«Не знаю, вечность или миг мне предстоит бродить по свету…»
Библиографическое пособие. Курган. 2017
10 апреля 2017 года исполняется 80 лет со дня рождения известной российской поэтессе Белле Ахмадулиной. В своем творчестве Ахмадулина создала свой собственный поэтический стиль, самобытный художественный мир, который интересен и притягателен неповторимой индивидуальной эмоциональной окраской, естественностью и органичностью поэтической речи, изысканностью и музыкальностью. Поэтесса описывала окружающий мир и повседневность, привнося в них свои эмоции и переживания, свои мысли и наблюдения, реминисценции из классики.
Библиографическое пособие «Не знаю, вечность или миг мне предстоит бродить по свету...» посвящено жизни и творчеству Беллы Ахмадулиной. В пособии использованы статьи из периодических изданий, имеющихся в фондах библиотеки.
Белле Ахмадулиной Твой сборник, черный глянец с серебром, Он благороден, как сосуд античный. Ажурный стих струится мелодично, Начертанный изысканным пером. То будто флейты отдаленной трель, То вздох органа, мощный и печальный... Но более всего – виолончель, Твой лучший инструмент исповедальный. Высоких слов причудливая вязь, Орнаменты тончайшей филиграни... И странная произрастает связь Меж музыкой, душою и стихами. Чего здесь нет – так звука медных труб. Открою том с твоим лицом осенним – И нет ни лет, ни горькой складки губ... Лишь женщина, гармония и гений. Сегодня не слышна виолончель, И трепетная флейта онемела. И нашей жизни скудная купель Еще одной потерей обеднела. Не только музыки и таинства пера Лишились обладающие слухом И зрением, но таинства добра Убавилось, как и любви, и духа. Впервые ночью властвовал мороз, Оконное стекло обледенело. Пейзаж размыт от подступивших слез. Ушел поэт. Земля осиротела. Людмила Саницкая
Беллада За полвека правления Беллы, Государыни русской поэзии, В нас поэзия подобрела, государственно бесполезная. Непростительно, что поэты не приносят конкретной пользы: даже пользователи Интернета, и те хочут летать – не ползать. Белла выглядела не слабо: Белла ждет авиатрапа, как Сатурново кольцо, под аэродромом шляпы светит белое лицо. В небе тянут как подтяжки, треуголники гусей. В шапке Маномаха тяжко, в шляпе Беллы – тяжелей. Наша музыка – не абсурдная, Просто в джазе – одни ударные. Я скажу тебе: «Безрассудная Государыня! Арестуйте меня и кокните, как слепца-аккордеониста! Ты страной правишь инкогнито. Придуряешься диониской, Твои подданные истерично про тебя сочинят легенды. Продают в ночных электричках твои краденые рентгены. Сами мы себе как атланты. Наша творческая судьба – стать рабом твоего таланта, как сама ты его раба. Белокаменные палаты, (Русские Манон Леско любят белое лицо.) И с ее аэродрома, как с ладошки малыша, песни радости и стона улетают не спеша. Шляпы взлетная дорожка закругляется, крива, С нее слетают неотложно Головокружащие слова. Описав кольцо Сатурна, мчит страна по окружной. Мало петь неподцензурно, надо еще быть зурной. Разрушающие децибелы Мне страшнее, чем все бен ладены, если ты отвернешься, Белла». Белла мне не отвечает, думая: «как все ветшает». Может, думает она: «Господи, пошли всех на...» Хорошо летать без кляпа. Подо мной Москва проплыла. Точно тень от Беллиной шляпы, накрывает ее тень крыла. Но уже подо мной Тироль, Машет шляпа ночными перьями. Не бывает Беллы II-ой. Белла – Первая. А. Вознесенский
Ахмадулина Белла (настоящее имя — Изабелла) Ахатовна — поэтесса, родилась 10 апреля 1937 г. в Москве. В числе предков — итальянцы, осевшие в России, и татары — с отцовской стороны. В 1960 г. окончила Литинститут им. М. Горького. Первый стихотворный сборник «Струна» вышел в 1962 г. Б. Ахмадулина впервые озвучила новый для своего поколения взгляд на искусство, которое «призвано не веселить людей, а приносить им страдания». Стихи о любви, которых было немало в первом сборнике, на какое-то время вообще перестали писаться. В «Уроках музыки» (1969), ее второй, гораздо более зрелой книге, таковых просто нет: там Б. Ахмадулина окончательно обретает и закрепляет за собой столь важный для нее статус «товарища».
Не случайно ахмадулинский сборник «Тайна» (1983) поражает удивительной для поэтессы пустынностью ландшафта. Городской пейзаж нежданно сменился в ее поэзии безлюдными сельскими проселками, деревенским уединением. Однако уже в следующем своем сборнике «Сад» (1987) Ахмадулина пусть ненадолго, но выходит из «сада», вновь попадая в шумную городскую толчею...
Лирика Б. Ахмадулиной в основном аполитична, что и привело ее в самиздатовские альманахи и эмигрантские издательства. Читательское признание творчества Б. Ахмадулиной всегда сочеталось с холодом по отношению к поэтессе многих именитых критиков.
Б. Ахмадулина — это всегда смелый, хотя нередко не совсем удачливый экспериментатор в поэзии. Для нее звучит город, современные ритмы, безумная техника, для нее поэтичен самолет и магнитофон, и прочие достижения человеческой мысли. Б. Ахмадулина — крупный поэт, воспевающий именно современную стремительно меняющуюся жизнь. Наверное, поэтому она жила в Москве, предпочитая городскую обстановку сельскому уединению.
Белле Ахмадулиной Кому, как не тебе одной, Кому, как не тебе единственной – Такой далекой и родной, Такой знакомой и таинственной? А кто на самом деле ты? Бесплотный эльф? Живая женщина? С какой надзвездной высоты Спускаешься и с кем повенчана? Двоится облик. Длится век. Ничто в былом не переменится Из-под голубоватых век Глядит не щурясь современница. Наверно, в юности моей Ты в нашу гавань в шторме яростном Причалила из-за морей И просияла белым парусом. Павел Антокольский
Светоносный эльф росссийской литературы
Она была такая гордая – вообразив себя рекой, она входила в море голая и море трогала рукой.
Все начинается с имени: мать-итальянка, работавшая в КГБ переводчицей, не могла придумать имени лучше — Изабелла. Виноградная лоза, красное вино, кровь Господа. А Белла (bella — итал. «красавица») из Изабеллы выпорхнет бабочкой уже позже, в оттепель, вегетарианскую, по словам Ахматовой, эпоху. Бабочка — олицетворение души, поэзии, невообразимой легкости и очарования бытия:
Как разниму я сад и дождь для мимолетной щели светлой, чтоб птицы маленькая дрожь вместилась меж дождем и веткой?
Но тут не просто Белла, а еще и Ахатовна, словно призрак ахматовского мифа: Анна Андреевна, как известно, своим предком по материнской линии считала ордынского хана Ахмата.
Могла ли Ахмадулина не быть поэтом? Она была обречена. Стихи явились той единственной средой, стихией, в которой этот светоносный эльф российской литературы и мог существовать.
Задыхаюсь, и дохну, и лгу, что еще не останусь в долгу пред красою деревьев в снегу, о которой сказать не могу.
Кто мог позволить себе еще писать так изящно о прекрасном, с тревогой не оглядываясь на чугунную тень Медного всадника, века-волкодава, государства и членов политбюро и т. д.? Ей позволили или она сама взяла на себя смелость? Какая разница? Тициан творил на деньги императора, устроившего кровавую баню в Риме, но что это меняет в постижении его гения?
Она была из породы гордых и вольных птиц. Белла пела, пока другие ковали железо своего быта и благополучия, кровью клялись в верности идеалам, в которые никто не верил. Значит, так надо, значит, ей было даровано. Она не могла не сказать о красоте деревьев в снегу.
Звук немоты, железный и корявый, терзает горло ссадиной кровавой, заговорю – и обагрю платок. В безмолвии, как в землю, погребенной, мне странно знать, что есть в Перми ребенок, который слово выговорить мог.
И она стала голосом своего поколения, века, когда вдруг осиротела русская поэзия без Ахматовой.
Изабелла Ахатовна Ахмадулина, Ее Высочество Белла. Она есть и будет, покуда мы слагаем стихи и пишем на русском. Поэзия, душа, молитва за всех, у кого не было своего голоса, и — оправдание перед Всевышним!
О себе
Ни в моей родословной, ни в поре детства не было ничего особо примечательного: происхожу я из скромной семьи служащих. Мой отец — Ахат Валеевич Ахмадулин, моя мать — Надежда Макаровна Лазарева. Бабушка, Надежда Митрофановна Баранова, урожденная Стопани, из семьи с итальянскими корнями, давно уже перепутавшимися с русскими.
Я долго не говорила, и едва ли не первым осмысленным сочетанием слов было распространенное предложение, слетевшее с моих губ, когда я увидела тюльпан: «Я такого не видала никогда». С самого раннего детства, совпавшего с предвоенной порой, мне запомнился шар, беспомощно запутавшийся в ветвях, огромные оранжевые лепестки букета маков, облетевшего при первом порыве ветра... Это ощущение хрупкости всего на свете во мне очень сильно и сегодня, и я думаю, что в этом ощущении-отчаянии есть какой-то смысл, какая-то поучительность. Ну хотя бы в том, что красота не есть то, чем ты должен обязательно владеть, что вообще всякое владение чем-то непрочно.
О судьбе поэта
Никто не бывает так счастлив на белом свете, как поэт. Только он один, сколько бы ему ни выпало жить, может поражаться сочетанию цвета и света, капли и солнечного луча, осознать блаженство бытия, всегда думая о небытии больше, чем другие. Счастье для любого человека — это умение радоваться. А для поэта в особенности, потому что всем остальным людям нужно что-нибудь, а поэту — ничего...
Как читатель и как человек, я всегда думаю о судьбах великих поэтов и, имея в виду трагедии их жизни, считаю, что великий поэт никогда не уйдет раньше своего срока. Ахматовой было дано именно столько прожить со всеми ее страданиями, а Лермонтову столько, сколько он и прожил... Но именно великий поэт должен успеть сделать и то, что он должен сделать для человечества. А от чего сие зависит, это уже другое... Да и про Пушкина осмелюсь сказать, что, уже обреченный, он не покинул бы нас, если бы не смог сделать всего, что ему предначертано. А Цветаева? Никогда никакая сила не заставила бы ее уйти из жизни, если бы долг не был ею исполнен. И поэтому я точно знаю, что сослагательное наклонение здесь не применимо. Что, если бы да кабы... Я уверена, что судьба поэта предопределена. Он так не случаен (впрочем, я думаю, что и никто на свете не случаен, всем судьбам есть объяснение), этот человек, наиболее призванный к трагическому способу существования. Он, как правило, не задерживается на белом свете, и удел других — спасти его, но обычно из таких попыток ничего не выходит.
Да, я уверена, что трещина мира проходит через сердце поэта. Люди доверяют поэту, делятся с ним душевной болью, просят помощи, поверяют свои сокровенные тайны. Хотя, казалось бы, коль ты художник, замкнись в себе и пиши. Но настоящий художник никогда в себе не замыкается. И обязательно все, что он творит, он творит рядом с людьми. Иначе он не может.
О месте в литературе
Своего литературного значения я никогда не преувеличивала. Я была человеком своего времени и свой долг исполняла так, как его понимала.
Мне достаточно того, что среди неисчислимых любителей поэзии есть — пусть немногие — те, кого я имею дерзость и нежность назвать моими читателями. Меня не раз поражала высокая просвещенность моих современников. Я видела множество людей, никогда не читавших моих книг и не слышавших моего имени, но это их язык был дарован мне при рождении, и он был краше и лучше моего, с ними связана я всею жизнью до последней кровинки.
Подобное ощущение бывало со мной не однажды: как-то я выступала на металлургическом заводе, прямо в цехе. После чтения стихов завязалась беседа со слушателями, и моя благодарность им вылилась в слова: «Я люблю вас, друзья! Но, поверьте, если не думать о словесности, мы не выживем». И рабочие мне поверили. А сегодня я еще раз поняла, что между пишущим человеком и читающим, слушающим, вообще между человеком и человеком не должно быть ни подобострастия, ни фамильярности.
О родине
Поэт не может не быть гражданином своего отечества. Только как много всяческих спекуляций, обманов, просто словесной чуши скрываются за этими высокими понятиями. Что касается меня, то я всегда точно знала, где я родилась, где я живу и чему я, собственно, служу. Конечно, когда я пишу стихи, я об этом как бы и не думаю, ибо это в плоти и крови... Но я ни на минуту не могу забыть о соотечественниках своих, о том, как они живут, какую радость они испытывают и какие горести лежат на их плечах. Поэт не может от этого отвлечься. Отвлечься от истории своей страны, от вещности сего преходящего часа, сего мига. И счастье в том, что кто-то совпал с тобой во времени, на этой земле, а ты совпал во времени с ним.
Интервью с Беллой Ахмадулиной
— А что вы сегодня читаете?
Белла Ахмадулина: Вообще всегда читала довольно много. Именно сегодня уделила время на чтение пришедших по почте изданий молодых авторов и рукописей новичков. Не могу сказать, что пришла в полное восхищение, но некоторые произведения заслуживают внимания.
— Пишет ли что-нибудь одна из самых именитых русских поэтесс в новом тысячелетии? Или лавры прошлого дают достаточно удовлетворения жизнью?
Белла Ахмадулина: Я продолжаю писать, Проза наравне со стихами выходит из-под пера. Обо мне продолжают многое говорить, но я не сержусь. Борис как-то сказал: «Она никогда не сердится, она всегда смеётся...» Да, наверное, критика всегда содействовала моей известности, иначе бы, вероятно, никто и не знал.
В последнее время мне доводится больше выступать. Была в Польше, там неоднозначно относятся ко всему русскоязычному. Вот была в Самаре с Василием Аксёновым, Евгением Поповым, два часа на сцене в огромном зале. Люди тянутся к звучащему слову, не отпускают. Не всё ещё убил ритм. Собираюсь на днях в Прибалтику, в Латвию. Так, к сожалению, получается, что выступления и писательство — для меня вещи несовместимые. Сочинительство есть особый процесс, требующий абсолютного уединения и цельности, несуетности. Но я не хочу сказать, что встречи с людьми — это суета, нет. Просто совершенно отдельный вид работы.
Я сочиняю даже во сне. Бывает, я просыпаюсь во сне. Мой шарпей и кот удивлённо смотрят и будто прислушиваются, что это говорит их хозяйка в глухую ночь? Практически во сне родилось стихотворение «Маленький самолёт», совершенно безгрешное — не могут же быть грешными сочинения. Всё началось с одной фразы. Я проснулась и сказала: «Ма-а-аленьки-и-й са-а-молёт...» (кстати, потом это послужило поводом для посвящения Булату Окуджаве, адресовавшему мне «Надежды маленький оркестр»). Тогда толком и не знала, что же мне приснилось. Сейчас я начинаю понимать этот сон: начало войны, которую я хорошо помню, бомбёжка, маленький самолёт, несущий смерть, но сердце ребёнка всё же сильнее войн, жалостливое и сострадательное. Когда люди закричали: «Ура! Подбили!», у меня сжалось всё внутри. Это было сильное впечатление. Поэтому и финал его был таким: «...Пускай мой добрый странный сон хранит тебя, о, самолётик!» Жаль, что сегодня очень часто все мы оказываемся в подобных ситуациях. Знаете, моя молодость закончилась в 1968 году.
Сочинительство — это настолько странное занятие, что я часто просыпаюсь, что-то услышав: мелодию, слово, Марину Цветаеву, классиков. Вот уже несколько месяцев я работаю над произведением, которое назвала не очень оригинально — «Вишнёвый сад», по таинственной связи с Чеховым.
Кстати, вы спросили; «Что я пишу?», но не спросили: «Где?»
— Где же?
Белла Ахмадулина: На кухне. За обычным столиком. У меня есть компьютер, но я не могу на нём сочинять. Пробовала, но не могу я найти с этой машиной общего языка. Иногда использую его как печатную машинку. И мой кот, и собака тоже насторожённо относятся к компьютеру, странно, не знаю, почему? Наверное, потому что на животных сильно действует напряжение пишущего человека. Кот, к примеру, обожает спать, когда я работаю, на страницах под настольной лампой. Сочиняющий человек излучает особую энергию, тратит огромные ресурсы. Изживает себя.
— ...и поэтов остаётся всё меньше? Не могли бы вы прокомментировать строчку «Нас мало, нас осталось трое» и её вариацию у Вознесенского.
Белла Ахмадулина: «...Нас мало, нас может быть четверо. Несёмся, как черти мы...» — такое было переложение пастернаковсих строк. Я понимаю, кого имел в виду Вознесенский. Это знаменитые «лужниковские поэты». Но их имена читателям хорошо известны Кстати, о Лужниках. Я никогда не грущу и не тоскую о том времени. Это было время поэзии.
— Белла Ахатовна, вас часто раньше спрашивали: существует ли мужская и женская поэзия? Вы отвечали однозначно — нет. Изменилось ли ваше мнение сегодня?
Белла Ахмадулина: Нет. Я так же считаю, что есть Поэзия. Великие русские поэты Ахматова, Цветаева... Я их обожаю, «...всех обожании бедствия огромны...» А какая была поездка с Ахматовой — никогда её не забуду. Преклонение перед творчеством не предполагает пола.
Знаете, я вообще не умею быть развязанной с классиками, великими именами, выискивать в их делах личное. Когда отмечалось 200-летие Пушкина, то я ощущала себя слабым и хрупким защитником его имени, его образа. Когда я открывала пушкинские празднества в Санкт-Петербурге, то чувствовала себя какой-то секунданткой. Мне необходимо было защитить его имя от фамильярности, пошлости, связанной с употреблением его имени. Я так ликовала перед ним, что плакала. И плакали русские люди. Я не могу представить, чтобы англичане рыдали над Байроном через столько лет в день его смерти и ликовали в день рождения. Вот в чём оригинальность нашего национального устройства!
«...любви всепоцелуйная идея: зачем он так развязан и забыт. Как страшно близок день его рожденья, что оскорблен ужасней, чем убит!»
Что бы я ни писала — везде присутствует Пушкин.
— А вы хотели бы, чтобы ваше имя вызывало слёзы памяти?
Белла Ахмадулина: Я никогда не соотношу себя с великими именами. Те поэты, которых я сегодня упомянула — это недосягаемые величины. Моё самое почтительное к ним отношение. А то, что над моим именем плакать будут — я это знаю.
— Вы не соотносите себя с великими. Но как относитесь к соотношению, например: Ахмадулина — Евсеева, Ахмадулина — Васильева и т.д.?
Белла Ахмадулина: Считаю, что оно безосновательно. Я хорошо отношусь к творчеству этих поэтесс, с интересом читаю их. Но уверена, что мы разные. Нельзя сказать, что кто-то из нас выше или ниже. Просто разные по пониманию поэзии.
— Вы говорите, что «женской поэзии» не существует, а как вы относитесь к активному развитию «женской прозы»? Толстая, Маринина, Серова, Донцова, Дашкова...
Белла Ахмадулина: Так же считаю, что «женской прозы» нет.
— Как складываются ваши отношения с Евтушенко и Вознесенским?
Белла Ахмадулина: Евтушенко перестала читать. Вознесенского, в общем, тоже. Сегодня эти имена в наборе просто не могут существовать. Другое дело, связь, например, с Булатом Окуджавой. Он мне наиболее близок духовно. Я родилась в 1937 году. И по сюжету всей своей жизни присвоила опыт страдания, трагедию лагерей, тюрем я нечаянно присвоила как личный. Я выжила молитвами людей, которые меня об этом оповещают. Надежда Яковлевна Мандельштам угадала это во мне, за что я ей безмерно благодарна.
— Не могли бы прочитать последние написанные вами строки?
Белла Ахмадулина: Ваш звонок, Владислав, застал меня за этими словами:
«О, Латвия моя, не тот я, кто своею Отчизну немою своею назовёт. Но нечто выше есть, не подлежит сомненью, над Ригой шпиль и хлад Балтийских вод».
Всего лишь черновик, но это белее, чем самое свежее.
— Но что же для вас Россия?
Белла Ахмадулина: Единственное мне принадлежащее сокровище — это русская речь. Это русский язык. Лишь этим определяется принадлежность человека к определенному месту земли, которое он величает Родиной Я русская, хотя во мне разные крови присутствуют. Я русская по чувству и устройству, по матери, по бабушке, по паспорту, по прапрапрабабушкам и дедушкам, но и в них текла, постепенно мельчая, итальянская кровь, освоившаяся в России в первой половине XIX века. Мой отец — казанский татарин, ко времени моего рождения обрусевший под влиянием среды и отсутствия соплеменников и собеседников.
Я родилась в Москве и с ней не расторжима. Без Питера совершенно не могу обходиться. Я — москвичка, горожанка, но меня всегда влекло к деревне. Близость к деревне очень утешительна, особенно в северных местах. Вологда, Ферапонтово — вид и говор тех мест родимы моим зрению и слуху. Я слушала, слушала, как говорят те бабушки, которые чудом дожили до наших дней. Когда умерла не моя, но и моя, бабушка из деревни Узково — тетя Дюня, Евдокия Кирилловна Лебедева, я тоже осиротела и не смогла больше ездить в те места.
Все это в мои зрелые лета, как в младенчестве, вскармливало мою речь, хотя я никогда не пыталась воспроизводить речь вологодскую, подлежа ее воздействию. Это было счастливое состояние слуха.
А еще бабушка читала сказки, причем сказки братьев Гримм по-немецки. В детстве я очень любила Диккенса, любила Лескова. Лесков и теперь один из первейших любимцев моих. Вкратце упомяну, что нечаянно соотношу Лескова и Платонова: их язык обширней, ярче, выпуклей ведомого нам (иногда даже — Далю!) русского языка. Самотворный, сам себя множащий, плодородный язык этот всегда питал, воспитывал, нянчил, понукал и лелеял мою мысль о слове.
— Но как людям строить отношения не в книжном, а в реальном мире?
Белла Ахмадулина: Столь любимая мною Анастасия Ивановна Цветаева всегда молилась за всех: за близких, за друзей — за людей, за животных. Она всем животным говорила «вы». Детям, даже грудным, тоже говорила «вы». И всем собакам говорила «вы», и кошкам тоже говорила «вы»... За все живое молилась и меня просила молиться. Я это делаю. Но как! Я же не прилежный прихожанин, к моему горькому сожалению.
Я так и сказала Анастасии Ивановне: «Ваши молитвы наверняка достигают высокой, всуе не упоминаемой цели, а мои ночные обращения к потолку, к Звезде над ним — сродни молитвам какого-то языческого ребенка». Анастасия Ивановна отвечала: «Пусть каждый делает это, как умеет, — это станет пользой и отрадой для других».
— Что, по-вашему, главное в жизни?
Белла Ахмадулина: Может быть, лучшее, что от меня останется, — это письма читателей. У меня их — целый сундук! Есть великие письма, которые смогут изменить мнение о наших современниках и соотечественниках в лучшую сторону. Задумаешься: откуда в разрушенной, обездоленной, несчастной глуши у человека такое стремление к свету?
Если водятся во мне целебные источники, пусть слабые, по чьему-то предусмотрению мне данные, источники доброжелательства — посылание души в пользу другого человека, если это есть, то я жива не напрасно.
— Качество, ценимое вами в людях в первую очередь?
Белла Ахмадулина: Простодушие. Неспособность к хитрости, к лукавству, алчности, даже на грани слабоумия.
Белла Ахмадулина. Библиографический конспект литературной жизни
Впервые подпись «Б. Ахмадулина» под печатным текстом появилась 12 сентября 1954 года. Вчерашняя школьница начала работать внештатным корреспондентом в многотиражке «Метростроевец», и первой её публикацией стала небольшая заметка «Метростроевцы учатся». В дальнейшем, вплоть до 30 апреля 1955 г., 25 таких заметок на различные темы появилось на страницах этой газеты.
В конце 1954 года Б. Ахмадулина начала заниматься в руководимом Евгением Винокуровым литературном объединении при автозаводе им. Лихачёва (тогда он ещё носил имя Сталина), а 5 мая 1955 г. Винокуров опубликовал на страницах «Комсомольской правды» подборку участников литобъединения, в которую вошло и стихотворение Б. Ахмадулиной «Родина» («На грядках зелёного огородика...»). С этого стихотворения начинается отсчёт поэтических публикаций автора.
В 1955 году Б. Ахмадулина подала документы в Литературный институт им. А. М. Горького. Для участия в творческом конкурсе она представила 12 стихотворений. Реакция рецензента — а им оказался Илья Сельвинский — была более чем восторженной: «Стихи поразительные по силе, свежести, чистоте души, глубине чувства. Принять обязательно!» Помимо этого официального отзыва Сельвинский обратился к абитуриентке с личным письмом, факсимиле которого воспроизводится в книге Б. Ахмадулиной «Самые мои стихи» (М., 1995). Так Ахмадулина становится студенткой Литинститута.
Её студенческие годы пришлись на период, вошедший в отечественную историю под названием «хрущёвской оттепели». Б. Ахмадулина посещает творческие семинары Александра Коваленкова и Михаила Светлова. Периодические публикации в «толстых» журналах, выступления на поэтических вечерах, жаркие споры и дискуссии в аудиториях и общежитиях, а главное — стихи, непривычные, волнующие, — делают её имя известным за стенами института. Вскоре последовало и первое идеологическое одёргивание: в газете «Комсомольская правда» (28 апреля 1957) появилась статья с характерным для тех лет названием «Чайльд Гарольды с Тверского бульвара», за которой последовал традиционный обзор читательских писем («Комсомольская правда, 14 мая 1957). Это было неприятно с непривычки, но первое серьёзное нравственное испытание ещё только предстояло.
23 октября 1958 г. было объявлено о присуждении Борису Пастернаку Нобелевской премии по литературе. Это сообщение послужило началом беспрецендентной травли поэта. Естественно, что студенты Литинститута, этой кузницы „инженеров человеческих душ“, не могли быть оставлены в стороне от „всенародного осуждения“. Столь же естественна с современной точки зрения и столь же удивительна и неожиданна по тем временам реакция Б. Ахмадулиной на разыгравшуюся вакханалию. „Способ совести“ был избран раз и навсегда. Наказание за инакомыслие последовало незамедлительно — в апреле 1959 г. Б. Ахмадулину исключают из Литературного института. Нетрудно представить состояние 22-летней девушки в этой ситуации. Выйти из глубокого душевного кризиса помог тогдашний главный редактор „Литературной газеты“ С. Смирнов, включивший Б. Ахмадулину в состав „писательского десанта“ „Литературная газета“ в Сибири» (июль-август 1959).
В октябре 1959 г. Б. Ахмадулина была восстановлена в Литературном институте, а 14 апреля 1960 г. комиссия под председательством Всеволода Иванова рассматривает её дипломную работы «Стихи и переводы». Выступают А. Коваленков, В. Захарченко, В. Дынник, М. Луконин, зачитываются отзывы Л. Ошанина, Е. Долматовского, Вс. Иванова. Вердикт комиссии — оценка «отлично».
В 1962 году в издательстве «Советский писатель» вышла первая поэтическая книга Б. Ахмадулиной «Струна», редактором которой (а точнее — вдохновителем, составителем, «пробивателем») стал Павел Григорьевич Антокольский. Творческие и человеческие отношения Антокольского и Ахмадулиной — пример высокой поэтической эстафеты. Эта удивительная дружба двух столь разных по возрасту и опыту русских поэтов продолжалась вплоть до смерти Антокольского в 1978 году. Павел Григорьевич неизменно оставался самым преданным и надёжным защитником Б. Ахмадулиной от многочисленных нападок, всегда помогал и поддерживал молодую коллегу. Ему принадлежит один из самых точных и тонких анализов поэзии Б. Ахмадулиной — эссе, ставшее предисловием к её книге «Стихи» (М., 1975). Своё отношение к Ахмадулиной Антокольский сконцентрировал в строках посвященного ей стихотворения:
Здравствуй, Чудо по имени Белла Ахмадулина, птенчик орла!
28-29 сентября 1962 г. (напомню в скобках, что до начала хрущёвских разборок с творческой интеллигенцией оставалось 2 месяца) в Центральном Доме литераторов состоялся пленум правления Московской писательской организации, посвященный творчеству молодых. Всё проходило в соответствии со сложившимися канонами: развёрнутые доклады А. Борщаговского и Я. Смелякова, прения, заключительное слово тогдашнего председателя правления Московской писательской организации С. Щипачёва. Освещая это событие, газета «Московский литератор» писала: «Пленум продемонстрировал преемственность творчества писателей, их преданность делу партии, делу построения коммунизма» — это также было вполне в духе времени. Данное мероприятие ныне достойно упоминания лишь по той причине, что на пленуме в Союз писателей были приняты 14 молодых литераторов, в том числе и Белла Ахмадулина, Семён Кирсанов, представляя кандидата, сказал, в частности: «Это чудесный, поразительный, дивный поэт — поэт, который украшает нашу жизнь, поэт прекрасных слов и прекрасных мыслей».
Имя Беллы Ахмадулиной появилось в поле зрения литературной критики в конце 50-х годов. Обычно ей уделяли один-два абзаца в популярных в те годы поэтических обзорах. Любопытно, что первыми, кто обратили внимание на нравственную и психологическую значительность и глубину ее стихов, были молодые критики А. Меньшутин и А. Синявский — это была их знаменитая статья «За поэтическую активность», опубликованная в № 1 «Нового мира» за 1961 год. Однако довольно долго критическому рассмотрению подвергалось некое поэтичское образование под общей фамилией Евтушенко-Вознесенский-Рождественский-Ахмадулина. Лишь выход книги «Струна» (1962) вызвал появление многочисленных персонально адресованных откликов и рецензий. Из них следует выделить эссе Михаила Светлова, посмертно опубликованное в его книге «Беседует поэт» (1968), а также статьи В. Огнева (Литературная Россия, № 10, 1963) и А. Марченко («День поэзии», М., 1962).
Следующая книга Ахмадулиной — «Озноб» — вышла в 1968 году в издательстве русской эмиграции «Посев» (Frankfurt am Main). Сейчас трудно даже представить, каким страшным идеологическим жупелом, зловещим антисоветским монстром выставляла официальная пропаганда это издательство в 60-70-80-е годы. Это был «враг № 1», и потому любые контакты с «Посевом» или издаваемым им журналом «Грани» однозначно и непререкаемо оценивались как измена родине в самой непростительной форме. Редактором и составителем «Озноба», в который вошли стихотворения, переводы и проза Б. Ахмадулиной, стала Наталия Борисовна Тарасова, двадцать лет (с 1962 по 1982 г.) редактировавшая «Грани» и очень много сделавшая как для литераторов русского зарубежья, так и для отечественных правозащитников.
Контакт с «Посевом», естественно, не мог остаться безнаказанным. Последующие отечественные книги Ахмадулиной «Уроки музыки» (1969), «Стихи» (1975), «Свеча» (1977), «Метель» (1977) подвергались самой пристальной цензурной обработке. Достаточно сравнить сохранившиеся в архивах оглавления представленных автором рукописей с содержанием вышедших в свет сборников. Не могло быть и речи о сохранении общей авторской композиции книги, её внутренней логики и т.д.
В эти трудные годы поддержкой и опорой для Беллы Ахмадулиной, её «тайным и любимым пространством» стала Грузия, которая «всегда звала к себе и выручала». Край, традиционно привлекательный для русской поэзии, в советские времена для многих поэтов был единственной отдушиной и источником вдохновения. Первые переводы из грузинских поэтов Ахмадулина выполнила ещё в Литературном институте, переводческая работа активно продолжалась и позднее. Сложившийся в результате цикл переводов грузинских поэтов — от Николоза Бараташвили и Галактиона Табидзе, Симона Чиковани и Гоглы Леонидзедо Анны Каландадзе, Отара и Тамаза Чиладзе — стал, по общему признанию, ярким событием литературной жизни и получил самую высокую оценку как в Грузии, так и в России.
Анализируя творческий путь Беллы Ахмадулиной, можно достаточно определённо разделить его на три этапа. Первый этап, который условно можно назвать «начальная пора», завершается поэмой «Моя родословная», Второй — «пора становления» — хронологически заканчивается участием в альманахе «Метрополь» (1979), в котором Ахмадулиной опубликовала только что написанный сюрреалистический рассказ «Много собак и собака». И, наконец, третий этап — «пора зрелости» — открывает большое стихотворение «Мы начали вместе: рабочие, я и зима...», ставшее, кстати сказать, первой публикацией после длительного непечатания авторов «Метрополя».
В каждый из этих периодов автор, обнаруживая новые грани своего дарования, становился объектом ожесточённой критической полемики, вызывал диаметрально противоположные суждения. Каждая новая книга Ахмадулиной порождала столкновения безоговорочных приверженцев и ярых противников поэта.
Стихи Беллы Ахмадулиной переведены на множество языков. Её сборники уже с 1966 года начали издаваться в тогдашних «странах народной демократии», а в 1969 году вышла книга переводов на английский язык «Feverand Other New Poems» (1969; 1970) с предисловием Евгения Евтушенко. Двадцать лет спустя вышел том переводов на английский «The Garden» (1990). Поэтические книги Ахмадулиной изданы на 16 языках: английском, армянском, болгарском, грузинском, датском, иврите, итальянском, латышском, молдавском, немецком, польском, румынском, сербско-хорватском, словацком, чешском, эстонском. К этому следует добавить многочисленные публикации в журналах всего мира.
Тема и вариации: заметки о поэзии Беллы Ахмадулиной
Талантливый поэт из поколения «шестидесятников» — Белла Ахатовна Ахмадулина (родилась 10 апреля 1937 года в Москве). Ее знал сначала небольшой круг любителей поэзии, собиравшийся на поэтических вечерах студентов Литературного института, который она окончила в 1960 году (посещала семинар М. Светлова и А. Коваленкова). Период «оттепели» вывел юную Ахмадулину на публику. Вместе с Евтушенко, Вознесенским она выступала в Политехническом музее, в Лужниках, выезжала в другие города, участвовала в жарких спорах и дискуссиях в аудиториях и общежитиях. У нее появилось множество почитателей. Пришла слава. Писатель Владимир Карпов делится впечатлениями о молодой поре Ахмадулиной: «Белла... стихи читала с пылким, ударяющим по сердцам надрывом, с какой-то нервной внутренней и внешней дрожью. Это нравилось слушающим. Она хорошо вписывалась в компанию своих шумливых друзей, выступала и обличала вместе с ними, как равная. Переполненные стадионы ревели от восторга, слушая этих молодых возмутителей спокойствия, предвестников перестройки, от которой мы так много ожидали».
«С первых же своих опытов Ахмадулина обнаружила стремление раскрыть сложность, богатство, красоту мира — внешнего и внутреннего, тонкую поэтическую наблюдательность, виртуозное мастерство».
Ей свойственно требовательное отношение к слову, выразителю поэтической и жизненной позиции. Неслучайно ее лирическую героиню характеризует душевная сосредоточенность, самоанализ. Эти качества отличали поэзию Ахмадулиной от «громкой», открытой публицистичности Евтушенко, Вознесенского и Рождественского, хотя всех их объединяли чувство движения времени, острое ощущение новизны. В вышедшем в 1962 году первом сборнике стихов с символическим названием «Струна» (редактором его стал Антокольский) четко обозначились ведущие темы ее поэзии: дружба, творчество, природа. При всей оригинальности в лирике поэтессы проявилось пристальное внимание к традициям русской классической литературы (Пушкин, Лермонтов) и к творческому опыту модернизма (Цветаева, Ахматова, Пастернак, Мандельштам).
«Ни слова о любви! Но я о ней ни слова...» — сказала Белла Ахмадулина, и так оно и есть на деле. О любви у этого поэта действительно почти «ни слова», а если уж совсем невмочь смолчать, то вымолвится кратко, глухо, отстраненно.
Врожденная ахмадулинская сдержанность — как бы ответ на знаменитое ахматовское восклицание: «Я научила женщин говорить... // Но, боже, как их замолчать заставить!», продиктованное заботой не только о читателе, но и о самих женщинах-поэтах.
Ведь сколько существует одаренных поэтесс, пошедших по такому, казалось бы, естественному пути («Лепечет о любви сестра — поэт — певунья...»), но так и прозябающих в сравнительной безвестности. Их стихи могли быть абсолютно добротными, но характер оказывался похожим, и они неизбежно хирели в «большой тени» своих великих предшественниц.
Белла Ахмадулина сумела избежать подобной участи, сразу же отвергнув традиционную роль «возлюбленной» в качестве главной, основной своей роли. Уже в самых ранних своих стихотворениях, составивших первую книгу «Струна» (1962), она уступает ее старинной «красавице», на которую взирает с умилением и состраданием:
Как металася по комнате, как кручинилась по нем. Ее пальцы письма комкали и держали над огнем. А когда входил уверенно, громко спрашивал вина – как заносчиво и ветрено улыбалася она.
Выводя этот тонкий психологический узор, Ахмадулина не только не скрывает, но тщательно подчеркивает старинный антураж описываемого действа:
В зале с черными колоннами маскерады затевал и манжетами холодными ее руки задевал.
Кропотливо выставляя напоказ свои стилизаторские усилья, Ахмадулина тем самым говорит читателю, что этот опыт добыт не ею первой, что он — чужой.
Множество раз поминая в своих стихах Цветаеву и Ахматову («Марину и Анну»), Ахмадулина находит в себе силы не идти по проторенной ими дороге, варьируя, пусть на собственный лад, их главную тему.
Она инстинктивно нацеливается на опыт, еще не освоенный ими лирически, на то, что лишь краем попало в стихи, хотя явственно прозвучало в их прозе: в цветаевских воспоминаниях о Бальмонте, Волошине, Белом, столь вызывающе пристрастных; в посвященных Мандельштаму ахматовских «Листках из дневника», обнаруживающих как раз тот особенный пафос, о котором напишут — уже в связи с самою Ахматовой — наиболее близкие ей люди. «Моя Ахматова — неистовая и дикая женщина, друг, с железной твердостью стоявший рядом с Мандельштамом, союзник в
противостоянии дикому миру...» — свидетельствует вдова поэта, не случайно, однако, акцентируя слово «моя».
Ведь подобная характеристика скорее всего неожиданна для читателя ахматовской поэзии, в центре которой иные отношения между мужчиной и женщиной, отношения столь напряженные, что остальные человеческие связи поневоле остаются в тени. И хотя именно Ахматовой принадлежит знаменитое определение: «Души высокая свобода, // Что дружбою наречена...» — в ее собственной поэзии слово «дружба» играло подручную, скромную роль эвфемизма. «И в тайную дружбу с высоким, // Как юный орел, темноглазым, // Я, словно в цветник предосенний, // Походкою легкой вошла». То же самое — у Цветаевой: «Было дружбой, стало службой. // Бог с тобою, брат мой волк! // Подыхает наша дружба: // Я тебе не дар, а долг!».
Вернуть этому слову его изначальный платонический смысл (над которым размышлял, скажем, Павел Флоренский в «Письме» о дружбе) и победно утвердить его в стихах выпало на долю Беллы Ахмадулиной. Не «поединок роковой» прежде всего связывает в ее мире мужчину и женщину, но «простые» дружеские чувства, возведенные поэтом в ранг самых таинственных и сильных. Эта иерархия отразилась в известной ахмадулинской формуле: «Свирепей дружбы в мире нет любви», найденной ею в относительно поздние годы, но как бы итожащей то, что взволнованно декларировалось уже с самого начала. Стихотворение «Мои товарищи» (1963) воспринималось как манифест:
Когда моих товарищей корят, я понимаю слов закономерность, но нежности моей закаменелость мешает слушать мне, как их корят. Я горестно упрекам этим внемлю, я головой киваю: слаб Андрей! Он держится за рифму, как Антей держался за спасительную землю. За ним я знаю недостаток злой: кощунственно венчать «гараж» с «геранью», и все-таки о том судить Гераклу, поднявшему Антея над землей.
Когда «другой какой-то человек» вновь появился в ахмадулинской лирике, могло показаться, что слово «другой» встает в оппозицию к «другу», главному слову ее ранних стихов. Оказалось, однако, что перед нами — развитие темы: под пером Ахмадулиной общий корень двух слов становился чем дальше, тем ярче, все настойчивей указуя на их изначальную близость. Близость, самоочевидную когда-то, отмеченную у Даля, но опущенную Ушаковым, добросовестно отразившим характерные сдвиги в отечественном менталитете. Против которых призвана восставать — и доблестно восстает — поэзия.
Мотив одиночества у Ахмадулиной — тоже центральный, и здесь, несомненно, сильно влияние Лермонтова («Заклинание», 1960; «Мы расстаемся — и одновременно...», 1960; «Случилось так, что двадцати семи...», 1964). Одиночество неизбежно, оно воспринимается лирической героиней как неотъемлемая составляющая судьбы поэта.
Проанализируем одно из пронзительных стихотворений Ахмадулиной «По улице моей который год...» (1959). Жизненный путь поэтессы отмечен не только сближением, общением, но и разлукой с друзьями, их потерей, одиночеством:
По улице моей который год Звучат шаги – мои друзья уходят. Друзей моих медлительный уход Той темноте за окнами угоден.
Лирическая героиня искренне желает добра любимым ею людям, хотя видит, что их отуманила «к предательству таинственная страсть». Но нет ни жалоб, ни осуждения. Героиня не виновата в том, что так происходит, она не противится уходу своих товарищей, пытается лишь понять его причины.
Последующие строфы — об одиночестве как жестокой данности, медленном, сосредоточенном его преодолении. Как ни парадоксально, преодоление это — через полнейшее одиночество. Сначала звучит восклицание: «О одиночество, как твой характер крут!» — восклицает лирическая героиня. Но мир одиночества приносит те духовные блага, которые героиня обретает («тишь... библиотек», «строгие мотивы» концертов). В затворничестве она постигает «тайный смысл» предметов, «детские секреты» природы... Познав «мудрость и печаль», лирическая героиня вновь — уже с более глубоким чувством — видит друзей своих «прекрасные черты»...
Произведение написано в жанре романтической элегии, передающей его высокую, торжественно печальную тональность. Пятистопный ямб, инверсия («запущены моих друзей дела»), славянизмы («очи», «не внемля»), книжная лексика («таинственная страсть», «бедного невежества былого...»), восклицательное междометие «о», создающие приподнятую интонацию, сложные метафоры (обращение к одиночеству: «Умоюсь твоей стужей голубою»), образные ассоциативные сравнения (одиночества — с «циркулем», замыкающим круг, с задумчивым «лесом», а самой себя — с «баловнем», «обласканным» одиночеством), психологические и эмоционально-оценочные эпитеты («беззащитных», «бесполезным», «замедленного» и др.), императив («призови меня и награди», «даруй»), неточная рифма («страх — страсть», «жеста — блаженство») позволяют ощутить атмосферу одиночества и одновременно душевную тревогу за судьбы друзей.
В 1999 году был издан сборник «Друзей моих прекрасные черты». В него вошли написанные в разные годы посвящения друзьям, ушедшим и окружающим, здесь и за рубежом. В стихотворении «Памяти Бориса Пастернака» (1962) Ахмадулина уподобляет жизнь поэта горящей свече во тьме эпохи:
В том равновесье меж добром и злом был он повинен. И земля летела неосторожно, как она хотела, пока свеча горела над столом.
Осипу Мандельштаму посвящены драматические строки о Поэте «времени, его породившем» («В том времени, где и злодей...», 1967; «Ларец и ключ», 1988).
Значительный след в поэзии Ахмадулиной оставило творчество Марины Цветаевой. Искусство и время, творчество и бытие — эти вопросы никогда не покидали Цветаеву, они же стали одними из главных в лирике Ахмадулиной («Влечет меня старинный слог...», 1957; «Сумерки», 1962; «Немота», 1965; «Слово», 1965; «Другое», 1965; «Биографическая справка», 1967). Для обеих творчество — полная самоотдача, обе в вечном конфликте между сердцем и разумом, обе безотчетно доверяются сердцу, интуиции. В стихотворении «Уроки музыки» (1965), построенном как обращение к Цветаевой, Ахмадулина говорит: «...я — как ты, как ты!»
Друзья-поэты о Белле Ахмадулиной
Александр Кушнер
Она есть...
Однажды Ахматова сказала, что женщина-поэт должна быть красивой. Помню, как меня удивило это рассуждение. Разве уж это так обязательно? Но потом я понял, в чем дело. Наверное, поскольку женщина-поэт пишет, как правило, стихи о любви, у нее должен быть, скажем так, некий человеческий любовный опыт. И в таком случае, действительно, желательно, чтобы она была еще и красивой.
Белла Ахмадулина — талантливый поэт и красивая женщина. В ней встретились оба эти качества. И к этому я еще бы добавил ее совершенно замечательный голос. Голосом работает поэт, «с голоса», — сказал Мандельштам. И в случае с Ахмадулиной мы видим — она работает с голоса. Для нее интонационный строй стихов — это первостепенное дело. Читая стихи Беллы Ахмадулиной в журнале, я слышу ее голос. При этом, конечно же, когда я говорю «голос» — я имею в виду не только тембр, звучание — я имею в виду интонацию. У Беллы Ахмадулиной своя поэтическая интонация. Она может нравиться, может не нравиться, но она ЕСТЬ. И это отличает ее от очень многих поэтов, пишущих на каком-то общем уровне, общеинтонационном уровне, без своего голоса.
Еще я хочу сказать, что Белла Ахмадулина — это, наверное, целая эпоха в нашей поэзии. Я просто помню, как она появилась и какое она впечатление произвела на всех читателей, на поэтов. Эту роль, очень высокую, она играет и сегодня. И еще, наверное, я должен сказать, что Белла Ахмадулина — замечательный товарищ. Чем талантливей человек, мне кажется, тем он лучше. Тем в нем меньше зависти, ревности, тем больше щедрости, естественности. Белла Ахмадулина — человек необыкновенно щедрый. Никогда я не видел, не читал что-либо, вышедшее из-под ее пера, чтобы это было уколом чужому самолюбию... Нет, ей свойственна высокая порядочность. И мне это качество чрезвычайно дорого.
Виктор Куллэ
Ушедшая в гобелен
Двадцать лет назад Бродский, представляя на страницах «Вога» поэзию Беллы Ахмадулиной американскому читателю, сравнил её с розой. Уподобление это в его устах отнюдь не комплиментарно, в нём куда больше усталого профессионализма ботаника, нежели галантности менестреля: «Сказанное подразумевает не благоухание, не цвет, но плотность лепестков и их закрученное, упругое распускание. Ахмадулина скорее плетёт свой стих, нежели выстраивает его вокруг центральной темы, и стихотворение, после четырех или того меньше строк, расцветает, существует почти самостоятельно, вне фонетической и аллюзивной способности слов к произрастанию». Поэт достаточно неслучайно — в противовес традиционным нежности и хрупкости цветка — подчёркивает его плотность и упругость. Написанное в том же 1977 году программное стихотворение Ахмадулиной «Роза» развивает именно этот аспект уподобления:
Знай, я полушки ломаной не дам за бледность черт, чья быстротечна участь. Я красоту люблю, как всякий дар, за прочный позвоночник, за живучесть.
Красота (едва ли не внеземная) плюс сопутствующие ей таинственность, утончённость, изысканность, хрупкость — всё это уже в конце пятидесятых стало неотъемлемой характеристикой её лирической персоны. И, боюсь, самым изощрённым врагом поэта Беллы Ахмадулиной. В стране, красотой не слишком избалованной, отношение к красивой женщине, пишущей стихи, могло быть либо униженно коленопреклонённым, либо уничижительно снисходительным. Если второе для поэта оскорбительно, то первое — попросту гибельно. Провести свой утлый челн между сциллой обожания и харибдой сюсюканья — задача, не столь требующая виртуозных навигаторских способностей, сколь именно «прочного позвоночника». Достоинство поэта Беллы Ахмадулиной не только в том, что она с честью справилась с причудами фарватера, но — в утверждении красоты именно как дара. Столь же чудесного и, одновременно, естественного для человека, как возможность дышать, порождать новую жизнь, писать стихи.
Иосиф Бродский
Зачем российские поэты?..
Поэзия есть искусство границ, и никто не знает этого лучше, чем русский поэт. Метр, рифма, фольклорная традиция и классическое наследие, сама просодия — решительно злоумышляют против чьей-либо «потребности в песне». Существуют лишь два выхода из этой ситуации: либо предпринять попытку прорваться сквозь барьеры, либо возлюбить их. Второе — выбор более смиренный и, вероятно, неизбежный. Поэзия Ахмадулиной представляет собой затяжную любовную связь с упомянутыми границами, и связь эта приносит богатые плоды. Или, скорее, прекрасные цветы — розы.
Сказанное подразумевает не благоухание, не цвет, но плотность лепестков и их закрученное, упругое распускание. Ахмадулина скорее плетет свой стих, нежели выстраивает его вокруг центральной темы, и стихотворение, после четырех или того меньше строк, расцветает, существует почти самостоятельно, вне фонетической и аллюзивной способности слов к произрастанию. Ее образность наследует взгляду в той же степени, что и звуку, но последний диктует больше, нежели порой предполагает автор. Другими словами, лиризм ее поэзии есть в значительной степени лиризм самого русского языка.
Хороший поэт — всегда орудие своего языка, но не наоборот. Хотя бы потому, что последний старше предыдущего. Поэтическая персона Ахмадулиной немыслима вне русской просодии — не столько по причине семантической уникальности фонетических конструкций (взять хотя бы одну из ее наиболее употребительных рифм улыбка/улика, смысл которой усиливается качеством созвучия), но благодаря специфической интонации традиционного русского фольклорного плача, невнятного причитания. Последнее особенно заметно на ее выступлениях. Впрочем, это присуще Ахмадулиной в той же степени, что и самой женской природе.
Если я не называю поэзию Ахмадулиной мужественной, то не потому, что это рассердит множество женоподобных особей — просто поэзии смешны прилагательные. Женский, мужской, черный, белый — все это чепуха; поэзия либо есть, либо ее нет. Прилагательными обычно прикрывают слабость. Вместо употребления любого из них достаточно сказать, что Ахмадулина куда более сильный поэт, нежели двое ее знаменитых соотечественников — Евтушенко и Вознесенский. Ее стихи, в отличие от первого, не банальны, и они менее претенциозны, нежели у второго. Истинное же превосходство над этими двумя лежит в самом веществе ее поэзии и в том, как она его обрабатывает. Сказанное, однако, не лучший способ сделать комплимент русскому поэту — во всяком случае, не в этом веке.
Подобно упомянутой розе, искусство Ахмадулиной в значительной степени интровертно и центростремительно. Интровертность эта, будучи вполне естественной, в стране, где живет автор, является еще и формой морального выживания. Личность вынуждена прибегать к этому багажу с такой частотой, что есть опасность впасть от него в наркотическую зависимость или, хуже того, обнаружить его однажды пустым. Ахмадулина великолепно сознает эту опасность, тем более, что она работает в строгих размерах, которые сами по себе вырабатывают определенный автоматизм и монотонность писания. Из двух вариантов — продолжать стихотворение, рискуя высокопарными повторами, или вовремя остановиться — она чаще (и вполне предсказуемо) предпочитает первое. И тогда читатели получают что-нибудь вроде «Сказки о дожде» или «Моей родословной». Тем не менее временами сдержанное очарование держит в узде многословную напыщенность.
Несомненная наследница лермонтовско-пастернаковской линии в русской поэзии, Ахмадулина по природе поэт довольно нарциссический. Но ее нарциссизм проявляется прежде всего в подборе слов и в синтаксисе (что совершенно немыслимо в таком афлексичном языке, как английский). Гораздо в меньшей степени он направлен на выбор той или иной самодовольной позы — менее всего гражданственной. Когда, тем не менее, она оборачивается праведницей, презрение обычно нацелено против моральной неряшливости, бесчестности и дурного вкуса, непосредственно намекающих на вездесущую природу ее оппонента. Подобная разновидность критицизма есть, несомненно, игра беспроигрышная, поскольку поэт является правым, так сказать, априори: потому что поэт «лучше», чем не-поэт. В настоящее время русская публика гораздо более чувствительна к обвинениям психологического, нежели политического характера, устало принимая последнее за обратную сторону той же официальной монеты. Есть определенная доля цинизма в этой позиции; но все-таки лучше, если поэт предпочитает ее возвышению до романтического тона.
Подобное восприятие мира позволяет человеку уверенно чувствовать себя в иерархии истэблишмента. Прежде всего это относится к современной России, где интеллектуальная элита смешивается с элитой партийной бюрократии в совместном бегстве от стандартов прочей части нации. Данная ситуация в известной степени типична для любой истинной диктатуры, где тиран и карбонарий посещают вечером одну и ту же оперу; и тут легче попрекнуть кого-либо другого, нежели Ахмадулину, которая никогда не стремилась к репутации «бунтаря». Что равно печально и в справедливости, и в несправедливости, так это то, что триумф обоих выражается до известной степени в собственной машине, загородном доме, оплаченных государством поездках за границу.
Когда я пишу эти строки, Ахмадулина в сопровождении своего четвертого мужа, художника-сценографа Бориса Мессерера, совершает турне по Соединенным Штатам. Но, в отличие от упомянутых знаменитых предшественников, она не является торговым продуктом на экспорт, эдакой икрой, скорее Красной, нежели черной. И, по сравнению с ними, ее стихи переведены на английский гораздо хуже (фактически отвратительно).
Ахмадулина совершенно подлинный поэт, но она живет в государстве, которое принуждает человека овладевать искусством сокрытия собственной подлинности за такими гномическими придаточными предложениями, что в итоге личность сокращает сама себя ради конечной цели. Тем не менее, даже будучи искаженным, центростремительное сокращение их обеих, ее и ее лирической героини, лучше, чем центробежное неистовство многих коллег. Потому хотя бы, что первое продуцирует высочайшую степень лингвистической и метафорической напряженности, тогда как второе приводит к бесконтрольному многословию и — цитируя Ленина — политической проституции, которая, по существу, является мужским занятием.
Белла Ахмадулина родилась в 1937 году, мрачнейшем году русской истории. Одно это является подтверждением изумительной жизнеспособности русской культуры. Раннее детство Ахмадулиной совпало со второй мировой войной, ее юность — с послевоенными лишениями, духовной кастрацией и смертоносным идиотизмом сталинского правления, русские редко обращаются к психоаналитикам — и она начала писать стихи еще в школе, в начале пятидесятых. Она быстро созревала и совершенно без вреда для себя прошла через Литинститут имени Горького, превращающий соловьев в попугаев. Ее первая книга была опубликована в 1962 году и немедленно исчезла с прилавков книжных магазинов. С тех пор Ахмадулина зарабатывала себе на жизнь преимущественно переводами из грузинской поэзии (для русских писателей заниматься кавказскими республиками приблизительно то же самое, что для американских — Мексикой или Бразилией), журналистикой и внутренними рецензиями. Однажды даже снималась в кино. У нее была нормальная жизнь, состоящая из замужеств, разводов, дружб, потерь, поездок на Юг. И она писала стихи, сочетая вполне традиционные четверостишия с абсолютно сюрреалистической диалектикой образности, позволившей ей возвысить свой озноб от простуды до уровня космического беспорядка.
В стране, где публика и театр абсурда поменялись местами (стопроцентный реализм на сцене, тогда как в зале творится черт-те что), — эта разновидность восприятия обладает множественностью отголоска. Никто не позавидует женщине, пишущей стихи в России в этом столетии, потому что есть две гигантские фигуры, являющиеся каждой, взявшей перо в руки, — Марина Цветаева и Анна Ахматова. Ахмадулина открыто признается в почти парализующем для нее очаровании этих двоих и присягает им на верность. В этих исповедях и обетах легко различить ее претензию на конечное равенство. Но плата за подобное равенство оказывается чересчур высока для желающего. Есть большая доля истины в избитой фразе об искусстве, требующем жертв, и слишком мало свидетельств того, что искусство сегодня стало менее плотоядно, нежели в год рождения Беллы Ахмадулиной.
Тема творчества — самая мучительная тема Ахмадулиной:
Всю ночь напролет для неведомой цели бессмысленно светится подвиг души... Смотрю, как живет на бумаге строка сама по себе. И бездействие это сильнее поступка и слаще стиха. «Луна в Тарусе», 1976
В понимании Ахмадулиной способность творить, поэтический талант, вдохновение — это божественный дар, заключающий в себе тайну: «Лбом и певческим выгибом шеи, / о, как я не похожа на всех. / Я люблю эту мету несходства...» («Это я...», 1968).
Для Ахмадулиной тайна — сама жизнь, но и смерть, душа, само творчество. Размышляя о природе таланта, поэтесса видит его суть и драгоценность в уникальности, неповторимости, несходстве с другими.
В конце 1999 года Белле Ахатовне Ахмадулиной довелось пережить, но ее собственному признанию, «глубокий обморок» и пробыть в реанимации целых шесть дней — шесть дней небытия. В своей записке по этому поводу она говорит: «Я полагаю, что все может быть написано и воспето, кроме последнего мгновения бытия, помысел о котором не возбранен и приличествует человеку и сочинителю. Само наличие стихотворения, по-моему, оснащает его не загробным, а вполне жизнеутверждающим смыслом».
В этих нескольких словах раскрывается лирическая и человеческая суть Ахмадулиной, углубленно проникающей во все, думающей о других людях и лишь в последнюю очередь — смиренно и почти конфузливо — о себе самой, но вопреки боли или даже немощи возвращающейся в Жизнь и радостно принимающей все ее дары и удары.
Пока настороже живая мысль о смерти, Спешу благословить мгновенье бытия.
При этом ее отличает чрезвычайная сдержанность — до стыдливости — в изъявлениях интимных или трудных тайн, в частности, твердый скепсис в отношении тех рассказов (да, чего там — и просто россказней) о «жизни после жизни», что получили хождение с легкой руки Раймонда Моуди, опросившего десятки людей, переживших клиническую смерть.
Шесть дней небытия не суть нули. Увидевшему «свет в конце туннеля» Скажу: - Ты иль счастливец, иль не лги То, что и впрямь узрела свет, то – нема. Прозренью проболтаться не дано.
Это поразительное стихотворение-исповедь стоит особняком в творчестве поэтессы, да и во всей нашей поэзии последних десятилетий после «Новогоднего» М. Цветаевой.
Жизнь, что ушла, не знает, что ушла, Впервые не страдая, не волнуясь. Душа – бессмертна, но моя душа Отведала бессмертья и вернулась Туда, где смертны, пусть не Вы, но я, Где я целую день зимы предпервый. Учена я блаженству бытия Разлуки с ним несбывшейся примеркой.
И, возвращаясь к жизни, к сознанию (хотя «очнуться было сложно»), сразу же вонзила в мозг свой иглы «последних вопросов»: где я была? Куда меня влекло? Что мозг познал? О чем он умолчал? Кто был бестелесен?: И тут же является сознанью тот, который «так ярко, так тепло живой Он непрестанно помышлял о смерти» (не рискуя всуе назвать имя боготворимого поэта, она обозначает его местоимением с заглавной буквы). И вот микро-резюме нашего поэта-вольнодумца:
Раздумья, нас снедающего смысл – В неравновесье меж душой и Богом
Так, спрашивается, а есть ли счастье вообще?! Ведь он сказал: «На свете счастья нет...» Наш Феникс отвечает: «Прочтешь, уже ты счастлив». Правда, это лишь для тех немногих, для кого поэзия священна...
Может, подобно тому, как некогда Овидий, отстраненный отдел метрополии, предался в уединении любовной лирике и размышлениям об Эросе, так наша поэтесса в своем личном плане
Как гора громоздкий непосильной ноши Я опыта столетья не снесла
и уединилась в глубинах собственной души и в духовном ареале близких друзей, а также в былые жизни, томленья, размышления тех великих, что для нее — не тени, а сопричастники ее собственных томлений.
Думается, что это — редкий тип глубокой интровертности личности, и это многое объясняет в специфике и относительной узости тематики данного типа творчества.
В ранней молодости она написала стихи, которые потом будут положены на музыку, и романс, прекрасно спетый Аллой Пугачевой в знаменитом фильме Рязанова, станет классикой в этом жанре, а ведь автору в момент создания шедевра было всею 22 года!
О одиночество, как твой характер крут! Посверкивая циркулем железным. Как холодно ты замыкаешь круг, Не внемля увереньям бесполезным. ...И вот тогда – из слез и темноты, из бедного невежества былого друзей моих прекрасные черты появятся и растворятся снова.
И вот спустя четыре десятилетия выходит поэтический сборник под тем же названием — «Друзей моих прекрасные черты» (2000), который состоит из длинного ряда посвящений друзьям, ушедшим и окружающим, и, конечно же, из стихов памяти великих — от Лермонтова до Мандельштама, Цветаевой, Ахматовой и Пастернака. При этом весьма характерно — и просто уникально! — что себе самой поэтесса отводит место в самоуничижительном духе:
Но рифмовать пред именем твоим? О нет. («Памяти Бориса Пастернака»)
Любопытны в этом плане ассонансно-аллитерационные сопоставления ее фамилии с фамилией Ахматовой, которые взывают к некоему разъяснению:
Но ее и мое имена Были схожи основой кромешной, Лишь однажды взглянула с усмешкой, Как метелью лицо обмела. Что же было мне делать – посмевшей, Зваться так, как назвали меня?
Подробно свое происхождение — отчасти татарское — она объяснила в поэме «Моя родословная» (1963) со столь же точным указанием даты, как это было когда-то у Мандельштама.
Поразительный — поистине знаменитый! — резонанс имени и лика Ахмадулиной в ареале нашей культуры, начиная с 60-х годов, представляется тем более удивительным, что Белла Ахатовна — поэт отнюдь не социальный, не широкого общественного охвата; ее стихия — не симфония, не оратория, ее инструмент — лютня, лира, кифара, как у Орфея. У нес орфическая — нежная и изысканная — лирика, в том числе и в поэмах, даже в дневниковой прозе, скажем, в недавней книге «Нечаяние».
В сущности, все ее творчество — это сплошной дневник исповедальный; рентгенография... нет, томография, какая-то компьютероскопия своей души.
Она, по собственному признанию, чрезвычайно «сведуща в тоске», надо полагать — более всего в тоске эстетической:
Из комнаты моей, овражной и ущельной, Не слышно, как часы оплакивают день. Неужто – все, мой друг? Но замкнут круг ущербный: Свет лампы, пруд, овраг. И Батюшкова тень.
Да, это игра — в том высоком платоновском и шиллеровском смысле как высший тип свободной деятельности, и поэтесса, конечно, отдает себе в этом отчет: «Люблю мою во всем, что есть, игру». Причем в этот процесс может быть включено все, что угодно: сад, залив, камни:
Так я играю с домом и заливом. Я занята лишь этим пустяком. («Дом с башней»)
Как я люблю гряду моих камней, Моих, моих! – и камни это знают... («Гряда камней»)
Платон говаривал, что боги играют в людей, так и нашей поэтессе кажется порою, что с ней играет ее бог — тот самый, что сказал: «Поэт — ты царь»:
Мне кажется, со мной играет кто-то. Мне кажется, я догадалась – кто, Когда опять усмешливо и тонко Мороз и солнце глянули в окно.
Она играет с природой, мифологией, историей, с самой собой (отсюда бессчетные аллюзии на всех любимых людей и персонажей, на все любимое) и приглашает принять в этом участие заинтересованного читателя:
Глубокий нежный сад, впадающий в Оку, Стекающий с горы лавиной многоцветья. Начните же игру, любезный друг, ау! Останемся в саду минувшего столетья. Ау, любезный друг, вот правила игры: Не спрашивать зачем и поманить рукою В глубокий нежный сад, стекающий с горы, Упущенный горой, воспринятый Окою.
Подобные стихи возвращают нас в лоно изначальной и вечной Поэзии, орфической Poiesis, субстанциональную игровую функцию которой специально исследовал И. Хейзинга в своей знаменитой работе «Ноmо ludens»: «Поэтическое творчество, родившееся в сфере игры, по-прежнему чувствует себя в ней как дома. Poiesis есть игровая функция. Она обретается в поле деятельности духа, в собственном мире, созданном для себя духом, где вещи имеют иное, чем в „обыденной “ жизни, лицо и связанны между собой иными, не логическими, узами...»
Поэтому истинным богом (или Абсолютом) для Ахмадулиной является сама Поэзия — что еще и визуально подтверждает весь дивный, какой-то неземной облик поэтессы, читающей вслух стихи: вытянувшаяся в струнку фигура с обращенным к небу отрешенным ликом, всегда с обнаженно поднятым горлом, словно в незримом нимбе:
Стихотворения чудный театр, нежься и кутайся в бархат дремотный. Я – ни при чем, это занят работой чудных божеств несравненный талант. Я – лишь простак, что извне приглашен для сотворенья стороннего действа. Я не хочу! Но меж звездами где-то грозную палочку взял дирижер.
Отсюда, когда «раденьем тщетным» мозг изнурен, а предмет «клянчит», чтобы быть воспетым ее голосом, она конфузится стыдливо:
Как непреклонно честный разум мой стыдится своего несовершенства...
Но зато и воспеваемым предметом может стать все, что угодно, — от утренней геркулесовой каши до асимметрии мозговых полушарий, и, что уж вовсе парадоксально, им может стать даже не сам предмет как таковой, а только мысль о нем, его названье — в слове: «Просторней слово, чем окрестность». К примеру, слово «сад». В ставшем хрестоматийным стихотворении «Я вышла в сад...» образ сада складывается из цепей ассоциаций — жизненных (из домашнего садоводства) и литературных («Дубровский»), но никак не из реального физического ощущения и впечатления. Более того, в финале оказывается, что поэтесса... вообще никуда не выходила:
Я никуда не выходила. Я просто написала так: «Я вышла в сад». Я написала? Значит, есть.
Даже несколько тревожно, когда одно только слово (благодаря цветущему воображению, а также, конечно, виртуозному мастерству) становится важнее того живого предмета, который это слово обозначает. Отсюда недалеко и до графоманства, пусть даже гениального:
Пишу себе – и горя мало, одно лишь: прочь уходит ель... Печальный образ «графомана» мне все роднее и милей.
Не стоит, наверное, видеть мир только из ночной кельи: ночная тьма и лампада всюду одни и те же — хоть в Куоккале, хоть в Тарусе или Сакартвело, даже в Ницце и Париже... А ведь слишком часто нижутся стихи о том, как не спится по ночам, стих мучит горло; и, например, подаренный стеклянный шарик «понукает к измышленьям», весьма долгим и емким («Созерцание стеклянного шарика»). Но при всем моем — видит Бог — искреннем восхищении уникальным даром поэтессы не могу согласиться с тем, что тот шарик «в себя вмещает любовь, печаль, герани лета». Прошу прошения, но вынужден напомнить автору его собственное давнее обещание (1968):
И впрямь – прости, любая жизнь кивая! Твою в упор глядящую звезду
А ведь долгое самососредоточение так изощрило слух и воображение, что стихи теперь порою родятся спонтанно — так сказать, из материала самого мастерства, а то и из самоцитат: «Как я люблю гряду моих камней». Тут поэзия начинает балансировать почти что на грани самопародии: оборвавшаяся пуговица ненароком упала в китайскую чашку, и — родится полупоэма «Пуговица в китайской чашке». Или, скажем, смена черемухи сиренью превращается чуть ли не в эпос, а «предав сирень загробному ведру» (то бишь выбросив увядшую на помойку), автор обозначает сей акт «скончанием сирени», причем с «намеком на...» — неужели на Успение? Что с вами, Белла? Вы слишком засиделись по ночам до утренних сумерек? Обидно, ей-же-ей, такой дар употреблять на пустяки. Объявлять «родиной стихов» одну только интровертность — странно:
Признается последняя обмолвка: как ни таись, герои сюжета – мозг. Коль занят он лишь созерцаньем мозга, он должен быть иль гений, или монстр.
Ночные бденья доводят до разговора с собственной пишущей ручкой («Жалобы пишущей ручки»), а затем переходят уже в чисто духовные стихи:
Отмолю, отплачу грехи свои. Живодавче мой, не в небесный край – восхожу в ночи при огне свечи во пречудный Твой в мой словесный рай.
Это уже переход в совершенно иную — сакральную — сферу...
Наступает момент, когда объект как бы смешивается с созерцанием его и автор относится к своему впечатлению как к колдовству, овеществленному в строке, и всерьез, прощаясь с объектом, прощается и с колдовством о нем:
Как я люблю – гряду или строку, камней иль слов – не разберу спросонок. Цвет ночи, подступающей к окну, пустой страницей на столе срисован, Прощай, гряда, прощай, строка о ней.
Зато достигается «чрезмерность зренья», «неусыпная ласка эпитетов», «кровотеченье звука» — словом, метафоричность в квадрате. Порханье метафор (часто рифмуемых: ирис — Осирис, лютик — лют...), перезвон эпитетов, перекличка окликнутых аллюзий, чоканье аллитераций и ассонансов («в челне чернильного чулана») — вот ее ИГРА — бессонная и нескончаемая...
Однажды, даря бесконечно любимому ею Булату Окуджаве свою книгу «Гряда камней», Ахмадулина сказала: «Выше есть любовь любви». Перефразируя, замечу, что ее лирика выше любой реальности, это — поэт самой Поэзии, великой, национальной, и вообще Поэт культуры. Отсюда ее выспренность, неземная высокопарность, но вместе с тем и тайна ее ауры — редкостная сопричастность всему простому («черемухе простонародной»), просто человеческому.
Какое место занимает в лирике Ахмадулиной тема природы, как она к ней относится?
В восприятии и отражении природы многое дало Ахмадулиной творчество Пастернака. В их поэзии природа является действующим лицом, полна живыми существами. Поэты относятся к природе как к величайшему таинству. Лирическая героиня Ахмадулиной фиксирует мельчайшие детали жизни природы. Как и Пастернак, она переживает все, что происходит в природе: закаты, снега, дожди, разное время дня и ночи... Но если в природе Пастернака преобладает беспорядок, хаос, то у Ахмадулиной она гармонична, и личность лирической героини находит себе творческое соответствие в природных явлениях («Апрель», 1959; «Пейзаж», 1960; «Сказка о Дожде...», 1963; «Сон», 1965). В «Осени» (1962) героиня ощущает себя частью природы:
Не действуя и не дыша, все слаще обмирает улей. Все глубже осень, и душа все опытнее и округлей. Она вовлечена в отлив плода, из пустяка пустого отлитого. Как кропотлив труд осенью, как тяжко слово.
Обратим внимание учащихся на лучшие стихотворения Ахмадулиной, посвященные единству природы и человека, когда природа помогает осмыслению мира: «Сентябрь», 1960; «Метель», 1968; «Снегопад», 1968; «Здесь никогда пространство не игриво...», 1987.
Тема природы стала важнейшей в сборнике «Сад», удостоенном Государственной премии в 1989 году. Если в поэзии Цветаевой сад — это покой, отдых от постоянных забот, то у Ахмадулиной это не только стремление к спокойной жизни, но также связь с темой творчества, глубокими раздумьями о судьбе.
Неслучайно в ее стихах часто встречаются слова «мирозданье», «вечность», «вселенная», «пространство».
Поэтесса умеет разглядеть все многоцветье окружающего ее мира, поэтому так много в лирике Ахмадулиной цветов: гордые розы, загадочные сирень и черемуха, колокольчики, робкие лютики и многие другие растения:
Фиалки, водосбор, люпин, качанье перьев, бархат мантий. Но ирис боле всех любим: он – средоточье черных магий. «Пора, прощай, моя скала...», 1985
Стихи о природе завораживают музыкой, гармоничностью и напевностью. Поражает их интонационный строй (грустно-печальный или торжественно-приподнятый), звукопись, игра аллитераций и ассонансов.
Разнообразие жанров поэзии Ахмадулиной (лирический дневник, поэма, дружеское посвящение, элегия, воспоминание, стихотворение-медитация, пейзажные впечатления, камерная миниатюра) обусловило способы и приемы художественного изображения, специфику поэтических средств: сложная ассоциативность, метафоричность образов, зримые, эмоциональные детали, точность полутонов, изысканная архаичность слога, «старинные» эпитеты, контрастность сопоставлений, разнообразные повторы, усиливающие напряженность, восклицания и риторические вопросы, создающие особую экспрессию, обнаженная звукопись, свобода ритмики и мелодики стиха, музыкальность интонации. Для стилевой манеры Ахмадулиной характерны утонченность, изящество поэтической речи, импрессионистичность образов, красок, то есть в основе ее стихов лежит не идея, не «здравый смысл», а впечатление от реального мира в его подвижности и изменчивости и связанное с этим стремление передать мельчайшие оттенки личных переживаний, настроений и ощущений.
Ахмадулину обвиняли в отсутствии живого отражения народной жизни, в замкнутой в себе поэзии, самоупоении и манерности, салонном характере творчества, сосредоточении на мелких, несущественных темах, в витиеватости, вычурности и прихотливости словаря и синтаксиса. Однако с этим нельзя согласиться: при всей лиричности ее поэзия отнюдь не камерная и не отрешенная от жизненных проблем: она об окружающем мире, передает боль и радость человеческие. Мир, созданный поэтессой, многомерен, многоцветен, разновелик. Искусство ее органично сочетает возвышенность и простоту, старину и современность, артистизм и безыскусность. Учитель подчеркивает, что поэзия Ахмадулиной «рассчитана на всесторонне развитого и интеллектуального читателя... Чтобы слиться с духовным миром ее лирической героини, прочувствовать все множество ее переживаний, необходимо обладать определенной душевной чуткостью и отзывчивостью, ориентацией в пространстве культуры...
Поэзия Ахмадулиной всегда была сильна изяществом, изысканностью, витиеватой изобретательностью, рождающей в душе мысли о возвышенном. И, наверное, не случайно в нашей русской литературе Белла Ахмадулина навсегда останется символом 60-х годов. А все потому, что современность прекрасно сочетается в ней с классической женственностью: грациозной, нежной и лукавой.
Романс о романсе Не довольно ли нам пререкаться, Не пора ли предаться любви? Чем старинней наивность романса, Тем живее его соловьи. То ль в расцвете судьбы, то ль на склоне. Что я знаю про век и про дни? Отвори мне калитку в былое И былым мое время продли. Наше ныне нас нежит и рушит, Но туманны сирени висят, И в мантилье из сумрачных кружев Кто-то вечно спускается в сад. Как влюблен он, и нежен, и статен. О, накинь, отвори, поспеши. Можно все расточить и растратить, Но любви не отнять у души. Отражен или сторгнут роялем Свет луны – это тайна для глаз. Но поющий всегда отворяет То, что было сокрыто для нас. Блик рассвета касается лика. Мне спасительны песни твои. И куда б ни вела та калитка, Подари, не томи, отвори…
Один из «шестидесятников», близкий друг поэтессы, справедливо сказал о ней: «Белле Ахмадулиной как русскому поэту в высшей степени присуще ощущение чужой боли как своей, абсолютная нетерпимость к произволу и насилию, мгновенная, взрывчатая реакция на любое проявление пошлости и подлости, безоглядное восхищение высотой человеческого духа... ее стихам присущи... необычайная пристальность взгляда, пристрастие к „высоким“ словам и оборотам речи, любовь ко всему живому и умение радоваться каждому новому дню».
Список литературы
Сценарии
- Беляева, О. «Всего-то — чтоб была свеча» : литературно-музыкальная композиция / О. Беляева // Воспитание школьников. — 2007. — № 9. — С. 68-72.
- Макарова, Б. А. «И ляжет на душу добро» : литературно-музыкальная композиция / Б. А. Макарова // Уроки литературы. — 2007. — № 6. — С. 12-14.
Литература о жизни Беллы Ахмадулиной
- Ахмадулина, Белла. Письма Борису Мессереру / Б. Ахмадулина // Знамя. — 2017. — № 3. — С. 105-151.
- Мессерер, Борис. Промельк Беллы / Б. Мессерер // Октябрь. — 2015. — № 7 ; 2014. — № 7, 11 ; 2013. — № 1, 2, 4, 5, 8.
- Огрызко, В. Принять обязательно / В. Огрызко // Независимая газета. — 2014. — 29 мая. — С. 4 (прилож.)
- Мессерер, Б. Белла Ахмадулина обожает Тарусу / Б. Мессерер // Юность. — 2014. — № 4. — С. 22-27.
- Бельская, Л. Л. «Беседы» Беллы Ахмадулиной с поэтами-классиками / Л. Л. Бельская // Русскакя речь. — 2014. — № 2. — С. 25-31 ; № 1. — С. 32-36.
- Дардыкина, Н. День явления Беллы / Н. Дардыкина // Московский комсомолец. — 2013. — 10 апреля. — С. 7.
- Шеваров, Д. Только любить, только ель наряжать... / Д. Шеваров // Российская газета (Неделя). — 20123. — 27 декабря. — С. 30.
- Скульская, Е. Изе Мессерер, или Стихотворения чудный театр / Е. Скульская // Знамя. — 2012. — № 6. — С. 170-178.
- Королев, А. Установка на вольность / А. Королев // Культура. — 2012. — № 11. — С. 15.
- Зубарева, В. Единственность / В. Зубарева // Нева. — 2012. — № 3. — С. 186-195.
- В бесконечном объятии : переписка Б. Ахмадулиной и Б. Мессерера с Василием Аксеновым, 1980-1995 // Октябрь. — 2011. — № 10. — С. 3-74.
- Мессерер, Борис. Промельк Беллы / Б. Мессерер // Знамя. — 2011. — № 9-12.
- Ахмадулина Белла // Юность. — 2011. — № 4. — С. 3-5.
- Кулиева, Елизавета. «Не поддается счету тот, кто один...» / Е. Кулиева // Независимая газета. — 2011. — 7 апреля. — С. 4-5 (Прилож.)
- Каратов, С. Колокольчик шестидесятых / С. Каратов // Независимая газета. — 2011. — 20 января. — С. 4 (Прилож.)
- Шеваров, Д. Нежный вкус родимой речи / Д. Шеваров // Российская газета (Неделя). — 2010. — 2 декабря. — С. 30.
- Дар ангельского свойства // Независимая газета. — 2010. — 2 декабря. — С. 5 (Прилож.)
- Заславский, Г. Осиротевшие стихи / Г. Заславский // Независимая газета. — 2010. — 1 декабря. — С. 8 (Прилож.)
- Копылова, В. Белла российской империи / В. Копылова // Московский комсомолец. — 2010. — 1 декабря. — С. 4.
- Что жизнь — канун небытия // Огонек. — 2010. — № 48. — С. 40-41.
- Бак, Д. Белла Ахмадулина, или «Свой знала долг, суровый и особый...» / Д. Бак // Октябрь. — 2009. — № 8. — С. 172-174.
- Бушин, В. Как из поэта сделали чучело / В. Бушин // Литературная Россия. — 2007. — № 17. — С. 8-10.
- Ясакова, Е. А. Мы из одной купели, все мы братья... / Е. А. Ясакова // Уроки литературы. — 2007. — № 6. — С. 9-11.
- Не могут грешными сочинения... // Литературная Россия. — 2001. — № 32. — С. 3.
- Ахмадулина, Белла. Нечаяние : дневник / Б. Ахмадулина // Знамя. — 1999. — № 9. — С. 41.
- Присутствие Пушкина утешительно // Юность. — 1999. — № 5. — С. 2-3.
- Айзенштейн, Е. Я из людей и больно мне людское... / Е. Айзенштейн // Звезда. — 1998. — № 2. — С. 215-222.
- Бродский, Иосиф. Зачем российские поэты / И. Бродский // Звезда. — 1997. — № 14. — С. 11.
- Бродский, Иосиф. Что есть русские поэты? / И. Бродский // Литературная газета. — 1997. — № 14. — С. 11.
- Белла Ахмадулина // Литературное обозрение. — 1997. — № 3. — С. 3-26.
- Ахмадулина, Белла. Отраден путь человека / Б. Ахмадулина // Юность. — 1995. — № 6. — С. 42.
Литература о творчестве Беллы Ахмадулиной
- Зубарева, В. «Я утаю и не предам перу» : тайна зеркальных дат в поэзии Беллы Ахмадулиной / В. Зубарева // Дружба народов. — 2015. — № 9. — С. 230-236.
- Аннинский, Л. На службе обожанья / Л. Аннинский // Юность. — 2014. — № 4. — С. 12-21.
- Бельская, Л. Л. «Беседы» Беллы Ахмадулиной с поэтами-классиками / Л. Л. Бельская // Русская речь. — 2014. — № 2. — С. 25-31 ; № 1. — С. 32-36.
- Зубарева, В. Тайнопись : библейский контекст в поэзии Б. Ахмадулиной / В. Зубарева // Новый мир. — 2013. — № 8. — С. 150-158.
- Абашеев, В. А был ли мальчик из Перми? / В. Абашеев // Новый мир. — 2012. — № 10. — С. 118-132.
- Коркунов, В. «Столица сердца» Б. Ахмадулиной / В. Коркунов // Знамя. — 2011. — № 9. — С. 199-209.
- Белинский, А. Рифмы Б. А. / А. Белинский // Литературная газета. — 2010. — № 49. — С. 6.
- Роднянская, И. В чем победа?.. / И. Роднянская // Арион. — 2004. — № 4. — С. 34.
- Капустин, М. Феникс России / М. Капустин // Книжное обозрение. — 2002. — № 15. — С. 7.
- Губайловский, В. Нежность к бытию / В. Губайловский // Дружба народов. — 2001. — № 8. — С. 189-196.
- Айзенштейн, Е. Мгновенья бытия / Е. Айзенштейн // Нева. — 2000. — № 7. — С. 193-197.
- Винокурова, И. Тема и вариации / И. Винокурова // Вопросы литературы. — 1995. — № 4. — С. 37-50.
Составитель: главный библиограф Пахорукова В. А.
Верстка Артемьевой М. Г.
