Обычный режим · Для слабовидящих
(3522) 23-28-42


Версия для печати

Человек без границ (к 80-летию со дня рождения Иосифа Бродского)

Библиографическое пособие. Курган. 2020

О нем сказано столько, что хватило бы на добрую сотню. Много умного, тонкого и немало вздорного. Оценки его доныне полярны.

В этом году ему могло исполниться 80. Имя его принадлежит всему миру и не принадлежит никому. Он, Иосиф Бродский, стал классиком при жизни, но в те времена на его родине было сделано все, чтобы предать забвению. А сегодня делается еще недостаточно, чтобы такой поэт принадлежал национальной культуре. Некоторые и вовсе считают, что не столь уж велик, но продолжают с ним, ушедшим, заочно соревноваться и спорить.

Сотрудники Информационно-библиографического отдела подготовили библиографическое пособие «Человек без границ», посвященное жизни и творчеству Иосифа Бродского. В работе использованы источники, имеющиеся в Центральной городской библиотеке им. В. В. Маяковского.

Пособие включает информацию о книгах и статьях из периодических изданий 2010-2020 годов. Выявление литературы велось по электронному каталогу и систематической картотеке статей Центральной городской библиотеки им. В. В. Маяковского. Список литературы расположен следующим образом: книги – по алфавиту, статьи – в обратной хронологии.

Пособие адресовано учащимся, студентам, педагогам, всем интересующимся творческой судьбой и наследием Иосифа Бродского.

Он не первый. Он, к сожалению, единственный.

Сергей Довлатов

Детство и юность

Иосиф Александрович Бродский родился 24 мая 1940 года в Ленинграде.

Родители Бродского не принадлежали к интеллигентной элите города, но были не чужды культурных интересов: постоянно читали книги, слушали классическую музыку, изредка ходили в театр. Оба в детстве получили хорошее образование. Речь их была грамотна, свободна от диалектных примесей, словарь богат. Отец, Александр Иванович, сын владельца небольшой типографии в Петербурге, окончил географический факультет Ленинградского университета. Прошел всю войну. Демобилизовался в звании капитана 3-го ранга. После войны работал в фотолаборатории Военно-морского музея, сотрудничал как фотограф и журналист с несколькими ленинградскими газетами.

Мать, Мария Моисеевна, родилась в Двинске в семье прибалтийского агента американской фирмы швейных машин «Зингер». Большую часть детства провела в Литве, под Шяуляем. Для прибалтийских среднебуржуазных семей было характерно двуязычие, Мария Моисеевна с детства владела немецким. Языкам Иосифа, однако, дома не учили. Как он догадывался позднее, родители старались по возможности скрыть свое «буржуазное происхождение», одним из признаков которого было знание иностранных языков. Хотя сами родители Иосифа не пострадали от сталинского террора, они были осторожны в высказываниях.

Раннее детство Иосифа пришлось на войну, блокаду. Пережив страшную зиму 1942 года, Мария Моисеевна весной выехала с сыном в эвакуацию в Череповец, назад они вернулись в 1944 году.

В 1947 году Иосиф пошёл в школу. «Это была большая комната с рядами парт и портретом вождя на стене, - вспоминал поэт. - Мальчик садится на место, расстёгивает портфель, кладёт на парту тетрадь и ручку, поднимает лицо и приготавливается слушать... ахинею». С учёбой «отношения не сложились». По собственному определению Бродского, он «менял школы, как перчатки». Иосиф вспоминает: «Я сейчас путаюсь в номерах, но сначала я учился в школе № 203, бывшей «Петершуле». До революции это было немецкое училище. В числе ее воспитанников были многие довольно-таки замечательные люди. Но в наше время это была обыкновенная советская школа. Потом, после четвертого класса, я перешел в 196 на Моховой. Там опять что-то произошло, пришлось мне перейти в 181 школу. Там я проучился год, это был седьмой класс. К сожалению, я остался на второй год. И, оставшись на второй год, мне было как-то стыдно ходить в ту же самую школу. Меня перевели в школу на Обводном канале. Тут для меня наступили замечательные времена, потому что в этой школе был совершенно другой контингент – действительно рабочий класс. Здесь было просто. А после седьмого класса я попытался поступить во Второе Балтийское училище, где готовили подводников. Я сдал экзамены и прошел медкомиссию. Но, когда выяснилось, что я еврей, - они меня перепроверили. И вроде выяснили что-то с глазами. В общем, погорел я на этом деле. В итоге я вернулся в школу на Моховую и проучился там год, но к тому времени все это мне порядком опротивело. Тем кончилось – я пошел работать фрезеровщиком на завод «Арсенал». Мне тогда было 15 лет!»

«Я бросил школу в возрасте пятнадцати лет. Это было не столько сознательным решением, сколько инстинктивной реакцией. Сделать это было трудно из-за родителей, из-за того, что ты сам страшишься неведомого. И вот однажды без всякой видимой причины я встал среди урока и мелодраматически удалился. Это был инстинктивный поступок – отвал», - признавался поэт.

В 1955 году, в неполные 16 лет, так и не окончив восьмой класс, Бродский поступил на работу учеником фрезеровщика на завод «Арсенал». В этом же году семья получила «полторы комнаты» в известном доме Мурузи – во втором подъезде по улице Пестеля.

Из воспоминаний Иосифа Бродского, «Полторы комнаты»: «Нас было трое в этих наших полутора комнатах: отец, мать и я. Семья, обычная советская семья того времени. Время было послевоенное, и очень немногие могли позволить себе иметь больше чем одного ребенка. У некоторых не было возможности даже иметь отца – невредимого и присутствующего: большой террор и война поработали повсеместно, в моем городе – особенно. Поэтому следовало полагать, что нам повезло, если учесть к тому же, что мы – евреи. Втроем мы пережили войну говорю «втроем», так как и я тоже родился до нее, в 1940 году; однако родители уцелели еще и в тридцатые.

Думаю, они считали, что им повезло, хотя никогда ничего такого не говорилось».

Дом Мурузи – одно из самых знаменитых литературных мест Петербурга. До революции здесь жили Гиппиус и Мережковский. У них проходили знаменитые литературные вечера.

Именно здесь Бродский с головой погружается в литературу. Он много хаотично читает, в основном произведения философского содержания, пишет сам.

В 1959 году Иосиф Бродский входит в кружок молодых литераторов, среди которых Евгений Рейн, Анатолий Найман, Сергей Довлатов. Он принимает участие в поэтических вечерах, читает свои произведения. В августе 1961 года Евгений Рейн привозит Бродского в Комарово, где представляет Анне Ахматовой. С этого времени Бродский – член её кружка. «Мне были не близки её стихи. «Сероглазый король» - это не для меня, - рассказывал позднее Бродский. - Но чем больше я узнавал её, тем больше преклонялся перед великой стойкостью её духа, умением прощать и добротой. А поздние стихи, когда я их прочёл, меня потрясли».

Ахматова также понимала, что поэзия Бродского ей чужда. Она считала, что его лирика лишена простоты, к которой стремилась она сама. Но она сразу отметила дарование Иосифа. «С неё, с Ахматовой всё началось, - признавался Бродский. - К ней приезжали часто, где бы она ни была. Анна Андреевна была бесприютна, у неё не было собственного жилья. Её называли «королева-бродяга». И в её облике, когда она вставала вам навстречу посреди чьей-то квартиры, было что-то от бесприютной государыни. Вокруг неё было поле, в которое не было доступа дряни. И принадлежность к этому полю на многие годы вперёд определила характер, поведение, отношение к жизни тех, кто входил в наш кружок. На нас на всех как некий душевный загар лежал отсвет этого ума, этого сердца, этой нравственной силы, от неё исходившей».

Вы поднимете прекрасное лицо –

громкий смех, как поминальное словцо.

Звук неясный на нагревшемся мосту –

на мгновенье взбудоражит пустоту <...>.

В тёплой комнате, как помнится, без книг,

без поклонников, но также не для них,

опирая на ладонь свою висок,

Вы напишете о нас наискосок.

Это стихотворение Бродский преподнёс Ахматовой с букетом роз на день рождения в 1962 году. Анна Андреевна откликнулась стихотворением «Последняя роза», взяв эпиграфом строчки Бродского. Её стихотворение было напечатано в журнале «Новый мир», но... без эпиграфа.

«Я входил вместо дикого зверя в клетку…»

В 1960-е годы у Бродского начались неприятности с советской властью. Его преследовали за тунеядство, «бытовое разложение»; так как поэта не приняли в Союз писателей и у него не было постоянного места работы.

29 ноября 1963 в газете «Вечерний Ленинград» появилась статья под названием «Окололитературный трутень»: «Несколько лет назад в окололитературных кругах Ленинграда появился молодой человек, именовавший себя стихотворцем. Друзья звали его запросто – Осей. В иных местах величали – Иосиф Бродский. С чем же хотел прийти этот самоуверенный юнец в литературу? На его счету десяток-другой стихотворений. Он подражал поэтам, проповедовавшим пессимизм и неверие в человека. Жалко выглядели убогие подражательские попытки Бродского. Да какие знания могут быть у недоучки, не закончившего даже среднюю школу? Тарабарщина, кладбищенски-похоронная тематика. Этот пигмей, самоуверенно карабкающийся на Парнас... Такому, как Бродский не место в Ленинграде. Пусть окололитературные бездельники вроде И. Бродского получат резкий отпор!»

Бродского клеймили за «паразитический образ жизни». Это был сигнал к преследованиям и аресту. Его арестовали на улице 13 февраля 1964 года: «Меня попутали на улице и отвели в отделение милиции. Там держали около недели».

Из «Инструкции заключенному»

В одиночке желание спать

исступленье смиряет кругами,

потому что нельзя исчерпать

даже это пространство шагами.

Заключенный, приникший к окну,

отражение сам и примета

плоти той, что уходит ко дну,

поднимая волну Архимеда.

Тюрьмы строят на месте пустом.

Но отборные свойства натуры

вытесняются телом с трудом

лишь в объем гробовой кубатуры.

18 февраля в суде состоялось первое слушание. Обстановка была гнетущей. Ни записывать, ни фотографировать было нельзя. Кто-то щелкнул фотоаппаратом, и моментально была засвечена пленка. А на улице толпились зеваки. Они спрашивали: «Кого? За что?»

Друзья с трудом протолкнулись, чтобы попасть в зал заседаний. Среди тех, кто присутствовал на суде, была Фрида Вигдорова, известный журналист. Каким-то чудом Фрида Вигдорова записала происходившее на суде.

Судья Савельева (обращаясь в Бродскому): А вообще какая ваша специальность?

Бродский: Поэт, поэт-переводчик.

Савельева: А кто это признал, что вы поэт? Кто причислил вас к поэтам?

Бродский: Никто. А кто причислил меня к роду человеческому?

Савельева: А вы учились этому?

Бродский: Чему?

Савельева: Чтобы быть поэтом? Не пытались кончить вуз, где готовят... где учат...

Бродский: Я не думал... я не думал, что это дается образованием.

Савельева: А чем же?

Бродский: Я думаю, это...от Бога...

Савельева: Вы думаете, что ваши так называемые стихи приносят людям пользу?

Бродский: А почему вы говорите про стихи «так называемые»?

Савельева: Мы называем ваши стихи «так называемые» потому, что иного понятия о них у нас нет.

И вот строки из приговора ссуда: «Из справки Комиссии по работе с молодыми писателями видно, что Бродский не является поэтом. Его осудили читатели газеты «Вечерний Ленинград». Поэтому суд применяет указ от 4.5.1961 года: сослать Бродского в отдаленные местности сроком на пять лет с применением обязательного труда».

Загадочная М. Б.

На суде Бродский вел себя удивительно спокойно. Позднее друзья спрашивали его, как это ему удавалось. Он отвечал: «суд – ничто по сравнению с тем, что происходило в моей душе». Именно в это время Бродский переживал сильнейшую душевную трагедию – любовь...

Бродский влюблялся, его любили. Но ни одна женщина не оставила такой глубокий след, как Марианна Басманова – «стройная, бледная, с зелеными глазами, с голубыми прожилками на висках, с вялой мимикой и тихим голосом» - таинственная «М. Б.», которой посвящены многие лирические стихотворения поэта, его муза.

Так барашка на вертел

нижут, разводят жар.

Я, как мог, обессмертил

то, что не удержал.

Ты, как могла, простила

все, что я натворил.

В общем, песня сатира

вторит шелесту крыл.

Марианна Павловна Басманова родилась в Ленинграде и была дочерью известного художника. Высокая, стройная, с высоким лбом, тёмно-каштановыми волосами до плеч и зелёными глазами – о ней говорили, что она сошла с полотен времён эпохи Возрождения. Кроме того, друзья Бродского отзывались о ней как о скрытной, загадочной и странной девушке. Она питала настоящую тягу ко всему таинственному и даже изобрела собственный шифр, чтобы писать дневник.

Иосиф и Марианна, на первый взгляд, чрезвычайно дополняли друг друга. Он – порывистый, страстный, просто огонь, она – таинственная и величавая. Однако всё оказалось не так просто. Отец Басмановой и родители Иосифа сразу же воспротивились их отношениям, но главное, сама Марина наотрез отказывалась выходить за Иосифа замуж, ничем не объясняя своё упорство.

Впечатлительный Иосиф страдал, участились ссоры, во время которых Басманова грозила, «что они расстанутся навсегда». Людмила Штерн вспоминала, что из-за этих ссор Иосиф впадал в жесточайшую депрессию и приходил к ним в дом со свежими бинтами на запястьях, на которых виднелась запёкшаяся кровь. Он молча курил на кухне, и Виктор Штерн однажды, не выдержав, посоветовал поэту: «В следующий раз, Иосиф, когда надумаешь кончить жизнь самоубийством, то посоветуйся со мной. Я тебе объясню, как это делается. Что ты всех пугаешь?»

А вскоре и вовсе случилась трагедия. В отсутствие Иосифа Марина изменила ему с его другом. В начале 1964 года Бродский скрывался от милиции в Москве, а невесту поручил заботам лучшего друга. Всю ночь молчаливая Марина провела с этим другом. Когда до Бродского дошли слухи об измене Марины, он сорвался в Ленинград, забыв об опасности ареста. «Мне было всё равно, повяжут меня там или нет, - признавался он позднее, уже в Америке. – И весь суд потом – это была ерунда по сравнению с тем, что случилось с Мариной». Конечно, тогда он бросился к ней! Марианна дверь не открыла, разговаривать не захотела.

Несколько дней спустя, 13 января 1964 года, Бродский был арестован прямо на улице. Его поместили в психиатрическую больницу для проведения судебной экспертизы. Затем состоялся судебный процесс. 13 марта 1964 года, на втором заседании, поэт был приговорён к пяти годам ссылки в Архангельскую область на лесоповал, «для исправления». Он был этапирован под конвоем вместе с уголовными заключёнными. «Не помню, переживал ли я из-за этого всерьёз, - рассказывал позднее Бродский Людмиле Штерн. - Это было намного менее важно, чем история с Мариной. Все мои душевные силы в то время ушли на то, чтобы справиться с этим несчастьем». 14 февраля 1964 года в камере у Бродского случился первый сердечный приступ. С тех пор он страдал стенокардией, ставшей в результате причиной смерти.

Ссылка

В Архангельской области в деревне Норенской Бродский должен был провести следующие пять лет.

«Это был один из лучших периодов в моей жизни. Бывали и хуже, но лучше – пожалуй, не было», - вспоминал поэт о своей ссылке.

В деревне Бог живет не по углам,

как думают насмешники, а всюду.

Он освящает кровлю и посуду

и честно двери делит пополам.

В деревне он – в избытке. В чугуне

он варит по субботам чечевицу,

приплясывает сонно на огне,

подмигивает мне, как очевидцу.

Он изгороди ставит. Выдает

девицу за лесничего. И, в шутку,

устраивает вечный недолет

объездчику, стреляющему в утку.

Возможность же все это наблюдать,

к осеннему прислушиваясь свисту,

единственная, в общем, благодать,

доступная в деревне атеисту.

«Я выполнял всю физическую работу, которую обычно называют черной. При этом я воображал себя героем одного из стихотворений Роберта Фроста – и это мне нравилось. А если говорить всерьез, - я был тогда городским парнем и, если бы не эта деревенька, им бы и остался. Возможно я был бы интеллектуалом, читающим книги, - Кафку, Ницше и других. Эта деревня дала мне нечто, за что я всегда буду благодарен КГБ, поскольку, когда в шесть утра идешь по полю на работу, и встает солнце, и на дворе зима, осень или весна, начинаешь понимать, что в то же самое время половина жителей страны, половина народа делает то же самое. И это дает прекрасное ощущение связи с народом. За это я безумно благодарен – скорее судьбе, чем милиции и службе безопасности. Для меня это был огромный опыт, который в каком-то смысле спас меня от судьбы городского парня, - вспоминал Бродский.

Иосиф Бродский запомнился сельским жителям прежде всего из-за витавшей вокруг него ауры таинственности. Он вспоминал об этом так: «Сначала они думали, что я шпион. <... > Но потом они поняли, что нет, совсем не шпион. Тогда они решили, что я за веру пострадал. Ну это была с их стороны ошибка, и я объяснил им, что это не совсем так. А потом они просто привыкли ко мне, довольно быстро привыкли».

Бродский был не похож на других, высланных, как и он, в Коношский район по статье за тунеядство. Ян Георгиевич Титов, работавший в то время инструктором райкома партии, вспоминает, что в 1960-е годы в районе было несколько десятков «тунеядцев», но Бродский в отличие от них не имел «тунеядствующего» вида, выглядел «гордячком». «Впервые я увидел Бродского так, - рассказывает Титов. – Мы ехали с директором совхоза "Даниловский" Георгием Прохоровичем Русаковым по вопросам оказания совхозу шефской помощи в заготовке кормов и уборке картофеля. В Норенской он мне и говорит: "Хочешь, покажу тунеядца?". Я ответил утвердительно. Директор подъехал к скотному двору и показал на молодого человека в телогрейке и кирзовых сапогах, который там неспешно и неловко возился с уборкой навоза. Ни на спившегося алкоголика, ни на бомжа, каких присылали в то время в наш район на фермы "на перевоспитание", этот парень не был похож. А похож был на горожанина-интеллигента, для которого сельский труд – дело непривычное».

Очевидцы вспоминали, что трудно приходилось Бродскому, тяжело ему давалась работа в колхозе.

«Это было большое поле после вырубки таёжного леса, на котором среди многочисленных пней были разбросаны огромные валуны. Некоторые из них превышали человеческий рост, - вспоминал врач, навестивший Бродского в ссылке. - Работа состояла в том, чтобы вдвоём с напарником перетаскивать такие валуны на стальные листы и перемещать их к дороге. Три-пять лет такого адского труда, и мы бы не услышали о поэте», - заключил он.

Это прекрасно понимали друзья Иосифа. Компанию по защите Бродского возглавила Анна Ахматова, главным «мотором» была Лидия Чуковская. Активно участвовали Маршак, Чуковский, Паустовский, Твардовский. Однако решающее влияние оказало вмешательство Жан-Поля Сартра, который намекнул советским властным структурам, «что на грядущем Европейском форуме писателей советская делегация из-за дела Бродского может оказаться в трудном положении». Это поняли всерьёз.

В сентябре 1965 года срок ссылки Бродского был сокращён до фактически отбытого полутора лет.

«Опыт ссылки даром для меня не прошел. Мне открылись какие-то основы жизни», - признается Бродский позже.

Жизнь после ссылки

Бродский возвращается в Ленинград. Через месяц по рекомендации Корнея Чуковского он был принят в Группком переводчиков при Ленинградском отделении Союза писателей СССР, что позволило избежать дальнейших преследований за тунеядство. Однако после освобождения Бродский ещё дважды проходил принудительное лечение в психиатрической больнице. Всё это заставляло поэта думать об эмиграции.

8 октября 1967 года у Бродского и Марианны Басмановой родился сын Андрей. Но Марианна отказалась официально оформить отношения и дать сыну его фамилию. Она записала сына на свою фамилию, а отчество дала – Осипович.

Тогда он познакомился с дочерью высокопоставленного американского дипломата Кэрол Аншюц и предложил ей брак. «Здесь было и желание уехать, и желание окончательно порвать с Басмановой – всё», - свидетельствует Евгений Рейн.

10 мая 1972 года Бродского вызвали в ОВИР и поставили перед выбором: или немедленная эмиграция, или «горячие денёчки», что на языке КГБ означало допросы, тюрьмы, психбольницы. Лечение в психбольнице, по горькому опыту Бродского, было хуже любой ссылки, и он выбрал эмиграцию. Звал с собой Басманову, надеясь, что уедут втроём – он, она и сын. Но она наотрез отказалась.

Мне говорят, что нужно уезжать.

Да-да. Благодарю. Я собираюсь.

Да-да. Я понимаю. Провожать

не следует. Да, я не потеряюсь.

Всё кончено. Не стану возражать.

Ладони бы пожать – и до свиданья.

Я выздоровел. Нужно уезжать.

Да-да. Благодарю за расставанье.

Вези меня по родине, такси.

Как будто бы я адрес забываю.

В умолкшие поля меня неси.

Я, знаешь ли, с отчизны выбываю.

Накануне отъезда Бродский пишет открытое письмо Л. И. Брежневу: «Мне горько уезжать из России. Я здесь родился, вырос, жил, и всем, что имею за душой, я обязан ей. Всё плохое, что выпало на мою долю, с лихвой перекрылось хорошим, и я никогда не чувствовал себя обиженным Отечеством. Не чувствую и сейчас. Ибо, переставая быть гражданином СССР, я не перестаю быть русским поэтом. Я верю, что вернусь; поэты всегда возвращаются: во плоти или на бумаге...»

4 июня 1972 года Бродский вылетел рейсом из Ленинграда в Вену. Его багаж состоял из двух бутылок, томика Донна и машинки. Была еще смена белья. На родину он уже никогда не вернётся.

Эмиграция

Иосиф Бродский провел больше двух десятилетий на Западе, и больше всего в Соединенных Штатах Америки, - стране, гражданином которой он стал.

От опального поэта за границей ждали острых антисоветских интервью и признаний, но Бродский всегда был против драматизации обстоятельств своего отъезда на Запад. Никогда не считал себя диссидентом, борцом с режимом. Причина его расхождений с советской властью была не политическая, а коренная, сущностная. Себя он определял как человека самого себя сделавшего, «частного, и частность эту всю жизнь какой-либо общественной роли предпочитавшего». На все расспросы о преследованиях и судах отвечал: «Это было скучно. Ничего особенного».

Благодаря профессору Карлу Профферу и его жене, Бродский сразу получил профессорское место в одном из самых лучших американских университетов – Мичиганском. Это сразу расширило круг его профессиональных связей. Появились новые коллеги и постоянный заработок. Профессорская должность заставила Бродского с первого дня читать лекции. Он был прирожденным учителем. Его личное обаяние и глубокое знание литературы привлекали огромное число студентов. Он преподавал не только русскую литературу, но и открывал перед студентами пласты мировой поэзии.

Бродский довольно быстро усвоил английский. Со временем он овладел английским в совершенстве. Его лексикон включал не только обороты «литературной речи», но и широкий спектр жаргонных фраз. Такая свободная английская речь открыла ему дверь в американское общество, и в результате он никогда не воспринимался как чисто «эмигрантский писатель».

После трех лет в Мичигане, Иосиф Бродский перебрался в Нью-Йорк. Он избрал этот город основным местом жительства до конца своей жизни.

11 октября 1977 года Бродский получил американское гражданство. Он внешне успешен, востребован, его печатают. Но сердечная рана, нанесённая Мариной Басмановой, не заживает. Не только в переносном, но, как отмечал Евгений Рейн, в самом прямом смысле: в Америке Бродский переносит четыре инфаркта, наследственный атеросклероз прогрессирует.

В 1978 году ему делают операцию на открытом сердце. Поэт нуждается в уходе. Родители Бродского двенадцать раз подают заявление с просьбой разрешить им встретиться с сыном, но им отказывают в выездной визе. Мать Бродского Мария Моисеевна умерла в 1983 году, отец Александр Иванович – год спустя, и оба раза сыну было отказано в возможности попрощаться с ними.

Из интервью Бенгта Янгфельдта с Иосифом Бродским 1987 года.

Янгфельдт: Есть ли обстоятельства, при которых вы вернулись бы в Советский Союз?

Бродский: Я не знаю. Первым обстоятельством была бы публикация всего, что я сочинил. Не только публикация, но и продажа. (Смеется)

Янгфельдт: Не только в «Березке».

Бродский: Не только в «Березке», да. Я не знаю. Дело в том, что довольно далеко зашло. Уже пятнадцать лет. Пятнадцать лет вполне сознательной жизни. Я уже больше не знаю. Мне возвращаться особенно некуда. Родители мертвы. Дом, где я жил, его больше нет, там живут другие люди. Возвращение было бы в этом случае еще одной эмиграцией. И я не знаю, способен ли я на это.

Я думаю, что я не способен и сил нет. И задаваться этим вопросом уже бессмысленно. Я об этом особенно не думаю. И времени у меня, наверное, не осталось еще одну жизнь жить.

Янгфельдт: А посетить?

Бродский: Было бы интересно. Я хотел бы посетить могилу родителей. Повидать двух, трех, четырех людей перед тем, как все это кончится. Но я не думаю, что это реально.

Янгфельдт: У меня такое чувство, что у вас тоска, главным образом, по людям и по определенному городу.

Бродский: По определенному городу, по определенным людям.

Янгфельдт: И даже не по России.

Бродский: Нет, вы знаете, отчасти все-таки и по России. По России, той, какой она была и какой могла бы быть. По стране, которой... Я не знаю. Если есть у меня какая-то тоска по России, это тоска по моей России, по этим станциям, по этим вокзалам, по этим перелескам, по этим дорогам когда-то, по лицам, разговорам и так далее.

В 1987 году Иосифу Бродскому была присуждена Нобелевская премия по литературе с формулировкой «За всеобъемлющую литературную деятельность, отличающуюся ясностью мысли и поэтической интенсивностью». Вслед за этим последовало долгожданное признание на родине.

Вручение Нобелевской премии

Советский режим пал в 1991 году. Бродскому много раз задавали один и тот же вопрос: «Почему не приедете в Россию?»

Он отвечал так: «Время от времени меня подмывает сесть на самолет и приехать в Россию. Но мне не хватает здравого смысла. Куда мне возвращаться? Ведь это теперь уже другое государство, чем то, в котором родился я. Я по-прежнему думаю об этой стране в категориях Советского Союза, не России. Прошлое, которое дало мне абсолютно все, дало понимание жизни. Россия – это совершенно поразительная экзистенциальная лаборатория, в которой человек сведен до минимума... Поздно, к сожалению, поздно. Я не хочу видеть, во что превратился тот город Ленинград, где я родился, не хочу видеть вывески на английском. Знаете, когда тебя выкидывают из страны, - это одно, с этим приходится смириться, но когда твое Отечество перестает существовать – это сводит с ума...»

Воротишься на родину. Ну что ж.

Гляди вокруг, кому еще ты нужен,

кому теперь в друзья ты попадешь.

Воротишься, купи себе на ужин

какого-нибудь сладкого вина,

смотри в окно и думай понемногу:

во всем твоя, одна твоя вина.

И хорошо. Спасибо. Слава Богу.

Как хорошо, что некого винить,

как хорошо, что ты никем не связан,

как хорошо, что до смерти любить

тебя никто на свете не обязан.

Как хорошо, что никогда во тьму

ничья рука тебя не провожала,

как хорошо на свете одному

идти пешком с шумящего вокзала.

Как хорошо, на родину спеша,

поймать себя в словах неоткровенных

и вдруг понять, как медленно душа

заботится о новых переменах.

В 1990 году на лекции в Сорбонне Бродский увидел среди своих студентов-славистов Марию Соццани. Аристократка, по матери русского происхождения, она была моложе Бродского на тридцать лет и, как утверждали друзья поэта, безумно напоминала Марианну Басманову в юности.

Иосиф Бродский и Мария Соццани

В 1991 году Бродский и Соццани поженились. Мария стала не только любящей женой, но и верным другом, помощником в литературно-издательских делах. Год спустя у них родилась дочь. Бродский назвал её Анна-Александра-Мария, дав имена самых дорогих ему в жизни людей, которых уже потерял навсегда, - матери, отца, Анны Андреевны Ахматовой.

Иосиф Бродский с женой и дочерью

Смерть поэта

Ни страны, пи погоста

Не хочу выбирать.

На Васильевский остров

Я приду умирать…

Иосиф Бродский

Вечером 27 января 1996 года Бродский готовился к началу нового семестра в университете Нью-Йорка. Он собрал книги и рукописи в портфель и, пожелав жене спокойной ночи, поднялся в кабинет, чтобы ещё немного поработать. Утром Мария нашла его на полу – он был мёртв. В ночь на 28 января у Бродского случился инфаркт.

Из воспоминаний Михаила Петрова: «Известие о смерти Иосифа для всех, близко знавших его, в том числе и для меня, было неожиданным. А ведь мы знали, что летом и осенью 1995 года он плохо себя чувствовал, временами не мог пройти два квартала, подняться по лестнице. Планировалась операция на сердце, уже третья, доктора боялись ее делать, откладывали. Но Иосиф не менял свой стиль жизни, он очень много работал, много курил, иногда выпивал, осенью путешествовал – летал в Финляндию, Англию, Италию. В январе 1996 года готовился к новому семестру в Саут-Хедли и в понедельник 29 января собирался ехать туда на машине. Появлялись новые стихи, был закончен сборник «Пейзаж с наводнением». В стихотворении «Корнелию Долабелле», написанном в ноябре 1995 года в Риме, он говорит, обращаясь к мраморному бюсту проконсула: «Я и сам из камня и не имею права / жить...» И далее – в конце стихотворения: «И мрамор сужает мою аорту».

Однако, никто из нас всерьез не думал, что суженная аорта действительно вот-вот разорвется. Все, кто близко знал Иосифа, подсознательно верили в его бесконечную жизнеспособность. Приятельское, бытовое общение с гением питало веру в его бессмертие в буквальном, бытовом смысле. Думалось, что он, как Гете, проживет до глубокой старости и переживет нас. Миф о всесильной американской медицине способствовал этой вере».

1 февраля в Епископальной приходской церкви Благодати в Бруклин-Хайт, недалеко от дома Бродского, состоялось отпевание, тело в обитом металлом гробу было помещено в склеп на берегу Гудзона до определения места окончательного захоронения.

Поступившее из России предложение похоронить Бродского на Васильевском острове никто из близких поэта принять не решился, так как никто не мог взять на себя ответственность решить, желал или нет он так вернуться на родину. В конце концов остановились на Венеции. «Этот город он любил больше всех, после Санкт-Петербурга, конечно», - объясняла своё решение Мария Соццани-Бродская.

Будет помнить всё вокруг,

мой хороший, верный друг,

как уходит в никуда

от тебя моя беда.

Как любовь уходит прочь.

Навсегда. В чужую ночь.

Разрываясь пополам,

умирая тут и там.

Очень медленно, не вдруг,

замыкая жизни круг.

Навсегда...

Могила Иосифа Бродского на кладбище Сан-Микеле в Венеции

Творчество

Бродский и есть единственное доказательство расцвета русской поэзии.

Белла Ахмадулина

Всё, что я творил, я творил не ради славы

в эпоху кино и радио, но ради речи родной,

словесности.

Иосиф Бродский

Поэзия – хранительница всего языкового богатства и добытчица «вечных» смыслов. А рифма – самый быстрый проводник к ответу. Это она диктует следующую строчку и «вытаскивает» наружу как горькую правду и накал страстей, так и забытые всеми слова. Это она не оставляет денно и нощно и на самом деле заводит дальше, чем рассчитывал получить. Возможно, поэтому Бродский так много занимался техникой стихотворчества, протестовал против модных «верлибров» и хотел, чтобы переводы его произведений были точны и по смыслу, и по ритмике. В конечном счете взялся за них сам, хотя довести до совершенства эту технику не успел...

При первом знакомстве Бродский может показаться самым непоэтическим из поэтов. В его стихах мы видим не результат, а скорее процесс мышления. Поэт активно использует перенос (анжанбеман), часто употребляет неточною рифму. Это способствует созданию небрежной разговорной интонации, а иногда, наоборот, - резким выделительным средством повышения эмоциональной напряженности.

Критик Яков Гордин отметил, что ритмы Бродского «несколько монотонны: это некая новая магия... Смысл не явен, а играют роль сами по себе слова, фонетика, ритмика». Сложнейшие речевые конструкции, разветвлённый синтаксис, причудливые фразовые периоды опираются на стиховую музыку. Высокая лирическая волна на своём пути захватывает самые неожиданные темы и лексические пласты. Иногда говорят, что Бродский завершил прозаизацию стиха, начатую Некрасовым, что привнесло в лирику новые возможности, не снизило уровень, а, наоборот, открыло новые перспективы. У Бродского фраза может растянуться на целое стихотворение. Он не даёт перевести дух.

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,

дорогой, уважаемый, милая, но неважно

даже кто, ибо черт лица, говоря

откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но

и ничей верный друг вас приветствует

с одного

из пяти континентов, держащегося

на ковбоях;

я любил тебя больше, чем ангелов и самого,

и поэтому дальше теперь от тебя,

чем от них обоих;

поздно ночью, в уснувшей долине,

на самом дне,

в городке, занесённом снегом по ручку

двери,

извиваясь ночью на простыне –

как не сказано ниже по крайней мере –

я взбиваю подушку мычащим «ты»

за морями, которым конца и края,

в темноте всем телом твои черты,

как безумное зеркало повторяя.

(1975-1976)

Поэзия для Бродского – сила высшего порядка, а стихосложение – высшая форма погружения в стихию языка.

Диапазон литературного масштаба у Бродского чрезвычайно широк: поэзия, драматургия, критические эссе, переводы. В начале творческого пути он даже сочинял частушки, не лишенные политического смысла.

Ах, любезный пастушок,

у меня от жизни шок.

Ах, любезная пастушка,

у меня от жизни юшка.

Руки мерзнут, ноги зябнут –

не пора ли нам дерябнуть.

Ох, любезный мой красавчик,

у меня с собой мерзавчик.

Ах, любезная пастушка,

у меня с собой косушка.

Славно выпить на природе,

где не встретишь бюст Володи.

До свиданья, девки, козы,

возвращайтеся в колхозы.

До свидания, буренки,

дайте мне побыть в сторонке.

Хорошо принять лекарство

от судьбы и государства.

В ранней лирике поэт обращается к Шекспиру: начинается поэтическое становление Бродского – сонеты Шекспира в переводах Маршака выполняют для молодого поэта роль «проводника» в традицию как русской, так и английской поэзии.

Для Бродского конца 1950-х – начала 1960-х характерен принцип заимствования, своеобразного литературного «разгона», предполагающий начало или предварение стихотворения какой-либо известной цитатой, ритмической или образной реминисценцией. Так, в восемнадцатилетнем возрасте Бродским написаны знаменитые «Пилигримы» с эпиграфом из шекспировского сонета 27: «Мои мечты и чувства в сотый раз / Идут к тебе дорогой пилигрима».

Пилигримы

Мимо ристалищ, капищ,

мимо храмов и баров,

мимо шикарных кладбищ,

мимо больших базаров,

мира и горя мимо,

мимо Мекки и Рима,

синим солнцем палимы,

идут по земле пилигримы.

Увечны они, горбаты,

голодны, полуодеты,

глаза их полны заката,

сердца их полны рассвета.

За ними поют пустыни,

вспыхивают зарницы,

звезды горят над ними,

и хрипло кричат им птицы:

что мир останется прежним,

да, останется прежним,

ослепительно снежным,

и сомнительно нежным,

мир останется лживым,

мир останется вечным,

может быть, постижимым,

но все-таки бесконечным.

И, значит, не будет толка

от веры в себя да в Бога.

И, значит, остались только

иллюзия и дорога.

И быть над землей закатам,

и быть над землей рассветам.

Удобрить ее солдатам.

Одобрить ее поэтам.

С юношеским восприятием Шекспира, как и многих других поэтов, Бродский простится в 1961 году – в поэме «Шествие», представляющей собой галерею литературных портретов и образов и являющейся, по словам самого автора, своего рода «гимном баналу».

В более поздние годы обостренный интерес к творчеству Шекспира сменяется почтительным упоминанием тех «сцен и обстоятельств», а также имен, оказавшихся вечными, символическими для европейской культуры и приобретших устойчивые ассоциативные значения, вызывающие в читательской памяти определенный эмоциональный либо исторический отклик. Так происходит в диптихе «Венецианские строфы» (1982), не позволяющем забыть, что именно с Венецией связано действие двух величайших произведений Шекспира «Венецианский купец» и «Отелло». Упоминанием одного из персонажей трагедии начинается первая часть диптриха Бродского:

Чем доверчивей мавр, тем чернее от слов бумага,

и рука, дотянуться до горлышка коротка,

прижимает к лицу кружева смятого в пальцах Яго

каменного платка...

Шекспировский отзвук в этом стихотворении интересен и важен, так как «Венецианские строфы» в определенной степени повторяют поэтику раннего «Шествия», воспроизводя атмосферу «литературного» города, населенного фантастическими персонажами прошлого и втягивающего в себя лирического героя, на новом уровне позволяя ему переосмыслить проблему обретения себя путем принадлежности к логоцентрическому пространству. Поздний диптих закольцовывает размышления Бродского о Шекспире и его вечных героях, каждый из которых на том или ином этапе «приспособляется» «к веленьям века» и достигает в этом взаимодействии трагической внутренней зрелости.

В дальнейшем шекспировское эхо может быть расслышано в корпусе «театральных» стихотворений Бродского таких, как «Портрет трагедии» (1991), «Храм Мельпомены» (1994) и «Театральное» (1994-1995).

Через всю творческую жизнь поэта проходит тема Бога, мирозданья божьего. Библейская тематика Бродского глубока. Рождество самый любимый его праздник. Бродский отмечал, что Рождество наиболее свободное его время. Можно уехать и укрыться где-нибудь и писать.

Бродский писал рождественские стихи на протяжении всей жизни, но с перерывами. Первое стихотворение на рождественскую тему было написано поэтом в 21 год. В творчестве Бродского Рождество дано в трех измерениях: Тогда, Теперь, Там, в царстве Бога-отца. Его интересует не только историческая роль Рождества, но и космическая его роль, поэтому он все время смотрит на это событие с трех сторон: из колыбели христианства, из нынешнего дня и из Космоса.

Рождество 1963

Волхвы пришли. Младенец крепко спал.

Звезда светила ярко с небосвода.

Холодный ветер снег в сугроб сгребал.

Шуршал песок. Костер трещал у входа.

Дым шел свечой. Огонь вился крючком.

И тени становились то короче,

то вдруг длинней. Никто не знал кругом,

что жизни счет начнется с этой ночи.

Волхвы пришли. Младенец крепко спал.

Крутые своды ясно окружали.

Кружился снег. Клубился белый пар.

Лежал младенец, и дары лежали.

24 декабря 1971 года

В Рождество все немного волхвы.

В продовольственных слякоть и давка.

Из-за банки кофейной халвы

Производит осаду прилавка

Грудой свертков навьюченный люд:

Каждый сам себе царь и верблюд.

Сетки, сумки, авоськи, кульки,

Шапки, галстуки, сбитые набок.

Запах водки, хвои и трески,

Мандаринов, корицы и яблок.

Хаос лиц, и не видно тропы

В Вифлеем из-за снежной крупы.

И разносчики скромных даров

В транспорт прыгают, ломятся в двери,

Исчезают в провалах дворов,

Даже зная, что пусто в пещере:

Ни животных, ни яслей, ни Той,

Над Которою – нимб золотой.

Пустота. Но при мысли о ней

Видишь вдруг как бы свет ниоткуда.

Знал бы ирод, что чем он сильней,

Тем верней, неизбежнее чудо.

Постоянство такого родства –

Основной механизм Рождества.

То и празднуют нынче везде,

что Его приближенье, сдвигая

все столы. Не потребность в звезде

пусть еще, но уж воля благая

в человеках видна издали,

и костры пастухи разожгли.

Валит снег; не дымят, но трубят

Трубы кровель. Все лица как пятна.

Ирод пьет. Бабы прячут ребят.

Кто грядет – никому не понятно:

Мы не знаем примет, и сердца

Могут вдруг не признать пришельца.

Но когда на дверном сквозняке

Из тумана ночного густого

Возникает фигура в платке,

И Младенца, и Духа Святого

Ощущаешь в себе без стыда;

Смотришь в небо и видишь – звезда.

Каждое рождественское стихотворение Бродского прекрасно по-своему. Прелесть его стихов в человечности, в его взгляде на рождественскую историю простого землянина и христианина, в том, что читатель оказывается в духовном, метафизическом измерении, в вифлеемском небе Христа. Бродский помогает читателю увидеть евангельскую историю в новых красках, с метафизической высоты. Читатель благодаря Бродскому может прикоснуться к мифу, проникнуться абсолютным уютом земного праздника, почувствовать непугающую высоту того подлинного Бога, которого Бродский видит над обывательским, простонародным, глиняным Христом. В стихах Бродский расширяет царство Бога до колоссальных, галактических, вселенских размеров. Как на иконе, которая соединяет фигурку Младенца Христа и Христа выросшего, так и в стихотворениях представление человечества о мальчике Христе соседствует с авторским взглядом на Христа, шагающего в соседнюю галактику, в гулкую космическую пустыню.

В 1993 году Бродский написал рождественские стихи, которые в собрании его сочинений приведены как стихи Марине Басмановой, с инициалами М. Б. Эти стихи – напоминание о чуде, чуде неизменности любви.

Что нужно для чуда? Кожух овчара,

Щепотка сегодня, крупица вчера,

и к пригоршне завтра добавь на глазок

огрызок пространства и неба кусок.

И чудо свершится. Зане чудеса,

к земле тяготея, хранят адреса,

настолько добраться стремясь до конца,

что даже в пустыне находят жильца.

А если ты дом покидаешь – включи

звезду на прощанье в четыре свечи,

чтоб мир без вещей освещала она,

вослед тебе глядя, во все времена.

Марина заняла огромное место в жизни Бродского. Иосиф никогда так никого не любил, как Марину Басманову. Долгие годы он мучительно и безутешно тосковал по ней. Она стала его наваждением и источником вдохновения. Как-то он признался, что Марина – его проклятие.

Ей посвящено более 30 произведений. И какие! «Исаак и Авраам», «Новые стансы к Августе». Благодаря ей русская поэзия обогатилась любовной лирикой высочайшего класса.

Из цикла «Новые стансы к Августе»

Да, сердце рвется все сильнее к тебе,

и от того оно – все дальше.

И в голосе моем все больше фальши.

Но ты ее сочти за долг судьбе,

за долг судьбе, не требующей крови

и ранящей иглой тупой.

А если ты улыбку ждешь – постой!

Я улыбнусь. Улыбка над собой

могильной долговечней кровли

и легче дыма над печной трубой.

Я обнял эти плечи и взглянул

Я обнял плечи и взглянул

на то, что оказалось за спиною,

и увидал, что выдвинутый стул

сливался с освещенною стеною.

Был в лампочке повышенный накал,

невыгодный для мебели истертой,

и потому диван в углу сверкал

коричневою кожей, словно желтой.

Стол пустовал, поблескивал паркет,

темнела печка, в раме запыленной

застыл пейзаж; и лишь один буфет

казался мне тогда одушевленным.

Но мотылек по комнате кружил,

и он мой взгляд с недвижимости сдвинул.

И если призрак здесь когда-то жил,

то он покинул этот дом. Покинул.

У них была трудная любовь, состоящая из серии разрывов. Бродский страдал.

Предпоследний этаж

раньше чувствует тьму,

чем окрестный пейзаж;

я тебя обниму и закутаю в плащ,

потому что в окне

дождь – заведомый плач

по тебе и по мне.

Нам пора уходить.

Рассекает стекло

серебристая нить.

Навсегда истекло

наше время давно.

Переменим режим.

Дальше жить суждено

по брегетам чужим.

Пройдет время, Бродский освободится от этой любви-напасти. Но и спустя 25 лет он скажет: «Как это ни смешно, я все еще болен Мариной. Такой, знаете ли, хронический случай».

Я был только тем, чего

ты касалась ладонью.

Над чем в глухую воронью

ночь склоняла чело.

Я был лишь тем, чего ты

там, внизу, различала;

смутный облик сначала,

много позже – черты.

Это ты, теребя штору,

в сырую полость

рта вложила мне голос,

окликавший тебя.

Я был попросту слеп.

Ты, возникая, прячась,

даровала мне зрячесть.

Так оставляю след.

Так, бросаем то в жар,

то в холод, то в свет, то в темень,

в мирозданье потерян,

кружится шар.

Прощай…

Прощай,

позабудь,

и не обессудь.

А письма сожги,

как мост.

Да будет мужественным

твой путь,

Да будет он прям

и прост.

Да будет во мгле

для тебя гореть

звездная мишура,

да будет надежда

ладони греть

у твоего костра.

Да будут метели,

снега, дожди

и бешеный рев огня,

да будет удач у тебя впереди

больше, чем у меня.

Да будет могуч и прекрасен

бой,

Гремящий в твоей груди.

Я счастлив за тех,

которым с тобой,

может быть,

по пути.

По количеству посвящений одной женщине Бродский превзошёл всех стихотворцев прошлого и своих современников.

В Америке Бродский начал писать прозу на английском в жанре эссе. Его эссе включали рецензии на книги, статьи о других поэтах, рассуждения о предметах чисто литературных, заметки о путешествиях и разнообразные мемуарные эссе, как например, знаменитые «Полторы комнаты». Эти виртуозные произведения малой формы, которые составляют важную часть его литературного наследия, являются выдающимися образцами английской прозы. Особенно востребованными оказались мемуарные эссе Бродского. Они развернули перед американскими читателями ясный и доступный портрет повседневной жизни России с конца Второй мировой войны до 1980-х годов. Написанные простым языком, эти лаконичные шедевры прозы открыли американцам проницательный взгляд русского поэта на обыденную жизнь советских людей разных поколений. Эта жизнь в каком-то смысле протекала на его глазах, и была во многом созвучна некоторым обстоятельствам биографии Бродского, как представителя своей страны.

Творчество Иосифа Бродского казалось бы, полностью относится к миру взрослой литературы – так глубоки и сложны его удивительно музыкальные, словно созданные из какой-то поэтической первоосновы, стихотворения. Но мало кому известно, что Бродский писал и великолепные стихи для детей. Более того, самые первые его публикации состоялись именно в детских журналах, выходивших в Ленинграде. Да, именно там в 1962 году впервые подошёл к причалу трудяга маленький буксир. Свидетельством тому – № 11 ленинградского журнала «Костёр», где в разделе «Юмор и спорт» была впервые представлена «Баллада о маленьком буксире». Правда, в сокращении.

Это — я.

Мое имя — Антей.

Впрочем,

я не античный герой.

Я — буксир.

Я работаю в этом порту.

Я работаю здесь.

Это мне по нутру.

Подо мною вода.

Надо мной небеса.

Между ними

буксирных дымков полоса.

Между ними

буксирных гудков голоса.

Всего в «Костре» и приложении к журналу «Уголёк» с 1962 по 1970 год было опубликовано восемь стихотворений Иосифа Бродского.

Его детские стихи лишены грустных нот. В некоторых звучит лирический мотив, другие скорее ближе традиции обериутов – такой особой питерской сумасшедшинкой, что есть у Хармса, Олейникова, Введенского. Однако все эти стихи искрятся юмором и манят игрой.

Творчество Бродского насыщено традициями русской и мировой классики. Вслед за Баратынским, Тютчевым, Р. Фростом, У. Х. Оденом он был поэтом-философом. Пожалуй (в силу объективных и субъективных обстоятельств), как мало кто другой, он выразил культурный, социальный, духовный кризис конца ХХ века. Его поэзия есть яркое доказательство, что никакой самый жестокий режим не может подавить духа.

Литература

Книги

  1. Бродский, Иосиф Александрович. Иосиф Бродский и мир : метафизика, античность, современность / [сост. Гордин Я. А. ; ред. Муравьева И. А.]. - СПб. : Звезда, 2000. - 375, [1] с. : ил. – Текст : непосредственный.

  2. Крепс, Михаил. О поэзии Иосифа Бродского / Михаил Крепс. - СПб. : Журнал "Звезда", 2007. - 199, [1] с. – Текст : непосредственный.

  3. Лосев, Лев Владимирович. Иосиф Бродский. Опыт литературной биографии / Лев Лосев. - [Изд. 4-е, испр.]. - М. : Молодая гвардия, 2010. - 447, [1] с., [16] л. ил. - (Жизнь замечательных людей : ЖЗЛ : серия биографий : основана в 1890 г. Ф. Павленковым и продолжена в 1933 г. М. Горьким ; вып. 1447 (1247). – Текст : непосредственный.

  4. Прогулки с Бродским и так далее. Иосиф Бродский в фильме Алексея Шишова и Елены Якович. - М. : Corpus : АСТ, 2017. - 251, [5] с., [24] л. фот. – Текст : непосредственный.

  5. Проффер Тисли, Эллендея. Бродский среди нас / Эллендея Проффер Тисли ; пер. с англ. В. Голышева. - М. : Corpus : АСТ, 2016. - 221, [3] с., [16] л. фот. – Текст : непосредственный.

  6. Соловьев, Владимир Исаакович. Бродский. Двойник с чужим лицом / Владимир Соловьев. - М. : РИПОЛ классик, 2016. - 431, [1] с., [8] вкл. л. ил. - (Мир театра, кино и литературы). – Текст : непосредственный.

  7. Штерн, Людмила. Бродский: Ося, Иосиф, Joseph / Людмила Штерн ; [худож. А. Рыбаков ; науч. ред. В. Куллэ]. - М. : Независимая газета, 2001. - 270, [2] с., [16] вкл. л. ил. – Текст : непосредственный.

  8. Яковлев, Марк. Бродский и судьбы трех женщин / Марк Яковлев. - М. : АСТ, 2018. - 255, [1] с., [16] вкл. л. цв. ил. – Текст : непосредственный.

  9. Янгфельдт, Бенгт. Язык есть Бог : Заметки об Иосифе Бродском / Бенгт Янгфельдт ; пер. со швед. Б. Янгфельдта ; [пер. с англ. А. Нестеров ; худож. А. Бондаренко]. - М. : Corpus : Астрель, 2012. - 367, [1] с. : ил. – Текст : непосредственный.

Статьи о жизни Иосифа Бродского

  1. Савоскул, Оксана Сергеевна. «Январь – февраль 1964, Таруса»: Тарусский текст Иосифа Бродского / Оксана Савоскул // Знамя. – 2018. - № 12. – С. 149-169.

  2. Никольская, Татьяна Львовна. Ранний Бродский : к истории посвящений и взаимоотношений / Татьяна Никольская // Звезда. – 2018. - № 5. – С. 23-28.

  3. Реймер, Сэм. Иосиф Бродский и американское общество / Сэм Реймер // Звезда. – 2018. - № 5. – С. 73-80.

  4. Устинов, Андрей. Бродский в Сан-Франциско / Андрей Устинов // Звезда. – 2018. - № 5. – С. 57-61.

  5. Красников, Геннадий. На другом краю света. Бытие и небытие Иосифа Бродского : жизнь, судьба, стихи, философия, смерть / Геннадий Красников // Юность. – 2018. - № 3. – С. 56-79.

  6. Аннинский, Лев Александрович. Бродский / Лев Аннинский // Нева. – 2017. - № 8. – С. 184-190.

  7. Лепский, Юрий. Ссылка обязательна / Юрий Лепский // Родина. – 2015. - № 10. – С. 76-79.

  8. Поллыева, Джахан. «Ломоть отрезанный, тихотворение…» / Джахан Поллыева. – Текст : непосредственный // Огонек. – 2015. - № 19. – С. 40.

  9. Дьякова, Виктория. «На место любви не возвращаются» / Виктория Дьякова // Тайны и преступления. – 2015. - № 4. – С. 54-65.

  10. Бондаренко, Владимир. «Вечный жид» / Владимир Бондаренко // Наш современник. – 2014. - № 7. – С. 278-288.

  11. Махно, Василь. Венецианский лев : об Иосифе Бродском / Василь Махно ; пер. с укр. Натальи Бельченко // Звезда. – 2013. - № 9. – С. 221-230.

  12. Седунова, Елена. «Чувствовалась в нем какая-то духовная возвышенность…» : память о Бродском в Коношском районе / Елена Седунова, Елена Козьмина // Знамя. – 2010. - № 10. – С. 207-210.

  13. Измайлов, Альберт Федорович. «Я сын фотографа…» - писал Иосиф Бродский / Альберт Измайлов // Нева. – 2010. - № 5. – С. 224-232.

  14. Ковалова, Анна Олеговна. И. Б., сосед по коммуналке : глава из несостоявшейся книги / Анна Ковалова // Нева. – 2010. - № 5. – С. 213-223.

  15. «Бессмысленно открывать рот для того, чтобы излагать чужие взгляды…» : интервью Бенгта Янгфельдта с Иосифом Бродским // Звезда. – 2010. - № 1. – С.219-229.

Воспоминания

  1. Из переписки Сергея Довлатова с Иосифом Бродским / публикация, подготовка текста и примечания А. Ю. Арьева и А. Б. Устинова // Звезда. – 2019. - № 9. – С. 136-144.

  2. Люблинская, Лидия Ефимовна. Мое знакомство с Иосифом Бродским / Лидия Люблинская // Звезда. – 2019. - № 5. – С. 171-178.

  3. Бродович, Ольга. Ося / Ольга Бродович // Звезда. – 2019. - № 1. – С. 182-196.

  4. Косман, Нина. Зарисовки : воспоминания о Бродском / Нина Косман // Знамя. – 2018. - № 3. – С. 129-133.

  5. Сергеева, Людмила. Конец прекрасной эпохи : воспоминания очевидца об Иосифе Бродском и Андрее Сергееве / Людмила Сергеева // Знамя. – 2016. - № 7. – С. 147-182.

  6. Джин, Яна. Иосиф Бродский – двадцать лет спустя / Яна Джин // Москва. – 2016. - № 6. – С. 187-193.

  7. Аллева, Аннелиза. Абстрактные открытки : переписка с Иосифом Бродским и с его отцом / Аннелиза Аллева // Звезда. – 2015. - № 5. – С. 156-161.

  8. Реймер, Сэмюел. Вспоминая Иосифа Бродского / Сэмюел Реймер ; пер. с англ. Наталии Рахмановой // Звезда. – 2014. - № 1. – С. 128-149.

  9. Петров, Михаил Петрович. Встречи с Бродским / Михаил Петров // Звезда. – 2013. - № 5. – С. 161-171.

  10. Азадовский, Константин Маркович. «Оглянись, если сможешь…» : три дня в Норенской / Константин Азадовский // Звезда. – 2011. - № 9. – С. 162-168.

  11. Венцлова, Томас. О последних трех месяцах Бродского в Советском Союзе / Томас Венцлова // Новое литературное обозрение. – 2011. - № 6. – С. 261-272.

  12. Восков, Георгий Исаакович. Путешествие с Иосифом Бродским / Гаррик Восков // Звезда. – 2011. - № 1. – С. 112-120.

  13. Михайлов, Анатолий Григорьевич. «На прощанье – ни звука…» / Анатолий Михайлов // Литературная учеба. – 2010. - № 3. – С. 151-157.

  14. Лосев, Лев. Письма к Иосифу Бродскому / Лев Лосев // Звезда. – 2010. - № 5. – С. 134-154.

  15. Мессерер, Азарий Эммануилович. Прерванная лекция / Азарий Мессерер // Звезда. – 2010. - № 5. – С. 128-133.

  16. Поповский, Марк. То, что сохранила память… / Марк Поповский // Звезда. – 2010. - № 5. – С. 121-127.

  17. Янгфельдт, Бенгт. Заметки об Иосифе Бродском / Бенгт Янгфельдт // Звезда. – 2010. - № 5. – С. 96-120.

Творчество

  1. Пашков, Александр. Поэзия самоизоляции: человек в комнате / Александр Пашков // Читаем вместе. – 2020. - № 5. – С.34-35.

  2. Панн, Лиля. О русском переводе эссе Бродского «Altra ego» / Лиля Панн // Новый мир. – 2020. - № 3. – С. 189-196.

  3. Полухина, Валентина Платоновна. Английский поэт Joseph Brodsky / Валентина Полухина // Звезда. – 2019. - № 9. – С. 145-153.

  4. Ахапкин, Денис Николаевич. «Источники света» Иосифа Бродского / Денис Ахапкин // Звезда. – 2018. - № 5. – С. 37-56.

Нобелевская лекция Иосифа Бродского.

  1. Кружков, Григорий Михайлович. «Подсвечник» И. Бродского и кое-что об «Исааке и Аврааме» / Григорий Кружков // Звезда. – 2018. - № 5. – С. 29-36.

  2. Левинг, Юрий Петрович. «Город знаком, будто ты в нем вырос…» : неоконченные римские стихи Иосифа Бродского / Юрий Левинг // Звезда. – 2018. - № 5. – С. 62-72.

  3. Толстой, Иван Никитич. «Молитесь Господу за переписчика» : вокруг первой книги Иосифа Бродского / Иван Толстой, Андрей Устинов // Звезда. – 2018. - № 5. – С. 3-22.

  4. Глазунова, Ольга Игоревна. «Нобелевская лекция» Иосифа Бродского: монолог или скрытая полемика? / Ольга Глазунова // Нева. – 2017. - № 12. – С. 139-147.

  5. Ахапкин, Денис. «Колыбельная Трескового мыса»: открытие Америки Иосифа Бродского / Денис Ахапкин // Новое литературное обозрение. – 2017. - № 6. – С. 249-265.

  6. Федотов, Олег Иванович. О мгновениях, которые не смог или не захотел остановить Бродский / Олег Федотов // Новое литературное обозрение. – 2017. - № 6. – С. 237-248.

  7. Ранчин, Андрей Михайлович. Этюд о двух городах : Петербург и Венеция в поэзии Иосифа Бродского / Андрей Ранчин // Новый мир. – 2016. - № 5. – С. 150-168.

  8. Гассельблат, О. А. Религиозная лексика в поэзии Иосифа Бродского / О. А. Гассельблат // Русская речь. – 2016. - № 3. – С. 28-34.

  9. Петрова, З. Ю. О некоторых особенностях олицетворения в поэзии Иосифа Бродского / З. Ю. Петрова // Русский язык в школе. – 2015. - № 5. – С. 42-48.

  10. Хршановский, Владимир Андреевич. О садике, греческой церкви и татарском семействе : к истории стихотворения «Остановка в пустыне» / Владимир Хршановский // Звезда. – 2015. - № 5. – С. 150-155.

  11. Аллева, Аннелиза. Свет. Статуя. Вещь : заметки о семантике Иосифа Бродского / Аннелиза Аллева ; пер. с итал. Жанны Пшеницер // Звезда. – 2014. - № 5. – С. 146-154.

  12. Бродский, Иосиф. Нобелевская лекция / Иосиф Бродский // Будь здоров! – 2013. - № 8. – С. 84-89.

  13. Погорелая, Е. Бродский Иосиф Александрович / Е. Погорелая // Вопросы литературы. – 2013. - № 2. – С. 148-153.

Шекспировский сюжет в творчестве И. Бродского.

  1. Бродский, Иосиф. Blues. Tornfallet. A Song. To My Daughter / Иосиф Бродский // Иностранная литература. – 2013. - № 1. – С. 157-174.

Англоязычное творчество Бродского.

  1. Погорелая, Елена. Еще раз о «поэтике музыкальных заглавий» Иосифа Бродского / Елена Погорелая // Вопросы литературы. – 2012. - № 3. – С. 347-369.

  2. Айзенштейн, Елена Оскаровна. «Колокол с эхом в сгустившейся сини…» : рождественские стихи Иосифа Бродского / Елена Айзенштейн // Нева. – 2012. - № 1. – С. 202-216.

  3. Верхейл, Кейс. Образ Христа у Иосифа Бродского / Кейс Верхейл // Звезда. – 2012. – № 1. – С. 202-215.

  4. Перловский, Леонид. Эссе Иосифа Бродского «Поэт и проза» с точки зрения науки о мышлении / Леонид Перловский // Звезда. – 2012. - № 1. – С. 216-220.

  5. Двинятин, Федор. Еще о межъязыковых звукосмысловых соответствиях в поэзии Бродского / Федор Двинятин // Новое литературное обозрение. – 2011. - № 6. – С. 288-299.

  6. Полухина, Валентина. «Любовь есть предисловие к разлуке». Послание к М. К. / Валентина Полухина // Новое литературное обозрение. – 2011. - № 6. – С. 300-308.

  7. Мяэотс, Ольга. Детский остров Иосифа Бродского / Ольга Мяэотс // Библиотека в школе. – 2011. - № 7. – С. 26-27.

  8. Бехер, Л. Т. География у Бродского / Л. Т. Бехер // География. – 2011. - № 5. – С. 10-11.

  9. Полухина, Валентина. Ритмы России в творчестве Бродского / Валентина Полухина // Знамя. – 2010. - № 10. – С. 202-206.

  10. Фролова, Галина Анатольевна. Диалог в пространстве культуры: стихотворения Иосифа Бродского : 11 класс / Фролова Галина Анатольевна // Литература в школе. – 2010. - № 10. – С. 26-29.

  11. Смирнов, Игорь. По ту сторону себя: стоицизм в лирике Бродского / Игорь Смирнов // Звезда. – 2010. - № 8. – С. 216-225.

  12. Губайловский, Владимир. Оптика времени / Владимир Губайловский // Дружба народов. – 2010. - № 5. – С. 193-202.

  13. Ранчин, Андрей Михайлович. От бабочки к мухе : метаморфозы поэтической энтомологии Иосифа Бродского / Андрей Ранчин // Новый мир. – 2010. - № 5. – С. 166-180.

  14. Браумгертнер, Изольда. «Маска национального»» у Иосифа Бродского / Изольда Баумгертнер ; пер. с нем. Наталии Зоркой // Новое литературное обозрение. – 2010. - № 2. – С. 195-212.

  15. Жолковский, Александр Константинович. Маргиналии к «Postscriptum`у» Бродского / Александр Жолковский // Звезда. – 2010. - № 2. – С. 226-238.

Сценарии

  1. Кропанева, Т. Б. Литературно-поэтический вечер, посвященный И. Бродскому / Т. Б. Кропанева // Классный руководитель. – 2005. - № 3. – С. 140-159.

Составитель: ведущий библиограф Артемьева М. Г.


Система Orphus

Решаем вместе
Есть предложения по организации процесса или знаете, как сделать библиотеки лучше?
Я думаю!