(к 100-летию со дня рождения)
Библиографический указатель. Курган. 2022
22 января 2022 года исполнилось бы 100 лет со дня рождения замечательного поэта Юрия Левитанского.
Его поэтическая и человеческая судьба складывалась не просто - он не доучился в ИФЛИ, третьекурсником ушёл на фронт, воевал, писал непохожие ни на кого стихи. Известность пришла к нему позже, чем хотелось, - в 1970 году после выхода в свет замечательной книги стихов «Кинематограф», хотя до этого уже были заставившие обратить на себя внимание сборники «Стороны света» (1959) и «Земное небо» (1963).
Он говорил, что стихи лично у него не существуют как нечто отдельное, а только как книги, которые представляют собой нечто целое и пережитое.
Книги писались и складывались долго, но зато каждая из них становилась событием в литературе и буквально приковывали к себе любителей и ценителей высокой поэзии.
В дайджесте «Юрий Левитанский: штрихи к портрету» сотрудники Информационно-библиографического отдела Центральной городской библиотеки им. В. В. Маяковского приоткрывают страницы жизни и творчества поэта. В работе использованы книги, статьи из периодических изданий, имеющихся в библиотеке, а также материалы из Интернет-источников.
Юрий Давидович Левитанский родился 22 января 1922 года в городе Козельце Черниговской области в еврейской семье. Жили бедно, нуждались порой в самом необходимом. Когда мальчику исполнилось три года, они переехали в Киев. Через некоторое время отец Юрия устроился на работу на одной из донбасских шахт, и они переехали в небольшой шахтерский поселок на руднике — несколько домов в степи. Спустя некоторое время Левитанские перебрались в столицу шахтерского края город Сталино (ныне Донецк).
Юрий Левитанский с родителями. 1930 г.
Из воспоминаний Юрия Левитанского: «Жили мы более чем скромно, это естественно. Случилось так, что после того, как мои родители поженились и я родился — буквально в первые месяцы, их обворовали и вынесли все, какое-то там жалкое их имущество... Они много раз начинали жить сначала, как впоследствии и я.
Наш дом находился рядом с синагогой. Я хорошо помню — тогда мне было лет пять, наверно, — когда мальчишки позвали меня в синагогу, пацаны примерно моего возраста... (Я тогда ничего этого не понимал — мы росли в такое время. Я поздно узнал, что я еврей, — даже слово это было мне тогда непонятно...) Но, как выяснилось, чтобы туда войти, надо иметь головной убор, и я прибежал домой к маме с просьбой дать мне шапку. А дело было летом! Мама пришла в недоумение — зачем? А сказать, зачем, я стеснялся или боялся. Как-то я все-таки взял — не помню как. Это смутное мое воспоминание...
А потом — мне было около семи, вероятно, — папа нашел какую-то работу в Донбассе, где в ту пору начиналось восстановление и строительство шахт... И мы поехали к нему.
У папы не было определенной специальности — он окончил всего четыре класса гимназии. Но человеком он был сметливым и неглупым, устраивался то туда, то сюда — на всякие работы.
Мы перекочевали в Донбасс и жили поначалу в шахтерском поселке на руднике, где папа работал. Это несколько домов в степи. А потом мы переехали в столицу Донбасса город Сталино — так тогда назывался нынешний Донецк. Жили там тоже в какой-то халупе, потом немного обустроились.
Как жили в этом городе? Глинобитные домики, естественно, без всяких удобств, с общим туалетом на шесть-семь домов во дворе, воду таскали квартала за три. Время такое было. Мои родители были достаточно бедны.
Там прошли мои школьные годы вплоть до 10-го класса. А окончив десятилетку, я уехал в Москву поступать в ИФЛИ.
Я поступил в ИФЛИ в 39-м году. Проучился два года. В 41-м году началась война, и почти все ифлийцы ушли добровольцами на фронт. Вот и все. Мое детство на этом кончилось».
Добровольцем ушел на фронт и 19-летний Юрий. Воинская часть, к которой он был приписан, вошла в Москву в октябре 1941-го и заняла оборону на рубеже Белорусского вокзала. Через несколько месяцев, наскоро обученный, он вмерзал в снег под Волоколамском вторым номером пулемётного расчёта рядом со своим другом и сокурсником, поэтом Семеном Гудзенко. В тех страшных боях с немцами на подступах к столице они оба выжили чудом. «…А зима была очень холодная, — рассказывал он много лет спустя, — и лежали мы в этом снегу в своих шинелях и сапожках очень удобными мишенями для немецких самолетов — даже и маскхалатов у нас тогда еще не было. Мы были еще совсем детьми, и чувство страха и чувство голода подолгу не отпускали нас в студеные дни и ночи, а спать приходилось частенько на снегу». А дальше – Синявинские болота на Северо-Западном фронте.
Он служил на Северо-Западном, Степном и 2-м Украинском фронтах, участвовал в битве на Орловско-Курской дуге, взятии Харькова, форсировании Днепра, а потом - Днестра и Прута. Украина, Бухарест, Братислава… Великую Отечественную войну Юрий Левитанский закончил в Чехословакии, пройдя путь от рядового до лейтенанта.
Но на этом армейская жизнь молодого лейтенанта не закончилась. В начале лета 1945-го все подразделения 53-й армии, где проходил службу Левитанский, погрузили в эшелоны с намереньем отправить на дислокацию в Одесский военный округ, но вместо Одессы он оказался в Монголии. В 1947 году Левитанский был демобилизован.
За время воинской службы был награжден орденами Красной Звезды и Отечественной войны, медалями «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За взятие Будапешта», «За победу над Германией», «За победу над Японией», двумя медалями Монголии.
Впоследствии о своей службе Юрий Левитанский воспоминал: «Подмосковный снег и пражская сирень. Начинали мы под Москвой. В октябре 1941 года нашу часть привели в Москву, когда немцы были рядом, и предполагалось, что они могут вот-вот войти в город. В нашу задачу входило оборонять Москву... уже в Москве. Участок от Белорусского вокзала до Пушкинской площади был наш. Наша часть была расквартирована в Литературном институте, в фойе соседнего кинотеатра и в школе на Бронной. Мы патрулировали улицы Москвы — ходили вместе с моим другом Гудзенко. Мы, юные патриоты, готовились защищать грудью Москву: наша задача была не пропустить немцев через Садовое кольцо. То, что немцы не вошли в Москву, было просто чудом: они не знали — им не могло прийти в голову, — что можно было входить беспрепятственно: Москва была открытым городом два дня, примерно... Такая вот любопытная деталь, которую я недавно узнал.
Я узнал из последних публикаций, что в эти же дни буквально, когда мы готовили огневые точки, где должны быть укрыты пулеметы, приготовлялись к возможному выводу населения, если бы вдруг здесь начались бои, — в эти же дни было дано распоряжение, видимо, на самом высоком уровне, срочно уничтожить тех, кто сидел в это время на Лубянке и в городских тюрьмах. На случай, если немец войдет, их требовалось уничтожить. День и ночь их везли в район Бутово и там расстреливали, наспех закапывали и везли следующих, везли и везли... Всех тех, кто сидел тогда. Даже еще не получивших срок, с незаконченным следствием.
Шенталинский опубликовал эти материалы в «Новом мире» — «Папки с расстрельными списками». Это ошеломило: 400 томов списков людей, которых расстреляли в эти октябрьские дни. Солженицын об этом писал: их увозили в машинах «Хлеб» и «Мясо» днем и ночью, расстреливали, везли следующих, следующих, следующих.
Немецкие части, как известно, в Москву не вошли. В декабре началось наше наступление — мы отошли от Москвы...
Это было началом... для меня: подмосковный снег холодной зимы, очень холодной зимы 41-го года.
Ну а конец...
Кто-то свыше специально придумал такой сценарий, чтобы война окончилась именно 9 мая: расцвела сирень в Праге, начиналась весна... Как писал Семен Гудзенко: «Окончилась Вторая мировая, нам жить и жить... Гони, шофер, гони!..» В самом деле, казалось, вся жизнь впереди.
Отсюда, кстати, у большинства ветеранов идет это ощущение, что все было прекрасно тогда... Потому что это была юность. А юность только так и вспоминается. У большинства этих людей ничего более яркого в жизни не было. Тем более что война — это отнюдь не бесконечная стрельба все четыре года подряд день за днем. Были и передышки — и дни, и ночи, и недели... Все равно шла жизнь во всех ее проявлениях — с любовью, с какими-то беглыми романами, с попойками. Поэтому сейчас все это вспоминается — это мало кто может понять — в ореоле, в сиянии этих дней весны, этой сирени. Для большинства людей прежде всего предстает сияние вот этих праздничных дней, и все, что тогда было в их жизни, даже не только то, что не было светлым, но и то, что было просто черным и тяжелым, сегодня им представляется как нечто праздничное и прекрасное.
Мы стояли недалеко от Праги. Фактически 1 мая война-то закончилась... А мы были на том участке фронта, где бои продолжались еще вплоть до 8 мая, когда командующий Вторым Украинским фронтом Малиновский передал немцам ультиматум: если к утру немцы не капитулируют, то он всеми имеющимися в его распоряжении средствами... Под утро немцы капитулировали. Вокруг была безумная стрельба: стреляли все, кто мог, как бы салютуя Победе.
Чехи в каждой деревне, в каждом городе действительно встречали нас как никто и нигде, даже... даже, ну не знаю, как на нашей собственной земле... Они еще тогда не знали, что у нас на уме... Они-то думали, что мы их освободим от немцев и уйдем, а они останутся счастливые и благодарные. Им и в голову не приходило, что мы будем там делать... Поэтому было всеобщее ликование.
А по шоссе шли колонны немцев, шли без конвоя, по указателям. Они шли в плен — немецкий порядок. Это было зрелище, которое забыть трудно.
Вот это — конец войны...
А потом наша 53-я Армия должна была выехать в Одесский военный округ. Но знаете, как это бывает, — судьба...
Нашим командиром был командующий 53-й Армией генерал-лейтенант Манагаров. Его любил командующий фронтом Малиновский. И когда Малиновский был назначен на Восток, он решил взять с собой нашего генерала Манагарова. А Манагаров, естественно, взял с собой нас — свою армию. Так мы вместо Одессы попали в Монголию, а затем в Китай. В этой маленькой войне я тоже участвовал. После этого уже я оказался в составе Восточносибирского округа. Два года еще служил в Иркутске. С большим трудом в 47-м году демобилизовался.
Значит, четыре года чистой войны и два года после еще... Так что у меня большой военный стаж: если учесть, что на войне стаж считается как год за три, то у меня выходит за войну 12 лет да еще два года; четырнадцать лет, считается, моей военной выслуги...»
Он никогда не считал себя поэтом-фронтовиком. И о войне написал о крайне мало. Но как!
Воспоминанье о красном снеге
Я лежал на этом снегу
и не знал,
что я замерзаю,
и лыжи идущих мимо
поскрипывали
почти что у моего лица.
Близко горела деревня,
небо было от этого красным,
и снег подо мною был красным,
как поле маков,
и было тепло на этом снегу,
как в детстве под одеялом,
и я уже засыпал,
засыпал,
возвращаясь в детство под стук пролетки
по булыжнику мостовой, на веранду,
застекленную красным,
где красные помидоры в тарелке,
и золотые шары у крылечка —
звук пролетки,
цоканье лошадиных подков
по квадратикам
красных булыжин.
* * *
— Ну что с того, что я там был?
Я был давно, я всё забыл.
Не помню дней, не помню дат,
Ни тех форсированных рек.
— Я неопознанный солдат,
Я рядовой, я имярек.
Я меткой пули недолёт,
Я лёд кровавый в январе.
Я прочно впаян в этот лёд,
Я в нём, как мушка в янтаре.
— Ну что с того, что я там был?
Я всё избыл, я всё забыл.
Не помню дат, не помню дней,
Названий вспомнить не могу.
— Я топот загнанных коней,
Я хриплый окрик на бегу,
Я миг непрожитого дня,
Я бой на дальнем рубеже,
Я пламя Вечного огня
И пламя гильзы в блиндаже.
— Ну что с того, что я там был,
В том грозном быть или не быть?
Я это всё почти забыл.
Я это всё хочу забыть.
Я не участвую в войне —
Она участвует во мне.
И отблеск Вечного огня
Дрожит на скулах у меня.
Уже меня не исключить
Из этих лет, из той войны,
Уже меня не излечить
От тех снегов, от той зимы.
Вдвоём — и с той землёй, и с той зимой
Уже меня не разлучить,
До тех снегов, где вам уже
Моих следов не различить.
Ну что с того, что я там был?!
После демобилизации Левитанский остался в Иркутске. Именно здесь он нашел и свой голос, и свою дорогу в поэзии. Сначала устроился завлитом в местный театр музыкальной комедии. Получил комнату в гостинице. Кроме основной работы Левитанский подрабатывал в окружной армейской газете «Советский боец», работал во всех жанрах, в том числе сочинял страничку солдатского юмора. Материально жизнь была очень тяжелой. О первых годах здесь он обмолвился однажды: «Всех содержал, ко мне моя жена Марина пришла с портфельчиком, ничего у нас не было. Сам я долгое время ходил в шинели, помню, мечтал съесть целиком буханку хлеба...»
Иркутск хотя и слыл глубокой провинцией в географическом понимании, но в общественном, образовательном — никогда. Было общество! Была общественная жизнь! Пожалуй, именно Левитанский стал предтечей знаменитой писательской «Иркутской стенки», в которой состояли Распутин, Вампилов и другие литературные впоследствии знаменитости.
У Левитанского и Иркутска была взаимная любовь. Город обожал молодого поэта и нередко, когда сгущались тучи, спасал его в буквальном смысле.
Из воспоминаний Юрия Левитанского: «Я был иркутским космополитом, поскольку там больше не было ни одной подходящей кандидатуры. Полагалось каждому городу иметь своих космополитов. А там просто больше никого не было.
Я был единственный фронтовик, но в то же время — и единственный еврей. Поэтому пришлось взяться за меня...
Я только что демобилизовался и поехал в Москву на побывку, как говорится... Я только увидел ее, Москву, впервые после войны: я ошалел, обалдел — Москва тогда казалась мне лучшим городом в мире. Вернувшись, я написал длинное такое стихотворение, оно называлось «Встреча с Москвой», — полное любви к Москве, к этому городу. Наивное, но достаточно чистое и по-своему, может быть, неплохое.
Оно начиналось такими строчками: «Я снова первый раз в Москве».
Проходит очередной городской актив... И секретарь горкома — до сих пор даже помню ее фамилию: некто Мусина — рассказывает: «Есть и у нас некоторые люди, которые, не зная русского языка, тоже, видите ли, берутся писать. Вот некто Левитанский — «Я снова первый раз в Москве»... Так я вас спрашиваю, товарищи: «снова» или же «первый раз»?» Я был еще мальчишкой, совсем еще дурачок, я гордился, что такую хорошую строчку придумал: снова первый раз...
Но это же стена. Все. Значит, первое уже есть: не знает русского языка... Я сначала не понял. Я не понял ни черта и обращался ко всем. «Ну вы же понимаете!» А мне говорят: «Ну да, конечно, но с другой стороны...» И все. Это стена.
«Не знает русского языка!» — это, конечно, уже кое-что, но еще пока маловато.
А я только что родителей привез — все были голые, раздетые, голодные. Поэтому я не гнушался никакими жанрами и подрабатывал в местной военной газете — я там работал во всех жанрах, скажем, в жанре солдатского юмора. Получал какие-то там жалкие крохи. Сделал я очередную страничку, где, как вы понимаете, разоблачал американских поджигателей войны... Это сейчас даже стыдно цитировать.
Там было одно такое стихотворение — если можно это назвать стихотворением, — которое было написано по мотивам популярной в ту пору песни «Хороша страна Болгария!» А я сделал так: «Хороша страна Америка! / Ну а чем же хороша?» И дальше я разоблачал изо всех сил поджигателей войны — будь здоров, как!
Газета закрытая, окружная военная газета... Приезжает полковник из ПУРа, собирает актив и говорит: «Товарищи, у вас в военной газете публикуются проамериканские стихи...» Это сейчас смешно! То ж был 47-й год! Цитируется только одна строчка: «Хороша страна Америка!..» Та-ак... Прибегает покойный ныне братишка (он учился тогда в университете): «Ты что, с ума сошел? Как так можно — «Хороша страна Америка!» Это же каждому не покажешь! Дальше-то там идет такое... с этими поджигателями я у-у-ух как расправляюсь! А цитируется только одна строчка...
Значит, «русского языка не знает» и «написал проамериканские стихи»! Этого уже во-о-от как достаточно! 47-й год! И пошло, пошло, пошло, пошло...
Не знаю, чем бы это закончилось, — меня бы в порошок стерли... Я ж был молоденький, совсем дурачок. Я не понимал и даже не мог понять — как! Как это я?.. Какой же я... это самое... космополит!
Надо отдать должное Георгию Маркову, который потом стал главой нашего Союза писателей: каким бы он ни был, но человек он был не злой и никогда не имел национальных предрассудков, как почти все сибиряки в прежние времена.
Так вот — Марков. Когда уже дело дошло до последней точки — что со мной делать? (за это тогда уже, конечно, не расстреливали, но я бы нигде не смог опубликовать ни единой строчки, не смог ничего заработать — полная беда!) — когда дошло до самого последнего момента, Марков, как всегда, спокойно так сказал: «Товарищи дорогие, я так считаю: Юрий Давыдович — человек молодой... Давайте так запишем в протоколе: «Допустил политически неточную формулировку...» Я и тогда не понял — там не было ничего неточного абсолютно... Я не понимал, что для меня это было спасением — не «грубая политическая ошибка», а «политически неточная формулировка». Практически он меня спас, чего я никогда забыть не мог.
Так я был космополитом».
Левитанский для Иркутска был поэтом с «другим» голосом. Марк Сергеев вспоминал: «Поэзия Юрия Левитанского будоражила, заставляла по-иному взглянуть на мир. Помню грозную баталию в Союзе писателей. В новом цикле стихотворений Юрия был своеобразный импрессионистический этюд о Байкале. Мы привыкли к формулам «священное море», «седой Байкал», «могучий старик». А тут озеро-море виделось поэту границей земли и лазури, оно горело ежевикой и дикой малиной. Почему-то стихотворение это вызвало резкое неприятие у Анатолия Ольхона. Левитанский ему возражал, причем весьма спокойно, но не без иронии. Тогда Ольхон бросил: «Вы талантливый нахал», на что фронтовик отрикошетил: «А вы нахал неталантливый».
Но вот что интересно. Этот нелицеприятный диалог не привел к непримиримой ссоре, как это бывает подчас. Мы все, участники «литературной пятницы», восприняли это как мимолетную словесную дуэль».
Здесь, в Иркутске, в 1948 году вышла первая книга Юрия Левитанского «Солдатская дорога». Это книга-дневник, где молодой поэт фиксировал свои переживания и размышления, начиная от первых военных впечатлений зимой 1942 года на Калининском фронте и заканчивая Маньчжурией 1945 года.
28 февраля 1949 года поэта приняли кандидатом в члены Союза писателей. В этот год в жизни Левитанского произошло множество событий, больших и маленьких, важных и не очень. Он участвует в различных творческих конференциях, его поэзия все востребованнее, а голос слышнее.
Выходит сборник «В таежном гарнизоне». Бывший до сих пор «главный» военный мотив потихонечку уходит, уступает место новым мотивам… Историки назовут эти годы послевоенным временем, или периодом восстановления народного хозяйства, и поэт, в данном случае, что называется, в теме. В каждом из стихотворений цикла есть этот маленький переход от военной поры к мирной.
В этом же 1949 году выходит книга «Встреча с Москвой». В ней слышны отголоски уже пережитого военного времени, нового всеобщего подъема в духе «нам нет преград ни в море, ни на суше». И кажется, самыми лучшими стихами этого сборника оставались его послевоенные работы, из предыдущих сборников и газетно-журнальных публикаций. Книга появилась и жила своей жизнью. Отдельные стихи хвалили, кто-то поругивал «Я снова первый раз в Москве…», но что бы ни говорили и те, и другие, иркутский поэт Юрий Левитанский набирался сил и поэтического мастерства.
Но в сентябре пришла новая беда. Открылась Творческая конференция писателей Иркутской области, главным рефреном которой стало постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». В президиуме — видные столичные чиновники от литературы во главе с Борисом Горбатовым. В списке иркутских авторов, чьи работы подлежат специальному разбору, — «космополит» Юрий Левитанский. Иркутск снова спас поэта.
С самого начала все пошло не по сценарию. На утреннем заседании 21 сентября года секретарь Иркутского отделения Союза писателей Молчанов-Сибирский отмечает поэтический дар Юрия Левитанского: «Наши поэтические ряды после войны пополнились очень свежим дарованием. В наши ряды вступил поэт Юрий Левитанский. После первого удачного сборника стихов «Солдатская дорога» Юрий Левитанский выступил со вторым сборником «В таежном гарнизоне». Левитанский одним из первых включился в освещение послевоенной жизни Советской армии... Перед Юрием Левитанским вплотную стоит задача — изучение нашей жизни, жизни предприятий Иркутской области. Юрий Левитанский должен очень глубоко окунуться в жизнь предприятий для того, чтобы создать новые произведения, посвященные теме труда, а труд, как говорил Горький, является основным героем наших произведений».
Следом на трибуну поднимается директор Иркутского драматического театра Волин: «Многие произведения иркутян К. Седых, Г. Маркова, П. Маляревского, И. Молчанова, Ю. Левитанского по праву вошли в большую литературу нашей страны, они по праву заслужили популярность у широкой общественности». Волин — легендарный директор с опытом антрепренерской работы еще в дореволюционной России. К нему прислушиваются.
За Волиным на защиту поэта встает иркутский драматург П. Маляревский...
И вот — о чудо! — Борис Горатов вместо обличительной речи произносит нечто прямо противоположное: «Живет здесь у вас талантливый человек Юрий Левитанский. Он приехал позже в поэтический отряд иркутских поэтов и сразу заявил о себе энергично, интересно, индивидуально. Есть у него и своя тема, и свой хороший публицистический порыв в поэзии. Мне нравится, что он пишет вольно. Мне нравится, что иногда он строит свои стихи как вольную поэтическую речь. Его публицистика настоящая, органичная, уверенная, всегда согревает поэзию...
Но было бы неправильно в плане производственного строгого разговора, какой мы начали, не указать на некоторые вещи, тем более что их не так уж и много, но нужно об этом задуматься товарищу Левитанскому. У него в сборнике «Встреча с Москвой», который представляет не целиком новую книгу, а стихотворения, написанные ранее, есть вещи, которые могли бы здесь не быть. И нам нужно на это указать...» А на следующий день — яркое выступление поэта Александра Яшина: «Юрий Левитанский — это настоящий поэт. Я не знаю, можно ли мне злоупотреблять временем, но мне хочется процитировать его стихи — страница 28, это речь поэта. Причем свежий, поэтический язык, и это чувствуется даже без всякого клейма. Сразу скажешь, что это написано в наше время советским человеком (читает стихи). Это язык поэта. Советского поэта. Когда читаешь такие стихи, то чувствуешь, что это может быть написано только в наше время, раньше так не писали. Видишь, что у советской поэзии есть свой стиль, свой язык, что мы в этом отношении ушли далеко вперед».
Коллеги отстояли поэта. О нем узнала всесоюзная литературная элита. Это стало судьбоносным прорывом для Левитанского.
В Москве Левитанский появился в середине пятидесятых, где и жил до конца жизни, писал стихи, работал переводчиком, обладая удивительным языковым чутьем и слухом. В 1955 году поэт поступил на Высшие Литературные курсы при Литературном институте им. Горького, в 1957-м вступил в Союз писателей СССР. Тогда же вместе с женой Мариной окончательно переехал в Москву.
В 1950-1960-е годы Юрий Давидович пишет стихи, занимается поэтическими переводами, пародиями. В основном он переводит поэтов стран Восточной Европы. Левитанского любили коллеги и выбирали ему стихи для перевода. Знали, что хорошие стихи в оригинале в переводе Левитанского становятся очень хорошими, он вдыхает в них свою жизнь. Его переводы произведений поэтов Восточной Европы составили антологию «От мая до мая», которую высоко оценил Константин Симонов, очень точно назвавшим Левитанского поэтом «чуткого таланта». Вершиной его переводческого мастерства представляется работа над книгой «Эпитафии» (1977) латышского поэта Иманта Зиедониса.
В эти годы выходят сборники его стихов «Стороны света» (1959), «Земное небо» (1963). В 1963 году была опубликована подборка его пародий на поэтов Леонида Мартынова, Андрея Вознесенского, Беллу Ахмадулину и Арсения Тарковского, которые позже вошли в сборник «Сюжет с вариантами» (1978). Виртуозность этих пародий такова, что Левитанский стал сразу считаться корифеем жанра.
В начале семидесятых годов Левитанский расстался с первой женой Мариной. В его жизнь вошла талантливая студентка Литинститута Валентина Скорина. Вскоре родились три дочери, почти погодки — Катя, Аня и Оля. Через некоторое время семья получила просторную квартиру в знаменитом писательском доме на углу Безбожного (ныне Протопоповского) и Астраханского переулков. «Своим детям я отдал десять лет жизни, – впоследствии рассказывал Юрий Давидович, – я был для них и папой, и бабушкой, и няней: стирал, убирал, варил суп... Стихам отводилась ночь: напившись крепкого кофе и накурившись до звона в голове, я садился за стол...»
В те годы Левитанского часто можно было увидеть с авоськами – то возле дома в Астраханском, то у станции метро «Аэропорт», где жила его мама. Известный литературовед Александр Аникст, живший по соседству с Раисой Евдокимовной, после выхода одной из книг поэта даже написал ему: «Я-то считал Вас просто сетконосцем, а Вы, оказывается, замечательный поэт». Семидесятые — возможно, самые счастливые годы в жизни поэта.
В 1985 году 63-летний Левитанский во время отдыха на прибалтийском курорте влюбляется в 19-летнюю провинциальную студентку Ирину Машковскую. Он ее полюбил за молодость, она его - за душу и талант. Он оставил жене свою большую 5-комнатную квартиру, библиотеку, деньги и ушел, как говорится, в одних брюках, оставив не только жену, но и троих дочерей, старшая из которых была ровесницей его молодой возлюбленной. Можно себе представить, как все возмущались вокруг и осуждали его. Но Ирина пошла наперекор всем мнениям, и они прожили вместе 10 лет, снимая чужие квартиры. Переживанием и осмыслением этих событий наполнена книга «Белые стихи» (1991), ставшая, к сожалению, последним композиционно и тематически единым, самостоятельным сборником поэта.
***
Зачем послал тебя Господь
и в качестве кого?
Ведь ты не кровь моя, не плоть
и, более того,
ты даже не из этих лет —
ты из другого дня.
Зачем послал тебя Господь
испытывать меня
и сделал так, чтоб я и ты-
как выдох и как вдох —
сошлись у края, у черты,
на стыке двух эпох,
на том незримом рубеже,
как бы вневременном,
когда ты здесь, а я уже
во времени ином,
и сквозь завалы зим и лет,
лежащих впереди,
уже кричу тебе вослед —
постой, не уходи!
сквозь полусон и полубред —
не уходи, постой! —
еще вослед тебе кричу,
но ты меня не слышишь.
О личной жизни Юрия Левитанского писатель, журналист Леонид Гомберг писал: «Личная жизнь Левитанского не была простой. Как бы там ни было, вторая жена, Валентина, стала матерью его дочерей Кати, Ани и Оли, которых он любил безумно. Свой уход из семьи он воспринимал как предательство, как страшный грех, все время старался хоть как-то загладить его. Я бы сказал «замолить», если бы он был верующим и умел молиться. Со своей третьей женой Ириной Машковской он познакомился, что называется, на склоне лет: ей было 19, ему 63 года. Эта колоссальная разница в возрасте, раскинувшаяся на три поколения, до сих пор будоражит воображение разных досужих писак. Я полагаю, что последнее десятилетие жизни Левитанского было самым счастливым в его жизни, хотя семейные огорчения, конечно, случались. Сегодня Ирина — самый верный хранитель памяти Левитанского: ее стараниями вышли уже несколько посмертных изданий поэта».
Сженой Ириной
В 1990 году Левитанскому сделали за границей операцию на сосудах. Разумеется, стоило это недешево. На помощь пришли коллеги, в прежние годы покинувшие Россию. Владимир Максимов, писатель, главный редактор парижского журнала «Континент», давний и близкий друг поэта, опубликовал открытое письмо к русской эмиграции с призывом собрать необходимую сумму. Немедленно откликнулись Эрнст Неизвестный, Иосиф Бродский, Михаил Шемякин... Сам В. Максимов, помимо материальной, оказал и всю организационную помощь. Сложнейшая и опасная операция прошла успешно.
В начале 90-х Юрий Левитанский с женой Ириной обретают наконец собственное очень скромное жилье неподалеку от станции метро «Щукинская» – благодаря хлопотам друзей и поддержке тогдашнего мэра Москвы Г. Попова. Ирина устраивается на работу, жизнь семьи материально стабилизируется. В последние свои годы, пришедшиеся на распад СССР и начало капиталистической эпохи, Левитанский был весь погружен в прессу, события, радио, версии и слухи. Он вбирал в себя волны времени, его напасти, ужасы, катастрофы – в ущерб своему творчеству. В оправдание он говорил: «Книжек моих не издают, переводами уже ничего не заработаешь. Я поэт нищий, как и большинство сограждан».
В 1993 году поэт подписал «Письмо 42-х» - публичное обращение группы известных литераторов к гражданам, правительству и президенту России по поводу событий 21 сентября – 4 октября 1993 года, в ходе которых произошел силовой разгон Верховного Совета России с обстрелом здания парламента из танков.
В июне 1995 года Левитанский был удостоен звания лауреата Государственной премии России за поэтическую книгу «Белые стихи». На церемонии вручения Государственной премии 73-летний Юрий Давидович сказал президенту Ельцину: «Наверно, я должен бы выразить благодарность также и власти, но с нею, с властью, тут дело обстоит сложнее, ибо далеко не все слова ее, дела и поступки я сегодня разделяю. Особенно все то, что связано с войной в Чечне,– мысль о том, что людей убивают как бы с моего молчаливого согласия,– мысль эта для меня воистину невыносима». Сцена награждения из торжественной стала немой.
Он всегда был честен перед собой, перед поэзией, перед жизнью...
В трагический день 25 января 1996 года он чувствовал себя неважно. На улице лютовал мороз, и выходить из дома ему не следовало. И все же он пошел... «Круглый стол» московской интеллигенции проходил в городской мэрии на Краснопресненской набережной. Среди выступавших был и Юрий Левитанский. Он опять говорил о чеченской войне, горячился, нервничал, несколько раз высказывался с места... Потом вышел в фойе и умер: больное сердце не выдержало…
Похоронили Юрия Левитанского на Ваганьковском кладбище.
* * *
За то, что жил да был,
за то, что ел да пил,
за все внося, как все,
согласно общей смете,
я разве не платил
за пребыванье здесь,
за то, что я гостил
у вас на белом свете?
За то, что был сюда
поставлен на постой
случайностью простой
и вовсе не по блату,
я разве не вносил
со всеми наравне
предписанную мне
пожизненную плату?
Спасибо всем за все,
спасибо вам и вам,
радевшим обо мне
и мной повелевавшим,
хотя при всем при том
я думаю, что я
не злоупотребил
гостеприимством вашим.
Осталось все про все
почти что ничего.
Прощальный свет звезды,
немыслимо далекой.
Почти что ничего,
всего-то пустяки -
немного помолчать,
присев перед дорогой.
Я вас не задержу.
Да-да, я ухожу.
Спасибо всем за все.
Счастливо оставаться.
Хотя, признаться, я
и не предполагал,
что с вами будет мне
так трудно расставаться.
Творчество
У него все было позднее, поздние стихи, поздняя любовь, поздние дети. Причем, удивляются критики, его лирика с возрастом становится прозрачней, как будто душа его не старела, а молодела. Его стихи – это размышление, это строки, пропущенные через сердце, тонкие, лиричные и очень личные. Стихи про одиночество, про место в этом мире. Все стихи – это «мои мгновенья, мои годы, мои сны». Левитанский говорил, что биография его в точности отражена в стихах, все написанное им случалось на самом деле, даже «Сны» из книги «Кинематограф» действительно ему снились. А стихи-воспоминания, — уверял он, — «подлинны абсолютно, до мельчайших деталей…» Его стихи негромкие, как и он сам. И в этом – особое очарование. Но в то же время, отмечают его друзья, при всей своей интеллигентности и мягкости, он мог пойти на многое, отстаивая свои ценности, доказывая и убеждая со всем пылом и неожиданной страстностью.
Ефим Бершин назвал Юрия Левитанского «поздним поэтом, обретшим собственное дыхание на пятом десятке лет». Да и сам Левитанский не раз говорил об этой своей позднести. Вообще, поэтический возраст — одна из проблем, над которыми он размышлял непрестанно: «Говорят: поэзия — удел молодых. А я хочу написать о том, чем никто почему-то не занимался: о поэзии стариков, поскольку лучшая поэзия второй половины XX века — это поздний Пастернак, поздняя Ахматова, поздний Твардовский, поздний Самойлов. Это феномен нашего времени. В XIX веке один Тютчев как исключение, в XX — почти правило».
Первое свое московское издание — «Стороны света» (1959) Левитанский осуществил почти в тридцатисемилетнем возрасте — на сакраментальной поэтической цифре... Можно, таким образом, считать, что «ранний» Левитанский начался после тридцати семи — когда ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Блока в живых уже не было.
Поэт Михаил Луконин писал: «Я очень жалею, что поздно узнал поэзию Левитанского, ее очень не хватало на нашей послевоенной перекличке, она бы открыла еще одну характерность нашей поэзии — тонкую углубленность мысли и чувства, акварель душевных переживаний. Но Левитанский и тогда, и сейчас — человек тихий, стихи он выдает скупо, как бы стесняясь, расстается с ними так неохотно и застенчиво, что диву даешься. Зато и стихи Левитанского все выношены и отточены, и в самих стихах нет суеты. Все они написаны как бы от себя, как насущная потребность высказаться, за каждым его стихотворением видишь причину, и каждое имеет продолжение.
С самого начала было заметно художественное своеобразие стихов Юрия Левитанского — у него своя интонация, своя рифма, свои краски, а главное, то неуловимое свое, что делает поэта, — свой талант жить, и думать о жизни, и выражать это сильными и волнующими стихами».
«Раннее» творчество «позднего поэта» Левитанского пришлось на шестидесятые годы. Левитанский не был «шестидесятником», как не был он ни «пятидесятником», ни «семидесятником». Всплеск общественного самосознания на рубеже 50-60-х годов, известный под названием «хрущевской оттепели», никак не отразился на его творчестве. Как это случалось прежде и как это будет потом, книги Левитанского явились плодами долгих и трудных раздумий над многими общественными катаклизмами, которым он был свидетелем и которые ему довелось пережить. Итоги его труда были тем формально малым конечным результатом, который остается после решения трудной и громоздкой математической задачи...
Скорее всего, они даже не были результатом, а просто побочным продуктом его мучительных усилий.
Годы
Годы двадцатые и тридцатые,
словно кольца пружины сжатые,
словно годичные кольца,
тихо теперь покоятся
где-то во мне,
в глубине.
Строгие годы сороковые,
годы,
воистину
роковые,
сороковые,
мной не забытые,
словно гвозди, в меня забитые,
тихо сегодня живут во мне,
в глубине.
Пятидесятые,
шестидесятые,
словно высоты, недавно взятые,
еще остывшие не вполне,
тихо сегодня живут во мне,
в глубине.
Семидесятые годы идущие,
годы прошедшие,
годы грядущие
больше покуда еще вовне,
но есть уже и во мне.
Дальше — словно в тумане судно,
восьмидесятые —
даль в снегу,
и девяностые —
хоть и смутно,
а все же представить еще могу,
Но годы двухтысячные
и дале —
не различимые мною дали —
произношу,
как названья планет,
где никого пока еще нет
и где со временем кто-то будет,
хотя меня уже там не будет.
Их мой век уже не захватывает —
произношу их едва дыша —
год две тысячи —
сердце падает
и замирает душа.
Подлинное литературное признание принесла Юрию Левитанскому поэтическая книга «Кинематограф» (1970), которая и определила его судьбу как выдающегося российского поэта последней трети XX века. «Кинематограф» — особая книга; некоторые даже называли ее «поэмой». И все же это не поэма, а книга стихов, но структура ее очерчена столь точно и строго, что за всем этим странным переплетением фрагментов сценария, воспоминаний и снов и впрямь проглядывает некое подобие сюжета.
Принцип киномонтажа, неожиданно перенесенный Левитанским в поэзию с экрана, должен был, по мысли автора, не просто привнести в книгу многокрасочный иллюзорный фон, но и в ограниченной в средствах подтеской форме развернуть целую жизнь человека.
Кинематограф
Это город. Еще рано. Полусумрак, полусвет.
А потом на крышах солнце, а на стенах еще нет.
А потом в стене внезапно загорается окно.
Возникает звук рояля. Начинается кино.
И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.
Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной!
Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса
заставляет меня плакать и смеяться два часа,
быть участником событий, пить, любить, идти на дно...
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Кем написан был сценарий? Что за странный фантазер
этот равно гениальный и безумный режиссер?
Как свободно он монтирует различные куски
ликованья и отчаянья, веселья и тоски!
Он актеру не прощает плохо сыгранную роль -
будь то комик или трагик, будь то шут или король.
О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом
в этой драме, где всего-то меж началом и концом
два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно...
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Я не сразу замечаю, как проигрываешь ты
от нехватки ярких красок, от невольной немоты.
Ты кричишь еще беззвучно. Ты берешь меня сперва
выразительностью жестов, заменяющих слова.
И спешат твои актеры, все бегут они, бегут -
по щекам их белым-белым слезы черные текут.
Я слезам их черным верю, плачу с ними заодно...
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Ты накапливаешь опыт и в теченье этих лет,
хоть и медленно, а все же обретаешь звук и цвет.
Звук твой резок в эти годы, слишком грубы голоса.
Слишком красные восходы. Слишком синие глаза.
Слишком черное от крови на руке твоей пятно...
Жизнь моя, начальный возраст, детство нашего кино!
А потом придут оттенки, а потом полутона,
то уменье, та свобода, что лишь зрелости дана.
А потом и эта зрелость тоже станет в некий час
детством, первыми шагами тех, что будут после нас
жить, участвовать в событьях, пить, любить, идти на дно...
Жизнь моя, мое цветное, панорамное кино!
Я люблю твой свет и сумрак - старый зритель, я готов
занимать любое место в тесноте твоих рядов.
Но в великой этой драме я со всеми наравне
тоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне.
Даже если где-то с краю перед камерой стою,
даже тем, что не играю, я играю роль свою.
И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,
как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,
как сплетается с другими эта тоненькая нить,
где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,
потому что в этой драме, будь ты шут или король,
дважды роли не играют, только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу.
То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу.
То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно,
жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Следующая книга Юрия Левитанского «День такой-то» (1976) должна была осуществить прямо противоположную творческую задачу. Если «Кинематограф» явился широкой ретроспективой духовного становления и развития личности, то новая книга есть не что иное, как попытка поэта пристально вглядеться в один только день, в один час, даже в одно мгновение человеческой жизни. Поэт стремится постичь сложный внутренний мир современного человека, осмыслить прожитое, передать властное движение времени, неповторимость каждого мгновенья, каждого дня жизни, каждой человеческой судьбы.
* * *
Давно ли покупали календарь,
а вот уже почти перелистали,
и вот уже на прежнем пьедестале
себе воздвигли новый календарь
и он стоит, как новый государь,
чей норов до поры еще неведом,
и подданным пока не угадать,
дарует ли он мир и благодать,
а, может быть, проявится не в этом.
Ах, государь мой, новый календарь,
три с половиной сотни, чуть поболе,
страниц надежды, радости и боли,
спрессованная стопочка листов,
билетов именных и пропусков
на право беспрепятственного входа
под своды наступающего года,
где точно обозначены уже
часы восхода и часы захода
рожденья чей-то день и день ухода
туда, где больше не т календарей,
и нет ни декабрей, ни январей,
а все одно и то же время года.
Ах, Государь мой, новый календарь!
Что б ни было, пребуду благодарен
за каждый лист, что будет мне тобой подарен,
за каждый день такой-то и такой
из них, что мне бестрепетной рукой
отсчитаны и строго, и бесстрастно.
...И снова первый лист перевернуть -
как с берега высокого нырнуть
в холодное бегущее пространство.
В 1975 году выходит сразу два сборника поэта: «От мая до мая» и «Воспоминания о Красном снеге». Юрий Левитанский пишет о Великой Отечественной войне, о погибших друзьях, о трудностях созидания новой жизни, о любви, о природе и искусстве.
В 1980-м выходят книги «Два времени» и «Сон о дороге». А в 1981 году выходит сборник «Письма Катерине, или Прогулка с Фаустом». Сборник совмещает в себе жанровые традиции эпистолярной формы и формы путешествия. Это и своеобразные поэтические «письма» героя, адресованные Катерине, и воображаемая «прогулка» Поэта с Фаустом.
***
Остановилось время. Шли часы,
а между тем остановилось время,
и было странно слышать в это время,
как где-то еще тикают часы.
Они еще стучали, как вчера,
меж тем как время впрямь остановилось,
и временами страшно становилось
от мерного тиктаканья часов.
Еще скрипели где-то шестерни,
тяжелые постукивали стрелки,
как эхо арьергардной перестрелки
поспешно отступающих частей.
Еще какой-то колокол гудел,
но был уже едва ль не святотатством
в тумане над Вестминстерским аббатством
меланхолично плывший перезвон.
Стучали падуанские часы,
и педантично Страсбургcкие
били, и четко нас на четверти дробили
Милана мелодичные часы.
Но в хоре этих звучных голосов
был как-то по-особенному страшен
не этот звон, плывущий с древних башен
по черепицам кровель городских —
но старые настенные часы,
в которых вдруг оконце открывалось,
и из него так ясно раздавалось
лесное позабытое ку-ку.
Певунья механическая та
зрачками изумленными вращала
и, смыслу вопреки, не прекращала
смешного волхвованья своего.
Она вела свой счет моим годам,
и путала,
и начинала снова,
и этот звук пророчества лесного
всю душу мне на части разрывал.
И я спросил у Фауста:
— Зачем,
на целый мир воскликнув громогласно:
«Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»,
забыли вы часы остановить?
И я спросил у Фауста:
— К чему,
легко остановив движенье суток,
как некий сумасбродный предрассудок,
вы этот звук оставили часам?
И Фауст мне ответил:
— О mein Herr,
живущие во времени стоящем
не смеют знать о миге предстоящем
и этих звуков слышать не должны.
К тому же все влюбленные, mein Freund,
каким-то высшим зреньем обладая,
умеют жить, часов не наблюдая.
А вы, mein Herz, видать, не влюблены?!
И что-то в этот миг произошло.
Тот старый плут, он знал, куда он метил.
И год прошел —
а я и не заметил.
И пробил час
— а я не услыхал.
В 1991 году Левитанский создает книгу «Белые стихи», которая стала его «лебединой песней», последним прижизненным поэтическим сборником. В 1994 году за эту книгу поэт был удостоен Государственной премии Российской Федерации в области литературы и искусства. Книга раскрывает тончайшее движение человеческой души, умудренной опытом надежд и разочарований, обретений и потерь.
Белая баллада
Снегом времени нас заносит - все больше белеем.
Многих и вовсе в этом снегу погребли.
Один за другим приближаемся к своим юбилеям,
белые, словно парусные корабли.
И не трубы, не марши, не речи, не почести пышные.
И не флаги расцвечиванья, не фейерверки вслед.
Пятидесяти орудий залпы неслышные.
Пятидесяти невидимых молний свет.
И три, навсегда растянувшиеся, минуты молчанья.
И вечным прощеньем пахнущая трава.
...Море Терпенья. Берег Забвенья. Бухта Отчаянья.
Последней Надежды туманные острова.
И снова подводные рифы и скалы опасные.
И снова к глазам подступает белая мгла.
Ну, что ж, наше дело такое - плывите, парусные!
Может, еще и вправду земля кругла.
И снова нас треплет качка осатанелая.
И оста и веста попеременна прыть.
...В белом снегу, как в белом тумане, флотилия белая.
Неведомо, сколько кому остается плыть.
Белые хлопья вьются над нами, чайки летают.
След за кормою, тоненькая полоса.
В белом снегу, как в белом тумане, медленно тают
попутного ветра не ждущие паруса.
***
Белые, как снег, стихи.
С каждым годом все белее.
В белой утренней аллее
чьи-то легкие следы.
Сорок градусов мороз.
Скоро будет и поболе.
В белом поле, в чистом поле
чьи-то беглые следы.
Кто здесь шел и кто прошел,
что за чудо-скороходы?
— Это дни твои и годы,
это жизнь твоя прошла.
— То есть как же это так?
Только шаг ступил с порога,
а уже, гляди, дорога
завершается почти!
— Ну какой же это шаг,
не гневи напрасно Бога —
вон какая, брат, дорога
за плечами у тебя!
И шагать тебе по ней
в путь обратный не придется —
так иди, пока идется,
будь доволен, что идешь!
— Я доволен, что иду,
я на жизнь не обижаюсь —
просто жаль, что приближаюсь
к той невидимой черте.
Да к тому же, как на грех,
под конец моей дороги
плоховаты стали ноги —
слишком медленно иду.
— А куда ж тебе спешить?
Ты и так свою дорогу
завершить успеешь к сроку,
хоть спеши, хоть не спеши...
Сорок градусов мороз.
Скоро будет и поболе.
В белом поле, в чистом поле
одиноко одному.
Где теперь мои друзья?
Те побиты в лютой сече,
тех уж нет, а те далече,
вот и топаю один.
Я ступаю не спеша
осторожными шагами,
будто мины под ногами,
и одна из них моя.
На зыбучий этот снег
осторожно ставлю ногу,
и помалу, понемногу
след теряется вдали.
В белый морок, в никуда
простираю молча руки —
до свиданья, мои други,
до свиданья,
до свида...
В 1990-е годы Левитанский приступает к работе над следующей книгой. И самому поэту, и всем его окружающим ясно, что он находится на пороге какого-то нового творческого качества. Левитанский уверял, что образ будущей книги возник перед ним совершенно неожиданно — объяснить это невозможно: просто явился некий звук, некое предчувствие; сейчас он фиксирует на бумаге все подряд, даже не задумываясь над результатом — вскакивает по ночам, записывает на улице, в метро, так что иные мнительные москвичи порой принимают его за вражеского шпиона. В архиве поэта сохранилась папка — «Книга Ирины» — с собранными им в ту пору материалами — набросками стихов, прозы, дневниковыми записями. Однако эту книгу ему не суждено было завершить. А в одном из своих последних интервью он сообщил журналисту, что надеется все же собрать новую книгу со страшноватым названием «Последний возраст». Книга так и осталась незавершенной...
***
Пред вами жизнь моя - прочтите жизнь мою.
Ее, как рукопись, на суд вам отдаю,
как достоверный исторический роман,
где есть местами романтический туман,
но неизменно пробивает себе путь
реалистическая соль его и суть.
Прочтите жизнь мою, прочтите жизнь мою.
Я вам ее на суд смиренно отдаю.
Я все вложил в нее, что знал и что имел.
Я так писал ее, как мог и как умел.
И стоит вам хотя б затем ее прочесть,
чтоб все грехи мои и промахи учесть,
чтоб всех оплошностей моих не повторять,
на повторенье уже время не терять, -
мне так хотелось бы, чтоб повесть ваших дней
моей была бы и правдивей, и верней!
Стихи Юрия Левитанского немного грустные, написанные вне канонов и правил, такие красивые и мудрые – это стихи про одиночество, про поиск себя в этом мире, стихи о дружбе и друзьях, о быстротечности нашей жизни. Стихи Левитанского сразу запоминаешь, потому что они музыкальны, у них есть своя интонация, читая их начинаешь и дышать по-другому, им в такт, как будто они сотворены из воздуха.
На стихи Левитанского написано более 100 песен - преимущественно в бардовской стилистике. Многие стихи поэта, с их естественной, лишенной пафоса интонацией, оказались близки советским бардам. Их распевали и распевают Берковский, Никитины, Мищуки. Не обделило Левитанского вниманием и кино: песни на его стихи звучат в фильмах «Москва слезам не верит», «Рыцарский роман», «Солнечный удар».
Вместо эпилога
А что же будет дальше, что же дальше,
уже за той чертой, за тем порогом?
А дальше будет фабула иная
и новым завершится эпилогом.
И, не чураясь фабулы вчерашней,
пока другая наново творится,
неповторимость этого мгновенья
в каком-то новом лике отразится.
И станет совершенно очевидным,
пока торится новая дорога,
что в эпилоге были уже зерна
и нового начала и пролога.
И снова будет дождь бродить по саду,
и будет пахнуть сад светло и влажно.
А будет это с нами иль не с нами —
по существу, не так уж это важно.
И кто-то вскрикнет: — Нет, не уезжайте!
Я пропаду, пущусь за Вами следом!.. —
А будет это с нами иль с другими —
в конечном счете, суть уже не в этом.
И кто-то от обиды задохнется,
и кто-то от восторга онемеет…
А будет это с нами или с кем-то —
в конце концов, значенья не имеет.
Произведения Юрия Левитанского, имеющиеся в Центральной городской библиотеке им. В. В. Маяковского
Книги:
Левитанский, Юрий Давыдович. Белые стихи / Юрий Левитанский ; худож. А. Лаврентьев. - Москва : Советский писатель, 1991. - 110, [2] с. - Текст : непосредственный.
Левитанский, Юрий Давыдович. Воспоминанье о красном снеге : стихи / Юрий Левитанский ; предисл. В. Огнева. - Москва : Художественная литература, 1975. - 206, [2] с. - Текст : непосредственный.
Левитанский, Юрий Давыдович. Годы : стихи / Юрий Левитанский. - Москва : Советский писатель, 1987. - 349, [3] с. - Текст : непосредственный.
Левитанский, Юрий Давыдович. Избранное / Юрий Левитанский ; предисл. Ю. Болдырева. - Москва : Художественная литература, 1982. - 558, [2] с. - Текст : непосредственный.
Левитанский, Юрий Давыдович. Сюжет с вариантами : книга пародий в двух частях с предисловием и послесловием автора / Юрий Левитанский ; худож. В. Алешин. - Москва : Советский писатель, 1978. - 120 с. : рис. - Текст : непосредственный.
В журналах:
Левитанский, Юрий Давыдович. Стихи / Юрий Левитанский. - Текст : непосредственный // Учительская газета. - 2018. - № 19. - С. 2.
Левитанский, Юрий Давыдович. Стихи / Юрий Левитанский. - Текст : непосредственный // Знамя. - 1998. - № 9. - С. 167.
Левитанский, Юрий Давыдович. Стихи / Юрий Левитанский. - Текст : непосредственный // Литературное обозрение. - 1997. - № 6. - С. 19.
Левитанский, Юрий Давыдович. Стихи / Юрий Левитанский. - Текст : непосредственный // Знамя. - 1996. - № 8. - С. 3.
Левитанский, Юрий Давыдович. Стихи / Юрий Левитанский. - Текст : непосредственный // Знамя. - 1991. - № 4. - С. 48.
Интернет-источники:
Юрий Левитанский: Стихи // РуСтих. – URL: https://rustih.ru/yurij-levitanskij/ (дата обращения: 17.01.2022). - Текст : электронный.
Все стихи Юрия Левитанского // Русская поэзия. – URL: https://rupoem.ru/levitanskij/all.aspx (дата обращения: 17.01.2022). - Текст : электронный.
Стихотворения Юрия Левитанского // Библиотека русской поэзии : русские стихи. – URL: https://libverse.ru/levitanskii/list.html (дата обращения: 17.01.2022). - Текст : электронный.
Ну что с того, что я там был : кинопоэзия. – URL: https://youtu.be/khv4lFVK6ek (дата обращения: 17.01.2022). - Изображение (движущееся ; двухмерное) : электронное.
Ну что с того, что я там был : читает Александр Домогаров. - URL: https://levitansky.ru/mediateka/video/stikhi-i-pesni-v-ispolnenii-artistov-i-muzykantov/aleksandr-domogarov-nu-chto-s-togo-chto-ya-tam-byl-/?autoplay=true (дата обращения: 17.01.2022). - Изображение (движущееся ; двухмерное) : электронное.
Песни на стихи Юрия Левитанского
Песни на стихи Юрия Левитанского. - URL: https://levitansky.ru/mediateka/audio/pesni-na-stikhi-yu-levitanskogo/ (дата обращения: 17.01.2022). - Изображение (движущееся ; двухмерное). Музыка (исполнительская) : электронные.
Песни на стихи Юрия Левитанского. - URL: https://abesu.org/sergey-sushkov-stihi-yu-levitanskogo-listya-mokli (дата обращения: 17.01.2021). - Изображение (движущееся ; двухмерное). Музыка (исполнительская) : электронные.
Диалог у новогодней елки. - URL: https://youtu.be/uvOJEm82J7k (дата обращения: 17.01.2022). - Изображение (движущееся ; двухмерное). Музыка (исполнительская) : электронные.
Каждый выбирает для себя. - URL: https://levitansky.ru/mediateka/video/stikhi-i-pesni-v-ispolnenii-artistov-i-muzykantov/kazhdyy-vybiraet-dlya-sebya/?autoplay=true (дата обращения: 17.01.2022). - Изображение (движущееся ; двухмерное). Музыка (исполнительская) : электронные.
Каждый выбирает по себе : исполняет Олег Газманов. - URL: https://youtu.be/fGGqEuZWzJk (дата обращения: 17.01.2022). - Изображение (движущееся ; двухмерное). Музыка (исполнительская) : электронные.
Ну что с того, что я там был : исполняет Виктор Берковский. - URL: https://youtu.be/tzAdLGHE_vk (дата обращения: 17.01.2022). - Изображение (движущееся ; двухмерное). Музыка (исполнительская) : электронные.
О Юрии Левитанском
Гольдфарб, Станислав. Сибирская защита Юрия Левитанского : почему поэт, родившийся 100 лет назад, был всю жизнь благодарен Иркутску / Станислав Гольдфарб. - Текст : непосредственный // Родина. - 2022. - № 1. - С. 62-65.
Евграфов, Геннадий. «Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи...». Выбор Юрия Левитанского : из воспоминаний / Геннадий Евграфов. - Текст : непосредственный // Литературная учеба. - 2016. - № 2. - С. 6-27.
Минаков, Станислав. Юрий Левитанский: «Я прочно впаян в этот лед» / Станислав Минаков. - Текст : непосредственный // Нева. - 2011. - № 5. - С. 184-190.
Будущее в прошедшем : перечитывая Юрия Левитанского. - Текст : непосредственный // Дружба народов. - 2006. - № 12. - С. 202-209.
Александрова, И. Б. Русская поэзия: штрихи к портрету : Ю. Д. Левитанский / И. Б. Александрова. - Текст : непосредственный // Русская словесность. - 2005. - № 1. - С. 27.
Яворская, А. Н. «Окно, горящее в ночи» : о поэтическом языке Ю. Д. Левитанского / А. Н. Яворская. - Текст : непосредственный // Русская речь. - 2002. - № 1. - С. 27-29.
Корнилов, Владимир. Памяти Левитанского / Владимир Корнилов. - Текст : непосредственный // Дружба народов. - 1999. - № 1. - С. 185-193.
Памяти Юрия Левитанского (1922-1996). - Текст : непосредственный // Литературное обозрение. - 1997. - № 6. - С. 3-36.
Юрий Левитанский рассказывает… / вступ., публ. и подгот. текста Леонида Гомберга. - Текст : непосредственный // Знамя. - 1997. - № 5. - С. 170-182.
Интернет-источники
Юрий Левитанский : официальный сайт поэта. – 2011-2022. - URL: https://levitansky.ru (дата обращения: 17.01.2022). - Текст. Изображения : электронные.
Который час? Юрий Левитанский // ВикиЧтение. – URL: https://biography.wikireading.ru/202627 (дата обращения: 17.01.2022). - Текст : электронный.
Документальные фильмы
Легенды времени. Юрий Левитанский : документальный фильм. - URL: https://levitansky.ru/mediateka/video/dokumentalnye-filmy/legendy-vremeni-yuriy-levitanskiy/?autoplay=true (дата обращения: 17.01.2022). - Изображение (движущееся ; двухмерное) : электронное.
Поэзия. Юрий Левитанский (1987) // Советское телевидение. Гостелерадиофонд. - URL: https://youtu.be/1mHFyU2T5Ws (дата обращения: 17.01.2022). - Изображение (движущееся ; двухмерное) : электронное.
Я медленно учился жить : документальный фильм. - URL: https://levitansky.ru/mediateka/video/dokumentalnye-filmy/ya-medlenno-uchilsya-zhit-/?autoplay=true (дата обращения: 17.01.2022). - Изображение (движущееся ; двухмерное) : электронное.
Составитель: ведущий библиограф Артемьева М. Г.