Версия для печати

Доброе дарование Виктории Токаревой

Библиографическое пособие. Курган. 2022

Виктория Токарева - яркий представитель современной художествен­ной литературы в жанре женской прозы. Ее жизнь, словно калейдоскоп сменяющих друг друга событий, наполненных людьми, верных своему таланту и призванию. Окончив музыкальное училище, а затем консер­ваторию, освоив музыкальное мастерство и став пианистом, она по жизни выбрала иной путь - прозаика и сценариста. «Джентльмены удачи», «Мимино» и другие фильмы, снятые по сценариям Токаревой, давно уже стали частью нашей жизни...

«Виктория Токарева - большой и настоящий русский писатель, со своим языком и кругом тем, с редкой точностью мысли и формулировки, с настоящим интересом к собственным героям и читателям».

Дмитрий Быков

Востребована всегда

В выходных данных ее книг долгое время имя автора писалось так: Токарева Виктория Самойловна. Правильно писать свое отчество - Самуиловна - писательница получила возможность сравнительно недавно, когда пятый пункт перестал быть серьезной помехой в жизни.

Будущая писательница родилась 20 ноября 1937 года в Ленинграде. Когда началась война, ее семья эвакуировалась на Урал. Потом вернулась в Ленинград. Родители ее были людьми интеллигентными, но к творческим профессиям не имели отношения. Отец был инженером. Естественно, дочь отдали в музыкальную школу - тогда каждая девочка из интеллигентной семьи, имевшая хоть какой музы­кальный слух, худо-бедно должна была бренчать на рояле. Но здесь талант действительно имел место, поэтому Вика поступила в музыкальное училище (хотя в отличие от ряда своих героинь концертирующей пианисткой не стала). По­том вышла замуж и переехала к мужу в Москву. Муж, кстати сказать, первый и единственный, к литературно-художествен­ной богеме отношения не имеет; по специальности он ин­женер, специалист в области автоматических линий.

О своем замужестве писательница рассказывает в истин­но токаревском стиле: «Я вышла замуж, когда мне было восемнадцать лет, за мо­лодого человека по имени Виктор Токарев. С ним я и живу до сегодняшнего дня. Конечно, публике было бы интересней, если бы я несколько раз была замужем. Но я выходила замуж толь­ко один раз. Вы знаете, наверное, каждая женщина втайне мечтает еще об одном браке. Но я не нашла никого, кто бы набрал такое количество козырей, как мой муж. Он оказался самым подходящим для меня. Мне делали много предложений, но все эти мужчины не были лучше моего мужа. А хуже они были все хотя бы потому, что моей дочери они не приходились никем, а он - родной отец. Поэтому романы у меня были, но жизнь я не меняла» .

В ту пору диплом о высшем и среднем специальном об­разовании положено было отрабатывать. Поработав нуж­ный срок учительницей музыки в средней школе и набравшись соответствующих впечатлений, которые легли в основу первого опубликованного рассказа, Виктория реши­ла продолжить образование. В то время она разрывалась между двумя страстями: литературой и кино. Даже снялась в одной картине, в эпизоде, играла журналистку. При монта­же эпизод благополучно вырезали.

В Литинститут им. Горького принимали только людей с жизненным опытом. То ли приемная комиссия решила, что преподавание музыки в средней школе не является могучим источником познания жизни, то ли снова сыграл свою роль пресловутый «пятый пункт», но в литинститут Викторию не приняли. К ее же собственной пользе. Она поступила во ВГИК, на сценарный факультет.

Из интервью с Викторией Токаревой:

«И вот, когда я училась на втором курсе, я написала рассказ «День без вранья», и тут свою роль сыграл Войнович Володя, ему было тридцать три года, он тогда напечатал рассказ, который назывался «Хочу быть честным»; когда я прочитала этот рассказ, меня как будто толкнули в грудь двумя рука­ми. Я была ошеломлена, что можно так просто говорить о таких серьезных вещах, с юмором, так глубоко, и я стала его искать. Он выступал в каком-то литературном объединении в клубе железнодорожников. Я пришла туда и увидела Войновича впервые, он про­читал рассказ «Расстояние в полкилометра» - замечательный рассказ. Я подошла к нему и сказала: «Владимир Николаевич, меня тоже очень интересует похоронная тематика. Можно, я вам дам почитать свой рассказ?» И протянула ему рассказ - две или три страницы, короткий, а сзади из-за плеча выглядывала его будущая жена - Ирина. Они меня стали звать «По­хоронная тематика».

Я Войновичу дала почитать сюжет для «Фитиля» на трех страницах. Он прочитал и сказал очень важную фразу: «Ваша сила в подробностях. Пишите подробнее! Что вы тут написали три страницы? Распишите из этого большую историю»,- сказал он мне. Я села и расписала этот сюжет на сорок три страницы.

Самое удивительное, что, когда я прочитала свой рассказ, я хохотала сама - так мне было весело. И приятно. С этим куском прозы я опять пошла к Войновичу, он зачеркнул название, которое у меня было, и написал «День без вранья». После этого он отнес этот рассказ в «Новый мир», но там его не приняли. Я его спросила: «А почему Вы отнесли мой рассказ в "Новый мир"? Я вам, что, нравлюсь?» А он сказал: «Если бы я его нашел на улице, я бы тоже отнес его в "Новый мир", просто это хорошая проза».

Я подумала и отвезла этот рассказ в журнал «Молодая гвардия», в то время журнал был очень прогрессивным. Зам. редактора там был писатель Рекемчук Александр Евсеевич, который приехал с Севера. Я вошла и сказала: «Вот я принесла рассказ».

Он посмотрел на меня и сказал: «А вы вообще-то откуда? Почему вы принесли мне рассказ? Кто вы?»

Я ему ответила: «Я с улицы, я ниоткуда».

Он спросил: «А почему вы пришли к заместителю главного редактора? С улицы идите в отдел прозы. Что это будет, если все будут ко мне с улицы ходить?»

Я спросила: «Ну, что, мне забрать и уходить?» - на мне было платье-джерси цвета горчицы с большими деревянными пуговицами - я до сих пор помню, я была худенькая, похожая на японочку, такая нежная, симпатич­ная. Он так посмотрел на меня внимательным мужским взглядом и поду­мал про себя: «А что, может быть что-нибудь получится?»

Я прочитала его мысли и ушла. А через три дня он сам позвонил ко мне домой, телефон я оставила, и разговор был такой: «Вы давно это написали?»

Я сказала: «Неделю назад!» Он спросил: «А вы куда-нибудь это носили?» Я сказала: «Нет!» Про «Новый мир» я умолчала. Он сказал: «А почему привезли его нам?»

А я ему: «Удобно ехать!» А он сказал: «А вы не могли бы прийти?»

Я сказала: «Могла бы».

Я приехала. Короче говоря, прочитав этот рассказ, Рекемчук позвал всю редакцию и сказал: «Самотек должен мобилизовать свои силы, потому что с улицы приходят такие рассказы!» А мне он сказал: «Пускай вам кто-ни­будь напишет "доброго пути", и мы напечатаем ваш рассказ».

Я стала думать, кто же мне может написать «доброго пути» в литерату­ру? Твардовский - вечно пьяный, Шолохов далеко и тоже пьяный, решила позвонить Светлову - он болел и тоже был пьяный, не пьяным оказался только Константин Симонов! И он написал мне предисловие к моему рас­сказу.

Я была потрясена, во мне все кипело. Я поняла, что хочу попасть в этот мир, я должна там быть! И ничего другого я не хотела» .

Первая публикация - «День без вранья» - заставила читателей запомнить ее имя. Хотя потом, много лет спустя, о прекрасных шестидесятых и своей ранней славе писательница вспоминала иронически: «Когда это было? В конце шестидесятых годов. Нам нет тридцати. Мы сидим в журнале «Юность», бывшей графской конюшне, и спорим: кто из нас самый знаменитый.

Мы - это Гриша Горин, Витя Славкин, Хайт и Курляндский и я. Витя Славкин - зав. отделом юмора журнала «Юность». Знаменитым он станет позже, лет через десять. Он напишет пьесу «Взрослая дочь молодого человека».

Хайт и Курляндский уже запустили свою серию «Ну, по­годи!», и забубённый волк уже гонялся за аккуратненьким зайцем.

Я - написала рассказ «День без вранья». Он был замечен. По нему снимали кино на киностудии «Мосфильм».

Гриша напечатал на шестнадцатой полосе «Литератур­ной газеты» целую серию блестящих юморесок, в Ленинграде шла его пьеса, написанная совместно с Аркановым.

В то время, в конце шестидесятых, мы были молоды, весе­лы, беспечны, тщеславны, жаждали славы и даже успели ух­ватиться за ее ускользающий бок.

Итак, мы сидим в бывшей конюшне на улице Воровского, а на дворе первая, хрущевская, перестройка, весна, оттепель - в прямом и переносном смысле. На улице солнце, на мне корот­кая юбка, мы с самым серьезным видом обсуждаем: кто из присутствующих самый знаменитый.

- А давайте выйдем на улицу и спросим первого встречно­го, - предлагает Витя Славкин.

Мы вываливаемся на улицу и ждем первого встречного. И вот он появляется из ресторана ЦДЛ. Открывается черная кованая дверь, и по ступенькам спускается хмурый, лысый и пьяный человек.

Я подскочила к нему и по-пионерски затараторила:

- Здрасте. Я - Виктория Токарева. Это мои друзья: Го­рин, Хайт и Курляндский. Скажите, пожалуйста, кто из нас самый знаменитый?

Человек тяжело поднял широкие веки, мрачно посмотрел и произнес:

- Пошла ты на...

Я растерялась. Гриша тут же выступил вперед и миролю­биво произнес:

- Юз, Юз, ну что ты...

Юз повернулся и пошел прочь.

- Ты его знаешь? - спросила я Гришу.

- Ну, конечно, это Юз Алешковский.

Эксперимент с первым встречным провалился. Дома я на­шла через знакомых телефон Юза Алешковского. Позвонила и спросила строго:

- Скажите, пожалуйста, почему вы послали меня? Вам не понравился мой рассказ?

- А... - отозвался Юз. - Я очень рад, что вы звоните. Мне так неудобно... Дело в том, что я сидел в ресторане, пил водку и думал о том, что мне уже тридцать семь лет, а я не напечатал ни одной строчки. Моя жизнь уходит, как дым в трубу... А тут я выхожу на улицу, а навстречу - вы, моло­дые, веселые, красивые и уже знаменитые. И стало мне так горько... Простите меня...

- А... - Я с облегчением вздохнула. Сняла с души груз. Оказывается, причина была не во мне, а в нем.

Я позвонила Грише и прокричала:

- Гриша! Это Юз не нас послал, а себя. Гриша задумался, потом произнес:

- Бедный Юз...»

Ситуация, надо сказать, вполне в духе токаревских рас­сказов. Только ты воспаришь над миром, как тебя фейсом об тейбл.

В этих изящных и легких, как все токаревское творчество, мемуарах есть легкая аберрация памяти. Прежде всего - вре­менной сдвиг. Конец 1960-х - это уже не хрущевская «отте­пель», это куда более печальное время закручивания гаек: Хрущева сняли в октябре 1964-го, а в августе 1968-го советские войска вторглись в Чехословакию, и время безжалостно смыло как остатки хрущевской «оттепели», так и «Пражскую весну».

У Токаревой есть рассказ «Старая собака». Он написан уже в конце 1970-х. Потом по нему сняли фильм, который назывался завлекательнее и лиричнее: «Кто войдет в послед­ний вагон?»

Токарева со своим «Днем без вранья» действительно ус­пела вскочить в последний вагон.

Рас­сказ написан от первого лица, от лица мужчины, но этот мужчина - школьный учитель. Правда, преподает он не музыку, как когда-то Токарева, а французский язык, но это уже детали. Налицо совпадение сути: гуманитарный предмет, вроде бы второстепенный; во всяком случае, школь­ники не считают его чем-то, без чего никак нельзя прожить.

Первый рассказ Токаревой уже несет в себе основные особенности ее творческого почерка. В нем с первых абзацев возникает сопряжение двух взаимоисключающих чувств: не­понятной и оттого очень сильной радости (от того, что ты жи­вешь, ты здоров, ты думаешь, что обладаешь свободой воли) - и недовольства содержанием своей жизни, рутинной и одно­образной, катящейся помимо твоего желания к непонятной и не очень интересной цели. Это сопряжение непременно вы­зовет легкую иронию, обращенную внутрь, на себя - и по­тому очень сочувственно воспринимаемую читателем: «Сегодня ночью мне приснилась радуга. Я стоял над озером, радуга отражалась в воде, и получалось, что я между двух радуг - вверху и внизу. Было ощущение счастья, такого пол­ного, которое может прийти только во сне и никогда не быва­ет на самом деле. На самом деле обязательно чего-нибудь недостает.

Я проснулся, казалось, именно от этого счастья, но, взгля­нув на часы, понял: проснулся еще и оттого, что проспал» .

Типичен для Токаревой и герой рассказа - интеллигент, мечтающий о перемене участи. Причем эта перемена, жела­тельно, должна произойти каким-то мистическим путем, без активного участия самого героя. Потому что сил что-то из­менить самому в нем не находится.

Ну вот вам и еще одно объяснение всенародной любви к Виктории Токаревой. Ее персонажи (ну не все - так мно­гие) находятся в очень тесном родстве с самым симпатич­ным, незлобивым, совестливым, душевно уравновешенным и ласковым героем русской литературы - Ильей Иль­ичом Обломовым!

Конечно, до полного сходства с Обломовым кое-чего недостает. В первую очередь деревеньки в триста душ, вла­дение которой позволяло решать материальные проблемы, не вставая с дивана. Приходится работать. С отвращением: «Я преподаю французский язык с нагрузкой двадцать четы­ре часа в неделю. Я бы с удовольствием работал двадцать че­тыре часа в год, но тогда моя годовая зарплата равнялась бы недельной».

В написанном чуть позже рассказе «О том, чего не было» - схожая коллизия. Только здесь Токарева уже опытнее; несбы­точность фантазий героя она воплощает не так прямолинейно, как в «Дне без вранья», а через изящную метафору: если герой дебютного рассказа мечтал о том, как изменить свою жизнь путем отказа от компромиссов - то есть постараться стать дей­ствительно хозяином собственной жизни, то перемена участи для Димы из «О том, чего не было» связана с детской мечтой. Когда Диме было шесть лет, папа впервые привел его в зоо­парк. Мальчик увидел тигра - и был поражен гармоничной красотой этого зверя. «Я хочу, чтобы тигр жил у меня дома», - сказал маленький Дима. Папа объяснил ему, что дома живут кошки и собаки, а тигры дома не живут. Но и двадцать лет спустя вполне взрослый Дима не забыл о самом сильном впе­чатлении своего детства.

Интересно, что в обоих рассказах любовь противопос­тавлена мечте. И невеста героя «Дня без вранья» Нина, и подруга Димы Ляля - девушки весьма прозаичные. Герои не в состоянии исповедаться им. Поэтому исповедуются слу­чайным людям, а через них - читателю.

В «О том, чего не было» Токарева не может удержаться от того, чтобы не подсказать читателю словес­ную формулировку одной из своих магистральных тем. Дима, которого не понимают ни подруга Ляля, ни мама, тоже вполне практичная женщина, с горя идет в пельменную и испове­дуется случайному собеседнику по фамилии Охрименко: «Я не вовремя родился. Лишний человек. Трагическая личность. Вот Энгельс сказал: "Что такое трагедия? - Столкновение желания с невозможностью осуществления"».

Дима повторяет эту формулу дважды. Сначала - когда он уверен, что никогда не заведет себе домашнего тигра. Потом в финале - после того как мечта вроде бы осуще­ствилась, но лучше от этого не стало. Держать дома тигра оказалось сопряжено с множеством неудобств и неприятно­стей. Точно так же, как намерение не лгать.

В обоих рассказах герой в конце концов возвращается к исходной точке. Димин тигр куда-то пропадает. (В зоопарк и в цирк его не хотели брать; отвести в ветеринарную лечеб­ницу и усыпить тигренка Дима не решился - это было бы слишком жестоко. Не с точки зрения Димы, а с точки зре­ния Токаревой.) Герой «Дня без вранья» заявляет Нине, что завтра собирается ломать всю свою жизнь. Но Нина пони­мает это по-своему, в рамках их прежних отношений: «Нина было засмеялась, но вдруг покраснела, опустила голо­ву, быстро понесла из комнаты чашки. Наверное, подумала, что завтра я собираюсь сделать ей предложение» .

В то, что герой на самом деле что-то круто изменит в своей жизни, не верит никто. Да и сам он приходит к выво­ду, что для этого необходимо приложить слишком много усилий - одними внешними переменами не обойдешься! «Оказывается, говорить правду можно только в том случае, если живешь по правде. А иначе - или ври, или клади трубку» .

В этих двух строчках, написанных 26-летней студенткой сценарного факультета, заключен глубокий смысл. Если хо­тите, суть честного и ответственного человеческого поведе­ния здесь сформулирована куда лапидарнее и яснее, чем в пространных рассуждениях Александра Солженицына на тему «жить не по лжи».

И тут мы останавливаемся на другом свойстве прозы То­каревой, присущем ей изначально, с первых шагов. Токаре­ва пишет очень лаконично, даже конспективно - и при этом ухитряется в малый объем вместить очень много. Ее фразы построены нарочито просто. Она очень редко делает выводы, оставляя это право за читателем. Ее антиномии состоят из тезиса и антитезы: синтез только подразуме­вается. Причем форма и способ построения антиномий не­изменны.

«Если бы я был известный летчик-космонавт, то путеше­ствовал бы сейчас по всему земному шару, фотографировался бы рядом с королевой, вернее - королева рядом со мной. Но я не космонавт, а инженер, работаю в проектном институте с окладом сто пятьдесят рублей в месяц.

...У космонавта - расстояние от Земли до Луны. А у меня и у Вили - от метро «Таганская» до метро «Маяковская».

(«Следующие праздники».)

«Во все времена были оптимисты и пессимисты. Максим Горький, например, утверждал, что человек создан для сча­стья. А Велимир Хлебников считал, что человек создан для стра­даний.

То же самое было сто лет назад. Вольтер говорил, что мир ужасен, а его современник философ Лейбниц восклицал: «О! Этот лучший из миров...»

(«Этот лучший из миров».)

Между двумя рассказами - больше двадцати лет. Но ритмика и стилистика - неизменны.

Лаконичная и емкая, проза Токаревой явно представля­ет собой прозу кинодраматурга. Она не перегружает созна­ние читателя подробными описаниями и рассуждениями, не заставляет его останавливаться на красотах стиля. Киносце­нарий, в конце концов, это полуфабрикат. Режиссер берет его в руки и начинает по канве, написанной драматургом, вышивать то, что хочет. Драматург это знает и оставляет другу-соавтору много воздуха, свободу по-своему поворачивать написанное.

Но хороший кинодраматург тем не менее заботится о том, чтобы написанное им осталось в готовом произведении. Что­бы при переводе слов в визуальный ряд свобода собственно­го восприятия оставалась, но при этом нельзя было бы поставить смысл написанного и послание автора публике - с ног на голову.

Внешняя свобода, кажущаяся необязательность - и го­товность зубами и когтями биться за главное. То, чем ты не можешь поступиться.

Таковы свойства книг Виктории Токаревой. И это, конечно, пришло к ней благодаря работе в кино.

«Кино - это весомо, грубо, зримо»

Первый же рассказ Токаревой - «День без вранья», на­писанный очень киногенично, - нес в себе все необходи­мое для того, чтобы стать фильмом. Впоследствии по ее рассказам и оригинальным сценариям было снято пример­но полтора десятка картин. Но к большинству из них писа­тельница относится прохладно. Пожалуй, хуже, чем они заслуживают:

- Шлягерные - «Мимино» и «Джентльмены удачи». Ос­тальные - экранизации моих повестей - постановки одна хуже другой.

- Почему?

- Не получается. Говорят, чем лучше писатель, тем хуже кино. Это Шукшин сказал, и я этим утешаюсь. Язык кино должен быть грубым, а иронические интонации на экране пе­редать трудно. Но меня все равно любят за то, что я - это я, - заявляет она, безо всяких комплексов, в интервью «Российской газете».

Но при всем своем ироническом отношении к работе в кино Токарева как сценарист востребована и сейчас. Осенью 2001 года на экраны вышел фильм Ивана Соловова «Лавина». Серьезная критика встретила эту чересчур уж шикарную ме­лодраму в штыки; рецензии были убийственными. Однако луч­шее из того, что было в фильме, идет от Токаревой.

Неудача картины отчасти объясняется тем, что Соловов взялся не за свой жанр. До этого он поставил несколько боевиков - как говорится, с мясом и с кровью.

Но не всю же жизнь этим заниматься, и стал Соловов искать сценарий хорошей мелодрамы. Но как назло попада­лись опять про лодки, пески и океаны. Тогда он от отчаяния раскрыл справочник Союза кинематографистов и набрал номер Виктории Токаревой.

Как в сказке, нет, как в кустах рояль, сценарий - заме­чательный и готовый - у Виктории Самойловны был. По ее же повести «Груда камней голубых». Только назывался он «Лавина».

«Когда я позвонил Виктории Токаревой и попросил у нее сценарий, оказалось, что она уже дала его почитать режиссерам Сергею Колосову, Валерию Ускову и Владимиру Краснопольскому, - рассказывает Иван Соловов. - И все, в том числе и я, хотели по нему снимать. Тогда был устроен так называемый «конкурс идей». И мои идеи, видимо, Виктории Самойловне понравились больше. «Лавина» - очень хороший сценарий. Можно даже сказать, что я им заболел. С каждым днем он стал захватывать меня все больше и больше. В голове стали переплетаться мысли о будущем фильме и про­шлые личные переживания. А это верный признак того, что фильм нужно снимать».

С такой завидной простотой рассказывал режиссер об истории фильма интервьюеру газеты «Культура». Для нас важно здесь одно: режиссеры (Усков и Краснопольский работают в паре, так что сойдут за одну творческую единицу) сейчас, когда фильмов делается мало и каждая неудача мо­жет поломать карьеру постановщика так, что уже не скле­ишь, хотели экранизировать повесть Токаревой. Пусть не самую лучшую и не совсем типичную для нее.

А может, современный российский кинематограф слиш­ком груб, примитивен и негибок для того, чтобы воплощать прозу Токаревой.

Сценарий фильма «Вместо меня» написал зять Викто­рии Самуиловны, известный кинорежиссер Валерий Тодо­ровский. За основу он взял одноименный рассказ, но очень сильно переработал его. У Токаревой безработный англий­ский актер Ник - красивый и талантливый, но ничего не зарабатывает и на всех обижается, характеризует его писательница - получает неожиданное предложение от экс­центричного миллиардера русского происхождения. Мистер Соколов, которого в 1918 году восьмилетним мальчиком вывезли из большевистской России, хочет в конце жизни посетить свое родовое имение на Волге. Соколову 83 года. Он прикован к инвалидной коляске. В прошлом он был пья­ницей, бабником, драчуном и гением бизнеса. Теперь ни на что не способен. Ему нужно, чтобы Ник, который будет со­провождать его в поездке по России, делал за Соколова то, чего тот уже не может. Пить, драться, трахать баб. А Соко­лов будет наблюдать за этим, как зритель в театре.

Рассказ вовсе не примитивен и не прямолинеен. Хотя в нем есть моменты, которые можно назвать условностями - если ты полностью принимаешь Токареву и считаешь ее непогрешимой, а можно назвать несуразностями, несоответ­ствиями - если быть придирчивым критиком. Главное не­соответствие - в образе Ника. Его история какая-то очень уж не западноевропейская.

Десять лет назад Ник окончил актерскую школу. О! Какое было время! Как они пели, мечтали, любили, - пишет Токаре­ва, не очень-то скрывая то, что это описание скорее подхо­дит к прошлому русской богемы образца 1980-1990-х годов, чем к прагматичным британцам.

Мать Ника попала в автомобильную катастрофу. Води­тель грузовика умер за рулем от сердечного приступа. Неуп­равляемый грузовик врезался в машину мамы нашего героя. Ее буквально собирают по кусочкам. Врач госпиталя, моло­дой и серьезный, сказал, что лечение будет долгим. Понадо­бится много времени и много денег.

Второй, еще более вопиющий, промах. В Англии мать Ника будут лечить за счет страховой премии. Она, бесспор­но, была застрахована (иначе не могла бы вообще сесть за руль), застрахована и транспортная компания, которой при­надлежал грузовик. Конечно, несчастье велико, но оно не могло ввергнуть Ника в такие ужасные расходы. Поэтому англичанина меняют на русского. И это принципиально пе­ренастраивает весь сюжет.

Приводим одну публикацию о фильме - не то синоп­сис, не то рецензию:

«Вместо меня» - это фильм, который вместо вас должна смотреть ваша учительница по литературе. Чтобы не тратить на опусы Виктории Токаревой больше полутора часов.

Западным сочинительницам дамских романов хорошо: они могут сразу начинать историю встречей героини с умным мо­лодым богатым красавцем. Русским писательницам приходит­ся как-то выкручиваться, потому что в России мужчины пока не научились совмещать все эти качества сразу. Виктория То­карева для сценария этого фильма придумала хитроумный ход. Пускай будут два принца. Один - богатый и старый, другой - молодой и талантливый. Красавцами могут быть оба. А чтобы не ставить героиню перед мучительным выбором, сделать этих двух господ взаимозаменяемыми. Как? Очень просто. Второй по деньгам в Англии человек (после королевы) перед смертью хочет прокатиться по криминальной России к развалинам своего родового имения. Как назло, все родствен­ники и прямые наследники заняты. Приходится искать компа­ньона, который будет выполнять все стариковские прихоти. Такой компаньон обретается в лице талантливого театрально­го режиссера Дмитрия Евгеньевича. Почему талантливого? Потому что много пьет, презирает новых русских и царапает на стенах цитаты из «Бориса Годунова». Да, еще потому, что его не понимает жена из рекламы стирального порошка. Впро­чем, эта стерва отвянет сама, не выдержит жизни с гениаль­ным человеком, бросит как раз накануне заманчивого предложения. За огромные деньги Дмитрий Евгеньевич дол­жен наслаждаться жизнью за старика мильонщика, которому здоровье позволяет грешить только вприглядку. Слозом, все готово для встречи двойного героя с простой медсестрой, кото­рую срочно нужно завалить золотыми браслетами и водкой с икрой. Правда, бесконечное стариковское любопытство при­дает романтическим свиданиям налет извращенности. Но Вик­тория Токарева - автор крепкой советской закалки, любой вуайеризм с эксгибиционизмом легко переведет в плоскость рассуждений о судьбе чести, достоинства и прочих вечных цен­ностей в мире капитала. А все моральные проблемы возрож­денного капитализма сведет к одному важнейшему вопросу: можно ли за большие деньги есть говно? Те, для кого этот вопрос до сих пор не утратил актуальности, посмотрят фильм с интересом.

Если это анонс, то кто купит кассету с таким фильмом? Если рецензия, то вообще убийственная. Но Виктория То­карева за это ответственности не несет. Рассказ сентимента­лен, конфликт в нем достаточно серьезен. Старик собирается брать реванш не только у России - у Жизни вообще. Если он заставляет молодого человека жить вместо себя, то есть берет его тело напрокат, значит, что-то нужно сделать и с его душой.

Гордый человек на это не пойдет. А с барахлом связывать­ся неинтересно. Значит, надо взять гордого и сломать... Ник нравится Соколову. Старик понимает - такого жаль ломать. Но оттого, что жаль - хочется еще больше. Соколов посте­пенно уходит из этого мира, и ему ничего не жаль. Пусть за его спиной останутся выжженные города, искалеченные судьбы...

Русский режиссер, который много пьет, презирает но­вых русских и, надо думать, охотно излагает первому встреч­ному замыслы своих гениальных спектаклей, которые никогда не будут поставлены, не очень соответствует тому образу артистичного, слабого, но гордого молодого человека, кото­рый нарисовала писательница.

Врач Юлия в картине разжалована в простые медсестры. Следовательно, тоже в какой-то степени деромантизирована. В рассказе Юлия живет ожиданием перемены участи.

Почти все иностранцы и почти все русские предлагают ей свою любовь. Но это все не то, чего ждет Юлия. Богатые предлагают деньги. Сильные - силу. Умные - ум. Но чего-то главного никто не может предложить. Такого, от чего сердце заходится и замирает, а потом начинает работать в другом ритме. И ты - уже не ты...

Юлию умиляет в Нике то, что он мужчина-ребенок. Хруп­кий гений.

То есть возникает типично русская коллизия: слабый мужчина и женщина, которая вынуждена быть сильной. По­тому что сильных мужчин не то чтобы вовсе не было, но имеющиеся слишком грубы и просты как валенок, а это ее не устраивает. Вот и приходится выбирать слабого мужчину и рядом с ним быть сильной. То коня на скаку останавли­вать, то в горящую избу входить. Потому что, как писал Виктор Конецкий, это на Западе женщины любят мужчин за мужчинность, пусть даже бездарную, а в России - за та­лант, пусть даже за талант пить...

В рассказе и вуайеризма-то как такового нет. Да, Соколов предлагает Нику заниматься любовью с Юлией в каюте - ста­рик находится в соседней каюте, и в перегородке проделана дырочка. Но это не из болезненного старческого желания ви­деть, как совокупляются молодые сильные тела. А из принци­па - не зря же в Соколове течет русская кровь! Из чисто русского принципа, чтобы Нику служба медом не казалась.

Богатство Соколова началось с того, что какой-то само­дур-миллионер, который для молодого и бедного русского эмигранта был тем, чем Соколов теперь стал для Ника, пред­ложил ему: съешь говно - получишь в подарок фабрику шариковых ручек. Соколов пошел на это унижение. Теперь он может на всю жизнь облагодетельствовать Ника, но отче­го тот должен получать свой великий шанс пробиться в жизни по более дешевой цене, чем сам Соколов? Ну а жрать дерьмо в переносном смысле иной раз еще против­нее, чем в буквальном!

Естественно, Токарева не дает Нику окончательно уни­зиться. Он решается на бунт против своего работодателя и покидает его. Одинокий, свободный и нищий. Тем не менее Соколов присылает ему чек на фантастическую сумму. Ник отправляется к миллиардеру - сказать спасибо, помирить­ся... Но Соколов уже умер. Его внук подает Нику письмо.

- Откуда он знал, что я приду? - спрашивает Ник.

- Он сказал: вы обязательно придете.

В письме всего три слова: живи вместо меня.

В таком пересказе - да и в оригинале - это трогательная и сентиментальная история. И очень чистая и человечная. Не знаю, как вы, а я, читая этот рассказ, испытывал некоторое щекотание в области слезных желез. Что же произошло с ним в кино? Может, современный российский кинематограф обла­дает даром, противоположным тому, каким был наделен ми­фический царь Мидас? Тот все, к чему прикасался, превращал в золото. Российский кинематограф - ну, положим, не весь, но в массе своей - все, к чему прикасается, превращает в дерьмо.

Между тем о работе с Валерием Тодоровским (именно о работе, а не о конечном результате!) Токарева вспоминает с огромным удовольствием: «Когда мы разминали «Вместо меня», это было потрясаю­ще. Валера со своими молодыми мозгами здорово вспарывал материю рассказа - сочинял, фантазировал. Делал это все с таким блеском, что я вспомнила те пятнадцать дней, что мы работали с Георгием Данелией над сценарием «День без вранья» тридцать лет назад» .

Раз уж речь зашла о Данелии, значит, для Токаревой это - похвала высшей пробы. Вместе они сделали несколько пре­красных картин, в том числе «Мимино». Был ли у Данелии и Токаревой роман? Любовь Соколова, прожившая с Данелией в гражданском браке больше двадцати лет, утверждает, что был и что она (Соколова) очень переживала, но сдерживала страс­ти. Во всяком случае, творческая и духовная близость у соавто­ров была потрясающая!

Критическое отношение к работе в кино у Токаревой уходит в далекое прошлое. Создается впечатление, что она не очень высоко ставит и кинематограф как таковой, и ВГИК, в котором приобрела профессию сценарис­та, и свои сценарии. Во всяком случае, это можно понять из интервью, которое писательница дала журналисту Дмитрию Савельеву:

- Я поступила во ВГИК только потому, что меня не при­няли в литинститут. Оставалось - что? Или журналисти­ка, или сценарный. Но ВГИК - это было более модно. Так и началось: немой этюд, звуковой этюд, киноновелла, сценарий...

- Динара Асанова однажды с режиссерской категорич­ностью сказала, как отрезала: сценарий умирает - рождается кино. Вы, прозаик, легко соглашались на смерть собственного творения при режиссерских родах?

- А Шукшин сказал: чем хуже литература - тем лучше кино. Что поделать, кино - это весомо, грубо, зримо. Моя ироническая интонация, моя болезненная склонность к словес­ному эстетству ему совершенно не нужны. Но я стремилась к тому, чтобы протащить интонацию через диалоги - они мне со вгиковских времен удавались.

- Однако кино так и не стало вашей любовью?

- Так и не стало. Литература всегда была образом жиз­ни, а кино - времяпрепровождением. Кино давало мне воз­можность заработка, потому что мой муж - Дева по гороскопу. А мужчины-Девы имеют обыкновение переклады­вать свои обязанности на плечи женщин или подруг. С Девами нужно быть осторожной. С помощью кино я раньше утоляла тщеславие, потому что раньше была очень тщеславной. Те­перь я ею перестала быть и славы как бы уже не хочу. Сейчас, когда мне предлагают написать сценарий по какой-либо моей вещи, я это скидываю на свою дочь, которая тоже окончила ВГИК и напишет лучше меня. Наташа уже написала по моему рассказу сценарий «Ты - есть». Вполне себе кино получилось, даже премию на каком-то фестивале отхватило. А последний свой рассказ, по которому мне заказали сценарий, я скинула на зятя Валеру Тодоровского, который тоже учился на сценар­ном, где, собственно, с моей дочкой и познакомился. И он на­писал сценарий «Вместо меня». Он писать так, как я, никогда не будет и ставить меня не будет никогда. В отличие от меня Валера воспринимает жизнь как испытание, притом жесто­чайшее.

- Вы любите фильмы зятя?

- Я вам так скажу: это может нравиться, может не нравиться, но это кино класса «А». Потому что про­фессионально и серьезно - я очень ценю в людях серьез.

- А фильмы свата Петра Ефимовича тоже любите?

- Фильмы Тодоровского-старшего замешены на чистых мас­лах - на чувствах, на страданиях. Это фильмы человека, честно и искренне прожившего свою жизнь. Петр Ефимович - роман­тик, а я романтик рядом с Валерой. Он очень трезвый, несмотря на молодость, человек.

Но вернемся к Данелии. Вот как вспоминает Токарева свой кинодебют и естественно воспоследовавшую встречу с Данелией:

- Когда я училась на втором курсе ВГИКа, мой рассказ «День без вранья» напечатали в «Молодой гвардии». После чего я получила все и сразу: меня пригласили в Союз писателей, предложили издать книжку, а «Мосфильм» приобрел рассказ, чтобы делать по нему кино.

Ставить должен был Андрей Ладынин, сын Пырьева. Его за глаза называли Тенью Забытых Предков, потому что он обладал одной особенностью: точно знал, чего он не хочет, но никогда не знал, чего он хочет. Ладынин вечно ходил с похорон­ным выражением лица, грыз спичку и был в постоянном мину­се. Короче говоря, все время страдал. Я думала, что с ума сойду с ним. Однажды он привел меня к себе домой, где в это время были Пырьев и его тогдашняя жена Лионелла Скирда - мы из-за дверей слышали их голоса. Привел Андрей меня для того, чтобы работать, но вместо этого мы стали целовать­ся. А потом подключился Данелия. У Данелии был в то время простой: ему закрыли «Хаджи-Мурата» в Экспериментальной студии. Он тосковал, валялся на диванчике и бренчал на гита­ре. Без работы он не мог - слишком деятельный человек. Ему было смертельно скучно. И его мама боялась, что он с тоски запьет. Мы начали с ним работать - Боже, как он отличался от Ладынина!..

- Не сразу стал целоваться?

- Нет, не в первый день, где-то на десятый. Сначала мы терпели. Данелия такой ярко талантливый был тогда, что мы садились работать - и мне казалось, будто тучи раздвигаются, выходит солнце и все вокруг заливает радостным светом. Мы заканчивали - солнце пряталось за тучи, и все вокруг опять становилось серым и неинтересным. Это такая штука - не каж­дый талант тебе подходит, пусть даже он трижды талант. А мы тогда смотрели на мир одними глазами. Вы уж поверьте, в

моей жизни много всего было, но те пятнадцать дней - определенно самые счастливые, такие ослепительно сол­нечные, что просто с ума сойдешь. Потом меня очень полюбила его мама, потому что я была хорошая девушка и не пила водку.

- А ее сын был нехороший и водку пил?

- Был нехороший и выпивал. Когда он заболел желтухой, мама испугалась, что у него может случиться цирроз. Все его прежние соавторы - Шпаликов, Ежов, Конецкий - пили весьма и весьма изрядно, если выражаться осторожно. А вот я была очень талантливая, прекрасно соображала, замечательно запи­сывала и никогда не пила ни грамма. Данелия был тогда под силь­ным влиянием мамы. Она сказала: работать с Викой - это хорошо. Когда я к ним приходила - это был праздник, праздник. Мне все так радовались, запекали для меня индейку в духовке. Люба Соколова, жена Данелии, спрашивала меня: ты какое мясо больше любишь - белое или черное? Черное - это ноги, а белое - грудь. Мне-то казалось, что белое должно считаться хорошим, а черное - похуже. И я скромно говорила: мне черное, пожалуйста. Оказалось, что ноги - деликатес.

Из фильмов по своим сценариям, которые ставил не Данелия, Токарева любит разве что «Джентльменов удачи». Но и тут сценарий написан в соавторстве с Данелией для режиссера Александра Серого, который ни до, ни после не поставил ничего, даже близко подходившего по уровню к этой комедии. Но «Джентльмены удачи» - это вообще осо­бый случай: Серый, близкий друг Данелии, тогда только что вышел из тюрьмы. Оказался он за решеткой по дурацкому поводу: слегка порезал соперника в любви. Потерпевший, строго говоря, хотя и был красавцем, соперником ревнивца оказался только в его воспаленном воображении: всего-то позволил себе, притом с пьяных глаз, слегка приударить за его невестой Мариной - без особого успеха. Марина само­отверженно дождалась, когда любимый отбудет срок, вышла за него замуж.

Друга надо было выручать: от того, каким получится его первый после отсидки фильм, зависело слишком многое. Режиссер, со своей стороны, внес натуральный уголовный колорит: все эти словечки типа «моргалы выколю», «пасть порву» он знал не понаслышке.

Сценарий «Мимино» сочиняли трое: к Данелии и Тока­ревой присоединился Резо Габриадзе: Данелия, грузин мос­ковского розлива, не очень хорошо знал жизнь грузинской провинции. А Токарева не знала вообще. Габриадзе написал грузинскую часть, над остальным работали уже привычные соавторы.

«Мимино» она до сих пор считает вершиной своей рабо­ты в кинематографе: «После «Мимино» были «Шляпа» для Квинихидзе, «Шла собака по роялю» для Грамматикова. Ох, если бы «Собаку» снимал сам Данелия - это были бы вторые «Джентльмены»! А получился полный мрак. Я всегда старалась работать либо сДанелией, либо для Данелии, потому что работать с другими - только время попусту терять. Что делать, иногда приходилось. О чем мне го­ворить с таким режиссером? Не о чем. Сочиняй себе сценарий. Ну, я и сочиняла. Дальнейшее меня не касалось, в съемках я не участвовала, и если фильм снимал не Данелия - я не ходила его смотреть: не хотела расстраиваться» .

Пожалуй, писательница несправедлива к одной из картин по своему сценарию, «Кто войдет в последний вагон?». Карти­ну снимали почему-то на провинциальной студии «Молдовафильм», фамилия режиссера ничего не говорит даже знатокам кинематографа, но в главных ролях великолепные артисты - Лариса Удовиченко, Анатолий Ромашин, Николай Карачен­цов... «Кто войдет в последний вагон?» - типично токаревская история. Сентиментальная, в осенних тонах. Прелестная геро­иня Удовиченко, одинокая интеллигентная девушка лет трид­цати с небольшим, все никак не может расстаться с женатым любовником (Караченцов), которого их невнятные отношения более чем устраивают: приятно и необременительно. Совер­шенно изнуренная неопределенностью, героиня покупает го­рящую путевку в дом отдыха (хотя не сезон, осень, облетают желтые листья и вообще холодновато - зато чистый воздух, спокойная обстановка и возможность подумать на досуге, как жить дальше). В санатории ее поселяют в одной комнате с жизнерадостной девахой (Татьяна Догилева), у которой с лич­ной жизнью все в порядке, и поэтому она просит героиню время от времени освобождать ей площадь для любовных утех. В этом же санатории отдыхает с престарелой тетушкой пожилой джентльмен с неустроенной семейной жизнью (Ромашин), который все еще прекрасно выглядит, обладает за­мечательными манерами и вообще выгодно отличается от ха­моватого героя Караченцова. Начинается роман. Трогательный, изящный и бесперспективный. Очень красноречива сцена, в которой героиня, после долгих мук совести и нерешительнос­ти с обеих сторон, уже переспав с новым знакомцем, просит его покинуть номер: она привыкла спать одна, присутствие постороннего мужчины в постели ей мешает. Абсурд ситуации в том, что бедная девушка забыла, что находится в номере сво­его нового друга. Неумение и непривычка спать вдвоем - очень точная деталь, подчеркивающая одиночество героини... Роман так ни к чему не приводит: Удовиченко (то есть, разумеется, та девушка, которую она играет), очевидно, из тех женщин, кото­рые никак не могут заставить мужчину дать внятный ответ: уходит он навсегда или остается насовсем...

Это фильм о любви немолодых уже людей. И здесь Тока­рева целиком и полностью на своей территории. Ибо лю­бовь - главная и доминирующая тема ее книг.

Вещество любви

Об этом писательница говорит в интервью журналу «Vizitor».

- Что такое любовь по-русски?

- Это когда женщина жертвует собой. Помните, как у поэта: «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Хотя, казалось бы, что за радость останавливать коня на скаку и лезть в горящую избу...

- Но зачем русская женщина все это делает?

- Очень просто: потому что мужчина этого не делает. Женщина, как наиболее генетически сильное существо, со­храняет род и вид. Она и сделана прочнее и по форме краси­вее, она дольше живет. И у русских женщин какое-то обостренное понимание этого. Вот западный мужчина ни­когда не пустит свою жену в горящую избу. А наш - пус­тит и даже пошлет.

- В этом тоже отличие русского мужчины от запад­ного?

- Дело не в мужчине, а в женщине: западная женщина никогда не войдетвгорящую избу. В жизни не войдет! Если у нее горит изба, она пишет заявление в страховую компанию. И через время получает деньги на новую избу. А у нас если горит изба - это все, это уже с концами. И никто, кроме самой женщины, ничего не сделает, чтобы хоть что-то спас­ти или вернуть.

Тем не менее и такого мужчину приходится любить: хоть плохонький, да свой!

В рассказе «Пропади оно пропадом» Надя, молодая де­вушка, влюбленная в пожилого хирурга Смоленского (кста­ти сказать, великолепного врача - он из тех симпатичных Токаревой мужчин, которые сами гладят свои трусы и при­носят в дом деньги), рассказывает о разрыве с прежним лю­бовником: «В меня попало вещество любви, я его любила. А теперь вещество любви ушло, я его больше не люблю».

С точки зрения женщины, обладание «веществом люб­ви» - бесценный дар. Особый талант. Причем даже те, у кого есть этот талант, несут в себе вещество любви  не постоянно, а от случая к случаю.

Смоленский вдруг ощутил свою временность и эпизодич­ность. Сейчас в нее попало вещество любви, и она любит его и заботится о нем. А потом вещество любви кончится, и она уйдет и даже не обернется...

Зато мужчина - по крайней мере в этом рассказе - именно потому, что мыслит, как в шахматной партии, на несколько ходов вперед, обладает противовесом «вещества любви» - чувством ответственности.

У Смоленского есть жена. Ее он не любит (в смысле не то чтобы плохо относится, но любовь, плотская страсть дав­но умерла), однако герой - как большинство героев Токаревой - расставаться с женой не собирается.

- Если ты нас бросишь, мы сиротами останемся, - ска­зала жена.

- Не брошу, - сказал Смоленский. Подумал: «Вещество любви уйдет - и все».

Виктория Токарева рисует Смоленского более сильным, ответственным и порядочным, чем, по ее убеждению, может быть среднестатистический русский мужчина. Вернемся к интервью журналу «Vizitor».

Западный мужчина, когда он уходит от жены, должен ее обеспечить. Как правило, он оставляет ей большую часть сво­его состояния. И поэтому западный мужчина очень серьезно думает: может ли он себе позволить развод? А наши мужчины сбрасывают своих женщин легко и просто. Потому что у нас нет соответствующих законов, и это почему-то очень мало обсуждается на уровне общественности.

Правда, спохватившись, что она слишком уж много дур­ного наговорила о русских мужьях, писательница тут же добавляет: «Ясклонна полагать, что от национальности мужчины мало что зависит. Прекрасных мужей я видела и у нас, и за рубе­жом. И наоборот: и здесь, и там я видела мужей ужасных. Это зависит от воспитания, какая у мужчины внутри диске­та. Единственное исключение - японцы: они требуют от жены слишком много домашней работы. Японская жена только и делает, что скребет и моет. Русские жены, конечно, тради­ционно поддерживают порядок в доме, но далеко не с такой фанатичностью, как в Японии» .

Впрочем, любовный треугольник - и даже геометриче­ская фигура, в которой больше трех углов, - штука интер­национальная.

Действие рассказа «Из жизни миллионеров» происходит в Париже. В отличие от несколько умозрительного и услов­ного «Вместо меня», в котором тоже описан западноевро­пейский миллионер, этот рассказ, простите за тавтологию, действительно взят из жизни. (Токарева вообще признава­лась, что не умеет выдумывать сюжеты, берет их из реально­сти - не всегда, но часто. «Однажды даже использовала свои же любовные письма. Адресат этих писем удивился: «Как тебе не стыдно?» А мне совершенно не было стыдно, ну ни на секунду - ничего же не должно пропадать».)

От себя Виктория Токарева вносит в рассказ (или ма­ленькую повесть?) боязнь летать на самолетах. (Этот же мо­тив у нее встречается и в рассказе «Между небом и землей»: в полете человек находится в каком-то особом состоянии и остро ощущает бренность всего земного, особенно авиалай­неров; внимание обострено, а восприятие не вполне адек­ватно - сигнальные огни легко можно принять за пожар двигателя. В полете токаревские героини занимаются ана­лизом своего жизненного пути и переоценкой ценностей - а ей самой, надо думать, приходят новые идеи и сюжеты.) Одна из главных героинь, «Я», - это и есть Токарева. Ну, наверное, не на все сто процентов, но на девяносто - точ­но. «Я», русская писательница, летит в Париж по приглаше­нию издательства. Ее сопровождает парижанка, русская по происхождению, которая много лет назад вышла замуж за француза и теперь занимается переводами вошедшей в моду на Западе русской современной прозы. Парижанку зовут Настя, по-французски - Анестези...

Именно Анестези, а не Анастаси! У Виктории Токаревой выразительная деталь всегда имеет огромное значение и емкий второй план. Русской женщине, чтобы выжить на Западе, нужно постоянно находиться под нарко­зом, под местной анестезией: иначе буря чувств завертит в смертельном водовороте и ее, и тех, на кого она обрушится. Тем более что переводчице 37 лет, возраст гормональной бури, ехидно замечает Токарева, и здесь тоже есть свой подтекст. Мы-то привыкли, что 37 - возраст гениев, точнее, возраст, в котором гении уходят из жизни, но это чисто русская при­мета, и, пожалуйста, не суйтесь с ней на благополучный За­пад. Прекратите нянчиться с вашей особой ментальностью, с вашей духовностью. Любовь - это русские придумали, что­бы денег не платить, а в Европе все воспринимается проще: здоровая сытая красивая женщина 35-40 лет не может не быть сексуально активной; возможно, чуть-чуть излишне активной.

«Из жизни миллионеров» - рассказ «поздней» Токаревой, которая отличается от ранней тем, что отношения мужчины и женщины у нее даны более откровенно, физиологические де­тали, в «ранних» книгах отсутствовавшие, теперь появляются без стеснения, но это именно чувственность, эротизм, а не гру­бое стремление обходиться без эвфемизмов, так сказать, резать правду-матку в глаза. Откровенные описания Токаревой мета­форичны и даже сюрреалистичны.

«Я» в рассказе выступает в роли наблюдателя. Присут­ствует при любовном многоугольнике - производном от «бермудского треугольника» Анестези. Муж Анестези, в рас­сказе только упоминающийся, увлечен своей секретаршей. Сама Анестези находится в странных и напряженных отно­шениях с пожилым миллионером Морисом, в доме которо­го она селит московскую писательницу - чтобы не вводить издательство в дополнительный расход. (Французы, как из­вестно, люди прижимистые.) У Мориса есть старая жена Мадлен, родившая ему сына (сыну уже сорок лет; он знаменитый стилист и, как водится у людей этой профессии, гомосексуалист). А кроме того, есть молодая 25-летняя любовница, темнокожая топ-модель, откровенно срисованная (что греха таить?) с Наоми Кэмпбелл.

В рассказе «Антон, надень ботинки!» - любимая токаревская коллизия: слабый, пьющий, хотя бесконечно обаятель­ный и талантливый мужчина, Елисеев, и женщина, только что пережившая трагедию, но вынужденная быть сильной, Лена Новожилова. Оба работают на киностудии. Елисеев - фото­граф; Лена - гример. У Лены недавно умер муж, он долго болел, последний год лежал в больнице, Лена не отходила от него, и ее жизнь превратилась в кромешный ад. Муж умирал мучительно; после его смерти Лена погрузилась в глухое отупе­ние. Она дышит, ест, работает, но не живет.

Герои рассказа оказываются в киноэкспедиции в Сиби­ри, на съемках фильма о декабристах. Елисеев хочет завести роман с Леной: ей сорок лет, она выглядит немолодой и некрасивой, такую легче осчастливить. Со стороны Елисее­ва поначалу это - пошлая и заурядная интрижка; со сторо­ны Лены... Она устала, у нее нет сил сопротивляться. А навязчивый Елисеев - из тех мужчин, с которыми легче переспать, чем объяснить, почему ты не хочешь с ним переспать.

Но, начавшись как ни к чему не обязывающий команди­ровочный романчик, их отношения сворачивают на совер­шенно иную колею. Елисеев, помимо прочих своих талантов, наделен талантом делать женщину счастливой. Он дышал рядом и оттаивал ее, отогревал, как замерзшую птицу. Неза­метно, чуть-чуть, но все-таки оттаивал. Было не так больно вдыхать жизнь, не так разреженно, когда вдыхаешь, а не вды­хается .

Елисеев не только снимает тяжесть с ее души, но и про­буждает в ней женщину. (Не зря же его прозвали «Короле­вич Елисей» - как героя пушкинской «Сказки о мертвой царевне и семи богатырях».)

Королевич Елисей мог разбудить не только спящую, но и мертвую царевну. Лена была развратна только в своем вооб­ражении. Все ее эротические сюжеты были загнаны глубоко в подсознание... Глядя на замкнутую, аскетичную Лену Ново­жилову, было вообще трудно себе представить, что у нее есть ЭТО место. А тем более подсознание с эротическими сюже­тами. Но Елисей весело взломал подсознание и выманил их на волю... И оказалось, что ТАКОЙ Лена себя не знала...

Конечно, это счастье. И конечно - если исходить из той классификации чувств, которую Токарева выстраивает в рас­сказе «Из жизни миллионеров», - это еще не любовь. Жела­ние, страсть, влюбленность - но не любовь. Однако Елисеев считает иначе.

- Я люблю тебя, - выдохнул Елисеев.

И Лена догадалась: для нее слова любви - это таинствен­ный шифр судьбы. А для него - часть танца. Как кастаньеты для испанца.

Но как ни назови, а в чувстве этом заключена спаси­тельная и животворящая сила.

В другом рассказе, «Счастливый конец», совершенно ином по форме (это метафорическая притча), героиню тоже возвращает к жизни (причем не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле) любовь. Правда, не любовь к ней, а ее собственная любовь к людям, которым без нее при­дется тяжело.

Я умерла на рассвете, между четырьмя и пятью утра, - с места в карьер начинает рассказ Токарева,

Домашние поначалу не замечают смерти матери. Малень­кий сын клянчит у отца деньги на кино.

- Буди маму, - распорядился муж. Он не любил, когда на него перекладывали чужие обязанности. Свои, кстати, он тоже нес с отвращением.

(Ну конечно, Токарева в своем репертуаре! Дальше вы­ясняется, что мой муж никогда раньше не верил в мои болезни и сейчас не поверил в мою смерть. Ему в глубине души каза­лось, что это - мои штучки... Откровенно говоря, я подозре­вала, что меня и похоронить будет некому. Я привыкла всегда все делать сама и одна. Привыкла ни на кого не рассчиты­вать. И если бы я могла сама себя похоронить, я именно так бы и поступила .)

После смерти героиня встречается с Богом. И тут обна­руживается, что, кроме мужа и сына, у нее был другой чело­век. Он (с большой буквы). И что «Я» покончила с собой из-за неразделенной любви. И Бог - концовка написана так, что читатель может понимать как угодно, выберем имен­но этот вариант - отпускает героиню на землю, потому что она нужна Ему. Потому что если она умрет, Он проиграет свою жизнь.

(Случись здесь товарищ Сталин, он бы улыбнулся в усы и процитировал самого себя: «Любовь побеждает смерть. Это - штука посильнее «Фауста» Гете». Но что поделаешь, если у Токаревой действительно так. И не только в «Счастливом кон­це», но и во вполне реалистической, хотя и, конечно же, при­украшивающей и идеализирующей жизнь «Центровке».)

Начало «Центровки» своей стремительной лаконично­стью перекликается со «Счастливым концом»: «По причине, о которой мне не хотелось бы распростра­няться, я решила покончить с собой» .

Поразмышляв над возможным способом ухода из жиз­ни, героиня решает замерзнуть до смерти. И полуголая, на­кинув только для приличия махровую простыню, она выходит на балкон. На тридцатиградусный мороз.

Замерзнуть ей не дает внезапно вторгшийся на ее балкон мужчина (которого героиня условно называет Не Онисимов, так как он похож на ее первую любовь по фамилии Ониси­мов). Не Онисимов - хирург. Естественно, чрезвычайно талантливый. Он удрал через балкон из собственной  квартиры, от пришедшего его благодарить мужа пациентки Аллы. Не Онисимов вшил умиравшей от порока сердца Алле тефлоновый клапан, операция прошла более чем успешно, но Алла почему-то не хочет жить. А выздоро­веть больной может, только если сам этого желает...

Героиня, естественно, слегка влюбляется в Не Онисимова. Но дело даже не в этом. Он отвлекает героиню от ее проблем. Вдвоем они отправляются в клинику - может, что-то удастся сделать, чтобы вывести Аллу из депрессии. Не Онисимов заразил волей к жизни «Я». «Я» - Аллу. Алла - своего мужа. Муж - Не Онисимова. Такой круговорот воли к жизни в природе: люди поддерживают друг друга. Любовь (не обязательно сексуальная) - то, что их поддерживает и соединяет. Связывает.

Однако вещество любви, заключенное в женщине, может быть и разрушительным. Для нее и для других.

Героиня повести «Первая попытка» Мара наделена этим веществом в избытке. Однако под воздействием жизненных обстоятельств оно в ней прокисло. Переродилось в амбиции. Мара по-прежнему убийственно опасна для мужчин, но в ней самой любви нет. Ее первый брак закончился крушением. Мара с мужем все время ссорились, и ее беременность получила па­тологическое развитие: плод погиб и заизвестковался - младе­нец родился на свет через положенные девять месяцев, но крошечный и мертвый и в собственном саркофаге. Смерть победила - и убила любовь.

Историю Мары рассказывает наблюдательница; персо­наж, от лица которого ведется повествование, но который непосредственного участия в нем не принимает. Или при­нимает, но эпизодическое. (Примерно тот же прием, что в «Из жизни миллионеров». Сходство довершается тем, что и здесь «Я» - верная супруга и добродетельная мать.)

Отношения «Я» с Марой описаны так: «Была в ней какая-то магнетическая власть... Как семеч­ки: противно, а оторваться не можешь... В ней была та мера «пре» - превосходства, преступления каких-то норм, в плену которых я существовала, опутанная «неудобно» и «нельзя». Я была элементарна и пресна, как еврейская маца, которую хо­рошо есть с чем-то острым. Этим острым для меня была Мара... Мара кожей чувствовала людей. Она была убеж­дена, что сексуальная энергия, как и всякая другая, имеет свою плотность и свой градус...Впринципе она была замыслена и выполнена природой как потребительница. Она готова была потребить все. Что движется и не движется, за­толкать в себя через все щели: глаза, уши, рот и так далее...»

Одним словом, хищница, наделенная бешеной жаждой жизни и стремлением взять у этой жизни реванш за свою первую неудачу.

Правда, избыток энергии заставляет Мару однажды пе­реступить через свою природу. Полюбив талантливого му­зыканта Сашу, брошенного совершенно заурядной женой, Мара не берет, а дарит. Но роман с Сашей тоже заканчива­ется крахом, и Мара начинает жить в полном соответствии со своей натурой. Она идет к цели как ракета дальнего дей­ствия. Становится любовницей большого начальника, кото­рому уже за семьдесят и который буквально дышит на ладан. Но жизненная сила Мары такова, что этот начальник (ус­ловное наименование: Мойдодыр) вспомнил, какого он пола, а чуть раньше догадывался только по имени и отчеству. Мара стремительно делает карьеру (на поприще педагогической науки), но все заканчивается крахом, раком молочной желе­зы и ампутацией груди. Женщина, переступившая через свое женское предназначение сущностно, в конце концов лишается своей женской сути - или по крайней мере одного из самых прекрасных вторичных признаков этой сути - физически.

Противостояние «Я» - Мара, «Я» - Анестези и прочее довольно типично для творчества Токаревой. Иной раз кри­тики вообще аболютизирует эту оппозицию. Уральская кри­тикесса Ольга Славникова пишет: «Если читать произведения Токаревой подряд, легко увидеть ту «колодку», на которую пошиты ее рассказы и повести. Как правило, источник напряжения текста - противостояние двух типов героинь. Одна - «порядочная» мать семейства: если даже она работает, то все равно главное для нее - дом, дети и муж. Мужу она не изменяет, и не из каких-то «идейных соображе­ний», а просто потому, что органически не способна принадле­жать двум мужчинам одновременно. Эта героиня всерьез относится ко взятым на себя любовным и семейным обязатель­ствам, хотя любовь за добрых десять лет супружества успевает подвыцвесть, а семья не так уж и ценит ее повседневные  усилия.Добродетель героини вознаграждается по мини­мальным нормам: муж, в молодости подававший блестящие на­дежды (главным образом влюбленным в него девицам), с годами превращается в простого инженера, и героиня всю жизнь прово­дит с ним в малометражке, не может себе позволить лишней пары туфель, не говоря о поездке на Кипр.

Противостоящая «порядочной» «хищница» - действитель­но полная ее противоположность. Мужья и любовники то ук­рашают, то крушат ее судьбу, но зачастую приносят легкое (совершенно невозможное для «порядочной») разрешение жи­лищных и материальных проблем. То, к чему первая героиня идет по жизни пешком, с полным грузом бытовых проблем, вторая получает фактически даром, от очередного своего мужчины, уже убившего мамонта. И ведь не только матери­альным благополучием сверкает жизнь авантюристки: «поря­дочной» издали кажется, что там кипят подлинные страсти, с каждым новым романом возрождается молодость, там, как на празднике, все время играет музыка... Так имеется ли, спрашивается, хоть какой-то смысл в «порядочности», если в конце выясняется, что упомянутый инженер запросто гуля­ет налево?»

Конечно, это упрощение. Кажется, что критикесса дей­ствительно не дала себе труд прочесть несколько книг Тока­ревой - хоть подряд, хоть вразбивку, - а ограничилась «Первой попыткой», к которой присовокупила свои давние смутные воспоминания о токаревском творчестве.

Дело не в противостоянии, а в том, что для Токаревой высокой (если не высшей) ценностью является стабильность. Постоянство. Она терпеть не может раскачивать лодку. И житейские бури в ее рассказах заканчиваются тем, что вновь воцаряется штиль, и семейный корабль оказывается в той самой тихой гавани, где ему положено находиться. Правда, возникает ма-аленькое подозрение, что между делом этот корабль превратился в разбитое корыто, но ведь корыто мож­но попытаться склепать.

И в рассказе «Из жизни миллионеров», какие бурные страсти ни бушевали бы в нем, финал предопределен. Мо­рис остается со своей старой женой Мадлен, и они молча идут в свой закат, взявшись за руки и поддерживая друг дру­га. Анестези приходит к утешительному выводу: Надо долюбить старое. Долюбить то, что дано, а не начинать новое. Ну а черная звезда Софи... В конце концов, какое нам дело, куда ее сегодня занесло?..

В повести «Пираты в далеких морях» героиня говорит о своем ненадежном возлюбленном: «Он непорядочный человек. В нем нет стремления к по­рядку. Он предпочитает тотальный хаос отношений» .

Токарева не без удовольствия описывает подобный хаос, потому что прекрасно понимает его природу. Но сама выс­тупает за порядок и стабильность.

Герой этой же повести, по словам его друга, похож на бассейн на Кропоткинской, который отапливает вселенную. Он - альтруист, постоянно решает чужие проблемы, выру­чает людей из беды. Кира, та самая девушка, которую уго­раздило влюбиться в носителя хаоса, уговаривает главного героя убить ее ненадежного друга. Убийства, естественно, не происходит - но «хаотичный» мужчина, увидев, как ге­рой ценит Киру, начинает и сам ее ценить. Да и в самой Кире что-то меняется: исчезает потерянность, суматошность, девушка понимает, что герой видит в ней королеву, - и сама открывает в себе королеву...

Повесть написана давно. Теперь вместо бассейна - то есть на своем прежнем месте - высится храм Христа Спа­сителя, который выглядит роскошно, но вселенной не отапливает. Эпоха изменилась. Альтруизм вышел из моды.

Токарева остро чувствует это. В уже цитированном ин­тервью журналу «Vizitor» она говорит:

- Когда мы все жили при советской власти и у нас не было денег, но была некая уверенность в завтрашнем дне (как говорилось, «нищета гарантирована») - мы жили по-другому. Сейчас открылся канал под названием «деньги» и стало оче­видно, что на эти деньги можно многое приобрести. Ведь раньше деньги надо было прятать и скрывать. А сейчас, вы посмотри­те: новые русские ринулись покупать недвижимость, машины, драгоценности... Сейчас, когда в потоке жизни появилась эта новая струя, русские стали считать деньги, как немцы. И оча­рование русского характера, выраженное в открытости, бес­шабашности, «душе нараспашку», потихоньку исчезает. Но это не упадок культуры. Я бы назвала это кризисом ментали­тета.

- К чему же приведет этот кризис?

- Все будет складываться, как на Западе - по западному шаблону: богатые станут считать деньги, потому что на них можно все купить, а бедные - потому что денег будет слишком мало.

- Русский интеллигент - какой он?

- Именно русский? Не знаю. Я побывала на Западе и поняла, что наиболее продвинутые немцы, скажем, очень напоминают русских. Потому что культурные люди одинаковые. На самом деле, располагающая черта интеллигента - это доброжелатель­ность. Еще я ценю доброту. Когда человек добрый, то даже если он простой, он все равно очарователен.

Бабушка

Виктория Токарева круглый год живет на даче с малень­кой внучкой, ребенком ее дочери Наташи и Валерия Тодо­ровского.

«Я купила часть бывшего имения Павла Антокольского, - рассказывает она. - Дочке с семьей построила большой дом. То есть не такой уж он и большой в сравнении с соседними домами, но кирпичный, двухэтажный. А себе оставила ма­ленький домик, который Мария Владимировна Миронова прозвала бензоколонкой. Он сделан именно по принципу ларь­ка: прихожей нет, раздеваться негде, раз - и ныряешь за обеденный стол. Есть еще кабинет и чулан, где сейчас сто­ит кровать для гостей. Мой муж живет в Москве, потому что у него другие предпочтения: диван, телевизор, газета. Я ему своего образа жизни ни в коем случае не навязываю, но и сама оставляю за собой право жить так, как хочу. Живу в замечательном березовом углу - сорок берез бьются в окна и двери. Домик весь деревянный, называется щито­вым - это когда доски, а между ними вата. Настоящая вата, как в одеяле, а не стекловата какая-нибудь: я сама видела, когда домик перестраивали и пробивали стену. Бла­годаря котлу и батарее он выдерживает до тридцати гра­дусов влегкую. А дочкин кирпичный дом до семнадцати градусов терпит, а потом становится холодным, как склеп. Я не люблю его, даже редко бываю там. Камень, бе­лые оштукатуренные стены - все это не близко моей душе. Роскошь не по мне, потому что мои корни - не цар­ские и даже не дворянские. А может быть, я просто скром­ный человек. Внутренне.

Раньше в доме, где я живу, была студия дочки Антоколь­ского. Ее звали Кипса, потому что Антокольский, когда она родилась, якобы взглянул на нее и сказал: это не человек - это Кипса какая-то. Кипса построила себе домик для того, чтобы уходить и работать. Она была художница. После нее оста­лись всякие причудливые наросты коры, корневища, прекрас­ные абхазские кувшины - я все это сохранила, и дух прекрасной Кипсы там витает. Сама она прожила жизнь очень драма­тичную. У ее дочки Кати в девятом классе случился безумный роман с неким Мишкой, и она, пятнадцатилетняя, вышла за него замуж. И тогда начался безумный декаданс всего рода. Сначала Мишка стал воровать книги, и когда домашние воз­ражали, он поднимал на них руку. Представляете, родствен­ничка приобрели? Потом он стал наркоманом и втянул в это дело Катю. Он не дожил до тридцати пяти - умер от пере­дозировки. А Катя пропала. Просто исчезла. У них осталось трое детей, потому что они, как люди глубоко безответствен­ные, не ведали, что творили, и строгали детей, совершенно ими не занимаясь. Эти голодные дети бегали по всему поселку, их кормили чем попадя. И вот я думаю: мог ли знать великий Антокольский и его жена, во что превратятся труды их жиз­ни, что станет с садом, который они выращивали ? Я имею в виду сад человеческих отношений...»

У самой Виктории Самуиловны с этим садом все в по­рядке. Зять Валера «обеспечил» ей двух внуков, Петрушу и Катю, между ними разница в десять лет. «Они похожи на него как две капли воды, - говорит Токарева. - И когда я смотрю на них, я не могу его не любить».

С Наташей у Виктории Самуиловны отношения не со­всем простые, но это естественно. Дочь, по ее словам, как человек молодой и, следовательно, более сильный зверь, старается идти своим путем. Она тоже пишет сценарии, один из них был по рассказу Виктории Токаревой «Ты есть». Но своей темы у Наташи пока нет. Виктория Самуиловна пола­гает, что, возможно, от благополучной жизни. Для того что­бы найти свою тему, надо многое испытать.

Сама Виктория Токарева свою тему нашла давно. Это - любовь. И книги ее будут востребованы до тех пор, пока существует любовь. То есть всегда.

Из интервью с Викторией Токаревой

- Виктория Самойловна, вы - ребенок войны. Какой она вам запомнилась? Помните что-то, связанное с вашим эвакуаци­онным детством?

- Когда началась война, мне бы­ло три года, однако я помню два эпизода, связанных с окончанием войны. Первый - мы возвраща­лись из эвакуации в Ленинград. Шел какой-то мужик вдоль вагона, сту­чал палкой по вагону и кричал: «По­беда! Победа!» Все высыпали на по­лустанок, и там играл оркестр. Мама моя стояла и горько плакала, потому что она осталась одна, совсем моло­дая, с двумя детьми на руках. И вто­рой момент - я помню, как наши солдаты шли по Ленинскому про­спекту большой колонной - побе­дители, те, кто выжили, выстояли. Огромная толпа стояла на улице и смотрела, как они идут. Один из солдат отделился от колонны, подо­шел ко мне и вручил цветок - я тог­да была тощенькая, худенькая, как комарик, и, видимо, чем-то походи­ла на его дочку. Этот цветок я пом­ню до сих пор.

А мое эвакуационное детство... Помню, как-то постучала в окно сво­ей подружке Мильке, она высуну­лась, и лицо у нее было такое кру­глое, отекшее. Я спросила: «Ты что, переспала?» «Я опухла», - ответила она и заплакала. А вот мы, тогда еще маленькие дети, не голодали, всегда были сыты и одеты, потому что на­ша мама была ловкая. Где бы она ни работала, всегда каким-то образом выворачивалась, у нее просто такой характер был, можно сказать, геро­ический. И потом, уже после войны, когда все кругом жили плохо, мы жили хорошо. Она прекрасно выши­вала и брала заказы. Война не война, женщины всегда хотят выглядеть красиво. Мама вышивала кофточки, и ей за это приносили мед, масло, так и выкручивалась. Спасибо ей за то, что мы жили лучше других.

- По первому образованию вы - пианистка, были какие-то планы, связанные с музыкаль­ным поприщем?

- Терпеть не могла всю эту музыку! Это был караул! Я вообще-то спо­собная от природы, и играла хорошо, помню, даже на радио выступала. Но все равно это было не мое. Я не меч­тала о карьере пианистки. Среди мо­их однокурсниц были очень способ­ные девушки. Помню, одна из них сказала мне однажды: «Когда я под­хожу к роялю, у меня руки дрожат от страсти и желания играть». Я этого совсем не понимала.

- А потом, оказавшись на сценарном факультете ВГИКа, вы поняли, наконец, что имен­но это - ваше?

- Да. Это оказалось гораздо ин­тереснее, и все было замечательно. У нас был провинциальный курс - студенты съезжались со всех угол­ков России. Я в группе была самой молодой, любила модно одеваться, и меня воспринимали как легкомыс­ленного человека. Все-таки сцена­рий - это мозги, а я не произво­дила впечатления девушки с мозга­ми. Юбка на нижней юбке, прическа «бабетта» - какие тут мозги, какие мысли? Но я считаю, что талант не зависит от внутреннего содержания. Он либо есть - либо нет.

- Как вы считаете, почему отечественный кинематограф не берет все лучшее, что было заложено в СССР?

- В СССР было великое кино. 50-е годы - настоящий расцвет: ра­ботал Рязанов, Данелия, Панфилов, Габрилович-сценарист. А еще я очень люблю шедевры 70-х годов, особен­но фильмы Панфилова, практически все, в том числе и «Вассу Железнову». Сейчас тоже есть очень талант­ливые режиссеры. Звягинцев - все, что он делает, я обязательно смотрю. Хлебников - его «Аритмия» прекрас­ный фильм, так что есть талантли­вые ребята, потому что Россия такая страна, в которой всегда будут та­лантливые режиссеры и писатели. В литературе ведь тоже есть сейчас большие таланты - Прилепин, на­пример.

- Конечно, в современной ли­тературе есть таланты, но в це­лом, к сожалению, в обществе сегодня отсутствуют культурные ориентиры, и молодежь стала мало читать. Как вы считаете, можно ли привить вкус и любовь к чтению подрастающему поколению?

- Сейчас молодежь уже другая. Есть те, кто любит читать, а есть и та­кие, кто совсем не интересуется лите­ратурой. Кто хочет, тот читает, кто не хочет, тот не читает, и с этим ничего не поделаешь, время другое, многое изменилось, и в ориентирах тоже.

- Да, время изменилось, вы сами, Виктория Самойловна, освоили компьютер, Интернет? Не секрет, что вы до сих пор пи­шите от руки...

- Во-первых, это настолько не мое, что меня даже тошнит, когда я об этом слышу! Мне это не близко! Более того, я считаю, что, когда на­бираешь текст на компьютере, это в какой-то мере отражается на каче­стве написанного. Надо писать ру­кой по бумаге, и тогда космос идет через свои каналы, передаваясь по руке, и ты работаешь, так сказать, на пару с космосом. А когда работа­ешь за компьютером, то между тобой и космосом стоит большая машина-железяка. Я считаю, что это неправильно, это тормозит процесс.

- И все же, как, по вашему мнению, должна сегодня раз­виваться российская литература? С оглядкой на Запад или Восток или надо идти своим путем?

- Для меня вот эти все понятия «путь», «избрать» - это нечто абстрактное, не имеющее ни к чему никакого отношения. Вот, к приме­ру, родился такой интересный и талантливый человек - Захар Приле­пин, он садится и пишет. В мое время таким символом была Татьяна Толстая, она стала знаменитой в 37 лет, когда написала свой рассказ «Петерс», и все вздрогнули. Понимаете, какой родится талант, такой и будет наша литература.

Что касается лично меня, я в ли­тературе больше пятидесяти лет работала всегда с неизменным успе­хом. Все мои книги и сегодня раску­паются. В молодости, когда я училась в музыкальном училище, у меня все время было такое чувство, будто я сижу в зале ожидания и жду поез­да. И это ощущение ожидания - когда же придет другая жизнь, не покидало меня. Мой поезд пришел в 1964-м году, когда я написала рас­сказ «День без вранья». Успех был ошеломительный, и я поняла, что се­ла в свой поезд. Поехала и еду до сих пор.

- Что для вас слагаемые успеха?

- Любовь и благополучие. Когда живешь не в коммуналке, чувству­ешь себя хорошо. Что такое моле­кула воды? Отдельно - это газ, кислород и водород. Так и люди. Когда рядом с женщиной лю­бимый человек, то это молекула во­ды, а когда женщина одна, то это кислород и водород.

- У вас консерватория за плечами. Интересно, вы как-то влияли на музыкальное сопро­вождение в фильмах, написан­ных по вашим сценариям?

- Совершенно не влияла. Я пом­ню, сказала прекрасному компози­тору Андрею Петрову: «Да ну, вот здесь вот закончим тоникой!» Он промолчал, а потом ответил: «Если ты еще раз скажешь «тоника», то я встану и уйду».

И все-таки музыкальное образо­вание мне многое дало. Я, например, слушаю Баха. Половина людей его не могут слушать, потому что это сложная музыка. А я понимаю, что в ней происходит - главная партия, побочная, откуда, куда идет. Еще я очень люблю хоры, особенно дет­ские. Когда я их слушаю, у меня сле­зы текут. Это касается моей души, потому что хор - это всеобщая мо­литва. Конечно, классическая музы­ка дает определенное восприятие мира, но... в консерваторию я не хо­жу. Помню, пианист Николай Петров меня приглашал на концерты, и я не­сколько раз ходила, но каждый раз, садясь и слушая какой-нибудь кон­церт для рояля с оркестром, начинаю сочинять очередной свой замысел, эта музыка вдохновляет меня, возни­кает желание творить, и я что-то при­думываю. А вот так, чтобы как неко­торые, которые приходят с клавира­ми, перелистывают и слушают, глядя в ноты, я не могу, это не про меня.

- А у вас есть любимые ком­позиторы?

- Во-первых, Чайковский. У не­го такие мелодии, что я даже не по­нимаю, откуда он их брал! Какие-то невероятные музыкальные темы! А еще у него есть симфоническая поэма «Ромео и Джульетте». Там такая божественная тема, что я помню, как когда-то один дирижер, когда началась эта тема, бросил дирижерскую палочку, опустил ру­ки вдоль тела и заплакал. Он стоял перед оркестром, плакал, а они играли эту тему. Потому что по-другому настоящий музыкант вос­принимать музыку не может - он ощущает ее так, как чувствовал ее Чайковский.

Во-вторых, я очень люблю Шо­пена. Он такой женственный ком­позитор, и мне это очень близко. У Шостаковича люблю слушать его основную симфонию, 7-ю, связанную с нашествием фашистов на Ле­нинград. А современных компози­торов я не понимаю. Я люблю, когда все понятно, а когда непонятно - не люблю.

- Говорят, что режиссер Ге­оргий Данелия, снимавший ко­медийные картины, в жизни был грустным человеком...

- Он не снимал в комедийном жанре. Он говорил о своих филь­мах: «Я только называю их комеди­ей, потому что под комедию давали больше пленки». Снимая комедию, как таковую, он никого не хотел смешить. Данелия снимал жизнь так, как он ее видит. Многие вос­принимали это как комедию. Он во­обще был близок к Феллини, к ита­льянскому кино. А еще был очень хорошо воспитан своими матерью и отцом и всегда был очень кор­ректным.

- Данелия был и остается для вас гением?

- Гении для меня - это люди вроде братьев Люмьер или того, кто изобрел паровоз или самолет, то есть что-то такое, чего не было раньше. А Данелия и другие замеча­тельные режиссеры - они просто усовершенствовали киноязык. В ки­но для меня есть две гениальные личности - Андрей Тарковский и Алексей Герман, создавшие новый язык. Они шли впереди времена а Данелия шел в ногу со временем. Это высокая одаренность. А гениальность - это немного другое, внесение своего, чего-то нового.

- Мои друзья, да и я сама пе­риодически смотрим «Джентль­мены удачи» и «Мимино». А вы?

- Я не люблю смотреть свои фильмы и читать свои книги - я живу с вывернутой назад шеей. Мне всегда интересно делать то, что я делаю в данный момент. Сейчас у меня есть замысел о карантине. Это не про короновирус, а про то, как живет человек, когда он сидит в замкнутом пространстве и не общается привычно с людьми. Вот этим заняты мои мысли сейчас.

- Есть ли у вас какое-нибудь хобби?

- Я засеяла участок травой, поднялась изумрудная травка ковром, я поставила удобные стулья со сто­ликами и читаю книги. В данный мо­мент перечитываю роман «Эдичка» писателя Лимонова. Читаю его, что­бы понять, откуда это все взялось, как это длилось. Поразительную на­шла мысль - все обожествляли Са­харова и Солженицина, а Лимонов про них сказал так: «Они рассказа­ли людям, как плохо в СССР, и рас­качали волну эмиграции в Америке, но они не рассказали, как наши лю­ди там плохо жили, как они потеря­ли статус, как не работали по специ­альности и получали 280 долларов».

Бедный Лимонов варил на балконе щи и ел их целый день. Бедные эми­гранты! Как они жили, когда к ним относились как к людям второго сорта!

- А какое у вас любимое ме­сто?

- Мое любимое место - это то, где мы любим отдыхать. Это Италия, итальянская еда, итальянский харак­тер. Они очень беспечные, почти как дети. И вот когда сидишь в малень­ком городке, а мимо тебя ходят ита­льянцы с собачками и детьми, хоро­шенькие такие, нарядные. Ну, юг, что вы хотите! Солнце - это витамин Д, а когда он есть, то человек гармонич­но развивается. Как Чехов говорил о русском климате: «Климат такой, что, того и гляди, снег пойдет...»

- Как вы относитесь к экра­низации своих произведений?

- Очень хорошо сказал критик Шмыров, что проза Токаревой не переплавляется в кино. И Шукшин, по-моему, сказал, что чем хуже ли­тература, тем лучше кино. Потому что хорошую литературу трудно пе­реплавить в кино. Вот по Пушкину мало хороших экранизаций. А мои лучшие фильмы не те, которые сня­ты по рассказам и повестям, а когда сели, написали киносценарий от на­чала до конца, а потом сняли. Пото­му что главное в моей прозе - это интонация. Причем ироническая. Это невозможно передать в фильме, там можно передать только грубую линию сюжета. Поэтому, когда я передавала права на экранизации сво­их произведений, я никогда не чита­ла этих сценариев и не смотрела этих фильмов - чтобы не расстраи­ваться. Запомнился фильм «Террор любовью» - там так сыграла Роза­нова! Неплохой фильм «Ты есть» с Анной Каменковой в главной роли.

- У вас большая семья, и я знаю, что ваш правнук увлекает­ся футболом. А он уже понимает, что его бабушка знаменитая пи­сательница?

- Молодые и старые сегодня жи­вут на разной скорости. Да, он увле­кается футболом, и он потрясающий красавец, что очень приятно. Но мне ближе всего моя внучка. Она вдруг, ни с того ни с сего, написала сцена­рий к сериалу в одиннадцать серий. Валерий Тодоровский прочитал, и ему понравилось. Мне как-то гадал Павел Глоба, известный астролог, он сказал, что у меня будет внучка со звездой. Очень может быть...

- Вы сказали, что читаете много. А кто ваши любимые писатели?

- Из классики - Чехов. Я стала недавно его перечитывать и очень боялась, что что-то переросла. Но он по-прежнему интересен и прекра­сен. Из современных люблю женскую литературу. Это Толстая, Дина Рубина, Петрушевская, Улицкая. Из мужчин писателей по-прежнему лю­блю всех, кого любила в Советском Союзе: Юрий Трифонов, Валентин Катаев, Виктор Астафьев. Из моло­дых - это Пелевин, Захар Прилепин и Гришковец. Он не чувствует свое­го таланта и очень удивился, когда узнал, что я люблю его прозу. Акунина я читать совершенно не могу. Он как-то сказал, что его проза - это бизнес, и я поняла, что это не кокет­ство, это так и есть.

- А как вам Алексей Иванов?

- Вы знаете, как-то был опро­сник: «Чей юмор вам нравится боль­ше всего?» - и он сказал: «Викто­рия Токарева»! Я люблю всех, кто любит меня. Не люблю тех, кто меня не любит. А у Алексея Иванова я прочитала с удовольствием «Гео­граф глобус пропил». Очень хорошо написано, но я не поняла, как так возможно: он пишет про педагога, который ведет детей в поход, и они несколько раз чуть не гибнут!

- У вас нет желания переехать в другую страну, в Ита­лию, например?

- У меня никогда не было такого желания. Я живу и хочу жить в рус­ском языке. Жить в чужой стране - это караул! Кому мы там нужны?!! Я на Западе буду всего лишь стареющей теткой, а здесь я - Виктория Токарева!

- Есть в вашей жизни что-то такое, от чего вы получаете вдох­новение и жизненную силу?

- Я заряжаюсь не от слова и не от солнца. Я - человек действия, не люблю замереть, как муха в янтаре, - мне это неинтересно. В тече­ние дня люблю обязательно что-то сделать, приготовить, например, это ведь тоже действие. Сейчас я много читаю - это пассивное действие, тоже творчество.

- Есть ли у вас заветная мечта?

- Конечно. Пожить подольше. Когда Сергею Михалкову задали такой же вопрос - ему тогда было 96 лет, - он ответил, что хочет дожить до ста лет. Я думаю, что там, куда мы все потом отправляемся, нет такой красоты. Там нет тела, а все удовольствие - телесное. Мне хочется как можно дольше продлить свою жизнь.

- Виктория Самойловна, тиражи ваших книг огромны. А вот начинающим или менее успешным писателям жить только литературой сейчас невозможно. Им приходится совмещать писательство и другие заня­тия. Могли бы вы, скажем, учить играть на фортепиа­но и писать рассказы и повести?

- Моя ситуация довольно-таки счастливая, пото­му что тиражи моих книг раскупают за два месяца. И мой издатель, человек справедливый, честный и благородный, оплачивает мой труд достойно. Мне не надо ничего больше делать, да я бы и не стала. Вы знаете, когда подхожу к роялю, я понимаю, что все забыла. Хотела сыг­рать «Времена года» Чайковского, и чувствую, что не помню. Я не играла лет пятьдесят, и все вылетело из памяти, ничего не осталось. Это не мое, меня никогда не тянуло играть на рояле. Вообще, «мое» - это писательство, меди­цина и строительство. Я с таким удовольствием строила свой дом! И еще бы построила.

- Но то, что вы так долго учились музыке и выработали в себе привычку к еже­дневному труду, вам пригодилось в работе писателя?

- Нет, ничего не пригодилось. Когда я вижу, что какие-то мамаши хотят учить своих детей музыке, игре на рояле, я думаю: «Зачем?» Ведь сейчас такие пре­красные диски, можно купить записи замечательных исполнителей и слушать, наслаждаться. Зачем самой играть? Научиться играть на рояле - очень труд­ное дело, нужно разработать руку, разыграться. Также и с писательством. Ты должен расписаться, даже если ты талантливый человек, набить руку. Чтобы ты смог написать то, что видишь и что чувствуешь. Это же не так просто - сесть и написать. То же самое у художников, пианистов. Пианист никогда не станет выступать, если он не наработал технику. Например, «Фантазия-экспромт» Шопена - ты ее никогда не сыграешь, прежде чем не освоишь технику. Талант, призвание не­обходимы, но очень важна и техника.

- У вас, как вы писали, были потрясения от ли­тературы - рассказ «Скрипка Ротшильда» Че­хова, повесть Войновича «Хочу быть честным». И еще вы сразу определяете, ваш это автор или не ваш. Вы считаете, что какой-то импульс к творчеству должен быть у каждого писателя?

- Однажды позвонил Миша Задорнов и сказал, что хочет подарить мне картину. Он купил ее в художественном салоне в Риге. Его шофер привез мне картину «Весна», фантастическая работа! Я спросила Мишу: «За что?» И он рас­сказал, что когда ему было девятнадцать, он учился в институте в Риге. У него была невеста, ее звали Велта. Они любили друг друга и хоте­ли пожениться. И вот однажды утром она по­ехала к нему на романтический завтрак. Села в автобус и по дороге прочитала в журнале мой рассказ «День без вранья». Она пришла, дала ему журнал, он еще не встал, было рано, ле­жал и читал. Велта скинула кофточку, туфельки и легла рядом с ним. Но он не отвлекся на нее, а продолжал читать. И они стали читать вместе. Потом они дочитали, он пере­кинул через нее ногу, встал с кровати и сел писать. После этого Миша бросил институт и стал тем, кем он стал. Благодаря мне он включился в розетку. И у меня тоже были такие писатели, которые меня включили в розетку. Это Че­хов, Куприн и Алексей Толстой. Как их прочитаю, так мне хочется бежать и пи­сать самой.

- Сейчас вы больше читаете новое или перечитываете полюбившееся?

- И то и другое. Перечитала недавно роман «Это я - Эдичка». Лимонов талантли­вый. Его детские годы прошли в таком местечке в Харькове, которое называлось Салтовка. Это было бандитское место, он воровал, магазины обворовывал. Так вот, эта Салтовка, это дно, в нем так и осталась. Ему нужен эпатаж за неимени­ем чего-то более глубокого. Потому что можно потрясти этим, а можно и чем-то другим. У Чехова, например, последняя фраза моего любимого рассказа «Дом с мезонином»: «Мисюсь, где ты?» Можно же так, с такой щемящей интонацией. А у Лимонова роман заканчивается матерной фразой. Зачем? Но при этом Ли­монов - мой автор, он очень талантливый человек и хороший писатель. Сейчас я, как ни странно, перечитала «У войны не женское лицо» Светланы Алексиевич. Алексиевич отличный писатель, ей недаром дали Нобелевскую премию. У ее книги хороший нравственный заряд: через что может пройти че­ловек. Ее герои - люди, которые были молоды в 1941 году, то есть 1910-х или 1920-х годов рождения. Сейчас таких нет. И я даже не знаю, надо ли, чтобы такие были. Они находились в высоком заблуждении, как верующие. Они ве­рили в идеалы, которых на самом деле не существовало. То, что предлагала советская власть, те нравственные ориентиры - они их манили. А когда нача­лась война, многие девушки ринулись на фронт, для них вера была превыше смерти. И только немногие командиры говорили: «Куда вам на передовую, пе­рестреляют как куропаток». Но они все равно туда стремились...

- Как вы относитесь к «актуальной» литературе, откликающейся на злобу дня?

- Какую актуальную литературу вы имеете в виду?

- Например, из серии «Актуальный роман» Редакции Елены Шубиной. Ска­жем, роман Шамиля Идиатуллина «Бывшая Ленина».

- Я не читала Идиатуллина, надо почитать. Я считаю очень большим событием книгу «Зулейха открывает глаза» Гузель Яхиной. Это буквально «Тихий Дон», только на татарском материале. Из того, что я еще прочитала, - «F20» Анны Козловой о девушке с официально подтвержденной шизофренией.F20 - это лекарство, которое она употребляет. Мне роман понравился. Это мир под другим углом, чувствуется, что автор - пациентка, она описывает все глубо­ко изнутри, она это знает хорошо. Люблю читать Захара Прилепина. Но он агрессивный, опасный. Его голова переполнена событиями, мыслями. Недав­но я прочитала его книгу эссе. Такие зарисовочки: вот он сидит, кормит дочку. И это тоже, оказывается, очень интересно.

- Вы читаете на планшете?

- Поскольку я человек из Советского Союза, то я привыкла к бумажной книге. Я не читаю с планшета, не получаю того смыслового и эстетического удоволь­ствия, как от книги. Мне нужно перелистывать страницы, чтобы они шуршали, чтобы был книжный шрифт.

- А для вас играет роль книжный дизайн, как книга оформлена?

- Это имеет очень большое значение. В «Азбуке», где меня издают, книги очень красивые, они сделаны с большой любовью. Неплохо делал книги «Вагриус», но он перестал существовать. Я думаю, что в моей книжной жизни ничего больше не изменится. Буду писать по книге в год и издавать их в «Азбуке».

- С кем-то из писателей молодого поколения вы общаетесь более тесно?

- Я их просто читаю, ни с кем из них у меня нет потребности общаться. Что ка­сается самооценки, я вообще пишу лучше всех. Зачем мне с ними общаться? Только потому, что они моложе? Так они тоже постареют.

- В дачном поселке на Пахре вы жили с выдающимися авторами. Все-таки хотели общаться с писателями?

- Поселок «Советский писатель» находится недалеко от моего московского дома, мне было 35 минут от крыльца до крыльца. И по­том там были газ, телефон, большие участ­ки, красивые дома. Жить там - все равно как в Голливуде, очень хорошо. Это мое завоева­ние в жизни.

- А какие еще у вас главные завоевания?

- Мои главные завоевания - внук Петруша, ко­торый сейчас взял за сериал «Полет» главный приз кинофестиваля в Чехии. И внучка Катя, у нее такие же зеленые глаза, как у ее дедушки Петра Тодоровского. Внучка - сама красота, внук - сам талант. Я - то и другое.

Затем дача, как я уже сказала, которую я очень люблю. Ну и конечно творчество.

- Вы находите общий язык с внуками?

- Да, и с дочкой, и с внучкой. С внуком Петей мы сейчас мало общаемся, он уже взлетел в какие-то заоблачные выси. Но внук пошел в ту породу, Тодоровских. У нас нервы как ве­ревки. А Тодоровские хрупкие. Зато я дружу с правнуком, он у меня футболист. Сказал, что ногами больше заработаешь, чем головой.

- Вы дружили с Владимиром Войновичем. Рядом с вами жили Твардовский, Трифонов, ваши родственники Тодоровские, Эльдар Рязанов, сейчас живет Олег Митяев, с которым вы тоже приятельствуете.

- Олежек мне сегодня звонил, я с ним обща­юсь. Но никого к себе не пускаю, потому что сейчас это очень опасно.

- А Трифонова вы помните?

- Да, конечно. Мне было двадцать пять, когда я с ним познакомилась. Человек он был, по-мо­ему, скучный, а писатель очень интересный.

- Как писатели вы близки в творчестве.

- Трифонова, меня и Катаева объединяли как представителей городской прозы. Мы писали про город. Были писатели-деревенщики. А наше твор­чество называли «городская интеллектуальная проза». Трифонов - писатель сильнее, чем я, он же мужчина. Женщина не может подняться до муж­ских высот.

- Можно с этим поспорить.

- Нет, не спорьте. Тема женщины - это неразде­ленная любовь. Об этом всегда пишет женщина. Любовь и неразделенная любовь - вот ее поляна. А мужчина даже о любви пишет иначе. У мужчин другие мозги. Мне очень нравятся некоторые жен­щины-писатели. Я люблю Рубину, Таню Толстую, Петрушевскую и Улицкую. Они пишут очень хоро­шо. Лимонов назвал прозу Толстой «старушечьей». Я поразилась, насколько это точно. Но это не зна­чит плохо - «старушечья».

- Молодые писатели пытаются сейчас эксперементировать и искать для новых понятий другой язык, это не язык 1970-х, 1990-х, даже нулевых. Для новых тем в современной литературе нужен какой-то новый язык?

- Ну посмотрим, как это у них получится. По-мо­ему, это бред сивой кобылы. Все равно что кто-то скажет: «Давайте искать современные вкусовые ощущения». Возьмем еду, еда - это огромное удо­вольствие. Потому что на ней основаны наша жизнь, бытие. Поэтому вкусы, когда ты ешь, крайне разнообразны. Какой интересный вкус у кофе, селедки, оливок, креветок, сливы. Боже мой! Не надо питаться здоровой едой, надо пи­таться тем, что предлагает природа.

- С Георгием Данелией вы написали прекрасные сценарии «Мимино», «Джентльмены удачи». Ваши личные отношения были сложными, они давали вам обоим импульс к творчеству?

- Если бы не наши личные отношения, то не было бы двадцати томов моего собрания сочинений. Все, что я писала, - это мои переживания. Когда я это ему сказала, он ответил: «Так я в доле?» Женщина должна пройти через эту мясорубку, особенно пишущая. Данелия и мой муж умерли почти одновре­менно, с разницей в два месяца. Данелия очень долго умирал, он хотел уже уйти, устал. Он задыхался, ничего не видел, дышал только через аппарат. Вокруг него все умерли, и он звонил мне каждый день. Он вспоминал свою жизнь, и какой-то период нашей с ним жизни и работы, видимо, был самым ярким. Ему хотелось вернуться туда. И мне тоже. Но теперь, когда умерли Данелия и мой муж, я скучаю только по мужу. Я вдруг поняла, какой это был благородный человек. Он бы мог встать и уйти. Но ему было невозможно расстаться с нами. Нас связывала общая корневая система. А эти гении полностью сосредоточены на своем внутреннем мире, и их не остается для ближних.

- В свое время Михалков вам помог, а к вам обращаются за помощью?

- Ко мне обращаются графоманы. И я каждому пишу на книге, что это очень перспективная литература. Разбрасываюсь своим именем налево и направо. Знаете, чем хорош возраст - такой, глубокий? Пушкин сказал: «На свете сча­стья нет, но есть покой и воля». Покой и воля тебя догоняют только в старости. «Покой» - больше ничего не хочешь, кроме того, что имеешь. И воля - нико­го не пущу, кого не хочу. Вот сейчас коронавирус. Никого не пущу и никуда не хожу. Это просто счастье. Потому что люди растаскивают тебя по кускам, как воронье. Каждому что-то надо, а мне неприят­но, хочется заслониться стенами, руками, не раскидываться своими чувствами и мыслями.

- Сейчас пора увлечения сериалами. Не хотите написать сценарий сериала?

- Нет, не смогу. Я бегаю на короткую дистан­цию. Мой мастер Чехов, я его ученик. Чехов, на­верное, не понимал, как много он может.

- Почему он поехал на Сахалин?

- Наверное, у него был кризис. Когда у челове­ка кризис, он начинает метаться.

- У вас бывало такое?

- У меня сейчас кризис. Я абсолютно не знаю, про что писать. Сегодня я закончила рассказ про курицу. Уже перешла к курам. Она, конеч­но, не курица, это вроде как я сама. Михалков сказал замечательную вещь. Когда Никита у него спросил, что в жизни главное, он сказал: «Творчество». Если человек сре­ди ночи может встать и записать фразу, по­тому что к нему пришли какие-то слова, вот это творчество. И я тоже думаю, что главное в жизни творчество. А любовь между мужчиной и женщиной - крайне непрочная вещь. У Тани Толстой есть изумительные строчки: «Вот бы­вает любишь, любишь человека, а потом вдруг раз - и не любишь. И только жаль своих чувств, которые ты пустила погулять, а они вернулись к тебе с выбитыми зубами и кровоподтеками на лице».

- Вас называют русской Франсуазой Саган. Вы согласны? Были с ней знакомы?

- Однажды на телевидении про меня и Саган снимали передачу «Двойной портрет». В ней, на мой взгляд, маловато юмора. Но много жен­ской души - тонкой, страдающей. Она аристо­кратична. Мне нравится ее внешность. Мне нравится, что она была наркоманкой, в этом тоже что-то есть. Это такие камикадзе. Все за свою шкуру трясутся, а они нет. Но по сравне­нию со мной она зануда. Юмор у меня такой... глубоко посаженный. Это свойство ума.

- «Эксмо» сейчас хочет купить то издательство, где вы печатаетесь, «Азбуку».

- Не слышала. В Италии давно уже издатель­ства поглощают одно другое, так бывает. В «Эксмо» меня звали, я к ним не ушла. Мне нравится сотрудничать с «Азбукой», по душе их отношение ко мне. Издатель любит лите­ратуру и очень хорошо в ней разбирается. А в основном, как правило, издатели - бизнесме­ны, любят только зарабатывать. Из писателей в «Азбуке» я, Сергей Довлатов, Роберт Шекли, Туве Янссон, Владимир Набоков.

- Хорошая у вас компания!

- Да, десяток писателей. А в «Эксмо» сейчас все. Не хочу утонуть в этом море.

Доброе дарование Виктории Токаревой

(Вера Шабельникова)

Дар Виктории Токаревой безоговорочно признают даже те, кто ее не читал, хотя та­ких наберется немного. Достаточно на­звать фильмы «Джентльмены удачи», «Мимино», как на лицах расплывается улыбка. И тут же воспроизводятся полные живого юмора фразы, на которые так щедр талант Токаревой.

По ее сценариям снято более 20 кино- и телефильмов, многие из которых вошли в золотой фонд отечественного кинематогра­фа. Фильм «Мимино» в 1977 году получил золотую медаль на Московском междуна­родном кинофестивале. В 2000 году на Каннском кинофестивале Токаревой был вручен приз «За вклад в литературу и кино». Читательская аудитория у нее огромная. Ее книги уже несколько десятилетий регулярно издаются и в России, и за ее пределами - в Италии, Англии, Франции, Германии, Китае.

Я познакомилась с прозой Токаревой во времена перестройки, когда ее стали печатать огромными тиражами. Открытием для меня стал рассказ «Лошади с крыльями» - лирич­ный и ироничный одновременно. Так захваты­вающе было вместе с героиней пережить тос­ку по любви, веру в ее исключительность, а по­том - разделить несбывшиеся надежды и в финале принять жизнь такой, какая она есть, с ежедневными волнениями и радостями.

Вообще, это характерно для Токаревой: обманутые надежды не убивают ее героев, жизнь продолжается, любовь не разбивает­ся о быт, а находит себе другое применение. Может даже поднять из комы, как в повести «Я есть. Ты есть. Он есть». Но это не утеши­тельная проза, это - творческий метод, ко­торый сама Токарева называет «фантастиче­ским реализмом»: все как в жизни, но случа­ются и чудеса.

Федерико Феллини, прочитав книгу То­каревой, с удивлением заметил: «Какое до­брое дарование. Она воспринимает жизнь не как испытание, а как благо». Собираясь поработать с ней над фильмом, великий итальянский режиссер пригласил Викто­рию Токареву к себе. Правда, из этой затеи ничего не вышло, но появился прекрасный рассказ Токаревой об этой встрече - «Рим­ские каникулы».

«Если в сердце нет любви, человек мертв. Живым он только притворяется», - считает Токарева. И находит отклик у миллионов чи­тательниц. Можно ли при этом назвать ее прозу женской? Думаю, нет, просто в основе большинства ее сюжетов - женские судьбы. И наблюдательность у нее по-женски острая. Зато юмор - смелый, под стать мужскому. Не зря ее любимый писатель - Сергей Довлатов: их объединяет способность видеть смешное в обыденном и даже грустном.

На извечный вопрос, отличается ли муж­ская литература от женской, сама Виктория Самойловна отвечает утвердительно: «Наш мир поделен на мужчин и женщин, и это ведь не случайно. Женщины тоньше чувствуют, они красивее. Но мужчины все делают лучше, чем женщины: лучшие повара - мужчины, лучшие портные - тоже. Женская литература вся на одну тему. Эта тема называется тоска по идеалу. Когда пишет мужчина, он смотрит на Бога, а когда пишет женщина - она смот­рит на мужчину, вот в чем разница между мужской и женской литературой».

Еще одна особенность прозы Токаревой - кинематографичность. Читая ее, видишь все, что происходит. Возможно, дело в сжатости, упругости стиля. Виктория Самойловна рас­сказывала, что свой первый рассказ она, по совету какого-то опытного литератора, ска­завшего: «Ваша сила - в деталях», переписа­ла, сократив в несколько раз. Лишние фразы исчезли, осталось то, что делает прозу насы­щенной, в том числе и незабываемые детали.

Фирменный стиль Токаревой - просто о сложном. Но простота эта кажущаяся. За ней - отточенность формы, умная ирония, неподражаемый юмор, мудрость. И обы­денность ситуаций тоже обманчива - это всего лишь узнаваемый фон, на котором полномасштабно разворачиваются челове­ческие судьбы, драматические истории. В них есть все: любовь, дружба, зависть, пре­дательство, одиночество, тоска. Нет только назидательности, ее снимает мягкая иро­ничная интонация.

В нескольких интервью Виктория Токаре­ва рассказывала о своей творческой кухне:

«Меня обычно спрашивают: где вы берете сюжеты? Я говорю так: беру в окружающей действительности, но обрабатываю головой. То есть пишу не все, что вижу. Я создаю нечто из той истории, которую могу наблюдать. Пи­сатель - он немножечко проповедник. Но что­бы пастве не было скучно, надо писать инте­ресно. Ведь что такое творчество писатель­ское? Это инстинкт передачи информации».

Ей важен непосредственный контакт с выводимыми на бумаге буквами, поэтому компьютер в процессе творчества ею от­вергнут.

«Сначала нечто идет из космоса в мозги (именно так!) через темя, а потом это долж­но перетечь на кончик пера. Взаимодей­ствие пера с бумагой и дает результат. А ко­гда такого взаимодействия нет, получается другая литература».

Фразы Токаревой отточены, наполнены смыслом и эмоционально заряжены - неудивительно, что они разошлись на цитаты.

Творчество Виктории Токаревой

«Для разговора о серьезных проблемах в произведениях Виктории Токаревой найден сегодняшний тип иронического мышления, всем знакомый и простой язык».

Владимир Новиков, критик

Феномен Виктории Токаревой в том, что ее проза интересна всем - от домохозяек до строгих критиков. Ее книги остаются бестселлерами уже несколько десятилетий.

Ее рассказы напоминают сценарии, что, разумеется не случайно: Виктория Токарева окончила сценарный факультет ВГИК, и его «школа» определила стиль ее творчества. И этот стиль не только становится ви­зитной карточкой писателя - он се­годня оказывается как нельзя более ко времени: быстротекущая, момен­тально меняющаяся жизнь не позво­ляет «растекаться мыслию по древу» велеречиво обстоятельно, требует концентрации мысли и слова.

Скупость на описания и рассужде­ния, стройность диалогов, лаконич­ность, проявляющаяся в симпатии к неразвернутым, а часто и рубленым предложениям, к точному, емкому слову; редкая сегодня в писательской среде деликатность при отборе лекси­ческих средств (почти не встречаются у Токаревой эпатирующие выраже­ния, вызывающие у читателя со ста­жем не только ностальгию по утра­ченной литературной традиции, но и прямое отторжение считающих себя «модными» писателей); идеальное композиционное решение - незна­чительная часть того, что можно на­звать «стилем Виктории Токаревой».

Основное и общее качество автора и героев ее рассказов - это интелли­гентность. Конечно, наиболее явно проявляется она в тех произведениях, где повествование ведется от первого лица. Тем более что многие из этих рассказов автобиографичны. Но ин­теллигентны в большинстве своем и персонажи других рассказов Викто­рии Токаревой. Интеллигентность ее героев - учителей, инженеров, вра­чей, школьников, творческих работ­ников - проявляется прежде всего в том, что это, как правило, люди, нахо­дящиеся в постоянном поиске самих себя, смысла своей жизни, желающие понять, что такое счастье, идущие к обретению своей мечты. И в то же время это чаще всего люди несчастли­вые, одинокие, надеющиеся изменить свою жизнь, понимающие, что упуще­но что-то главное, что жизнь в какой-то момент пошла по чужой колее.

Их несчастливость сродни чехов­ской - от невозможности быть счаст­ливыми в мире, полном несправед­ливости, безысходности, бессмыслен­ной суеты и пошлости. Потому так часто предстают они философами, потому так много разбросано по рас­сказам Виктории Токаревой мудрых мыслей - средств от мучительных болезней современности.

Тонкий, теплый юмор, иронич­ность, доброта, ненавязчивость, от­крытость, проявляющиеся в этих рас­сказах, делают их привлекательными для читателя любого возраста.

Виктория Токарева пишет о любви как музыкант. В звучание главной темы мно­гих ее произведений - возможность изме­нить жизнь, сделать ее счастливее («Судь­ба стучится в дверь») - вливается побоч­ная партия: а стоит ли бороться с судьбой, возможно ли совершенство жизни и удов­летворение от сбывшейся мечты?

В одних произведениях герои отступа­ют от роковой схватки с судьбой («Старая собака», «Длинный день», «Ничего осо­бенного»), в других - бросают судьбе вы­зов и оказываются побежденными ею («Хэппи энд», «Лавина»).

В аспекте «человек - судьба» можно было бы рассмотреть любое произведе­ние Токаревой, но остановимся на самых, на наш взгляд, ярких.

«Старая собака». Главная героиня этой повести - Инна Сорокина едет в са­наторий для высокопоставленных лиц с двумя целями: забыть любовника и найти мужа. И там ее измученная страданиями душа «отдыхает», как в раю. В этот рай не может не приехать тот, кого она так ждет. И он приезжает. Его «Волга» «летит как судьба... и останавливается, как вкопан­ная», прямо перед Инной. И выходит из нее мужчина по имени Вадим, который в этом раю станет Адамом...

Они пойдут гулять в поле, где поет зо­лотая рожь, увидят, как в речке целуются две метровые рыбины, по речке идет рябь, как войска Чингисхана с поднятыми копьями (не их ли любовь охраняют?). Адам, как ему и положено Богом, черпая из чаши Добра, будет все отдавать Инне. Инна все примет без благодарности. «И неизвестно - кому лучше? Дающему или берущему?».

Да, будет именно так. Инна позабо­тится об Адаме. В загородном магазине, где больше хороших товаров, чем в Мос­кве (она практичная, она знает), Инна при покупке одного костюма для Адама раз­рознит другой (она иногда бывает немно­го непорядочна по отношению к чужим). Зато Адам станет господином шведского типа - сильным мира сего. А она будет его в этом костюме уважать. А «уважение - самый необходимый компонент для пи­рога любви». Райские кущи! Захочется счастья сегодня, сейчас, сию минуту!

Правда, пребывание в раю будет не очень долгим. В самый разгар райской жизни зазвучит грубая мелодия жизни ре­альной. Это когда влюбленные зайдут в деревенский клуб на показательный про­цесс выездного суда и узнают, как один истопник зарезал другого, близкого зна­комого. Зал тогда тоже зашумит, как рожь на ветру. Но это будет уже другой шум. Шум жизни.

Итак, жизнь в раю прервалась на са­мом интересном месте. Глазами, научив­шимися в обстановке рая видеть ярче и интереснее, Инна замечает, что и солнце устало, задумывается о жизни вообще и своей в частности. Задумывается на­долго. А потом вдруг... понимает. «Инна отчетливо поняла, что ей мешало "как"... И то, что случилось у нее с Адамом, - как любовь. Это желание любви, выдаваемое за любовь. И тот человек, которого она действительно любила, всплыл перед гла­зами так явственно, будто стоял возле крайней березы».

Не получилось, как в раю. Не получи­лось влюбиться. Но была еще и другая задача: хотя бы устроиться. И уже... сде­лано официальное предложение, заплани­рованы ситцевые стены в спальне, но «на­валивается пустота».

Инна устала, ее раздражает невесть откуда взявшаяся собака Адама, да и сам Адам тоже вроде бы раздражает. А он ведь к тому же похож на свою собаку: та же покорность в глазах, седая желтизна, то же «выражение естественности на длинном лице, преданность себе... Если она скажет: «"Адам!" - и бросит палку в кусты, он тут же помчится со всех ног, пу­таясь в ногах, и принесет ей эту палку в зубах». Не нужна эта палка, не нужна со­бака! А может быть, и Адам не нужен?

Встретившись в Москве со своим лю­бимым, Инна в конце концов поймет: ей не нужен ни Адам, ни ее любимый, «жер­тва себя самого». Их отношения - тоже как. Она, Инна, с ним, как лошадь, ходя­щая по кругу в шахте под землей (не в аду ли?). Там - как рай. Здесь - как ад. Вез­де как. А где же она сама? И где ее насто­ящая жизнь? Тогда, по дороге из деревни в санаторий, она увидела «цветы и травы: клевер, метелки, кашка, и каждая травин­ка была нужна». А она - даже не травин­ка, а человек. Значит, и она нужна. Или будет нужна.

И Инна «сходит с круга». «Адам и тот человек, которого она любила, были свя­заны между собой, как сообщающиеся сосуды. Когда один ее унижал, то другой возвышал. Когда один ее уничтожал, то другой спасал. А сейчас, когда один про­ехал мимо ее жизни, исчезла необходи­мость спасаться и самоутверждаться. Значит, исчезла необходимость и в Ада­ме». Назрела другая необходимость: най­ти свою, единственно верную дорогу.

Токарева никогда не организует пус­тых и ненужных встреч своих героев. «Как из водорода и кислорода, - считает писа­тельница, - образуется качественно но­вое соединение - молекула воды», так и встречи (а они, в понимании автора, всегда ниспосланы свыше в качестве Божьего подарка) меняют, совершенству­ют людей.

Инна встретилась с Адамом. Он не «супермен» и не «Добролюбов». Он «иск­лючение из правил», Богом созданный че­ловек. И, приобщившись к Адаму, как ис­пив из святого источника (образовалась новая молекула воды, а когда-то, - гово­рит Токарева, - и вода была тайна, как и любовь), по закону библейской притчи Инна прозревает, становится чище, муд­рее, добрее. Она понимает, что одна, без пары, не нашла себе пару. А вот «Адам мог сочетаться только в паре». Для Инны он сочетался в паре с ее любимым, как рай и ад. А с Инной они «из разных стай, как, например, птица и ящерица». Не слу­чайно, называя при знакомстве Вадима Адамом, сама Инна не получает от автора права зваться Евой, хотя и наивна порой, как Ева, и в силу своей профессии - аку­шер - первой встречает родившихся на земле людей. Она не Ева, она Инна, поэ­тому отказывается от рая с Адамом, от ада с любимым и ищет свою трояку к жиз­ни и надежде.

В конце повести, переходя через до­рогу, она не сразу узнает себя в зеркаль­ной витрине магазина. Видимо, сильно изменилась, и путь ее к себе еще не завершен. Но ведь она молода. «Жить и надеяться - в самый раз... Пока катится поезд, будет мелькать последний вагон надежды».

Встреча с Инной в санатории была нужна и Вадиму. Он побывал в раю Ада­мом. Его соблазняла Инна. Не Ева, а иная. «Ин-нна», - пробует он на слух ее имя. Она обещала родить детей. Ведь у них с женой Светланой нет детей. Есть только старая собака Радда... Он уже по-манился было в ситцевую спальню. Прав­да, смущает вина перед женой: и настоя­щая, и будущая. А у жены завышены нравственные ценности. И будет трудное объяснение... Но потерялась собака Рад­да. Это - не только их со Светланой ре­бенок, часть их самих, это - философия их жизни: Радда умела радоваться, а «для радости найти причины гораздо сложнее, чем для печали. Люди любят себя, а со­баки любят хозяев и постоянно радуются своей любви». Этому учил людей и Бог: жить по законам нравственности и добра. Семья Вадима и Светланы, таким образом, и была тем раем настоящим, а не мнимым, где жизнь шло по законам Бога.

Но и настоящий рай разрушается. С потерей собаки Вадим потерял радость, часть своей души. Таким, без собаки, он пригоден Инне:

«- У меня пропала собака.

- Тогда приезжай».

Но теперь уже Инна не нужна Вадиму, как не нужен себе он сам без Радды. Ощущение гармонии в своей душе он ис­пытывал только в паре со своей собакой. «Инна не любила Радду, и Радда устрани­лась. Развязала ему руки». Развяза­ла, а он чувствует полное одиночество. «Адам вдруг понял, что его колокольня... самая неудобная и прошита сквозняками, потому что никто не хочет лезть вместе с ним на нее».

Инна не поймет. Он и в санатории не мог объяснить ей, что убрать собаку «пра­ктически невозможно. Собаку можно было убрать только вместе с собой». Так и слу­чилось. Исчезла собака, а Инне Вадим от­ветит по телефону: «Здесь таких нет... Адама какого-то».

Он уже не Адам, а Вадим, хотя «дело не в том, как он называется. А в том, кто он есть по существу». Такими словами Ва­дим объяснял Инне в санатории разницу между вороном и вороной, добавляя: «Во­рон - не муж вороны. Это совсем другие птицы». Слова о вороне подходят к само­му Вадиму. Он в представлении Инны прилетел в рай как ее судьба, но, сам то­го не зная, Вадим опровергает ее надеж­ды на себя. И по существу он Инне не ра­вен: глубоко порядочный человек. Сама Инна понимает это: «Порядочность замет­на так же, как и непорядочность».

И именно порядочность Вадима ставит его в пару с женой Светланой.

Браки совершаются на небесах. И поэто­му он ее муж.

В этой связи опять вспоминается са­наторий. В том раю все было символично. На столе, за которым знакомились Адам и Инна, стояли две тарелки с закуской из рыбы. Инна случайно истребила две заку­ски: свою и чужую. При покупке костюма для Адама «истребила» два костюма, раз­рознив их. Истребила пару: Адам - соба­ка. Осталось неистребимое: Вадим и Светлана. И об этом было напоминание в раю: в реке герои видели двух метровых рыб, которые что-то ели и целовались. Тех рыб не истребили. А Вадим и Светла­на - уже не две рыбины. Это два челове­ка, истинно любящие друг друга.

И эта пара будет неприкосновенна, потому что зло, направленное на Светла­ну, собака возьмет на себя, защищая их любовь. Исчезнет. Или погибнет. Но и ос­танется в Вадиме и Светлане тем, что они похожи на нее внутренне: сталкиваясь со злом, удивлялись и недоумевали. Поэтому из всех людей лишь Светлана в состоянии разделить горе Вадима и его наказание самого себя за совершенное нравствен­ное преступление. «Они существовали с ней на одной колокольне, и как бы там ни бывало скучно... и иногда безнадежно, все-таки это была одна колокольня... Светлана была не только его человек, она еще сама по себе была порядочным человеком... Порядочность - это совесть. А совесть - это Бог».

И пусть Вадим с женой (она - его Ева) не в раю, а на земле, но у них одна колокольня - священный храм, откуда они возвращают радость миру, солнцу, жизни. Это и помогла понять Вадиму встреча с Инной и последующие за ней события.

Судьба иногда стучится в дверь, но человек должен найти в себе силы и муд­рость отличить приманку от настоящей судьбы. «Порядочность, - считает писа­тельница, - это единственное, что имеет значение».

В повести «Длинный день» также встречаются «поезда двух судеб»: Веро­ники Владимирцевой и Николая Егорова.

Известная в журналистских кругах Ве­роника с ее нежным лицом «Весны» Бот­тичелли и твердым, как танк с железной броней, характером и напором в поисках врача для заболевшей дочки «выходит» на известное светило медицины - хирурга Егорова. И... ослепляется, как от солнца, возможным счастьем быть просто женщи­ной, а не железным танком. Рядом с ним она «ученица с камвольного комбината, танк из папье-маше». Прожигая ее на­сквозь своими «синими до подлости» гла­зами, он видит лишь замученную забота­ми и «заброшенную, как детдомовский ребенок», женщину. С ним можно не на­прягаться и не быть сильной, а просто жить и любить, быть реликтовым листком, который, впитывая воду - любовь Егоро­ва, каждой клеточкой оживал. Вновь звучит библейский мотив: Ева находит свой святой источник, своего Адама.

Всю свою жизнь Вероника испытывала ответственность перед человечеством как журналист. Двенадцать лет потратила на то, чтобы «найти себя, утвердить и под­твердить». По этой причине даже не рожа­ла детей до 32 лет: «Рожать детей могут все: куры, кошки и собаки. А... найти тему, вскрыть ее и бросить людям - это могла только она». А теперь она вдруг видит сча­стье в самом простом: «Как, наверно, при­ятно поднести ему утром наглаженную ру­башку, а в обеденный перерыв поставить перед ним полную тарелку с борщом». Вот оно - счастье: простое, необсуждаемое, не требующее подтверждения. И дальше... звучат пушкинские мелодии: «Счастье бы­ло так возможно, так близко» и «Я другому отдана, я буду век ему верна». Правда, у Токаревой оба героя имеют семью. Так за­чем же состоялась эта встреча? Чем она обогатила героев?

Веронике предоставляется возмож­ность иронично посмотреть на свою дело­витость. Она, как белка в колесе, совер­шает журналистские подвиги. А готовый продукт ее труда - газеты и журналы - идет в бездонную топку: их как наркотики поглощает читающий муж, просидевший в кресле яму. Он - великий Читатель. А именно читателям отдает свою жизнь Вероника. Так что с точки зрения реали­зации счастья журналистки, а больше женщины, Вероника несчастна: все ее труды идут в «яму». Встреченный же Адам-Егоров даже не читает прессы. Ему некогда. «Если бы он, как Алеша, сел в кресло с книжкой и несколько дней под­ряд просидел в бездействии, он бы умер от инфаркта». Нет, Егоров, конечно, ино­гда встречается с корреспондентами, но... постольку-поскольку. «Он старался не ссориться с прессой. Пресса может вы­звать осложнения, а всякие осложнения мешают работе».

Но зато Егоров, не оценивающий Ве­ронику как специалиста (а после встречи с Егоровым она будет писать по-другому), оценивает и жалеет ее как женщину, по­нимает самую суть: несчастна. И он мог бы дать ей «свой голос и жесты. Свое те­пло и глаза... желание поделиться этим дымным и туманным небом, в котором ему всю жизнь хотелось летать».

Встреча с Егоровым подарила Веро­нике ощущение того, что она красива сво­ей слабостью, что достойна любви такого человека, как Егоров. И - память о встре­че со своим Адамом (не всем судьба да­рит такую возможность).

Был даже миг решимости пойти за ним навсегда.

Но он «выбросил ее листок из своей воды». Вспомнил «пробного» сына, детей в реанимационной, попивающую жену. Преданность себе и ответственность за других («...всего себя у Егорова не было. Была только часть») вошли так глубоко в его суть, что он почти забыл о них.

Но «реликтовый листок» Вероники, по­бывавший в святом источнике Любви, не погибнет. «Он, правда, не живет»: в конце повести Вероника чувствует усталость и пустоту. Но она получила от Егорова силы самой стать целительной водой для доч­ки, ведь теперь Аня - ее реликтовый ли­сточек, и от Вероники как матери зависит, чтобы горящие лампочки в глазах Ани - переполняющая ее жизнь - не погасли. «Аня шла рядом, вложив в ее руку свою цапучие пальчики. Значит, надо было ид­ти, и она шла».

Как Веронике хотелось встать на ко­лени перед Егоровым и сказать: «Спаси». Не спас! Ее одну не спас. А вместе с Аней спас: дочь для матери, а мать для дочери. Еще совсем недавно Веронике казалось, что «она одна едет в вагоне» жизни. А те­перь - идет за ручку с Аней. И Егоров из своего окна видит, что «девочка была по­хожа на мать, и ему показалось, что Веро­ника идет со своим детством». Он не бог, не летчик, он - детский врач и должен ох­ранять детство. Спасать детей и их мате­рей от отчаяния.

А что дала встреча с «ненормальной» журналисткой самому Егорову? Его не­много огрубевшая душа (и смерть входит в профессию врача) после упреков Ве­роники («Я хочу милосердия. А вы - жес­токи») раздражается, но и задумывается. И он вдруг ловит себя на мысли, что еще три дня назад, готовя мальчика к опе­рации, не стал бы перепроверять заклю­чение невропатолога. А теперь перепро­веряет. «И от этого три судьбы резко меняют курс, разворачиваются от отчая­ния к спасению». Егоров становится мягче к людям, видит все по лицам суровых и сдержанных сванов.

Но самое главное: он почувствовал приход судьбы, которая «любит, когда ей предоставляют право выбора».

Судьба может подарить известному, но одинокому в душе хирургу женщину, которая скажет: «"Не плач и не пей. Успо­койся", - и положит руку на его немоло­дую, слегка волнистую щеку». Она корми­ла бы его обедом, не позволяя готовить себе самому, дала бы дом, а не просто квартиру, и мир, «черно-белый, без люб­ви...», сделала бы цветным и радостным. С ней бы он мог прожить в счастье «боль­шой кусок жизни, который еще есть». Воз­никает ситуация: а вдруг?

Идя на свидание к любимой, Егоров уже забыл, что устами судьбы, выбравшей совесть, а не его, Егорова, одиночное счастье (с судьбой можно договориться, с совестью - нет), сказал вчера в рестора­не: «Нет. Я не могу». И как всем влюблен­ным, ему трудно объективно оценивать ситуацию. Он жаждет любви, а видит только интерес к себе как к врачу: какие-то анализы, больная дочь. Это обидно: «...как будто ударили палкой по лицу». А где же мужская интуиция и зоркость синих глаз? Он сам сделал выбор, а ка­жется, что на «а вдруг» наступили ногой.

«"А вдруг" крякнуло под сапогом и сдох­ло», поэтому шалый взгляд становится холодно-спокойным, льдистым: «Его игры сыграны».

А что же осталось? Опять черно-белая жизнь? Нет. «Егоров поднялся на новый возрастной этаж. Поближе к небу. Будет лечить детей... будет надо всеми - оди­нок и свободен».

«Он не Бог. Он летчик», - поняла Вероника. Нет. Он и врач, и летчик, и где-то бог. Судя по имени - Николай Чудо­творец.

В этом рассказе герои не соединили свои «поезда» жизни. Но, по мнению пи­сательницы, такие встречи необходимы и важны. Они делают людей духовно бога­че, помогают глубже познать жизнь и уви­деть улыбку Творца, позволяющего хоть ненадолго, но встретиться друг с другом хорошим, достойным счастья, людям.

С такими героями мы встречаемся в рассказе Токаревой «Ничего особенного». «Всю жизнь продлится ожидание счастья и его невозможность, раздирающие чело­века пополам», - говорит Токарева в рас­сказе «Здравствуйте».

И это подходит к главной героине рас­сказа «Ничего особенного» -Маргарите Полудневой. Она - счастливый человек. И потому, что сброшенный на нее с шес­того этажа чугунный утюг желающего об­ратить на себя ее внимание Вовки Кирса­нова не задел ее в детстве. И потому, что от любви араба Бедра ей осталось имя Марго и сыночек Сашечка с черными гла­зами. И потому, что умела ждать и «была готова встретить свое счастье и принять его радостно, без упреков за опоздание»3. И потому, что «было в ней что-то непод­дающееся времени: доверие к миру и от­дельным его представителям».

И она, счастливо избежав смерти в автокатастрофе, встречает свою настоя­щую, единственную, долгожданную лю­бовь в лице оперировавшего ее хирурга Ивана Петровича Королькова, который плакал от жалости к ней, брал на себя ее страдания, был счастлив, научив ее вто­рой раз в жизни ходить.

В «Старой собаке» Токарева говорила о тайне любви: «Сейчас это тайна. А ког­да-нибудь выяснится: валентность души одного человека точно совпадает с ва­лентностью другого, и две души образуют качественно новую духовную молекулу». В рассказе «Ничего особенного» звучит та же мысль: «Это начиналась любовь, когда одно "я" становилось идентичным второ­му "я". Когда "я" Марго не хотело сущест­вовать само по себе, становилось частью "я" Ивана Петровича».

Маргариту пронзила любовь. В сцене встречи с любимым у нее дома она почув­ствует это буквально: «В грудь под ребра вошел нож». В старой редакции: «...и упа­ла, как на нож».

Любовь поразила и ее лечащего врача - Ивана Петровича. Он, привыкший жить с нелюбимой женой в состоянии равнодушия, заменявшего счастье, считавший невозможным поправить «испорченной, ско­собоченной» жизни, вдруг стал замечать, что «что-то обаятельное происходит в мире... небо - врата в космос. Он мог подолгу смотреть в небо, потрясаясь ма­лостью и величием человека... Или парк перед больницей с ручными белками... Заметил он это все только теперь».

Не желая поменять полюбившееся одиночество на счастье и не ожидая его, Корольков вдруг понимает: «Боже мой, как хотелось любви! Как давно он ее ждал. Как долго к ней шел. И встретил. И узнал».

Повествование поднимается на более высокий виток: любовная история начина­ет звучать в философском плане. Мастер встречает свою Маргариту. Что даст им эта встреча? Он узнал ее. И струсил. «Но это не только трусость. Токаревская Мар­гарита сама это поймет. «Счастье - это обязательство», а у него хватает обяза­тельств перед женой и дочкой. Поэтому, проходя мимо ее палаты, Иван Петрович стал давать себе короткий приказ: «Мимо!»

Он велик: хирург от Бога, человек от Бога. Но он и мал: не Король - Король­ков. Но судьба предоставляет Королькову возможность ненадолго стать Королем и прийти к своей Маргарите, к своей коро­леве Марго. Познать счастье. Почему их встреча не стала счастьем навсегда?

А возможно ли постоянное счастье? Хватит ли у человека сил на него? Не по­ранит ли оно других людей: если не жену, то дочку?

День выбора оказался роковым. В этот день он хотел уйти к Марго навсе­гда. Этот день был днем рождения доче­ри. Бедное человечное сердце Ивана Пе­тровича, уставшее от бесцветной жизни и долгого ожидания любви, не выдерживает выбора, взрывается от инфаркта. А после инфаркта уже не до любви. Смеем ли мы осуждать слабого человека за то, что у не­го не хватило сил для рокового поединка с Судьбой?

«Любовь - это термоядерная реакция, - считает писательница, - которая обя­зательно кончается взрывом. Взрывом в счастье. Или в несчастье. Или в никуда».

Любовь Ивана Петровича закончилась взрывом в сердце от невозможности выбо­ра. Но роптать на Судьбу за посланную Любовь он не будет. Мастер был с Марга­ритой. Король видел свою королеву Марго.

А Маргарита всегда была счастливым человеком. Она всю жизнь ждала и встре­тила своего Мастера. И всю жизнь ждет его возвращения. «Сначала каждую мину­ту. Потом - каждый час. Теперь - каждый день». И всегда радуется. Может быть, она глупая? Нет, она, как собака Радда из повести «Старая собака», умеет радовать­ся жизни. А для радости найти причины труднее, чем для печали. Это ^мудрость жизни. И еще на одну собаку походит Маргарита.    На ту,    которую когда-то случайно задавил машиной Иван Петро­вич. У них даже глаза одного цвета: цвета золотистого сиропа. Они обе доверчивы к миру и людям, преданны. «Я - твоя соба­ка, - скажет Ивану Петровичу Маргарита,

- я буду идти за твоим сапогом до тех пор, пока ты захочешь. А если не захо­чешь, я пойду на расстоянии».

Он не захотел. Вернее, так получи­лось. Не смог. Судьба так повернулась: инфарктом и дочерью с ее непутевой лич­ной жизнью в будущем. Может, зря пожертвовал для нее счастьем, «предал любовь»? Не помогло и стационарное присутствие?

А Маргарита ждет «на расстоянии». В разговоре с подругой она когда-то ска­зала: «Я скучаю по декабристам». Свою верность «жены декабриста» она (не при­ходит Иван Петрович) отдает сыну, до предела загрузив его детство, а ведь «детство - очень важное время в жизни и его нельзя проскочить, как скорый поезд мимо полустанка».

В этом тоже мудрость жизни: отдать верность детям, чтобы они не жили, как головастики, так, как будто все с них на­чалось и после них кончилось.

Разговор о головастиках Иван Петро­вич услышал в роковой час выбора не случайно. Наши дети, действительно, многого не знают, не чувствуют. И роди­тели обязаны воспитать их сердце и ум. Драгоценные качества Королькова - «со­вестливость плюс инерционность» (то есть терпение, умение нести свой крест )

- нужны его импульсивной, зажигающей­ся, как спичка о коробок, дочери, поэтому судьбе угодно, чтобы он остался с ней.

Но эти же «совестливость плюс инер­ционность» могут восприниматься как слабость Ивана Петровича. На слова Мар­гариты: «Настоящий мужчина не должен бежать от любви», - он отвечает: «Я не настоящий. Ты принимаешь меня за кого-то другого. Ты меня не знаешь». Но Мар­гарита не согласна. Настоящий мужчина, считает она, «не должен бояться быть слабым, больным и нищим». Для этого то­же нужна сила. А Маргарита знает: ее Ко­рольков Иван «сильный и талантливый». Он нес ее на руках в вечность. Правда, она тогда обозналась. Это был не сам Господь, а Иоанн Креститель, крестивший ее, как Христа, для новой жизни во имя Сашечки. Не всегда можно добиться сча­стья, но всегда есть возможность остать­ся порядочным человеком.

В рассказе «Ничего особенного» Тока­рева показала не «брак судьбы», а судьбу встреченной, но неосуществившейся люб­ви двух хороших людей. Вновь звучат мы­сли о невозможности счастья за чужой счет. И еще звучат мелодии чеховской «Дамы с собачкой». Об этом свидетельст­вует не только сочетание слов «дама» - «собака». Два произведения сближает одиночество, трагедия двух любящих сер­дец, невозможность их соединения, мо­жет быть, и бессмысленность жертв.

Тема встречи с судьбой и невозмож­ности поменять ее звучит и в повести «Хэппи энд». Здесь уже не пушкинский мотив близости и невозможности счастья, а толстовские мысли: «Мне отмщение, и аз воздам». Судьба мстит человеку за его самомнение, пренебрежение к ней. «Хэп­пи энд» - своеобразная пародия на «Анну Каренину» и «Воскресение» Л.Н.Толстого и одновременно - пародия на токарев-скую же «Старую собаку».

Девушка с ангельской внешностью по имени Эля вышла замуж за Толика Кис-люка. Размеренная жизнь в небольшом городке, доходная работа товароведа. По субботам-воскресеньям ели пироги с мя­сом, капустой, картошкой. «Потом, отва­лившись, начинали кричать песню. Пели три поколения: старые Кислюки, сын и внук Кирюша. И были окончательно счаст­ливы».

Эля, как вы поняли, не пела. Она не была счастлива окончательно. Она, как чеховские три сестры, хотела в Москву. Там не было бы пирогов, свекрови, спле­тен. В Москве можно было встретить зна­менитость или миллионера и уехать в Америку. А там сфотографироваться на фоне небоскребов и прислать фотокарто­чку отчиму Илье: «Вот смотри: где ты и где я. Как пели в детстве: "Я на эроплане. Ты в помойной яме"». Осуществление этой песни свидетельствовало бы об окончательном удовлетворении. Эля уме­ла дотягивать жизнь до уровня мечты. Мать следующего мужа назовет ее ху­дожником со своими подручными средст­вами: «...лепит саму жизнь. Берет одну... И лепит из нее другую». Дотягивание до мечты, скульптурные эксперименты были многовариантны.

Первый вариант - с Толиком - ску­чен. Уж очень порядочен. «Для него сов­рать - все равно что съесть дохлую мышь».

Второй - с артистом Игорем Мишат-киным. Это интеллигентнее. И как-то воз­вышеннее: «Выхожу один я на дорогу... Эля тоже иногда бывает одна. И ищет до­рогу получше. Начинает лепить: выбирала роль, квартиру, врача для лечения от ал­коголизма. Она отдала бы ему и душу, но Игоря любить было неинтересно. Игоря она вспахала, засеяла, на нем взошли ре­пьи». Может, репьи и сеяла? Стало снова скучно. «Иван Алибеков лежал у ног бес­хозным, невозделанным участком. На нем еще пахать и пахать. Земля благодатна».

С Иваном Алибековым был третий ва­риант. Эля засучила рукава. Ивану Эля, как Золотая Рыбка или его ангел-спаси­тель, принесла успех, уверенность в сво­их силах, собственный кабинет психоана­литика, постоянную клиентуру, деньги, машину... и даже примирение с бывшей женой, хотя таких задач Эля перед собой не ставила.

Земля, действительно, была благодат­на. У Эли для всех семена одни и те же, а на Иване взошли не репьи... Иван как экстрасенс узрел видение: старик и старуха сидят перед телевизором. «Иван вглядел­ся и узнал в стариках - себя и Таньку» - не Элю.

Старик ушел к своей старухе (не такой ненасытной, как Эля, до жизненных изме­нений), а Пигмалионша - Золотая Рыбка - Жадная старуха в одном лице осталась у разбитого корыта? Ну что вы...

Появляется четвертый вариант - Папашка Норберт. Иностранец. Не за гора­ми и Америка, и «эроплан». А пока этот «жмот» мешает разливаться в Элиной ду­ше «перламутровому туману мечты»: не покупает даже шубу-манто. Конечно, хо­телось бы прислать фотографию с фоном американских небоскребов, но и «пройти в персияне мимо Ильи, мимо Верки-разводушки, мимо Ивана Алибекова» тоже не слабо!

На самолете он ее все-таки увез. И что же? Какие получились жизненные преимущества?

Как в семье Толика всю субботу пекли пироги, а все воскресенье их ели, так и новая иностранная свекровь «к приезду сына и невестки... покупала готовые пи­рожные с живыми ягодами: ежевикой, малиной, клубникой. Внизу узкий слой слоеного теста; сверху взбитые пресные сливки... И все в тончайшей пленке желе, чтобы не разъезжалось».

Как у Кислюков Эля съедала четыре пирога, так и у Норбертов - четыре куска.

Как там растягивался желудок, так и здесь - растягивался живот.

Как там болела диафрагма, так и здесь - диафрагму подпирало, было тру­дно дышать.

В первой семье, у Кислюков, был свой сад и огород с живыми витаминами круг­лый год. В последней - крошечный, кури­ный, но со стриженой травкой участок.

Кислюки откармливали свинью, дер­жали индюков. У Норбертов на столике рядом с полосатыми шезлонгами тоже свинья, только фарфоровая, в широкой юбке и шляпке.

Для чего писательница использует кольцевую композицию, связывая начало и конец повести? Показать, что Эля, как белка, сама посадила себя в колесо сво­ей судьбы? «Стоило ехать так долго и многоступенчато, чтобы прибыть в ту же самую точку?». Будет ли еще Эля испыты­вать свою судьбу? Может, и будет. Но она все равно останется Элей. И все равно ее судьба будет вращением по кругу, потому что, живя только для себя, она думает о личных выгодах и преимуществах, не уме­ет жить для других. Ее судьба развивает­ся по логике эгоиста, а такое развитие приводит в тупик. Борясь с судьбой за свое, ее личное, ей предназначенное сча­стье, она терпит крах как личность, некая духовная субстанция, деградирует. Снача­ла она еще понимает лермонтовскую тос­ку. Потом разбирается в таких абстракт­ных вещах, как уверенность в себе, неудо­влетворенность духа. Позже - в мехах, еще позже - в желе. А потом, потеряв всякую духовность, сама станет, как фарфоровая свинья-копилка, в которую Папашка вкладывает деньги.

Токарева показывает путь Эли от де­вушки-ангела до неодушевленного пред­мета. Она беспощадна к ней и выставляет ее в пародийном свете.

Первый вариант: Эля - Толик. Это ва­риант «Старой собаки» при условии семейной пары: Инна - Адам. Но Эля - пародия даже на Инну. У нее нет опыта изменения себя как личности, любовных переживаний, страданий. Переживает она о себе. Ни разу, как уехала, ни слова о матери, о сыне. Его, правда, собиралась пристроить рядом с собой, но не наста­ивала: сам не хочет. О любви и речи не шло: только хлопоты, заботы, искусство прилепиться к очередному мужчине и его слепить, чтобы дотягивал до мечты. А мечты у нее, как мы видели, тоже сугу­бо материальные. Тенденция песни «Я те­бя слепила из того, что было» стала на се­годня опасной. Бедные мужчины! Адама лепил Бог. А мужчин - Эля как предста­вительница подвида современных жен­щин. Берегитесь!

И рядом с такой саблезубой - тихий, совестливый, преданный Толик, обещав­ший ждать ее всю жизнь. Чем не Адам или... его собака? Он и очаг сохраняет, и о родителях заботится, и сына воспитыва­ет, и Верке-разводушке счастье дает. Но Эле этого не надо знать. Не знамени­тость! Не миллионер! Не иностранец! Ску­чно! Эля бросает Толика, как и Инна позд­но или рано бросила бы Адама. Не ее судьба. Она сама в силах выбрать себе судьбу.

Второй вариант: Эля - Игорь. Сопос­тавим с той же возможной семейной па­рой. Об Эле мы знаем. А Игорь - пародия на Адама (Вадима). Претензии на интел­лигентность, заслуги перед обществом, роль непонятого гения. И при этом лень, паразитизм, инфантильность. Далеко ему, хоть он и «знаменитый» когда-то артист, до простого работника патентного бюро, защищающего достоинство российских изобретений. Но и с этой пародией у Эли «скульптуры» не получается. Не интерес­но. Не оправдал надежд. Отношения из­жили себя, как поношенная... скажем... шуба. Да Игорь и сам рад: «Оказывается, у него в группе была любовница - худож­ник по костюмам. Она его не била. Она его понимала». Инне не понравился бы Адам, если бы он не был интересным человеком. Эле неинтересен Игорь: не­цепкий, неловкий, ею, к тому же, не доро­жит. Получается карикатура: пародии не нравится пародия.

Судьба опять глумится над бедной Элей. Ничего: поймает! Только кто кого?

Третий вариант: сатирический, но по­вторение пары Инна - Адам. Все-таки Иван Алибеков - талантливый человек, он способен отличить Элю-пародию от на­стоящей жены, матери его ребенка. Пос­ле ухода, вернее, уезда Ивана Эле ничего не остается, как искать свою дорогу.

Четвертый вариант: Эля - Папашка Норберт - повторение первого с услови­ем, что Толик безвозвратно потерян, а вместо него нюхающий пальцы бизнес­мен-иностранец. (Пальцами он считает деньги, а кто сказал, что деньги не пах­нут? Пахнут, и сладко.) Будь счастлива, Эля! Ты вышла замуж за «кошелек с день­гами». Правда, он не откроет тебе свою душу, но она тебе и не нужна. Пигмалион из статуи сотворил девушку. Эля, выбирая из живых людей, остановилась на... ко­шельке Папашки.

Сопоставление рассказа «Хэппи энд» с повестью «Старая собака» правомерно и в философском плане. Символичен образ «старая собака» - пропадающая порядоч­ность, ненужная в мире, где правят Эли с Папашками. Исчезает порядочность, и кончается подлинная жизнь, в которой по замыслу Бога должна превалировать ду­ховность. Люди начинают жить по своим меркантильным законам, теряют духов­ность, значит, и истинную жизнь. Конча­ется жизнь, начинается пародия на нее. Исчезает совесть - Бог, появляется идол - деньги.

Для понимания характера Эли (а хара­ктер - это судьба) важны образы дороги и поезда-судьбы. Здесь начинаются уже «трагикомические» переклички с романа­ми Л.Н.Толстого «Анна Каренина» и «Вос­кресение».

Получив билетик на концерт Игоря Мишаткина, Эля еще не знала, что полу­чила «судьбу в конвертике». Так это и бы­вает. «В один прекрасный день приходит совершенно посторонний человек, вруча­ет конверт, как будто переводит стрелку на путях. И с этой минуты твой поезд ка­тится уже по новым рельсам и ничего от тебя не зависит».

Направление поезда показывает Лер­монтов:

В небесах торжественно и чудно! Спит земля в сиянье голубом...

«Эля вдруг отчетливо ощутила свою причастность к великим. Она тоже вместе с Лермонтовым и Мишаткиным... хочет забыться и заснуть, не тем холодным сном могилы, а до лучших времен. До Мо­сквы. До Америки».

Пока до Москвы. «Поезд судьбы уже шел и набирал скорость». Сначала поезд шел прямо. Потом возникли трудности: Игоря надо сделать вторично «знамени­тым». И тут поезд подошел к развилке. «Поезд остановится, как Илья Муромец. Но у Ильи на стрелках было ясно указано, где что найдешь, а где что потеряешь. Здесь не было написано ничего». Но Эля умела лепить жизнь. Она пошла к главно­му, тому, кто решает. Его прозвище «Ан­чар». «Тот самый, пушкинский». «К нему и птица не летит, и тигр нейдет». А Эля пошла. Сумела слепить будущую роль Игоря. «Стрелка судьбы щелкнула. Поезд пошел прямо». Развилки еще были: перед расширением квартиры, при выборе трезвого образа жизни.

Но в поезде с ней сидел неблагодар­ный пассажир. По поводу ее умения при­способиться в любых условиях Игорь иро­низирует: «как ленточный глист». Разве она паразитирует на жизни великого ар­тиста? Ведь Эля - великий человек! Уст­роенной жизни не так уж и надо!? «Эля подозревала, что поезд судьбы завез ее куда-то в тупик». В объяснении она реши­тельна, а он... прощения не попросил: «Зря ты ехала. Я тебя обманул. Я тобой спасался». Этими словами с претензиями на высокотрагедийные отношения героев «Воскресения» Л.Н.Толстого артист-алко­голик нажимает на стоп-кран. Но...

«Поезд все равно стучал колесами, ку­да денешься», и увозил от Эли ее Нехлюдо­ва. Хотелось бы закричать: «Не виноватая я», - да некогда. «Эля чувствовала себя ку­

рицей, попавшей под поезд». Ну чем не Ан­на Каренина с ее «везде обман», правда, «поданная» сатирически-уничтожающе?

Героиня не вызывает жалости, потому что не умеет страдать, делать для себя выводы, решать нравственные задачи, из­меняться, жертвовать собой ради люби­мого, да и любить-то по-настоящему не умеет. Вот ее чуть не задавили, как кури­цу. А мы-то знаем: эта курочка отряхнется и пойдет: «Иван Алибеков лежал у ног».

Во фразах о поезде-судьбе можно выделить слова: «ничего от тебя не зави­сит», «от нее мало что зависело», «куда денешься». Как бы ни была Эля «само­стоятельна в лепке», рок лежит на ней. Судьба любит предоставлять право выбо­ра. А ее страсть лучшей доли только для

себя (кажется, что она старается для дру­гих) лишает ее возможности выбирать и контролировать ситуацию. Вернее, она уже выбрала: Америку и «эроплан». Вот судьба ее и лишает права быть своим гос­подином, бросает, как щепку, туда-сюда, от Москвы до Америки.

В «эпоху» Ивана Алибекова образ по­езда-судьбы будет вытеснен образом судьбы-машины. «Эля помогала выбирать цвет. Выбрала красный. Цвет не нра­вился Ивану, но он подчинился... и пока­тился новый этап Элиной жизни».

Машина возила влюбленных на приро­ду, машину по стеклу, как Ивана по лицу, нежно гладила Эля ладошкой, счищая с нее снег.

Но и машина почти «задавила» Элю. «Эля стояла и смотрела вслед. Она не ве­рила, что он уедет... Он появится... Она пойдет ему навстречу, обнимет машину. Пусть он не успеет затормозить и задавит ее не­множко». «Анна Каренина» не хочет и не может так больше жить! А если не так? Богаче? Можно...

Чуть не задавила Элю другая машина, та, в которой сидел Папашка Норберт:

«- Подвезти?

- Подвезти».

Итак, судьба играет в жизни Эли роко­вую роль. Но в поезд, машину, самолет ге­роиня садится сама, добровольно, потому что позволила себе быть игрушкой собы­тий, забыла мать, сына, родину, преданно­го Толика, ответственность перед людьми и своей совестью, которая, чем больше ей разрешаешь, тем больше позволяет. Она сама ставит себя в вещественный ряд и не вправе обижаться, если за границей ее будут принимать за красивый сувенир, вы­везенный из России. А что она сувенир. Папашка понял еще в Москве: «Русская женщина... похожая на Паолу... не стала ему близкой. А Паола умерла. И можно от­дать не только проценты, но и основной капитал. Паолу не вернешь».

Проведя героев сквозь все перипетии жизненных страстей и страданий, органи­зуя «судьбоносные» встречи и наказания, В.Токарева опять приходит к своей люби­мой мысли, высказанной еще в «Старой собаке»: только верность себе, «порядоч­ность - единственное, что имеет значе­ние, потому что... это совесть, а совесть - это Бог».

Писательница заставляет своих чита­телей заглянуть в свое сердце и посмот­реть, есть ли там еще место совести, по­думать, добру или злу вверяет человек свою судьбу и судьбу своих детей, пра­вильно сделать свой выбор.

«Виктория Токарева не торопится и говорит шепотом читателям, как говорит шепотом себе. Поэтому, когда мы читаем ее произведения, мы повторяем шаги героя. События, которые происходят вокруг героя, мы переживаем на собственном опыте, как будто наши глаза поставлены в его лицо и высота его глаз та же, что и у нас».

Мокико Ояма, японский критик

Афоризмы Виктории Токаревой

• «Все-таки любовь, если она настоящая, остается в человеке навсегда. Как хрони­ческая болезнь».

• «Когда кто-то в тебя верит, ты и сам начинаешь верить в себя».

• «Чем ниже уровень жизни, тем крепче связь поколений».

• «Жить и надеять­ся - здорово! И до тех пор, пока катит­ся твой поезд, будет мелькать последний вагон надежды».

• «Самый вечный двигатель - это любовь. И горючее у него никогда не кончается. Он на самозарядке».

• «Мне кажется, Бог придумал человека для счастья, а уже люди портят всё сами».

• «Страх за ребенка - это больше, чем страх за собственную жизнь. Это - страх за свое бессмертие».

• «Мы, русские, умеем жить плохо - научи­лись».

• «Любой праздник, даже плохонький, луч­ше самых прекрасных будней».

• «Желание быть услышанным - пусковая кнопка всякого творца».

• «Вид попранной женственности. Такой вид часто бывает у хорошеньких продавщиц, которые собрались завоевывать мир, а по­пали за прилавок».

• «Душа питается от доброты. От безогляд­ности».

• «Человек - это маленькая энергостанция. Может вырабатывать добро, а может зло».

Произведения Виктории Токаревой,

имеющиеся в фонде Библиотечно-информационной системы

1. Токарева, Виктория Самойловна. Антон, надень ботинки! : повесть, рассказы, пьеса / Виктория Токарева. - Санкт-Петербург : Азбука, 2016. - 287, [1] с.

2. Токарева, Виктория Самойловна. Важнее, чем любовь : Женские истории Виктории Токаревой : [сборник] / Виктория Токарева. - М. : АСТ : Хранитель : АСТ МОСКВА, 2007. - 318, [2] с.

3. Токарева, Виктория Самойловна. Все нормально, все хорошо : [повести и рассказы] / Виктория Токарева. - М. : АСТ, 2000. - 542, [2] с.

4. Токарева, Виктория Самойловна. Гладкое личико / Виктория Токарева. - М. : АСТ, 2001. - 331, [5] с.

5. Токарева, Виктория Самойловна. День без вранья : повести и рассказы / Виктория Токарева. - Москва : Квадрат, 1994. - 605, [3] с. : ил. - (Современная российская проза).

6. Токарева, Виктория Самойловна. Дерево на крыше : [сборник] / Виктория Токарева. - М. : АСТ : АСТ МОСКВА ; Минск : Харвест, 2009. - 319, [1] с.

7. Токарева, Виктория Самойловна. Дом за поселком : рассказы и очерк / Виктория Токарева. - Санкт-Петербург : Азбука, 2018. - 255, [1] с. - (Новая книга).

8. Токарева, Виктория Самойловна. Дома стоят дольше, чем люди : повести, рассказы и очерки / Виктория Токарева. - Санкт-Петербург : Азбука, 2017. - 254, [2] с.

9. Токарева, Виктория Самойловна. Жена поэта : повесть и рассказы / Виктория Токарева. - Санкт-Петербург : Азбука, 2019. - 254, [2] с.

10. Токарева, Виктория Самойловна. И вновь о любви... / Виктория Токарева. - М. : АСТ : АСТ МОСКВА, 2009. - 319, [1] c.

11. Токарева, Виктория Самойловна. Из жизни миллионеров : [сборник повестей и рассказов] / Виктория Токарева. - Москва : АСТ, 2003. - 622, [2] с.

12. Токарева, Виктория Самойловна. Казино : сборник / Виктория Токарева. - Москва : АСТ : Люкс, 2005. - 318, [2] с. - (Русский романс).

13. Токарева, Виктория Самойловна. Короткие гудки : рассказы и повесть / Виктория Токарева. - Санкт-Петербург : Азбука, 2013. - 236, [4] с.

14. Токарева, Виктория Самойловна. Кругом один обман : рассказы и очерки / Виктория Токарева. - Санкт-Петербург : Азбука, 2016. - 253, [3] с.

15. Токарева, Виктория Самойловна. Лавина : [сборник] / Виктория Токарева. - М. : АСТ : ЛЮКС, 2005. - 319, [1] с. - (Современная отечественная проза).

16. Токарева, Виктория Самойловна. Летающие качели : [сборник повестей и рассказов] / Виктория Токарева. - Москва : АСТ, 2002. - 767, [1] с.

17. Токарева, Виктория Самойловна. Лиловый костюм : [сборник] / Виктория Токарева. - М. : АСТ : Транзиткнига, 2005. - 350, [2] с. - (Русский романс).

18. Токарева, Виктория Самойловна. Мало ли что бывает... : [повести и рассказы] / Виктория Токарева. - Москва : АСТ, 2004. - 477, [3] с. - (Русский романс).

19. Токарева, Виктория Самойловна. Между небом и землей : [повести, рассказы] / Виктория Токарева. - Москва : АСТ, 2004. - 350, [2] с.

20. Токарева, Виктория Самойловна. Мои враги : [сборник] / Виктория Токарева. - М. : АСТ : АСТ МОСКВА ; Минск : Харвест, 2008. - 319, [1] с.

21. Токарева, Виктория Самойловна. Мои мужчины : повесть, рассказы, интервью / Виктория Токарева. - Санкт-Петербург : Азбука, 2016. - 255, [1] с.

22. Токарева, Виктория Самойловна. Мой мастер : [сборник] / Виктория Токарева. - Москва : АСТ : Транзиткнига, 2005. - 380, [4] с. - (Современная отечественная проза).

23. Токарева, Виктория Самойловна. Мужская верность : [сборник] / Виктория Токарева. - М. : АСТ, 2004. - 446, [2] с. - (Русский романс).

24. Токарева, Виктория Самойловна. Муля, кого ты привез? : рассказы / Виктория Токарева. - Санкт-Петербург : Азбука, 2015. - 254, [2] с.

25. Токарева, Виктория Самойловна. На черта нам чужие : повести и рассказы / Виктория Токарева ; [худож. Ф. Барбышев]. - М. : Локид, 1995. - 523, [5] с. : ил.

26. Токарева, Виктория Самойловна. Не сотвори : [рассказы] / Виктория Токарева. - М. : ЭКСМО, 1995. - 359, [8] с. - (Русский бестселлер).

27. Токарева, Виктория Самойловна. Немножко иностранка : рассказы и очерки / Виктория Токарева. - Санкт-Петербург : Азбука, 2016. - 255, [1] с.

28. Токарева, Виктория Самойловна. Неромантичный человек : [сборник] / Виктория Токарева. - Москва : АСТ : Люкс, 2005. - 334, [2] с. - (Современная отечественная проза).

29. Токарева, Виктория Самойловна. Ни с тобой, ни без тебя : [повести и рассказы] / Виктория Токарева. - М. : Астрель, 2013. - 350, [2] с.

30. Токарева, Виктория Самойловна. Ничего не меняется / Виктория Токарева ; худож. А. Ферез. - Москва : АСТ : АСТ МОСКВА, 2010. - 319, [1] с.

31. Токарева, Виктория Самойловна. О любви : сборник / Виктория Токарева. - М. : Астрель : АСТ : АСТ МОСКВА ; Минск : Харвест, 2008. - 286, [2] с. - (Коллекция мировой литературы) (Коллекция "Аргументы и факты").

32. Токарева, Виктория Самойловна. О любви и о нас с вами : [сборник] / Виктория Токарева. - М. : АСТ : АСТ МОСКВА, 2010. - 319, [1] с.

33. Токарева, Виктория Самойловна. Один из нас / Виктория Токарева. - М. : ЭКСМО-Пресс, 1998. - 312, [8] с. - (Очарованная душа : серия основана в 1996 г.).

34. Токарева, Виктория Самойловна. Одна из многих : [повести и рассказы] / Виктория Токарева. - М. : АСТ : Хранитель : АСТ МОСКВА ; Минск : Харвест, 2007. - 318, [2] с.

35. Токарева, Виктория Самойловна. Остановись, мгновенье... : повесть и рассказы / Виктория Токарева. - Санкт-Петербург : Азбука, 2020. - 239, [1] с.

36. Токарева, Виктория Самойловна. Первая попытка : сборник / Виктория Токарева ; [худож. Ю. Н. Николаева]. - М. : АСТ : ЛЮКС, 2005. - 317, [3] с. - (Городской роман).

37. Токарева, Виктория Самойловна. Перелом : [рассказы] / Виктория Токарева. - Москва : АСТ : Люкс ; Минск : Харвест, 2005. - 349, [3] с. - (Русский романс).

38. Токарева, Виктория Самойловна. Птица счастья : [повести] / Виктория Токарева. - М. : АСТ : Хранитель : АСТ МОСКВА ; Минск : Харвест, 2007. - 351, [1] с.

39. Токарева, Виктория Самойловна. Римские каникулы : повести и рассказы / Виктория Токарева ; [худож. Ф. Барбышев]. - М. : Локид, 1996. - 413, [3] с. : ил. - (Палитра ; 3).

40. Токарева, Виктория Самойловна. Самый счастливый день : [повести, рассказы] / Виктория Токарева. - М. : ЭКСМО-Пресс, 1997. - 487, [9] с. - (Очарованная душа : серия основана в 1996 г.).

41. Токарева, Виктория Самойловна. Сволочей тоже жалко : [рассказы, повесть, киносценарий] / Виктория Токарева. - Санкт-Петербург : Азбука, 2014. - 237, [3] c.

42. Токарева, Виктория Самойловна. Сентиментальное путешествие : [сборник повестей и рассказов] / Виктория Токарева. - Москва : АСТ, 2003. - 745, [7] с.

43. Токарева, Виктория Самойловна. Стрелец : [повести и рассказы] / Виктория Токарева. - Москва : АСТ, 2002. - 302, [2] с. : ил. - (Современная отечественная проза).

44. Токарева, Виктория Самойловна. Тайна Земли : [сборник] / Виктория Токарева. - Москва : АСТ : Люкс, 2005. - 318, [2] с. - (Современная отечественная проза).

45. Токарева, Виктория Самойловна. Так плохо, как сегодня : рассказы / Виктория Токарева. - Санкт-Петербург : Азбука, 2013. - 237, [3] с.

46. Токарева, Виктория Самойловна. Телохранитель : [рассказы] / Виктория Токарева. - Москва : ОНИКС : Олма-Пресс, 1997. - 431, [17] с. - (Имена).

47. Токарева, Виктория Самойловна. Террор любовью / Виктория Токарева. - М. : АСТ : Хранитель : АСТ МОСКВА, 2007. - 319, [1] с.

48. Токарева, Виктория Самойловна. Тихая музыка за стеной : повести и рассказы / Виктория Токарева. - Санкт-Петербург : Азбука, 2016. - 285, [3] с.

49. Токарева, Виктория Самойловна. Шла собака по роялю : повести и рассказы / Виктория Токарева ; [худож. Ф. Барбышев]. - М. : Локид, 1995. - 522, [6] с. : ил.

50. Токарева, Виктория Самойловна. Этот лучший из миров : [рассказы] / Виктория Токарева. - Москва : АСТ, 2003. - 381, [3] с.

Литература о Виктории Токаревой

1. Афанасьева, Ю. М. Библейские цитаты в прозе Виктории Токаревой / Ю. М. Афанасьева // Русская речь. - 2009. - № 1. - С. 38-40.

2. Берестюк, В. Н. Рассказ Виктории Токаревой «Я есть. Тые есть. Он есть» : урок-дискуссия : 11 класс / В. Н. Берестюк // Литература в школе. - 2007. - № 7. - С. 42-45.

3. Бондаренко, М. А. Особенности современной «женской прозы» на примере анализа творчества В. С. Токаревой / М. А. Бондаренко // Русская словесность. - 2015. - № 2. - С. 34-43.

4. Быков, Дмитрий. Виктория Токарева: «Остались две профессии - богатые и бедные» / Дмитрий Быков // Огонек. - 2007. - № 35. - С. 54-55.

5. Виктория Токарева: Живу, как Лев Толстой. На природе, за забором // Книжное обозрение. - 2008. - № 5. - С. 3.

6. Виктория Токарева: Ленин мне нравится… как мужчина // Юность. - 2000. - № 4. - С. 12.

7. Виктория Токарева: Писатель - он чуть-чуть проповедник // Книжное обозрение. - 2012. - № 13. - С. 3.

8. Виктория Токарева: Смешно, но я мечтаю о Нобелевской премии // Литературная газета. - 2016. - № 5. - С. 9.

9. Виктория Токарева: Это миф, что нельзя любить сразу двоих мужчин // Комсомольская правда. - 2016. - 27 февраля. - С. 17.

10. Виктория Токарева: «Я - человек действия...» / беседовала Дарья Парчинская // Смена. - 2020. - № 11. - С. 58-64.

11. Возраст созерцания и покаяния // Литературная газета. - 2017. - № 46. - С. 7.

12. Востребована всегда : очерк о Виктории Токаревой // Тух, Борис. Первая десятка современной русской литературы / Борис Тух. - Москва : ОНИКС 21 век, 2002. - С. 304-343.

13. Ерохина, Татьяна Николаевна. Поезд судьбы и надежды в творчестве Виктории Токаревой / Татьяна Николаевна Ерохина // Литература в школе. - 2000. - № 7. - С. 16-21.

14. Зелепукин, Р. О. Парцелляция в прозе Виктории Токаревой / Р. О. Зелепукин // Русская речь. - 2007. - № 2. - С. 36-40.

15. Калашникова, Н. М. Человек создан для счастья… : вставные афоризмы в прозе В. Токаревой / Н. М. Калашникова // Русская речь. - 2003. - № 1. - С. 12.

16. Коротенко, Л. В. Работа с текстом рассказа В. Токаревой «Самый счастливый день» / Л. В. Коротенко // Русский язык в школе и дома. - 2008. - № 6. - С. 22-24.

17. Первая советская феминистка // Литературная Россия. - 2008. - № 12. - С. 1, 3.

18. Плешакова, А. Виктория Токарева: Родные Данелии были счастливы… / А. Плешакова // Комсомольская правда. - 2018. - 9 мая. - С. 18.

19. Прогулки по Вене с Викторией Токаревой / беседовала Наталия Стремитина // Литературная учеба. - 2002. - № 4. - С. 61-69.

20. Родионова, О. Виктория Токарева: Сюжеты беру из жизни, но пропускаю через голову / О. Родионова // Учительская газета. - 2016. - № 52. - С. 24.

21. Рослякова, Л. Н. Талант писательский и человеческий / Л. Н. Рослякова // Литература в школе. - 2018. - № 3. - С. 33-38.

22. Светлова, Е. Жизнь без вранья / Е. Светлдова // Московский комсомолец. - 2016. - 2 сентября. - С. 15.

23. Сквозь тернии быта // Литературная газета. - 2010. - № 27. - С. 4.

24. Суранова, М. Виктория Токарева: Книги - слепок моей души / М. Суранова // Известия. - 2018. - 7 февраля. - С. 7.

25. Суранова, М. Виктория Токарева: Кто я без русского языка? Просто тетка / М. Суранова // Культура. - 2018. - № 9. - С. 10.

26. Т регубова, И. «Судьба - не вне, она - внутри тебя» : рассказы Виктории Токаревой на уроках литературы / И. Трегубова // Литература. - 2007. - № 4. - С. 12-15.

27. «У меня сейчас кризис. Я абсолютно не знаю, про что писать» : интервью / Маргарита Кобеляцкая // Читаем вместе. - 2021. - Январь-февраль. - С. 40-42.

28. Шабельникова, Вера. Доброе дарование Виктории Токаревой / Вера Шабельникова // Будь здоров! - 2013. - № 8. - С. 90-94.

Составитель главный библиограф Пахорукова В. А.