Обычный режим · Для слабовидящих
(3522) 23-28-42


Версия для печати

Гений места

Биобиблиографическое пособие. Курган. 2018

9 ноября 2018 года исполняется 200 лет со дня рождения знаменитого русского писателя и поэта, публициста и драматурга, классика русской литературы 19 века Ивана Сергеевича Тургенева. Его перу принадлежит множество выдающихся произведений, ставших литературной классикой. Он создал художественную систему, которая изменила поэтику романа как в России, так и за рубежом. Его произведения восхваляли и жестко критиковали, а Тургенев всю жизнь искал в них путь, который привел бы Россию к благополучию и процветанию.

Биобиблиографическое пособие «Гений места» посвящено жизни и творчеству писателя. В работе использованы статьи из периодических изданий, имеющихся в фонде Центральной городской библиотеки им. В. В. Маяковского.

Ежели Пушкин имел полное основание сказать о себе, что он пробуждал «добрые чувства», то тоже самое и с такою же справедливостью мог сказать о себе и Тургенев.

М. Е. Салтыков-Щедрин

ПРИБЛИЖЕНИЕ К ТУРГЕНЕВУ

В юбилейной «Речи о Шекспире», написанной в 1864 году в честь 300-летия со дня рождения великого английского драматурга, Тургенев высказал мысль о «бессмертной молодости и неувядаемой силе» Шекспира-художника, созданного «для вечности». Сейчас, когда мы празднуем двухсотлетний юбилей русского писателя, понимаем, что эту мысль в равной степени можно отнести и к нему самому.

Вместе с тем Тургенев до сих пор не удостоен в мировой литературе того места, которое он заслуживает наравне с нашими другими классиками – Толстым, Достоевским, Чеховым. И этому имеется своё объяснение. Не только широкой читательской аудиторией, но и специалистами-филологами до сих пор по-настоящему не осмыслено место Тургенева в русской и мировой литературе и культуре. И часто причина некоего пренебрежения к наследию писателя в том, что срабатывают стереотипы в понимании его личности и творчества.

Погружение в миры Тургенева заставляет задуматься о сложной личности писателя, его постоянной эволюции, поисках и диалектике. Сорок лет творческой биографии русского писателя – это этапы и его личного творческого пути, и одновременно всей русской литературы от романтизма к вершинам реализма и появлению новых литературных тенденций – импрессионизма и символизма.

Уникальность художественного мира Тургенева определяется прежде всего усадебной культурой, которая взрастила его и стала главным «строительным материалом» для конструирования художественного пространства произведений. Нельзя согласиться с Андре Моруа, что мир произведений русского писателя достаточно мал и «ничего не стоит обойти его из конца в конец». При всей схожести элементов сюжета усадебных произведений Тургенева их мир несводим лишь к топосу сада и дома с его разнообразными интерьерами. Он расширяется практически до бесконечности посредством различных мизансцен и речевых ситуаций, мотивов, мифологических, литературных, музыкальных и художественных сюжетов, философских идей и концепций. По существу, это расширяющаяся Вселенная, где за видимым, обозримым пространством скрываются невидимые и непознанные миры. И нужно помочь читателю их понять и погрузиться в них. В этом мире важна каждая деталь: время года и суток происходящих событий, их исторический и культурный контекст, цвет и свет, природные явления, особенности рельефа и ландшафта, символика деревьев, кустарников и цветов, птиц и разных представителей животного мира.

Тургенева справедливо называют певцом родной природы. Но это всего лишь общее место. Специфика его описаний природы заключается в том, что он воспел её в тончайших нюансах и изменениях. Читатель видит не только картины природы с их подробностями, но и наблюдает, как меняются освещение и цвета, слышит звуки, ощущает запахи. Всё дышит, движется, живёт, разворачивается во времени и пространстве, одна картина сменяется другой. Его пейзажи сопровождают, словно окаймляют хронотоп действия, передают жизнь души героев в её текучести и переменах, открывают красоту мира в мгновениях бытия. Отдельные его пейзажи звучат как стихи в прозе, как поэма о лирическом герое, открывающем и постигающем природный мир и мир своей души. Автор «Записок охотника», опоэтизировал в прозе самые обыкновенные природные локусы средней полосы: рощицы, перелески, луга, болотца, овраги, поляны; он описал их меняющиеся краски в связи с разным временем суток, сезоном, меняющимся освещением и природными явлениями. И они стали олицетворением родины, России, российского природного бытия. Это эстетический план, но есть ещё и не менее важный философский план.

Тургенев создал свою оригинальную концепцию природы. Обучаясь в юности в Берлинском университете и знакомясь с идеями немецких романтиков, он вначале органично их воспринял и усвоил, что отразилось в его увлечении творчеством поэтов йенской школы, а также Гёте, Шиллера и музыкой Шуберта. Период увлечения Тургенева идеями немецкой натурфилософии оказался недолгим. Уже в «Записках охотника» писатель показал безучастность и равнодушие природы к человеку. Однако у некоторых крестьянских типов эта связь человека с природой всё ещё не разорвана.

Трудно человеку, существу единого дня вчера рождённому и уже сегодня обречённому смерти, - трудно ему выносить холодный, безучастно устремлённый на него взгляд вечной Изиды; не одни дерзостные надежды и мечтанья молодости смиряются и гаснут в нём, охваченные ледяным дыханием стихии; нет – вся душа его никнет и замирает; он чувствует, что последний из его братии может исчезнуть с лица земли – и ни одна игла не дрогнет на этих ветвях; он чувствует своё одиночество, свою слабость, свою случайность – и с торопливым, тайным испугом обращается он к мелким заботам и трудам.

К онтологическим проблемам бытия вод ходит и понимание Тургеневым любви, которое сформировалось у него под воздействием разных философских идей немецких романтиков, а также наблюдений художника и собственного опыта любви. Никто так проникновенно, как Тургенев, не воспел поэтически, в тончайших психологических нюансах и подробностях, нежность и трепет любовного чувства, прежде всего чувства первой любви. Но его метафизика любви достаточно сложна. В любовных коллизиях Тургенева раскрывается не только характер человека, но и личность в целом, его стихийно-романтическая сущность, которая не определяется ни воспитанием, ни средой, ни социумом в целом.

Тургенев-реалист в любовных сюжетах остаётся романтиком. Его влюблённый герой уже не чувствует своей разъединённости с природным бытием, потому что сама любовь есть проявление высших сил природы. Именно в минуты высшего проявления любовного чувства его героям «свои объятия открывает ему дотоле «равнодушная» природа». Мир природы одухотворяется их чувствами и страстью. При чтении сцен объяснения в любви возникает ощущение, что влюблённым героям принадлежат теперь не только обозримые ландшафты, но и звёзды, небо, весь мир, вся мыслимая Вселенная. Как это было свойственно «людям 1840-х годов», любовь в произведениях Тургенева становится главной ценностью: она сближает его с космосом, помогает преодолеть вечный страх рефлектирующего человека перед страхом смерти.

Тургеневеды выделяют два основных вида любви: духовно-сознательную и стихийно-чувственную. Первый вид называют «окрылённой любовью» поднимающей влюблённых к небу, превращающих их в поэтов, музыкантов, героев, титанов. Такая любовь изображена Тургеневым в первых его романах. Второй вид любви – любовь иррациональная: которая сродни страсти; она полностью овладевает героями, превращает их в рабов, ломает судьбы, может даже привести к трагическому исходу, особенно если она сталкивается с понятием долга, как в повести «Фауст». Такое чувство подобно необузданной стихии и часто сопровождается внезапными природными явлениями.

Эти два вида любви представлены в произведениях Тургенева в разных вариантах и модификациях, которые определяются соотнесённостью героев с определённым типом культуры, типологией их характеров, нравственными ценностями и даже идейными убеждениями.

Музыка, и прежде всего музыка, а затем живопись (значительно меньше скульптура и архитектура) выполняют множество функций при создании художественных миров Тургенева. Но главное, они определяют своеобразие его художественного метода, его философию одухотворённого бытия человека. Эту сущность творчества русского писателя хорошо уловил Андре Моруа, обозначив его метод как «поэтический реализм», размышляя об этом в своём очерке «Тургенев»: «...поэзия – искусство переделывать, заново творить мир для человека, придавая ему форму, и, главное, ритм. Реконструировать некое таинственное целое, сливая воедино природу и страсти души человеческой, вписывая личные судьбы в общий величественный ритм, которому подчиняются светила и облака, вёсны и зимы, пора юности и старости – вот что значит быть романистом и в то же время поэтом».

При этом Андре Моруа подметил ещё одну особенность сущности искусства для Тургенева: оно, как и любовь, соединяет людей, природу, землю и небо.

Русский писатель тщательно оттачивал, шлифовал свои тексты, пытался довести до совершенства их форму и содержание, стремясь соединить воедино ритмику и мелодику фразы, драматургию мизансцен, живописность изображения природы и интерьеров создавая произведения по законам музыки. Он решительно выступал против пошлости и натурализма в искусстве, которое, в его представлении, должно возвышать человека над прозаической обыденностью. Нередко героями его произведений становились люди искусства (композитор Лемм в «Дворянском гнезде»), скульптор Шубин («Накануне»), актриса Клара Милич в одноимённой повести, музыкант Муций и живописец Фабий («Песнь торжествующей любви»).

Испытание героев искусством для Тургенева столь же важно, как и испытание любовью. Артистическое начало в человеке является важнейшим свойством его души, и оно свойственно не только образованной элите, но и людям из народа, крестьянам, что убедительно показано в рассказе «Певцы».

Реализм Тургенева вырастал из романтизма, всякое строгое следование «реальному методу» изображения жизни для него граничило с натурализмом, которому противилась его артистическая натура.

В самом «акте» творчества Тургенева вполне различимы приёмы, восходящие к знанию иррациональному, эзотерике. Он придавал большое значение снам, видениям, призракам. Во многом это объяснялось особенностями психической организации их автора. Вечный «рыцарь красоты», поклонник изящных искусств, Тургенев понимал горькую правду жизни, трагизм бытия и эфемерности этой красоты, её недолговечности. Всё кратковременно – молодость, любовь, мечты, надежды, желания, прекрасное. И запечатлеть эти прекрасные мгновения, сделать их достоянием вечности может только искусство. Эта мысль наиболее отчётливо звучит в одном из «прощальных» тургеневских стихотворений в прозе под названием «Стой!», представляющем собой аллюзию на последний монолог Фауста («Остановись, мгновение, ты прекрасно»):

«Стой! Какою я теперь тебя вижу – останься навсегда такою в моей памяти!

С губ сорвался последний вдохновенный звук – глаза не блестят и не сверкают – они меркнут, отягощенные счастьем, блаженным сознанием той красоты, которую удалось тебе выразить...<...>

Вот она – открытая тайна, тайна поэзии, жизни, любви! Вот оно, бессмертие! Другого бессмертия нет – и не надо. В это мгновение ты бессмертна.

Оно пройдёт – и ты снова щепотка пепла, женщина, дитя... Но что тебе за дело! В это мгновенье – ты стала выше, ты стала вне всего преходящего, временного. Это твое мгновение не кончится никогда»

Начиная с 1860-х годов Тургенев выступает в новых для него ролях: создателя текстов для музыкальных альбомов Полины Виардо, либретто для её оперетт, а самое главное – пробует себя в совсем новом жанре вокальном переводе.

Тургенев не только первым в русской литературе начал диалог двух подходов в познании мира, то есть «физиков» и «лириков», но и в знаменитом эссе «Гамлет и Дон Кихот» (1860) предложил типологию культурных типов задолго до современных философских и культурологических теорий. Для него донкихотство и гамлетизм – это два основных типа поведения, вытекающих из «коренных типов человеческой природы. Они определяют индивидуальную, социально психологическую и историко-культурную характеристику человека. Свою типологию Тургенев успешно применяет в собственном творчестве. Гамлетовские черты обнаруживаются в Рудине, главном персонаже первого романа Тургенева.

Личность самого Тургенева и мир его творчества невозможно полно представить без многих европейских топосов, его зарубежных друзей и литераторов. Тургенев являет собой пример самого классического русского европейца. Это универсальная категория, объясняющая мировосприятие писателя; «не конкретное географическое пространство», но «определённый образ мысли, духовный компонент личности, тип поведения». В противоположность «западнику», «европеец» органично пребывает внутри пространства европейской культуры и осознаёт своё «участие в общей жизни просвещённого мира», не утрачивая собственной национальной идентичности. В силу биографических обстоятельств (и прежде всего прошедшей через всю его жизнь любви к французской певице Полине Виардо) писатель прожил почти три десятилетия за границей. Он постоянно возвращался на родину, вдохновлялся родной природой и русскими реалиями, но и за рубежом он строил дома, обустраивал свой быт на долгие годы. Ему как никому из русских писателей удалось в собственной судьбе соединить Россию и Европу, родину и Запад. Тургенев был, пожалуй, единственным из русских писателей, который чувствовал себя «своим» не только в России, но и в Европе.

В последние десятилетия возобновлению интереса к творчеству Тургенева способствовали также многочисленные экранизации его произведений. Самые знаменитые из них – «Отцы и дети» (1983 г.; режиссёр Вячеслав Никифоров). Актёр Владимир Богин создал образ очень умного, смелого и харизматичного Базарова. В центре фильма драма одинокого человека, глубоко и страстно полюбившего и напрасно пытавшегося победить свою страсть силой воли и нигилистическими убеждениями.

В экранизациях произведений Тургенева последних десятилетий в центре внимания режиссёров находятся уже не идеологические споры и конфликты, а любовные коллизии, психологические и межличностные отношения. Об этом свидетельствуют две экранизации повести Тургенева «Вешние воды», осуществлённые в 1989 году. Особенно известной стала зарубежная версия, снятая режиссёром Ежи Сколиновским, которому удалось собрать прекрасный ансамбль актёров, пригласив на главную роль известную актрису Настасью Кински. В результате получилась не просто красивая мелодрама, разыгранная под романтическую музыку Шопена. Мария Полозова в интерпретации Кински увлекает зрителя своим тонким психологизмом, превращаясь из обольстительницы, «роковой женщины» в натуру, способную увлечься и наполнить мир своей страстью.

В 2008 году Авдотья Смирнова создала по мотивам «Отцов и детей» телесериал «Ошибка Базарова». Ей и актёрам очень хорошо удалось передать усадебную атмосферу романа, подробности быта и обстановки дворянских гнёзд. Идеологические и философские проблемы в экранизации почти не поднимаются, основное внимания уделяется семейным сценам, проблемам отцовства и материнства, нравственно-психологическим конфликтам. Обозначенная традиция продолжена и в вышедшем в 2014 году на экраны фильме Веры Глаголевой «Две женщины», созданного по мотивам пьесы «Месяц в деревне». Это история влюблённости двух разных женщин, зрелой и совсем еще юной, разворачивающаяся в романтической обстановке мира усадьбы.

Хотя и медленно, но Тургенев возвращается к нам, становится всё более необходимым и востребованным писателем. Современный человек устал от бешеного темпа жизни, безыдеального существования в технократическом мире массовой культуры, и его манит тургеневский мир природы, мир «дворянских гнёзд» с прелестью его садов и усадебных топосов. Он истосковался по красоте и гармонии, возвышенной любви, «тургеневской девушке» и, конечно, красоте тургеневского языка, «великого, могучего и свободного».

ЭЛИЗИУМ ТЕНЕЙ, ИЛИ СНЫ О ЧЕМ-ТО БОЛЬШЕМ…

Великий, красивый, и добрый…

Таким он был как человек и как автор;

Таковы же были его ум, сердце и наружность

Людиг Пич

Ранняя седина. Барские обеды. Легкое пришепетывание при разговоре. Всегдашнее избегание брачных уз. Жизнь на широкую ногу. Слабость, меланхолия. Упадание духа. Могучая фигура и тонкий, высокий голос. Твердая рука, воля, простор, охотничьи азартные скитания с Фетом. Желание и невозможность семейного дворянского гнезда. Нападки молодых, нагловатых, в железных очках, с грязными ногтями.

– Иван Сергеевич, - чеканил как-то во время литературного обеда Добролюбов, - довольно нам с вами разговаривать, скучно. Да, собственно, и не о чем. И плебейски переходил на другую сторону комнаты.

Чем были женщины для Тургенева? Всем. Известна его ласковая искательность, монологи «свирельной» любви. Красавицы, интеллектуалки, мистические и глубокие русские натуры не раз пленялись трепетом его голоса.

Для него же магнитом был тип Полины Виардо. Не очень красивой, с четким определенным характером западной женщины. Где-то в письме, все понимая, обронил: «...а нашего времени Дон-Кихоты и видят, что Дульцинея урод, а все бегут за нею». Ведь только тогда он мучительно блаженствовал, когда она (Виардо) давила каблуком ему шею (образно говоря). И он летел лицом в грязь.

Но вот временно утопли французские искривленные страсти. Летом 1854 года возникло свежее, нежное тяготение.

Ольга Тургенева, дальняя родственница, крестница, между прочим, Василия Андреевича Жуковского, была девушкой кроткой, созерцательной, отменно музицировала.

Их роман, словно на качелях, перелетал из одного сада – в другой. Из Ораниенбаума (там жила Ольга) в Петергоф (здесь обитал дачник Тургенев). Парки двух сиятельных петербургских пригородов настраивали на мечтательный лад. Томление, легкие, обволакивающие признания. (Их мастером был Тургенев). Словно разговоры ни о чем, - но души их сплетались на мгновение мерцающей белой ночью.

Взволнованная и «разбуженная» Ольга ждала решительного объяснения. И, казалось, уже недалеко до брачного союза. Тургенев даже толковал об этом старику Аксакову. И тот гадал ему на картах...

Тройка, семерка, туз...

Но линяли белые ночи, тяжелели, таяли в сторону августа. А вместе с ними испарялось и чувство Тургенева. Он стал уклоняться. О, если бы Ольга главенствовала, если б была властной натурой! Тогда, быть может... Но власти над ним не имела, и лето заканчивалось, - и он ускользал неизбежно, небрежно. Сожалея, конечно, томясь. Переливая все в творчество.

Для Ольги же это было серьезное потрясение – она долго хворала, никого не хотела видеть, глубинно переживала неудачу.

Тургенев, кажется... уехал внезапно, почти бежал, полупопрощавшись.

Словом, цыганский романс.

Потом, спустя годы и годы, он вновь встречается с западным Сфинксом по имени Виардо.

Вечный маятник, зачарованный странник, роскошный бродяга. Писатель подробных увлекательных писем (восемнадцать томов). Человек, искавший дружества в этом мире.

Но последней его потаенной судьбы мы не знаем. Умер во Франции, на руках у Виардо, безмерно страдая. Говорят, на посмертном лике его вдруг проступила не только красота и воля, но и ласковая непреклонная сила. Чего так часто не хватало ему при жизни.

УСАДЬБА И УНИВЕРСИТЕТ: ПРОЗА И ПОЭЗИЯ

Судьба Тургенева кажется примером того, как многое в нашей жизни предопределено местом и обстоятельствами рождения.

Отец, Сергей Николаевич, принадлежал к славному в российских летописях роду Тургеневых, выраставшему из татарского корня. В 1440 году из Золотой Орды к великому князю Василию Васильевичу выехал татарский мурза Лев Турген, принял русское подданство, а при крещении в христианскую веру и русское имя Иван. От Ивана Тургенева и пошла на Руси дворянская фамилия Тургеневых. В царствование Ивана Грозного, в период борьбы Московского государства с Казанским ханством, послом к ногайским мурзам отправлен был Петр Дмитриевич Тургенев, уговоривший астраханского царя Дервиша принять русское подданство. С особой гордостью вспоминал Иван Сергеевич о подвиге своего пращура Петра Никитича Тургенева: в эпоху смуты и польского нашествия, в 1606 году, в Кремле, он бесстрашно обличил Лжедмитрия, всенародно бросив ему в лицо обвинение: «Ты не сын царя Иоанна, а бегпый монах... я тебя знаю!» За то был подвергнут праведник жестоким пыткам и казнен.

Отец Сергей Николаевич Тургенев Мать Варвара Петровна Лутовинова

Были в родовых воспоминаниях и другие страницы; как роковое предчувствие, тревожили они воображение писателя. В 1670 году сидел воеводою в Царицыне Тимофей Васильевич Тургенев. Когда началось восстание Степана Разина, отряд Василия Уса прорвался в город. Тимофея Васильевича схватили, надели на шею веревку, привели на крутой волжский берег и утопили.

Отец Тургенева участвовал в Бородинском сражении, где был ранен и за храбрость награжден Георгиевским крестом. Воспоминаниями о русской славе 1812 года делился с маленьким Тургеневым и брат отца, Николай Николаевич.

«Красивый, двадцатидвухлетний» Сергей Тургенев был родовит, но очень беден.

Мать Варвара Петровна Лутовинова – на 6 лет старше, некрасива, не очень образованна, но у нее было 5 тысяч крепостных крестьян, 600 тысяч рублей, да несколько имений, перешедших в наследство от дяди. Гусарский офицер, приехавший в Спасское-Лутовиново покупать лошадей, долго раздумывал, но потом, скрепя сердце, подчиняясь мольбам отца, сделал предложение. Это был типичный брак по расчету: свою родословную и редкую красоту жених продавал за богатое приданое.

Венчались и играли свадьбу, вопреки обычаям, в имении жены: Варвара Петровна сразу продемонстрировала, кто в доме хозяин. Сын Иван родился 28 октября (9 ноября) 1818 г. в Орле. Он был вторым ребенком, брат Николай появился на два года раньше. Даже став семьей, родители жили разной жизнью. Отец не вводил жену в круг своих знакомых, имел любовниц, равнодушно смотрел на происходящее в доме, в том числе – на воспитание сыновей. Он умер в 1834 г., в 42 года, превратившись для Варвары Петровны в удобное поэтическое воспоминание.

Но подлинной поэзии в быте Спасского было мало. Сделавшись наследницей огромного состояния и властительницей абсолютно зависимых от нее людей, Варвара Петровна словно мстила кому-то за годы унижения (она рано осталась без родителей и жила приживалкой в доме дяди), за несчастный брак и неудавшуюся жизнь.

СЕМЕЙНЫЕ ТАЙНЫ

Отчего Варвара Петровна была тяжелой матерью и склонной к самодурству помещицей? Отчего сын тяготился ее обществом, а влюбившись в заезжую певицу, тотчас не раздумывая уехал за ней, рискуя остаться без содержания?

Ответ на эти вопросы следует искать в детстве Варвары Лутовиновой. По ее гуманным намекам и косвенным свидетельствам, она испытала самое ужасное, что может испытать девочка-подросток: ее чуть не изнасиловал (а скорее всего, это и случилось) отчим. Поэтому ночью Варя в чем была и сбежала к своим дядям и осталась у них до замужества. Почему дяди не только безоговорочно приняли беглянку, да еще оставили ей все свое состояние, почему ее не вернули обратно? Скорее всего, решили по-семейному шума не поднимать, но отныне Варвара жила не дома. Когда она уже была взрослой, то с маленькой дочерью посетила пустой отчий дом. На вопрос: что там за заколоченными дверями в спальные покои, с содроганием ответила: «Это проклятые комнаты, не пойдем туда» - и быстро покинула дом. Наверное, все-таки самое страшное с ней именно там и случилось. У психологов считается, что человек, перенесший насилие, потом становится сам жестоким, если обладает сильным характером, или всегда будет жертвой, если характер у него мягкий и слабый. Варвара Петровна была сильным человеком. И часто сама прибегала к насилию: физическому и моральному. Например, она жестоко порола своих сыновей. Дело кончилось тем, что маленький Иван решил ночью сбежать из дома, но его спасло вмешательство учителя. Детей на время забрали родители мужа, и какое-то время они жили у бабушки и дедушки Тургеневых. Но Варвара Петровна не была садисткой, она по-своему любила своих сыновей, просто не могла бороться со вспышками ярости. И в замужестве она оказалась несчастна, да и иначе быть не могло. Отец будущего писателя Сергей Петрович Тургенев был в юности кавалергардом – а в кавалергарды отбирали высоких красавцев блондинов с голубыми глазами. Его однажды назвали самым красивым мужчиной в столице, уступающему по красоте только Александру Первому.

Приливы сентиментальности в ее жизни чередовались с приступами жестокости. В одном из своих имений она устроила приют для бедных соседок-дворянок. В Спасском были богадельня, больница и крестьянское училище. Но провинившихся дворовых секли или отправляли в солдаты, детей беспощадно разлучали с матерями, и даже задиристый индюк, обидевший любимого петуха барыни, по ее приказу был живьем закопан в землю.

Детей Варвара Петровна тоже воспитывала по методу кнута и пряника. В четыре года Тургенев впервые увидел Европу: семейство на собственных лошадях через Берлин и Цюрих приехало в Париж, где задержалось на полгода. В большом штате сопровождающих числился домашний доктор А. Е. Берс, отец будущей жены Л. Н. Толстого. Нанимать гувернеров для детей Сергей Николаевич специально ездил в Швейцарию. Естественно, что Иван уже в детстве свободно говорил и читал на трех европейских языках, был светски воспитанным ребенком, ни в чем не знал отказа.

Но, с другой стороны, семейный разлад, приступы гнева и ревности госпожи-хозяйки не обходили и детей. Их, как и дворовых, часто секли, отец совершенно не вмешивался в это, добавляя к наказаниям «спартанские» методы воспитания: ранний подъем, холодные ванны... Однажды Тургенев даже решился бежать из дома, но был остановлен немцем-учителем.

Отдушинами, светлыми пятнами были обычные для дворянского ребенка вещи: природа, общение с крестьянскими детьми и дворовыми людьми, которые утешали и понимали. Внешний мир своей добротой и разнообразием словно возмещал недостаток любви и согласия в родительском доме. Из детства Тургенев вынес глубокую образованность, тягу к красоте, ненависть к любым формам деспотизма, как общественного, так и семейного, но в то же время – безволие, слабость характера, «овечью натуру», как говорил он сам о себе.

Иван Тургенев возрасте 12 лет

Благодаря родительским заботам Тургенев получил блестящее образование. Он с детских лет читал и свободно говорил на трех европейских языках – немецком, французском и английском – и приобщался к духовным сокровищам спасской библиотеки. В Спасском имелся прекрасный оркестр крепостных музыкантов, а одна из боковых галерей усадебного дома была приспособлена для театральных представлений. В спектаклях участвовали сами господа и их гости. У Тургенева остались воспоминания о том, как на спасской сцене В. А. Жуковский исполнял роль волшебника.

Мальчику было семь лет, когда 14 декабря 1825 прогремели пушки на Сенатской площади. Один из родственников Тургеневых, Сергей Иванович Кривцов, вместе с другими декабристами был сослан в Сибирь. Родители Тургенева принимали живое участие в его судьбе, оказывали помощь. В спасском доме жил молчаливый, глухой слуга, Михаил Филиппович. Рассказывали, что в день восстания он был на Сенатской площади и орудийные выстрелы явились причиной его глухоты. Эти впечатления не могли не тревожить воображение мальчика и рождали в его пытливом уме недоуменные вопросы.

До девяти лет будущий писатель жил в наследственном матушкином имении Спасское-Лутовиново вблизи Мценска. Любовь к русской литературе маленькому барчуку привил помимо родителей один из крепостных камердинеров, послуживший прототипом Пунина в тургеневском рассказе «Пунин и Бабурин». В 1827 году Тургеневы переехали в Москву, желая дать детям хорошее образование, и купили дом на Самотеке. Ранее семья совершила путешествие по Европе, и в бернском зоопарке четырехлетний Иван едва не погиб, сорвавшись с перил ограждения в ров с медведями – отец успел поймать его за ногу...

Иван Тургенев в 26 лет

В 1833 г. Тургенев поступает на словесное отделение философского факультета Московского университета. На студенческую скамью словесного факультета Московского университета он сел, пройдя обучение в двух престижных частных пансионах Первопрестольной. Выглядел Иван старше своих 15 лет – высокий, статный, красивый и, как уже тогда было заметно, литературно одаренный. В Тургеневе многое было странно. На черепе у него до самой смерти имелся, как у новорожденного, родничок. Юношей он захворал какой-то таинственной болезнью, четыре месяца пролежал в постели и за это время вымахал в гиганта ростом в 192 сантиметра, на прежний счет – два аршина, одиннадцать вершков, так что выше его в русской литературе не было никого. Студентом он с утра одолевал премудрости гегелевской диалектики, а по вечерам развлекался с котенком, привязывая ему к хвосту бантик, либо играл в солдатики со своим крепостным дядькой, по преданию, сводным братом. Молодым чиновником для особых поручений в канцелярии министра внутренних дел, где Тургенев одно время служил под началом у Владимира Даля, он месяцами не ходил в должность, а если появлялся в министерстве, то, главным образом, клеил из бумаги табакерки и голубей. Когда в тридцать девятом году сгорело его родовое имение Спасское-Лутовиново, он единственно тому огорчился, что любимая собака во время пожара, со страху, сошла с ума. Он почему-то панически боялся холеры, и даже если слухи о ней только-только просочатся из-за Урала, Иван Сергеевич немедленно терял творческую способность, покой, аппетит и сон. Иногда на него нападали приступы жестокой хандры, и он с нею боролся так: бывало, наденет на голову самодельный колпак со звездами из фольги, станет лицом в угол комнаты и стоит. Когда хохотал, то часто падал на четвереньки. Большой был гастроном, кормил его повар, стоивший тысячу рублей серебром, но вином не увлекался, хотя временами напивался до такой степени, что говорил: «Сейчас сяду на пол и буду плакать». При огромном росте голос Иван Сергеевич имел нежный, почти женский, и ступал он как-то вкрадчиво и неслышно, частью по той причине, что из-за подагры носил плисовые, мягкие сапоги. Россию любил тонко и горячо, что, однако, немудрено, ибо она особенно любится между Пале-Роялем и Тюильри, вообще на расстояньи, издалека. Впрочем, его чудачества с лихвой извинительны потому, что, видимо, это у него было не благоприобретенное, родовое; матушка его, Варвара Петровна, любившая сына страстно и как-то нездорово, писала ему за границу, когда он ей долго не отвечал: дескать, еще три почты подожду, а если и с четвертой не получу от тебя письма, то велю высечь твоего любимого казачка Николеньку – будешь знать.

В 1834 году Тургенев переводится в Петербург. В Петербурге он впервые начинает писать, показывает свою поэму «Стено» университетскому профессору словесности и получает приглашение на литературный вечер.

Дальнейшее Тургенев хорошо помнил и через тридцать с лишним лет. «Войдя в переднюю квартиры Петра Александровича, я столкнулся с человеком среднего роста, который, уже надев шинель и шляпу и прощаясь с хозяином, звучным голосом воскликнул: «Да! да! хороши наши министры! нечего сказать!» - засмеялся и вышел. Я успел только заметить его белые зубы и живые, быстрые глаза. Каково же было мое горе, когда я узнал потом, что этот человек был Пушкин, с которым мне до тех пор не удавалось встретиться; и как я досадовал на свою мешкотность! Пушкин был в ту эпоху для меня, как и для многих моих сверстников, чем-то вроде полубога» («Литературный вечер у П. А. Плетнева», 1869). Эта «невстреча» произошла в конце 1836-го или в начале 1837 г.

Зато на третьем курсе студенту Тургеневу пришлось слушать профессора Гоголя. Известный уже писатель оказался странным лектором. Он часто пропускал лекции, а когда все же читал их, студенты мало что понимали в бессвязном шепоте. На экзамен профессор явился с перевязанной щекой и не произнес ни слова. Позднее, в Москве, Тургенев еще раз встретился уже со знаменитым автором «Мертвых душ» и слушал «Ревизора» в авторском исполнении. Так же мельком он видел Крылова, Жуковского. Лермонтова.

Пушкинская эпоха стремительно уходила, возникал культурный разрыв. Не успевая передать эстафету, гении бледной тенью мелькали в жизни «людей сороковых годов». Гончаров тоже случайно увидит Пушкина на университетской лекции. Островский тоже услышит от Гоголя лишь несколько слов после чтения своей пьесы. Но эти краткие встречи «дети» будут помнить всю жизнь. Не успев толком познакомиться и подружиться с создателями новой русской литературы, они тем более ценили их книги. «Он был беспредельный фанатик Пушкина и Гоголя», - вспомнит о Тургеневе художественный критик В. В. Стасов, относившийся к этим писателям по-базаровски снисходительно. (Тургеневу такое отношение казалось святотатством.) А в 1880 г., сами став знаменитыми писателями, поколением «отцов», Тургенев, Островский, Достоевский будут произносить речи на открытии памятника Пушкину как наследники великой традиции, пытаясь объединить современников «веселым именем» - Пушкин.

В 1837 году Тургенев успешно, со степенью кандидата, закончил филологическое отделение философского факультета Петербургского университета. Здесь на юного Тургенева обратил внимание профессор русской словесности П. А. Плетнев и одобрил его первые поэтические опыты. За годы учебы в университете Тургенев потерял отца, пережил гибель Пушкина; в ноябре 1836 года скончался его друг Миша Фиглев, а в апреле 1837 года умер тяжело больной брат Сергей. Мысли Тургенева о социальной несправедливости, вынесенные из Спасского, осложнились раздумьями о несовершенстве земного миропорядка в широком философском смысле. События личной жизни подкрепляли проснувшийся в нем интерес к философским вопросам. В мае 1838 года Тургенев отправился в Берлинский университет, желая получить специальное философское образование.

В истории русской литературы, пожалуй, не найти столь широко образованного большого писателя, каким был автор «Отцов и детей». В Берлинском университете он слушал лекции по истории античной литературы, а дома занимался грамматикой латыни и древнегреческого. Это позволило ему свободно читать античных классиков. Заметное влияние в те годы оказал на него видный русский литератор и мыслитель Н. Станкевич, с которым Тургенев подружился в Берлине и который побудил молодого коллегу посещать лекции гегельянцев.

Новый немецкий идеализм с учением о мировом развитии, «абсолютном духе» и высоком призвании поэта произвел на Тургенева сильное впечатление. Постепенно в душе начинающего писателя созрело твердое убеждение, что только усвоение базовых начал общечеловеческой культуры сможет вывести Россию из того мрака, в котором она пребывала столетиями.

В 1839-м Тургенев вернулся на родину, но уже в следующем году вновь уехал в Европу, посетив Германию, Италию и Австрию. А когда год спустя снова вернулся в родное Лутовиново, тут же подал прошение в Московский университет о допуске к экзамену на степень магистра философии. За отсутствием вакансии просьбу отклонили, и он выдержал экзамен на латыни для получения степени магистра греческой и латинской филологии в Петербургском университете, а также написал диссертацию для словесного факультета... Однако на тот момент его тяга к научной деятельности остыла, и Тургенев начал отдавать все большее предпочтение литературному творчеству. Отказавшись от защиты диссертации, он неожиданно устроился на работу в Министерство внутренних дел, где прослужил в должности коллежского секретаря до 1844 года.

«СВЕТСКИЙ ЛЕВ»: РОКОВАЯ ЛЮБОВЬ

У него был тот же чин, что и у восемь лет служившего Островского, - Коллежский секретарь. Начальником его был В. И. Даль, будущий автор знаменитого толкового словаря.

Служба начинающего чиновника, однако, оказалась недолгой. В отличие от Гончарова или Островского, Тургеневу не надо было зарабатывать себе на жизнь. В 1845 г., не прослужив и двух лет, Тургенев покидает официальное государственное поприще – навсегда.

«Вот наш Тургенев на свободе...» Строку из «Евгения Онегина» можно перефразировать потому, что это сравнение приходило в голову современникам. «В нем было столько общего по всем условиям с Онегиным, что его можно было признать за родного брата пушкинского героя» (В. А. Панаев).

Тургенев с явным удовольствием играл роль «светского льва»: модно одевался, блистал в салонах, путешествовал. Он всегда был готов «взбесить эпиграммой» не только врага, но и друга: от острого языка молодого денди страдали многие. Конфликтность Тургенева была необычайной для писателей его поколения. В разные годы у него возникали затяжные распри с Достоевским, Толстым. Гончаровым, Фетом, Некрасовым. Добролюбовым.

Лев Толстой хотел застрелить Тургенева на дуэли

В тульском поселке Чернь стоят два классика. Место для памятника выбрано не случайно. Неподалеку знаменитая Ясная Поляна и родовое имение Толстых Никольское-Вяземское. А до Бежина луга и села Тургенево вообще рукой подать.

Писатели дружили, что и символизирует памятник. Но однажды между ними пробежала черная кошка…

«Замолчите, или я вам дам в рожу»

– История эта малоизвестная, - рассказывает писатель, главный редактор журнала «Муравейник» Николай Старченко, большой знаток жизни и творчества Тургенева. – В мае 1861 года Лев Николаевич приехал из Ясной Поляны погостить к Ивану Сергеевичу в Спасское-Лутовиново. Оттуда поехали к поэту Афанасию Фету. Он жил в полсотне верст, в имении Степановка. Там-то 27 мая (но новому стилю – 8 июня) за завтраком и разгорелся скандал.

Тургенев стал восторженно рассказывать о своей дочери Полине. Вообще-то девушку звали Пелагея, и родила ее белошвейка, которую мать-помещица «прикрепила» к юноше Ивану, чтобы тот стал мужчиной. Позже писатель отправил девочку в Париж, на воспитание в семью Полины Виардо, дав ей благородное имя певицы. Там она занималась благотворительностью. Штопала худую одежду беднякам! «А я считаю, - возразил Толстой, - что разряженная девушка, держащая на коленях грязные зловонные лохмотья, играет неискреннюю, театральную сцену» Тургенев крикнул: «Замолчите, или я вам дам в рожу!» Вскоре он извинился за свою горячность и укатил домой. Один. Толстой поехал к себе в Ясную Поля ну. По пути остановился в Новоселках у общего приятеля Борисова. И отправил оттуда обидчику записку, требуя письменного извинения.

Тургенев тут же ответил:

«1861. Май 27. Спасское.

Милостивый государь Лев Николаевич! В ответ на Ваше письмо я могу повторить только то, что я сам почел своей обязанностью объявить Вам у Фета: увлеченный чувством невольной неприязни, в причины которой входить теперь не место, я оскорбил Вас безо всякого положительного повода с Вашей стороны и попросил у Вас извинения. Это же самое я готов повторить теперь письменно и вторично прошу у Вас извинения…»

«Стреляться по-настоящему»

– Пока Тургенев готовил ответ, Толстой переехал из Новоселок в соседнее сельцо Богослово, где остановился на постоялом дворе, - продолжает Николай Старченко. – Поздно ночью Иван Сергеевич отправляет письменное извинение по новому адресу. Но нетерпеливый Толстой, не получив ответа сразу, посылает Тургеневу… вызов на дуэль. И не простую, на пистолетах или шпагах. А на охотничьих ружьях – «чтобы уже наверняка»! Дескать, он «не желает стреляться пошлым образом, т. е. чтобы два литератора приехали с третьим литератором, с пистолетами, и дуэль бы кончилась шампанским, а желает стреляться по-настоящему и просит Тургенева приехать в Богослово к опушке с ружьями». Сам же послал в Ясную Поляну за своим любимым бельгийским ружьем и литыми пулями к нему. Он был настроен очень серьезно! К слову. Толстому в момент ссоры было 33 года. Тургеневу – 43.

– Неужели драма могла разыграться из-за банальной перебранки?

– Ссора из-за внебрачной дочери Ивана Сергеевича была лишь поводом. Истинная же причина – прелестная особа, бывшая на 12 лет моложе Тургенева. Звали ее Мария Николаевна Толстая. Любимая сестра Льва Николаевича. Прототип Любочки в его знаменитой трилогии «Детство», «Отрочество». «Юность». В 17 лет Маша вышла замуж за своего троюродного брата графа Валериана Толстого.

Тут надо отметить, маститый Тургенев первым разглядел в начинающем писателе Толстом гения, прочитав в журнале «Современник» «Детство» и «Отрочество». Узнав, что по соседству, в селе Покровском, живет его сестра, явился к ней со свежим журналом и тепло отозвался о Льве.

Этому визиту очень обрадовался молодой писатель, воевавший в Крыму с англичанами и французами. В дневнике он записал: «Получил восхитительное письмо от Маши, в котором она описывает свое знакомство с Тургеневым. Милое, славное письмо, возвысившее меня в собственных глазах и побуждающее к деятельности».

Тургенев стал частым гостем в Покровском. В письме к литературному критику Павлу Анненкову он признался, что Мария Толстая – «одно из привлекательнейших существ, какие мне только удавалось встретить. Мила, умна, проста – глаз бы не отвел. На старости лет (мне четвертого дня стукнуло 36 лет) – я едва не влюбился».

Тогда же написал повесть «Фауст», где придал главной героине черты Марии Николаевны. В 1858 году мать троих детей развелась с мужем – семейным деспотом, который держал в Покровском гарем из деревенских девок.

Конечно же, Толстой был в курсе их отношений. В дневнике записал: «Тургенев поступает с Машей дурно». Вряд ли это обвинение справедливо.

– Но он же не женился на Марии после ее развода.

– Увы, решимости на брак не хватило. Хотя чувства были искренние. Тургенев – красавец, богатырь ростом 192 см – всегда был не очень решителен с женщинами. Например, с влюбленной в него баронессой Юлией Вревской. Классик уклонился от близких отношений. Вревская с отчаяния уехала медсестрой на русско-турецкую войну, заразилась в Болгарии тифом и умерла в грязном сарае-лазарете…

Лев Толстой почти три года после развода Марии таил неприязнь к старшему другу. За завтраком у Афанасия Фета это прорвалось наружу

– Каким мог быть исход дуэли?

– Оба были заядлыми охотниками. Тот, кому выпал бы жребий стрелять первым, убил бы соперника. Впрочем, уверен, что Тургенев выстрелил бы в воздух. А как повел бы себя Толстой, неизвестно… К счастью, Борисов, Фет смогли предотвратить дуэль.

Толстой долго еще не мог успокоиться, хотя многим был обязан Ивану Сергеевичу. Тот первым заметил его талант и даже приютил прибывшего с Крымской войны молодого литератора в своей петербургской квартире, терпел его шумные возвращения с кутежей на рассвете…

Целых 17 лет классики не общались друг с другом! Первым не выдержал Толстой. В апреле 1878 года отправил в Париж примирительное письмо. Иван Сергеевич плакал, читая это послание. И сразу дал ответ: «С величайшей охотой готов возобновить нашу прежнюю дружбу и крепко жму протянутую мне Вами руку».

Новая размолвка

Когда Тургенев снова заглянул в Ясную Поляну, обрадованный Толстой решил «угостить» его любимой охотой на вальдшнепов. Отправились в лес. И тут между ними едва не случилась новая размолвка.

Толстой встал один, сделал несколько метких выстрелов, а Софья Андреевна увязалась с Тургеневым и все донимала гостя вопросами, из-за чего Иван Сергеевич пропустил несколько вальдшнепов. Наконец птица летит на Тургенева. Бабах! Вальдшнеп падает. А уже стемнело. Подходит Толстой с собакой. Та ищет добычу – нет вальдшнепа… «Но я же видел, он падал мертвым», - горячился Тургенев «Ну, если б упал, собака точно нашла бы», - возразил Толстой.

Вечер был испорчен. А рано утром когда гость еще спал, Толстой отправил в лес сына. Оказалось, вальдшнеп упал в развилку березы в нескольких метрах от земли. Поэтому собака его не учуяла.

Ссоры и разрывы

Казалось бы, тесный круг людей 1840-х годов в 1860-е годы рвется. Этому способствуют как надвигающиеся исторические катаклизмы (поражение России в Крымской войне, новое царствование, подготовка и осуществление крестьянской реформы), так и личные обстоятельства (различие взглядов, дележка «лаврового венка славы»). Почти каждый тургеневский роман, принося автору читательский успех, провоцирует какой-либо разрыв. «Дворянское гнездо» навсегда разводит Тургенева и Гончарова. Автор будущего «Обрыва» до конца жизни не сможет избавиться от подозрений, что в этом романе использован его сюжет.

«Накануне» приводит к уходу Тургенева из «Современника». Статья Добролюбова «Когда же придет настоящий день?» провоцирует категоричный вопрос, поставленный перед Некрасовым: «Я или Добролюбов?» Редактор журнала выбирает Добролюбова, ощущая, куда дует ветер: людей 1840-х годов в общественной жизни сменяют «новые люди». Полемическое отношение к ним Тургенева отражает злая шутка: «Чернышевский – простая змея, а Добролюбов – змея очковая». Иногда он добавлял, что Писарев – гремучая змея.

Вскоре доходит очередь и до Толстого. Споры между ним и Тургеневым были постоянным фоном в кругу «Современника». Появившись в журнале позже других литераторов 1840-х годов, Толстой сразу обозначил свою бытовую непримиримость и нравственную требовательность. А. А. Фет отметил в нем «невольную оппозицию всему общепринятому в области суждений» и вспомнил, как был «свидетелем того отчаяния, до которого доходил кипятящийся и задыхающийся от спора Тургенев на видимо сдержанные, но тем более язвительные возражения Толстого»:

«– Я не могу признать, - говорил Толстой, - чтобы высказанное вами было вашими убеждениями. Я стою с кинжалом или саблею в дверях и говорю: «Пока я жив, никто сюда не войдет». Вот это убеждение. А вы друг от друга стараетесь скрывать сущность ваших мыслей и называете это убеждением.

Зачем же вы к нам ходите? – задыхаясь и голосом, переходящим в тонкий фальцет, <...> говорил Тургенев. – Здесь не ваше знамя! Ступайте к княгине Белосельской-Белозерской!

Зачем мне спрашивать у вас, куда мне ходить! и праздные разговоры ни от каких моих приходов не превратятся в убеждения» («Мои воспоминания»).

Толстой и Тургенев – люди одного социального круга и, в общем, одного поколения. Но нет ли у нас впечатления, что это – репетиция будущего романа, что здесь в непримиримом конфликте столкнулись отцы и дети? В мае 1861 г. в имении Фета ссора писателей, почти как в романе, едва не привела к дуэли. Примирение произошло только через семнадцать лет.

Позднее наступила очередь и самого Фета. Пореформенная русская жизнь, которая издалека виделась поэтичной, на самом деле оказалась малопонятной для Тургенева. После освобождения крестьяне не были преисполнены благодарности к доброму барину. Мудрый Хорь и поэтичный Калиныч остались на страницах «Записок охотника». Нанятый Тургеневым управляющий, его собственный дядя, приятель Фета, тоже оказался не очень умелым хозяином и почти разорил имение. Истово взявшийся за собственное фермерское хозяйство, Фет теперь постоянно спорит с Тургеневым по поводу новых отношений в деревне. Тургенева возмутила одна из статей Фета, в которой тот с удовлетворением рассказывал о мужиках, поймавших и избивших вора. Фет же в письме Л. Н. Толстому нарисовал иронический портрет либерального краснобая, ничего не понимающего в российских делах, и противопоставил ему настоящего хозяина (под которым подразумевал самого себя): «Тургенев вернулся в Париж, вероятно, с деньгами брата и облагодетельствовав Россию, то есть пустив по миру своих крестьян <...>, порубив леса, вспахав землю, разорив строения и промотав до шерстинки скотину. Этот любит Россию. Другой роет в безводной степи колодец, сажает лес, сохраняет леса и сады, разводит высокие породы животных и растений, дает народу заработки – этот не любит России и враг прогресса».

Тургеневский характер и убеждения не совпадали с потребностями эпохи. Тургенев стремился к объективности и снисходительности, он хотел всех понять и всех примирить. Боевая эпоха 1860-х годов чем дальше, тем больше требовала экстремистов, фанатиков, подвижников, борцов. Тургенев пытался быть «трезвым среди пьяных» - и не преуспел.

«Отцы и дети», как ему показалось, поссорили писателя со всем русским обществом. Понимающие, поддерживающие голоса Н. Н. Страхова и Д. И. Писарева утонули в хоре обвинений и проклятий «слева» и «справа». В статье «По поводу отцов и детей» Тургенев вспомнит о «любопытной коллекции писем и прочих документов», сопровождающих появление романа: «В то время как одни обвиняют меня в оскорблении молодого поколения, в отсталости, в мракобесии, извещают меня, что с «хохотом презрения сжигают мои фотографические карточки», - другие, напротив, с негодованием упрекают меня в низкопоклонстве перед этим самым молодым поколением».

Одно время сложные отношения складывались у Ивана Сергеевича с тем же Фетом, а также с Гончаровым и Достоевским, который карикатурно изобразил Тургенева в «Бесах» под образом прекраснодушного писателя-маргинала Кармазинова, некогда весьма популярного, а ныне воображающего себя забытым гением и отсиживающегося за границей.

Тут, надо признать, примешалась обыкновенная человеческая зависть вечно нуждавшегося (да еще до копейки проигрывавшегося в Баден-Бадене на рулетке) Достоевского к богатому вальяжному барину, получавшему, к тому же, едва ли не самые высокие литературные гонорары в России. «Я очень хорошо знаю, - жаловался он в письме приятелю, - что я пишу хуже Тургенева, но ведь не слишком же хуже... За что же я-то, с моими нуждами, беру только 100 руб. (за печатный лист), а Тургенев, у которого 2000 тысячи душ, по 400».

В идейном плане больше всего доставалось Тургеневу от лагеря революционных демократов во главе с Добролюбовым. В программной статье на страницах «Современника» тот сделал уничижительные выводы по поводу последнего тургеневского романа «Накануне». Тогда писатель поставил перед Некрасовым вопрос ребром: он или Добролюбов. Некрасов предпочел остаться с Добролюбовым, который был ему необходим для журнала, и Тургенев журнал покинул, перестав общаться с Некрасовым. Впрочем, от «Современника» вскоре отошел и Толстой, его возмущали вульгарно упрощенные социологические взгляды новых сотрудников.

У Ивана Сергеевича начали портиться отношения и с былыми друзьями молодости – Герценым и Бакуниным. Их радикализм претил либеральной натуре писателя, выступавшего в свое время деятельным пропагандистом на родине герценовского «Колокола». Теперь же понимание Герценым будущего развития России как страны крестьянского социализма, противостоящей сытой буржуазной успокоившейся Европе, вызывало резкие возражения Тургенева, настаивавшего на общности исторического пути разных государств и народов.

Тем не менее, власти «причислили» его к лондонским «смутьянам» и привлекли к так называемому «процессу тридцати двух» по делу о лицах, способствовавших зарубежной революционной агитации. Тургеневу было предписано незамедлительно явиться в сенат для дачи объяснений. Порядком перепугавшись, он решил написать письмо государю, чтобы прояснить ему лояльность своих убеждений, «вполне независимых, но добросовестных». Допросные пункты попросил выслать в Париж. Однако все же принужден был в 1864 году приехать на допрос в сенат, где сумел отвести от себя подозрения...

В расстроенных чувствах, желчно высмеиваемый Герценом за угодничество перед царем, Иван Сергеевич поспешил укрыться на Западе.

От природы Тургенев был наделен пылкой натурой, которая проявилась в нем достаточно рано. В 15 лет без памяти влюбился в 18-летнюю поэтессу, дочь княгини Шаховской, Екатерину. Подмосковные имения их родителей соседствовали, и семьи часто обменивались визитами. Варвара Петровна в сердцах называла Катерину «поэткой» и «злодейкой», поскольку против ее чар не устоял и любвеобильный отец Тургенева, Сергей Николаевич, которому девушка ответила взаимностью, разбив тем самым сердце будущему писателю. Через много лет, в 1860 году он перенес эту личную драму в повесть «Первая любовь», наделив героиню чертами Кати Шаховской.

Белошвейка Дуняша покорила Ивана во время его возвращения в Лутовиново из европейского путешествия. Любовная связь с крепостной закончилась беременностью девушки. Иван изъявил готовность жениться, но разгневанная Варвара Петровна спешно выслала дворовую в Москву, где та и родила дочь Пелагею. Дуняшу выдали замуж, а незаннорожденную дочь писатель официально признал лишь через семнадцать лет.

Вскоре после этой истории продолжавший искать идеал в любви Тургенев познакомился с Татьяной Бакуниной, сестрой будущего знаменитого революционера-эмигранта. В имении Бакуниных Премухино зима 1841-1842 годов прошла для писателя в тесном общении с кругом братьев и сестер Татьяны, в которых по очереди влюблялись его друзья – Станкевич, Белинский, Боткин. Татьяна была старше Тургенева на три года и, подобно своей молодой родне, увлекалась немецкой философией. Отношения с окружающими виделись ей сквозь призму фихтевского идеализма. Живя в одном доме с Тургеневым, она писала ему на немецком языке письма, полные пространных рассуждений, самоанализа, и ожидала таких же ответов от него.

Понятно, что пылкий Иван Сергеевич не мог удовлетвориться столь умозрительными чувствами, хоть Татьяна и влюбилась в молодого писателя по-настоящему. Не оставшись к ней равнодушным, он под влиянием их эпистолярно-платонического романа с философским подтекстом разразился несколькими лирическими стихотворениями, поэмой «Параша» и рассказом. А затем сменил вектор сердечных поисков. Среди этих мимолетных увлечений случились два, которые отразились в тургеневском творчестве и оставили след в душе писателя.

В 50-е годы вспыхнул его скоротечный роман с дальней кузиной, восемнадцатилетней Ольгой Тургеневой. Писатель даже подумывал о женитьбе, и в то же время страшился этой перспективы. Позднее Ольга послужила прототипом Татьяны в романе «Дым».

Столь же нерешительно повел себя Тургенев с двадцатичетырехлетней сестрой Льва Толстого, Марией Николаевной. Внимание Тургенева к себе Мария Николаевна приняла за подлинную любовь и ради него даже ушла от мужа. Но Иван Сергеевич вновь ограничился легким флиртом, и вывел затем обманутую в своих ожиданиях женщину в повести «Фауст».

Загадка вечной любви: Иван Тургенев и Полина Виардо

Неважно, что именно мы называем любовью – вожделение или чувство, - источник возникновения этого огня остается загадкой.

Эрик Эммануэль Шмитт. Эликсир любви

Это твое мгновение не кончится никогда.

И. С. Тургенев. Стой!

Первая встреча

27 октября 1843 года молодой барин, начинающий литератор, магистр философии и коллежский секретарь Министерства внутренних дел Иван Тургенев отправился в Петербургскую итальянскую оперу послушать новую оперную диву-испанку, приехавшую из Франции, - Полину Гарсиа-Виардо. Говорили, что собой она нехороша, но голос бесподобен! Сравнивали с ее же родной сестрой Марией Малибран, в 28 лет умершей от несчастного случая, несравненной красавицей, оставившей после себя не только память о красивом голосе, но и любовном скандале. Но что позволено красавицам – не прощается дурнушкам. Не оттого ли начинающая певица считалась примерной женой бывшего директора Парижской итальянской оперы, переводчика, литератора, искусствоведа Луи Виардо – человека умного, но унылого, «как ночной колпак» (по ехидному определению писательницы Жорж Санд). Возможно, «унылостью» эпатажная Аврора, она же Жорж Санд, считала прямолинейную моральную правильность, по ее мнению, сестру недалекости. Не эти ли качества спасали Луи от ненужных волнений и догадок? Но Ивана Тургенева все эти театральные сплетни мало волновали. Он не только был далек от театральной жизни, но даже никогда не учился музыке, а «ко всем возможным актрисам, певицам, танцоркам чувствовал крайнее отвращение». В тот роковой вечер Иван был озадачен другими проблемами: печальной необходимостью ходить на скучную службу, неопределенностью творческих замыслов и все возрастающих (видимо, с возрастом) деспотических претензий матушки Варвары Петровны, которая хоть и выдавала приличное содержание, но держала на коротком поводке: нужно было постоянно доказывать ей свою сыновнюю любовь: писать письма с каждой оказией, часто приезжать и выслушивать «советы», а по сути, указания по созданию карьеры государственного и семейного мужа. Иван почтительно любил матушку, но и раздражался на нее, страдал от ее барского самодурства непростительным при таком неординарном уме... и боялся. Боязнь эта шла из детских страхов наказания за ей одной ведомые провинности, а с возрастом глубоко спряталась в подсознание. Приедешь к ней, и матушка счастлива, и слуги радуются, а все время чувствуешь себя виноватым. Умела Варвара Петровна настроение портить своим домашним. В последнее время не нравилось ей и увлечение сына бумагомарательством. «Писатель и писец – одно и то же. И тот, и другой за деньги бумагу марают», - не один раз говорила она. А самое непотребное для нее заключалось в том, что какой-нибудь критик из поповичей будет разбирать Ванечкины стихи и, чего доброго, насмехаться над ним, столбовым дворянином, чьи предки служили еще Рюриковичам. Но поэму его «Парашу» маменька похвалила, написав, что «пахнет она земляникой». Пускай любимый сын порадуется, поймет наконец, что нет ближе друга, чем родная мать, да и по умению «марать бумагу» она будет поталантливей его новых дружков-выскочек. Но Варвара Петровна в одном была уверена: вторым Пушкиным Ивану не быть. И эту мысль постоянно сыну внушала. Поэтому Иван Тургенев об этом не раз думал, сомневаясь в себе и все еще пребывая на творческом распутье...

Но вот заиграла увертюра к «Севильскому цирюльнику», сразу грустные думы отступили, вспомнились строки из любимого «Евгения Онегина» про «упоительного Россини», раздвинулся занавес... «Началась картина первого акта. Комната в доме Бартоло. Выходит, Розина: небольшого роста, с довольно крупными чертами лица и большими, глубокими, горячими глазами, - спустя время напишет сам Тургенев. – Пестрый испанский костюм, высокий андалузский гребень торчит на голове немного вкось. „Некрасива!" – повторил мой сосед сзади. „В самом деле", - подумал я. Вдруг совершилось что-то необыкновенное! Раздались такие восхитительные бархатные ноты, каких, казалось, никто никогда не слыхивал... По залу мгновенно пробежала электрическая искра... В первую минуту – мертвая тишина, какое-то блаженное оцепенение... но молча прослушать до конца – нет, это было свыше сил! Порывистые „браво! браво!" прерывали певицу на каждом шагу, заглушали ее... Сдержанность, соблюдение театральных условий были невозможны: никто не владел собою. Восторг уже не мог вместиться в огромной массе людей, жадно ловивших каждый звук, каждое дыхание этой волшебницы.... Да! Это была волшебница! И уста ее были прелестны! Кто сказал „некрасива"? – Нелепость!»

Иван Тургенев ликовал и бесновался вместе со всеми зрителями. «Я не мог дать себе отчета: где я? что со мною делается? Это было какое-то опьянение. Какая-то зараза энтузиазма.... Диапазон ее голоса от сопрано доходил до глубоких ласкающих сердце нот контральто с неимоверной легкостью и силой. Обаяние певицы и женщины возрастало кресчендо... Вызовам, казалось, не будет конца...» Тургенев был так потрясен спектаклем, что решил во что бы то ни стало познакомиться с певицей и выразить ей весь свой восторг. Отыскав приятелей, записных театралов, он стал умолять представить его чете Виардо. На другой день знакомство с мужем певицы состоялось. Иван окружил его заботой и лестью. Это-то он умел. Ему хотелось произвести впечатление на неординарную супружескую пару, ослепить их своей галантностью. Узнав, что Виардо охотник, тут же предложил совместную охоту. На другой же день он пишет господину Виардо письмо, дабы француз понял, что такое настоящая русская охота, которую может предложить только настоящий русский барин.

«...Косули будут несомненно, лоси тоже... Хотите приезжайте ко мне в охотничьем снаряжении к половине третьего? Вы бы пообедали у меня, а потом отправились. За нами будут присланы сани. ...И пожалуйста, не стесняйтесь. Если вы не можете или не хотите ехать, так и не делайте этого. Мне нет нужды говорить, что все мы будем очень рады, поохотится вместе с вами...» Подробно описав, что следует с собой брать и сколько все будет стоить (Тургенев договорился об охоте в поместье своего знакомого с его егерями), даже в этом деловом письме Иван счел нужным добавить: «...Ваша жена... – величайшая, по моему мнению, единственная певица в дольнем мире».

Иван своего добился. Луи понравился юный русский аристократ, и он дал согласие не только на совместную охоту, но и на знакомство с супругой. Теперь надо было покорить и ее. Знакомство с Полиной состоялось 1 ноября или 28 октября 1843 года по русскому стилю, а 9 ноября по европейскому календарю Ивану Тургеневу исполнилось 25 лет. По современным меркам – он был юношей, по меркам того времени – взрослым мужчиной. Что он представлял из себя в ту пору? Лучше самого Тургенева об этом не скажешь: «походочка с запинкой, голос с пришепеткой, улыбка, как у ребенка... мягкость, мягкость, мягкость». Но мягкость эта была все же обманчива. Мог он и посмеяться, и позлословить. У Тургенева к этому времени были и романы, и увлечения, и разбитые сердца с двух сторон, и укоренившиеся житейские привычки.

Впрочем, чтобы лучше понять душу нашего героя, надо заглянуть в его детскую, а может быть, и еще дальше – в спальню его матушки.

Роковая Полина

Кем же была певица Полине Виардо в момент их встречи? Тогда ей было всего 23 года, но она уже была матерью двухлетней дочери Луизы и женой 43-летнего солидного человека, чью кандидатуру как жениха одобрила сама Жорж Санд. Сплетники поговаривали, что старшая подруга не хотела видеть Полину женой своего бывшего любовника Альфреда де Мюссе, потому что всегда была собственницей. Но Полина ей доверяла беспредельно. Альфред – человек, не созданный для семейной жизни, а вот господин Виардо... Жорж Санд, правда, не могла удержаться и написала в своем дневнике: «Семейная жизнь Полины будет без грез и романтики...» Но романтики в жизни Полины оказалось предостаточно!

Почтительная верность мужу по мере его старения сменится чредой возлюбленных, но все же для многих она войдет в историю не как блестящая певица и композитор, а как подруга великого русского писателя, вдохновлявшая его более 40 лет. Тургенев написал в одной из повестей: «Но видно, ни судьбы своей переменить нельзя, ни самого себя никто не знает, да и будущее предвидеть невозможно. По-настоящему в жизни случается одно только неожиданное, и мы целый век только и делаем, что приноравливаемся к событиям».

Вопреки мнению Жорж Санд, многие считали господина Виардо очень умным господином. «Это для нас, русских monsieur Виардо только муж Полины Виардо, а для французов madame Виардо только жена Луи Виардо. Это очень образованный и очень сведущий в литературе и искусстве человек. Интересовался он и политикой и смыслил в ней много», - считал Герман Лопатин, кстати, один из прототипов Базарова из тургеневских «Отцов и детей».

Образованность и самодостаточность Луи Виардо и сыграли роль в выборе юной Полины. Он отлично разбирался в тонкостях светского поведения и многому мог ее научить. Правда, судя по письмам к Тургеневу, все-таки Луи был действительно человеком ограниченным. Права был Жорж Санд. Прочитав повесть «Первая любовь», Виардо возмутился неделикатностью автора, посмевшего так откровенно описать своего отца. Повесть посчитал неприличной, героиню распущенной, а сюжет надуманным. Да, наверное, он вообще не поверил, что такое может случиться в культурной семье. А если и случилось, то об этом надо молчать. А не в романах описывать. Судя по всему, хоть и был он переводчиком и знатоком литературы, но отличить «факт литературы» от «факта биографии» ему было не по силам. Так что Полине было просто с ним: сплетен он не слушал, ревностью не страдал и намеков никаких ни в жизни, ни в литературе не понимал. Главное, соблюдать внешние приличия – а Полина их умела соблюдать. Она была женщиной очень светской, по-европейски доброжелательной. И это отмечали все, кого она у себя принимала. Она была в меру открытой и в то же время очень скрытной, простой и загадочной одновременно.

Полина Виардо

В первые дни знакомства с Тургеневым стройная молодая женщина с огромными глазами, большим ртом и пухлыми губами (мода на такие придет только в наше время, а тогда это считалось некрасивым и даже уродливым) снисходительно смотрела на смущенного русского богатыря, которого ей представили как плохого поэта, но хорошего охотника. Но когда он заговорил, она оценила его прекрасный, хотя немного старомодный французский язык. Это был литературный язык XVIII века, на котором говорили аристократы-эмигранты, сбежавшие из Франции в Россию после революции и осевшие в дворянских семьях учителями и гувернерами. Этим великолепным произношением Тургенева потом будут восхищаться его новые Друзья – цвет французской литературы: Флобер, Золя, Доде, братья Гонкуры. Хотя Иван и любил музыку, но сам музыке не учился, за что пенял иногда матушке. Готовясь ко встрече с Полиной, Иван рьяно бросился изучать тонкости оперного вокального искусства. Им овладело желание быть ей не только интересным, но и полезным – ведь только так можно завоевать любую женщину: говорить о том, что ей интересно. Чем еще он мог заинтересовать Полину? Хотя достоинств у него было много. Вот что писал о нем после знакомства Достоевский: «Я... едва ль не влюбился в него. Поэт, талант, аристократ, красавец, богач, умен, образован, двадцать пять лет – я не знаю, в чем природа отказала ему...» Однако Иван был далеко не так прекраснодушен в молодые годы. Зачем-то написал злую эпиграмму на очарованного им Достоевского, который и так всех дичился. Сравнил его с прыщом на лице литературы. Каких только глупостей не сделаешь в молодости! Достоевский позже отомстил Тургеневу, описав его под именем Кармазинова в «Бесах». Разумеется, в этом карикатурном персонаже все узнали Тургенева, но скорее по фактам биографии, чем по реальному описанию. Писатели на то и писатели, что мстят своим коллегам исключительно эпиграммами и романами.

Друг Тургенева Павел Анненков замечал, что «разговор его был чрезвычайно привлекателен... Всегда оживленная, мягкая речь его была разнообразна и занимательна. В женском обществе к этому присоединялись и не совсем приятные черты: он позировал».

Иногда даже слишком этим увлекался. Например, испугал Наталию, юную жену Александра Герцена, изображая сумасшедшего. Она и на самом деле начала сомневаться в его вменяемости. Постепенно Иван избавился от своей юношеской эксцентричности. И научился все свои «странные» мысли прятать в речь своих литературных персонажей.

Внешность у Тургенева была замечательная: рост 192 см, красивое породистое лицо, роскошные темно-русые волосы, за которыми он всегда тщательно ухаживал. И хотя волосы и сменившая усы борода рано поседели, но красота осталась навсегда, восхищая и юных, и опытных дам до самой смерти писателя. Единственное, что было странным, - это тонкий голос, совершенно не сочетавшийся с его крупной фигурой и пышной гривой волос.

Итак, в первые годы знакомства для Полины Виардо Тургенев всего лишь один из многих поклонников, среди которых были и богачи, и аристократы, и красавцы.. Ах, если бы он был известный поэт! Например, как Альфред де Мюссе… Вот такой поклонник делает честь любой женщине. А вовсе не избалованный барчук, наследник своей матери и, даже стыдно сказать своим богемным друзьям, рабовладелице…

Сама же Полина была одержима работой. Родившись в семье известного певца, испанца с примесью цыганской крови Мануэля дель Пополо-Винсента-Родригеса-Гарсиа и певицы и либреттистки Хоакины Сичес, она с детства училась музыке и вокалу. Отец Полины, человек талантливый и властный, не отказывался ни от одного ангажемента. Хлеб артиста труден: чтобы заработать хорошие гонорары для содержания большой семьи, отец предпринял поезду в Америку. Но даже на пароходе заставлял старшую дочь Марию работать над сложными нотами. Его вспыльчивость и педагогическое нетерпение не знали границ: и вот на один из уроков к нему явился капитан корабля и сурово приказал прекратить издеваться над ученицей (поступила жалоба от пассажиров на грубые крики учителя), иначе господина Гарсия высадят в ближайшем порту… Но самое страшное вспоминание детства Полины – это не строгость отца. Полина сама была на него похожа своим не знающим границ трудолюбием и упорством. Самое страшное, что с ней случилось и навсегда осталось в памяти, - это когда разбойники, напав на них, перед самым возвращением на родину, отняли все заработанные в заграничном турне деньги. Умом вся семья понимала, то эта потеря не самая большая плата за сохраненную жизнь, и кое-как с ней смирилась. Но свое чувство ужаса и бессилия Полине забыть было невозможно. С этой поры ее всегда пугали авантюры под девизом «Все или ничего». Она рано поняла, что риск чаще всего не оправдывает средства, и, несмотря на врожденный испанский темперамент, всегда выбирала разумный расчет ума, а не страстное веление сердца.

По удивительному совпадению русский след появился в ее жизни с рождения. Ее крестной стала Прасковья Голицына (в девичестве Шувалова) – поэтесса и переводчица. Ее богатство и высокое положение при русском дворе давало ей возможность не только покровительствовать бедным артистам, но и на ее странные увлечения смотрели сквозь пальцы: например, Голицына приняла католичество и из Прасковьи стала Полиной. Впрочем, так на французский манер звали всех Прасковей и не только дворянских дочек. Помните, мама Татьяны Лариной под пером Александра Пушкина, кстати, друга этой феи-крестной, «звала Полиною Прасковью». И малютку Гарсиа нарекли Полиной в честь такой высокой покровительницы. Потому к русским и России у Полины было теплое отношение. В отличие он необразованных европейских обывателей, она знала, что медведи там по городам не ходят, а уж петербургский высший свет по своей чопорности не уступает английскому. И если твой талант признали в России, то двери любых театров для тебя будут открыты. А русские поклонники, может, и похожи на медведей, как этот юноша Тургенев, но они богаты, щедры и ведут себя очень по-джентльменски. Правда, не на всех дам это распространяется. На одном балу, куда ее пригласили, все почему-то держались от нее отстраненно и никто не решался пригласить танцевать. Но если бы там был Иван – он бы точно ее пригласил. Уже во время первой встречи его глаза сияли этим огнем тайной страсти, словно он сам герой одной из опер.

О чем они говорили при первой встрече? Скорее всего, это был обмен любезностями. Но Иван страстно в нее влюбился, и с ним случилось самое прекрасное, что может случиться с каждым писателем, - он нашел источник вдохновения.

Его первая вспышка любви носила характер восторженного почитания и постоянного восхищения. Кто-то из его друзей высказывался, что не всякий способен на такую любовь, а Белинский со свойственной ему прямолинейностью называл любовь Тургенева «трескучей». Сам же Тургенев всегда говорил, что настоящая любовь – это не эгоизм, а фанатичная преданность интересам другого человека. Он на самом деле фанатично погрузился в мир интересов Виардо: музыку, оперное исполнение, закулисные интриги. Но за что все мы должны быть благодарны этой любви – она заставила молодого поэта трудиться над прозой, добиваться литературного признания.

Желаю славы я, чтоб именем моим

Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною

Окружена была, чтоб громкою молвою

Все, все вокруг тебя звучало обо мне...

Любовь Тургенева питал и голос Полины Виардо. Не случайно его чарующие звуки восхищали современников, но для людей, особо чувствительных к звуку, восприятие певческого голоса приносит наслаждение равное сексуальному. А кто сравнится с Тургеневым чуткостью к красоте слова и умением так изысканно воспроизвести его на бумаге? Его отточенный музыкальный слух улавливал любое колебание природы. И, конечно же, звуки голоса возлюбленной стали для него источником блаженства, а говоря современным языком – эндорфином – гормоном радости.

Погоня за счастьем

Пока Полина гастролирует по России, на страницах журналов и альманахов один за одним выходят рассказы, стихи и статьи Тургенева. Ради свободного творчества и постоянного нахождения вблизи предмета обожания Тургенев увольняется со службы. Происходит неприятный разговор с Варварой Петровной, который заканчивается скандалом и снижением денежного содержания. Варвара Петровна уже наслышана об увлечении сына «цыганкой». Что ж, среди мужчин ее круга это обычное дело! В России к актрисам отношение весьма двусмысленное. Но чтобы ради этого государственную службу бросать! А посему: швыряться деньгами Иван больше не будет, денег едва будет хватать на хлеб. Конечно, матушке пришлось признать, что «хорошо проклятая цыганка поет». Но пением сыт не будешь, поймет, что с Ивана взять нечего, и от него сама отстанет.

Но случилось все наоборот. Восхищенные, интересные и остроумные наблюдения Ивана Полине приятно и познавательно было слушать. Красивый юноша доказал свою преданность и бескорыстие. А чудесные, умные письма Ивана сделали свое дело – заинтересовали Полину. Иван начал учить испанский. Потом и Полина попросит заниматься с ней русским языком. Идеальный музыкальный слух помогает Полине запомнить произношение трудных русских слов. Это делать легче всего, когда они поются. Романс Алябьева «Соловей» в ее исполнении производит фурор. Что касается физической близости... Нам остается только догадываться об интимной стороне жизни этой пары. Во времена Тургенева слово «интимный» означало не физическую близость, а всего лишь особую доверительность духовных отношений. Идеальная любовь была возможна, потому что ее не смешивали с близостью сексуальной. Для физической близости к услугам молодых обеспеченных людей были крепостные девушки и дамы полусвета. Привыкнув к такому разделению отношений, люди, вступившие в брак, не всегда были счастливы. Исполнение супружеских обязанностей для многих было чем-то оскорбительным по отношению к порядочной девушке, ставшей женой. К тому же рождение детей в те времена было не безопасным – смерть от родов была частым явлением. Но подобные трепетные взгляды на близость некоторые благородные женщины могли использовать для манипуляции мужчиной. Хотя пока Тургенев был лишен матушкиного содержания и был глубоко предан своему ангелу Полине, манипулировать им было незачем. А в Петербурге тем временем с удовольствием распускали сплетни о непомерной жадности мадам Виардо. Авдотья Панаева, женщина красивая и талантливая, отчасти русская Жорж Санд, и сама была не без греха, умудрившись при живом муже жить в гражданском браке с поэтом Некрасовым, тактично умалчивала сплетни о любовном союзе Тургенева и Виардо. Но зато с удовольствием рассказала в своих воспоминаниях, как Виардо без обиняков запросила 500 рублей за концерт в доме русского вельможи. Были там и другие приглашенные артисты, которые по скромности о цене не спросили, а приняли само приглашение как подарок. И вот Виардо после ее исполнения вынесли конверт с деньгами и холодно попрощались. А остальных артистов пригласили на роскошный обед и вручили подарки ценой за 1000 рублей. С современной точки зрения, Виардо была права: труд артиста должен быть оплачен. Но и в то время в русском обществе жили «по понятиям». Прямо говорить о деньгах считалось моветоном, а принимать подачки от вельмож – почетом.

Тургенев сплетен не слушает, в жадность Полины не верит, но свое отсутствие денег удается скрывать все труднее. Он прибегает к хитростям: слушает Полину на галерке, а в антракте спускается в фойе партера, важно сообщая, что рассаживал клакеров. Приглашает на обед друзей, а сам исчезает, надеясь, что это спишут на поэтическую рассеянность. У него такой вальяжный барский вид, что никому не приходит в голову, что у него нет денег не только на дружеский обед, но и на кусок хлеба и стакан чая. И все равно – он едет за ней в Париж. Это любовь! Ивану нужно быть независимым от богатой матери, он должен стать известным писателем и жить на честно заработанные деньги! Но Тургенев еще сомневается: прилично ли ему, дворянину, брать деньги за писательство? И он начинает рассказывать небылицы, что денег за рукописи не берет, а дарит издателям. К счастью, Некрасов, открывший потом Тургеневу безлимитный кредит в «Современнике», объяснил ему, что авторские гонорары – одни из самых приличных и почетных заработков.

Полина (почему? По доброте, или расчету, или, может быть, уже по любви?) решила помочь Тургеневу стать настоящим литератором – и предложила поселиться в их доме, чтобы там в одиночестве он смог написать писать новые произведения. О чем? Ну, вы же прекрасный охотник – вот и пишите об охоте! «Воспользуйтесь благодатным дуновением, которое вам посылает Аполлон. У вас появился вкус к работе. Это лучшее, чем стоит заниматься в любой стране, в любом положении, особенно в вашем – положении богатого сынка – и особенно в Париже, где, по общему мнению, работать надо не покладая рук и т. д. и т. д. Трудитесь на поприще искусства, вы в этом никогда не раскаетесь и всегда останетесь молодым и открытым для всех радостей жизни и стойким ко всяким невзгодам. Я тоже тружусь, и, признаюсь, это является моим единственным развлечением, единственной радостью. Если это не цель моей жизни, то, по крайней мере, способ существования. Пишите, Прощайте. Полина Виардо». Рассказывая Афанасию Фету, грубоватому кавалерийскому офицеру и тончайшему лирическому поэту, о первых своих шагах в литературе, Тургенев признавался в том, что загородный дом, вернее, замок Виардо Куртавнель стал «колыбелью моей литературной известности. Здесь, не имея средств жить в Париже, я. с разрешения любезных хозяев, провел зиму в одиночестве, питаясь супом из „полукурицы с яичнецей", приготовляемых мне старухой ключницей. Здесь, желая добыть денег, я написал большую часть своих „Записок охотника"...»

Помощь молодому литератору была для Полины делом естественным, к тому же он так трогательно влюблен в нее и нравится всем ее родным. Он – верный настоящий друг. А друзьями не разбрасываются.

Часть «Записок» Тургенев напишет и в отцовском имении, которое с трудом отвоевал его брат Николай у матери. Пока жива была матушка, Ивану в России жить было негде: у брата своя семья, находиться с матерью под одной крышей невыносимо. Особенно Ивана мучило ее самодурство по отношению к крестьянам и дворовым. Чтобы заступиться за кого-то, приходилось продумывать целую стратегию, начинать разговор издалека и каждый раз наталкиваться на полное непонимание. Да что им надо – я всем своим слугам жалованье плачу, все сыты, одеты, обуты, а что жениться и замуж не разрешаю, так я и сама не замужем, я не могу всю дворню осчастливить... Вот ее обычные отговорки на слова сына о чувстве достоинства, свободе и праве выбора человека. Впрочем, все эти рассуждения могли понять только близкие Тургеневу по духу люди: Бакунин, Белинский, Анненков, Герцен. Понимали его и в семье Виардо. Прежде чем стать любовниками, Тургенев и Виардо стали друзьями. Не это ли было главным залогом их долгих отношений?

Было или не было?

Когда они стали любовниками? Некоторые экзальтированные дамы, описывающие их роман в художественном ключе, предполагали исключительно платонические отношения. Биографы мужчины строили свои версии: возможно – да, но не сразу или да, но как любовник Тургенев не мог насытить южную страсть Полины, и она в промежутках между встречами находила утешение в объятиях других. Имеет ли это какое-то значение в понимании литературной миссии писателя? Скорее всего, эта загадка «вечной любви» заставляет нас искать ответ в его книгах, расширяющих познание бездны души великих людей, давая отблеск и на нашу жизнь, жизнь современного читателя. Попробуем разгадать эту тайну. Но часть их переписки бесследно исчезла. Что-то уничтожила сама Полина (возможно, самое откровенное). Часть писем украл домашний врач – последнее увлечение стареющей Виардо (зачем они ему были нужны? Не от ревности же и не для шантажа... Или понял, что их можно выгодно продать, да и растерял, дожидаясь удачного момента?). Остались вежливые, полные подробных описаний письма, подписанные не только Полиной, но и ее супругом. Однако по некоторым намекам между строк можно делать предположения... В одном из писем, находясь в Лондоне, Полина с удивительной дотошностью описывает три гравюры, висящие в их временном жилье. «Одна изображает прекрасного юношу, лежащего на скамье, играющего с собакой и как будто не обращающего ни малейшего внимания на бедную девушку, прислонившуюся к стене, которая стоит, опустив руки, и кажется полностью поглощенной немым созерцанием бездушного красавца. Бедняжка, представляю, как сильно она должна страдать! На другой гравюре изображен молодой человек в тюрьме, несомненно осужденный. Поскольку он сидит, обхватив голову руками и отвернувшись от молодой девицы, возможно, его возлюбленной, которая пришла утешить отверженного обществом, но любимого ею человека, смерть которого убьет его. Во всем этом у женщин хорошие роли. Третья гравюра незначительна. Юная парочка у колодца. Молодой человек, похоже, делает честное предложение, которое глупышка с сожалением отвергает, только почему она его отвергает? Он выглядит гораздо умнее и лучше ее». Какие фантазии! И зачем нужно так подробно описывать посредственные гравюры в маленьком отеле?

Но возможно, в них заложены ответы на вопросы, которые волнуют Тургенева. Молодой человек с собакой – не Тургенев ли это, который за границу всегда брал свою охотничью собаку Дианку и других собак. Полина любила собак и ласкала их, о чем всегда вспоминал Иван, с особой нежностью прикасаясь к верному другу его охотничьей страсти. Возможно, в какой-то момент молодому человеку не хватило смелости – ведь он так был увлечен охотой с ее мужем...

Вторая гравюра. На родине Тургенева постоянно какие-то неприятности: то его ругают в журнале, то вовсе обвиняют в нелояльности к правительству... А ее героическая натура всегда будет поддерживать его и, конечно же, не переживет его смерти – он дорог ей! Пускай она не приехала к нему, когда он был в ссылке в Спасском – это могло бы кончиться скандалом. Но мысленно она всегда с ним.

На третьей гравюре молодой человек делает «честное предложение» - то есть предложение руки и сердца. А что может предложить романтик и благородный рыцарь Тургенев? Не пошлую интрижку, не адюльтер... Она предложения не принимает... И это понятно. Она оперная певица – кому она будет петь в Спасском, став его женой? Курам, медведям? Да, «он умнее и лучше ее»... она его любит, хотя и не может принять предложение... Продолжения объяснения нет... Но любовь есть, и она может длиться долго-долго, но по правилам самой Полины... Это красиво. Ничего не обещая и обещая все, Полина Виардо раскрывает свои карты – тем самым больше привязывает к себя поклонника.

Вот и матушка умерла, Иван становится наследником богатого имения. А их отношения стали еще более доверительными и, возможно, близкими в том самом человеческом смысле. Может быть, в этом и был ее расчет? Но все же, мне кажется, их близость наступила раньше, еще до обретенного Тургеневым богатства.

За три года до смерти матери Тургенев поселился с приятелями в немецком городе Зальцбрунне, а это были его самые в то время близкие по духу люди: Виссарион Белинский и Павел Анненков. Приятели предвкушали провести вместе июнь 1847 года, наполненный умными беседами и дружескими застольями. К тому же Белинский проходил курс лечения. А Тургенев дописывал свои «Записки охотника». Анненков был просто счастлив их дружбой и помогал в обустройстве быта. Виардо пела в Берлине, но они уже повидались и распрощались с ней. Однажды утром Тургенев сказал, что ему надо на пару дней уехать по делам: попрощаться с друзьями, отъезжающими в Англию. Он взял с собой одну смену белья и какую-то парфюмерную мелочь. Уехал... и пропал. Он не вернулся ни через два дня, ни через месяц. Ни писем, ни записок от него не поступило. Белинский всерьез решил, что он заболел или умер. Оставленный чемодан с вещами сиротливо стоял в углу и начинал выглядеть как-то зловеще. Съезжая, чемодан Анненков все же взял и повез его в Париж. Была уже осень. Там он и встретил Тургенева. Страх не подтвердился, а негодование к тому времени притупилось. На вопрос друга Иван только пожал плечами. Ответа так никто и не дождался. Но может быть, мы найдем его в романах уже зрелого писателя?

«– Куда же ты едешь? – спрашивала она его. – В Париж – или во Франкфурт? – Я еду туда, где будешь ты, - и буду с тобой, пока ты меня не прогонишь, - отвечал он с отчаянием и припал к рукам своей властительницы... Она медленно перебирала и крутила эти безответные волосы... на губах змеилось, торжество – а глаза... выражали одну безжалостную тупость и сытость победы. У ястреба, который когтит пойманную птицу, такие бывают глаза» («Вешние воды»).

А может быть, это произошло так:

«Он обернулся; у двери, закутанная в черную мантилью, стояла женщина...

Она подняла голову и упала к нему на грудь.

Два часа спустя он сидел у себя на диване... на следующее утро он получил от нее ответ. „Днем позже, днем раньше, - писала она, - это было неизбежно. А я повторяю тебе, что вчера сказала: жизнь моя в твоих руках, делай со мной что хочешь. Я не хочу стеснять твою свободу, но знай, что если нужно, я все брошу и пойду за тобой на край земли..."» («Дым»).

При всей бурной писательской фантазии все же подобные сцены автор должен пережить. И ничто так не удерживает мужчину, как слова возлюбленной: «Я не хочу стеснять твоей свободы»!

Даже если обещание «все бросить» она не сдерживает.

Такие исчезновения были у Тургенева не редкость. Он исчезал, как только появлялось что-то похожее на серьезное увлечение – его троюродная сестра Ольга Тургенева, сестра Льва Толстого – Мария... Эти чудесные достойные женщины вдруг оказывались в странном положении: человек, который был так добр, так близок, так доверителен, что казалось – еще немного, и слова о любви и браке сорвутся у него с уст, вдруг исчезал и оказывался рядом с той, что будто бы и не была уже ему такой близкой, но она позвала... и он мчался по ее первому зову. «Я подчинен воле этой женщины. Нет! Она заслонила от меня все остальное, так мне и надо. Я только тогда блаженствую, когда женщина каблуком наступит мне на шею и вдавит мне лицо носом в грязь...» Было ли это признание Фету поэтической гиперболой, или на самом деле деспотический нрав его матери сформировал его психику так, что настоящий восторг любви он мог испытывать только с любовницей-госпожой? А впрочем – какое это имеет значение? Он любил – и эта любовь давала ему вдохновение. И не только... Однажды летом 1850 года ему пришлось попросить любимую женщину об одолжении... необычном одолжении.

Две Полины

«Уже шесть дней, как я в Москве... однако я не переставал о вас думать и не проходит ночи, чтобы вы мне не приснились... И чтобы начать с чего-то необычайного и неожиданного, скажу вам, что я нашел здесь – догадайтесь что? – мою дочку 8-ми лет, разительно на меня похожую. Не могу описать вам ощущение, которое вызвал во мне ее вид – представьте себе, что я даже не припоминаю черт лица ее матери – говорю это, нисколько не преувеличивая... Глядя на это бедное маленькое создание (я попросил слугу моей матери привести ее на бульвар, где встретился с ней как бы невзначай), я почувствовал свои обязанности по отношению к ней – и я их выполню – она никогда не узнает нищеты – я устрою ее жизнь как можно лучше... Это сходство... Отчего это сходство? Какая насмешка! Глядя на нее, я словно видел себя в детстве... Во всем этом есть что-то невольно пугающее меня. Право, это нечто вроде преступления... и так оно и есть. При рождении (в мае 42-го) ей дали русское имя... Пелагея, которое обычно переводится как Полина. Она кажется очень смышленая... Скажите, что вы обо всем этом думаете и что я должен сделать?.. Мне хотелось бы, чтобы вы дали мне совет – я буду счастлив ему последовать... Ее мать. В сущности, не падшая женщина – это портниха, которая зарабатывает на жизнь работой. Но у нее есть любовники, и Бог знает какие! Я ни в коем случае не хочу оставлять ее у матери, которая только и мечтает от нее отделаться... Итак, не правда ли, я могу рассчитывать на добрый совет, которому слепо последую... Я верю, что полюблю эту бедную девочку, хотя бы уже потому, что, как мне кажется, вы ею заинтересуетесь...»

Под словом «совет» Тургенев явно подразумевал другое – помощь, но ставить в неловкое положение семью близких людей он не смел. Просьба дать совет, даже самый странный, не так ставит в неловкое положение, как просьба в реальной помощи. Но Полина поступила так, как он и надеялся: она предложила привести девочку к ним в семью и воспитывать ее, ну разумеется, при определенном денежном содержании. Эта история почему-то всегда вызывала кривотолки у друзей писателя и даже у его биографов. Виардо приписывали дальновидный расчет, смаковали незаладившиеся отношения маленькой Полины и ее тезки и пеняли самому Тургеневу, что дочь русского писателя забыла русский язык. С высоты сегодняшнего дня, подводя итоги человеческим слабостям, вспомним, кто из великих и невеликих признавал своих незаконнорожденных детей и всю жизнь им помогал? Кто из женщин соглашался взять в семью незаконного ребенка своего любовника? Мы «тьму примеров» знаем, что и детей от прошлых браков мужа многие жены старались сбагрить подальше. Полина забыла русский язык? Эка беда – она училась в пансионе, и ей надо было быстрее выучить французский, чтобы хорошо учиться. А было бы лучше, если бы она говорила на чистом русском и жила в нищете, подвергаясь насилию пьяных любовников своей матери или издевательствам капризной бабушки, которая так испортила свою собственную дочь Биби, что спустя годы Тургенев не узнал в хитрой интриганке смешную девчушку, которой он в детстве рассказывал сказки? Что же до отношений двух Полин, то ни одна девочка-подросток не любит свою мачеху или женщину, которую любит ее отец, - так было во все времена и, к сожалению, так есть и сейчас... Маленькой Полине было непросто и в новой семье, и в пансионе, где она училась. И дело даже не в том, что она сначала не знала язык и не привыкла к другой жизни. Характер у нее тоже был непростой. Ведь по бабушке она тоже была Лутовинова. И Ивану Сергеевичу было трудно находить с дочерью общий язык. Как сам он с горечью признавался, Полина не любила ни собак, ни оперы, ни охоты, ни музыки, ни книг. Но все равно Тургенев любил дочь или хотел полюбить ее. Кстати, именно из-за дочери, поругался он со Львом Толстым, да так, что чуть не подрался с ним на дуэли. А помирился только незадолго до смерти. Тургенев желая показать, как хорошо он воспитывает дочь, рассказал, что девочка учится помогать бедным, например, чинит специально принесенную ей гувернанткой одежду, а потом отдает в приюты и в семьи. Толстой, уже взявший за правило всем говорить правду в лицо, тут же ответил, что это чушь и притворство. Как говорится, слово за слово – и вот уже Тургенев кричит: «Немедленно замолчите, я вас оскорблением заставлю молчать!» Потом все успокоились, но Толстой уехал, и наступило взаимное охлаждение на долгие годы. Ссора глупая, но что за ней стояло? Тургенев всегда болезненно переживал из-за чьих-то сомнений в своей порядочности. Он хотел думать, что он хороший отец, а друзья замечали какие-то погрешности. Вот и Фет заметил, что хорошо бы девочку записать под фамилией отца. Однако удочерение в России – дело хлопотное, и Тургенев сам решил вопрос: он просто предложил дочери подписываться его фамилией. А может, скандал спровоцировал другой случай? Сестра Толстого Мария, несчастная в браке, очень тесно общалась с Тургеневым во время его очередного пребывания на родине. Они увлеклись друг другом, это было взаимное влечение душ, но всего лишь поцелованный Тургеневым обороненный платок Марии Николаевны стал доказательством этой несостоявшейся страсти. Часто разговаривая с дамами, Тургенев намекал, что кого-то не слишком любит, чтобы жениться, но слишком уважает, чтобы предложить стать любовниками. Да, он был весь в этом – честный и благородный, но нерешительный и перегоревший душой в своей роковой страсти. Мария Николаевна все-таки развелась с мужем, но Тургенева уже рядом не было, а когда они снова встретились, то что-то все же оказалось упущенным... Но в конце жизни, уже став монахиней, Мария, глядя на фотографию Тургенева, обронила, что он был однолюб и любил только одну Полину, а если бы не это – то мы были бы счастливы. А Толстой, человек решительный и дерзкий, никогда не понимал этой стороны души Тургенева. Возможно, он вдруг увидел в Тургеневе Вронского, увлекшего Кити и вероломно променявшего ее на Каренину. У которой такие же блестящие черные глаза, как у Виардо...

Однако после участия Полины Виардо в дочери Тургенева их уже соединяли «залоги, которые уничтожают всякий материальный расчет», о чем в сердцах сказала Виардо после смерти писателя, когда кто-то упрекал ее в меркантильности их отношений.

Что чувствовал Тургенев, обретя долгожданную близость с Полиной? Не то ли чувство он описывает в своих романах: «Появилось какое-то небывалое ощущение, сильное, сладкое – и недоброе... он не стыдился боле, он трусил – и в то же время отчаянная отвага в нем загоралась; взятым, побежденным знакома эта смесь противоположенных чувств; не безызвестна она и вору после первой кражи».

Но можно было ли жить по-другому, любя замужнюю женщину? И какой ответ он мог получить от нее? Не тот ли, что дала героиня его романа «Дым», одного из поздних его романов: «О, мой милый! Ах, я не могла отдать тебе мою молодость, как бы я хотела, но никаких обязанностей я не наложила на тебя, ни от какого обещания я не разрешила тебя... делай, что хочешь, ты свободен как воздух, ты ничем не связан, знай это, знай!.. Будем свободны! К чему эти взаимные цепи? Мы теперь одни с тобою, ты меня любишь; я люблю тебя; неужели нам только и дела, что выпытывать друг у друга наши мнения?.. Будем свободны, говорю я. День наш – век наш».

Вот она разгадка их отношений: свобода и любовь, любовь без обязательств и «кухонного чада», который так презирал Тургенев.

«Сколько раз мне казалось, что я до безумия влюблен в женщину, но вдруг от ее платья пахнет кухонным чадом – и вся иллюзия пропала...» То же самое говорила Виардо своим ученицам – это было ее женское и творческое кредо: «Никто, никогда не должен видеть вашей кухни. Даже самых близких друзей не пускайте за кулисы театра своей жизни».

Разумеется, речь шла не только о кухне в прямом значении. Это изнанка семейной жизни, когда у супругов нет тайн, когда возникает та простота отношений, что хуже воровства – ибо ворует влечение.

Свободная любовь

Жизнь Тургенева переменилась – он живет на две страны. А потом и на три (еще и Германия, где в Бадене одно время жила семья Виардо). Иногда в России Тургенев застревает надолго: встречи с литераторами и издателями, дружеские и писательские обязательства, разбор имущественных дел после смерти матушки (отношения в последние годы так испортились, что Иван «случайно» опоздал проститься с ней и похоронить, словно подсознательно отомстил за отца). К слову сказать, у Ивана Сергеевича была фобия к похоронам. Он почти никогда на них не присутствовал, даже похороны близких друзей пропускал. Он вообще был очень мнителен: боялся заразиться холерой, сойти с ума, а любая смерть его вообще страшила своей мистической необъяснимостью. И только рядом с Полиной успокаивался. Ее «свободная грация и приветливая любезность образованной женщины» его умиротворяли. Но были между ними и бури, и раздражения, и даже резкие слова о ее «безобразии» и тирании. Но это имело свои причины.

У Полины было четверо детей. Старшая дочь Луиза родилась сразу после замужества. Остальные дети появились спустя 11 лет. Дочки Клавдия, Марианна и сын Поль. Их отцами (опять же – сплетни, сплетни...) называли композитора Шарля Гуно, художника Ари Шефера, даже одного принца и известного дирижера... и самого Тургенева. Прямых доказательств этому нет, а Тургенев страдал и злился, догадываясь о романах Полины. И все же он одинаково любил всех ее детей, потому что дети любимой женщины – это часть ее самой. И настоящая благородная любовь мужчины, лишенная эгоизма, не мыслит по-другому. Но еще и потому, что все-таки верил, что кто-то из детей – его. Тем более что и Марианна, и Клоди были ему по-человечески близки, даже более близки, чем его родная дочь. Они любили и его собак, и книги, и музыку...

Разозлившись на Полину, Тургенев тоже мог влюбиться. Но в благородных женщин он влюблялся платонически, и обычно между ними завязывался бурный эпистолярный роман. Это и Юлия Вревская, и украинская писательница Мария Маркович (писавшая под псевдонимом Марко Вовчок), и актриса Мария Савина. Последняя даже жила у него в Спасском и вовсю с ним флиртовала, хотя была невестой другого. Но и физически Тургенев не хранил монашеской верности Виардо: чего стоила его авантюра с крепостной девушкой Фетиской, которую он выкупил за баснословные деньги. Насладившись красавицей, он, быстро разочаровался: говорить им было не о чем, к тому же характер у девушки оказался скандальный. Как правило, бывшие барские наложницы получали вольную, хорошее приданое и покладистого мужа. Фетиска не стала исключением.

Чем старше Тургенев становился, тем сильнее хотелось ему очутиться в семейном гнезде. Впрочем, теоретически об этом мечтает каждый холостяк, ничего для этого не делая. «Судьба не послала мне собственного моего семейства, и я прикрепился, вошел в состав чуждой семьи, и случайно выпало, что это семья французская. С давних пор моя жизнь переплелась с жизнью этой семьи. Там на меня смотрят не как на литератора, а как на человека, и среди ее мне спокойно и тепло». Сначала Тургенев снимает квартиру в Париже, где до замужества с ним живет его дочь. Туда, на улицу Дуэ, каждый день приходила «Виардо, с которой Тургенев читал по утрам по-русски». Но потом они решили жить в одном доме и купили большой особняк, в котором Тургенев занимал целый этаж.

Дочь Луи и Полины Луиза Виардо-Герритт заметила по этому поводу: «Злословию самому по себе не удавалось нарушить гармонию этих отношений, и оно должно было стушеваться перед снисходительным и гордым презрением, с каким оно принималось». Но нельзя считать, что жизнь этой легендарной пары строилась только на высокой романтической ноте. Они любили шутки, смех, это были люди карнавала! Полина после сорока лет, к своему ужасу, стала терять голос. Она переключилась на композиторство. Писала романсы на стихи русских поэтов, которые подбирал для нее Тургенев. Композитор Лист оркестровал их. При всем уважении к певице (а возможно, и давнишнему их роману) великий маэстро не стал бы возиться с бездарными опусами. Тургенев сочинял либретто оперетт на сказочные сюжеты, Полина писала музыку и играла на спектаклях. Сольные номера исполняли ее ученицы, а характерные мужские – сам Тургенев. Это вызывало удивление публики. На фоне весельчака Тургенева другие писатели-корифеи французской литературы смотрелись уныло. Но Флобер оценил яркую индивидуальность русского писателя – они стали близкими друзьями. «Я провел вчера прекрасный день с Тургеневым... Какой слушатель! и какой критик! Он поразил меня глубиною и четкостью своего суждения. Ничто не ускользает от его внимания, к концу поэмы в сотню стихов он помнит слабый эпитет...»

Скоро возник «Обед пяти»: Тургенев, Флобер, Золя, Доде и Э. Гонкур стали регулярно обедать, беседуя о судьбах мира и искусства. Можно с уверенность сказать, что Тургенев подарил Россию Франции, а России открыл новую французскую литературу. Его вклад в сближение двух культур огромен.

Русские поклонники Тургенева сетовали, что Виардо отняла Тургенева у России. Вообще-то первой эту мысль высказала Наталия Тучкова-Огарева, ставшая потом женой Герцена. Девушка непростая, чья личная жизнь тоже вызывает много вопросов и сомнений, она все же умудрилась бросить свой камешек в сторону Тургенева. Но было ли дело в одной Виардо? Все меньше и меньше оставалось у Тургенева близких людей в России, но он никогда не считал себя изгнанником, покинувшим родину. Хотя ему всегда претило отношение многих современников к России как некой мессианской державе со «своим путем». Он заметил, что в речи к открытию памятника Пушкину Достоевский льстит русскому человеку, называя его каким-то особым и богоносным. Тургенев был убежден, что Россия – великая европейская держава и такой должна оставаться, не скатываясь в средневековье и мракобесие. Тургенев много помогал своим соотечественникам за рубежом и, особенно, русским литераторам. По свидетельству его друга и биографа П. Анненкова, «кошелек Тургенева был открыт для всех, кто прибегал к нему. Пересчитать людей, материально ему обязанных, почти и невозможно за их многочисленностью. Денежное пособие было, однако же, низшим видом его благотворительности: он являлся с услугой. Когда нужно было поднять дух пациента, разбудить его волю, внушить доверенность к себе... Вообще говоря, нравственная доблесть его превышала все его недостатки. И требовалось много усилий и громадное количество литературных и жизненных неприличий, чтобы из такого человека сделать себе врага и недоброжелателя...»

Тургеневу принадлежит идея создать Литературный фонд для помощи литераторам, а также библиотеку. Что же касается его литературного творчества, то оно было высоко оценено его современниками. Его «Записки охотника» произвели нравственный переворот в сердце молодого наследника русского престола, будущего Александра II и побудили его отменить крепостное право. Образ «тургеневской девушки», чистой и решительной, прочно вошел в обиход русской жизни. Его романам рукоплескала Россия 70-х годов – и по сей день тургеневские образы волнуют режиссеров кино и театра. Но все свои произведения он всегда читал Полине Виардо, а его последние рассказы она собственноручно записывала, когда он, мучаясь от смертельной болезни, не мог писать. Тургенев умирал от болезни, которую и сейчас трудно распознать и потому невозможно вылечить, - от рака спинного мозга. В самые тяжелые моменты рядом с ним были Полина и ее дочери. Когда Тургенева не стало, начались склоки и упреки его окружению. Каждый считал долгом отметить небрежность Полины Виардо в организации похорон, забывая, что она сама перенесла тяжелую потерю. Но отпевание было достойным, тело писателя отправлено на родину, а Полине, оставшись одной, надо было думать о будущем. Тургенев оставил ей права на свои издания. Она их тотчас продала, возможно, решив, что позже их никто не купит. Потом спохватилась. Начала распродавать его архив, спорила, торговалась. Боязнь нищеты охватила ее, как в детстве страх перед разбойниками. Но гордость все равно осталась, и она достойно ответила всем, пресекая сплетни: «Какое право имеют так называемые друзья Тургенева клеймить меня и его в наших отношениях. Все люди от рождения свободны, и все их действия, не приносящие вреда обществу, не подвержены ничьему суду! Чувства и действия мои и его были основаны на законах, нами принятых, непонятных для толпы, да и для многих лиц, считающих себя умными и честными. Сорок два года я прожила с избранником моего сердца. Вредя разве себе, но никому другому. Но мы слишком хорошо понимали друг друга, чтобы заботиться о вреде и что о нас говорят, ибо обоюдное наше положение было признано законным теми, кто нас знал и ценил. Если русские дорожат именем Тургенева, то с гордостью могу сказать, что сопоставленное с ним имя Полины Виардо никак его не умаляет, а разве возвышает». Дочь Тургенева Полина осталась без наследства.

Дочь писателя Полина (Пелагея) Тургенева-Брюэр

Правда, Тургенев в свое время дал ей прекрасное и богатое приданое, а когда она разошлась с мужем, содержал ее. Но он так и не удочерил ее официально, суд с Полиной она проиграла. Сама Полина пережила Тургенева на 27 лет... Русские имения Тургеневых достались родственникам жены старшего брата Николая и дальним родственникам по линии отца. Но после революции и это стало уже несущественным.

Когда Иван Тургенев умер, в английском еженедельнике «Saturday Review» написали: «В европейской литературе образовалась огромная брешь, которую уже ничто не закроет…» Без Тургенева нет русской литературы. Полина Виардо знала это, ценила и могла по праву гордиться, что внесла и свою лепту в формирование этой планетарной личности.

Мы можем гадать о сущности отношений Тургенева и Виардо, приводя свои доводы и догадки. Но если вдуматься – а важно ли это сейчас для нас? Ведь самое важное то, что он когда-то написал о ней: «Стой! И дай мне быть участником твоего бессмертия, урони в душу мою отблеск твоей вечности!» Хотя именно Иван Тургенев сделал Полину Виардо участницей своего бессмертия. А не было бы его, кто бы о ней вспомнил? Ведь голоса ее мы уже никогда не услышим...

ОБЩЕСТВЕННЫЕ ВЗГЛЯДЫ ТУРГЕНЕВА

По-прежнему актуальны и общественные убеждения Тургенева. По своему душевному складу Тургенев был скорее сомневающимся Гамлетом, в политике же считал себя либералом-постепеновцем, сторонником медленных политических и экономических реформ, приближающих Россию к передовым странам Запада. Однако на протяжении всего творческого пути он питал «влеченье – род недуга» к революционерам-демократам. В либерализме Тургенева были сильны демократические симпатии. Неизменное преклонение вызывали у него «сознательно-героические натуры», цельность их характера, отсутствие противоречий между словом и делом, волевой темперамент окрыленных идеей борцов. Он восхищался их героическими порывами, но в то же время полагал, что они слишком торопят историю, страдают максимализмом и нетерпением. А потому он считал их деятельность трагически обреченной: это верные и доблестные рыцари революционной идеи, но история своим неумолимым ходом превращает их в «рыцарей на час».

В 1859 году Тургенев написал статью под названием «Гамлет и Дон Кихот», которая является ключом к пониманию всех тургеневских героев. Характеризуя тип Гамлета, Тургенев думает о «лишних людях», дворянских героях, под Дон Кихотами же подразумевает новое поколение общественных деятелей – революционеров-демократов. Либерал с демократическими симпатиями, Тургенев хочет быть арбитром в споре этих двух общественных сил. Он видит сильные и слабые стороны и в Гамлетах и в Дон Кихотах.

Гамлеты – эгоисты и скептики, они вечно носятся с самими собой и не находят в мире ничего, к чему могли бы «прилепиться с душою». Враждуя с ложью, Гамлеты становятся поборниками истины, в которую они тем не менее не могут поверить. Склонность к анализу заставляет их все подвергать сомнению и не дает веры в добро. Поэтому Гамлеты нерешительны, в них нет активного, действенного, волевого начала.

В отличие от Гамлета Дон Кихот совершенно лишен эгоизма, сосредоточенности на себе, на своих мыслях и чувствах. Цепь и смысл существования он видит не в себе самом, а в истине, находящейся «вне отдельного человека». И Дон Кихот готов пожертвовать собой ради ее торжества. Своим энтузиазмом, лишенным всякого сомнения, он увлекает народные сердца. Но постоянная сосредоточенность на одной идее, «постоянное стремление к одной и той же цели» придают некоторое однообразие его мыслям и односторонность его уму. Как исторический деятель, Дон Кихот неизбежно оказывается в драматической ситуации: исторические последствия его деятельности всегда расходятся с идеалом, которому он служит, и с целью, которую он преследует в борьбе. Достоинство и величие Дон Кихота – «в искренности и силе самого убежденья... а результат – в руке судеб».

В эпоху смены поколений общественных деятелей, в эпоху вытеснения дворян разночинцами Тургенев мечтает о возможности союза всех антикрепостнических сил, о единстве либералов с революционерами-демократами. Ему бы хотелось видеть в дворянах-гамлетах больше смелости и решительности, а в демократах-донкихотах – трезвости и самоанализа. В статье сквозит мечта Тургенева о герое, снимающем в своем характере крайности гамлетизма и донкихотства.

Получалось, что Тургенев-писатель постоянно стремился встать над схваткой, примирить враждующие партии, обуздать противоположности. Он отталкивался от любых завершенных и самодовольных систем. «Системами дорожат только те, которым вся правда в руки не дается, которые хотят ее за хвост поймать. Система – хвост правды, но правда, как ящерица: оставит хвост, а сама убежит».

В тургеневском призыве к терпимости, в тургеневском стремлении «снять» противоречия и крайности непримиримых общественных течений 60-70-х гг. проявилась обоснованная тревога за судьбы грядущей русской демократии и отечественной культуры. Тургенев не уставал убеждать ревнителей российского радикализма, что новый водворяющийся порядок должен быть не только силой отрицающей, но и силой охранительной, что, нанося удар старому миру, он должен спасти в нем все достойное спасения. Тургенева тревожила беспочвенность, пугала безоглядность некоторых прогрессивных слоев русской интеллигенции, готовых рабски следовать за каждой новомодной мыслью, легкомысленно отворачиваясь от нажитого исторического опыта, от вековых традиций. «И отрицаем-то мы не так, как свободный человек, разящий шпагой, - писал он в романе «Дым», - а как лакей, лупящий кулаком, да еще, пожалуй, и лупит-то он по господскому приказу». Эту холопскую готовность русской общественности не уважать своих традиций, легко отказаться от предмета вчерашнего преклонения Тургенев заклеймил меткой фразой: «Новый барин народился, старого долой!.. В ухо Якова, в ноги Сидору».

«В России, в стране всяческого, революционного и религиозного, максимализма, стране самосожжений, стране самых неистовых чрезмерностей, Тургенев едва ли не единственный, после Пушкина, гений меры, и, следовательно, гений культуры, - говорил в 1909 году русский писатель и философ Д. С Мережковский. – В этом смысле Тургенев в противоположность великим созидателям и разрушителям, Л. Толстому и Достоевскому, - наш единственный охранитель...»

«Тургенев не был космополитом»

Современники называли Тургенева «русским европейцем». Что это означало в их и его понимании? Очевидно, что сравнивать классика с «гражданами мира» неправомерно, так же, как с эмигрантами любой волны.

Вопрос о долгой жизни писателя за границей – не идеологического порядка. Он не был космополитом в современном понимании: никогда не отрекался от Родины, не порывал с нею связей, писал по-русски и о русских за границей, правда, изображая их довольно критично. Достаточно вспомнить нашу диаспору в романе «Дым». Он прекрасно знал этих людей по Баден-Бадену, где прожил восемь счастливых лет. Совершенно иначе – уважительно и с удивлением – писал о крестьянах в «Записках охотника» и других рассказах и повестях. Кем был Тургенев, проживший полжизни за пределами России? Во-первых, европейски образованным человеком: учился в Берлинском университете, говорил и писал на нескольких языках, почитал своим учителем в литературе Гете – наряду с Пушкиным. Кстати, то, что за плодами учености молодые русские, подобно пушкинскому Ленскому, ехали в Германию, было отличительной чертой целого поколения 1830-1840-х годов. И славянофилы, и западники были одного – немецкого – философского корня, хотя они по-разному видели будущее своей страны. Во-вторых, Тургенев уехал за границу и жил там, потому что так сложились обстоятельства: он полюбил французскую оперную звезду Полину Виардо и не мог долго пребывать вдали от нее. Ее семья стала его семьей. Жизнь возле Полины была для писателя жизнью в искусстве, в атмосфере творчества, которую он так высоко ценил. Между прочим, Полина первой и ввела Тургенева в среду европейской творческой элиты, многие представители которой «лежали у ее ног». За границей как писатель он мог полнее реализоваться. Там его поддерживало признание читающей публики, которого он зачастую был лишен на Родине. Нет двух Тургеневых, один из которых орловский почвенник, а другой европейски признанный прозаик, переводчик, защитник прав, - есть только классик русской литературы Иван Сергеевич Тургенев, сложившийся в двух культурных мирах.

Он, как и многие представители его круга и поколения, осуждал крепостное право. Он писал так: «Я не мог дышать одним воздухом, оставаться рядом с тем, что я возненавидел... Мне нужно было удалиться от моего врага затем, чтобы из самой моей дали сильнее напасть на него. В моих глазах враг этот имел определенный образ, носил известное имя: враг этот был – крепостное право. Под этим именем я собрал и сосредоточил все, против чего я решился бороться до конца, с чем я поклялся никогда не примиряться... Это была моя аннибаловская клятва; и не я один дал ее себе тогда. Я и на Запад ушел для того, чтобы лучше ее исполнить». Интересно, что прославившие Тургенева «Записки охотника» были написаны главным образом в имении Полины Виардо Куртавнель, где он жил, когда мать лишила его финансовой поддержки за строптивость.

Писатель высказывался на острые для своего времени социальные темы: это и нигилизм, и права женщин (с уклоном в феминизм), вопросы галантности и «естественного состояния». Остросоциальные вопросы, безусловно, волновали и его европейских современников – русский писатель находил очень тонкие повороты, предлагал новые темы для размышления. Что же касается объединяющих мотивов Тургенев называл себя «заклятым гётеанцем». В знаменитой трагедии его в первую очередь волновала история Фауста и Гретхен – история любви, которую он осмыслял и через коллизию Онегин – Татьяна Ларина, и через свою собственную биографию. Об этом самые «тургеневские» произведения писателя: повести «Ася», «Фауст», «Вешние воды». Наверное, эта связь особенно ощущалась немецкой читающей публикой, поэтому он был особенно популярен в Германии, где все его новые произведения тотчас переводились на немецкий язык, издавались, имели неизменный успех. Это было не только открытием русской литературы, но и открытием России, которую в Европе так мало знали. Тургенев – самый популярный русский писатель второй половины XIX века, еще до Льва Толстого и Достоевского. Он «прорубил окно в Европу» для русской литературы и окно в Россию – для литературы западноевропейской.

Тургенев был создателем языка русской прозы, как Пушкин – языка русской поэзии. До сих пор русские прозаики пишут языком, который сформировал именно Иван Сергеевич. Достаточно взять в руки «Записки охотника», чтобы с удивлением обнаружить, насколько современно они написаны. С этой точки зрения все наши писатели – наследники Тургенева. Кроме того, никто так прекрасно и точно не рассказал о переживаниях вдруг возникающей любви, как в повести «Ася»... Просто у нас долго культивировался (и до сих пор поддерживается) стереотип Тургенева – социального романиста, а то социально-историческое, о чем он писал, давно ушло из нашей жизни.

В 1847 году Иван Сергеевич отправился в Европу вместе с Белинским и, живя в Париже, оказался свидетелем революционных событий 1848-го года. Штурм баррикад, расстрел заложников, кровь и разрушения произвели на него самое тягостное впечатление, привили стойкое отвращение к революциям вообще. Что, впрочем, не помешало демократически настроенному писателю-западнику сблизиться с эмигрантом А. Герценым и неоднократные встречи за границей с Гоголем, тургеневский некролог на смерть которого петербургская цензура не пропустила. Тогда автор напечатал статью в «Московских ведомостях» под редакцией В. Боткина. Высшие инстанции усмотрели в тексте некролога бунт и выслали писателя в деревню. Лишь благодаря хлопотам собрата по перу, графа А. К. Толстого, через два года разрешили Тургеневу проживать в столицах.

Много глупостей творилось вокруг Тургенева в ту пору, предшествовавшую Крымской войне. Но со смертью императора в 1855 году время все расставило на свои места. Одно за другим были опубликованы наиболее значительные тургеневские произведения: «Рудин» (1856), «Дворянское гнездо» (1859), «Накануне» (1860), «Отцы и дети» (1862). Причем первые два печатались в передовом некрасовском «Современнике», а два других – в консервативном «Русском вестнике» М. Каткова ура-патриотической и монархической направленности. Добродушный и щедрый сибарит Тургенев, получалось, устраивал и правых и левых, западников и славянофилов.

Там же в Лутовинове был написан еще один его хрестоматийный рассказ – «Муму». К тому времени на театральных подмостках с неизменным успехом шли тургеневские пьесы «Где тонко, там и рвется», «Холостяк», «Завтрак у предводителя» и по-прежнему не сходящий со сцены «Месяц в деревне». Наметившийся тогда кризис театрального репертуара Тургенев полагал возможным преодолеть при помощи авторов, приверженных гоголевской драматургии, к которым причислял и себя. Учился писать пьесы, переводя также Шекспира. Но к копированию, бездумному заимствованию его приемов современными российскими драматургами относился с раздражением, заметив: «Тень Шекспира тяготеет над всеми драматическими писателями, они не могут отделаться от воспоминаний; слишком много эти несчастные читали и слишком мало жили».

Сам Иван Сергеевич в те годы и позднее старался жить не только личными, творческими, но и общественными интересами. Участвовал в острой литературной полемике на страницах некрасовского «Современника». Деятельно способствовал созданию Литературного фонда для помощи нуждающимся писателям и ученым. Горячо поддерживал готовившуюся крестьянскую реформу с отменой крепостного права. Осенью 1855-го число близких друзей Тургенева пополнил отставной артиллерийский поручик, участник героической обороны Севастополя Лев Толстой. Тогда же в «Современнике» был опубликован первый из его «Севастопольских рассказов» - «Рубка леса» с посвящением И. С. Тургеневу, в доме которого он одно время квартировал, досаждая гостеприимному хозяину шумными возвращениями под утро из ресторанов на тройке с цыганами.

Писатель-скиталец: западник – о России

Поселившись в Баден-Бадене, он активно участвовал в культурной жизни Европы, сблизился с ведущими писателями Германии, Франции, Англии. Помогал распространению русской литературы за рубежом, знакомил своих российских читателей с лучшими произведениями западноевропейской литературы. Диккенс, Теккерей, Генри Джеймс, Мериме, Мопассан, Анатоль Франс, Гюго, Жорж Санд находились в числе его постоянных корреспондентов.

С 1874 года в парижских ресторанах Риша и Пелле раз или два в месяц проходили легендарные холостяцкие литературные «обеды пяти» - Флобера, Эдмона Гонкура, Доде, Золя и Тургенева. Идея этих обедов принадлежала Флоберу, но Тургеневу на них отводилась главная роль.

Он выступал консультантом и редактором переводов произведений русских авторов, писал к ним предисловия и примечания, равно как и к русским переводам западноевропейских мастеров. Именно Тургенев стал со временем самым известным и читаемым русским писателем в Европе, где критика причислила его к первым прозаикам века. На международном литературном конгрессе 1879 года в Париже он был избран вице-президентом. Ему присвоили звание почетного доктора Оксфордского университета – честь, которая не оказывалась до того ни одному беллетристу.

Несмотря на постоянную жизнь за границей, все свои помыслы Тургенев по-прежнему связывал только с Россией. А там на него не прекращались нападки. Роман «Дым» (1868), плод многолетних раздумий писателя о судьбах Отечества, вызвал ожесточенные споры в обществе. По словам автора, «роман ругали все: и красные, и белые, и сверху, и снизу, и сбоку – особенно сбоку».

В том же году Тургенев стал постоянно сотрудничать с либеральным журналом «Вестник Европы» и разорвал связи с Катковым, за что тот обрушился на него в своем «Русском вестнике» и «Московских ведомостях». После выпавших на долю Тургенева оваций читающей публики катковская газета уверяла, что почтенный мэтр «кувыркается» перед прогрессивной молодежью... Не избежал резкой критики и итоговый, самый большой по объему роман писателя «Новь» (1877), которому он доверил свои сокровенные чаяния. Так, М. Салтыков-Щедрин расценил эту вещь как «услугу самодержавию».

На несколько двусмысленную общественную репутацию Тургенева влияли его дружеские отношения с людьми диаметрально противоположных убеждений – министром просвещения А. Головниным, товарищем министра внутренних дел и военным министром Н. Милютиным, министром финансов М. Рейтерном и, одновременно, с такими видными деятелями русской революционной эмиграции, как П. Лавров, П. Кропоткин, Г. Лопатин и многими другими.

Как бы то ни было, последние годы жизни писателя, когда он с радостью принял предложение Льва Толстого забыть все бывшие между ними недоразумения, явились для Тургенева вершиной мировой славы. В России он сделался всеобщим любимцем и кумиром читателей разных поколений. Приезды Ивана Сергеевича на родину неизменно сопровождались подлинными триумфами.

Хранитель предания: культура как родина

С начала 1860-х годов Тургенев большую часть времени живет за границей, лишь изредка и ненадолго приезжая в Россию. Он чувствует приближение старости, хотя ему еще нет пятидесяти лет. Меняется его характер, и постепенно определяется его новая роль: хранителя предания, пропагандиста русской культуры, полпреда русской литературы в Европе. Один из мемуаристов называет его «послом от русской интеллигенции».

Поздние годы Тургенева показывают, что человек, преодолевая обстоятельства, может найти свое место и достойно сыграть свою роль. Тургенев делает прозаический перевод поэмы Лермонтова «Мцыри». Он представляет французскому читателю «Историю одного города», «Грозу», «Двух гусаров» и «Войну и мир». Кружок «Современника» сменился в Париже кругом известных французских литераторов. Вместе с Э. Гонкуром, А. Доде, Э. Золя, Г. Флобером Тургенев образует так называемое «Содружество пяти». Как хранитель культуры, в кругу своего общения он соединяет вещи трудносоединимые. Он поддерживает отношения со своими старыми приятелями, крупными чиновниками и одновременно помогает русским революционерам-эмигрантам. Он заботится о переводе «Войны и мира» и в то же время рекомендует в журнале «Вестник Европы», где сам сотрудничает, произведения начинающих, никому не известных писателей.

В личной его жизни, однако, мало что меняется. Тургенев по-прежнему существует «на краешке чужого гнезда», живет по соседству с семейством Виардо сначала на немецком курорте Баден-Баден, потом, после франко-германской войны, под Парижем, в местечке Буживаль.

Романы «Дым» и «Новь» не имеют прежнего успеха, но личность Тургенева приобретает все большую популярность. Европейские писатели, знакомые Тургенева, дружно восхищаются великаном с добрыми глазами и седой головой, напоминающим героя волшебных сказок.

Примирение с русским обществом происходит в 1879 г. во время очередного приезда в Россию. В Москве в честь писателя устраивают несколько торжественных обедов. Тургенева приветствуют студенты, профессора, адвокаты – старые и молодые интеллигенты-либералы.

В одной из ответных речей писатель, кажется, предлагает оптимистический финал «Отцов и детей»: «Говорящий в эту минуту перед вами написал 16 лет тому назад роман «Отцы и дети». В то время он мог только указать на рознь, господствующую между поколениями; тогда еще не было почвы, на которой они могли сойтись. Эта почва теперь существует – если не в действительности, то в возможности; она является ясною глазам мыслителя». О том же «чувстве единодушия» говорил Тургенев и через год, на открытии памятника Пушкину.

Но это были мечта, самообольщение. Шестнадцать лет назад писатель был прозорлив, теперь – прекраснодушен. Он говорил о преодолении разрыва, в то время как этот разрыв стремительно увеличивался. «Преступные увлечения» молодежи, о которых Тургенев упоминал снисходительно, оказались сильнее примирительных слов. Поколения разделили уже не идеологические барьеры (как Базарова с Павлом Петровичем), а реальная кровь: идеологические убийства, виселицы и новые убийства.

1 марта 1881 г. история России в очередной раз переломилась. Тургенев еще услышал взрыв на Екатерининском канале. Художник, впрочем, догадался о том, чего не хотел замечать опьяненный атмосферой праздника публицист: «Готова ли ты на преступление? – спрашивает испытующий голос русскую девушку. «И на преступление готова», - твердо отвечает она, потупив голову» («Порог», 1878).

Последней заветной работой Тургенева становится цикл «Стихотворения в прозе». Опираясь на традиции французской литературы, Тургенев вводит в литературу русскую новый жанр – прямого лирического размышления (в сущности, прозаической элегии) или короткой истории (в сущности, маленькой новеллы, анекдота с моральным выводом или элегическим вздохом). Темы стихотворений повторяют многие традиционные лирические мотивы: любовь, воспоминания, природа, смерть. Композиционным кольцом цикла оказывается тема родины: «Последний день июня месяца: на тысячу верст кругом Россия – родной край. / Родной синевой залито все небо; одно лишь облачко на нем – не то плывет, не то тает. Безветрие, теплынь… воздух – молоко парное» - таким идиллическим пейзажем начинается «Деревня» (1878).

А заканчивается опубликованная при жизни Тургенева часть книги стихотворением «Русский язык». Единство и величие народа Тургенев в этом манифесте-завещании ставит в зависимость от «великого, могучего, правдивого и свободного русского языка». Это не просто риторический лозунг, а глубокая мысль. Язык может объединить людей в большей степени, чем национальность, место жительства или подданство. Созданная на этом языке культура переживает и людей и государства. Русский мир будет существовать поверх границ, пока существуют объединяющие его язык и литература, на нем созданная.

В этом смысле замечателен последний культурный жест Тургенева. Узнав о смертельной болезни, в начале июля 1883 г. он пишет последнее письмо Толстому, не раз заявлявшему о своем уходе из литературы: «Милый и дорогой Лев Николаевич! Долго Вам не писал, ибо был и есмь, говоря прямо, на смертном одре. Выздороветь я не могу, - и думать об этом нечего. Пишу же я Вам, собственно, чтобы сказать Вам, как я был рад быть Вашим современником – и чтобы выразить Вам мою последнюю искреннюю просьбу. Друг мой, вернитесь к литературной деятельности! Ведь этот дар Вам оттуда же, откуда все другое. <...> Друг мой, великий писатель русской земли – внемлите моей просьбе!»

Он умирал долго и тяжело от страшной болезни – рака спинного мозга. В парижской квартире Тургенева русских не было, но в последние часы он заговорил на русском языке. «Прощайте, мои милые, мои белесоватые...» - произнес Тургенев загадочную фразу.

Люди XIX века часто думали о смерти и заблаговременно готовились к ней. Тургенев выразил желание быть похороненным рядом с Пушкиным, но добавил, что недостоин лежать рядом с ним. (Да и кто бы мог отправить его в семейное пушкинское захоронение в Святогорском монастыре?) Поэтому он выбирает другое место: рядом с Белинским, которому когда-то посвятил «Отцов и детей». В последний путь на Волково кладбище гроб сопровождало множество людей.

Одну из самых важных мыслей о тургеневском творчестве высказал журналист и издатель А. С. Суворин: «Среди общества юного, настроенного или меланхолией, или литературой, он явился учителем. Он создавал образы мужчин и женщин, которые становились образцами. Он давал моду. Его романы – это модный журнал, в котором он был и сотрудником, и редактором, и издателем. Он придумывал покрой, он придумывал душу, и по этим образцам многие россияне одевались». Похоже выразился Л. Н. Толстой: «Может быть, таковых, как он писал, и не было, но когда он написал их, они появились. Это – верно. Я сам потом наблюдал тургеневских женщин в жизни».

В начале жизни человек должен часто оглядываться вокруг. Ему приходится выбирать не только друзей и знакомых, но кумиров, образцы, идеалы. В современной культуре эту роль обычно играют знаменитые актеры, эстрадные и спортивные звезды. В русской культуре XIX (и отчасти XX) века образованные молодые (и не обязательно молодые) люди образцы для подражания искали прежде всего в литературе. Неслучайно одно из самых старых определений искусства – подражание. Искусство подражает жизни, жизнь, в свою очередь, - искусству. Тургенев, как мы помним, в юности подражал Онегину. Потом уже его произведения стали моделями, образцами поведения для следующих поколений. Среди своих современников Тургенев в этом отношении был вне конкуренции. «Отцы и дети» - книга, обладающая наибольшей моделирующей силой. Вслед за Толстым можно было бы сказать: Тургенев написал нигилиста – и они появились в жизни!

АРИСТОКРАТ

В Москве царил аврал –

Власть зашаталась снова.

В Париже умирал

Великий мастер Слова.

Искал кого-то взгляд

Средь комнатёнки тусклой.

Он был аристократ

Литературы русской.

Постыло скрипнет дверь,

Постель его убога.

Но ничего теперь

Он не просил у Бога.

Всю славу, весь венок

Лауреатской доли

Сложил бы он у ног

Цветка в орловском поле.

Не залететь в окно

Разгульной русской вьюге...

На небесах давно

Все недруги и други.

И в горести седин,

И в юности голодной –

Всегда он дворянин.

Пусть бедный, но природный.

«Россия...» - он во мрак

Шепнул чуть слышно, глухо...

Вот умирали как

Аристократы духа.

Николай Рачков

Зимы больной старый писатель проводил в Париже, а на лето его перевозили в загородное имение Виардо в Буживале. К январю 1883-го боли настолько усилились, что Иван Сергеевич уже не мог уснуть без морфия. Когда ему временами становилось немного легче, он продолжал работать и за несколько месяцев до смерти издал новаторскую для русской литературы книгу «Стихотворений в прозе» - цикл лирических миниатюр, который явился своеобразным и волнующим прощанием Тургенева с жизнью, родиной, искусством.

«Суд глупца и смех толпы... Кто не изведал того и другого? Все это можно – и должно переносить... Но есть удары, которые больнее бьют по самому сердцу. Человек сделал все что мог; работал усиленно, любовно, честно. И честные души гадливо отворачиваются от него; честные лица загораются негодованием при его имени. "Удались! Ступай вон! – кричат ему честные молодые голоса. – Ни ты нам не нужен, ни твой труд...". Что делать тогда этому человеку? Продолжать трудиться, не пытаться оправдываться – и даже не ждать более справедливой оценки».

...Ему сделали операцию по удалению невромы в нижней части брюшной полости. Операция не помогла. Болезнь развивалась, лишая Тургенева возможности стоять или даже сидеть. Весь март и апрель Иван Сергеевич так мучился, что окружающие замечали в нем минутные помрачения рассудка. Однако он с ними справлялся и полностью отдавал себе отчет в близкой кончине, смирился с ней.

Противостояние между «невообразимо мучительным недугом и невообразимо сильным организмом» (П. Анненков) завершилось 22 августа 1883 года в Буживале, на 65-м году жизни. Вскрытие показало, что писатель скончался от злокачественной опухоли позвоночника. Его мозг при взвешивании оказался самым большим – 2012 граммов – по сравнению со всеми, подвергнутыми после смерти подобной процедуре.

А КАК ЕМУ ХОТЕЛОСЬ ЖИТЬ!

(из воспоминаний художника Василия Верещагина)

Весна 1882 года. Kue de douai

«Это что такое! Как это можно, на что похоже так долго хворать!» Вхожу и вижу ту же ласковую улыбку, слышу тот же тоненький голос: «Что же прикажете делать, держит болезнь, не выпускает». И. С. был положительно не изменившись, с того дня, что я видел его танцующим, и это ввело меня в заблуждение; я был твёрдо уверен, что он выздоровеет, и говорил это тем, кто меня расспрашивал.

Тургенев был очень оживлён и, несмотря на то, что жаловался на постоянные и очень сильные невралгические боли в груди и спине, просил посидеть, не уходить, бойко рассказывал, приподнявшись на постели, много смеялся. Помню, что речь зашла, между прочим, о литературе, его работах. И. С. высказывая, между прочим, высокое уважение к таланту Л. Толстого, выразился так: «Чего у Т. недостаёт, так это поэзии, она совершенно отсутствует во всех его произведениях». Я не мог не сказать, что с этим не согласен, и для примера привёл высокопоэтические создания: «Казаки», «Поликушка» и др. Тургенев, кажется, остался при своём, хотя не спорил.

***

...Он горько жаловался на то, что не может ехать в Россию. «Зачем же вам так сейчас ехать в Россию, сначала поправляйтесь хорошенько здесь!» - «Да, но я мог бы там продолжать работу, я кое-что начал, что надобно бы писать там», - и он многозначительно кивнул головою.

Осень и зиму Тургенев продолжал хворать; так как мне не случалось встречаться ни с одним из докторов, его лечивших, то я полагал, что болезнь его несмертельна.

Зайдя раз в rie de Donai, я написал и послал наверх несколько слов, в которых осведомлялся о здоровье, но слуга принёс мою записочку назад! «Г-н Тургенев лежит, читать не в состоянии, да и шторы у него спущены, он просит сказать ваше имя», - я понял, что дело неладно, и ушёл, чтобы не беспокоить.

По приезде из Индии опять завернул – очень худо, никого не пускают. Возвратясь из Москвы, встретился с Онегиным (псевдоним Александра Фёдоровича Отто, знаменитого собирателя архивных материалов о А. С. Пушкине за границей), который сказал мне, что не только месяцы, но и дни И. С. сочтены. Я поехал в Буживаль, где он тогда был; дорогою образ его ещё рисовался мне таким, как и прежде, но когда, думая начать разговор по-старому, шуткою, я вошёл – язык прилип к гортани: на кушетке, свернувшись калачиком, лежал Тургенев, как будто не тот, которого я знал, - величественный, с красивою головою, - а какой-то небольшой, тощий, жёлтый, как воск, с глазами ввалившимися, взглядом мутным, безжизненным.

Казалось, он заметил произведённое им впечатление и сейчас же стал говорить о том, что умирает, надежд нет и проч. «Мы с вами были разных характеров, - прибавил он, - я всегда был слаб, вы энергичны, решительны...» Слезы подступили у меня к глазам, я попробовал возражать, но И. С. нервно перебил: «Ах, боже мой, да не утешайте меня, Василий Васильевич, ведь я не ребёнок, хорошо понимаю моё положение, болезнь моя неизлечима; я страдаю так, что по сто раз на день призываю смерть. Я не боюсь расстаться с жизнью, мне ничего не жалко, один-два приятеля, которых не то что любишь, а к которым просто привык...»

Я поддался немного его тону и сказал, что он похудел, - слышу, Онегин, тут же бывший, торопится поправить: «Ещё бы не похудеть за столько времени». Я понимаю, что надобно быть осторожным, и настаиваю на том, что если нет прямо смертельной болезни, то смерть совсем не неизбежна, годы ещё не те, чтобы умирать. «Ведь вам всего шестьдесят пять лет?» - «Шестьдесят четыре», - поправляет он и снова, было, протестует, но, однако, после принимает слова утешения спокойнее, видно, в душе они не неприятны ему и сам он ещё имеет надежду.

Он расспрашивал о моих работах, о том, где я был, куда намерен ехать. Я сказал, что еду на воды и приеду к нему через месяц. «Даю вам месяц сроку; если в этот срок не поправитесь – берегитесь, со мною будете иметь дело!» И. С. улыбнулся этой угрозе: «Придёте через месяц, через три, через шесть, застанете меня всё в том же положении».

Я позволил себе предостеречь его от частых приёмов морфия и, если уже наркотические средства необходимы, то чередовать его с хлоралом. «И рад бы, да что делать, коли боли мучают, - отвечал И.С, - готов что бы ни было принять, только бы успокоиться...»

В этот день Тургенев был одет, так как пробовал выезжать, но езда по мостовой утомила его; он скоро воротился и теперь готовился лечь в постель. Это был последний раз, что он выехал.

«Кто это вам сказал?»

Мы вышли вместе с Онегиным, сказавшим, между прочим, дорогою: «Он не знает, что не проживёт так долго, как говорит, у него разложение всех сосудов; мне говорил это Белоголовый». Через месяц приблизительно снова прихожу. Иван Сергеевич в постели, ещё более пожелтел и осунулся – как говорится, краше в гроб кладут – сомнения нет, умирает. А я читал в русских газетах, что Тургеневу лучше, что он выезжает, и с этою мыслью шёл к нему. Он познакомил меня с сидевшим около его постели Топоровым, его давним приятелем. «Вам, - говорю я, - слышал, лучше? Вы выезжаете?» - «Ой, ой, ой! – застонал больной, - какое же лучше, до выезда ли мне, прикован к постели! Кто это вам сказал?» - «В газетах читал». - «Да можно ли верить тому, что пишут в газетах? Посмотрите, на что я похож...»

«Я ведь знаю, - стал он говорить, когда мы остались одни, - что мне не пережить нового года...» - «Почему же вы это знаете?» - «Так, по всему уж вижу и сам чувствую, да и из слов докторов это заключаю; дают понять, что не мешало бы устроить дела...» Мне показалось странным, что доктора, которые, сколько я знал, как и все окружающие, не переставали подавать ему надежду, могли сказать это, и, как я после узнал, он сказал это только для того, чтобы выпытать моё мнение. Признаюсь, я почти готов был ответить ему: «Что же делать, все мы там будем», - но, видя, что его потухший взгляд пытливо упёрся в меня в ожидании ответа, я удержался. «Что же, - говорю, - доктора, и доктора ошибаются». И привёл пример графа Шамбора, которому доктора пророчили верную смерть, но который начал в это время поправляться – пример, оказавшийся очень неудачным, так как граф Шамбор вскоре после того действительно умер. Тургенев, впрочем, внимательно слушал; видно было, что он сам далеко ещё не терял надежды и желал бы, чтобы и другие не теряли. Он стал жаловаться на то, что не успел сделать всего, что следовало... «Вы-то не успели!..» - «Не то! Вы меня не понимаете, я говорю о своих делах, которые не успел устроить». - «Да ведь это легко сделать теперь, сейчас». - «Нет, нельзя: именье моё, - продолжал он тихим голосом, - не продано; всё собирался, собирался его продать, но я всегда был нерешителен, всё откладывал». - «Разумеется, вам жалко было расстаться?» - «Да, жалко было расстаться, а теперь вот, если я умру, именье-то достанется бог знает кому...» - и он печально покачал головою. (Всё своё движимое и недвижимое имущество Тургенев завещал Полине Виардо.).

Мне казалось, что тут была забота о дочери, с которою я раз как-то встретился у него; она весьма милая дама, небольшого роста, брюнетка, очень на него похожая, замужем за французом, и дела её в последнее время были не в блестящем положении.

Иван Сергеевич как-то особенно внимательно расспрашивал меня обо всём: о моём семействе, жене, покойных родителях, братьях.

В начале нашего разговора он просил прислуживавшую ему г-жу Арнольд (гувернантку в доме Виардо) впрыснуть морфия, что она сделала и спросила его, не хочет ли он завтракать. «А что есть?» - «Лососина(!)» Казалось, он что-то соображал, поднявши руку к голове, долго обдумывал. «Ну, дайте хоть лососины и ещё яйцо всмятку». Видно было, что у него был ещё небольшой аппетит. «Как ваш желудок?» - «Ничего не варит, вот я поем, и сейчас же меня вырвет».

Я заговорил о морфии, опять просил не впрыскивать себе много. «Всё равно, - отвечал он, - моя болезнь неизлечима, я это знаю». Он сказал, как доктора называют его болезнь: «Возьмите медицинский словарь, посмотрите, там прямо сказано: неизлечимая, incurable».

Приду к вам через неделю, - говорю ему.

Приходите, приходите; да смотрите, если придёте через две, то меня уж будут выносить ногами вперёд!

Не берите же, смотрите, много морфия, - говорил я ему, уходя и грозя пальцем; он с улыбкой наклонил голову в знак согласия и проводил меня грустным взглядом, оставшимся у меня в памяти. Вышло так, как он сказал; почти ровно через две недели его не стало. А как ему хотелось жить!

***

Впечатление последнего посещения было так грустно, что я приехал через 4 дня; это было после полудня, и И. С, которому только что впрыснули морфия, спал; я посидел рядом в кабинете, скромно, уютно, по-холостому убранному: обычный письменный стол, турецкий диван, по стенам много этюдов, преимущественно русских художников, и не знаю, кем написанный, не особенно удачно, его портрет.

Я побеседовал с г-жою Арнольд, давно уже ухаживавшей за больным; она говорила, что, положа руку на сердце, всё ещё надеется на выздоровление, что доктора различно определяют болезнь, а что её лично более всего беспокоит подагра, совершенно покинувшая ноги и, следовательно, поднявшаяся выше. О последнем я слышал от самого больного, ещё в начале болезни; он прямо говорил, что подагра даёт себя чувствовать около сердца; за последний же раз, говоря об упадке сил, сказал: «Если бы вы только видели мои ноги, на что они похожи: посмотрите их, одни кости!» Я не решился взглянуть; мне так и представился покойный отец мой, у которого ноги совершенно высохли перед смертью.

Г-жа Арнольд объяснила, что никто никогда не советовал Тургеневу устроить свои дела, что это была чисто его хитрость, чтобы врасплох выведать моё мнение о его положении, так как он подозревал, что все постоянно окружавшие его сговорились его успокаивать и обманывать. Она сообщила также, что И. С. приходили навещать многие из парижских знаменитостей; между прочим, Эмиль Ожье – прибавила она для меня – приезжал недавно читать новую пьесу.

Кстати здесь сказать, что мне редко доводилось слышать отзывы Тургенева о прошлых и современных знаменитостях. Об А.С. Пушкине он раз говорил с видимым благоговением, каким-то особенно серьёзным тоном; выражение лица его было в это время очень похоже на портрет, приложенный к полному собранию сочинений, - он передёрнул бровями и многозначительно поднял указательный палец. Помню, между прочим, его рассказ о промахе В. Гюго, хорошо рисующем малую начитанность поэта. «Мы заговорили о Гёте, - рассказывал Иван Сергеевич, - Гюго возражал мне и нападал на Гёте за Валленштейна. «Maitre, - говорю ему, - да ведь Валленштейн не Гёте, а Шиллера...» - «Ну да, ну да, это всё равно», - отвечал тот и, чтобы замять ошибку, ударился в какие-то метафоры...»

Барыня рассказала ещё, что Тургенев очень волновался по поводу письма, посланного им Л. Толстому, в котором он писал, что на смертном одре просит графа не бросать работ, служить ими России и т. д. «Я, - говорит, - была за столом, когда он вызвал меня; подаёт мне лист бумаги, исписанный карандашом, и говорит: «Пожалуйста, пошлите это поскорее, это очень, очень нужно...»

Окружавшие умирающего пошли завтракать...

Я заболел сильною простудою груди и переехал в больницу, так что не ранее как через 8-10 дней удалось съездить в Буживаль.

«Г-н. Тургенев очень плох, - говорит мне при входе дворник, - доктор сейчас вышел и сказал, что он не переживёт сегодняшнего дня».- «Может ли быть!» Я бросился к домику. Кругом никого, поднялся наверх, и там никого. В кабинете семья Виардо сидит в кружке, также русский кн. Мещерский, посещавший иногда Тургенева и теперь уже три дня бывший при нём вместе со всеми, Виардо. Они окружили меня, стали рассказывать, что больной совсем плох, кончается. «Подите к нему». - «Нет, не буду его беспокоить». - «Да вы не можете его беспокоить, он в агонии». Я вошёл – Иван Сергеевич лежал на спине, руки вытянуты вдоль туловища, глаза чуть-чуть смотрят, рот страшно открыт, и голова, сильно закинутая назад, немного в левую сторону, с каждым вдыханием вскидывается кверху; видно, что больного душит, что ему не хватает воздуха, признаюсь, я не вытерпел, заплакал.

Агония началась уже несколько часов тому назад, и конец был, видимо, близок.

Окружавшие умирающего пошли завтракать, я остался у постели с г-жою Арнольд, постоянно смачивавшею засыхавший язык больного.

В комнате было тоскливо; слуга убирал её, подметал пыль, причём немилосердно стучал и громко разговаривал с входившею прислугою: видно было, что церемониться уже нечего...

Г-жа А. сообщила мне вполголоса, что Тургенев вчера ещё простился со всеми и почти вслед за тем начал бредить. Со слов Мещерского я уже знал, что бред, видимо, начался, когда И. С. стал говорить по-русски, чего никто из окружавших, разумеется, не понимал. Все спрашивали: «Qu’tst ce qu’il dit, qu’est ce qu’il dit (Здесь: что он сказал? (фр.)?» «Прощайте, мои милые, - говорил он, - мои белесоватые...» «Этого последнего выражения, -говорил М., - я всё не могу понять: вообще же, мне казалось, что он представляет себя в бреду русским семьянином, прощающимся с чадами и домочадцами...»

Два жалобных стона раздались из уст Тургенева, голова повернулась немного и легла прямо, но руки за целый час так и не пошевелились ни разу. Дыханье становилось медленнее и слабее; я хотел остаться до последней минуты, но пришёл Мещерский и стал просить от имени семьи Виардо пойти повидать доктора Бруарделя, рассказать, что я видел, а в случае его отсутствия оставить письмо с объяснением того, что есть и чего неизбежно надобно ожидать. Я взял письмо, дотронулся в последний раз до руки Ивана Сергеевича, которая уже начала холодеть, и вышел.

***

Через час Тургенев умер.

Доктора Бруарделя я не застал дома и оставил письмо, - он приехал только на третий день, Я дал депеши двум близким людям умершего: Онегину и князю Орлову; хотел известить и далёкую родину, но, не быв другом покойного, не счёл себя вправе посылать от моего имени весть об этом народном горе.

К слову

«Нет счастья вне семьи и вне родины, каждый сиди на своём гнезде и пускает корни в родную землю. Что лепиться к краюшку чужого гнезда?» - Эти строки И. С. Тургенев написал своей корреспондентке 10 (22) июля 1859 года, когда был ещё (по нашим меркам) совсем молодым, но считал себя «старым». Казалось бы, всё понимал, а вот подишь ты...

Свыше четырехсот человек приняли участи в траурных торжествах в Париже. И среди них – А. Доде, Э. Золя, композитор Ж. Массне. С прочувствованной речью к собравшимся обратился член французской Академии, крупнейший историк искусства и религий, философ, писатель Э. Ренан.

Согласно последней воле покойного, тело Тургенева 27 сентября было доставлено в Петербург. Еще от приграничной станции Вержболово на остановках служили панихиды. На перроне Варшавского вокзала гроб встречала огромная толпа народа. Знаменитый юрист А. Кони вспоминал, что по пути следования траурного кортежа к Волковскому кладбищу «непрерывная цепь 176-ти депутаций от литературы, от газет и журналов, ученых, просветительных и учебных заведений, от земств, сибиряков, поляков и болгар заняла пространство в несколько верст, привлекая сочувственное... внимание... публики, запрудившей тротуары».

Эти изъявления народной любви очень беспокоили министра внутренних дел Д. Толстого, опасавшегося стихийных митингов и принявшего в целях их предотвращения крайне неуместные охранные меры.

Боявшийся по слабости характера жандармских пут при жизни, Иван Сергеевич Тургенев сошел в могилу с репутацией «неблагонадежного» субъекта в глазах властей. Однако после смерти был вознесен ими же, как это частенько бывает, на пьедестал почета.

Могила И. С. Тургенева на Волковском кладбище

Традиции официозного почитания писателя были продолжены в Советском Союзе. Именем Тургенева названы кратер на Меркурии и скорый фирменный поезд «Москва-Орел». Его мгновенно узнаваемый портрет в широком окладе седой бороды воспроизведен на нескольких советских почтовых марках. У Тургенева есть мемориальные музеи в России и во Франции. Ему поставлены памятники в Москве, Санкт-Петербурге, Орле.

А он, словно, противясь канонизации, зовет нас в подернутую туманной дымкой даль своих книг, туда, где любят, думают и борются за правду его мятущиеся герои, где просыпается на рассвете тихая русская природа, где журчит родник упоительной русской речи. И где обретает осязаемость тургеневское высказывание: «О чем бы ни молился человек – он молится о чуде: «Великий Боже, сделай, чтобы дважды два не было четыре».

«…ВСЯ СУТЬ РОССИЙСКОЙ ЖИЗНИ»

«Записки охотника»

В первом номере некрасовского журнала «Современник» за 1847 год появились рассказы Ивана Тургенева, вошедшие вскоре в книгу «Записки охотника». К моменту журнальной публикации автору исполнилось двадцать восемь лет. Он считался поэтом. В российских журналах уже печатались его лирические стихи и поэмы. Выходили они и отдельными изданиями.

Но «Записки охотника» с первых же опубликованных страниц произвели такое впечатление, которое вызывает лишь что-то из ряда вен выходящее. Н. Некрасов писал Ивану Сергеевичу летом 1847 года: «Успех Ваших рассказов повторился ещё больше в Москве, - все о них говорят с восторгом. Нисколько не преувеличу, сказав Вам, что эти рассказы сделали такой эффект, как романы Герцена и Гончарова... – этого, кажись, довольно. В самом деле, это настоящее Ваше дело...» Публицист Н. Шелгунов считал, что в «Записках охотника» Тургенев «захватил всю суть русской жизни», а В. Белинский заявил, что в этих рассказах автор «зашёл к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто ещё не заходил».

Подлинно художественное произведение всегда открывает жизнь с новой стороны. Оно по-новому освещает для нас человеческую сущность, явление жизни, её красоту или чёрную глубь, факт истории, даже привычную природу. Свой, особый, взгляд, неведомая ранее проницательность, своеобразное осмысление – да мало ли что приносит с собою в литературу оригинальный художник! «Записки охотника» в этом смысле книга необычайная. В ней представлены разнообразные русские характеры, даже не характеры, а типы. Такое богатство типических лиц редко встретишь в одной книге рассказов. Деловой Хорь и мечтательный Калиныч; безответный и отверженный Стёпушка из новеллы «Малиновая вода»; разжиревший бурмистр, «зверь, а не человек», Софрон: «чудная» душа, сын природы Касьян с Красивой Мечи; мальчишки с Бежина луга, каждый со своей изюминкой; честнейший лесник Фома, по прозвищу Бирюк; самозабвенные певцы Яшка-Турок и рядчик из городка Жиздры; «огонь-человек» Пантелей Чертопханов и его тишайший друг Тихон Недопюскин; укротившая свои земные страдания, просветлённая Лукерья из потрясающей истории «Живые мощи»... Череда подлинных типов, неистовых и смиренных, полных жизненной мощи и пришибленных судьбой, откликающихся чутким сердцем на бессмертную красоту вокруг и глухих к её зову. А ещё есть в рассказах раздумья о нашем земном бытии – те несуетные размышления, на которые способен лишь ум глубокий, проницательный и неутомимый. А ещё есть поэзия, разлитая по страницам каждой новеллы, поэзия, которую впитывает один герой и слепо отталкивает другой, но которую неизменно и чутко замечает и прославляет автор, находя для этого мудрые и вдохновенные слова. А ещё есть магия самого повествования, его ритм, его музыка – тот русский тон, который мы улавливаем в народной песне, сказке, притче, разнообразных и душевно цельных, неожиданно новых и с детства родных. И всё это вместе взятое – как долгий вздох матери, как поцелуй ребёнка, как прикосновение любимых рук. И всё это – «Записки охотника».

Если вы помните, стихотворения в прозе Ивана Тургенева начинаются миниатюрой «Деревня». В этом лирическом монологе ощущается нежелание автора замечать то, что портит красоту русской глубинки; к примеру, латаную-перелатаную крышу избы, «пьяный», завалившийся наружу или внутрь двора плетень, грязную лужу во всю ширину улицы, лохмотья какого-нибудь местного горемыки... У Тургенева – «очищенный» пейзаж русской деревни. И мы с благодарным сердцем прощаем его избирательный взгляд. Мы знаем: его устами говорит любовь – а без любви нет ни высшей правды, ни литературы. Это любовь нашёптывает поэту слова благоухающие, медовые:

«Последний день июня месяца; на тысячу вёрст кругом Россия – родной край. Ровной синевой залито всё небо: одно лишь облачко на нём – не то плывёт, не то тает. Безветрие, теплынь... воздух – молоко парное!

Жаворонки звенят; воркуют зобастые голуби; молча реют ласточки; лошади фыркают и жуют; собаки не лают и стоят, смирно повиливая хвостами.

И дымком-то пахнет, и травой – и дёгтем маленько – и маленько кожей. Конопляники уже вошли в силу и пускают свой тяжёлый, но приятный дух...

Я лежу у самого края оврага на разостланной попоне; кругом целые вороха только что скошенного, до истомы душистого сена. Догадливые хозяева разбросали сено перед избами: пусть немного посохнет на припёке, а там и в сарай! То-то будет спать на нём славно!

Курчавые детские головки торчат из каждого вороха; хохлатые курицы ищут в сене мошек да букашек; белогубый щенок барахтается в спутанных былинках.

Русокудрые парни, в чистых низко подпоясанных рубахах, в тяжёлых сапогах с оторочкой, перекидываются бойкими словами, опершись грудью на отпряжённую телегу, - зубоскалят.

Из окна выглядывает круглолицая молодка; смеётся не то их словам, не то возне ребят в наваленном сене.

Другая молодка сильными руками тащит большое мокрое ведро из колодца... Ведро дрожит и качается на верёвке, роняя длинные огнистые капли...»

Вот такая же любовь нашептала Тургеневу его рассказы из книги «Записки охотника». Гоголь написал о «мёртвых душах» России – о Собакевиче, Ноздрёве, Плюшкине, Коробочке, которые уже ничего не могли принести отечеству полезного, созидательного, умножающего его силу и славу. Тургенев впервые вдохновенно и правдиво рассказал о «живых душах» России, представив в «Записках охотника» собрание подлинно национальных русских характеров с их чудесными качествами и талантами. После «Записок охотника» ни один прохиндей в мире – ни у нас, дома, ни за его порогом – уже не мог оболгать русского человека, приписав ему лень, невежество, глухоту к красоте, чёрствость и прочие пороки. Книга Тургенева стала верным слепком с жизни, но не мёртвым, а художественно одушевлённым, выполненным с великой любовью и с великим талантом.

Она, конечно, появилась не на голом месте; эту книгу подготовили своим гением, прозорливым и верным правде, Пушкин и Лермонтов. Рядом с нею, в одно время на одном и том же поле, ждавшем живых всходов, взросли эпические и лирические произведения Некрасова, впервые в русской поэзии нарисовавшего картину народного бытия и представившего это бытие как духовную и нравственную красоту родного отечества. И уже за этими двумя писателями-современниками, Тургеневым и Некрасовым, подхватив их правдивую речь, полногласно заговорили о своём народе Толстой, Достоевский, Чехов, Горький...

Нужно знать взгляды Тургенева на искусство, чтобы уяснить, чем стали для него самого «Записки охотника». По мнению писателя, «художество», в том числе и литература, - это «воспроизведение, воплощение идеалов, лежащих в основах народной жизни и определяющих его духовную и нравственную физиономию». Литература, оторванная от народной жизни, есть, по Тургеневу, нечто мёртвое. «...Искусство народа, - писал он, - это его живая, личная душа, его мысль, его язык в высшем значении слова; достигнув своего полного выражения, оно становится достоянием всего человечества даже больше, чем наука, именно потому, что оно – звучащая, человеческая, мыслящая душа и душа неумирающая, ибо может пережить физическое существование своего тела, своего народа». Пушкин, считал писатель, потому и состоялся, что произошло его «удаление в глубь России, погружение в народную жизнь, в народную речь...». «Нужно постоянное общение со средою, которую берёшься воспроизводить; нужна правдивость, правдивость неумолимая в отношении к собственным ощущениям; нужна свобода, полная свобода воззрений и понятий, и, наконец, нужна образованность, нужно знание».

Всё русское вызывало у Тургенева трепет: русский быт, русская песня, православный храм, русская одежда. По его мнению, иностранцы начинали интересоваться чем-либо только благодаря национальным особенностям увиденного. Всё безнациональное, безликое, нивелированное вызывало у писателя равнодушие.

Всё сказанное – ключ к пониманию творчества писателя, во всяком случае, ключ к пониманию феномена «Записок охотника». Тургенев создал, по выражению одного современника, «великую одухотворённую картину» - живой портрет крестьянской России, которого до него литература не создавала.

Кажется, что большинство персонажей этой светлой книги – самые любимые герои автора; он рисует их словами обдуманно-мягкими, ласковыми. Помнится, однажды при мне Валентин Распутин советовал студентам-заочникам Литинститута, начинающим прозаикам: «Пишите мягче, ищите слова живописные, самобытные». Вдруг в одном из писем А. Чехова я прочитал то же самое, почти дословно (не думаю, что Распутин повторил чужое, скорей всего вышло невольное совпадение): «Господь послал Вам доброе, нежное сердце, пользуйтесь же им, пишите мягким пером...»

Иван Сергеевич во всей доброте и нежности раскрыл своё сердце, создавая первую прозаическую книгу; подлинно русские образы очерчены им точным и мягким пером.

Вот Акулина, юная крестьянка, пришедшая на последнее, прощальное свидание с избалованным, бездушным и наглым камердинером молодого богатого барина. Видно, что обманутая девушка отдалась своей любви со всей пылкостью и бесстрашием чистого невинного сердца; и видно, что скучающий и надменный лакей обольстил её лоском своего свежего, румяного лица и модной, с барского плеча, одежды. Она целует его руки, трепещет и умоляет, он – лениво, «как бы из желудка» достаёт свои жестокие, холодные слова, равнодушно играет цепочкой часов, небрежно нюхает принесённые для него цветы, то есть всем видом показывает тяготу и скуку последнего свидания:

«– Чего ты хочешь? Ведь я на тебе жениться не могу? ведь не могу? Ну, так чего ж ты хочешь? чего? (Он уткнулся лицом, как бы ожидая ответа, и растопырил пальцы.)

Я ничего... ничего не хочу, - отвечала она, заикаясь и едва осмеливаясь простирать к нему трепещущие руки, - а так хоть бы словечко, на прощанье...

И слёзы полились у неё ручьём.

Ну так и есть, пошла плакать, - хладнокровно промолвил Виктор, надвигая сзади картуз на глаза.

Я ничего не хочу, - продолжала она, всхлипывая и закрыв лицо обеими руками, - но каково же мне теперь в семье, каково же мне? И что же со мной будет, что станется со мной, горемычной? За немилого выдадут сиротинушку... Бедная моя головушка!

Припевай, припевай, - вполголоса пробормотал Виктор, переминаясь на месте.

А он хоть бы словечко, хоть бы одно... Дескать, Акулина, дескать, я...

Внезапные, надрывающие грудь рыданья не дали ей докончить речи – она повалилась лицом на траву и горько, горько заплакала... Всё её тело судорожно волновалось, затылок так и поднимался у ней... Долге сдержанное горе хлынуло наконец потоком. Виктор постоял над нею, постоял, пожал плечами, повернулся и ушёл большими шагами».

А вот другая крестьянка, Лукерья, постарше первой, лет, как она сама считает, двадцати восьми или двадцати девяти. В девичестве она была «первая красавица во всей дворне, высокая, полная, белая, румяная, хохотунья, плясунья, певунья», собиралась замуж, по обоюдной любви, за статного, кудрявого буфетчика. Но однажды ночью, оступившись, упала с крыльца и расшиблась: «словно... что внутри – в утробе – порвалось...» С тех пор, шесть-семь лет, недвижимо лежит: летом – в плетёном сарайчике, а зимой – в предбаннике. Родственников она не беспокоит, а присматривают за ней добрые люди: то девочка-сиротка зайдёт, то молодые крестьянки, то священник, то странница. И что же эта наказанная судьбой, высохшая, полумёртвая женщина – жалуется на злой рок, плачет и проклинает? Ничуть. Она убеждает рассказчика-охотника, случайно забредшего в её тёмную нору:

«...я, слава богу, вижу прекрасно и всё слышу, всё. Крот под землей роется – я и то слышу. И запах я всякий чувствовать могу, самый какой ни на есть слабый! Гречиха в поле зацветёт или липа в саду – мне и сказывать не надо: я первая сейчас слышу. Лишь бы ветерком оттуда потянуло. Нет, что Бога гневить? – многим хуже моего бывает. Хоть бы то взять; иной здоровый человек очень легко согрешить может; а от меня сам грех отошёл...»

«...лежу я себе, лежу – полёживаю – и не думаю; чую, что жива, дышу – и вся я тут. Смотрю, слушаю. Пчёлы на пасеке жужжат да гудят; голубь на крышу сядет и заворкует; курочка-наседочка зайдёт с цыплятами крошек поклевать; а то воробей залетит или бабочка – мне очень приятно...»

«...Сам себе человек помогай! Вы вот не поверите – а лежу я иногда так-то одна... и словно никого в целом свете, кроме меня, нету. Только одна я – живая! И чудится мне, будто что меня осенит... Возьмёт меня размышление – даже удивительно.

О чём же ты тогда размышляешь, Лукерья?

Этого, барин, тоже никак нельзя сказать: не растолкуешь. Да и забывается оно потом. Придёт, словно как тучка, прольётся, свежо так, хорошо станет, а что такое было – не поймёшь! Только думается мне: будь около меня люди – ничего бы этого не было, и ничего бы я не чувствовала, окромя своего несчастья».

Или вот еще один герой – Яков-Турок, «художник во всех смыслах этого слова, а по званию – черпальщик на бумажной фабрике у купца». Он любитель пения и на спор с соперником, рядчиком по житейскому занятию (рассказчик даже не называет его имени), состязается в кабаке своим нередким русским талантом. Яков выбрал для турнира заунывную народную песню «Не одна во поле дороженька пролегала». «...Пел он, - говорит автор, - и всем нам сладко становилось и жутко. Я, признаюсь, редко слыхивал подобный голос; он даже сначала отзывался чем-то болезненным; но в нём была и неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нём и так и хватала вас за сердце, хватала прямо за его русские струны. Песнь росла, разливалась. Яковом, видимо, овладело упоение: он уже не робел, он отдавался весь своему счастью; голос его не трепетал более – он дрожал, но той едва заметной внутренней дрожью страсти, которая стрелой вонзается в душу слушателя, и беспрестанно крепчал, твердел и расширялся...» Яков «...пел, совершенно позабыв и своего соперника, и всех нас, но, видимо, поднимаемый, как бодрый пловец волнами, нашим молчаливым, страстным участьем. Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то родным и необозримо широким, словно знакомая степь раскрывалась перед вами, уходя в бесконечную даль. У меня, я чувствовал, закипали на сердце и поднимались к глазам слёзы; глухие, сдержанные рыданья внезапно поразили меня...».

Другой читатель может напомнить другие страницы, другие истории и судьбы из книги Ивана Тургенева. Эти истории и судьбы лишены какого-либо налёта выдумки, фантазии; они достоверны и житейски узнаваемы. «Да вот, - скажет читатель, - и у нас был похожий случай». «И я вспомнил историю наподобие тургеневской», - добавит другой. Но не в похожести, не в узнаваемости главное достоинство «Записок охотника». Достоинство их в том: что ты увидел в обыкновенном человеке – герое книги – его нравственную красоту и силу; ты увидел, что в простом человеке, жившем рядом с нашими пращурами, равно как и в том, что живёт рядом с тобою ныне, обитает такая душа, которая вынесет любые муки, пересилит любую боль и, если узнаешь её поближе, покажет богатства, что ценней любых земных: бескорыстную любовь и щедрую ласку, вечную преданность и неослабную заботу, страстное поклонение красоте и редкую даровитость. Писатель открыл подлинный русский народ, сверкающий самородками: для скользящего или подслеповатого, высокомерного или равнодушного взгляда народ этот был одной массой, серой и неинтересной, редко-редко удивлявшей каким-нибудь талантом, прибившимся случайно к «благородной» среде. Но оказалось, что земля русская, любой её край богат людьми незаурядными – благородными, бесстрашными, отзывчивыми, бескорыстными, чуткими к красоте.

Высшим и самым строгим мерилом для писателя, считал Тургенев, является правда. К этому постулату он возвращался много раз, ему посвятил немало строк в рецензиях, предисловиях, отзывах, письмах. Писательская правда, как и внутренняя свобода художника, всегда высоко ценилась Тургеневым и в творчестве других авторов, и в собственных сочинениях.

Почему тургеневские герои предстают как живые? Потому что писатель не утаивает о них ничего, что существенно влияет на читательское впечатление – ни добрых, ни худых черт. Иногда кажется, что зря он, рассказав о симпатичном человеке, упомянул какую-то скверную привычку его или некрасивую чёрточку. «Ведь это невыгодное замечание не относится к делу», - думаешь поначалу. Но при зрелом размышлении, охватывая рассказанное в совокупности впечатлений, соглашаешься с автором. «Если неприятная мелочь не была бы замечена в герое, - говоришь себе, - то образ получился бы сусальным, облагороженным, следовательно, неправдоподобным». У Тургенева нет героев, набросанных комплиментарной кистью. «Каким жизнь вылепила, таким и принимайте», - словно бы предуведомляет автор «Записок охотника» появление любого своего героя, и мы благодарны ему за честный рассказ.

Приглядимся внимательней к такому, например, персонажу, как Пантелей Чертопханов, дворянский сын. Он служил в армии, но в девятнадцать лет вынужден был подать в отставку «по неприятности»: похоже, под эту неприятность его подвёл сумасбродный характер. Приехав в деревню по вызову больного отца, он не застал его в живых и обнаружил, что всё поместье папаша промотал. «Пантелей одичал, ожесточился, - знакомит нас автор со своим героем. – Из человека честного, щедрого и доброго, хотя взбалмошного и горячего, он превратился в гордеца и забияку, перестал знаться с соседями, - богатых он стыдился, бедных гнушался, - и неслыханно дерзко обращался со всеми, даже с установленными властями: я, мол, столбовой дворянин. Раз чуть-чуть не застрелил станового, вошедшего к нему в комнату с картузом на голове. Разумеется, власти, со своей стороны, ему тоже не спускали и при случае давали себя знать; но всё-таки его побаивались, потому что горячка он был страшная и со второго слова предлагал резаться на ножах».

Вот такой русский характер. Чертопханов пригрел беспризорного бедолагу Недопюскина, кормил, поил и защищал его; он без памяти любил молодую цыганку Машу, и, когда голос вольной крови приказал ей оставить Чертопханова, он готов был пустить себе пулю в лоб; потеряв любимца-коня, он потратил на его поиски всё неожиданно свалившееся на него наследство, а найдя лошадь (но, как оказалось, не свою, а очень похожую на неё), он со злобой убил животное. Эта кульминация бесшабашной, дерзкой, запутанной жизни героя написана Тургеневым незабываемо ярко и безжалостно: «Чертопханов зажал себе уши обеими руками и побежал. Колени подгибались под ним. И хмель, и злоба, и тупая самоуверенность – всё вылетело разом. Осталось одно чувство стыда и безобразия – да сознание, сознание несомненное, что на этот раз он и с собой покончил». А на самом деле покончил с собой неуправляемый степняк тоже по-русски: беспросветно запил и довёл себя до гробовой доски. Между тем человек владел прекрасными качествами: был честен, справедлив, бесстрашен, неутомим в добром деле. Мог бы послужить людям и отечеству, а отдал себя бесу...

Все лучшие русские писатели середины XIX века с напряжённым вниманием вглядывались в жизнь своей страны, стремясь предугадать ход её развития, её будущее. Общественное брожение накануне Крестьянской реформы 1861 года раскалывало общество. Ответы на вопрос о путях преобразований были разные; стремление к их поиску было единодушным. Н. В. Гоголь писал: «Теперь более чем когда-либо нужно нам обнаружить всё, что ни есть внутри России, чтобы мы почувствовали, из какого множества разнородных начал состоит наша почва, на которой мы стремимся сеять...»

Чуть ли не теми же словами беседовал с читателями журнала «Современник» Н. А. Некрасов: «Теперь более чем когда-нибудь мы должны обратиться на самих себя, сосредоточиться, глубже вглядываться в свою народную физиономию, изучать её особенности, проникать внимательным оком в зародыши, хранящие великую тайну нашего, несомненно великого, исторического предназначения».

Наконец, и Тургенев, начиная первые рассказы своих будущих «Записок охотника», тоже уверенно писал: «...в русском человеке таится и зреет зародыш будущих великих дел, великого народного развития...»

Однако к острейшей проблеме – отмене крепостного права – автор книги подошёл не с «лобовой», публицистической стороны, а со стороны художественной, естественной для беллетриста. В «Записках охотника» крепостничество явилось в лицах и судьбах, оно ожило во всей своей страшной, чудовищной жестокости, унижающей народ и не имеющей никакого оправдания и будущего. Завеса была сдёрнута, и явилась картина, которая могла вызвать только негодование. Третье отделение полиции, этот политический сыск, констатировало: «...государь Император, обратив внимание на изданную в Москве книгу под заглавием "Записки охотника", сочинение Тургенева, изволил усмотреть, что значительная часть помещённых в ней статей имеет решительное направление к унижению помещиков, которые представляются вообще или в смешном и карикатурном, или ещё чаще в предосудительном для их чести виде. Признавая, что распространение столь невыгодных мнений на счёт помещиков послужить может к уменьшению уважения к дворянскому сословию со стороны читателей других состояний, Его Величество Высочайше повелел цензора, пропустившего означенную книгу, князя Львова... отставить за небрежное исполнение от должности».

«Записки охотника» внесли много нового в форму русского рассказа. Мы меньше всего подразумеваем под этим внешнюю форму повествования: представить художественное произведение как «записки» некоего рассказчика, в данном случае охотника. Эта традиция в отечественной прозе тогда уже укоренилась. Письма, записки, дневники, рассказы путешествующего или разъезжающего подолгу службы, по собственной надобности заняли в русской литературе заметное место и даже прославили её. В художественной публицистике припоминаются знаменитые «Письма русского путешественника» Н. М. Карамзина, «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Радищева, пушкинское «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года», в беллетристике – «Повести Белкина», «Мёртвые души», многие страницы романа «Герой нашего времени». Подобная форма (разумеется, у каждого автора своя, оригинальная) даёт возможность свободно переходить от одной истории к другой, от одного героя к другому, рисовать широкую картину жизни. В этом смысле рассказы охотника, прошедшего вдоль и поперёк поля и леса срединной России, как бы приложившегося к сердцу матушки-Руси, - ещё одна счастливая находка литератора, удачно выбранный вариант наметившейся в прозе формы.

Но и тут нужно знать взгляд И. С. Тургенева на литературное творчество, чтобы уяснить «Записки охотника» с интересующей нас стороны. Писатель считал, что рассказ должен двигаться не за счёт занимательной фабулы (хотя это и не исключалось), а за счёт, точнее – благодаря развитию характера героя. Он диктует автору ход повествования. Причём характер для Тургенева – это не просто поверхностно увиденный или малоинтересный образ; это тип, особого склада тип, укоренившийся или укореняющийся в жизни и оригинальный по существу. Взгляд Тургенева легче понять, читая его суждения о чужих книгах. Например, об одном из произведений французского прозаика А. Доде он заметил в письме к П. Анненкову: «Роман Доде мне менее понравился, нежели Вам, вероятно, потому, что, по самой натуре сюжета, вместо типов являются одни портреты, чуть-чуть застланные прозрачной дымкой. А ведь интересны только типы...»

Более подробно высказанную мысль Тургенев обосновал в беседах с американским писателем Г. Джеймсом. Этот литератор какое-то время жил во Франции и дружески общался с Иваном Сергеевичем. Он вспоминал: «Всего интереснее были рассказы Тургенева о его собственной литературной работе, о том, как он пишет. То, что мне довелось слышать от него об этом, не уступало по значению ни замечательным результатам его творчества, ни трудной цели, которую оно преследовало, - показать жизнь такой, какая она есть. В основе произведения лежала не фабула – о ней он думал в последнюю очередь, - а изображение характеров. Вначале перед ним возникал персонаж или группа персонажей – личностей, которых ему хотелось увидеть в действии, поскольку он полагал, что действия этих лиц будут своеобразны и интересны. Они возникали в его воображении рельефные, исполненные жизни, и ему не терпелось как можно глубже постичь и показать присущие им свойства.

Прежде всего необходимо было уяснить себе, что же в конце концов ему о них известно; с этой целью он составлял своего рода биографию каждого персонажа, внося туда всё, что они делали и что с ними происходило до того момента, с которого начиналось собственно повествование... Собрав весь материал, он мог приступить к собственно рассказу, иными словами, он задавал себе вопрос: что они у меня будут делать? У Тургенева герои всегда делают именно то, что наиболее полно выявляет их натуру, но, как отмечал он сам, недостаток этого метода – в чём его не раз упрекали – это отсутствие "архитектоники", то есть искусного построения. Владеть не только отменным строительным материалом, но и искусством строить, архитектоникой, как владели ею Вальтер Скоп, как Бальзак, - несомненно, великое дело. Но, если читаешь Тургенева, зная, как рождались, вернее, как создавались его рассказы, то видишь его художественный метод буквально в каждой строке... Этот метод тем уже хорош, что, пользуясь им, писатель в подходе к любому жизненному явлению начинает, так сказать, с давно прошедшего. Он позволяет рассказать очень многое о людях – мужчинах и женщинах...

...Однажды, помнится, говоря об Омэ – провинциальном аптекаре из «Мадам Бовари», педанте, щеголявшем «просвещенными мнениями», - Тургенев заметил: «исключительная сила образа этого маленького нормандца в том, что он одновременно и индивидуальность, со всеми её особенностями, и тип. В этом сочетании кроется исключительная сила тургеневского изображения характеров: его герои неповторимо воплощают в себе единичное, но в то же время столь же отчётливо и общее...»

Уже на склоне лет Иван Сергеевич писал для французских читателей о романе Л. Н. Толстого «Война и мир»: «Вдохновенная и простая поэзия, великая любовь к правде, сочетающаяся с тончайшей чуткостью ко всякой лжи или пустословью, поразительная сила психологического анализа, а также тонкое чувство природы, непревзойдённый дар создавать типы, нечто очень живое и в то же время возвышенное – вот чем определяется этот прекрасный талант, который, оставаясь сугубо русским, уже обрёл в Европе поклонников, число которых будет неизменно возрастать». Может быть, найдя эти вдохновенные и точные слова для своего младшего современника, Тургенев отметил в нём те качества подлинного писателя, которые были дороги ему самому. Если это так, то он не ошибся и в оценке собственного дара, впервые так ярко проявившегося в «Записках охотника».

Повести «Муму» и «Постоялый двор»

Как ни восхищен Тургенев поэтической мощью и нравственной чистотой России народной, он замечает тем не менее, что века крепостной неволи отучили народ чувствовать себя хозяином родной земли, гражданином. Эта мысль особенно тревожит писателя в повестях «Муму» и «Постоялый двор». Здесь в гражданской незрелости народа он видит уже «трагическую судьбу племени», у него появляются сомнения в народе как творческой силе истории. С чем связан этот поворот?

С 1847 по 1850 год Тургенев жил в Париже и был свидетелем трагических июньских дней французской революции 1848 года. Разгром революционного движения рабочих изменившей делу революции буржуазией тяжело подействовал на Тургенева, переживался им как глубокое потрясение. Для бывшего рядом с Тургеневым Герцена июньские дни явились крахом буржуазных иллюзий в социализме, потерей веры в перспективы западноевропейского общественного движения. Для Тургенева они обернулись сомнениями в народе как творце истории. «Народ – то же, что земля. Хочу, пашу ее... и она меня кормит; хочу, оставляю ее под паром», - говорит герой рассказа «Человек в серых очках», выражающий мысли самого автора.

Творческой силой истории Тургенев начинает считать интеллигенцию, культурный слой общества. Поэтому в «Муму» усиливается контраст между богатырской мощью и трогательной беззащитностью Герасима, символический смысл приобретает его немота. В «Постоялом дворе» умный, рассудительный, хозяйственный мужик Аким в одночасье лишается всего состояния по капризной прихоти барыни. Подобно Герасиму, он уходит со двора, берет в руки посох странника, «божьего человека». На смену ему приходит цепкий деревенский хищник Наум. Такой «протест» нисколько не мешает грубой силе и далее творить свои дела.

Эти повести Тургенев создавал в драматических обстоятельствах. В 1852 году он был арестован по обвинению в нарушении цензурных правил при публикации статьи, посвященной памяти Гоголя. Но это обвинение было использовано как удачный предлог. Истинной же причиной ареста были «Записки охотника» и связи писателя с прогрессивными кругами революционной Европы – Бакуниным, Герценом, Гервегом. Месяц Тургенев провел на съезжей адмиралтейской части в Петербурге, а потом, по высочайшему повелению, был сослан в родовое имение Спасское-Лутовиново под строгий надзор полиции без права выезда за пределы Орловской губернии. В период спасской ссылки, продолжавшейся до конца 1853 года, Тургенев пишет цикл повестей «Два приятеля», «Затишье», «Переписка», в которых с разных сторон исследует психологию культурного дворянина – «лишнего человека». Эти повести явились творческой лабораторией, в которой вызревали мотивы первого романа «Рудин».

Роман «Рудин»

К работе над «Рудиным» Тургенев приступил летом 1855 года, сразу же после Крымской войны, в обстановке назревавшего общественного подъема. Главный герой романа во многом автобиографичен: это человек тургеневского поколения, получивший философское образование сначала в кружке Покорского (тургеневская дань памяти Н. В. Станкевича), потом в Берлинском университете. Тургенева волновал вопрос, что может сделать культурный дворянин в новых условиях, когда перед обществом встали конкретные практические вопросы. Сначала роман назывался «Гениальная натура». Под «гениальностью» Тургенев понимал способность убеждать и просвещать людей, разносторонний ум и широкую образованность, а под «натурой» - твердость воли, острое чутье насущных потребностей общественной жизни и способность претворять слово в дело. По мере работы над романом это заглавие перестало удовлетворять Тургенева. Оказалось, что применительно к Рудину оно зазвучало иронически: «гениальность» в нем была, но «натуры» вышло мало, был талант будить умы и сердца людей, но не хватало силы вопи, вкуса к практическому делу.

Есть скрытая ирония в том, что ожидаемого в «салоне» богатой помещицы Ласунской барона Муффеля «подменяет» Рудин. Впечатление диссонанса углубляет и внешность его: «высокий рост», но «некоторая сутуловатость», «тонкий голос», несоответствующий «широкой груди», и «жидкий блеск его глаз».

Характер Рудина раскрывается в слове. Он покоряет общество в салоне Ласунской блеском своего ума и красноречия. Это гениальный оратор. В философских импровизациях о смысле жизни, о высоком назначении человека Рудин неотразим. Молодой учитель Басистое и юная дочь Ласунской Наталья очарованы музыкой рудинской речи о «вечном значении временной жизни человека». Его речи вдохновляют и зовут к обновлению жизни, к необыкновенным героическим свершениям.

Молодые люди не замечают, что и в красноречии героя есть изъян: он говорит вдохновенно, но «не совсем ясно», не вполне «определительно и точно»; он плохо чувствует окружающих, увлекаясь «потоком собственных ощущений». Превосходно владея отвлеченным философским языком, он беспомощен в обычных описаниях, не умеет смешить и не умеет смеяться: «когда он смеялся, лицо его принимало странное, почти старческое выражение, глаза ежились, нос морщился».

Противоречивый характер своего героя Тургенев подвергает главному испытанию – любовью. Полные энтузиазма речи Рудина юная Наталья принимает за его дела. В ее глазах Рудин – человек подвига, за которым она готова идти безоглядно на любые жертвы. Но Наталья ошибается: годы отвлеченной философской работы иссушили в Рудине живые источники сердца и души. Еще не отзвучали удаляющиеся шаги Натальи, объяснившейся в любви к Рудину, как герой предается размышлениям: «...я счастлив, - произнес он вполголоса. – Да, я счастлив, - повторил он, как бы желая убедить самого себя». Перевес головы над сердцем ощутим уже в сцене первого любовного признания.

Есть в романе глубокий контраст между утром жизни юной Натальи и рудинским безотрадным утром у пересохшего Авдюхина пруда. Молодому, светлому чувству Натальи отвечает в романе жизнеутверждающая природа: «По ясному небу плавно неслись, не закрывая солнца, низкие дымчатые тучи и по временам роняли на поля обильные потоки внезапного и мгновенного ливня». Совсем другое, невеселое утро переживает Рудин в период решительного объяснения с Натальей: «Сплошные тучи молочного цвета покрывали все небо; ветер быстро гнал их, свистя и взвизгивая». Первое возникшее на его пути препятствие – отказ Дарьи Михайловны Ласунской выдать дочь за бедного человека – приводит Рудина в полное замешательство. В ответ на любовные порывы Натальи он говорит упавшим голосом: «Надо покориться». Герой не выдерживает испытания любовью, обнаруживая свою человеческую неполноценность.

В Рудине отражается трагическая судьба человека тургеневского поколения, воспитанного философским немецким идеализмом. Этот идеализм окрылял, рождал ощущение смысла истории, веру в прогресс. Но уход в отвлеченное мышление не мог не повлечь отрицательных последствий: умозрительность, слабое знакомство с практической стороной человеческой жизни. Теоретик, всей душой ненавидевший крепостное право, оказывался совершенно беспомощным в практических делах по осуществлению своего прекрасного идеала. Рудин, романтик-энтузиаст, замахивается на заведомо неисполнимые дела: перестроить в одиночку всю систему преподавания в гимназии, сделать судоходной реку, не считаясь с интересами владельцев маленьких мельниц на ней.

В русской жизни суждено ему остаться странником. Спустя несколько лет мы встречаем его в тряской телеге, едущим неизвестно откуда и неведомо куда. «Запыленный плащ», «высокий рост» и «серебряные нити» в волосах Рудина заставляют вспомнить о другом вечном страннике-правдоискателе, бессмертном Дон Кихоте. Его скитальческой судьбе вторит в романе скорбный и бесприютный пейзаж: «А на дворе поднялся ветер и завыл зловещим завыванием, тяжело и злобно ударяясь в звенящие стекла. Наступила долгая осенняя ночь. Хорошо тому, кто в такие ночи сидит под покровом дома, у кого есть теплый уголок... И да поможет Господь всем бесприютным скитальцам!»

Финал романа героичен и трагичен одновременно. Рудин гибнет на парижских баррикадах 1848 года. Верный своей «гениальности» без «натуры», он появляется здесь тогда, когда восстание национальных мастерских уже подавлено. Русский Дон Кихот поднимается на баррикаду с красным знаменем в одной руке и с кривой и тупой саблей в другой. Сраженный пулей он падает замертво, а отступающие рабочие принимают его за поляка. Вспоминаются слова из рудинского письма к Наталье: «Я кончу тем, что пожертвую собой за какой-нибудь вздор, в который даже верить не буду...» Один из героев романа говорит «Несчастье Рудина состоит в том, что он России не знает, и это точно большое несчастье. Россия без каждого из нас обойтись может, но никто из нас без нее не может обойтись. Горе тому, кто это думает, двойное горе тому, кто действительно без нее обходится! Космополитизм – чепуха, космополит нуль, хуже нуля; вне народности ни художества, ни истины, ни жизни, ничего нет».

И все же судьба Родины трагична, но не безнадежна. Его восторженные речи жадно ловит молодой разночинец Басистое из будущих «новых людей», Добролюбовых, Чернышевских. Да и гибелью своей, несмотря на видимую ее бессмысленность, Рудин отстаивает ценность вечного поиска истины, высоту героического порыва.

Повести о трагическом смысле любви и природы

Уже в «Рудине» прозвучала мысль Тургенева о трагичности человеческого существования. После «Рудина» этот мотив в творчестве писателя усиливается. Повесть «Поездка в Полесье» открывается рассуждением о ничтожестве человека перед властью всемогущих природных сип, отпускающих каждому время жить, до боли мгновенное в сравнении с вечностью. Находясь во власти природы, человек остро чувствует свою обреченность, свою беззащитность, свое одиночество. Есть ли спасение от них? Есть. Оно заключается в обращении к трудам и заботам жизни. Рассказчик наблюдает за простыми людьми, воспитанными природой Полесья. Таков его спутник Егор, человек неторопливый и сдержанный. От постоянного пребывания в единстве с природой, «во всех его движениях замечалась какая-то скромная важность – важность старого оленя». У этого молчальника «тихая улыбка» и «большие глаза». Так общение с людьми из народа открывает одинокому интеллигенту-рассказчику тайный смысл жизни: «Тихое и медленное одушевление, неторопливость и сдержанность ощущений и сил, равновесие здоровья в каждом отдельном существе...»

В «Фаусте» и «Асе» Тургенев развивает тему трагического значения любви. Чернышевский, посвятивший разбору повести «Ася» статью «Русский человек на rendez vous» в споре с Тургеневым хотел доказать, что в несчастной любви рассказчика повинны не роковые законы, а он сам как типичный «лишний человек», пасующий перед любыми решительными поступками. Тургенев был далек от такого понимания смысла своей повести. У него герой неповинен в своем несчастье. Его погубила не душевная дряблость, а своенравная сила любви. В момент свидания с Асей он еще не был готов к решительному признанию – и счастье оказалось недостижимым, а жизнь разбитой. В «Фаусте» любовь, подобно природе, напоминает человеку о могущественных силах, стоящих над ними, и предостерегает от чрезмерной самоуверенности. Она учит человека готовности к самоотречению.

В повестях о трагическом значении любви и природы зреет мысль Тургенева о нравственном долге, забвение которого заводит личность в пучину индивидуализма и навлекает возмездие в лице законов природы, стоящих на страже мировой гармонии. В следующем романе «Дворянское гнездо» проблема нравственного долга получит иное, социально-историческое обоснование.

Дворянский герой и Россия

«Дворянское гнездо» - последняя попытка Тургенева найти героя своего Бремени в дворянской среде. Роман создавался в 1853 году, когда революционеры-демократы и либералы еще выступали вместе в борьбе против крепостного права. Но симптомы предстоящего разрыва, который произошел в 1859 году, глубоко тревожили чуткого к общественной жизни Тургенева. Эта тревога нашла отражение в содержании романа. Тургенев понимал, что русское дворянство подошло к роковому историческому рубежу, что жизнь послала ему трагическое испытание. Способно пи оно удержать роль ведущей исторической силы, искупив многовековую вину перед крепостным мужиком?

Лаврецкий – герой, собирающий в себе лучшие качества патриотически и демократически настроенного русского дворянства. Он входит в роман не один: за ним тянется предыстория дворянского рода, укрупняющая проблематику романа. Речь идет не только о личной судьбе Лаврецкого, но и об исторических судьбах целого сословия, последним отпрыском которого является герой. Тургенев резко критикует дворянскую беспочвенность – отрыв сословия от родной культуры, от народа, от русских корней. Таков отец Лаврецкого – то галломан, то англоман. Тургенев опасается, что дворянская беспочвенность может причинить России много бед. В современных условиях она порождает бюрократов-западников, каким является в романе петербургский чиновник Паншин. Для паншиных Россия – пустырь, на котором можно осуществлять любые общественные и экономические эксперименты. Устами Лаврецкого Тургенев разбивает крайних либералов-западников по всем пунктам их головных, космополитических программ. Он предостерегает от опасности «надменных переделок» России с высоты «чиновничьего самосознания», говорит о катастрофических последствиях тех реформ, которые «не оправданы ни знанием родной земли, ни верой в идеал».

Начало жизненного пути Лаврецкого типично для людей его круга. Лучшие годы тратит он впустую на светские развлечения, на женскую любовь, на заграничные скитания. Как Пьер Безухов у Толстого, Лаврецкий втягивается в этот омут и попадает в сети светской куклы Варвары Павловны, за внешней и холодной красотой скрывающей врожденный эгоизм.

Обманутый женой, разочарованный, Лаврецкий круто меняет жизнь и возвращается домой. Опустошенная душа его вбирает впечатления забытой родины: длинные межи, заросшие чернобыльником, полынью и полевой рябиной, свежую, степную, тучную голь и глушь, длинные холмы, овраги, серые деревни, ветхий дом с закрытыми ставнями и кривым крылечком, сад с бурьяном и лопухами, крыжовником и малиной.

Погружаясь в теплую глубину деревенской, русской глуши, Лаврецкий исцеляется от суетности светской жизни. Наступает момент полного растворения личности в течении тихой жизни: «Вот когда я на дне реки... И всегда, во всякое время тиха и неспешна здесь жизнь... кто входит в ее круг – покоряйся: здесь незачем волноваться, нечего мутить; здесь только тому и удача, кто прокладывает свою тропинку не торопясь, как пахарь борозду плугом. И какая сила кругом, какое здоровье в этой бездейственной тиши! Вот тут, под окном, коренастый лопух лезет из густой травы; над ним вытягивает зоря свой сочный стебель, богородицыны слезки еще выше выкидывают свои розовые кудри; а там, дальше, в полях, лоснится рожь, и овес уже пошел в трубочку, и ширится во всю ширину свою каждый лист на каждом дереве, каждая травка на своем стебле».

Под стать этой величавой, неспешной жизни, текущей «как вода по болотным травам», лучшие люди из дворян, выросшие на ее почве. Это Марфа Тимофеевна, тетушка Лизы Калитиной. Правдолюбие ее напоминает непокорных бояр эпохи Ивана Грозного. Такие люди не падки на модное и новое, никакие общественные вихри не могут их сломать. Живым олицетворением народной России является центральная героиня романа. Подобно пушкинской Татьяне, впитала в себя лучшие соки народной культуры Лиза Калитина. Ее воспитывала нянюшка, простая русская крестьянка, на житиях святых. Лизу покоряла самоотреченность отшельников, святых мучеников и мучениц, их готовность пострадать и умереть за правду, за чужие грехи.

Возрождаясь к новой жизни, заново обретая чувство родины, Лаврецкий переживает новое чувство чистой, одухотворенной любви. «Тишина обнимает его со всех сторон, солнце катится тихо по спокойному синему небу, и облака тихо плывут по нем». Ту же самую исцеляющую тишину повит Лаврецкий в «тихом движении Лизиных глаз», когда «красноватый камыш тихо шелестел вокруг них, впереди тихо сияла неподвижная вода и разговор у них шел тихий».

Роман Лизы и Лаврецкого глубоко поэтичен. С их святою любовью заодно и свет лучистых звезд в ласковой тишине майской ночи, и божественная музыка старого Лемма. Что же настораживает нас в этом романе, почему Лизе кажется, что это счастье непростительно и за него последует расплата, почему она стыдится такой любви?

Вновь вторгается в роман русская тема, но в ином, драматическом существе. Непрочно личное счастье в суровом общественном климате России, укором влюбленным является образ несчастного мужика «с густой бородой и угрюмым лицом», кладущего в церкви истовые земные поклоны. В самые счастливые минуты Лаврецкий и Лиза не могут освободиться от тайного чувства стыда за свое непростительное счастье. «Оглянись, кто вокруг тебя блаженствует, - говорит Лаврецкому внутренний голос, - кто наслаждается? Вон мужик едет на косьбу; может быть, он доволен своей судьбою... Что ж? захотел ли бы ты поменяться с ним?» И хотя Лаврецкий спорит с Лизой, с ее суровой моралью нравственного долга, в ответах Лизы чувствуется убеждающая сила, более правдивая, чем оправдание Лаврецкого.

Катастрофа приближается как возмездие за жизнь их отцов, дедов и прадедов, за прошлое самого Лаврецкого. Вдруг оказывается, что Варвара Павловна жива, что известие о смерти ее в парижской газете было ложным. Как возмездие принимает случившееся Лиза, уходящая в монастырь. «Такой урок недаром, - говорит она, - да я уж не в первый раз об этом думаю. Счастье ко мне не шло; даже когда у меня были надежды на счастье, сердце у меня все щемило. Я все знаю, и свои грехи, и чужие, и как папенька богатство наше нажил; я знаю все. Все это отмолить, отмолить надо... Отзывает меня что-то; тошно мне, хочется мне запереться навек».

В эпилоге романа звучит элегический мотив скоротечности жизни, стремительного бега времени. Прошло восемь лет, ушла из жизни Марфа Тимофеевна, не стало матери Лизы, умер Лемм, постарел и душою и телом Лаврецкий. Совершился, наконец, перелом в его жизни: си перестал думать о собственном счастье, сделался хорошим хозяином, выучился «пахать землю», упрочил быт своих крестьян.

И все же грустен финал романа: ведь одновременно, как песок сквозь пальцы, утекла в небытие почти вся жизнь. Посидевший Лаврецкий посещает усадьбу Калягиных: он «вышел в сад, и первое, что бросилось ему в глаза, - была та самая скамейка, на которой он некогда провел с Лизой несколько счастливых, не повторившихся мгновений; она почернела, искривилась; но он узнал ее, и душу его охватило то чувство, которому нет равного и в сладости и в горести, - чувство живой грусти об исчезнувшей молодости, о счастье, которым когда-то обладал».

И вот герой приветствует молодое поколение, идущее ему на смену: «Играйте, веселитесь, растите молодые силы...» В эпоху 60-х годов такой финал воспринимался как прощание Тургенева с дворянским периодом русского освободительного движения. А в «молодых силах» видели «новых людей», разночинцев, которые идут на смену дворянским героям.

Роман «Накануне». Разрыв с «Современником»

Из каких общественных слоев появляются новые люди? Какую программу обновления России они примут и как приступят к освобождению крестьян? Эти вопросы волновали Тургенева давно. Еще в 1855 году сосед Тургенева Василий Каратеев, отправляясь в Крым в качестве офицера дворянского ополчения, оставил писателю в полное распоряжение сюжет автобиографической повести. Главным ее героем был молодой болгарский революционер Николай Димитров Катранов. В 1848 году в составе группы болгарских юношей он приехал в Россию и поступил на историко-филологический факультет Московского университета. Начавшаяся в 1853 году русско-турецкая война всколыхнула революционные настроения балканских славян, боровшихся за освобождение от многовекового турецкого ига. В начале 1853 года Катранов с русской женой Ларисой уехал на родину в болгарский город Свиштов. Но внезапная вспышка скоротечной чахотки спутала все планы. Пришлось ехать на лечение в Венецию, где Катранов простудился и скончался 5 мая 1853 года.

Вплоть до 1859 года рукопись Каратеева пролежала без движения, хотя, познакомившись с нею, Тургенев воскликнул: «Вот герой, которого я искал!» Между тогдашними русскими такого еще не было. Почему же Тургенев обратился к сюжету в 1859 году, когда и в России такие герои появились? Почему в качестве образца для русских «новых людей» он предложил болгарина Инсарова? Что не устроило Тургенева в добролюбовской интерпретации романа «Накануне», опубликованного в январском номере журнала «Русский вестник» за 1860 год?

Добролюбов, посвятивший роману статью «Когда же придет настоящий день?», отметил четкую расстановку в нем главных действующих лиц. Центральная героиня романа Елена Стахова стоит перед выбором. На место ее избранника претендует молодой ученый Берсенев, будущий художник Шубин, преуспевающий государственный чиновник Курнатовский и болгарский революционер Инсаров. Елена олицетворяет молодую Россию накануне общественных перемен. Кто нужнее ей сейчас: люди науки, искусства, государственной службы или гражданского подвига? Выбор Еленой Инсарова дает ответ на этот вопрос.

Добролюбов отметил в Елене «смутную тоску», «бессознательную и неотразимую потребность новой жизни, новых людей, которая охватывает теперь все русское общество, и даже не одно только так называемое образованное». Тургенев обращает внимание на близость Елены к народу. С тайным восхищением слушает она рассказы нищей девочки Кати о жизни «на всей Божьей воле» и воображает себя странницей. Из народного источника приходит к Елене мечта о правде, которую нужно искать далеко-далеко, со странническим посохом в руках. Из того же источника – готовность пожертвовать собою ради других, ради высокой цели спасения попавших в беду людей.

Внешний облик Елены напоминает птицу, готовую взлететь, и ходит героиня «быстро, почти стремительно, немного наклоняясь вперед». Смутная тоска и неудовлетворенность ее тоже связаны с темой полета. «Отчего я с завистью гляжу на пролетающих птиц? Кажется, полетела бы с ними, полетела – куда, не знаю, только далеко, далеко отсюда». «Долго глядела она на темное, низко нависшее небо; потом она встала, движением головы откинула от лица волосы и, сама не зная зачем, протянула к нему, к этому небу, свои обнаженные, похолодевшие руки». Проходит тревога – «опускаются невзлетевшие крылья». И в роковую минуту, у постели больного Инсарова, Елена видит в окно высоко над водой белую чайку. «Вот если она полетит сюда... это будет хороший знак... Чайка закружилась на месте, сложила крылья – и, как подстреленная, с жалобным криком пала куда-то далеко за темный корабль».

Таким же окрыленным героем, достойным Елены, оказывается Дмитрий Инсаров. Что отличает его от русских Берсеневых и Шубиных? Прежде всего – цельность характера, полное отсутствие противоречий между словом и делом. Он занят не собой, все помыслы его сосредоточены на высшей цели – освобождении родины, Болгарии. Ему прощаешь даже ту прямолинейность, которую подметил Шубин, слепивший две статуэтки Инсарова в виде героя и упрямого барана. Ведь ограниченность и одержимость – типично донкихотовские черты.

Рядом с сюжетом социальным развертывается в романе философский. Он открывается спором Шубина с Берсеневым о счастье: не эгоистическое ли это чувство, не разъединяет ли людей стремление к нему? Соединяют людей слова: «родина, наука, справедливость». А любовь объединяет лишь тогда, когда она «любовь-жертва», а не «любовь-наслаждение.

Инсарову и Елене кажется, что их любовь соединяет личное с общественным. Но жизнь вступает в противоречие с желаниями и надеждами людей. На протяжении всего романа Инсаров и Елена не могут избавиться от ощущения непростительности своего счастья, от страха расплаты за любовь.

Любовь к Инсарову ставит перед Еленой непростой вопрос: совместимо ли великое дело, которому она отдалась, с горем бедной, одинокой матери? Елена смущается и не находит возражения. Любовь ее к Инсарову приносит страдание не только матери: она оборачивается невольной нетерпимостью по отношению к отцу, к русским друзьям – Берсеневу и Шубину, она ведет Елену к разрыву с Россией: «Ведь все-таки это мой дом, - думала она, - моя семья, моя родина...» Елена безотчетно ощущает, что и в ее чувствах к Инсарову счастье близости с любимым возвышается над любовью к тому делу, которому весь, без остатка, хочет отдаться герой. Отсюда – чувство вины перед Инсаровым: «Кто знает, может быть, я его убила». Да и больной Инсаров задает Елене тот же вопрос: «Скажи мне, не приходило ли тебе в голову, что эта болезнь послана нам в наказание?»

В отличие от Чернышевского и Добролюбова с их оптимистической теорией «разумного эгоизма», утверждавшей полное единство личного и общего, счастья и долга, любви и революции, Тургенев обращает внимание на скрытый драматизм человеческих чувств, на борьбу центростремительных (эгоистических) и центробежных (общественных) начал в душе каждого человека. Трагичен человек и потому, что он находится в руках слепой природы, которая не хочет считаться с неповторимой ценностью его личности и с равнодушным спокойствием поглощает всех. Этот мотив универсального трагизма жизни вторгается в роман неожиданной смертью Инсарова, исчезновением следов Елены на этой земле – «навсегда, безвозвратно». «Смерть, как рыбак, который поймал рыбу в свою сеть и оставляет ее на время в воде: рыба еще плавает, но сеть на ней, и рыбак выхватит ее когда захочет».

Однако мотив трагизма человеческого существования не умаляет, а, напротив, укрупняет в романе Тургенева красоту и величие дерзновенных освободительных порывов человеческого духа, придает социальному содержанию романа широкий общечеловеческий смысл.

Современников Тургенева из стана революционной демократии озадачивал финал романа: неопределенный ответ Увара Ивановича на вопрос Шубина, будут ли у нас, в России, люди, подобные Инсарову? Какие загадки могли быть на этот счет, когда «новые люди» пришли и заняли ключевые посты в журнале «Современник»? Очевидно, Тургенев мечтал о приходе иных «новых людей»?

Он действительно вынашивал мысль о союзе всех антикрепостнических сил и о примирении партий на общей и широкой общенациональной идее. В «Накануне» Инсаров говорит: «Заметьте: последний мужик, последний нищий в Болгарии – мы желаем одного и того же. У всех у нас одна цель. Поймите, какую это дает уверенность и Крепость!»

Но в жизни случилось другое. Добролюбов решительно противопоставил задачи «русских Инсаровых» той программе общенационального единения, которую провозглашает тургеневский герой. Русские Инсаровы борются не с внешним врагом, а с «внутренними турками», в число которых Добролюбов заключает не только консерваторов, противников реформ, но и близких Тургеневу по духу либералов. Статья Добролюбова без промаха бьет в святая святых убеждений и верований Тургенева. Познакомившись с ней до публикации, Тургенев умоляет Некрасова не печатать ее. Когда же статья была все же опубликована – покидает «Современник» навсегда.

РЕАЛИСТ ИЛИ МИСТИК?

Тургенев вошёл в литературу как реалист. Создал ряд «общественных, в прямом смысле слова, романов <...>, превративших его, - по свидетельству друга П. В. Анненкова, - в политического деятеля». Причём перо его было остро. Он не хуже Толстого или Салтыкова-Щедрина владел и искусством сатирической карикатуры. Тем более что в пору его молодости «было в моде некоторого рода предательство, состоявшее в том, что за глаза выставлялись карикатурные изображения привычек людей и способов их выражаться, что возбуждало смех и доставляло успех рассказу. Тургенев был большой мастер на такого рода представления. Никто не сердился на это злоупотребление, никто не думал о прекращении связей вследствие дошедших слухов о совершённой над ним диффамации – напротив, все старались платить тою же монетой авторам карикатур, что и объясняет большое количество анекдотов, остающихся от этой эпохи», - вспоминал тот же Анненков. Да, Тургенев дерзко рисовал современное общество и его представителей. Чего стоит, к примеру, Кукшина – злая, но точная, узнаваемая пародия на нигилисток из его романа «Отцы и дети»!

И спиритов Иван Сергеевич не жаловал, хотя и интересовался ими. Живя в Париже, вместе с Львом Толстым присутствовал в доме Трубецких в марте 1857 года на спиритическом сеансе, устроенном знаменитым английским медиумом Юмом. Спустя несколько дней в письме к Анненкову от 9 (21) марта 1857 года он весьма иронично отзывался об этом: «Был я в одном доме, где известный колдун Юм (Ните), о котором Вы, вероятно, слышали, должен был произвести свои чудеса; но ничего не вышло; только раз по моему требованию что-то у меня три раза простучало под подошвой правой ноги. Хорошенько я не понимаю, как это было сделано. Но Париж только и толкует, что о нём; в теченье одной недели он три раза был в Тюльерийском дворце – и там, говорят, происходили удивительные вещи: и стол поднимался на воздух, и какие-то руки виднелись, и гармоники играли сами, и колокольчики не падали, а волнообразно опускались на пол... Мы, грешные, ничего этого не видали». Через десять лет этот эпизод отзовётся в сатирическом описании спиритического сеанса в романе «Дым», где комично описаны попытки спирита усыпить рака: «Спирит взъерошил свои волосы, нахмурился и, приблизившись к столику, начал поводить руками по воздуху: рак топорщился, пятился и приподнимал клешни. Спирит повторил и участил свои движения: рак по-прежнему топорщился. <...> но магнетизм не действовал, рак продолжал шевелиться. Спирит объявил, что он не в ударе, и с недовольным видом отошёл от столика. Графиня принялась утешать его, уверяя, что даже с мсье Юмом случались иногда подобные неудачи... Князь Коко подтвердил её слова».

Превосходно владея реалистическим искусством романиста, сатирика и карикатуриста, за что его страстно осуждала демократически настроенная молодёжь, Тургенев не был чужд поэтике романтизма. В своих повестях, романах, стихах он часто обращался к сюжетам таинственным и необъяснимым. Мистические мотивы проходят через всё его творчество. Мы найдём их и в ранней тургеневской прозе, например, в знаменитых «Записках охотника», где художник на самом деле в гораздо большей степени занят охотой на человеческие типы и судьбы, чем чисто пейзажными зарисовками. В одном из рассказов этой книги, озаглавленном «Бежин луг», где, как заметил известный критик начала XX века Юлий Айхенвальд, сам ночной ландшафт дан мистически, мальчик Павел слышит голос то ли водяного, то ли утонувшего мальчика Васи – голос, предвещающий смерть. Мотив этот не становится центральным, однако повествователь не забывает сообщить под конец, что Павел хотя и не утонул, но в том же году... погиб. Возникает явственное ощущение мистической предопределённости гибели этого крестьянского мальчика. Недаром и сам Павел говорит: «Своей судьбы не минуешь».

Пророчески-мистическим оказывается сон главной героини, Елены, в романе «Накануне». Появляются мистические мотивы и в написанных незадолго до смерти тургеневских «Стихотворениях в прозе». Так, в стихотворении «Христос» в церкви юный автор испытывает мистическое прозрение: в стоящем рядом человеке он узнаёт Христа (!) – у него «лицо, похожее на все человеческие лица, - оно и есть лицо Христа». А в стихотворении «Когда я один... (Двойник)» автор, ощущающий присутствие своего двойника, понимает, что только после смерти навсегда и окончательно сольются два его «я» - прошлого и настоящего человека: «А вот погоди... Когда я умру, мы сольёмся с тобою – моё прежнее, моё теперешнее я – и умчимся навек в область невозвратных теней».

Мистическими мотивами Тургенев не ограничивается – часто в основу его рассказа или повести ложится именно мистический сюжет.

НЕОБЪЯСНИМОЕ, НО ОЧЕВИДНОЕ

В 1856 году в № 10 журнала «Современник» появляется «рассказ в девяти письмах» под названием, возвращающим нас к знаменитой средневековой легенде, «Фауст». И действительно, то, о чём повествует в своих письмах главный герой, Павел Александрович Б., могло быть сюжетом и средневекового рассказа, хотя события происходят не в далёком прошлом – они вполне современны (первые письма датированы 1850-м, а последнее – 1853 годом), да и герой их вовсе не средневековый книжник, продавший душу дьяволу. Нет, он обыкновенный русский дворянин, просто однажды читает при жене своего приятеля Вере гётевского «Фауста». Чтение это производит неожиданный эффект – Вера влюбляется в него, назначается свидание, придя на которое она видит свою умершую мать, ощущает, что это смерть, и через две недели умирает. Вмешательство мёртвых в дела живых, таинственная связь ушедших поколений и живущих, литературы и жизни, фантастического и реального – необъяснимое, но очевидное присутствует в самой современности.

Примерно тогда же, в 1855 году, Тургенев начинает писать не менее загадочную вещь, увидевшую светлишь в начале 1864 года в журнале «Эпоха», издаваемом Фёдором Михайловичем Достоевским и его братом Михаилом Михайловичем. Повесть «Призраки» автор сопроводил подзаголовком «фантазия» недаром. Сюжет её действительно весьма фантастичен. Герой повествует о своих встречах с женщиной-призраком Эллис, с которой он совершает незабываемые головокружительные полёты между небом и землёй. Но Эллис, хотя она и призрак, подвержена смерти, чужая жизнь нужна ей, чтобы поддерживать своё существование. Не случайно здоровье героя к концу повести тает, и ему грозит скорая смерть. В последний миг он видит уже не призрак, а женщину-привидение. Кто она – скитающаяся душа, сильфида, вампир? Точного ответа он не знает. Да и читатель не может дать прямого ответа – не болен ли герой психически, не являются ли его видения плодом больного воображения? Автор не даёт читателю никаких оснований для такого простого объяснения.

В 1870 году в журнале «Вестник Европы» появляется новая вещь Тургенева «Странная история». Действительно, то, что в ней описывается, иначе как «странным» не назовёшь. Герой случайно на постоялом дворе встречает необычную пару, узнаёт «богоугодного» человека Василия и когда-то немного нравившуюся ему самому девушку Софию. Оказывается, она ради Василия, обладающего природным магнетизмом, бросила свою семью, дом и отправилась с «богоугодным» странником по городам и весям. Любит ли она Василия, почитает ли в нём новоявленного ясновидца или не нашла иного способа послужить народу? Бог весть.

В течение ближайшего десятилетия в том же «Вестнике Европы» появился ещё целый ряд тургеневских произведений с необычными сюжетами. Неведомые силы, управляющие судьбами людей, становятся предметом изображения новеллы «Песнь торжествующей любви» (1881). Все события отнесены к XVI веку, к эпохе итальянского Возрождения, и якобы вычитаны из старинной итальянской рукописи. (Новелла не случайно стилизована под старинную повесть – ведь она посвящена памяти Гюстава Флобера, тургеневского друга и известного французского писателя, прославившегося именно как великий стилист.) Однако события её могли произойти и в XIX веке.

В повести «После смерти (Клара Милич)» (1883) Тургенев от Италии и эпохи Возрождения вновь обращается к России, к современности, к реальному сюжету 1878 года, однако от этого мистический накал вовсе не ослабевает. Двадцатипятилетний москвич Яков Аратов склонен ко всему мистическому не случайно – ведь он по прямой линии потомок знаменитого чернокнижника Т. Нефф. Портрет XVIII столетия Якова Брюса. Развитию мистических настроений Аратова способствует его влюблённость в начинающую певицу Клару Милич, причём влюбляется он в девушку по-настоящему только после того, как она покончила жизнь самоубийством. Он не только собирает все сведения о ней после её смерти. В конце повести он видит мёртвую Клару, она целует его, и после этого он понимает, что ему нет смысла дальше жить, что ему надо умереть, чтобы быть всегда с нею, ведь лишь благодаря общению с ней он познал великую тайну. «Любовь сильнее смерти», - говорит он, умирая, но для читателя остаётся неразрешимой загадкой одна деталь: в руке умершего юноши обнаруживают прядь чёрных волос. Откуда она? Похитил ли Аратов эту прядь у родных Клары или всё-таки её приход не был галлюцинацией героя, а было это мистическое событие, и прядь подарена ею из иного мира как залог любви, есть ли границы между жизнью и смертью – каждый вправе решить для себя сам.

ФИЗИОНОМИЯ ЖИЗНИ

Если после знакомства с этими наиболее известными мистическими произведениями Тургенева вы утвердительно ответите на вопрос, был ли Тургенев мистиком, - увы, ошибётесь. Чтобы убедиться в этом, предоставим слово современникам Тургенева и ему самому.

После появления «Фауста» А. И. Герцен и Н. П. Огарев упрекали Тургенева в письме от 26 сентября 1856 года: зачем он ввёл фантастический элемент, к чему эти «неясные мнения о таинственном мире, в который вы сами не верите?» Да и Ф. М. Достоевский добавил ложку дёгтя, заметив о публикуемых им же самим тургеневских «Призраках», что «в них много дряни: что-то гаденькое, больное, старческое, неверующее от бессилия, одним словом, весь Тургенев с его убеждениями». Спустя десятилетия беллетристу М. В. Авдееву по прочтении «Странной истории» показалось, что знаменитый романист всё-таки увлёкся мистицизмом. Тургенев ответил ему отрицательно: «Вы находите, что я увлекаюсь мистицизмом, и приводите в пример эту «Историю» <...>, но могу Вас уверить, что меня исключительно интересует одно: физиономия жизни и её передача, а к мистицизму во всех его формах я совершенно равнодушен».

Вот и герой его «Странной истории» не верит в мистику, как и в бессмертие душ, считает магнетизм «фактом, интересным для докторов и естествоиспытателей». Эти взгляды вполне разделял и автор. В том же письме Авдееву он признавался, что взялся за этот сюжет исключительно потому, что «подобные лица жили, стало быть, имеют право на воспроизведение искусством». При этом Тургенев прибавляет: «Другого бессмертия я не допускаю, а это бессмертие, бессмертие человеческой жизни, - в глазах искусства и истории лежит в основании всей нашей деятельности».

Остановить мимо текущую жизнь, обессмертить в искусстве её «физиономию» - вот что важно для Тургенева-реалиста. Он не пытается заглядывать в мистические бездны и искать там ответы на роковые вопросы бытия. Мистика не интересует его в своей сути, но ему как реалисту невозможно пройти мимо подобных фактов, не запечатлев их, как запечатлевает он сложные и порой парадоксальные поступки человеческой личности в своих повестях о любви – в «Асе» или в «Вешних водах». Только в таком контексте становится понятным, почему многие мистические сюжеты Тургенева списаны им из реальной жизни.

Так, известно, что поводом к написанию «Рассказа отца Алексея» стал рассказ, действительно сообщённый автору одним сельским священником, а появлению «Клары Милич» предшествовала история, рассказанная ему артисткой М. Г. Савиной и женой поэта Я. П. Полонского об актрисе Е. П. Кадминой, учившейся в оперном классе, но обладавшей также и драматическим талантом. 4 ноября 1881 года, выступая в Харькове в пьесе А. Н. Островского «Василиса Мелентьева», Кадмина покончила жизнь самоубийством. Знакомец Полонских, магистр зоологии В. Д. Аленицын, в состоянии психоза влюбился в Кадмину уже после её смерти. Тургенев видел эту актрису на сцене, когда она пела в опере. Реальная история его заинтересовала, и в результате необычный жизненный сюжет получил своё художественное воплощение на страницах повести.

Такой подход Тургенева к мистике на самом деле вполне отвечает духу эпохи, когда на смену сложным метафизическим построениям Шеллинга и Гегеля является философия позитивизма, а человеческая мысль от небесных высот, где парили умы романтиков, спускается на грешную землю, ближе к обыденной жизни, предпочтя не воспарять к неведомому, а ограничиться земной реальностью, погрузиться в мир фактов. Недаром в это время даже мистические учения приобретают позитивистский характер – для спиритов оказывается важнее всего установить реальный контакт с потусторонним миром, получить видимое свидетельство из иного мира – отсюда сами спиритические сеансы, так безжалостно высмеянные и Толстым, и Тургеневым.

СПЕЦИАЛИСТ RENDEZ-VOUS

Писателям начала XX столетия такой «позитивистский» взгляд Тургенева на жизнь и происходящие в ней мистические события был уже чужд. Литературовед Михаил Осипович Гершензон безапелляционно утверждал: Тургенев испытывал не что иное, как ненависть к небу и всему, с ним связанному. В книге «Силуэты русских писателей» известный критик того же времени Юлий Исаевич Айхенвальд жёстко констатировал, что Тургенев «показал действительность, но прежде вынул из неё её трагическую сердцевину». Тургенев ошибается, когда «думает, что человека можно определить и душу описать». По Айхенвальду, «он – специалист rendes-vous», ему мало «реальных свиданий, так что нужны ещё и всякие «Сны», и «Песни торжествующей любви», где показал он страсть бессознательную, на расстоянии, телепатию чувства <...> Тургенева легко читать, с ним легко жить – он никогда не испугает, не ужаснёт, какие бы страшные истории он вам ни поведал». А ведь «есть сюжеты и темы, которых нельзя и которые грешно подвергать акварельной обработке», как это делает Тургенев: <...> у него и смерть, и ужас, и безумие, но всё это сделано поверхностно и в тонах слишком лёгких.

Он вообще легко относится к жизни, и почти оскорбительно видеть, как трудные проблемы духа складно умещает он в свои маленькие рассказы, точно в коробочки. Он знает, какие есть возможности и глубины в человеке, знает все страсти и даже мистерии, и почти все их назвал, перечислил, мимолётно и грациозно коснулся их и пошёл дальше, например, от .подвижничества (в «Странной истории») – к своим излюбленным романам. Турист жизни, он всё посещает, всюду заглядывает, нигде подолгу не останавливается и в конце своей дороги сетует, что путь окончен, что дальше уже некуда идти». Разве что сладкий запах лип, старинный вальс, жаворонки, русская летняя ночь, все эти сирени и беседки, освящённые тургеневской любовью, и пруд из «Затишья», и тихая Лиза в тишине монастыря, и усадьба, теперь испепелённое дворянское гнездо, над которым в наши дни грустно склоняется седая тень Тургенева, всё ещё милы Айхенвальду. И вот приговор: «Тургенев остаётся дорог, как настроение, как воспоминание, как первая любовь».

Известны и итоговые слова одного из оптинских старцев – преподобного Варсонофия об Иване Сергеевиче: «...Тургенев замечательный художник, но плохо он кончил: не отдал своего сердца Господу... А ведь было время, когда Тургенев был верующим человеком и высоко ценил веру (бывал он и в Оптиной). В одной своей статье он восставал против нигилизма, говоря, что «ныне новое нашествие на Святую Русь, нашествие гораздо страшнее монгольского. Те, татары, поработили нас политически, а нигилистическое направление старается отнять у нас веру. Необходимо всем писателям сплотиться вместе и встать на защиту святой веры от врагов ея». Напоследок Тургенев сам встал в ряды врагов веры и погиб, подобно Толстому...» (Беседы старца с духовными чадами. 30 июля 1912 г.)

Умирая от рака, Тургенев очень страдал, от причастия действительно отказался – «не отдал своего сердца Господу».

БИБЛИОГРАФИЯ

1855 – «Рудин» (роман)

1858 – «Дворянское гнездо» (роман)

1860 – «Накануне» (роман)

1862 – «Отцы и дети» (роман)

1867 – «Дым» (роман)

1877 – «Новь»(роман)

1844 – «Андрей Колосов» (повесть)

1845 – «Три портрета» (повесть)

1846 – «Жид» (рассказ)

1847 – «Бретёр» (рассказ)

1848 – «Петушков» (рассказ)

1849 – «Дневник лишнего человека» (рассказ)

1852 – «Муму» (рассказ)

1852 – «Постоялый двор» (рассказ)

«Записки охотника»: сборник рассказов

1851 – «Бежин луг»

1847 – «Бирюк»

1847 – «Бурмистр»

1848 – «Гамлет Щигровского уезда»

1847 – «Два помещика»

1847 – «Ермолай и мельничиха»

1874 – «Живые мощи»

1851 – «Касьян с Красивой мечи»

1871–72 - «Конец Чертопханова»

1847 – «Контора»

1847 – «Лебедянь»

1848 – «Лес и степь»

1847 – «Льгов»

1847 – «Малиновая вода»

1847 – «Мой сосед Радилов»

1847 – «Однодворец Овсянников»

1850 – «Певцы»

1864 – «Пётр Петрович Каратаев»

1850 – «Свидание»

1847 – «Смерть»

1873–74 - «Стучит!»

1847 – «Татьяна Борисовна и её племянник»

1847 – «Уездный лекарь»

1846–47 - «Хорь и Калиныч»

1848 – «Чертопханов и Недопюскин»

1855 – «Яков Пасынков» (рассказ)

1855 – «Фауст» (рассказ)

1856 – «Затишье» (рассказ)

1857 – «Поездка в Полесье» (рассказ)

1858 – «Ася» (рассказ)

1860 – «Первая любовь» (рассказ)

1864 – «Призраки» (рассказ)

1866 – «Бригадир» (рассказ)

1868 – «Несчастная» (рассказ)

1870 – «Странная история» (рассказ)

1870 – «Степной король Лир» (рассказ)

1870 – «Собака» (рассказ)

1871 – «Стук... стук... стук!..» (рассказ)

1872 – «Вешние воды» (повесть)

1874 – «Пунин и Бабурин» (рассказ)

1876 – «Часы» (рассказ)

1877 – «Сон» (рассказ)

1877 – «Рассказ отца Алексея» (рассказ)

1881 – «Песнь торжествующей любви» (рассказ)

1881 – «Собственная господская контора» (рассказ)

1883 – «После смерти (Клара Милич)» (повесть)

1878 – «Памяти Ю. П. Вревской» (стихотворение в прозе)

1882 – «Как хороши, как свежи были розы...» (стихотворение в прозе)

18?? – «Музей» (рассказ)

18?? – «Прощание» (рассказ)

18?? – «Поцелуй» (рассказ)

1848 – «Где тонко, там и рвётся» (пьеса)

1848 – «Нахлебник» (пьеса)

1849 – «Завтрак у предводителя» (пьеса)

1849 – «Холостяк» (пьеса)

1850 – «Месяц в деревне» (пьеса)

1851 – «Провинциалка» (пьеса)

1854 – «Несколько слов о стихотворениях Ф. И. Тютчева» (статья)

1860 – «Гамлет и Дон-Кихот» (статья)

1864 – «Речь о Шекспире» (статья)

Художественные произведения об Иване Тургеневе:

  1. Боровицкая, Валентина Николаевна. Эпилог : повесть о И. С. Тургеневе / Валентина Боровицкая. - М. : Страстной бульвар, 1992. - 283, [5] с. : ил.
  2. Соловьев, Сергей. Иван Тургенев. Метафизика любви : роман / Сергей Соловьев // Искусство кино. – 1995. - № 3.
  3. Убогий, Юрий. Охота : повесть / Юрий Убогий // Наш современник. – 2008. - № 11.

ЛИТЕРАТУРА:

  1. Карпенко, И. Как поссорились Иван Тургенев и Лев Толстой / И. Карпенко // Чудеса и приключения. – 2018. - № 9. – С. 74-76.
  2. Доманский, В. Русский европеец / В. Доманский // Известия. – 2018. – 10 июля. – С. 7.
  3. Соловьева, М. Загадка вечной любви : Иван Тургенев и Полина Виардо / М. Соловьева // Нева. – 2018. - № 7. – С. 187-203.
  4. Кара-Мурза, А. Он долго ждал реформы свыше… : из опыта И. Тургенева по примирению либералов и консерваторов / А. Кара-Мурза // Независимая газета. – 2018. – 26 июня. – С. 14.
  5. Черных, Е. Лев Толстой хотел застрелить Тургенева на дуэли / Е. Черных // Комсомольская правда (еженедельник). – 2018. – 6 июня. – С. 14.
  6. Басинский, П. От любви он спасался бегством / П. Басинский // Российская газета. – 2018. – 1 июня. – С. 9.
  7. Ефремова, Д. Тургенев не был космополитом / Д. Ефремова // Культура. – 2018. - № 23. – С. 2.
  8. Верещагин, В. А как ему хотелось жить! : воспоминания художника / В. Верещагин // Темные аллеи. – 2018. - № 5. – С. 88-96.
  9. Молева, Н. «А счастье было так близко…» : Тургенев и Толстые / Н. Молева // Темные аллеи. – 2018. - № 5. – С. 17-25.
  10. Измайлов, А. «Это сплетенье и расплетенье аккордов…» / А. Измайлов // Нева. - № 5. – С. 210-213.
  11. Чайковская, И. Судьба Биби : Варвара Николаевна Богданович-Житова и Иван Сергеевич Тургенев / И. Чайковская // Нева. – 2018. - № 5. – С. 156-204.
  12. Доманский, В. А. Приближение к Тургеневу / В. А. Доманский // Литература в школе. – 2018. - № 5. – С. 2-7.
  13. Осипов, Ю. И. С. Тургенев корифей русской литературы / Ю. Осипов // Смена. – 2018. - № 4. – С. 40-55.
  14. Шеваров, Д. Осенний хлад и милый брат / Д. Шеваров // Российская газета (Неделя). – 2017. – 26 окт. – С. 30.
  15. Головко, В. О «гении культуры» Тургеневе и не только / В. Головко // Литературная Россия. – 2017. - № 27. – С. 8-9.
  16. Быков, Д. Отцы и дети – известный российский перпендикуляр / Д. Быков // Дружба народов. – 2017. - № 4. – С. 204-207.
  17. Ребель, Г. Тургенев – Толстой – Достоевский / Г. Ребель // Вопросы литературы. – 2017. - № 3. – С. 131-158.
  18. Интересное из жизни И. С. Тургенева // Уроки литературы. – 2017. – № 1. – С. 1-3.
  19. Басинский, П. Не юбилейное / П. Басинский // Российская газета. – 2016. – 7 ноября. – С. 11.
  20. Головко, В. Не в счастье цель жизни – в достоинстве / В. Головко // Литературная Россия. – 2016. - № 43. – С. 4-5.
  21. Шахмагонова, А. Иван Тургенев. Случай на «охоте» / А. Шахмагонова // Тайны и преступления. – 2016. - № 3. – С. 61-67.
  22. Дячук, Т. «Ты лен, из которого тянется нить моей жизни…» : письма метери к сыну / Т. Дячук // Русская словесность. – 2016. - № 1. – С. 40-43.
  23. Смирновский, П. «Одно из прекрасных средств для выработки хорошего стиля» / П. Смирновский // Русская словесность. – 2016. - № 1. – С. 3-6.
  24. Ефимова, Н. Любовь длиною в жизнь : Иван Тургенев и Полина Виардо / Н. Ефимова // Будь здоров! – 2015. - № 10. – С. 89-94.
  25. Кудряшов, К. Главный русский Иван / К. Кудряшов // Аргументы и факты. – 2013. - № 47. – С. 56.
  26. Маслова, Ю. «Счастливы те, которые верят» / Ю. Маслова // Наука и религия. – 2013. - № 10. – С. 22-25.
  27. Иванова, Е. «Турист жизни» : Тургенев и его двойники / Е. Иванова // Тайны и преступления. – 2013. - № 4. – С. 50-58.
  28. Чайковская, И. Иван Тургенев как читатель Гете / И. Чайковская // Вопросы литературы. – 2013. - № 4. – С. 367-381.
  29. Молева, Н. Тургениана. Век ХХ : потомки / Н. Молева // Литературная Россия. – 2012. - № 26. – С. 14.
  30. Гольдфаин, И. Что тревожило И. С. Тургенева / И. Гольдфаин // Нева. – 2011. - № 12. – С. 182-187.
  31. Шаповалов, М. ЧП на пароходе : Петр Вяземский и Иван Тургенев / М. Шаповалов // Учительская газета. – 2010. - № 30. – С. 8-10.
  32. Задорожнюк, И. Е. Постоянство постепеновства или пароксизмы революционаризма? : И. С. Тургенев – А. И. Герцен / И. Е. Задорожнюк // Вопросы философии. – 2010. - № 6. – С. 89-102.
  33. Рогова, В. Тургеневская муза сквозь серебряный экран / В. Рогова // Искусство в школе. – 2010. - № 3. – С. 44-48.
  34. Ребель, Г. «Гений меры» : Тургенев в русской культуре / Г. Ребель // Вопросы литературы. – 2009. - № 6. – С. 305-348.
  35. Ребель, Г. Под небом Франции : по письмам И. С. Тургенева, 1847-1850 / Г. Ребель // Литература. – 2009. - № 18. – С. 30-35.
  36. Булгаков, М. Русские писатели-охотники : Иван Сергеевич Тургенев / М. Булгаков // Охота и охотничье хозяйство. – 2009. - №2. – С. 34-36.
  37. Воронцов, А. Величественное тепло / А. Воронцов // Литературная газета. – 2008. - № 44. – С. 6.
  38. Харабет, К. В. Доктор естественного права И. С. Тургенев / К. В. Харабет // Российская юстиция. – 2008. - № 10. – С. 72-75.
  39. Жолковский, А. Любовь экспата / А. Жолковский // Звезда. – 2008. - № 11. – С. 198-206.
  40. Новикова, А. А. И. С. Тургенев и Ф. И. Тютчев / А. А. Новикова // Литература в школе. – 2008. - № 10. – С. 2-7.
  41. Бартов, А. И. С. Тургенев, Л. Н. Толстой и маркиз Астольф де Кюстин / А. Бартов // Нева. – 2008. - № 10. – С. 207-219.
  42. Жуховицкий, Л. Загадка Тургенева / Л. Жуховицкий // Нева. – 2008. - № 10. – С. 137-153.
  43. К 190-летию И. С. Тургенева : писатели и поэты о прозаике // Нева. - № 10. – С. 118-136.
  44. Маслов-Стокоз, В. П. К биографии И. С. Тургенева / В. П. Маслов-Стокоз // Нева. – 2008. - № 10. – С. 232-245.
  45. Ребель, Г. Тургенев: карикатура и оригинал / Г. Ребель // Нева. – 2008. - № 10. – С. 153-189.
  46. Чайковская, И. Иван Тургенев и Авдотья Панаева / И. Чайковская // Нева. – 2008. - № 10. – С. 189-207.
  47. Бедный певец // Литература. – 2007. - № 4. – С. 4-5.
  48. Широков, В. Зверь, укрощаемый только любовью / В. Широков // Юность. – 2006. - № 11. – С. 45-51.
  49. Сухих, И. Иван Сергеевич Тургенев (1818-1883) / И. Сухих // Звезда. – 2006. - № 9. – С. 226-234.
  50. Итенберг, Б. Иван Тургенев и Петр Лавров / Б. Итенберг // Вопросы литература. – 2006. - № 6. – С. 198-225.
  51. Киреев, Р. Тургенев. Тайна свершилась / Р. Киреев // Наука и религия. – 2006. - № 1. – С. 20-24; 2005. - № 12. – С. 23-27.
  52. Федоров, Г. Пламенный либерал? Убежденный консерватор? / Г. Федоров // Литературная газета. – 2005. - № 54. – С. 11.
  53. Колодочкина, Е. Тургенев и Виардо: первая встреча, последняя встреча… / Е. Колодочкина // Исторический журнал. – 2005. - № 10. – С. 68-78.
  54. Якимчук, Н. Иван Тургенев / Н. Якимчук // Знамя. – 2005. - № 9. – С. 126-127.
  55. Александров, В. А. Иван Тургенев, Ялмар Бойесен и Марк Твен в Америке / В. А. Александров // Литература в школе. – 2005. - № 3. – С. 18-22.
  56. «В тебе я полагала всю мою славу…» : письма В. П. Тургеневой к сыну Ивану // Октябрь. – 2004. - № 8. – С. 148-163.
  57. Кузнецова, И. Неклассическая классика : опыт прочтения непопулярных произведений И. С. Тургенева / И. Кузнецова // Вопросы литературы. – 2004. - № 4. – С. 177-197.
  58. Трофимова, Т. Б. Тургенев и Данте / Т. Б. Трофимова // Русская литература. – 2004. - № 2. – С. 169.
  59. Кондрашова, Л. Тургенев и Полина Виардо – союз духовности и любви / Л. Кондрашова // Библиотека. – 2002. - № 9. – С. 61.
  60. Житова, В. И. Из воспоминаний о семье И. С. Тургенева / В. И. Житова // Уроки литературы. – 2002. - № 5. – С. 1-8.
  61. Мельгунов, Б. Мы вышли вместе… : Некрасов и Тургенев на рубеже 40-х годов / Б. Мельгунов // Русская литература. – 2000. - № 3. – С. 143.
  62. Итенберг, Б. С. П. Л. Лавров и И. С. Тургенев / Б. С. Итенберг // Отечественная история. – 1999. - № 6. – С. 16.
  63. Пьецух, В. О движении литературы / В. Пьецух // Знамя. – 1999. - № 5. – С. 201-210.
  64. Пильд, Л. Мережковский и Тургенев / Л. Пильд // Русская литература. – 1998. - № 1. – С. 16.
  65. Зарудный, С. М. Встреча с Тургеневым / С. М. Зарудный // Новый мир. – 1997. - № 12. – С. 184.
  66. Пичугина, Г. Л. И. С. Тургенев и Ю. П. Вревская / Г. П. Пичугина // Литература в школе. – 1997. - № 3. – С. 32-35.
  67. Свечина, В. Тургенев в «дворянском гнезде» / В. Свечина // Родина. – 1996. - № 3. – С. 73.
  68. Кантор, В. Россия сквозь «магический кристалл» Германии : И. С. Тургенев / В. Кантор // Вопросы литературы. – 1996. - № ½. – С. 121-158.
  69. Струве, П. И. С. Тургенев как политический мыслитель / П. Струве // Родина. – 1994. - № 6. – С. 66.
  70. Громова-Опульская, Л. Тургенев и Лев Толстой / Л. Громова-Опульская // Русская словесность. – 1994. - № 4. – С. 3.
  71. Ильин, В. Н. Оккультизм Тургенева / В. Н. Ильин // Литературное обозрение. – 1994. - № 3/4. – С. 91.
  72. Розанов, В. Загадочная любовь / В. Розанов // Слово. – 1994. - № 1/6. – С. 14.
  73. Труайя, А. Болезнь и смерть Тургенева / А. Труайя // Наука и жизнь. – 1993. - № 11. – С. 50-57.
  74. Ренан, Э. Прощальное слово Тургеневу / Э. Ренан // Литературное обозрение. – 1993. - № 3/4. – С. 72.
  75. Лебедев, Ю. В. И. С. Тургенев // Литература в школе. – 1992. - № 1. – С. 11-28.
  76. Калмановский, Е. Крайности : И. С. Тургенев / Е. Калмановский // Звезда. – 1991. - № 11. – С. 178-182.
  77. Рабкина, Н. Тургенев и Леонтьев / Н. Рабкина // Вопросы литературы. – 1991. - № 4. – С. 124.

Сценарии:

  1. Ахтырская, А. Тропой знаменитого охотника : сценарий / А. Ахтырская // Читаем, учимся, играем. – 2018. - № 8. – С. 6-11.
  2. Михайлов, И. Музыка в жизни и творчестве Тургенева : литературно-музыкальная композиция / И. Михайлов // Искусство. – 2018. - № 7/8. – С. 20-25.
  3. Ивашина, В. Бал-маскарад пора начинать… : сценарий вечера / В. Ивашина // Читаем, учимся, играем. – 2018. - № 7. – С. 94-99.
  4. Стефанова, Л. Одно мгновенье в соседстве сердца твоего… : сценарий / Л. Стафанова // Читаем, учимся, играем. – 2018. - № 7. – С. 12-17.
  5. Яковлева, И. Тургеневской тропой : сценарий / И. Яковлева // Читаем, учимся, играем. – 2018. - № 4. – С. 52-57.
  6. Тюрморезова, С. А. Из тьмы он вывел женщину на свет… : театрализованная постановка / С. А. Тюрморезова // Уроки литературы. – 2017. - № 8. – С. 8-11.
  7. Морозова, И. «Эпилог» И. С. Тургенев. Стихотворения в прозе : литературная гостиная / И. Морозова // Литература в школе. – 2016. - № 8. – С. 41-43.
  8. Софронова, Т. Тургенев и музыка : литературно-музыкальная композиция / Т. Софронова // Уроки литературы. – 2002. - № 5. – С. 13.
  9. Дресвянников, В. Родине поклониться… : литературно-музыкальная композиция / В. Дресвянников // Литература в школе. – 1998. - № 6. – С. 146.

По тургеневские местам:

  1. Гордон, А. Песнь торжествующей любви : музей И. С. Тургенева на Остоженке / А. Гордон // Вопросы литературы. – 2018. - № 4. – С. 336-362.
  2. Мельников, А. Из Хоревки в Тургеневку / А. Мельников // Литературная Россия. – 2018. - № 17. – С. 16.
  3. Ефремова, Д. Дворянские гнезда китча не выносят… : Спасское-Лутовиново / Д. Ефремова // Культура. – 2017. - № 27. – С. 1, 5.
  4. Вирабов, И. Русский Гамлет : Спасское-Лутовиново / И. Вирабов // Российская газета (Неделя). – 2016. – 29 сент. – С. 25.
  5. Наумова, Е. Встречи на полях «Записок охотника» : по тургеневским местам / Е. Наумова // Родина. – 2015. - № 9. – С. 83-85.
  6. Левин, Н. Спасское-Лутовиново : музей И. С. Тургенева / Н. Левин // Вопросы литературы. – 2012. - № 6. – С. 216-243.
  7. Песков, В. Тут жил Тургенев : усадьба Спасское-Лутовиново / В. Песков // Комсомольская правда. – 2011. – 13 окт. – С. 34-35.
  8. Ермакова, О. Природа, ставшая искусством : Спасское-Лутовиново // Живописная Россия. – 2011. - № 2. – С. 18-20.
  9. Кисель, А. Москва. Остроженка. Тургенев / А. Кисель // Октябрь. – 2010. - № 2. – С. 158-160.
  10. Истомина, С. Буживиль, Ивану Тургеневу : музей в Буживиле / С. Истомина // Литературная газета. – 2008. - № 40. – С. 6.
  11. Дом-музей И. С. Тургенева в Москве // Литература. – 2009. - № 22. – С. 37.
  12. Кондратьева, Л. А. Урок-экскурсия в Спасское-Лутовиново / Л. А. Кондратьева // Литература в школе. – 2006. - № 3. – С. 36.
  13. Музеи Тургенева на Орловской земле // Литература. – 2005. - № 10. – С. 22-23.
  14. Грицюк, В. Гений места : усадьба И. Тургенева Спасское-Лутовиново / В. Грицюк // Вокруг света. – 2003. - № 10. – С. 174.
  15. Осипова, Л. Поклониться Спасскому : родовое гнездо / Л. Осипова // Семья и школа. – 2001. - № 10. – С. 26-29.
  16. Молева, Н. Тургеневская обитель / Н. Молева // Москва. – 2001. - № 1. – С. 211.
  17. Федоров, С. Памятники тургеневского Лукоморья : Спасское-Лутовиново / С. Федоров // Наука и жизнь. – 1984. - № 3. – С. 97-102.

Образ И. С. Тургенева в искусстве:

  1. Беговых, Н. Скульптурные образы писателя / Н. Беговых // Юный художник. – 2003. - № 11. – С. 16.
  2. Чурак, Г. Портреты Тургенева в собрании Третьякова / Г. Чурак // Юный художник. – 2003. - № 11. – С. 18.
  3. Медынцева, Г. По следам портретов И. С. Тургенева / Г. Медынцева // Русская словесность. – 1998. - №3. – С. 77 ; № 2. – С. 72.

Составитель главный библиограф Пахорукова В. А.

Верстка Артемьевой М. Г.


Система Orphus

Решаем вместе
Есть предложения по организации процесса или знаете, как сделать библиотеки лучше?
Я думаю!