке девочка несмелая

собирала дивной красоты,

не от пота, не от соли белые,

не от крови красные цветы…

Дочку я свою назвал Катюшею

(это имя приберег с войны),

помня, как над реками,

над сушею были небеса опалены.

Вот она, еще не зная многого,

с полуслова понимает мать,

и посменно бабки нрава строгого

возят на бульвар ее гулять.

Скоро встанет на ноги и первые

в будущее сделает шаги.

Как боятся этого, наверное,

наши с нею общие враги!

И сегодня злей не потому ль они,

что с ее рожденьем я сильней,

что меня ни засухой, ни пулями

разлучить они не могут с ней —

с беззащитной, крохотною, милою,

без которой свет уже не мил,

для кого грядущее планирую,

для кого отстаиваю мир.

И она пытливо, с удивлением

из коляски смотрит на меня —

наше молодое поколение,

от рожденья сто четыре дня.

(1 мая 1951 г.)

***

И снова жизнь.

Звенит капель.

И в переулочных глубинах,

за легкой дымкою апрель,

весь в зелени, на ножках длинных,

у отворенного окна

хохочет звонко вслед прохожим,

мальчишкам, на него похожим,

орущим, что пришла весна,

бредущим наугад по теплым

каменьям, вспененным ручьям,

увеличительные стекла

подставив солнечным лучам.

И я, пути не разбирая,

бреду по мокрой мостовой.

Опять весна, опять живой.

Милее, чем ворота рая,

мне дверь заветная одна.

Я снова у того порога,

где ждут меня, где жизнь моя.

И не тяжка моя тревога.

Дочь, не пугайся — это я.

Меня встречают на пороге,

целуют, под руки берут,

хоть каждый шаг — и боль и труд,

и хоть не слушаются ноги,

иду, надеждой окрыленный,

что дома и что вновь живу,

гляжу в окошко на зеленый

апрель, ворвавшийся в Москву.

Здесь всех начал моих начало,

здесь узел всех моих дорог.

Слеза упала, легче стало,

я на кровать свою прилег,

и наклонилась к изголовью

та с вечно молодым лицом,

мы с ней обручены любовью

покрепче, чем любым кольцом,

и губ ее прикосновенье

в меня вдохнуло столько сил,

что я бы камень преткновенья

хоть в тонну весом своротил.

Как прежде, сдержанна при третьем

(пусть даже это наша дочь).

Давай погасим свет

и встретим

по-праздничному эту ночь.

Но я, как на войне солдаты,

боюсь загадывать вперед,

быть может, общая палата

меня уже обратно ждет.

Но даже если жизнь мгновенна,

я счастлив жить,

и вновь и вновь

твержу: да будь благословенна

жена, хранившая любовь.

За окном апрельское ненастье,

теплое по-летнему уже.

Людям невдомек, что снова счастье

на высоком нашем этаже.

(Март - апрель 1952 г.)

Произведения Семена Гудзенко, имеющиеся в Центральной городской библиотеке им. В. В. Маяковского

Г удзенко, Семен Петрович. Дальний гарнизон : поэмы, стихи / Семен Гудзенко. - Ижевск : Удмуртия, 1973. - 111, [1] с. - (Подвиг). – Текст : непосредственный.

В книгу вошли поэмы «Дальний гарнизон», «Памяти ровесника», стихи «Баллада о дружбе», «Перед атакой», «Мое поколение».

Гудзенко, Семен Петрович. Стихи слагались на ходу / Семен Гудзенко ; [сост., авт. вступ. ст. и примеч. С. И. Ярославцева]. - М. : Молодая гвардия, 1990. - 157, [3] с. : ил. - (В молодые годы). – Текст : непосредственный.

В книгу вошли стихи разных лет (1939-1952).

Г удзенко, Семен Петрович. Стихотворения / Семен Гудзенко ; [сост. С. Ярославцева ; худож. А. Лурье]. - М. : Современник, 1985. - 144 с. : ил. – Текст : непосредственный.

В сборник вошли произведения о войне, о фронтовых дорогах, о солдатском братстве.

Интернет-источники

1. Все стихи Семена Гудзенко. – Текст : электронный // Русская поэзия. – URL: https://rupoem.ru/gudzenko/all.aspx (дата обращения: 03.03.2022).

   • Гудзенко, Семен. Стихи. – Текст : электронный // РуСтих : стихи классиков. – URL: https://rustih.ru/semen-gudzenko/ (дата обращения: 03.03.2022).

О Семене Гудзенко

1. Армейские записные книжки и дневники Семена Гудзенко. – Текст : электронный // Военное обозрение. – URL: https://topwar.ru/64736-armeyskie-zapisnye-knizhki-dnevniki-semen-gudzenko.html (дата обращения: 03.03.2022).

   • Гудзенко, Семен. За секунду до взрыва / Семен Гудзенко ; публ. Екатерины Симоновой-Гудзенко ; вступ. ст. и коммент. Дмитрия Шеварова. – Текст : непосредственный // Новый мир. - 2015. - № 5. - С. 122-138.

   • Шеваров, Дмитрий. «Мамочка, скоро, скоро мы будем вместе...» : письма с фронта поэта Семена Гудзенко / Дмитрий Шеваров. – Текст : непосредственный // Российская газета. - 2017. - № 44 (2-8 марта). - с. 30. - (Неделя).

   • Шеваров, Дмитрий. Семен Гудзенко: «Мы воду дымную хлебали из почерневших котелков...» : неизвестные документы и рукописи из фонда № 2207 Российского государственного архива литературы и искусства / Дмитрий Шеваров. – Текст : непосредственный // Родина. - 2015. - № 5. - С. 32-36.

Составитель: ведущий библиограф Артемьева М. Г.