Версия для печати

Лучшие произведения 2015 года в литературно-художественных журналах

Курган. 2016

Содержание

• Тема войны
  • Великая Отечественная война. 70-летие Победы
  • Украина. Донбасс
  • Гражданская война
• Жизнь. Время
• Тема любви
• Старость
• Антигерой
• Антиутопия. Апокалипсис
• Фантасмогория
• Смешно?
• Эмиграция
• Нон-фикшен

Тема войны

Великая Отечественная война. 70-летие Победы

«...Когда пишешь повесть или роман о таком тяжком деле, как война, фантазировать и брать факты с потолка как-то не тянет. Наоборот, всюду, где это позволяет твой собственный жизненный опыт, стараешься держаться поближе к тому, что видел на войне своими глазами»

Константин Симонов «Из записок Лопатина»

Зима сорок первого года —
Тебе ли нам цену не знать!
И зря у нас вышло из моды
Об этой цене вспоминать.
А все же, когда непогода
Забыть не дает о войне,
Зима сорок первого года,
Как совесть, заходит ко мне.
Хоть шоры на память наденьте!
А все же поделишь порой
Друзей — на залегших в Ташкенте
И в снежных полях под Москвой.
Что самое главное — выжить
На этой смертельной войне, -
Той шутки бесстыжей не выжечь,
Как видно, из памяти мне.
Кто жил с ней и выжил, не буду
За давностью лет называть...
Но шутки самой не забуду,
Не стоит ее забывать.
Не чтобы ославить кого-то
А чтобы изведать до дна,
Зима сорок первого года
Нам верною меркой дана.
Пожалуй, и нынче полезно,
Не выпустив память из рук,
Той меркой, прямой и железной,
Проверить кого-нибудь вдруг!

К. Симонов

Кокорева, Валентина. Век человеческий : повесть-быль / В. Кокорева // Нева. — 2015. — № 5.

Повесть-воспоминание относится к 1941 году, когда автор Валентина Кокорева работала врачом в Бресте. Попала в плен, была освобождена из концлагеря в 1944 году.

Микаэлян, Сергей. Не убит подо Ржевом : повесть / С. Микаэлян // Нева. — 2015. — № 2.

«Чем дальше в прошлое уходит Великая Отечественная война, тем больше места в литературе о войне занимают «полухудожественные» и «полумемуарные» книжки. Это гибрид из полуправды и полусачинительства. При этом каждый сочинитель выступает перед читателем как вестник той единственной правды, которая ему ведома больше, чем всем другим. И чаще всего, читая эти «полукнижки», задаешься по прочтении одним вопросом: «Да как же мы победили, если так воевали!»

Я знал, что мой друг Сергей Герасимович Микаэлян не то что «был на войне». А воевал — оттопал зимой сорок первого от Москвы до Йошкар-Олы на формирование, потом лежал и зимой, и летом в окопах под минами и бомбами, ходил в атаку, был дважды ранен, хлебнул, как говорится, солдатской каши полным черпаком. Знал, что у него есть орден Ленина за работу в кино, орден Славы за бои на фронте. Но того Сережку Микаэляна, москвича, десятиклассника, пришедшего на призывной пункт без повестки, я не знал. Не знал готового умереть за Москву сына репрессированного писателя. Не знал только что принятого в комсомол на фронте паренька, играющего в прятки с немецким снайпером. Не знал, может быть, самого главного.

Воодушевление первой атаки исчезло. Но мы все равно бежали вперед. Что же двигало нами? Мы не были пушечным мясом! Нас не гнали пистолетами командиры, за нашими спинами не было заградотрядов, приказ о создании которых был подписан за три дня до начала наступления. Нас вело вперед чувство долга. Не ДОЛГ в понятии «должен! Обязан! Давал присягу!» — а ЧУВСТВО ДОЛГА. Это чувство вмещало в себя нечто большее — и собственную совесть, и преданность солдатскому братству, и боль за страдания миллионов людей. Оно отождествлялось с любовью к Родине. Это было в крови. Это было неистребимо.

«Нет! Нет!! И нет!!! Если воин не совершил ни одного подвига, не прославил свою дивизию, свой полк, батальон, не прославил свою фамилию и погиб — он все равно погиб не напрасно! Потому что — вот оно, главное — солдат славен одним уже тем, что безраздельно вручил свою жизнь командованию, полностью доверился Судьбе и честно служил! Слава бесславным!»

Война осталась позади. И как потом оказалось, это были хотя и самые трагические, но лучшие мои годы, когда я был смелее и честнее, когда люди были добрее и светлее когда обращались друг у другу со словом «товарищ», когда пожилые называли меня «сынок», а я их — «папаша» и «мамаша», когда ровесники звались «браток», «братишки», «сестренка», «сестричка» и когда я жил великой Мечтой со всем народом и со всей страной. И когда верил, что больше никогда нигде на Земле никакой войны не будет...«

Голованов, Василий. Дочки-матери / В. Голованов // Дружба народов. — 2015. — № 7.

1941 год. Медсестра из санатория района Кавказских минеральных вод спасает 17 раненых у себя дома.

Ионов, Юрий. Оккупация : записки старого врача / Ю. Ионов // Новый мир. — 2015. — № 8.

1942 год. Краснодар. События увиденные и пережитые 9-летним мальчиком.

Яхина, Гузель. Винтовка : рассказ / Г. Яхина // Октябрь. — 2015. — № 5.

Великая Отечественная война. Эпизод. Санитарка, в разрушенном доме, идет спасать 15 бойца. Атака немцев. Подстрелила немецкого мальчика. Спасает своего 15-го.

И опять о войне, о войне,
о пурге, обжигающей лица,
о седой обгорелой стерне,
где почти невозможно укрыться.
О расщелине «лисьей норы»,
там, где сырость живет постоянно.
О последней щепоти махры,
обнаруженной в складках кармана.
Об уменье не выказать страх,
леденящий нам душу некстати.
О разведчике, раненном в пах,
умирающем рядом в палате.
О глухой монастырской стене,
где осинки трепещут нагие,
о промозглой демянской весне,
о защитного цвета броне,
о прицельном и кучном огне,
о намокшем шинельном сукне,
о бумажных крестах на окне...
И опять — о войне, о войне —
о другом пусть напишут другие.

Михаил Матусовский

1980 год

Лиханов, Альберт. Фулюган с большой дороги : повесть / А. Лиханов // Наш современник. — 2015. — № 5.

1945 год. Тыл.

«И какими же чудищами могут подрастать человеческие детёныши, оставь их без присмотра, без отца или без матери, а то и без всех взрослых враз, обитающих поблизости. Иной раз покажется, что слишком раннее детское одиночество схоже с безвременной гибелью возраста, а это значит, гибелью безвозвратной части человеческой жизни под волшебным именем детство.

Понимаете? Детство погибает в самом ребёнке. Он ещё невелик и ростом, и разумом, и уж, конечно же, житейскими знаниями, а взрослые, даже чрезмерно взрослые, недостоинства уже овладевают душой и телом, хотя рано ещё, рано! Достоинства-то взрослые вовсе не плохи, но надобно принять во внимание, что совсем не они идут почти всегда впереди, а именно что недостоинства. Их легче выучить малому человеку, глядя на окруживший его мир...

Легче уподобить дурному взрослому правилу существование малой души.

И Лёнька из железнодорожной школы был таким вот чудищем конца и войны, и тяжёлого наступления мира»

Саломаха, Владимир. Чти веру свою : повесть / В. Саломаха // Наш современник. — 2015. — № 8.

Белоруссия. 1945-1952 гг. Разоренное село. Жителей — 3 мужчины, 2 женщины и 3 детей. Жить надо, но как? Иосиф — отец полицая, который и сжег село, расстелял жителей. Как жить рядом?

Трахимёнок, Сергей. По следам Таманцева : повесть / С. Трахимёнок // Наш современник. — 2015. — № 7.

Автор решил проследить путь героев романа Богомолова «Момент истины». Отправляется из Белоруссии на Дальний Восток. И оказывается, что все не так просто.

«— Вот ты говоришь, что этому прототипу не хватало? А, наверное, и не хватало признания. Воевал мужик, всё видел, а потом писатели стали описывать войну не совсем такой, какой она была на самом деле. Появились литературные герои, и они заслонили реальную войну и реальных героев. Вот и обиделся мужик, и чуть-чуть подправил свою биографию, дотянул её до неких образцов массового сознания.

В любом случае, ты не суди их строго, они свою миссию выполнили, и самое интересное, выполнили отнюдь не по чьей-то указке... А то, что они не вписываются в какие-то стандарты героев или схем негласной работы, то это потому, что схемы эти слишком правильны, а значит, нежизненны, да и появились они спустя целое поколение... Понял? Пойдём, я тебя провожу и по дороге расскажу ещё один случай...

— Знаешь, — сказал мне Геннадий Владимирович, когда мы перешли мост через закованную в бетон речушку Цнянку, — в так называемую «перестройку» появилось много произведений о войне, о её страшных и чёрных страницах. Многие писатели и режиссёры совершенно искренне считали, что наступила та «эра милосердия», о которой писали когда-то братья Вайнеры.

В их книгах и фильмах стала звучать мысль о том, что некая добрая цивилизованная сила пришла к нам, чтобы сделать нас лучше и счастливее, а мы уничтожили её себе во вред, да ещё и радуемся тому, как варварски, не щадя себя, мы это сделали.

Каждый значительный эпизод того страшного противостояния был использован, в том числе партизанская война и все её проявления: и «рельсовая» война, и «мостовая».

А надо сказать, что ещё в «Войне и мире» Толстой очень образно сказал о дубине народной войны. Так вот, сопротивление оккупантам постоянно нарастало, став массовым в сорок третьем — сорок четвёртом годах. Как ни крути, но это было то движение, которое порождало и настоящий массовый героизм. Мы почему-то стали стыдиться его в семидесятых и оплевали в конце восьмидесятых. Многие мальчишки того времени готовы были выполнить любое задание даже ценой своей жизни«.

Украина. Донбасс

Никакая война
далеко не бывает:
пуля-дура летит —
и меня убывает.
И становится тень
на стене слишком узкой:
никакая война не бывает не русской.
Никакая земля не бывает далёко —
за полями поля,
а не око за око.

И. Кабыш

Колисниченко, Дмитрий. Заканчивался февраль: повесть / Д. Колисниченко // Нева. — 2015. — № 1.

Украина. Киев. Майдан. 2014 год.

И — обычная жизнь. 33-летний Алексей — успешный, выбившийся из бедноты. Офисный планктон. Работа, вечером паб, работа — вечером кафе...

Скука смертная. Ничего не трогает, все мимо.

«Он научился прогибаться и уступать, потому что отступать было некуда. Сначала было неприятно, но потом, когда начал зарабатывать и получать материальное вознаграждение за терпение, все перетерлось в пыль, он стал равнодушен к подобным нравственно-этическим вопросам. Волновали только цифры, которые в последнее время неумолимо падали, а дальнейшие прогнозы пугали. Из-за происходящего в городе и стране никто уже ничего не знал. И не делал никаких прогнозов. Но это всего лишь проблемки».

Проханов, Александр. Убийство городов : роман / А. Проханов // Наш современник. — 2015. — № 2,3.

Роман в романе.

Главный герой — Дмитрий Федорович Кольчугин — маститый писатель, собирается писать роман о Донбассе, городах, людях. Для этого предпринимает шаги к поездке на войну. Но умирает.

Молодой человек — Брагин — едет, сражается, видит все ужасы гражданской войны, которая не кончается.

Конечно, русский Крым, с прибоем под скалою,
С простором голубым и маленькой горою,
Лежащей, как медведь, под берегом крутым,
Конечно, русский Крым, со строчкой стиховою,
И парус на волне, и пароходный дым.
Конечно, русский Крым. Михайлов и Праскухин,
Кого из них убьют в смертельной заварухе?
Но прежде чем упасть, — вся жизнь пройдет пред ним,
Любовь его и долг невыплаченный, — глухи
И немы, кто убит. Конечно, русский Крым.
И в ялтинском саду скучающая дама
С собачкой. Подойти? Нехорошо так прямо.
Собачку поманить, а дальше поглядим...
Случайная скамья, морская панорама,
Истошный крик цикад. Конечно, русский Крым.
Конечно, Мандельштам, полынь и асфодели.
И мы с тобой не раз бывали в Коктебеле,
И помнит Карадаг, как нами он любим
На зное золотом. Неужто охладели
Мы, выбились из сил? Конечно, русский Крым.

Александр Кушнер. 2015

Главный герой — писатель Беседин Платон. Живет в Севастополе. Возвращается ночью домой...

Крым после присоединения. И что?

Гражданская война

Лидский, Владимир. Улети на небо : повесть / В. Лидский // Знамя. — 2015. — № 1.

1918-1920 года.

Гражданская война. Командующий Сергей Каппель. Бои за Казань и дальше — зимний поход на Дальний Восток и Харбин.

«Полковник закрыл тетрадь и подвинул ее на угол стола. Включив двигатель своего инвалидного кресла, он повернул ручку управления и подъехал к окну. Харбинскую мостовую поливал горячей муссонный ливень. Раскаленный асфальт парил.

Полковник поежился. Он сидел, скорчившись, на холодной земле, с неба хлестал ледяной дождь; ему было девятнадцать лет, а на плечах его лежали погоны поручика.

Полковнику уже не хотелось жить дальше, потому что, когда приходит твой сто шестой день рождения, думал он, жизнь каким-то образом утрачивает свой смысл.

Некому поздравить старого полковника с днем рождения, нету на земле того человека, который мог бы приветствовать его в этот день и желать ему здоровья и долгих лет жизни. Сколько можно еще прожить на этом свете и в этом мире, который ничему не учится, а только продолжает сражаться сам с собою, как будто бы поставив перед своими детьми странную, абсурдную цель — уничтожить, залив человечество кровью, все сущности земные, потопить в этой крови цивилизацию и культуру. Сто шесть лет — слишком большой для человека срок; полковник давно уже устал жить и не хотел более оставаться на это свете, но тот свет пока не собирался принимать его».

Юзефович, Леонид. Зимняя дорога: генерал А. Н. Пепеляев и анархист И. Я. Строд в Якутии 1922-1923 : документальный роман / Л. Юзефович // Октябрь. — 2015. — № 4-6.

Книга посвящена малоизвестным событиям в Якутии в начале 1920-х. Основные сражения Гражданской войны уже отгремели. Пал врангелевский Крым, расстрелян Колчак, во Владивосток вошли отряды Уборевича. Но в некоторых регионах России вспыхивают мятежи.

Герой «Зимней дороги» — Анатолий Пепеляев, лидер крупного вооруженного восстания против советской власти. Юзефович не без симпатии рассказывает о его биографии и военной тактике, цитирует приказы, служебные и личные письма, создавая колоритный «портрет в контексте эпохи». Это был нетипичный белый генерал. Гуманист (не расстреливал пленных и дезертиров, почти не прибегал к конфискациям и реквизициям), провинциальный интеллигент, неврастеник, фаталист.

«Печальным героем контрреволюции» назвал Пепеляева один из его харбинских обличителей, имея в виду, что он так и не пристал ни к одному берегу, поэтому плохо кончил, но определение, какой бы смысл ни вкладывал в него автор, на редкость точное.

«Господи, — просил он в дневнике, — всех, всех погибших, убитых в дни смуты, прости, упокой в вечном царствии Твоем, ибо не ведали, что творили мы, люди».

«Мне трудно объяснить, для чего я написал эту книгу, — говорит автор. — То, что двигало мной, когда почти двадцать лет назад я начал собирать материал для нее, давно утратило смысл и даже вспоминать об этом неловко.

Взамен могу привести еще одну цитату из Метерлинка, которую Кронье де Поль в сентябре 1922 года на борту «Защитника» по пути из Владивостока в Аян выписал в свою книжечку, как если бы думал при этом о Пепеляеве и Строде:

«Мы знаем, что во вселенной плавают миры, ограниченные временем и пространством. Они распадаются и умирают, но в этих равнодушных мирах, не имеющих цели ни в своем существовании, ни в гибели, некоторые их части одержимы такой страстностью, что, кажется, своим движением и смертью преследуют какую-то цель».

Жизнь. Время

Настало время возвращать долги:
нам, не прося расписок, их давали.
Ты, принимавший помощь, помоги!
Ты звал — и вот теперь тебя позвали.
У мёртвых — ни долгов и ни хлопот.
Лишь у живых между собою счёты.
А там лежит страна длиною в год:
одни ухабы или повороты.
Под старость чаще думаешь о ней —
я прожил век с её замесом крови.
Меня сжигали до последних дней
её неотвратимые любови.
Она мои напасти до сих пор
отводит благодатными руками...
...Каким бы ни был наш семейный спор,
я никогда в неё не брошу камень.

Г. Русаков

Пряхин, Георгий. Morituri te salutant! (Идущие на смерть) : роман / Г. Пряхин // Юность. — 2015. — № 5-12.

Георгий Пряхин родился в 1947 году, в семье ссыльных, в Ногайской степи Ставрополья. Один дед басмач, второй — раскулаченный. Ни дедов, ни отца своих автор не знал. Воспитывала мама. Умерла, когда автору было 14 лет, а ей 45. Трех братьев поместили в интернат.

Роман о долгой жизни, о встречах, о потерях. Автор работал долго корреспондентом и заместителем главы Гостелерадио России. Имел широкий круг знакомств. Каждый эпизод сопровождает история из чужой жизни: Сталин, Хрущев, Брежнев, Горбачев, Громыко, Рубцов, Бродский.

Архангельский, Александр. Коньяк «Ширван»: дорожная повесть / А. Архангельский // Октябрь. — 2015. — № 10.

1985 год. Писательский «десант» высаживается в Азербайджане. Как всегда много пьют, едят, спорят, ссорятся...

Ностальгия!

Васильев-Макаренко, Антон. Милая Мария, дорогой Иван : повесть в письмах / А. Васильев-Макаренко // Наш современник. — 2015. — № 2.

1985-1999гг.

Мария с сыном живут в деревне, вернее выживают.

Ивана «мотает» по стране, затягивает в войны, в политику. Он ищет себя...

История периода через переписку.

Бунимович, Евгений. Выбор: записки внезапного депутата / Е. Бунимович // Октябрь. — 2015. — № 11.

И снова ностальгия. 1997 год. Выборы в Мосдуму. Неожиданно, весело, прикольно...

Три срока просидел Евгений Бумимович — учитель математики, поэт, депутат.

Сенчин, Роман. «Комплекс стандартов» : рассказ / Р. Сенчин // Наш современник. — 2015. — № 8.

Все, что волновало, болело — о том уже написано. Муза притихла. Деньги кончаются. Может стоит приспособиться? Или?

Шевелев, Михаил. Последовательность событий : повесть / М. Шевелев // Знамя. — 2015. — № 6.

Критически-либеральный взгляд на жизнь, власть, почти на себя.

Журналист прожил жизнь по его меркам нормально, достойно. И вдруг узнает, что «спасенный из чеченского плена» Вадим (через 15 лет) захватывает заложников в церкви.

ВСЕ ТАК

Мы все это заслужили. Не заработали, но заслужили. Вот все — и президента этого, и премьера, и министров, и депутатов, и телевизор потусторонний, и самих себя, из-за угла блеющих... Все по делу, так нам и надо.

Нет? Не заслужили? Не мы?

Мы же все делали правильно, строили новую Россию, демократию, рыночную экономику, все дела, и мы много работали, разве нет? Много и местами тяжело, потому что не всегда работа доставляла удовольствие, бывала она и неприятной. Но мы трудились — и по праву богатели. Ну, и не только мы... вон сколько всего построено за это время... дома, дороги, стадионы всякие... люди в Турции отдыхают, и это уже дело привычное... в любом сельпо меньше пяти сортов пива и не найдешь... иномарки на улицах сплошные... сервис какой стал.... и вообще... Но потом пришел Путин и все испортил. Мы его критиковали, ко­нечно, в двенадцатом году на митинг даже сходили, но все без толку... или в одиннадцатом, так быстро время идет, все щипается...

Турция, пиво, иномарки, сервис — все правда. Богатели, было дело. А кто не богател и даже наоборот, беднел, тот просто неудачник, что поделаешь, так жестко устроен вожделенный капитализм, не всем достается поровну от благ его... Ну разумеется, мы никогда не произнесем слое «лохи» и «быдло», это дурновкусие... но по сути, господа, оглядываясь на наш российский, избыточно когнитивный диссонанс и мировой цивилизаторский опыт... И безусловно, мы не останемся равнодушны к бедам простых людей, мы и доктору Лизе подадим, и для Чулпан копеечку не пожалеем, а уж на приют для бездомных животных мы собирали собственными руками, аукцион был специальный в одном прикольном месте на «Стрелке», девочки туда разные вкусняшки отнесли, представляете, сами пекли, Собчак вела...

И чем больше богатели, тем реже разговаривали. Не вообще, вообще разговаривали много, но про то, что еще совсем недавно казалось таким важным и принципиальным — уже почти никогда... Ну что вы, честное слово, как за стол, так о говне, оставьте вы уже этого вашего Путина, давайте мы вам лучше фотки покажем, как мы в Южной Африке на джипах зажигали, а потом десерт, сегодня у нас крайотта...

И не только других вслух быдлом и лохами не называли, но даже и себя — элитой. Интеллектуальной, понятное дело, какой же еще. Хотя, по справедливости если говорить, разве есть в стране другие претенденты на это звание? Нет, конечно, но врожденная деликатность всегда диктовала нам гипертрофированную скромность. Ноблесс, как говорится. А про ту элиту, которая не стеснялась себя так именовать, это ведь тоже мы шутку придумали: «Элита — сельскохозяйственный термин, используемый в современных российских условиях для самоидентификации группой лиц, укравших деньги». Мы еще много чего смешного придумали за это время...

А потом вдруг шутки кончились. Все оказалось всерьез.

Когда это произошло? Когда в Киеве людей стали убиватъ? Или когда Крым взяли? Или Донбасс? Или еще раньше? Когда Ходорковского закрыли? Или НТВ похоронили? Как, еще раньше? Когда это? Вторая чеченская? Первая? Выборы девяносто шестого? Ну ладно, так и до октября семнадцатого можно дойти...

И ведь не в чем себя упрекнуть, верно? Реакция наша всегда была этически безупречной. Разве не мы мозоли себе на языке натерли, цитируя попа этого немецкого, вечно фамилия забывается, ну который молчал, пока его самого за задницу не взяли, и Хемингуэя тоже — про фашизм, который есть ложь, изрекаемая бандитами, и про черных, которые всегда, как предсказывали Стругацкие, приходят на смену серым... мы ведь? И ренегатов, которые Бродского не по делу пользовали, сравнивая кровопийц и воров в пользу последних, мы их всегда одергивали, верно?

Что же не срослось у нас? Где теперь наша новая Россия, демократия и рыночная экономика? И кто виноват? Народ тупой? Или чекисты такие коварные?

Или есть другие объяснения?

Может быть, вспомним, кто в двухтысячном раздраженно морщил нос и строго указывал на то, что Гусинский не платил долги, за что НТВ и пострадало?

Или сколько в две тысячи третьем нашлось желающих рассказать всю правду про то, какими неаппетитными методами Ходорковский строил свой ЮКОС? Из знающих ситуацию изнутри...

А шлягер «Крым бывает только русский» кто спел — напомнить? Не Валерия, не Бабкина и даже не Кобзон...

Что, «Московский курьер» разогнали? Какая жалость, столько связано с этим брендом, но, между нами говоря, антре ну, уж такое старомодное это было издание, не принимал его медийный рынок...

Да, Михалков, конечно, что уж там говорить, страшно смотреть, во что он превратился, но вот этот фондец его, это же дело безобидное, типа, ветеранам кино и сцены помогает, можно с ним посотрудничать, ничего страшного, зато какие открываются бюджеты...

Нет, кто спорит, Навальный правильно все делает, но эти его фюрерские замашки... и эти митинги, эти скопления... никогда не любил толпу...

И какой все-таки визгливый голос у этой Чириковой, ну которая за лес борется, и я не возражаю, но три часа вчера добиралась по Ленинградке до центра, чуть на маникюр не опоздала, ужас, какая-то дорога все-таки нужна...

Кто от слова «Чечня» морду воротил последние пятнадцать лет, когда вам говорили, что там-то все ваши неприятности нынешние и начались? Кто брезгливо отвечал «...Ну, это перебор...», когда вам пытались доказать, что между тем, что в Чечне происходило, и Холокостом нашим лелеемым вообще никакой разницы нету? Не вы? Нет, конечно, вы же интеллигентные люди, все понимаете, вселенская скорбь вам не чужда, про жуликов и воров тоже вам все ясно, вы им еще и не такие определения найдете, родным словом владея сполна... Но что поделаешь, если нет других, и приходится мириться с этими, и кормиться сытно можно только от их щедрот, а мы ведь так намучились при совке, а жизнь так коротка...

Народ вам плох, который не скорбит по утерянным гражданским свободам и не встает грудью на их защиту? А когда народ этот последний хер с солью доедал по моногородам, а вы уже присматривали дома в Черногории, он был хорош? ...на свои, конечно, присматривали, честно заработанные, кто же спорит... про тех, кто уже не присматривал, а покупал, и не в Черногории, а в Провансе, не говорим... Как зарабатывали? Честно, сказано же... А когда трупы из Чечни возили тоннами и сваливали в ростовском морге, не вы в это время втирали народу, что все это, конечно, ужасно, но нет альтернативы Борису Николаевичу, одинокой горой стоящему на пути коммунистического реванша? За гражданские свободы вы тогда переживали? Или за дома в Черногории? Путина вы критиковали? А за что? Что он такого сделал, чего не сделал Ельцин? Войну начал? А тот, герой вашей мечты? Или вы за кого-то другого голосовали в девяносто шестом? Может, пора ответить за базар? Или такое старое поминать не комилъфо?

Нам жить да жить, и много удивляться...

Родные, люди, слышите меня?
У нас поля длиннее жизни длятся,
за трое суток всходят зеленя.
У нас дожди врастают по колени
в приокские суглинки, как в судьбу.
И череда грядущих поколений
проходит по бугру за городьбу.
У нас всё только-только у начала,
всё с пылу, с жару, рядом, на краю!
Нас в зыбке мамка только что качала
и тонко пела «баюшки-баю».
Ещё не завтра с временем прощанье.
Так странен мир и смотрит шире глаз
на наши удивление и тщанье,
по именам не называя нас!

Геннадий Русаков

Тема любви

И мы поймем, что много тысяч лет,
Меняя облики, мы шли к моменту встречи
Сквозь накопления памяти и речи,
Сквозь миллионы радостей и неизбывных бед.
И мы поймем, что в доразумной мгле,
И даже раньше мглы оно уже звучало
То двуединство душ, то странное начало,
Что мы зовем любовью на земле.

Л. Завальнюк

Поляков, Юрий. Любовь в эпоху перемен : роман / Ю. Поляков // Москва. — 2015. — № 10,11.

Юрий Поляков — замечательный писатель, имеющий огромный читательский успех. У него легкий, отточенный стиль, редкий талант сатирика.

Новый роман Юрия Полякова «Любовь в эпоху перемен» мастерски закольцован и драматургически выдержан в классическом английском стиле — единство времени и места действия. Хотя время тут и длится от начала перестройки — через девяностые и нулевые — до наших дней, а пространство расширяется от кабинета главреда газеты «Мир и мы» («Мымры») до Тихославля и вплоть до иНдии и Америки, но все сконцентрировано в одном сакральном дне главного героя романа — Геннадия Скорятина, витуально возвращающегося в ключевые точки своей судьбы. Прожитая жизнь оказывается, по сути, жизнью страны в «эпоху перемен». Этот день начинается с «дырки» на шестой полосе, которую надо мучительно заполнить либо взрывной статьей «Клептократия», либо уж, на худой конец, чьим-то некрологом. И в финальном аккорде романа «Клептократия» по иронии злодейки-судьбы детонирует именно некрологом. Но Скорятин уже слишком далеко от всей этой газетной шелухи... (Скорятин — «смириться», «покориться»)

О чем это произведение? Первое, и, на мой взгляд, главное, — это свидетельство времени. Честное и беспристрастное. Причем, как всегда у автора, выраженное в ярком сатирическом ключе. Все мы помним ту переломную эпоху, где, помимо трагического, было и много карикатурного, доходящего до абсурда, вне «логики смыслов».

История трагического жизненного благополучия — так можно было бы обозначить сюжет этого романа.

История жизненной катастрофы процветающего успешного человека показывает, сколь незаметны и опасны капканы, силки, ловушки, расставляемые жизнью, и мало кому удавалось их миновать. Но вот осознать всю степень катастрофизма собственного бытия и смело оценить невеселые жизненные итоги, пусть и заплатив за это некрологом на шестой полосе, как это сделал Гена Скорятин, удается далеко не каждому.

Это роман об ошибках. Герой ошибается и принимает страсть к надменной однокурснице, которая его едва и замечает, за любовь, в результате чего семейная жизнь в тот период, когда мы застаем Геннадия Скорятина в его редакционном кабинете, напоминает поездку в купе поезда с похмельным, закусившим черт знает чем попутчиком, — и когда долгожданная конечная станция, никто не знает...

Он ошибается в любовнице и прозревает неверность, заставая ее с индусом, торговцем лавки колониальных товаров, ошибается в друге, который «сливает» написанную Геной статью о пороках нынешней власти под названием «Клептократия» политическим оппонентам, ошибается в собственном отцовстве (отношения с дочерью вдруг резко портятся и жена открыто говорит ему что ребенок не его)... Мало того, Скорятин, практически перестав общаться с дочерью, тем не менее периодически отсылает ей деньги, которые та, как выясняется в конце концов, отдает своему настоящему отцу выпавшему ныне из журналистской обоймы, выброшенному на помойку современной российской истории. Кажется, что автор, нанося герою удар за ударом, даже переходит некую границу правдоподобия, гротескно сгущая абсурдные факты его жизни, нагромождая заблуждение за заблуждением, заставляя героя вновь и вновь расставаться с иллюзиями, переживать отрезвление, обрекая его на мильон терзаний.

Казалось бы, сама судьба кидает Скорятину спасательный круг: в редакционной почте он находит письмо из небольшого провинциального городка Тихославль, к которому прикреплена фотография милой девушки с наивной надписью: «Это наша Ниночка в день рожденья. Не забывай нас!»

Эта фотография и мотивирует обращение Гены Скорятина в прошлое, в давнюю историю любви, которая через много лет поманила его знакомством с дочерью, о существовании которой он не знал...

Поляков обращается к давно характерной для него жанровой романной форме, прибегая к приему сжатия времени: сюжетное действие романа охватывает один день, а фабула вмещает всю жизнь персонажа.

Эпоха перемен обещала многое — это знает каждый, кто пережил социальную эйфорию конца 80-х и кто помнит тяжелое похмелье начала 90-х с двумя путчами, танками на Новоарбатском мосту, лупящими прямой наводкой по собственному парламенту... Фотография дочери, которая лежит на столе у героя, мотивирует возвращение в ту самую эпоху перемен, на четверть века назад, и заставляет подумать о том, что она дала — и в плане социальном, и в плане личном.

Эпоха перемен несла в себе потенциал изменения к лучшему — и в социально-политической сфере, и в личной, по крайней мере, для героя Ю.Полякова. Обернулась она в социально-политической сфере — величайшей геополитической катастрофой: крушением СССР. В личной — крахом семейной жизни, мелькнувшей, обжегшей, но несостоявшейся любовью. В результате теперь, уже в наши дни, рыцарь «Золотого пера», ярый пропагандист Гласности и свободы слова зависит от капризов хозяина газеты, беглого олигарха, отсиживающегося в Ницце и оттуда руководящего изданием, относящегося к журналистам примерно так, как плантатор к нефам. За приступы дикой злобы и непредсказуемость редакционной политики, которая зависит исключительно от околовластных прихотей и политических хитросплетений, сотрудники редакции зовут своего заграничного издателя-владельца Кошмариком.

В романе Полякова мы видим мир вне прошлого и настоящего. Скорятин мечется в настоящем, пытая прошлое и тщась понять, какие же из тех, как казалось, богатейших возможностей реализовались сейчас? И здесь возникает еще один очень важный мотив «Любви в эпоху перемен»: это мотив онтологической пустоты. Мучительные возвращения в прошлое обнаруживают, что, в сущности, время перестройки и последовавшее за ним не было «эпохой перемен», жить в которую так боятся китайцы; скорее, это было время тягчайших исторических деформаций, смысл которых сводился к насильственному разъятию времени; тектонических изменений национальной культуры, невероятным усилием вывихнувших советский мир из его коленного сустава.

У Полякова — реквием светлым надеждам любви, победившей всемогущее время, обманувшей нас эпохи перемен. Грустный получился роман...

Гамаюнов, Игорь. Цапля моя : повесть о первой любви образца 2014 года / И. Гамаюнов // Нева. — 2015. — № 11.

Чудная, оптимистическая. Главные герои — деревенские Ромео и Джульетта. Повесть с хорошим концом.

Ганиева, Алиса. Жених и невеста : роман / А. Ганиева Октябрь. — 2015. — № 4.

Дагестан. Традиции женитьбы. Быт мешается с суеверием, поэзия жизни с прозой, гадалки, фанатики, атеисты, женихи, невесты... Тяжела жизнь брачующихся.

Епифановский, Максим. Подарок от оператора : повесть / М. Епифановский // Нева. — 2015. — № 6.

Главный герой — инфантильный молодой человек — Сергей («фанат» по жизни).

«— Серый, объясни мне, дураку, зачем ты за ней едешь? — поинтересовался непонимающий Алексей.

— Знаешь, Костик оказался неправ. Он ошибся. Женщина является носителем нравственности! И еще какой! В отличие от нас, мужиков, они способны на жертву...Мы все живем в имитации. Абсолютно все притворяются. Одни имитируют руководство, другие делают вид, что умеют играть в футбол. Третьи — что умеют продавать... Сплошная показуха, игра на публику. Тащим рояль... Зачем? Сами не знаем... А она — настоящая! Не китайская бабуля, счастливая лишь оттого, что сбежала от окружающей духоты, спертости воздуха маленького города. Старалась, страдала и покончила со всем этим. Но я найду ее...

Руднев поднял на уши весь Интернет. Он не знал, где искать Свету. Карина, сестра Светы, даже не стала выслушивать объяснения Руднева. Марина, бывшая соседка, сжалилась и согласилась на встречу у метро по дороге на работу. Она смотрела на Руднева с нескрываемым омерзением, словно эпидемиолог на микроб.

— Мне нечего тебе сказать, — огорошила Марина. — Я спешу на работу...

— Как?..

— Светка, ясное дело, не хочет, чтоб ты знал. Но я скажу, — бросила Марина на ходу. — Светка не просто так уехала. Не хотела тебе мешать... Она забеременела... Уехала рожать домой. А ты здесь живи...

Из аэропорта команду автобусом привезли в Снежинск, город за серым бетонным забором с колючей проволокой. После проверки документов на КПП «Нева» отправилась в гостиницу «Снежинка» (после отдыха — тренировка), Руднев — на розыски Светы. Два дня искал, несколько раз обошел весь город. Увидел натертый до блеска памятник Ленину, посидел в заплеванной семечками беседке на городском пляже, полюбовался закатом на озере Синара, но Светы не нашел. Он сбился с ног, вглядываясь в лица проходящих мимо девушек. Один раз обознался, благодаря чему пообщался с местными гопниками. Не стал признаваться, что из Питера. Соврал: приехал из Челябинска к девушке, да рассорились. Теперь ищет по всему городу. Гопники посочувствовали, предложили пива и посоветовали пошарить по кафешкам. Руднев вежливо отказался от угощения, напряг память. Света говорила о любимом месте отдыха. Сегодня как раз суббота... «Подвал»! — промелькнуло в голове. Беззубый мужчина в кепке подсказал дорогу.

У входа в спорт-бар курили подростки, в душном зале грохотала музыка. Светы не было. Руднев встал в уголок, не зная, что предпринять. Идея приехать казалась идиотской. Чтобы найти Свету, нужно подвести всех, остаться в Снежинске, перейдя на нелегальное положение. Прочесывать город в поиске врача «Невы» будут все уральские фээсбэшники.

И тут произошло чудо: в кафе вошла Света. Сергей сразу ее узнал. Обезумев от радости, подскочил, взял за руку, посмотрел в глаза. Света упала в обморок. Сергей подхватил ее, перенес на диван. Кто-то принес воды. Она пришла в себя.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Сергей. — Все-таки я тебя нашел! Мне многое нужно тебе рассказать...

— Ты здесь? Как?

— До вас не дозвониться! — улыбнулся Сергей. — «Абонент находится вне зоны действия сети». Так что пришлось самому ехать. Держи, — Сергей достал из ранца долгожданный подарок.

Земсков, Михаил. Слабоумие : повесть / М. Земсков // Дружба народов. — 2015. — № 6.

Что есть норма? И почему нас так привлекают люди, в нее вопиюще не вписывающиеся? Или делающие вид, что не вписываются? Что заставляет нас попадать под их власть — добровольно и с песнями? Или лететь в бездну, будто мотыльки на огонь? Способны ли мы остановиться на краю? И — стоит ли это делать?

Главный герой увлекается, а потом и влюбляется в «странную», «неординарную» или «странно-неординарную» Аиду.

Матвеева, Анна. Взятие Бастилии : повесть / А. Матвеева // Октябрь. — 2015. — № 2.

44-летняя героиня решает отметить день рождения в Париже. Любовь к музыке, опере, к мечте, которая дает надежду.

Попов, Михаил. Золотая дорожка поперек Летейских вод : повесть / М. Попов // Наш современник. — 2015. — № 11.

Главный герой — Родюшкин — театральный режиссер приглашен в провинциальный театр на постановку «Чайки».

Как ставить? Классически, авангардно.

«В „Чайке“ должна быть чайка. Далекие крики озерных чаек. А еще ласточки, обязательно ласточки. И... ангел.

„Тихий ангел пролетел“, — отмечает Дорн. Это в душе его или снаружи? Снаружи, в воздухе, в ближнем пространстве. Но как это передать? Ведь не звуком, не шелестом даже. Может быть, светом? Явить светлую зарницу, светлую тень, отраженный блик белой материи. Треплев перечисляет: „Первая кулиса, вторая...“ Может быть, марля, легкий шифон, подсвеченный луной... Нет, все это слишком нарочито, материально, натуралистично даже. Лучше никак, чем так. Это состояние, это явление отмечено одним Дорном. Вот его голос и должен явить тихого ангела. Надо будет сказать об этом Полежичу.»

Мир театра — интриги, обиды, работа, любовь...

Сегень, Александр. Надпись на стене : повесть / А. Сегень // Наш современник. — 2015. — № 1.

Почему покончил с собой Сергей Лалакин и что стало с Кирой Февралевой. Главный мотив повести.

Тимофеев, Андрей. Навстречу : повесть / А. Тимофеев // Наш современник. — 2015. — № 10.

Молодой прозаик — Тимофеев Андрей и герой его повести тоже молод.

Подростковая травма (самоубийство девочки, которая ему очень нравилась) изменила и зациклила дальнейшую жизнь. Сложно так жить. Надо сделать шаг навстречу.

Шишкин, Евгений. Тамара : повесть / Е. Шишкин // Наш современник. — 2015. — № 4.

Повесть о любви, вернее об умении справиться с любовью.

и еще

Молчанов, Андрей. Форпост : роман / А. Молчанов // Москва. — 2015. — № 7-9.

Авантюрный роман с головокружительными приключениями главных героев. Но удерживает и спасает только любовь.

«Он видел ее отчужденность и чувствовал, что все ее разочарования уже позади. Она растратила те слова, с которыми могла бы к нему обратиться.

— Я был предателем и негодяем, — сказал он просто и убежденно, без всяких мыслей, как дышал. — И не потому, что так, дескать, сложилась жизнь, как оправдываются слабаки и подонки. Да я и был подонком и слабаком. И мне приелась такая роль. Сейчас я хочу сказать одно: моя жизнь без тебя бессмысленна. Но я ничего не прошу, я не имею на это права.

Она осторожно и нежно обняла его. Сказала на выдохе, бездумно:

— Эх, Серегин... Может, я люблю не тебя, а свою любовь?

И сын обнял их, и, ощутив на своем поясе это объятие и прежний запах ее щеки — запах осеннего прозрачного яблока, Серегин заплакал. И все темное выходило с этими слезами, и лопнула стальная капсула, рассыпавшись недовольно истлевающей ржой, и теплая властная волна любви, неизжитой, вырвавшейся из-под спуда наносного шлака, заполнила его».

Геласимов, Андрей. Холод : роман / А. Геласимов // Октябрь. — 2015. — № 1.

Любовь — первопричина дальнейшей трагедии.

Евсеев, Борис. Офирский скворец : повесть / Б. Евсеев // Юность. — 2015. — № 1-3.

Любовь — шанс на дальнейшее.

Бондарюк, Юлия. Вираж : роман / Ю. Бондарюк // Юность. — 2015. — № 7-9.

Главный герой — Виталий («фанат» по жизни) — поколения 30-летних.Все легко, без заморочек. Но любовь...

Как лекарство от боли сердечной,
Раствориться в тягучей крови...
Всё пройдёт и проходит, конечно —
Невозможно уже без любви.
Не насущные думы о хлебе
Будут светом, что светят во мгле.
Тает облако белое в небе —
Остаётся любовь на земле.
Как мы жили, давно позабыли,
Но дано нам почувствовать вновь:
Мы не зря в этот мир приходили,
Даже если не очень любили,
Всё равно остаётся любовь,
Всё равно остаётся любовь.

Николай Пересторонин

Старость

...но в зрелые черты сумей вглядеться —
и различишь прекрасного младенца.
Сморгнешь — и угадаешь старика...
Я возрасты мои в себе несу, -
и, как деревья в лиственном и хвойном
ноябрьском или мартовском лесу,
они толпятся в беспорядке стройном.

Вл. Леонович

Игнатов, Сергей. Фидель и Габриэль : повесть-фантазия / С. Игнатов // Дружба народов. — 2015. — № 1.

Фидель Кастро и Габриэль Гарсиа Маркес на рыбалке. О чем могут говорить старые люди?

Настоящая фантазия.

«А вот у сеньора Фиделя все было наоборот.

-Они не смогли уничтожить нас физически, — говорил он зло и сокрушенно, — не смогли удавить экономически — кишка тонка. Так вы знаете, уважаемый сеньор Габриэль, что они придумали? Они принялись за историю!

— Не стоит так расстраиваться, уважаемый сеньор Фидель, — попытался успокоить друга сеньор Габриэль. — Ведь есть вы, есть я, и есть еще много тех, кто знает, как было на самом деле.

Сеньор Фидель грустно улыбнулся:

— Не обольщайтесь, мой дорогой друг. Для тех, кто пишет эту галиматью, и для тех, кто ее читает, нет никакой разницы, есть мы с вами или нет. Они берут наши имена, вставляют в книжки, там из живых людей превращают нас в литературных персонажей, а потом заставляют их прыгать по своему усмотрению, как дрессированных собачонок.

Оставаясь вдвоем, уважаемые сеньоры Фидель да Габриэль использовали как бы два языка. Один — понятный всем. Тот, на котором сеньор Габриэль писал свои книги, а сеньор Фидель говорил свои речи. А вот другой был чем-то вроде их эсперанто, хотя говорили сеньоры Фидель да Габриэль на чистейшем и, как вы сами понимаете, очень хорошем испанском языке. Полунамеки, метафоры и неявные аллюзии. Какое-нибудь слово вне контекста, но понятное собеседником конкретно, с точной привязкой к дате, месту и какой-нибудь личности.

В то самое время, когда почтенные сеньоры Фидель да Габриэль в кои-то веки нашли возможность и время порыбачить вместе, в то самое время, когда они стояли со своими смешными удочками на краю Коралла и чинно беседовали, буйный, как сорняк, могучий, как циклон апокалипсиса, и прекрасный, как волшебный сон, живой мир Карибов, осознавая важность момента, снизил обороты жизни и притих. Само солнце, чтобы не торопить беседу двух почтенных сеньоров, притормозило над горизонтом и садилось суть ли не втрое медленнее обычного.

Природа — она тоже ведь не дура. Тоже ведь понимает, что к чему».

Панкратов, Георгий. Скрипка : повесть / Г. Панкратов // Нева. — 2015. — № 1.

Старики. Всю жизнь прожили только друг для друга.

Романова, Наталья. Шлоссберг : повесть / Н. Романова // Наш современник. — 2015. — № 2.

Австрия. 90-летний Генрих-Доменик и 80-летняя Тереза. Случайно встречаются в парке, а затем совершают восхождение на гору.

Познанья старости

Познанья старости доступны лишь тому,
Кому немного жить уже осталось,
Кто со смирением встречает старость
И поселяет в собственном дому.
И юности обманчивый мираж
Бледнеет, и уходят прочь заботы.
Так солнце невысокого полета
Высвечивает осенью пейзаж.
Когда листву сорвавшие ветра
Невиданные открывают дали,
И различаешь новые детали,
Еще неразличимые вчера.
Воспоминаний сумеречный дым
Минувшей жизни связывает звенья,
И недоступны эти откровенья
Тому, кто умирает молодым.
Как жаль, что лишь в последние года,
Когда уносит вниз тебя теченье,
Ты лишь тогда способен, лишь тогда
Осознавать свое предназначенье.
И сколько на икону ни гляди,
С души не ототрешь мазутных пятен,
И смысл жизни лишь тогда понятен,
Когда она, по сути, позади.

А. Городницкий

Антигерой

Геласимов, Андрей. Холод : роман / А. Геласимов // Октябрь. — 2015. — № 1.

Филиппов (Филя) — модный, креативный, развязный, циничный... одним словом — современный режиссер.

Приезжает на сутки в город детства (очень на Севере). Начало осени, неожиданно −41º. А он в легком модном пальто, кроссовках и без головного убора. Супер.

Холод должен заморозить все чувства, а в романе — вымораживает все наносное.

«Временами Филиппову действительно хотелось потерять память. Жизнь его отнюдь не была неказистой, однако вспоминать из нее он любил совсем немногое. Список того, что он оставил бы себе после внезапной и давно желанной амнезии, состоял всего из нескольких пунктов. Филиппову было стыдно. Все связанное с этим чувством ушло из его жизни так давно и так основательно, что теперь он совершенно не знал, как себя вести, как вообще себя ведут те, кому стыдно, а потому волновался, подобно девственнику накануне свидания с опытной женщиной. Впереди было что-то новое что-то новое, что-то большое, о чем он мог только догадываться».

Александр Котюсов

Новый век ломает мир резко и быстро, выбрасывая в мусорные баки лучшие, столетиями создаваемые человеческие качества, выжимая душу, высушивая сердце. Падение нравов, смешение жизненных приоритетов, деградацию современника фиксируют многие писатели.

Именно таким антигероем представляет нам главное действующее лицо своего романа «Холод» и Андрей Геласимов. Эдуард Филиппов, скандальный театральный режиссер, известный далеко за пределами России, яркий представитель современной богемы, «селебрити». баловень судьбы, летит на свою родину, в далекий заполярный город, расположенный где-то на берегу реки Лены. Летит на день-другой, потом снова в Париж. Летит, чтобы сказать правду своему другу, партнеру, соавтору, художнику, человеку, давшему старт его карьере, выведшему к вершинам славы. Правду о том, что новый спектакль он будет делать один, без него. Так решили французы, художник у них свой, другие им не нужны. Гонорар за работу огромный, за такие деньги можно и «кинуть» старого товарища. Конечно, неудобно, начинали вместе, но что поделать, таковы правила шоу-бизнеса, цифры с многочисленными нулями в договоре не дают повода сомневаться. В принципе можно бы и не ехать так далеко — просто позвонить по телефону, извиниться, мол, прости, дружише, всякое бывает. Но нужны зарисовки, наброски, начинали работать над спектаклем вместе, черновики остались у друга.

Филиппов летит в свой нелюбимый город, в котором он не был долгие годы и который стремится как можно быстрее забыть. Наш герой — человек небесталанный, избалованный славой (на запрос фамилии в интернете тысячи и тысячи ссылок) и деньгами, привлекающий внимание женщин, весьма хамоватый (практически каждого в книге на «ты»), уверенный в себе. Жизнь его легка и весела — ночные клубы, рестораны, алкоголь, фотосессии, интервью, разгульная жизнь, обложки глянцевых журналов. Он еще не представляет, что предстоит пережить ему на родине. За последние годы он отвык от ситуации, не укладывающихся в привычные стереотипы. Прилетев в город детства, герой, словно персонаж старинной русской сказки, оказывается перед выбором: направо пойти — коня потерять, налево — самому погибнуть. Разумеется, никаких коней в романе нет, из животных только собаки, да и не о физической смерти идет речь (как позже выяснится, и о ней тоже). Перед героем нравственный выбор. Филиппов вправе ничего не менять в своей жизни, навсегда забыть (впрочем, он почти и не помнит) о существовании совести, любви, чести, жить ложной жизнью, в которой есть восторженные, пусть и не всегда заслуженные, овации зрителей, дорогое вино, женщины, Париж. Как это просто и необременительно — плыть по течению, не думать, не смотреть по сторонам. Как это сложно — переосмыслить все прожитое, понять, как многое в нем было фальшивым, мнимым, абсурдным. Еще сложнее сломать все, что раньше он считал успешной жизнью, и начать строить другую, настоящую. Сам он на это не способен, уже отвык. Поэтому Геласимов забрасывает Филиппова туда, где жизнь заставляет принимать нелегкие решения.

О творчестве Эдуарда Филиппова в романе говорится скупо. Мы лишь понимаем, что основой его постановок является скандал, гротеск. Филиппов эпатирует зрителя, полагаясь зачастую даже не на сценарий, а на порыв, интуицию, шестое чувство. В чеховской «Чайке» все роли отдает инвалидам. «Парализованную Аркадину возили в кресле, Нина Заречная была без рук, Тригорина он, вообще, мечтал найти без головы, но это так и осталось мечтою, а Треплева играл семнадцатилетний мальчик с дискинетической формой ДЦП». Еще одна постановка даже ему самому впоследствии кажется чудовищной: «он случайно задушил на одном из своих спектаклей собаку». Все делается ради денег, славы, лайков в интернете. Филиппов живет придуманной жизнью, переместившейся из виртуального мира в реальность. Впрочем, такая жизнь ему нравится. Или же нет? Он сам не понимает.

Интересно, что на более чем трехстах страницах книги автор ни разу не называет своего героя по имени. Вначале по фамилии — Филиппов, а позже просто Филя, совсем уничижительно. И только однажды, в самом начале — Эдуард, да и то латиницей — Eduard. Нет, мол, у тебя имени, не заслужил ты его, оставайся просто Филей, так легче. Геласимов словно пытается изничтожить героя, сделать из него пустое место, хотя и выбирает, с моей точки зрения, абсолютно неправильный вектор. Впрочем, к пустоте мы еще вернемся. Заполярный Север, минус пятьдесят на улице, замерзающий в результате аварии на ТЭЦ город, другая, не богемная вовсе жизнь — и вот Филиппов, страница за страницей, сбрасывает с себя московскую одежду, медленно превращаясь в человека. Уходят от читателя разбросанные в начале романа чужие для крайнего севера словосочетания — пиджак от Burbery, односолодовый виски Balblair, пальто Dirk Bikkembergs, iPhone, кедики от Kris Van Assche. Штамп вживления в текст названий иностранных брендов появился еще в конце девяностых, можно было бы его там и оставить. Впрочем, это не главное. Главное, что жизнь героя медленно приобретает черты реальности. И вот тут удивительным кажется, что автор, стремясь по ходу действия очеловечить главное действующее лицо романа, не возвращает ему собственное имя. В последней главе Эдуард Филиппов окончательно и бесповоротно превращается в Филю, что противоречит обшей концепции книги, состоящей все-таки в том, чтобы показать — у героя еще не все потеряно, он должен найти в себе человека.

Сюжет романа «Холод» напоминает о десятках голливудских триллеров. Катастрофа, всемирное обледенение, люди на таком холоде не могут выжить. Спрятаться от убийственного мороза некуда. Человечество должно исчезнуть. Кто-то должен спасти мир. Стивен Сигал, Арнольд Шварценегер, Шон Конерри, Брюс Уил-лис. Ну или еще с десяток звезд помладше. Имена спасителей Голливуда известны. В случае с романом Андрея Геласимова все и проще и сложнее одновременно. Сложнее потому, что Эдуард Филиппов не тянет на спасителя. Он слаб, вечно пьян и труслив. Он — антигерой, образец того, каким не должен быть мужчина. Даже со ссылкой на присутствие таланта и. как следствие, умение зарабатывать (хоть и набивается другое слово — делать) деньги. Проше — по причине локальности происходящего. Спасать надо не мир, а только один город с населением в двести тысяч человек. Впрочем, по ходу повествования задача еще больше сужается. Оказывается, что Филиппову нужно спасти лишь самого себя, заблудшего, замершего, затерянного. Мир, а заодно и город с неизвестным названием будут спасать другие. Предприниматель Данилов, следователь Толик, бывшая любовница Инга с дочерью Ритой, врач Анна Рудольфовна и, в конце концов, простой русский парень Виталик, работник ТЭЦ вместе со всей своей бригадой.

С задачей спасти себя Филиппов справляется с трудом. Какого Филиппова ему спасать? Прежнего, приехавшего из Москвы щеголя с бутылкой виски в кармане, или нового, концентрирующегося из полярного тумана Человека? Филиппов не понимает. Но постепенно склоняется ко второму варианту. Однако этот второй затерялся в сгустившемся сумраке. Его еще предстоит идентифицировать. Филиппов ищет сам себя в промерзшем городе. Оставленный замерзать среди реки и пропавший мальчик — это он, Филиппов, бредущий по улицам в огромном негнущемся коконе-тулупе двадцать пять лет назад. Эдуард словно возвращается в прошлое, пытаясь понять, где же тогда он совершил ошибку, сделавшую в итоге его жизнь легкой, сытой, но никчемной. Бездомный, брошенный всеми, безымянный пес — это тоже он. Да, оказалось, что когда ради творческого успеха Филиппов задушил пса, он задушил самого себя. Эдуард идентифицирует себя с бродячей собакой, ищущей тепло, ночлег. Филиппов все время спасает собак: одного, сбитого машиной, в которой он едет, пса забирает собой, забинтовывает и оставляет в доме, другого, сожравшего от голода курицу, вырывает из рук мстительных работников ТЭЦ, третьего согревает теплом своего тела. Собаки одинокие, никому не нужные. Такой же и Филиппов. А еще он пустой. «Сколько бы человек ни приобрел, ему все равно будет мало. Его всегда мучает жажда чего-то еще. Или хотя бы подозрение того, что есть что-то еще. И лишь пустота способна идеально заполнить человеческую душу. Только она не оставит в душе ни одного незанятого местечка». Это девиз Филиппова, принцип его жизни. Абсолютная пустота. Абсолютный ноль. Мир без чувств, без эмоций, без смысла. Филиппов долгое время создавал этот мир, привыкал к нему, обживался и в конце концов обустроился. Жил и думал, что счастлив. А однажды оказался в таком же мире, замерзшем, холодном и циничном, но только настоящем. И многое понял, что не будет после другой цифры. Он просто выйдет за скобки, и уравнение будет решено. В скобках жизнь. За ними — ее отсутствие. Филиппов уже решал уравнение, выносил за скобки жизнь другого человека. Много лет назад он убил свою бывшую жену. Убил почти случайно, словно между прочим — просто покрепче закрыл двери и окна на даче, где она спала возле печи с непрогоревшими дровами и задвинутой кем-то (может, и ею самой) заслонкой. Филиппов знал, что такое угарный газ.

Решить уравнение можно порою разными способами. Математики меня поймут. Много лет назад Филиппов выбрал неверное решение, вынес за скобки не то, что нужно, нашел не тот корень и, как следствие, лишил себя бессмертия, уничтожив другую жизнь. Филиппов возвращается в холодный город, чтобы исправить эту ошибку, решить уравнение иначе.

Дьявол кроется в деталях,
а Господь живет не в них,
а в клубящихся печалях,
в полусонницах ночных,
в небесах, где нет границы
у пространства и веков,
где ни ангелы, ни птицы,
ни стихи не ищут слов...

В. Рецептер

Антиутопия. Апокалипсис

Шуляк, Станислав. Плач Иеремии : эго-роман / С. Шуляк // Нева. — 2015. — № 8.

Пророк Еремей попадает в Питер в момент мирового Апокалипсиса.

"И, кажется, чудо все же свершилось, пока я говорил. Есть ли между ними связь — между чудом и моим плачем, между умиротворением мира и моим содроганием? Не знаю, не уверен! Мне говорили, что есть. Я же не возражаю и не соглашаюсь. Жив ли теперь мир? Есть ли он? Существует ли? Или он только мерещится нам? Или он только мерещится Богу? И давно уж никого и ничего не существует — ни человеков, ни насекомых, ни млекопитающих, ни членистоногих, ни библиотек, ни перелесков, ни коттеджей, ни меблированных комнат, ни отелей, ни государств, ни сообществ, ни шахматных партий, ни бензопил, ни пригородных поездов — то есть вообще ничего! Можем ли мы утверждать что-то уверенно? Можем ли полагаться на свои ощущения? Да и действительно ли наши — эти самые, свои ощущения? Быть может, все ощущения собраны в одном месте, и место это — далеко-далеко, едва ль не на краю космоса, и принадлежат они (ощущения эти) вовсе не нам?..

— Вот стою я пред вами, — говорил я, — и вопль и слезы исторгаются из души моей...

Плач Иеремии

1.

1. Вот стою я пред вами, и вопль, и слезы исторгаются из души моей. И голос мой глух, голос мой беден, и всякое слово говорю против воли своей, против силы своей и против смысла своего.

2.Плач мой по миру, по граду, по человекам.

3. Слово мое водрузится на мире экземою, присохнет к народам коростой, набухнет в человеках нарывами...

2.

1. Взгляните же, теперь же взгляните на мир! Разве не видите вы в нем ужасающего, лишайного?!

2. Не говорите, не говорите мне ничего про блудные свои цивилизации! Они есть ошибки рода твоего, человек, все до единой! Ни одной не было цивилизации достойной, незамутненной, ни одна не стоила доброго слова или преклонения!

3. Весь же смысл твой, человек, пребывает под знаком незаконнорожденности! Под эгидой неправедности! Под вывеской прежних веяний!

4. Что же такое происходит в мире: Тля с человеком соединились, спарились, и вышел человекотля. Объявили целью своей сверхчеловека, но избранною для сего дорогою пришли лишь к человекотле и ни к чему другому прийти не могли.

5. Человекотля ныне глумится, куражится над предком своим, над прародителем своим, над богом своим. Но и мир с опаской, с трепетом и восхищением взирает на деяния человекотли и сам примеряет на себе иные уделы и поприща насекомых...

4.

1. Солнце всходит на западе, а заходит в дом свой на востоке. Ныне от негодования на человеков даже Земля в другую сторону вертится.

2. Совести не имеют они, первозданной и неприкосновенной, но одну лишь генно-мо-дифицированную совесть, одну лишь пассивную добавку к пище. Но также и бога действительного не знают они, зато снискали себе бога с экраном жидкокристаллическим и дюймами по диагонали.

3. Глину и древо сменили они на воображаемое, сменили они на несуществующее. Утвердились они в придуманном мире. Кажущееся для них определеннее живого.

4. Истину сменили они на рейтинг и надувание пузырей. Возносятся у них одни выскочки и нищие совестью. Процветают сверкающие, одетые в зеркала. Незаурядные же прозябают, дух их изнемогает, дело их недоступно.

5. Ничего нет у них подлинного, но одно только пресловутое и обсуждаемое то что на устах у бездельников и пустоцветов. И вот же вопль раздавленного муравья слышен на краю мира и космоса, плач же уязвленного человека не стоит даже напряжения слуха Невозможно отличить истинное от мелькнувшей картинки.

9. Возвести им новые прописные истины, нашепчи им иные банальности, преткни их на новых общих местах! Вдохни другой смысл в их морали и дидактики, старые же смыслы осмей!

10. Пусть небесное, слишком небесное будет в обращении у народов, в повседневном их обращении. Пусть чудесное пребывает между людей, смущая порою их дух, высоким хмелем дурманя воспоминания.

11. К Богу, миру и человеку взываю я, но вовсе не слышен голос мой, голос мой тщетен! Голос мой бесполезен. Он тише ветра ясною звездною ночью. Ветер же веет над миром, одинок и свободен!..«

Бочков, Валерий. Время воды / В. Бочков // Дружба народов. — 2015. — № 12.

Любимое выражение «После нас хоть потоп».

Вот и потоп. На месте Прибалтики — сплошная вода. Главная героиня — Филимонова пытается выжить, строит плот. Предполагаемая цель — горы на юге. Побитая жизнью, не верящая в бога, именно к нему обращается в последней надежде Филимонова.

Маркосян-Каспер, Гоар. Париж был так прекрасен... : повесть / Г. Маркосян-Каспер // Звезда. — 2015. — № 2.

Антиутопия. Франция. Основное население живет на пособия. Нет работы. Нет перспектив... Спасти может только любовь. Он — скульптор, она — его муза.

Атаки террористов. Взрывают АЭС под Парижем.

Фантосмогория

Евсеев, Борис. Офирский скворец : повесть / Б. Евсеев // Юность. — 2015. — № 1-3.

В Москве есть овраг, со странной расщелиной, куда с XVI века попадали люди и пропадали, но иногда и возвращались через века.

Из 17 века отправляются государевы служки поймать офирского скворца (он глашатай).

Офирское царство — эфимерное пространство с волей, свободой (Россия).

В XXI веке спасают скворца — Володя и Кирилла.

«Что есть русский повеса, русский колоброд — сегодня?

Узоры на ногтях и печаль в глазах? Ценные бумаги Газпрома и смутные связи в Лондон-сити? Не только. Нынешний колоброд — это невыводимая тоска по настоящему делу и безделью на всю катушку. Это мимолетные девушки и постоянные, сующие пачки кредиток в задние карманы брюк белозубые старухи. Это вяловатая речь и острые поступки, это протест против экономической политики тех, других и третьих, но в то же время и наплевательское отношение к любым действиям любых властей.

Нескончаемое, сладчайшее колобродство!

Володя Человеев прочитал в поисковике про Офирское царство и пригорюнился. Но потом снова взбодрился. Сказано про Офир было мало, но сказано трепетно. Тут же захотелось скинуть лаковые штиблеты, зашвырнуть их далеко-далеко за Битцевский лес, срочно обуть лапоточки, сдернуть с крюка не крохотную сумку-«пидораску» — подхватить тяжелую котомку и, выйдя за МКАД, громко пригласить в сотоварищи какого-нибудь серого волка на японской «Хонде».

И хотя призрачное Офирское царство ни с какого боку к сегодняшнему дню прилепить было нельзя, сделать это Володе захотелось нестерпимо.

Вот только московская богема, приобретшая в последние годы внятно-паразитический оттенок и пряный устричный вкус, звала, не отпуская его!

Два «подкидыша», два снайпера, хорошо замаскированные в ветвях густохвойной меловой сосны, росшей в километре от станции Казачья Лопань, просматривали через границу окрестности российского Красного Хутора. Зверки скучая, дразнили друг друга.

— Уймись, Бэнджи, на таком расстоянии — это все равно, что дробью по воробьям. Глянул бы лучше на зайцев. Они там, у тебя за спиной... Я их сегодня в ложбинке видел. — Сиповатый голос внезапно смолк.

Шпокнул выстрел, за ним еще один.

Кирилла упала на оба колена, как подрубленная. Володя тут же подхватил ее.

-Я — ничего, там ...глянь. — Кирилла мотнула рукой вбок.

Володя обернулся: горстка перьев, оторванная слегка пульсирующая лапка, красно-черный, жутко расплавленный клюв — все, что осталось от священного скворца, дымясь, шевелилось в небольшой, свежевскопанной ямке.

— Офир-р, Офир-рон! Сквор-р — знает где!.. Конец концов отсрочен! Ид-дем скор-рей! — молодым, еще слабо разработанным и оттого диковатым голосом в роще черной ольхи, в десяти шагах от Володи и Кириллы, крикнула незнакомая птица«.

Столяров, Андрей. Дайте миру шанс : повесть по мотивам реальности / А. Столяров // Дружба народов. — 2015. — № 1, 2.

Германия 1970-е годы. История подпольной организации «Красная Армия».

Когда в начале 80-х в своей речи, посвященной юбилею Ф. М. Достоевского, Юрий Трифонов подробно заговорил о терроризме в Европе, многие восприняли это с недоумением. Какие-то «красные бригады», взрывы, заложники — уж мы-то от всего этого надежно застрахованы! Как оказалось, совсем нет. Вирус терроризма способен поразить любой организм — именно поэтому так важно во всех подробностях знать, откуда он берется, благодаря чему и как распространяется. В «повести по мотивам реальности» «Дайте миру шанс» писатель Андрей Столяров на примере Германии 70-х годов минувшего века показывает, как разуверившимся в иных методах молодым людям едва не удалось подчинить своей воле благополучное по многим меркам государство.

Галина, Мария. Автохтоны : роман / М. Галина // Новый мир. — 2015. — № 3, 4.

В город Н. приезжает главный герой и начинает под видом литературоведа и музыковеда узнавать о деятельности в 20-е годы ХХ века группы «Алмазный венец». А дальше как всегда у Галиной фантасмагория с мистикой.

Смешно?

Арабов, Юрий. Охота на бизонов в Северной Африке : сценарий / Ю. Арабов // Искусство кино. — 2014. — № 12.

2014 год. Москва. Суперблагополучный менеджер, совершив экстремальный прыжок (на супермотоцикле) через маленькую речушку в Подмоковье, оказывается в 80-х годах XX века. В деревне...

Написано смешно и горько.

Лукьянов, Алексей. Миленький : повесть / А. Лукьянов // Октябрь. — 2015. — № 6.

Три дня — 29, 30 апреля, 1 мая 1980 года, г. Данцево. Местная достопримечательность — бомж Миленький С., бывший художник, в настоящем фотограф НЮ.

«Пролог

Газик со снятыми бортами медленно полз в направлении кладбища. Гроб, обитый кумачом, не был закрыт, крышка лежала слева от покойника, которого везли отчего-то головой вперед. Справа лежал наспех сколоченный сосновый крест. Покойный лежал в гробу с блаженной улыбкой на устах. Похороны удались...

Эпилог

Короткая заметка от 10 июня 2012 года в газете „Дануевские вести“:

„Кадр дня: бездомный фотограф С. Миленький убегает из магазина нижнего белья „Бюстье“, где тайком снимал раздетых клиенток“.

На размытом фото — бегущий от полураздетых женщин бомж. Крупным планом выражение абсолютного счастья на его лице».

Алдушенко, Михаил. Партбилет (Так закалялась сталь) : роман / М. Алдушенко // Юность. — 2015. — № 10-12.

1985-1987 годы. Главный герой — Игорь Чуйков — отправляется в армию на два года, чтобы получить партбилет, для дальнейшей успешной карьеры.

Эмиграция

Окунь, Александр. Камов и Каминка : роман / А. Окунь // Звезда. — 2015. — № 5-6.

Израиль. Бывшие советские художники.

«Человеку, сидевшему в автомобиле, на вид можно было дать лет пятьдесят пять — шестьдесят с хвостиком. Лицо у него было благообразное, чисто выбритое, с карими, небольшого размера, круглыми, птичьими, под необычайно подвижными кустистыми черными бровями глазами. Брови эти то разбегались в разные стороны, то сосредоточенно хмурились, то, сдвигая собранную в глубокие складки кожу лба к вьющимся седым волосам, жалобно приподнимались домиком (причем правая всегда выше, чем левая). Небольшой, даже коротковатый, с горбинкой нос резко выдавался вперед, придавая своему хозяину явное сходство с попугаем. Рот же был мягкий, даже, пожалуй, вялый, и влажные губы жили жизнью, казалось, от владельца совершенно независимой, то складывались куриной гузкой, то удивленно открывались, обнажая неровные желтоватые зубы, а нижняя губа имела обыкновение обиженно выпячиваться вперед. В общем, лицо это, выдавая характер нежный, чувствительный, тонкий даже, производило впечатление скорее положительное, нежели наоборот, хотя набухшие, стекающие отечными складками на впалые щеки мешочки под глазами сообщали внимательному наблюдателю непреложный факт: художник Александр Каминка (а именно так звали нашего героя) был человеком пьющим, а человек пьющий и в сорок может выглядеть и на пятьдесят и на шестьдесят даже лет. Однако если определение возраста могло представить определенную трудность, то страдальческий излом нахмуренных мохнатых бровей, сосредоточенный мрачный взгляд глубоко ушедших в глазницы глаз и побелевшие суставы крепко вцепившихся в руль пальцев с очевидностью сообщали, что в настоящий момент художник Каминка был чем-то серьезно озабочен. И сообщение это было исключительно правдивым: неприятности у художника Каминки имелись, и немалые.

Все началось с революционных преобразований, проводимых в иерусалимской Академии художеств „Бецалель“ новым начальством».

Невероятная встреча. Фантастическим образом (на лыжах у Питера) к Мертвому морю выходит друг юности — художник Камов. И начинаются разговоры о творчестве, об идеале, о принципах, о молодости, старости — одним словом обо всем. Как же давно Каминка не ощущал себя живым и необходимым.

«Однажды они в сопровождении нескольких человек зашли на выставку к художнику Каминке. Оглядев стены, Кляй сказал:

— Ну чем ты занимаешься, Каминка? Ну красиво, ну технично, но к чему все это? Это же все нафталин! Время летит, спешит, и. если ты хочешь быть замеченным, надо лететь вместе с ним... Но ты ведь у нас пешеход, верно?

Художник Каминка покорно кивнул.

— Романтик. Он сделал, видите ли, хорошие работы. Знаешь, Каминка. сколько хороших работ в мире за последние три тыщи лет накопилось? Сотни тысяч! Миллионы! Ну так будет их еще на два десятка больше. А толку что? Кому они сегодня нужны? Сотне занафталиненных романтиков вроде тебя?

— А Чаплин? — вдруг ни с того ни с сего брякнул художник Каминка. — Вот сто лет прошло, а он так и остался абсолютом, и никто...

— Господи! — в сердцах воскликнул Кляй и выпятил нижнюю челюсть. — Да ты неисправим! Пойми, важно не то, что хорошо и что плохо, а только то, что идет в ногу со временем, происходит в настоящую минуту, сейчас! — Он топнул ногой. — При чем тут какое-то дурацкое „абсолютное“ качество? Что это такое? Кто и на каких основаниях его определяет? Абсолют — это то, что происходит сегодня. Завтра будет другой абсолют, и если ты хочешь быть истинным художником, то плюнешь на тот, которому служил сегодня, и начнешь служить новому».

Но как же сложно быть ультра современным...

Бочков, Валерий. Медовый рай : роман / В. Бочков // Дружба народов. — 2015. — № 2.

Русские, оказывается, сидят не только в российских тюрьмах. И не только российские суды бывают неоправданно жестоки к подсудимым. Впрочем, дело не в том, уроженкой какой страны является Соня Белкина. Русские уже давным-давно утратили свою былую экзотичность — что в Америке, что в Европе. Характер и обстоятельства — вот главное в этом повествовании. А обстоятельства крутые. И чем дальше, тем круче и безысходнее...

Арро, Владимир. Замыкая круг : ностальгические заметки / В. Арро // Нева. — 2015. — № 4.

78-летний автор приезжает с дочерью в Суздаль, в деревенский дом, купленный еще в 70-е годы. Встречи, сожаление, ностальгия...

Нон-фикшен

Бирчакова, Наталия. Мысль изреченная : Непритязательные заметки о Н. В. Гоголе, или Всеобщая теория всего / Н. Бирчакова // Дружба народов. — 2015. — № 9.

«Мысль изреченная» — роман о смысле и философии творчества, об извечном соперничестве Художника и Создателя. В фокусе повествования — трагическая фигура Николая Васильевича Гоголя, мотивы сожжения рукописи и его загадочная смерть как развязка неравного конфликта.

Написано нестандартно, парадоксально, а главное весело. И, кроме, собственно жизни и судьбы Н. В. Гоголя, раскручивается сюжет современных персонажей, как иллюстрация бессмертия Н. В. Гоголя.

«Пушкин — это статика, картина на плоскости. Широкая панорама русской жизни. Великий художник. Но нет изумления, нет потрясения души. Мы видим так же, думаем так же, чувствуем так же. Но он талант, гений, а мы кто? Мы восхищенные зрители его картин.

И вроде бы не обличал, не исходил негодованием, не вскрывал язвы и не взывал к ниспровержению, а как Виссариону-то по душе пришелся!

Гоголь — движение, разворот пространства, существование сразу в нескольких измерениях. Он зависает, падает камнем и вновь взмывает, он летит, спешит, задыхается, он сбивается и не оглядывается — только успеть заглянуть в приоткрывшуюся щель между мирами, только не потерять связь, не оборвать нить. Иначе останутся одни пауки за шкафом и пыль под диваном — и так вечность.

Достоевский — дотошный патологоанатом, исследователь материала и состояния, которого интересовало строение внутреннего космоса, скрупулезно раскладывающий наше психофизическое естество на атомарные составляющие, первокирпичики — из чего мы состоим, кто мы такие? Искренне изумлявшийся непостижимому — как из всего этого нашего дерьмеца еще иногда и что-то путное получается?

Вот только не надо еще и Толстого тут поминать. Толстого, кроме себя самого, своего духовного самосозерцания, по сути, ничто не заботило и не интересовало. И не образ, не чувство, не сострадание, не эмоции запускали толчком его развесистые эпопеи, а чисто игра ума и мысли, типа философия. Умственный барин!

Пушкин, конечно, «наше все», но вы, Николай Васильевич, вы наше что?

Пушкин дал нам национальное самосознание, пробудил наше народное самоощущение, дал нам единство русского духа, зарядил бодростью, гордостью за нашу историю и за наших предков, Пушкин оптимизировал нас.

«И долго буду тем любезен я народу», а вы, вы, Николай Васильевич, были ль вы хоть кому-нибудь одному на всем белом свете любезны и сердечно милы, не то что народу? Да и за что? За то, что взбаламутили нас, палкой омуты разъярили, так что муть, поднятая вами из глубин, никак не уймется, до сих пор кругами расходится".

Устименко, Алексей. Хмарь стеклянной Бухары : повесть / А. Устименко // Дружба народов. — 2015. — № 9.

1922 год. Сергей Есенин приезжает в Ташкент познать истинный Восток, избавиться от одиночества...

Встречи с обитателями, почитателями...

Шаргунов, Сергей. Катаев и война / С. Шаргунов // Дружба народов. — 2015. — № 12.

Прилепин, Захар. ...Пока капкан судьбы не щелкнет : Слово про Луговского/ З. Прилепин // Наш современник. — 2015. — № 10,11.

Владимир Луговской — поэт со сложной противоречивой судьбой.

Варламов, Алексей. Зашифрованный воин России : рассказы о В.М. Шукшине / А. Варламов // Москва. — 2015. — № 1,2.

Сенчин, Роман. Помощь : рассказ / Р. Сенчин // Знамя. — 2015. — № 5.

Художественная биография. Главный герой — Трофим Гущин (Захар Прилепин). Главный вопрос — чего вы хотите? Ваша позиция — Крым, Донбасс, Россия. На какой вы стороне? И почему?

Новиков, Вл. По ту сторону успеха : повесть о Михаиле Панове / Вл. Новиков // Новый мир. — 2015. — № 7.

Кто он?

"Панов Михаил Викторович (1920-2001). Про него в справочниках пишут: ученый, языковед. Знающие добавят: и литературовед. Многие, прочитав его стихи, скажут: и поэт. Те, кто у него учился, — ценят как педагога; работавшие с ним вместе — как научного лидера. Он написал книги, из которых можно почерпнуть и знание, и мудрость, и радость.

И только в совокупности все это (с добавлением еще чего-то непознаваемого, невыразимого) составляет того многоцветного человека, с которым нестерпимо хочется сдружить читателей.

Чтобы им интереснее жилось, смелее думалось, ярче чувствовалось.

Иванова, Наталья. Ветер и песок/ Н. Иванова // Знамя. — 2015. — № 3.

Известный российский критик рассказывает о себе, о работе в журналах.

Ким, Анатолий. Гений : повесть о Смоктуновском / А. Ким // Дружба народов. — 2015. — № 7.

Михеенков, Сергей. Танец победителя : Г. К. Жуков / С. Михеенков // Наш современник. — 2015. — № 5-7.

Составитель: главный библиограф Пахорукова В. А.

Верстка Артемьевой М. Г.