Библиографический указатель. Курган. 2021
(к 200-летию со дня рождения А. Ф. Писемского)
23 марта 2021 года исполняется 200 лет со дня рождения русского писателя Алексея Феофилактовича Писемского (1821-1881).
В середине XIX столетия имя Писемского было знакомо всей читающей России. «Это большой, большой талант», - считал А. П. Чехов. Однако теперь, пожалуй, многие и призадумаются: кто же такой Писемский, что написал? А написал Алексей Феофилактович за свою по нынешним меркам недолгую шестидесятилетнюю жизнь немало – вышедшее вскоре после его смерти собрание сочинении включало 24 тома. Писал он комедии, драмы, трагедии – в юности на всю жизнь увлёкся театром, обладал выдающимися актерскими способностями, был замечательным чтецом, но более всего прославился своими повестями и романами.
Библиографический указатель «И я был пророком того, что уже носилось в воздухе…» посвящен жизни и творчеству Алексея Писемского. Пособие включает информацию о книгах и статьях из периодических изданий, имеющихся в Центральной городской библиотеке им. В. В. Маяковского. Представлены электронные ресурсы.
Пособие адресовано учащимся, студентам, педагогам, всем интересующимся творческой судьбой и наследием Алексея Феофилактовича Писемского.
Забытый классик
Алексей Феофилактович Писемский родился 11 (23) марта 1821 г. в селе Раменье Чухломского уезда Костромской губернии и по отцовской линии принадлежал к старинному роду бояр Писемских, издревле проживавших в приходе села Покровское на реке Письме в Буйском уезде Костромской губернии. Один из его предков Макарий Писемский, ученик св. Сергия Радонежского, удостоился быть причисленным к лику святых и мощи его покоились не в Макарьевском на реке Унже монастыре, как ошибочно утверждал Писемский в своей автобиографии, а в храме Преображения Господня села Покровского на Письме. Другой пращур писателя, «дьяк Писемский», «был посылаем в качестве посла в Лондон Иоанном Грозным». Но при этом, в той же автобиографии, Писемский иронически замечал: «Вот и вся историческая слава моего рода», добавляя, что ближайшая его ветвь была совершенно захудалая. Дед писателя был безграмотным, ходил в лаптях и сам пахал землю. Отец тоже немало пережил на своем веку. «Пятнадцати лет определился он солдатом в войска, завоевывающие Крым, делал персидскую кампанию». Лишь через 25 лет вышел он в отставку и вернулся на родину в село Данилово Буйского уезда Костромской губернии. Именно от деда и отца, равно как и от других предков своих по отцовской линии, унаследовал Алексей Феофилактович твердость характера, коренной народный ум, привычку воспринимать жизнь без всяких романтических прикрас и довольно крутой и своеобычный нрав.
Родня Писемского по матери была более культурной и образованной. Авдотья Алексеевна Шипова, «нервная, мечтательная, тонко-умная женщина», приходилась двоюродной сестрой другу Пушкина и Вяземского, директору Костромской гимназии и уездных училищ Юрию Никитичу Бартеневу – прототипу главного героя позднего романа Писемского «Масоны». Большое влияние на мальчика оказал и другой его двоюродный дядя по матери – Всеволод Никитич Бартенев, бывший флотский офицер, человек энциклопедических познаний. Духовный облик его нашел отражение в романе Писемского «Люди сороковых годов» в образе Эспера Ивановича.
В семье Писемский рос любимым ребенком, «каким-то божком для отца и матери да сверх того еще для двух теток», старых девиц Шиповых. «Так что между соседним дворянством говорили, - вспоминал Писемский, - что у меня не одна мать, а три». Усадьба девиц Шиповых располагалась в деревне Печуры Галичского уезда Костромской губернии. В чухломском Раменье да в галичских Печурах и протекали детские годы писателя. По случаю безвыездной деревенской жизни Алексей Феофилактович получил довольно беспорядочное домашнее образование: наставниками его были приходский дьякон и домашний учитель – «старичок, переезжавший несколько десятков лет от одного помещика к другому и переучивший, по крайней мере, поколения четыре» бедных дворян в округе.
Осенью 1834 г. Писемского привезли в Кострому и определили во второй класс гимназии, где он и проучился шесть лет. Учился Писемский «понятливо и прилежно, но гораздо большую славу стяжал себе на актерском поприще». В Костроме с помощью друзей-гимназистов он организовал любительский театр и с юношеским энтузиазмом отдался актерскому искусству. Тогда же у Писемского пробудился и дар сочинительства: он написал романтические повести «Черкешенка» и «Чугунное кольцо», произведения слабые и, по-видимому, уничтоженные им впоследствии.
Большое влияние на гимназиста оказал учитель математики Никита Павлович Самойлович, которого в романе «Люди сороковых годов» Писемский вывел под именем Самсона Силыча Дрозденко. Это был провинциальный вольнодумец-демократ. Писемский часто бывал у него дома и ходил с ним на охоту в окрестные костромские леса, подступавшие в те времена к самому городу, слушал рассказы старшего наставника и непримиримого обличителя «преподлейшего костромского начальства» о злоупотреблениях чиновников, духовенства, о взяточничестве самого губернатора. Под влиянием учителя гимназист написал сочинение «Случайный человек», в котором обличал карьеризм и подхалимство инспектора гимназии, а однажды, когда проезжали мимо губернатор с жандармом, подговорил друзей открыть классное окно и на всю улицу крикнуть: «Воры! Воры!» Только благодаря заступничеству Н. П. Самойловича эти дерзкие шалости не закончились для Писемского исключением.
По окончании гимназии в 1840 г. Писемский поступил на математический факультет Московского университета. Филологический был недоступен для будущего писателя по незнанию иностранных языков: сказывалось беспорядочное деревенское образование. Да и в Костромской гимназии древнегреческий язык, например, не изучался за неимением преподавателя. И всё же Писемский не жалел впоследствии о своем «выборе»: «Будучи фантазером, - говорил он, - я, благодарю Бога, избрал математический факультет, который сразу же отрезвил меня и стал приучать говорить то, что сам ясно понимаешь».
В студенческие годы во время летних каникул Писемский наезжает в родные места. Неподалеку от Раменья в усадьбе Колотилово живет известный русский поэт, современник Пушкина, Павел Александрович Катенин. Юный Писемский часто навещает маститого литератора. Здесь он получает первые уроки настоящего актерского мастерства и искусства декламации. Подчас между собеседниками завязываются споры, чаше всего по поводу Гоголя. Катенин, будучи на закате дней своих старовером в литературе, Гоголя не любил. Писемский же относился к нему с благоговением. Колоритный образ Катенина Писемский создает в романе «Люди сороковых годов» под именем Александра Ивановича Коптина.
В университете Писемский увлекается не математикой, а литературой и театром. В круг его чтения входят Пушкин и Гоголь, Белинский и Жорж Санд. Романами последней он зачитывается и с энтузиазмом принимает идеи женской эмансипации. Одновременно Писемский выступает в роли своеобразного пропагандиста своих кумиров. По городу ходит слух, что в Долгоруковском переулке, в меблированных комнатах «живет какой-то студент Московского университета, который читает своим приятелям Гоголя и читает так, как никто еще до того времени не читывал».
Много лет спустя, когда Писемский приедет в Петербург, за ним моментально упрочится слава первоклассного чтеца. Она докатится даже до императорского дворца, и сам великий князь Константин Николаевич пожелает услышать его артистическое исполнение вместе с известным в ту пору мастером устных рассказов И. Ф. Горбуновым. Чтение состоялось на борту фрегата «Рюрик», стоявшего на защите северной столицы в начале Крымской войны 1854-1855 гг. «Это было не чтение, а высокая сценическая игра; каждое лицо выходило как живое, со своим тоном, своим жестом, со своей индивидуальностью».
«– Алексей Феофилактович, что с вами? – удивился встревоженным видом хозяина Иван Горбунов, которого тот по-отцовски опекал.
– Как, братец, разве ты не знаешь? Посмотри! – Писемский указал на письмо от князя Оболенского. – Завтра нас ждет великий князь Константин Николаевич на фрегате «Рюрик».
– Так что же?
– Как – что?! По морю-то плыть – не по Волге!
– Да далеко ли тут!
– У тебя нерв нет! В шхерах-то там налетишь...»
О мнительности Писемского ходили анекдоты. Над своими страхами, как, впрочем, и над другими недостатками, Алексей Феофилактович сам подшучивал, но поделать с собой ничего не мог. К тому же напугавшее его приглашение он получил, когда неприятельский объединенный флот стоял перед Кронштадтом, и со дня на день ожидалась бомбардировка.
«На «Рюрике» гостей любезно встретил Константин Николаевич.
– Я с удовольствием читал ваши сочинения, - сказал он Писемскому, - и очень рад, что услышу ваше чтение. Мне говорили, что вы мастерски читаете. А вы еще юноша, - обратился он к Горбунову.
– Только что начинает, - нежным отеческим тоном заметил Писемский.
Чтение происходило на палубе за длинным столом и чаем. Алексей Феофилактович как всегда блистал. Рассказ был уже близок к концу, вдруг глухой пушечный выстрел!.. Писемский вздрогнул и побледнел, другой... третий... четвертый...
– Начали? – произнес он простодушно, робко окинув всех глазами. Ему представилась бомбардировка.
– Это салют. К неприятелю идет пароход с моря, - успокоили его. Пальба продолжалась, и Писемский не раньше ее окончания приступил к чтению, но начал читать двумя тонами ниже, так его поразила эта неожиданность».
В 1844 г., по окончании университета, Писемский возвращается на родину и в 1845 г. определяется чиновником в Костромскую палату государственных имуществ, но в октябре 1845 г. переводится в Московскую палату. В Москве он тесно сближается с редакцией журнала «Москвитянин», завязывает дружбу с А. Н. Островским. Здесь завершается работа над первым романом «Боярщина», который высоко оценивают московские литераторы и редактор «Отечественных записок» А. А. Краевский. Ободренный успехом, Писемский решает целиком отдаться литературному творчеству, уходит со службы и переезжает на жительство в г. Галич. Здесь в 1848 г. Писемский женится на дочери основателя журнала «Отечественные записки», костромича Павла Петровича Свиньина. Екатерине Павловне суждено сыграть добрую роль в литературной судьбе Писемского. Женщина терпеливая, чуткая, самоотверженная, она переписала за свою жизнь более двух третей всех его сочинений. А в трудные годы жизни, когда писательская слава изменила ему, на долю этой женщины пала нелегкая миссия спасения мужа от мучительных переживаний и сомнений в своем литературном призвании.
Однако намерения Краевского напечатать в «Отечественных записках» роман «Боярщина» столкнулись с решительным цензурным запретом. Только небольшой рассказ Писемского «Нина» был опубликован в этом журнале.
В 1848 г. Писемский вынужден вновь поступить на государственную службу. Он определяется чиновником особых поручений при костромском губернаторе в качестве секретаря совещательного комитета по делам о раскольниках, а после перерыва в 1849 г. – асессором Костромского губернского правления.
По роду своей службы он – странник, разъезжающий по градам и весям Костромской губернии со всякого рода поручениями и с бесконечными расследованиями. Тут проходит писатель суровую школу, исподволь накапливая материал для будущих произведений. Его окружают провинциальные скептики-Печорины; его огорчают интриги, а точнее сплетни, как паутина липнущие ко всякому незаурядному человеку, живущему в провинции; его преследуют мелкие, но повседневные бесстыдства и беззакония; перед его глазами мир, где дух лишь теплится, а эгоистический инстинкт торжествует. Всё это удержит в цепкой писательской памяти будущий летописец провинциальной, губернской и уездной Руси.
Писемский участвует в культурной жизни Костромы, организует любительские спектакли вместе со своим земляком и сослуживцем А. А. Потехиным. Об их игре в водевиле «Выдавали дочку замуж», сыгранном 14 января 1853 г., рецензент «Костромских губернских ведомостей» отзывался так: «Роль Кукушкина играл А. Ф. Писемский в особенности превосходно, он совершенно понимал свою роль и выдержал ее до конца... А. А. Потехин был очень хорош в роли Антона Васильевича Буланова, отверженного любовника. Мы искренне смеялись комической встрече его с Иваном Яковлевичем Кукушкиным. Антон Васильевич был потешно оригинален как в своих манерах, разговоре, страстной любви и упреках, которыми он осыпал Ивана Яковлевича, так и в своем костюме».
Фото конца 1850-х годов
Разыгранная в марте того же года «Женитьба» Н. В. Гоголя, участником которой являлся весь цвет костромской интеллигенции (А. Ф. Писемский. А. А. Потехин, граф А. Д. Толстой, М. И. Готовцева, Е. М. Писемская, Н. П. Колюпанов и другие), также вызвала восхищенные отзывы: «...нельзя и опытному артисту вернее и лучше олицетворить этого нерешительного флегматика Подколёсина, каким представил его Писемский. Хлопотун Кочкарев (граф Толстой) был преуморителен. и с таким искусством смешил публику он и моряк Жевакин (А. А. Потехин) в первом действии, что вся публика разразилась единодушным гомерическим хохотом».
Литературную известность Писемскому приносит в эти годы повесть «Тюфяк» (1850). Сюжеты этой повести, а также романов «Боярщина» (1858), «Богатый жених» (1851), повестей «М-r Батманов» (1852), рассказов «Комик» (1851), «Фанфарон» (1854), «Старая барыня» (1857) он берет из жизни среднего и мелкопоместного костромского дворянства. Его подход решительно отличается от Тургенева, Л. Толстого и Гончарова. Вместо поэтизации жизни дворянской усадьбы он является разрушителем поэзии «дворянских гнезд»: ни настоящей любви, ни теплого семейного родства, ни возвышенной дружбы – низменная проза жизни, будничной и неприглядной. Писемский намеренно снижает до уровня житейской пошлости традиционных в литературе «героев времени», «лишних людей» (Бахтиаров в «Тюфяке» - опошлившийся Печорин, Эльчанинов в «Боярщине» - сниженный рудинский тип). Не случайно Горький назвал Писемского «умным скептиком, всю жизнь издевавшимся над дворянином».
Годы службы Писемского в Костроме отмечены событием, которое останется в памяти многих поколений костромичей. Губернатором Костромы в 1852 г. назначается В. Н. Муравьев – представитель той молодой администрации, которая в конце «мрачного семилетия» начинала, по словам Писемского, «пробиваться сквозь толстую кору прежних подьяческих плутней». Именно ему костромичи обязаны знаменитой «Муравьевкой» - одним из самых живописных уголков города. Этот склон крутой горы над Волгой был изрезан ямами и оврагами, куда сваливали мусор и где бродили коровы и рылись свиньи. Муравьев заставил фабрикантов и купцов внести значительные пожертвования на общественные нужды и привел в приличный вид местность близ губернаторского дворца.
Муравьев прослужил в Костроме недолго, около года. Он представил в Петербург полную картину злоупотреблений со стороны местных властей, вымогательства и взяточничества. Но у крупных чиновников города нашлись влиятельные родственники и покровители в Петербурге. Губернатор был оклеветан и сослан в Петрозаводск.
Отзвук «муравьевской» истории есть в самом значительном романе Писемского «Тысяча душ». По следам Муравьева идет в этом романе главный герой, губернатор Калинович. Как и Муравьева, Калиновича ждет неудача. Всесильная бюрократия выталкивает неугодного ей человека. Вместе с тем в образе Калиновича есть и автобиографические черты. Молодой чиновник, только что закончивший Московский университет, по-видимому, горячо поддерживал губернатора, который проводил «бесстрастную идею государства» и давал отпор «всем сословным и частным домогательствам». «Только одни университетские и превозносят его, - ворчат в городе враги Калиновича, - а прочие служащие стоном от него стонут». Писемский принадлежал не к «прочим», а именно к «университетским».
Не исключено, что история с Муравьевым заронила в душу писателя сомнения в возможности добиться чего-нибудь путем честной службы. Эти сомнения укрепляло непосредственное общение Писемского с народом. Он являлся теперь перед костромским мужиком как государственное лицо и на собственном опыте убеждался, как трудно уживаются друг с другом чиновничий долг и элементарная человечность. Ему пришлось, скрепя сердце, ломать молельни раскольников сначала в селе Урени, а потом в деревне Гаврилково. С болью расскажет об этих эпизодах своей биографии Писемский в отдельных рассказах и особенно в романе «Люди сороковых годов».
С уходом Муравьева резко обрывается его служебная карьера. Еще в декабре 1853 г. дела Писемского шли исправно. Ему предлагали в Костроме редактирование неофициальной части «Губернских ведомостей». Тогда же его повысили в чине, произвели в титулярные советники. Но, вернувшись из кратковременной поездки в Петербург, Писемский понял, что его служебной деятельности в Костроме пришел конец. Он уходит в отставку и едет в деревню.
Здесь, в чухломской глуши, «в захолустной деревушке, в темном и холодном флигелишке» созревают замыслы лучших произведений Писемского. А между тем интерес к его творчеству растет. Имя его становится известным в литературном мире. Завязывается переписка с Панаевым и Некрасовым. «Современник» публикует в начале 1850-х гг. его роман «Богатый жених», комедию «Раздел», рассказы «Леший» и «Фанфарон». В них поднимается еще не освоенный литературою жизненный пласт: бьет в глаза русская мещанская жизнь. Писемского сравнивают с Гоголем. Но в то же время замечают, что даже смех у него иной. Он грубоват и грубоват именно потому, что более демократичен. П. В. Анненков, сравнивая юмор Писемского с веселостью римских комедий, замечал тем не менее, что он напоминает «наши простонародные переделки разных площадных шуток».
За чиновником Писемским укрепляется слава литератора, и жизнь в стороне от большого света начинает тяготить его. Да и время наступает другое: приближается «либеральная весна». Приходит и для Писемского пора, когда, по выражению Тургенева, «счастливых тянет в даль». В конце 1854 г. он появляется в Петербурге, начинает сотрудничать с редакцией «Современника», печатает лучшие свои произведения: «Очерки из крестьянского быта», роман «Тысяча душ» и драму «Горькая судьбина».
Трезвый скептицизм, недоверие к высоким словам, грубоватый и солоноватый юмор, точное и бесстрастное изображение жизни без желания поучать читателя – эти черты писательского таланта Писемского определяют его неповторимый облик в кругу русских писателей-классиков. Н. С. Лесков высоко оценивал его как уникального знатока русской провинциальной жизни, но в то же время поражался односторонностью его писательского дара, сконцентрированного на изображении лишь темных ее сторон. С нескрываемой иронией над мнительностью и скептицизмом Писемского Лесков так писал о нем: «При мне в сорок восьмой раз умирал один большой русский писатель. Он и теперь живет, как жил после сорока семи своих прежних кончин, наблюдавшихся другими людьми и при другой обстановке.
При мне он лежал, одинок во всю ширь необъятного дивана и приготовлялся диктовать мне свое завещание, но вместо того начал браниться.
Я могу без застенчивости рассказать, как это было и к каким повело последствиям.
Смерть писателю угрожала по вине театрально-литературного комитета, который в эту пору бестрепетною рукою убивал его пьесу. Ни в одной аптеке не могло быть никакого лекарства против мучительных болей, причиненных этим авторскому здоровью.
– Душа уязвлена и все кишки попутались в утробе, - говорил страдалец, глядя на потолок гостиничного номера, и потом, переводя их на меня, он неожиданно прикрикнул:
– Что же ты молчишь, будто черт знает чем рот набил. Гадость какая у вас, питерцев, на сердце: никогда вы человеку утешения не скажете; хоть сейчас на ваших глазах испускай дух.
Я был первый раз при кончине этого замечательного человека и, не поняв его предсмертной истомы, сказал ему:
– Чем мне вас утешить? Скажу разве одно, что всем будет чрезвычайно прискорбно, если театрально-литературный комитет своим суровым определением прекратит драгоценную жизнь вашу, но...
– Ты недурно начал, - перебил писатель, - продолжай, пожалуйста, говорить, а я, может быть, усну.
– Извольте, - отвечал я, - итак, уверены ли вы, что вы теперь умираете?
– Уверен ли? Говорю тебе, что помираю!
– Прекрасно, - отвечаю, - но обдумали ли вы хорошенько: стоит ли это огорчение того, чтобы вы кончились?
– Разумеется, стоит; это стоит тысячу рублей, - простонал умирающий.
– Да, к сожалению, - отвечал я, - пьеса едва ли принесла бы вам более тысячи рублей и потому...
Но умирающий не дал мне окончить: он быстро приподнялся с дивана и вскричал:
– Это еще что за гнусное рассуждение! Подари мне, пожалуйста, тысячу рублей и тогда рассуждай как знаешь.
– Да я, - говорю, - почему же обязан платить за чужой грех?
– А я за что должен терять?
– За то, что вы, зная наши театральные порядки, описали в своей пьесе всех титулованных лиц и всех их представили одно другого хуже и пошлее.
– Да-а; так вот каково ваше утешение. По-вашему небось всё надо хороших писать, а я, брат, что вижу, то и пишу, а вижу я одни гадости.
– Это у вас болезнь зрения.
– Может быть, - отвечал, совсем обозлясь, умирающий, - но только что же мне делать, когда я ни в своей, ни в твоей душе ничего, кроме мерзости, не вижу, и за то суще мне Господь Бог и поможет теперь от себя отворотиться к стене и заснуть со спокойной совестью, а завтра уехать, презирая всю мою родину и твои утешения.
И молитва страдальца была услышана: он «суще» прекрасно выспался и на другой день я проводил его на станцию; но зато самим мною овладело от его слов лютое беспокойство.
«Как, - думал я, - неужто в самом деле ни в моей, ни в его и ни в чьей иной русской душе не видать ничего, кроме дряни? Неужто всё доброе и хорошее, что когда-либо заметил художественный глаз других писателей, - одна выдумка и вздор? Это не только грустно, это страшно. Если без трех праведных, по народному верованию, не стоит ни один город, то как же устоять целой земле с одною дрянью, которая живет в моей и в твоей душе, мой читатель?" Мне это было ужасно и несносно, и пошел я искать праведных...»
Однако в преддверии великих реформ «наблюдательский реализм» Писемского оказался востребованным. Опубликованные в 1856 г. «Очерки из крестьянского быта» («Питершик», «Леший», «Батька», «Плотничья артель») принесли ему славу одного из лучших писателей России. Первый из них – «Питершик» - создан на материале чухломских впечатлений, связанных с усадьбой Раменье, а заключительный – «Плотничья артель» - сохранил следы печурских наблюдений, где располагалась усадьба тетушек писателя. Само разделение профессий в очерках жизненно, достоверно: чухломские маляры в «Питерщике», галичские плотники в «Плотничьей артели».
В рассказе Петра, непокорного печурского крестьянина, упоминаются сёла и деревни нынешнего Островского района Костромской области, воспроизводятся язык и нравы крестьянства этой местности: «Бывало и наше времечко, бывало, можо так, что молодицы в Семёновском-лапотном на базаре из-за Петрушки шлыками дирались...». Это тот самый базар в Семёновском, который полвека спустя писал Б. М. Кустодиев в своей одноименной картине. «В Дьякове, голова, была у меня главная притона... день-то деньской, вестимо, на работе, так ночью, братец ты мой, по этой хрюминской пустыне и лупишь. Теперь, голова, днем идешь, так боишься, чтобы на зверя не наскочить, а в те поры ни страху, ни устали!» Между Печурами и Дьяковым до недавнего времени действительно шумели леса – глухие и непроходимые. Отмечено Писемским и процветавшее в этом углу Костромского края народное колдовство. «Колдун, батюшка, у нас был в деревне Печурах <...> старик был мудрый, это что говорить! Что ведь народу к нему ездило всякого: и простого, и купечества, и господ – другой тоже с болестью, другой с порчей этой... И кто бы теперь к нему ни пришел, сейчас ставь штоф вина, а то и разговаривать не станет: лом был такой пить, что на удивленье только!»
С редким художественным мастерством создает Писемский живые народные характеры, пользуясь искусством речевой индивидуализации, почти не прибегая к авторским описаниям, предпочитая форму сказа. В «Очерках из народного быта» обретают завершенную литературную форму богатые жизненные впечатления Писемского, его костромской опыт. Писатель встретил в Костромской губернии особого мужика – умного, хитрого, изворотливого, умеющего постоять за себя, знающего себе цену.
Одним из первых в литературе Писемский показал драматические последствия социального расслоения внутри крестьянской общины и крестьянской артели, создавая колоритный образ мироеда Пузича, вызвавшего возмущение и гнев независимого и строптивого приверженца правды, плотника Петра. А. М. Горький, высоко ценивший талант Писемского, вспоминая о своих жизненных университетах, писал: «Изо всех книжных мужиков мне наибольше понравился Петр из «Плотничьей артели»: захотелось прочитать этот рассказ моим друзьям, и я принес книгу на ярмарку». Прослушав «Плотничью артель», молодой рабочий Фома после долгого молчания сказал: «Правильно Петр убил подрядчика-то».
Критика сразу же увидела в Писемском «гласного из народа», схожего с ним «как по уму и таланту, так и по нравственному содержанию». «Очерки из крестьянского быта» подкупали читателей не только искусным воспроизведением северно-русского народного языка. Вместе с Некрасовым писатель впервые ввел в литературу характерный тип ярославско-костромского мужика, промысловика-отходника с независимым складом ума, с обостренным чувством собственного достоинства. От Некрасова и Писемского, собственно, и пошло знаменитое «начало перемены» в изображении народной жизни, о котором значительно позднее заговорил Чернышевский, опираясь на рассказы из народного быта Николая Успенского. Суровая правда «без всяких прикрас» в подходе к освещению народной темы у Писемского предвосхищала литературу о народе, созданную позднее разночинцами-шестидесятниками.
В 1856 г. по заданию Морского министерства Писемский отправляется в литературно-этнографическую экспедицию на Нижнюю Волгу, в Астрахань. Появляется цикл «Путевые очерки» («Астрахань», «Бирючья коса», «Баку», «Ток-Карагандинский полуостров и Тюленьи острова», «Татары», «Астраханские армяне», «Калмыки»). По возвращении из экспедиции писатель уходит в отставку со службы в Департаменте уделов и решает целиком посвятить себя литературному творчеству.
Фото середины 1860-х годов
В начале 1860-х гг. горячо обсуждался вопрос о возможности существования драмы на почве русского народного быта. В романе Н. С.Лескова «Некуда» один из героев утверждал, что у русского народа «нет своей драмы, да и быть не может: у него есть уголовные дела, но уж никак не драма». – «А я вам докажу, - запальчиво возражал ему другой, - что она есть, и она у каждого народа своя, со своим складом. Возьмите «Горькую судьбину» Писемского и «Грозу» Островского».
Именно Писемский вслед за А. Н. Потехиным открыл «Горькой судьбиной» новую страницу в истории русского драматического искусства. Он показал, что сильные характеры, трагические страсти существуют не только в культурном слое общества, но и в крестьянском быту. И как всегда, фактической основой пьесы Писемского оказалась костромская жизнь: дела, разбиравшиеся в Чухломском уездном суде.
«Горькая судьбина» захватывает эпохальный конфликт трагического накала – распад традиционных социальных связей в русской деревне и рождение в процессе этого распада сильного народного характера, грозовой, бунтующей народной души. В центре драмы – волевой и независимый характер крепостного мужика-отходника Анания Яковлева, который уже не хочет мириться с помещичьей властью. Возвращаясь в деревню с отхожего промысла, герой узнаёт об измене жены, полюбившей барина и прижившей от него ребенка. Ананий находит в себе силы простить Лизавету и покрыть ее грех. Но в душу его закрадываются сомнения. Он чувствует, что Лизавета полюбила барина не как господина, не по принуждению, а как человека. И это обстоятельство вдвойне оскорбляет его.
Необычен в драме и характер помещика Чеглова-Соковина, деликатного и слабого, сомневающегося в своем праве распоряжаться судьбою крестьян, готового забыть о социальном неравенстве и решить спор с Ананием в «честном поединке». Но это лишь усугубляет драматизм ситуации. Ананий не понимает такого барина, не верит в его искренность, подозревает в его странном поведении очередную господскую хитрость, а дворянин тщетно пытается перевести свои отношения с Ананием в русло общественного равенства и чисто человеческих отношений. И барин, и мужик переросли духовно крепостнические порядки, унижающие достоинство человека. Но инерция крепостных отношений настолько велика, что конфликт между героями, вопреки их воле и личным желаниям, постоянно сползает в традиционное русло, ожесточая участников драмы и подталкивая действие к трагической развязке.
«Горькая судьбина» была закончена 19 августа 1859 г. и опубликована в ноябрьском номере журнала «Библиотека для чтения». Одновременно с «Грозой» А. Н. Островского ей была присуждена большая Уваровская премия как выдающемуся произведению отечественного драматургического искусства. Но разрешение на театральную постановку Писемский с трудом получил лишь в 1863 г.: «Горькая судьбина» допускалась только на сцены столичных императорских театров. В репертуары провинциальных театров доступ ей был закрыт вплоть до революции 1905 г.
К драматургии Писемский обращался на протяжении всего творчества: «Ипохондрик» (1852), «Раздел» (1853), драматическая дилогия «Бывые соколы» (1864) и «Птенцы последнего слёта» (1865), политическая драма «Бойцы и выжидатели» (1864), исторические драмы «Самоуправцы» (1865), «Поручик Гладков» (1867), «Милославские и Нарышкины» (1867), обличение буржуазного хищничества в пьесах 1870-х гг. «Ваал» (1873), «Хищники» (1873), «Просвещенное время» (1875), «Финансовый гений» (1876).
Итогом первого периода творчества Писемского является его роман «Тысяча душ» (1858), в котором нашли богатое отражение впечатления государственной службы писателя в Костроме, многие события и реалии костромской жизни конца 1840-х – начала 1850-х гг. В главном герое романа Калиновиче, совершающем стремительную чиновничью карьеру и не брезгующем ради нее никакими нравственными запретами, писатель показал «убыль сердца» и прагматизм человека нового времени. «И поверьте мне, - говорит в романе герой, выражающий авторскую точку зрения, - бесплодно проживает ваше поколение, потому что оно окончательно утратило романтизм... Я с ужасом смотрю на современную молодежь... что же, наконец, составляет для них смысл в жизни? Деньги и разврат!»
Роман имел шумный успех и был переведен на европейские языки еще при жизни писателя. В творчестве Писемского он знаменовал поворот от критики романтического идеализма – к обличению буржуазного делячества. «Сначала я обличал глупость, предрассудочность, невежество, смеялся над детским романтизмом и пустозвонными фразами, боролся против крепостного права, преследовал чиновничьи злоупотребления, обрисовал цветки нашего нигилизма... и в конце концов принялся за сильнейшего, может быть, врага человеческого, за Ваала и за поклонение Золотому тельцу...»
После публикации «Очерков из народного быта». «Горькой судьбины» и романа «Тысяча душ» имя Писемского «было окружено почетом и всеобщим интересом, - вспоминал один из его современников, - на страницах самых строгих журналов оно блистало рядом с именем Тургенева, и критики затруднялись решить, какое из них звезда первой и второй величины. Но это были мимолетные и невозвратные дни. Немногие годы популярности и почетной известности скоро и бесследно потонули в потоке тягостных лет вражды, насмешек и даже презрения».
В 1861 г. в литературной судьбе Писемского случился драматический перелом. К этому времени в русском обществе наметилось четкое идейное размежевание и началась открытая общественная борьба. От писателя потребовался выбор позиции, подкрепленный не только непосредственным знанием жизни, но и всем многообразием философских, эстетических, идеологических теорий, всем богатством культурного развития. Писемский же, по точному наблюдению одного из старых исследователей его творчества, «принес с собой в столицу настроение чутко недоверчивого провинциала, не желающего пристать к какой-либо определенной группе, а пытливо и себе на уме подмечающего слабости и односторонности таких групп».
Писемский явил в Петербурге «цельный тип русского человека и писателя» - «здравый практический смысл в противовес теориям и даже нередко научным идеям, могучее национальное чувство, проникнутое стихийным недоверием и подчас даже враждой к произведениям и результатам чужой культуры». Этот тип – «прямое наследство московской Руси. <...> Протопоп Аввакум не только один из замечательнейших воителей раскола, он типичнейший русский человек старой Москвы. И аввакумовская натура, ее национальный склад не мог, разумеется, выветриться под какими бы то ни было внешними влияниями: иначе дешево бы стоило вообще русское племя! Эта натура пережила и петровскую реформу, и всевозможные европейские наслоения в русском обществе, живет она до сих пор. Только из области религии и житейских отношений она перешла в художественную литературу и светскую мысль».
В условиях открытой общественной борьбы и противостояния взгляд провинциального скептика на борьбу столичных «умников» стал нетерпим как для «левых», так и для «правых» сил в русском обществе, с ним уже не хотели мириться, а Писемский, как чаще всего бывает в таких случаях с людьми его склада, шел напролом, навстречу трудной своей судьбе.
Именно теперь он взял на себя рискованное бремя – стал редактором журнала «Библиотека для чтения». И когда в декабрьской книжке этого журнала он напечатал в 1861 г. злополучный фельетон за подписью «Старая фельетонная кляча Никита Безрылов», в обществе поднялась целая буря. На первый взгляд, фельетон достаточно безобиден. Никита Безрылов посмеялся в нем над вводимым в воскресных школах обращением с учениками на «вы», коснулся курьезных последствий женской эмансипации, высмеял модные тогда литературные вечера, не пощадив, кстати, и себя самого в числе их участников, сделал иронические выпады в адрес журналов «Искра» и «Современник». Но пошутил он явно не к месту и не ко времени. Этого-то «безрыловского» шутовства ему и не простили современные «прогрессисты». С оскорбительной бранью выступил журнал «Искра», «Искру» поддержал «Современник»... Редактор «Искры» В. С. Курочкин вызывал писателя на дуэль... Обескураженный Писемский уезжает за границу, безуспешно ищет понимания и защиты от «желчевиков» у Герцена, с которым встречается в Лондоне...
К этому времени случается еще одно событие, окончательно подорвавшее его литературную репутацию. Писатель, знавший характер русского мужика из первых рук, считал умозрительными и утопическими надежды революционеров-демократов на крестьянскую революцию. Ход реформы 1861 г. еще более укрепил его в правоте своих воззрений. В письме от 24 марта 1861 г. он сообщал Тургеневу: «...хочу уж отправиться в деревню составлять в своем именьишке и в имении тетки уставные грамоты. Не знаю как в деревне, но здесь народ принял объявление о свободе самым равнодушным образом: я это знал наперед, тех нравственных привилегий, которые он тут получил, он еще не понимает и не оценивает, а что в материальном отношении его положение весьма мало улучшилось, а в других местах еще ухудшилось – это он видит хорошо».
В июле 1861 г. Писемский обращался к Тургеневу в Париж уже из Печур: «Более месяца, как я в деревне, поехал отдохнуть, успокоиться, поработать, а между тем... отовсюду окружающий вас крестьянский вопрос, по милости которого из русского человека так и лезут разного рода таящиеся в нем мерзости, как-то: тупость, мелкое своекорыстие, подлое вольничанье, когда узду несколько поотпустили, а с другой – злящаяся, но уже беззубая власть – словом, каждый день самые отвратительные и возмутительные сцены».
Визит Писемского в Печуры и Раменье летом 1861 г. явился важной вехой в его творческой биографии. Здесь, судя по письмам к Тургеневу, он впервые на собственном опыте ощутил драматические последствия первых шагов реформы «сверху». Крестьянские эпизоды романа «Взбаламученное море» (1863) создавались по следам костромских – печурских и раменских впечатлений. Любопытны тут и биографические параллели. Главный герой романа, дворянин Бакланов, отправляется из Петербурга в провинциальную глушь, в имение тетки, подписывать уставные грамоты: «Почтенная девица сия, как только был получен первый манифест об освобождении крестьян, захирела и померла: "Я родилась и умру госпожой своих людей!" - были почти последние ее слова перед смертью».
В романе дается широкая панорама русской жизни 1850-1860-х гг. от столиц до провинциальных глубин. Верный принципам своего реализма, Писемский не стремится поучать читателей: «Мы имеем совершенно иную (чтобы не сказать: высшую) цель и желаем гораздо большего: пусть будущий историк со вниманием и доверием прочтет наше сказание: мы представляем ему верную, хотя и не полную картину нравов нашего времени, и если в ней не отразилась вся Россия, то зато тщательно собрана вся ее ложь». Скептический взгляд Писемского на ход и результаты великой реформы связан с осознанием незрелости русского общества, «не привыкшего к самомышлению»: «после рабского повиновения властям» - такое же рабское, «насильственное и безотчетное подчинение модным идейкам».
Главный герой, дворянин и либерал Бакланов, - «представитель того разряда людей, которые до 1855 г. замирали от восторга в итальянской опере и считали, что это высшая точка человеческого назначения их на земле, а потом сейчас же стали, с увлечением и верою школьников, читать потихоньку «Колокол». Внутри, в душе у этих господ <...> никакого самоделания, но зато натираться чем вам угодно снаружи – величайшая способность!»
Впервые в русской литературе, предвосхищая «Бесов» Достоевского, Писемский показывает генетическую связь русского либерализма с нигилизмом, «отцов» с «детьми». Либерал Варегин говорит о нигилистах: «...они плоть от плоти нашей, кость от костей наших. То, что мы делали крадучись, чему тихонько симпатизировали, они возвели в принцип, в систему: это наши собственные семена, только распустившиеся в букет».
В. Г. Перов. Портрет писателя А. Ф. Писемского. 1869 г.
Подобно Тургеневу, Писемский считал, что русская жизнь в пореформенное время вступила в долгую полосу разложения и внутреннего брожения: «Всё это еще не устоялось и бродит!.. Не мы виноваты, что в быту нашем много грубости и чувственности, что так называемая образованная толпа привыкла говорить фразы, привыкла или ничего не делать, или делать вздор, что, не ценя и не прислушиваясь к нашей главной народной силе, здравому смыслу, она кидается на первый фосфорический свет, где бы и откуда бы ни мелькнул он, и детски верит, что в нем вся сила и спасение!»
Призывая читателей к здравому смыслу, Писемский стремился предостеречь русское общество от опрометчивых шагов и резких движений. Реформа, по его мнению, лишь приоткрыла путь к долговременному и неспешному развитию, к терпеливому созидательному труду всех сословий русского общества на благо родной земли.
Роман «Взбаламученное море» - незаурядное произведение русской классической прозы – не получил должной оценки, к нему относились с предубеждением, так как одновременно с широкой панорамой русской жизни за несколько десятилетий, с правдивым освещением существенных сторон народного быта, Писемский пародийно изображает русскую революционную эмиграцию и столичных «нигилистов». Именно эта сторона романа, опубликованного в журнале Каткова «Русский вестник» в 1863 г., вызвала гневное осуждение революционно настроенной молодежи России. Авторитет Писемского как человека и писателя был окончательно поколеблен в среде русских читателей.
Судьба Писемского не является исключительной: многих захлестнул тогда бурный поток общественной жизни 1860-х гг. Н. С. Лесков, художник еще более одаренный и самобытный, испытал то же самое. Да что там Лесков! И. С. Тургенев после выхода в свет «Отцов и детей» пережил столь тяжелую драму разрыва с читателями, что даже хотел навсегда оставить литературное творчество. Однако сейчас настает время для беспристрастной оценки этих писателей, оценки спокойной и объективной. Характерно, что И. С. Тургенев и писатели его круга высоко оценили этот роман Писемского за широту эпического охвата русской жизни от столиц до провинциальных глубин, за верную передачу драматических процессов в русском обществе первых лет пореформенного периода. Мотивы «Взбаламученного моря» Тургенев широко использовал в своем романе «Дым» (1867).
Огорченный неудачами, Писемский оставляет редактирование журнала «Библиотека для чтения», навсегда покидает Петербург и переезжает в Москву. В цикле рассказов «Русские лгуны» (1865) писатель так формулирует свой замысел: «Прислушиваясь со вниманием к тем темам, на которые известная страна в известную эпоху лжет и фантазирует, почти безошибочно можно определить степень умственного, нравственного и даже политического развития этой страны». Но, столкнувшись с цензурными препятствиями, писатель не сумел реализовать этот самобытный и дерзкий замысел до конца.
В романе «Люди сороковых годов» («Заря», 1869, № 1 -9) писатель раскрывает историю жизни «обыкновенного» человека, сформированного «замечательным десятилетием» 1840-х гг. Роман автобиографичен вплоть до мельчайших деталей и подробностей. В нем нашли отражение детские и юношеские годы писателя, время учебы в Костромской гимназии и Московском университете, служба в Костроме. Судьба героя раскрывается на широком фоне общественной жизни столиц и провинции.
В полемике с революционерами и либералами-западниками главный герой романа Вихров так формулирует свой взгляд на Россию: «Гений нашего народа <...> выразился <...> в необыкновенно здравом уме – и вследствие этого в сильной устойчивости; в нас нет ни французской галантерейности, ни глубокомыслия немецкого, ни предприимчивости английской, но мы очень благоразумны и рассудительны: нас ничем нельзя очень порадовать, но зато ничем и не запугаешь. Мы строим наше государство медленно, но из хорошего материала: удерживаем только настоящее, и всё ложное и фальшивое выкидываем. Что наш аристократизм и демократизм совершенно миражные всё явления, в этом сомневаться нечего; сколько вот я ни ездил по России и ни прислушивался к коренным и дробимым понятиям народа, по моему мнению, в ней не должно быть никакого деления на сословия – и она должна быть, если можно так выразиться, по преимуществу, государством хоровым, где каждый бы пел во весь свой полный, естественный голос, и в совокупности выходило бы всё это согласно... Этому свойству русского народа мы видим беспрестанное подтверждение в жизни: у нас есть хоровые песни, хоровые пляски, хоровые гулянья... У нас нет, например, единичных хороших голосов, но зато у нас хор русской оперы, я думаю, лучший в мире. ...Ты смотри: через всю нашу историю у нас не только что нет резко и долго стоявших на виду личностей, но даже партии долго властвующей; как которая заберет очень уж силу и начнет самовластвовать, так народ и отвернется от нее, потому что всякий пой в свой голос и других не перекрикивай!»
В идеалах революционной партии Писемский по-прежнему видит нечто выморочное и в русских условиях обреченное на погибель. Такова Елена Жиглинская, главная героиня романа «В водовороте» (1871), девушка субъективно сильная, честная, остро воспринимающая социальные беды, но бесплодно-разрушительная в своем нигилизме, да еще и обвиняющая в своей беспочвенности Россию, которую она глубоко ненавидит.
Князь Григоров, типичный русский либерал, переживший страстное увлечение не только Еленой, но и ее идеалами, в финале романа бросает героине упрек: «Я родился на свет, облагодетельствованный настоящим порядком вещей, но я из этого порядка не извлек для себя никакой личной выгоды: я не служил, я крестов и чинов никаких от правительства не получал, состояния себе не скапливал, а напротив – делил его и буду еще делить между многими, как умею... Но чтобы космополитом окончательным сделаться и восторгаться тем, как разные западные господа придут и будут душить и губить мое отечество, это... извините!.. Я, не стыдясь и не скрываясь, говорю: "Я – русский человек с головы до ног, и никто не смеет во мне тронуть этого чувства моего: я его не принесу в жертву ни для каких высших благ человечества!"» Трагический финал романа – смерть Елены, самоубийство Григорова – призван показать, по мнению автора, беспочвенность и бесплодность как нигилизма, так и российского либерализма.
Роман «В водовороте» принадлежит к числу наиболее удачных в художественном отношении произведений Писемского, отмеченных строгостью композиционной формы, тонким психологизмом в разработке любовной драмы героев. «Не мне бы писать Вам похвальные листы и давать "книги в руки", но по нетерпячести своей не могу не крикнуть Вам, что Вы богатырь! – восторженно откликнулся на роман Н. С. Лесков. – Помимо мастерства, Вы никог да не достигали такой силы в работе. Это всё из матёрой бронзы; этому всему века не будет!»
Постепенно в центре внимания Писемского оказывается не средний человек, а окрыленный романтик, вступающий в неравную борьбу с обществом за свой идеал, сталкивающийся с непреодолимыми нравами века сего, века наживы, корысти, бесстыдства и бездуховности. В романе «Мещане» (1877) главный герой, дворянин Бегушев, восклицает: «Бога на землю!.. Путь сойдет снова Христос и обновит души, а иначе в человеке всё порядочное исчахнет и издохнет от смрада ваших материальных благ». Бегушев убежден, что современные «дрянные люди суть продукт капитала, самой пагубной силы настоящего времени; что существовавшее некогда рыцарство по своему деспотизму ничто в сравнении с капиталом».
В романе представлена удручающая картина падения нравов в русском обществе эпохи первоначального накопления. Особо подчеркивается разрушительная роль продажной журналистики, «всё разъедающей и всё опошляющей»: «она загрызла искусства», «она поразила науку, стремясь к мерзейшей популярности; она пугает правительство, сбивает с толку дипломатию». Общество дельцов извратило всё, даже саму религию: оно «признаёт религию только с формальной и утилитарной стороны, а это... хуже даже, чем безверие нигилистов: те, по крайней мере, веруют в самый принцип безверия».
«Чтение «Мешан», - откликнулся на роман Тургенев, - доставило мне много удовольствия – хотя, конечно, поставить этот роман на одну высоту с «Тысячью душ», «Взбаламученным морем» и другими вашими крупными вещами нельзя; но вы сохранили ту силу, жизненность и правдивость таланта, которые особенно свойственны вам и составляют вашу литературную физиономию. Виден мастер, хоть и несколько усталый, думая о котором, всё еще хочется повторить: «Вы, нынешние, нут-ка!».
Замысел последнего романа «Масоны» (1880) возник из оппозиции писателя к современности, к власти «денежного мешка». О времени 1820-1830-х гг. он писал: «...а все-таки это время было лучше нашего: оно было и умнее, и честнее, и, пожалуй, образованнее». «Время, взятое мною, весьма любопытно. Я масонов лично знал еще в моей юности и знал их, конечно, с чисто внешней стороны, а теперь, войдя в их внутренний мир, убеждаюсь, что по большей части это были весьма просвещенные и честные люди и в нравственном отношении стоявшие гораздо выше так называемых тогда вольтерьянцев, которые были просто грубые развратники».
Не только личные воспоминания о Ю. Н. Бартеневе и его окружении послужили Писемскому основой для этого романа. Писатель изучал материалы о русском масонстве, появившиеся в свет в 1860-1870-е гг. В романе дана краткая история масонства, не без авторской иронии описаны основные его обряды, но в центре внимания писателя оказалось другое: общественная деятельность русских масонов начала XIX в. и национальное своеобразие их учения.
Главный герой Марфин говорит: «Я называю русскими мартинистами тех, кои, будучи православными, исповедуют мистицизм, и не по Бему, а по правилам и житию отцов нашей церкви, по правилам аскетов». Именно связь с основателями нашего пустынножительства Нилом Сорским и заволжскими старцами приводила масонов первого поколения к проповеди близких русскому православному сознанию идей нестяжательства, «умного делания», оберегала от ухода в бесплодный мистицизм и открывала перед некоторыми из них путь возвращения в лоно православной церковности.
Вместе с тем Писемский не идеализирует масонство как общественное явление и не скрывает, что в обличий масонском скрывались и космополитизм, и карьеризм, и равнодушие к судьбам народа и отечества. Марфин и Сверстов изображаются в романе как исключения, как совестливое масонское меньшинство. А рядом с ними – масоны стяжатели и карьеристы, вроде губернского предводителя Крапчика. или равнодушные к злу и неправде мистики вроде князя Голицына, директора института слепых Пилецкого, московского почт-директора Булгакова (в романе Углаков).
Измученный одинокой и бессильной борьбой против презренного торгашества, Марфин с горестью предсказывает, «что у нас не Христос выгонит из храма мытарей, а мытари выгонят рыбарей, что масонство на долгие годы должно умереть, и воссияет во всем своем величии откупщическая и кабацкая сила». «Правительство у нас подобных людей не преследует», и одна надежда остается у героев романа: они «сами потонут в омуте собственной мерзости».
«Масоны» оказались последним романом писателя. 19 января 1875 г. на заседании Общества любителей российской словесности проходило чествование Писемского в связи с 25-летием его литературной деятельности. В речи, произнесенной на этом юбилейном празднике, он дал следующую характеристику своего творческого наследия: «Сознавая всю слабость и недостаточность моих трудов, я считаю себя вправе сказать только то, что я никогда в них не становился ни под чье чужое знамя. Худо ли, хорошо ли, но я всегда писал то, что думал и чувствован. Единственною путеводною звездою во всех трудах моих было желание сказать стране моей, по крайнему разумению, хотя, может быть, и несколько суровую, но все-таки правду про нее самое…» Вот за эту самую правду его и запрещали. За нее и отвергали, клеймили, навешивали ярлыки.
«Я устал писать, а еще более того жить, - писал он Тургеневу весной 1878 года, - тем более, что хотя, конечно, старость – не радость для всех, но у меня она особенно уж не хороша и исполнена таких мрачных страданий, каких не желал бы я и злейшему врагу своему». Это тягостное настроение Алексея Феофилактовича было вызвано необъяснимым самоубийством его любимого сына, молодого математика, подававшего большие надежды. Затем новое несчастье – безнадежно заболел другой сын, доцент Московского университета. Все это надломало Писемского, и 21 января 1881 года он скончался. Похоронили его в Новодевичьем монастыре.
Илья Репин. Портрет писателя А. Ф. Писемского. 1880 г.
– Скажите, Бога ради, вы не на погребение господина Писемского? – обратился к Михееву околоточный.
– Да.
– Скажите, пожалуйста, в каких они чинах? В генеральских, слышно?
– Не знаю, наверное… Может быть... Дослужился, кажется, до советника губернского правления.
– Его Превосходительство! Слышите! – обратился он к полицейским. – В струне у меня... А не изволите знать: его Превосходительство прямо последуют в могилу или их занесут в церковь?
Этого Михеев не знал. Алексей Феофилактович долго болел перед кончиной, но на открытие первого частного театра он приехал. Его встретила Анна Алексеевна Бренко и пошла провожать в директорскую ложу, но по пути ее отвлекли. Писемский отправился сам. В тот день давали «Ревизора». В Пушкинском театре, в отличие от Малого театра, в первом акте декоративное окно располагалось напротив зрительного зала. За окном был коридор, освещенный сильным электрическим светом, что создавало полную иллюзию падающего на сцену света через окно. Алексей Феофилактович не знал о новшестве и пошел по этому коридору, представ перед зрителями во весь рост, ярко освещенный в окне. В это время был поднят занавес, и Осип уже лежал в постели. Вдруг зал взорвался от рукоплесканий и криков:
– Писемский, Писемский! Браво!
«Публика приняла Писемского фурорно, - вспоминала Бренко. – Крики минут пять оглашали воздух. С другой стороны пристановки актеры его вытащили и посадили в ложу. Тут аплодисменты Писемскому усилились еще больше. Это неожиданное происшествие рассмешило весь зал и нас за кулисами. Уж очень комично все это вышло».
– Задумался. Стою, гляжу в окно и стараюсь понять, как это мне видно хорошо весь зал и всю публику? –пояснил, смеясь, писатель Бренко.
«Это был один из последних его выездов из дому – первый и последний раз, что он был в Пушкинском театре. После этого визита он уже совсем свалился и в том же году умер... Мир праху его!»
О трех романах А.Ф. Писемского
«Взбаламученное море» - двадцать лет жизни России с описанием ее насущных проблем
Роман А. Ф. Писемского «Взбаламученное море» был опубликован в 1863 г. на страницах журнала «Русский вестник». Этот «роман в шести частях» повествует о двадцати годах жизни главного героя Александра Бакланова и всей России. Роман «Взбаламученное море» написан с эпическим размахом, это во многом роман обличительный, констатирующий неспособность к решительным и серьезным действиям и свершениям человека «сороковых годов».
Во «Взбаламученном море» Писемский не только изобразил целую эпоху русской жизни с ее типичными героями, он постарался обозначить полное видение проблем и перспектив, указал на главные беды существования своих героев. Роман приобретает эпический характер не только благодаря изображению «смутной» эпохи, событийной полноте, на самом деле, читатель чувствует и понимает, что конфликт главных героев разрастается вширь, приобретая глобальный масштаб, высвечивая, с одной стороны, пустоту, бессодержательность, с другой – немногочисленные островки веры и правды, которыми, по мнению автора, живет и держится Россия.
Роман «В водовороте»: поучительные истории заблуждений и ошибок главных героев
В шести номерах журнала «Беседа» за 1871 г. был опубликован роман А. Ф. Писемского «В водовороте», написанный в 1870-1871 гг. В этом произведении Писемского видна связь с идеями предшествующего десятилетия, а вместе с тем, прежние понятия переосмысляются автором на материале действительности, с учетом проблем времени и вечных вопросов. До совершенства продумана автором композиция романа, в котором четко противопоставлены две героини.
Как в романах «Бесы» Ф. М. Достоевского, «Вне закона» В. В. Крестовского, «Дыме» И. С. Тургенева, романах 70-х гг. Б. М. Маркевича, отчасти «Анне Карениной» Л. Н. Толстого, у Писемского в романе «В водовороте» читатель сталкивается с переосмыслением термина «нигилизм». Ю. В. Лебедев отмечает, что трагический финал романа «призван показать, по мнению автора, беспочвенность и бесплодность как нигилизма, так и российского либерализма».
Представляет интерес название романа Писемского – «В водовороте», объяснение которому содержится в тексте. Миклаков противопоставляет спокойному движению по течению водоворот, в котором бесполезно биться с напором волн. С водоворотом в романе ассоциируется жизнь Елены, князя, Миклакова. Но нам важно другое: в романе Писемского мы сталкиваемся с мотивом выбора пути и символическим представлением этого пути. Водоворот – это «место в реке, море, в котором течения образуют вращательное движение». Круги, не соотнесенные с линией восхождения (об отсутствии дальнейшего движения говорит Миклаков), а сужающиеся, становятся у Писемского символом отсутствия выхода из драматического и губительного положения.
В романе «В водовороте» Писемский умело реализует внефабульные связи, построенные на основе сопоставления героев в рамках системы перекликающихся символов и мотивов. Писатель не дает героям однозначных оценок, более того, он избегает каких-либо прямых сопоставлений персонажей. Писемский надеется на правильное понимание своего романа эстетически подготовленным, развитым читателем. Для построения целостного художественного мира романа «В водовороте» необходимо развернуть заложенную автором иерархию героев, основываясь не на внешнем сходстве их судеб или ярких чертах их характеров, а на более тонких перекличках и противопоставлениях в рамках их жизненных концепций и позиций. Разумеется, осознание заблуждений и ошибок героев Писемского должно предостеречь читателя, помочь ему выстроить свой жизненный путь, соотносимый с развитием России, найти ту правильную дорогу, которая будет вести героя как к личному счастью, так и в мир, к человечеству.
Истории духовно-нравственного оскудения людей в романе «Мещане»
Роман А. Ф. Писемского «Мещане», который впервые появился в журнале «Пчела» за 1877 г., а в 1878 г. был выпущен отдельным изданием, получился в большой степени обличительным, наполненным безысходностью. Однако при всей беспросветности этого произведения интересны его сюжетно-композиционные особенности, прекрасно показывающие широту взгляда автора и сходство убеждений Писемского этой поры с воззрениями выдающихся русских писателей.
Многие литературоведы недооценивают роман «Мещане», относя его к беллетристике. Только на первый взгляд он кажется собранием диалогов и событий, связанных одними героями. Внимательное чтение романа открывает нам особенности его построения, позволяет оценить своевременность появления определенных героев, провести параллели, необходимые для правильного понимания художественного мира.
Принципиально важно, что в «Мещанах» Писемский создает сложную систему диалогов действующих лиц, благодаря которой читатели не только убеждаются в мещанской сущности всех героев, но и улавливают процесс нравственного оскудения людей.
Таким образом, в романе «Мещане» Писемский, не представивший фактически ни одной отрицательной характеристики своих центральных героев (не осуждается им даже Лиза Мерова, ставшая в романе содержанкой трех разных мужчин), изобразил процесс деградации и духовно-нравственного оскудения дворян, оскудения русского человека в целом. Роман «Мещане», как и романы «Взбаламученное море», «В водовороте» в целом показывают пессимистическое восприятие автором русской действительности. Писемский передает фрагментарность, отрывочность жизни, быстрыми темпами теряющей свой смысл. Так, в романе «Мещане» и любовные перипетии Бегушева, и весь сюжет представлены чередой сцен, благодаря которым в произведении значительно усилено драматическое начало.
Но романы Писемского приобретают эпический характер благодарю серьезным контрастам (в романах «Взбаламученное море», «В водовороте») и реалистично переданной глобальности того разрушительного процесса, который охватывает людей и страну в целом. Так, в романе «Мещане» за счет умелого чередования эпизодов, столкновения действующих лиц и создания продуманной системы диалогов Писемский показывает процветание масштабного мещанства, перерастающего возможные разумные границы, поглощающего все благородные и деятельные порывы.
О психологической драме в позднем творчестве А. Ф. Писемского
Жанр психологической драмы в русской литературе второй половины XIX в. – это новый, только что начавший формироваться жанр. Его первооткрывателем, несомненно, является А. Н. Островский, автор непревзойденной «Бесприданницы» и целого ряд пьес, следующих за ней. Существование жанра психологической драмы в творчестве А. Ф. Писемского некоторые современные исследователи ставят под сомнение, считая, что его единственным жанром в 1860-е – 1870-е гг. была сатирическая комедия. Однако очевидно, что две поздние пьесы Писемского «Ваал» и «Просвещенное время», не утратившие некоторых особенностей сатирической комедии, имеют жанровое сходство с психологической драмой, прежде всего с психологической драмой Островского. По времени появления пьесы «Ваал» и «Просвещенное время», вышедшие в 1873 и 1875 гг., опережали произведения Островского: первая по-настоящему зрелая и лучшая его психологическая драма «Бесприданница» увидела свет в 1878 г.
Драматургия Островского и Писемского – явления разного порядка. Писемский всегда тяготел к жанру трагедии и близкой ей по резкости красок сатирической комедии. Для него мало характерен, а может быть, и вообще не характерен юмор, конфликты в пьесах непримиримы, финалы произведений, как правило, катастрофичны.
При всем том к созданию жанра психологической драмы Островский и Писемский идут во многом общим путем. Источником глубокого драматизма, граничащего с трагизмом, для обоих становится судьба женщины в современном обществе. В пьесах Писемского женщина не занимает такого первенствующего положения, как у Островского. Чаще всего драматург говорит о зависимом ее положении в обществе как в прошлом, так и в настоящем. Однако в его наиболее удачных поздних драмах «Ваал» и «Просвещенное время» произойдет смена героя: превосходящая в нравственном отношении окружающих, но сама по себе очень сложная душа героини (а не меркантильный расчет и финансовые операции, как это было в сатирических комедиях) окажется главным источником драматизма. Роль «спасительницы» примет на себя Клеопатра Сергеевна в пьесе Писемского «Ваал»: помогая мужу, она губит любимого человека, спасти которого сможет, лишь пожертвовав собственной любовью к нему, отказавшись от него. А в итоге – сама глубоко несчастна. Именно героиня ведет действие в этой пьесе, от ее поступков зависят его повороты. В пьесе Писемского переплетаются деловые и любовные отношения, а потому герои больше совершают поступков, «действий».
Писемский стремился расширить возможности драмы. Пьеса «Ваал» наглядно демонстрирует, какие источники для этого он находил: в ней использован прием, более характерный для эпоса, чем для драматургии, - действие растягивается во времени. Между вторым и третьим актами пьесы проходит несколько лет. По этой причине драма делится на две части, в каждой из которых есть завязка, кульминация, развязка, в чем тоже можно усмотреть влияние повествовательных жанров: природа драмы предполагает сосредоточенность действия вокруг одного события. Писемский же создает своеобразную драматическую хронику о современности: развитие действия в драме «Ваал» организовано автором по одному типу с хрониками «Поручик Гладков», «Милославские и Нарышкины». В отличие от хроник, пьеса «Ваал» не распадается на отдельные сцены и фрагменты, но, как и должно быть в психологической драме, интерес в ней держится на развитии внутреннего мира главных героев: Клеопатры Сергеевны, Бургмейера, Мировича. В трактовке и раскрытии этих характеров Писемский проявился как художник, хорошо понимавший всю сложность психологии современного человека. Две завязки, две кульминации, две развязки в произведении ему оказались необходимы для того, чтобы передать двуплановость человеческой натуры.
Бургмейер, корыстолюбивый и не умеющий сдерживать страсти, готовый уступить собственную жену другому, чтобы спасти свое состояние (в первой части), оказывается человеком, приверженным добру и способным к покаянию (во второй части); горячо любящие друг друга и приносящие тяжелейшие жертвы ради любви Клеопатра Сергеевна и Мирович (в первой части) не выдерживают испытания нищетой и расстаются (во второй части).
Понимание сложности, «текучести» человеческой натуры было свойственно Писемскому еще в пьесах «Горькая судьбина» и «Самоуправцы» (конец 1850-х – начало 1860-х гг.): образы Анания и Лизаветы, Платона Имшина и его жены, осознавших собственную греховность и осудивших себя за нее. В таком понимании человека Писемский не отстает от писателей-современников, а, может быть, в чем-то опережает их.
Развитие психологической интриги в пьесе Писемского осложняется мотивом рока, судьбы, неизбежности жертв всемогущему богу Ваалу. В этом смысле можно утверждать, что психологическая драма Писемского не свободна от влияния «трагедии рока», любимого жанра драматурга. Вот как писал он о замысле «Ваала» в письме А. В. Никитенко от 16 марта 1873 г.: «...кроме «Подкопов» я написал еще новую пиэсу Ваал . Из самого названия вы уже конечно усматриваете, что в пиэсе этой затронут вряд-ли не главнейший мотив в жизни современного общества: все ныне поклоняется Ваалу, - этому богу денег и материальных преуспеяний и который, как некогда греческая Судьба, тяготеет над миром и все заранее предрекает!.. Под гнетом его люди совершают мерзости и великие дела, страдают и торжествуют».
Это суждение свидетельствует о стремлении автора развернуть действие пьесы не только в плане реальном, но и в плане мифологическом, что было характерно для его трагедий. Заметим, что влияние трагедии ощутимо и в сатирических комедиях драматурга. В комедии «Хищники», например, князь Зыров в чем-то подобен трагическому герою: в молодости он совершил роковую ошибку, которая стала для него трагической виной. За нее он расплачивается в старости.
Поздние драмы Писемского отличает использование многообразного набора средств психологического анализа. Это речь героев, их монологи, диалоги, авторские ремарки, портретные и нравственно-психологические характеристики, описания мизансцен и т.д. В пьесах Писемского герои произносят монологи психологически напряженные, подводящие итоги того или иного жизненного этапа, обобщающие приобретенный жизненный опыт, предваряющие решительные поступки, повороты в судьбах персонажей (монолог Бургмейера после его посещения Куницыным, например). Знакомство зрителя с героем, характеристика его в начале пьесы, Писемский осуществляет в объемных монологах.
Монолог у Писемского – это и предыстория героя (рассказ Клеопатры Сергеевны о причинах ее замужества), и рассказ о необыкновенном случае, с ним приключившемся (монологи Куницына). Монологи часто необходимы драматургу как объяснение новых поворотов действия в пьесе, поступков героев (рассказ Куницына о его интрижке с Евгенией Николаевной, о том, что он заплатил долг Мировича и др.) Однако объемные и многочисленные монологи неизбежно привносят в драматическое произведение элемент описательности, органичный для эпоса, но не для драмы. На том этапе, когда русская драматургия в 1850-х – 1860-х гг. активно шла навстречу эпосу и формировалась как драматургия эпическая, описательное начало в монологе было возможно, в 1870-е же гг. опыт Писемского выглядит в некотором смысле анахронизмом. Думается, что в данном случае заявляют о себе особенности дарования художника: драматургия в его творчестве соседствовала с эпосом, с романом.
Писемский часто использует рискованный для драмы прием – прямое обращение героя в зал, к публике. Это, например, монологи Бургмейера и Мировича в пьесе «Ваал», предсмертный монолог Софьи Михайловны Дарьяловой в пьесе «Просвещенное время». В традиции русской драматургии (вспомним гоголевское: «Над кем смеетесь?») подобного рода обращения – это, чаше всего, назидание и нравоучение. У Писемского же в обращениях героев к публике присутствует обличение действительности, новых, негативных жизненных тенденций.
Вот, например, монолог Мировича из пьесы «Ваал»: «Прими, Ваал, еще две новые жертвы! Мучь и терзай их сердца и души, кровожадный Бог, в своих огненных когтях! Скоро тебе все поклонятся в этот век без идеалов, без чаяний и надежд, век медных рублей и фальшивых бумаг!» Подобного рода монологи у Писемского, как правило, вложены в уста героя, которому автор, несомненно, сочувствует, а потому они отмечены повышенной экспрессивностью, громки, эффектны. Именно в них, пожалуй, ярче всего выразились бескомпромиссность позиции и сила темперамента драматурга.
Особую роль в психологической драме исполняет диалог. Он является главным «двигателем» действия на сцене. В нем осуществляются столкновение героев, их характеристика. Основное «преимущество» диалога в том, что он не оставляет места для авторского голоса, создает иллюзию независимости героя от автора. Писемского можно назвать истинным мастером диалога. Диалоги драматурга психологически насыщены, они передают движение чувства, мысли, превращаются в психологический поединок героев. Каждый диалог имеет тот или иной результат, подготавливает тот или иной поступок.
Диалог в драме всегда сопровождает ремарка. В ней выражается стремление драматурга к глубокой психологической разработке образов. Благодаря ремарке автор достигает сложности психологического рисунка. Зритель должен знать о герое лишь самое необходимое, а остальное он домысливает сам. «Спрятанное» за жестом, интонацией, чувство, «свернутое» его изображение предполагает в его носителе какую-то загадку, тайну, которая в драматическом произведении создает то, что называется «подтекстом».
Не то у Писемского. В поздних пьесах он лишает исполнителей права выбора. Если сравнить несомненно лучшую пьесу Писемского «Горькая судьбина», насыщенную очень сложными конфликтными ситуациями, обнажающую глубокие пласты психологии героев, с поздними драмами, становится очевидно, что психологическая ремарка в пьесах Писемского разрастается и делается это намеренно: писатель убежден, что именно таким путем он достигнет наиболее полной характеристики персонажей в новом для него жанре. Прежде всего это касается характеров героинь. Выдвижение в пьесе на первый план женского образа требует от автора произведения и большего внимания к нему, и более развернутой его характеристики.
Отметим ряд ремарок, имеющих отношение к главным героям пьесы «Ваал». Возьмем для примера диалог Мировича и Евгении Николаевы в 4-м действии. При появлении героини и ее мужа Мирович «приходит в удивление и привстает со своего места». Евгения Николаевна приветствует его «любезным и развязным тоном». Далее словам Мировича сопутствуют следующие ремарки: «пожимая пленами»; «еще с большим удивлением»; «всматриваясь в Руфина»; «презрительно улыбнулся»; «подхватывая»; «уже строгим голосом»; «тем же голосом»; «со вспыхнувшим лицом». Эти ремарки, относящиеся к положительному герою, чаще всего лишь точно фиксируют естественное движение его чувств. Иначе дело обстоит с героиней. К ней автор питает чувство отвращения и стремится убедить читателя и зрителя в справедливости собственной оценки. В отношении к Евгении Николаевне появятся следующие ремарки: «несколько сконфузившись»; «сильно взволновавшаяся от всех расспросов Мировича и перебивая мужа»; «с чувством брезгливости смахнула с дивана пыль, уселась на него, вынула из кармана своего платья очень красивую папиросницу, взяла из нее спичку и папироску и закурила. Во всех манерах Евгении Николаевны, вместо прежней грациозной женщины, чувствуется какая-то чересчур уж: разбитная госпожа, так что, усевшись, она сейчас же выставила из-под платья красивую ботинку и начала ею играть»; «как-то в сторону и наотмашь, попыхивая своею папироской»; «с ироническою улыбкой»; «несколько опешенная этим». Разросшаяся психологическая ремарка, на наш взгляд, - это новое свидетельство постоянного соперничества в творчестве Писемского драмы и эпоса.
Произведения А. Ф. Писемского, имеющиеся в Центральной городской библиотеке им. В. В. Маяковского
Источники, посвященные жизни и творчеству А. Ф. Писемскому
Составитель: главный библиограф В. А. Пахорукова
Верстка Артемьевой М. Г.