Александр Кушнер – «Я поэт без биографии»
Библиографическое пособие. Курган. 2016
Уважаемые читатели!
Предлагаем Вашему вниманию библиографическое пособие, посвященное жизни и творчеству поэта Александра Кушнера.
Александр Кушнер принадлежит к числу поэтов, которые открыто и подробно высказываются о поэзии, о собственном художественном методе. И в этих размышлениях отчетливо выражена его концепция поэтического творчества. Вместе с тем она формируется в процессе исследования художником русской поэтической традиции.
Пособие приурочено к юбилею поэта.
В работе использованы книги и газетно — журнальные статьи, имеющиеся в фонде библиотеки.
Как будто маленькую вечность,
Нам подарили на Земле.
Биография
Александр Семенович Кушнер родился 14 сентября 1936 года в Ленинграде. Окончил филологический факультет ЛГПИ им. Герцена(1959). В течение 10 лет работал учителем в средней школе. Печатается как поэт с 1956 года. Переводил поэзию народов СССР, выпустил книги стихов для детей: Заветное желание. 1973; Велосипед. Л., 1979; Веселая прогулка. Л., 1984; Как живете? Л., «Детская литература», 1988. Издал сборники статей о русской поэзии: Аполлон в снегу: Заметки на полях. Л.: Советский писатель, 1991; Аполлон в траве: Эссе, стихи. М.: Прогресс-Плеяда, 2005.
Стихи и эссеистика Кушнера опубликованы в «Литературной газете», в журналах и альманахах «Огонек», «Знамя», «Новый мир», «Звезда», «Нева», «Вопросы литературы», «Литературное обозрение», «Искусство Ленинграда», «Ленинград», «Синтаксис», «Таллинн», «Мансарда», «Стрелец», «Перекресток/Цомет».
Книги стихов Кушнера изданы в переводе на английский, голландский, итальянский языки; стихи переводились также на болгарский, иврит, немецкий, французский, чешский, японский и др. языки.
Член СП СССР (1965), Русского ПЕН-центра (1987). Главный редактор «Библиотеки поэта» (с 1992; с 1995 — «Новой библиотеки поэта»), член редколлегии журнала «Звезда». Отмечен Государственной премией России (1995), премиями «Северная Пальмира» (1995), журнала «Новый мир» (1997, 2003), Пушкинской премией фонда А.Тепфера (1998), Государственной Пушкинской премией России (2001), Царскосельской художественной премией (2004), национальной премией «Поэт» (2005). Женат на поэтессе Елене Невзглядовой. Живет в Санкт-Петербурге.
Не жалуюсь на быстротечность!
При ярком свете и во мгле
И расплескав ночную млечность,
И на морозе, и в тепле,
Как будто маленькую вечность,
Нам подарили на земле.
И я ее, спасибо, прожил,
И повторить бы не хотел,
И холодок бежал по коже,
И Млечный Путь во тьме блестел,
И было счастье, кроме дрожи,
И хорошо, что есть предел.
Не перечитывать же в пятый
Раз ту же книгу и в шестой.
Сиренью томной, как заплатой,
Не зашивать же смысл земной,
Передо мной не виноватый
В том, что непрочный он такой.
Александр Кушнер о времени и о себе: «Почему так талантливо мое поколение? Сколько замечательных людей оно дало: Андрей Тарковский, Василий Аксенов, Белла Ахмадулина, Андрей Битов, Евгений Евтушенко... Мне кажется, многое объясняется, как ни странно, войной. В этом наше поколение похоже на пушкинское, кюхельбекеровское, дельвиговское, баратынское, тютчевское. Они тоже в раннем детстве были невероятно взволнованы войной с Наполеоном. Победное возвращение войск с фронта их так же радовало, как нас в 1946 году. Но они же знали, что такое смерть. И мы знали.
Александр Кушнер про корни: Мои родители приехали в Ленинград — из той черты оседлости, откуда выбрались только благодаря революции. Идиша они почти не знали, учились в русской школе. Это была интеллигентная советская семья, с русскими книгами и русскими интересами. Отец воевал на Ленинградском фронте, был награжден, закончил войну в Восточной Пруссии, потом служил в проектном институте. Мама работала секретарем —машинисткой. Дед по материнской линии был образованным человеком, собрал большую библиотеку. У него было три дочери, всем им он привил интерес к русской литературе. Старшую в 1941 году вместе с ребенком и матерью — моей бабушкой — расстреляли немцы. Второй дед работал в рыболовецкой артели, на Днепре. У папы в связи с этим были неприятности: он считался сыном частного предпринимателя. Семья моего отца была большой — семеро детей. Одна из его сестер жила с нами в коммуналке, стала детским врачом и всю блокаду провела в Ленинграде — работала в детском доме.
Какой-то умник, видимо, из Ленинградской администрации, решил, что детей опасно держать в городе, могут быть бомбежки, а в сельской местности им будет хорошо. И я оказался в деревне Крестцы Новгородской области. Уже летали немецкие самолеты. Отец узнав об этом, прислал матери с фронта телеграмму: «Умела отправить, умей м вернуть. Сеня». И она, бедняжка, поехала за мной. Уж не знаю, какие мытарства претерпела, но добралась в эти Крестцы и забрала меня в город. А потом была эвакуация. Когда мы ехали в эшелоне, поезд остановился на каком-то полустанке, и мама вместе с подружкой побежали за кипятком, а поезд тронулся. Женщины меня держали, чтобы я не вырвался, я готов был броситься под насыпь. Спасибо машинисту, святой человек, увидел двух отставших женщин и остановил поезд. А так ведь что бы со мной было — я бы потерялся. На ниточке висит человеческая судьба.
Сызрань. Я прекрасно помню: голодно, тяжелая жизнь. Приходил из детского садика, мама спрашивала: «Ну чем, Алик, вас сегодня кормили?» — «Чай несладкий, хлеб ни с чем». Но все-таки Сызрань — место благословенное по сравнению с блокадным Ленинградом. В блокаду в квартире оставалась моя тетя. Она работала детским врачом в детском доме. Голодала страшно. Отчасти ее выручила бутылка рыбьим жиром за шкаф — я его терпеть не мог. Ей он очень пригодился.
В 1944 году отец с фронта в погонах, в морском кителе в капитанском звании приехал за нами, чтобы нас из эвакуации вернуть в Ленинград... Мне повезло с родителями. Отец — военный инженер, образованный, много знающий... Мама, чудесный человек, в юности ходила в театральную студию, а работала секретарем-машинисткой. Я рано начал писать стихи. Лет в восемь. Отец, вернувшись с войны и заметив мою любовь к стихам, стал мне читать Пушкина, Лермонтова и даже Гомера — «Илиаду» и «Одиссею» в переводах Жуковского и Гнедича. Вот откуда, наверное, на всю жизнь во мне любовь к античности.
Сталинская эпоха — это эпоха фараона. Мой двоюродный дед — футурист, поэт Борис Кушнер, в 1921 году выпустивший в Витебске, где жил Шагал, первую книгу своих стихов «Светофоры», был расстрелян в 1937 году. И отец не смел писать в анкетах об этом. А «дело врачей»? Тетя, о которой я говорил, боялась ходить по вызовам в это время — а вдруг ее примут за врача-вредительницу? Это ее-то, проработавшую всю блокаду в детском доме. И я многое понял тогда. Вот почему мне было не по пути с красным флагом.
Александр Кушнер про учение: В школу я пошел после эвакуации в 1944 году. Учителя были всякие: и прекрасные, и так себе, и никакие. Многим я благодарен, всех не назвать. В то же время школа тех лет — это, конечно, часть общей сталинской казармы. Держали нас в страхе, дисциплина была почти армейская.
«Контрольные. Мрак за окном фиолетов.
Не хуже чернил, и на два варианта
Поделенный класс, и не знаешь ответов,
Ни мужества нету еще, ни таланта,
Ни взрослой усмешки, ни опыта жизни,
Учебник достать — пристыдят и отнимут.
Бывал ли кто-либо в огромной отчизне,
Как маленький школьник, так грозно покинут?..
И я просыпаюсь во тьме полуночной
От смертной тоски и слепящего света.
Тех ламп на шнурах, белизны их молочной.
И сердце сжимает оставленность эта...»
В 1954 году с золотой медалью я окончил школу, подал документы в университет, но, конечно, меня не приняли. Слава богу, успел перенести документы в заштатный педагогический институт Покровского. И, к счастью, там-то и оказались лучшие преподаватели — их выгнали из университета. Это было большое везение. В это же время или немного раньше я познакомился с поэтом Глебом Семеновым. Он вел литературное объединение при Горном институте. Туда ходили в основном горняки вроде Городницкого, братьев Штейнбергов, Агеева... Андрей Битов, конечно. Мы с ним вместе с Петроградской ездили на троллейбусе. Появилась литературная среда.
Студенчество мое прошло в Пединституте и в поэтическом кружке при Горном институте, который вел поэт Глеб Семенов. Тогда я познакомился и подружился на всю жизнь с прекрасными учеными-филологами — Лидией Гинзбург и Борисом Бухштабом, автором, в частности, одной из лучших книг о Фете и Тютчеве.
К тому же времени относится мое знакомство с Анной Ахматовой. Если говорить о самообразовании — еще в моем детстве отец увидев, что я пишу стихи, стал читать мне «Одиссею» в переводе Жуковского. Потом я уже сам читал и Катулла, и Овидия — все это так или иначе отразилось на моих стихах. Ну и, разумеется, Эрмитаж с его античными залами, мировая живопись, музыка — своей жизни без них я не мыслю. Русская поэзия и проза, и Набоков, Зощенко, Булгаков, Шаламов, Юрий Трифонов, все они — мои учителя.
В 1962 году вышла моя первая книга — маленькая книжечка «Первое впечатление», но тираж огромный — 10 тысяч. Сейчас таких тиражей для поэтических книг не бывает. И она была моментально раскуплена. А между тем критика ополчилась на нее невероятным образом. Я еще только держал в руках сигнальный экземпляр, как появились две зубодробительные статьи в ленинградской комсомольской газете «Смена»... где говорилось, что это фиглярство в искусстве, что я рассматриваю свой пуп, что стихи сгниют на помойке...
В журнале «Крокодил» за подписью «Рецензент» появился фельетон. Где говорилось примерно то же самое — фокусничество, ерничество, камерность. Помню последние строки. Приводились мои стихи: «И я стою над ледяной рекой, И как мне дальше жить, не понимаю». И было написано: «А надо понимать, Александр Семенович, время такое». Времена у нас всегда одинаковые.
Через полгода взялись за Бродского в той же «Смене». А со мной ничего не сделали, потому что я работал в школе рабочей молодежи. Я приходил ошельмованный в класс и давал урок. И ни один ученик не спросил меня про эти статьи. И ни один учитель не намекнул. Замечательные люди! Ощущалась поддержка читателей, друзей, просто нормальных людей, которым надоел этот официоз. И если книжку ругают — значит, она хорошая. Так было принято думать, и между прочим, почти всегда справедливо.
Говоря о своих неприятностях, в то же время хочу сказать главное: я считаю себя счастливым человеком. Я и был им. И дело не только в любви, в чтении, в семейной жизни — в том, что у меня были сын, жена, любящие родители. Я был счастлив за столом, когда писал стихи...
Вместе со мной или несколько раньше было опубликованы Соснора, Горбовский, а в Москве — Ахмадулина, Евтушенко, Вознесенский. А Бродскому, который на четыре года моложе, Довлатову, который тоже моложе, не повезло. Занавес опустился...
Александр Кушнер о времени и о себе: В 1987 году неожиданно я был включен в группу писателей, едущих по приглашению американского ПЕН-клуба. Бродский настоял на том, чтобы обязательно были в этом списке переводчик Виктор Голышев и я. И таким образом в декабре мы оказались в Бостоне, Нью-Йорке, Вашингтоне. А Бродский в том же декабре получал Нобелевскую премию в Стокгольме. И вот в вашингтонской гостинице спускаюсь я по лестнице и вдруг слышу: «Саша, смотри, кто тебя ждет». Иосиф. Он специально прилетел из Швеции, чтобы повидаться с нами. Мы обнялись и вышли из вестибюля, где было много народу, на улицу, потому что слезы подступали к глазам. Он был нежен, он был мягок, он был растроган и взволнован. Ну и я, конечно, тоже. Он только что получил премию. И дальше я видел его впервые счастливым. Обычно он мрачен, или задумчив, или грустен, или саркастичен. Ироническая усмешка на губах. Раздражен. А здесь — действительно счастлив. Ну еще бы — Нобелевская премия. Я говорю ему: «Иосиф, судьба распорядилась правильно — ты уехал, я остался. Все удачно сложилось для тебя. Ну и для меня». А он говорит: «Не думаю». И еще сказал: «Понимаешь, стихи что-то плохо пишутся». Он дал прочесть свою Нобелевскую лекцию, и мы долго о ней говорили. Мне очень понравилось, что он там вспоминает и Мандельштама, и Цветаеву, и Ахматову. Что они должны были получить премию. Мне понравились некоторые смешные вещи. Он сказал, что правителей надо выбирать по одному принципу: читали они Стендаля и Достоевского или нет. Если читали, тогда можно надеяться на лучшее. Он говорил, что поэзия защищает человека. Защищает частную жизнь. И я с ним в этом абсолютно согласен. Расходился с ним по поводу его отношения к языку. Он придавал слишком большое значение языку. Он Музу назвал языком. А мне кажется, что Муза — это душа. Язык не болит.
Александр Кушнер про важное: Слово «идеалы» — не из моего словаря. Жизнь, любовь, справедливость, природа, искусство, родная страна — это и есть вечные ценности.
«И в следующий раз я жить хочу в России.
Но будет век другой и времена другие...»
Легких времен не бывает. К этой теме я возвращался в стихах множество раз:
«Ты себя в счастливцы прочишь,
А при Грозном жить не хочешь,
Не мечтаешь о чуме
Флорентийской и проказе?
Хочешь ехать в первом классе,
А не в третьем, в полутьме?»
Ведь, если вдуматься, как же повезло моему поколению по сравнению с предшественниками! Так можно ли жаловаться на судьбу? И поэзия Мандельштам, Пастернака, Ахматовой учит... нет, не учит, возьму другое слово — внушает необходимость оставаться человеком, быть верным правде и доблести — в любое время.
Александр Кушнер про дружбу: Мне повезло: друзей у меня много — Андрей Смирнов, Яков Гордин, Андрей Арьев, Леонид Дубшан, Евгений Рейн, Михаил Петров, Александр Штейнберг... Всех никак не называть — перечень вышел бы слишком длинным. И конечно же те, о ком сказано: «Иных уж нет, а те далече...»: Геннадий Шмаков, Рид Грачев, Илья Авербах, Владимир Муравьев, Иосиф Бродский, Алексей Ансельм, Белла Ахмадулина... Этот второй список неумолимо растет. Но, как бы в возмещение невосполнимых потерь, появляются молодые люди, поэты, и любовь к поэзии — основа наших отношений. Я наверняка нагрузил себя чувством вины перед теми, кого не назвал. Прошу у них, живых и ушедших, прощения — они дороги мне и необходимы.
«Идем гулять, стоим у полки книг,
Пьем чай, следим в туманное окно,
А кто о нас подумал в этот миг
И что подумал — знать нам не дано...
И разве мы не думаем о тех,
Кто думает, что мы не помним их?
Для мыслей нет препятствий и помех,
Нет времени, нет дальних и чужих!...»
Александр Кушнер про любовь: О любви говорить трудно и неловко — поэт в жизни должен быть застегнут на все пуговицы. Другое дело — стихи, в них стесняться не приходиться. Скажу только, что первая юношеская любовь была абсолютно счастливой — наверное, этим объясняется многое в моем отношении к жизни. Но в неудавшейся любви есть своя прелесть:
«Быть нелюбимым! Боже мой!
Какое счастье быть несчастным!...»
Был я счастлив и в первом браке, что увы, не мешало мне увлекаться другими девушками... Нет, лучше я приведу еще несколько строк:
«Среди знакомых ни одна
Не бросит в пламя денег пачку,
Не пошатнется, впав в горячку,
В дверях, бледнее полотна.
В концертный холод или сквер,
Разогреваясь понемногу,
Не пронесет, и слава богу,
Шестризарядный револьвер.
Я так и думал бы, что бред
Все эти тени роковые,
Когда б не туфельки шальные,
Не этот, издали, привет.
Разят дешевые духи,
Не хочет сдержанности мудрой,
Со щек стирает слезы с пудрой
И любит жуткие стихи».
Каждая новая встреча перестраивала жизнь, откладывалась в моей поэзии... И все-таки прочное чувство всегда основано не только на влюбленности, но и на общих интересах. В этом смысле самое большое мое везение — Елена Невзглядова. Она филолог, эссеист, поэт — мы живем вместе и не нарадуемся друг на друга уже больше 30 лет. И в одном из недавних моих стихотворений — о поездках в холодном, плохо освещенном поезде — сказано:
«Одно спасенье — ты со мной.
И, примирясь с вагонной тьмой,
Я примиряюсь и с вечной тьмою...».
Александр Кушнер про мастерство: У меня есть профессия — преподаватель литературы. Десять лет проработал в школе, и не жалею. Учительский заработок позволял мне не зависеть от гонорара. В Ленинграде я был далек от московской литературной богемы, от всей этой довольно искусственной светско-советской среды. И тогда в 60-е, жил не как поэт, а как человек, пишущий стихи, — это разные вещи. Я знаю, как устроена обычная, повседневная жизнь. Одно дело — просыпаться в полдень после очередных посиделок в ЦДЛ, другое — вставать в 7 утра и ехать в замерзшем переполненном трамвае с Петроградской стороны на Охту, «как все». А стихи я пишу с восьми лет — они были моей второй жизнью, которая, кстати, до сих пор заслоняет первую. В детстве я увидел на даче сосновый лес, пронизанный вечерним солнцем, а совсем недавно написал об этом:
«Поэт рождается в мгновенья
Такого яркого огня
И все мои стихотворенья
Уже глядели на меня,
Уж замыслены, напеть,
И надо только взрослым стать,
Проникнуть в тайны и секреты,
Чтобы их из пламени достать».
Знаете, есть ощущение, что всю жизнь ты выполняешь некое задание — и гордиться тут нечем: это чужая воля, а ты просто должен быть ей послушен.
Александр Кушнер про свободу: Стихи, как всякое творчество, приучают к свободе. Но для личного ощущения свободы вовсе не обязательно быть поэтом. В интеллигентных компаниях за столом шли свободные разговоры, о стукачах никто не думал, хотя они, наверное, были. Да, нам определенно повезло. Иногда я с ужасом думаю о том, как бы я жил, что бы писал, родись я лет на 20-30 раньше. Никак не могу за себя поручиться. Вынужденные «сталинские» стихи Пастернака или Мандельштама, огорчающие нас, — лучшее средство от гордыни и самоуверенности. И в 1997 году, осознав это, я написал:
«Сказал один чудак и я скажу опять,
Смутясь, по-дружески, по-свойски, по-соседски,
Что никогда не надо осуждать
Людей, особенно советских...».
Эту жалость, это понимание исторических тисков, в которые может угодить человек, прекрасно знал, например, Зощенко. Знал и умел сказать об этом не только с грустью, но и с юмором: «Я всегда сочувствовал центральным убеждениям: нэп так нэп, вам видней».
Александр Кушнер про веру: Это очень интимная тема — все-таки есть вещи, которые лучше держать при себе. В стихах еще можно об этом сказать, но не в интервью...
«Какое чудо, если есть
Тот, кто затеплил в нашу честь
Ночное множество созвездий.
А если все само собой
Устроилось, тогда друг мой,
Еще чудесней!
Мы разве в проигрыше? Нет.
Тогда все тайна, все секрет,
А жизнь совсем неверостна.
Огонь, несущийся во тьму,
Еще прекрасней потому,
Что невозвратно».
Александр Кушнер про страх: Бесстрашие — замечательное свойство. Но, боюсь, я не могу им похвастаться. Да, храбрость прекрасна, хотя думаю, Божий страх тоже необходим. Чтобы точно ответить на вопрос о страхе, мне очень хочется привести вам стихотворение, которое считаю одним из лучших. Оно раскрывается не сразу, требует внимательного прочтения:
«Остановиться вовремя. А те,
Кто не умеет это сделать, будут
Потом жалеть. И звезды в темноте
Им твердости, быть может, не забудут
И не простят решимости: был миг,
Когда они одуматься хотели,
Да слишком, видно, был разбег велик
И радовало достижение цели...
И промедленье слабостью назвав,
Не поняли, что требовалась сила
Опомниться и не бежать стремглав,
Прислушаться к тому, что говорила
Ночь и кусты, стоявшие толпой,
Как будто преграждая им дорогу.
Ты спросишь, что тогда считать судьбой?
Сомненье и считать судьбой, тревогу».
Александр Кушнер про деньги: О них мне говорить неинтересно. Деньги всегда нужны, но сводить жизнь к их добыванию — печальный и жалкий удел.
«Мне нравятся чужие мерседесы,
Я, проходя, любуюсь их сверканьем.
А то, что в них сидят головорезы,
Так ведь всегда проблемы с мирозданием
Есть и не те, так эти неудобства.
Пожалуй, я предпочитаю эти.
А чувство неудачи и сиротства —
Пусть взрослые в него играют дети...».
Александр Кушнер про детей: Опять без стихов не обойтись:
«Смысл жизни с ложечки кормить,
И баловать, и на руках носить,
Подмигивать ему и улыбаться.
Хорошим человеком надо быть.
Пять-шесть детей — и незачем терзаться...
Большая многодетная семья
Нуждается ли в смысле бытия?
Фриц кашляет, Ганс плачет, Рут смеется.
И ясно, что Платон им не судья,
И Кант пройдет сквозь них — и обернется».
К сожалению, у меня только один сын. Я его очень люблю. Он взрослый человек, сам имеет двух детей. В конце 90-х переехал с семьей в Израиль, работает на русской студии иерусалимского радио, увлечен политикой... Я его понимаю — в Израиле скучать не приходится: страна каждый день отвоевывает свое право на существование — все-таки последний оплот западной цивилизации на Ближнем Востоке.
Три слова о себе: Не знаю, что сказать, — собой я не очень интересуюсь.
«Я никакого интереса
К себе не чувствую давно».
— эти мои давние строки для меня не устарели. Примерно то же самое — только лучше — сказал Фет: «Не я, мой друг, а Божий мир богат». С таким же ощущением живу и я, не зная не только трех, но даже одного своего главного качества.
Александр Кушнер, или «Рай — это место, где Пушкин читает Толстого...»
Для поэта, приверженного традиции (Александр Кушнер — из верных ее сторонников), самое главное — пропорции, в особенности — соотношение в каждый отдельный момент старого и нового, узнаваемого и открываемого впервые. Абсолютно ровная траектория развития, полное доминирование раз навсегда очерченного круга тем так же нежелательно, как и чересчур безболезненное расставание с творческим прошлым. Для читателей стихов Александра Кушнера только что нами спонтанно выведенный «коэффициент неизведанного» особенно важен: слишком уж весома его поэтическая репутация шестидеястых-восьмидесятых, велик объем опубликованных, обсужденных и оцененных по гамбургскому счету подборок и поэтических книг.
Во времена прежние если что и раздражало тех, кто оппонировал поклонникам Кушнера, так это его неколебимое творческое благоразумие и благополучие, редкое умение сохранить должную и благородную дистанцированность от всех катаклизмов, накрепко связанных с тем или иным «текущим моментом». Кушнер, безусловно, принадлежит к кругу лириков, прямо или косвенно споривших с «физиками» в шестидесятые годы, не будучи, однако, «шестидесятником» в точном смысле этого слова. Аналогичным образом Кушнер, один из литераторов, задававших тон в ленинградской литературной вольнице семидесятых, не был при этом прямым деятелем неофициальной литературы. Итак, глубокие и тонкие творческие реакции на внешние события вместо реакций прямых, провоцирующих «крутые повороты судьбы». Впрочем, творчество для Александра Кушнера и есть его главная судьба, это кредо было заявлено в самых первых публикациях, в стихотворениях, к настоящему времени ставших классическими.
Вернемся к «коэффициенту неизведанного». По всем законам гармонической алгебры Кушнер вроде бы обязательно должен был оказаться в нелегком положении. Слишком весом знаменатель дроби — традиционность и инерционность узнаваемой поэтики одного из крупнейших стихотворцев последней трети двадцатого столетия А. Кушнера. Насколько же объемным должен быть числитель дроби (новации, перемены, переломы, разрывы), чтобы пропорция получилась оптимальной. Однако на практике все получается совсем иначе, несмотря на отсутствие сколько-нибудь явного стремления к нестандартным ходам и приемам, стихи Кушнера последних лет выглядят свежими, энергичными, новыми. Думается, неожиданно добрую службу сослужили перестроечные и постсоветские контексты и обстоятельства, которые обусловили формирование поэтических принципов «сумрачного» Кушнера, на тот момент казавшегося абсолютно перерожденным, разочаровавшимся в своих прежних идеалах, покинувшим привычную башню из слоновой кости. И вот вся эта неорганика, на несколько скудных лет прикинувшаяся открытием новых горизонтов, наконец «спадает ветхой чешуйе». Это не значит, что для русской поэзии наступили тучные годы — вовсе нет, сумрак не рассеялся, однако в одной отдельно взятой поэтической вселенной сумраку брошен вызов.
Все привычные грани кушнеровского магического кристалла остались в силе, только после временного затмения духа двадцатилетней примерно давности они знаменуют не самоповтор, но смелый жест следования новейшим вызовам, стойкого сопротивления неслыханному прессу.
Метафизика Кушнера монолитна и целостная, сводима к нескольким аксиомам-заповедям — первоначальным сущностям, проступающим сквозь множество явлений — отталкивание от социальности сумрачного конца столетия в пользу вечности природы, не ведающей политической злободневности:
«Дождь не любит политики, тополь тоже,
Облака ничего про нее не знают.
Ее любят эксперты и аналитики,
До чего ж друг на друга они похожи:
Фантазируют, мрачные, и вещают,
Предъявляют пружинки ее и винтики,
Видно, что ничего нет для них дороже.
Но ко всем новостям, завершая новости,
Эпилогом приходит прогноз погоды,
И циклоны вращают большие лопасти,
Поднимается ветер, вспухают воды,
Злоба дня заслоняется мирозданием,
И летит, приближаясь к Земле, комета
То ль с угрозою, то ли с напоминанием,
Почему-то меня утешает это».
Как соотносится метафизическое, природное с божественным? Здесь нет ответа, порою перевешивает скепсис, недоверие к новоявленной публичной религиозности и общественно принудительному соблюдению внешних атрибутов веры. И все же:
«Верю я в Бога или не верю в бога,
Знает об этом вырицкая дорога,
Знает об этом ночная волна в Крыму,
Был я открыт или был я закрыт ему.
А с прописной я пишу или строчной буквы
Имя его, если бы спохватились вдруг вы,
Вам это важно. Ему это все равно.
Знает звезда, залетающая в окно...».
«Ты перечтешь меня за этот угол зренья...
Впрочем, если дать себе труд додуматься собственным сомнениям в бытии абсолюта, в конечном счете, все карты лягут не в пользу скепсиса.
Однако доминирует в стихах Кушнера все же более прямой причинно-следственный ход: от сумрачного мира суетной коллективности и актуальности — через природу непосредственно к искусству, минуя даже самую постановку вопроса об религиозном абсолюте. Идея творца как такового, не причастного к искусству, оказывается в этом построении избыточной:
«Я не любил шестидесятых,
Семидесятых, никаких,
А только ласточек — внучатых
Племянниц фетовских, стрельчатых,
И мандельштамовских, слепых».
Можно сформулировать и более жестко, не декларируя приоритет поэзии, но прямо демонстрируя ее жизнестроительную силу посредством апелляции к великим подтекстам Ходасевича («...разве мама любила такого, Желто-серого, полуседого И всезнающего как змея?»):
«Уходя, уходи — это веку
Было сказано, как человеку:
Слишком сумрачен был и тяжел.
В нишу. В справочник. В библиотеку.
Потоптался чуть-чуть —и ушел.
Девятнадцатый был благосклонным
К кабинетным мечтам полусонным
И менял, как перчатки, мечты.
Восемнадцатый был просвещенным,
Верил в разум хотя бы, а ты?
Посмотри на себя, на плохого,
Коммуниста, фашиста сплошного,
В лучшем случае — авангардист.
Разве мама любила такого?...»
(«Прощание с веком»).
Мироизиждущая метафизика Кушнера вновь, как в прежние времена, сводится к вечному воплощению поэзии в то, что нам кажется жизнью: «Перемещается в стихи Жизнь постепенно...». Но подобное перемещения не отменяет почти что платоновского догмата о предвечности и бесконечности смыслов, заключенных в великом искусстве:
«Рай — это место, где Пушкин читает Толстого.
Это куда интереснее вечной весны. <...>
Гости съезжались на дачу... Случайный прохожий
Скопище видел карет на приморском шоссе.
Все ли, не знаю, счастливые семьи похожи?
Надо подумать еще... Может быть, и не все».
Поэзия не только предшествует реальности, но и врачует недуги и печали, она сродни молитве, возводимой ввысь ради спасения и умиротворения мирового неустройства. Поэзия после Аушвица не просто продолжает существовать, но и перевешивает не только иные искусства, но и другие роды и жанры внутри литературы:
«Потому что больше никто не читает прозу,
Потому что наскучил вымысел: смысла нет
Представлять, как робеет герой, выбирая позу
Поскромней, потому что смущает его сюжет,.
Потому что ещё Толстой в дневнике заметил,
Что постыло писать, как такой-то придвинул стул
И присел. Потому что с компьютером дружат дети,
И уныл за стеной телевизора мерный гул.
Потому что права тётя Люба: лишившись мужа
И томясь, говорила: к чему это чтенье ей,
Если всё это можно из жизни узнать не хуже.
Что? Спроси у неё. Одиночество, мрак ночей...
Потому что когда за окном завывает ветер...
Потому что по пальцам количество важных тем
Можно пересчитать... Потому что темно на свете.
А стихи вообще никому не нужны: зачем?
Потому что всего интереснее комментарий
К комментарию и примечания. Потому,
Что при Ахеменидах: вы знаете, Ксеркс и Дарий -
Не читали, читали,- неважно — сошли во тьму,
Потому что так чудно под ветром вспухает штора
И в широкую щель пробивается звёздный свет,
Потому что мы, кажется, сможем проверить скоро,
Рухнет мир без романов и вымысла или нет?
Что же изменилось в голосе нового Кушнера, оставившего позади сумрак девяностых? Прежде всего, резко снизился градус упоения бытом как таковым, мельчайшими деталями повседневности. Таинственность жизни не может быть просто вытекать из фетовски восторженных возгласов, она нуждается в более глубоких обоснованиях. Во-вторых, резко уменьшилась доля конкретной афористичности, ясность выводов. Прозрачность стиха все чаще уступает место непосрественному переживанию нерасчленимого первоединства выражения и содержания поэзии, совсем как по-шопенгауэровски порывистых и темных шедеврах Фета:
«Что-то более важное в жизни, чем разум...
Только слов не ищи, не подыскивай: слово
За слово — и, увидишь, сведется все к фразам
И не тем, чем казалось, окажется снова...».
Невозможно, наконец, не отметить участившиеся случаи снижения пафоса, вторжение иронии даже в святая святых:
«Никому не уйти никуда от слепого рока.
Не дано докричаться с земли до ночных светил!
Все равно, интересно понять, что „Двенадцать“ Блока
Подсознательно помнят Чуковского „Крокодил“.
Как он там, в дневнике, записал: Я сегодня гений?
А сейчас приведу ряд примеров и совпадений.
Гуляет ветер. Порхает снег.
Идут двенадцать человек.
Через болота и пески
Идут звериные полки. <...>
Пиф-паф? — и сам гиппопотам
Бежит за ними по пятам.
Трах-тах-тах! И только эхо
Откликается в домах.
Но где же Ляля? Ляли нет!
От девочки пропал и след...»
(«Современники»).
И вот скажите — что же это, как не бесконечно порицаемый, путающий все карты вечности, построенный в боях постмодернизм?
Дмитрий Бак.
На одном из своих творческих вечеров Александр Кушнер вывел ряд важнейших постулатов, по сути сводящихся к следующему:
— недопустимо отказываться от традиционных метров и рифмы;
— русская поэзия, в силу значительного хронологического отставания от западноевропейской, не должна судорожно и слепо перенимать все западные тенденции;
— и — главное — сам русский язык, с его плавающим ударением, свободным порядком слов, безграничным рифменным потенциалом, подразумевает активное использование традиционных размеров и рифмы.
Нисколько не протестуя против акцентного стиха и верлибра, Кушнер защищает классическую просодию. И эта его позиция обусловлена не консерватизмом и ортодоксальностью, но здравым пониманием природы русской поэзии, ее органики. Позиция, которая сегодня, к сожалению, осознается предельно узким кругом поэтов, часто незаменимых на фоне армии «спортсменов от версификаторства». Говоря сегодня об Александре Кушнере, не следует ни на минуту забывать о значимости сделанного им прежде, о его особом даре писать об уютном, домашнем и частном, о способности гармонично сопрягать микрокосм человеческого существования с макрокосмом культуры и бытия. Но Кушнер не становится и «свадебным генералом». В стихотворении «Кто стар, пусть пишет мемуары...» он сам заявил предельно определенно: «Я друг сегодняшнего дня», — при этом из принципа отстаивая свою вкусовую над-временность как поэта:
«Кто стар, пусть пишет мемуары, —
Мы не унизимся до них.
Топорщись, куст, сверкайте, фары,
Клубитесь, гребни волн морских!
Я помню блеск потухших взоров
Всех тех, кому был в жизни рад,
Но я не помню разговоров,
Ни тех подробностей, ни дат.
И, прелесть антиквариата
Лишь умозрительно ценя
(И даром мне его не надо!),
Я — друг сегодняшнего дня.
Я не любил шестидесятых,
Семидесятых, никаких,
А только ласточек — внучатых
Племянниц фетовских, стрельчатых,
И мандельштамовских, слепых.
И жизнь былая — не образчик
Того, как строится успех,
И друг мой умерший — не шкафчик,
Чтоб распахнуть его для всех.
Я раб, я бог, сосредоточась
На смысле жизни, червь и царь,
Но не жучок я древоточец,
Живущий тем, что было встарь».
Так или иначе, Кушнер — реальная фигура современного литературного процесса и поэтому естественным образом подвергается здоровой критической оценке, которая, впрочем, никогда не влияла на его самодостаточность: «Поэт для критиков, что мальчик для битья, Но не плясал под их я дудку». Александр Кушнер существует в нашем сознании как поэт «таинственной зыбкости» мира, поэт, проявляющий вечное в вещном. Поэт «лирической тяги», стихового единства, поэт, у которого «и легкий детский лепет, и лепетанье листьев под окном — разговор на уровне одном», для которого рядом с «Пряжкой, Карповкой, Смоленкой» спокойно протекают «Стикс, Коцит и Ахеронт». Поэт, усвоивший раз и навсегда, что «трагическое миросозерцание тем плохо, что оно высокомерно», прячущий «злые слезы» и способный по-детски радоваться жизни в самых простых ее проявлениях: «О бессмыслица, блести! Не кончайся, скатерть, радость!».
«Скатерть, радость, благодать!
За обедом с проволочкой
Под столом люблю сгибать
Край ее с машинной строчкой.
Боже мой! Еще живу!
Всё могу еще потрогать
И каемку, и канву,
И на стол поставить локоть!
Угол скатерти в горсти.
Даже если это слабость,
О бессмыслица, блести!
Не кончайся, скатерть, радость!»
Он «не мыслит счастья без примет Топографических, неотразимых», ему «лишь бы смысл в стихах листва приподнимала, братался листьев шум со строчкой стиховой». Все высокие материи у него одомашниваются, это то, что, наверное, выйдя во мрак наших дверей, возвращается утром в калитку". Кушнеру важна живая деталь, пусть и неприметная с первого взгляда. Отсюда его звонкий призыв: Поэзия, следи за пустяком, сперва за пустяком, потом за смыслом«. Поэту важно все, в чем есть живое переживание, потому что «слишком душа привязчива» и «склонна все отдать за толику тепла».
Тарелку мыл под быстрою струей
И все отмыть с нее хотел цветочек,
Приняв его за крошку, за сырой
Клочок еды, — одной из проволочек
В ряду заминок эта тень была
Рассеянности, жизнь одолевавшей...
Смыть, смыть, стереть, добраться до бела,
До сути, нам сквозь сумрак просиявшей.
Но выяснилось: желто-голубой
Цветочек неделим и несмываем.
Ты ж просто недоволен сам собой,
Поэтому и мгла стоит за краем
Тоски, за срезом дней, за ободком,
Под пальцами приподнято-волнистым...
Поэзия, следи за пустяком,
Сперва за пустяком, потом за смыслом».
«Расположение вещей на плоскости стола и преломление лучей, и синий лед стекла» — все «мелочи» наполнены для Кушнера высоким смыслом, что и позволяет проникнуться жизнью в процессе ее любовно-заинтересованного постижения и влиться органичным элементом в единый природно-культурный континуум, где «тополя у нас начитанны и ветры в книги влюблены»:
«Умереть — это значит шуметь на ветру
Вместе с кленом, глядящим понуро.
Умереть — это значит попасть ко двору
То ли Ричарда, то ли Артура».
Однако в поэтике Кушнера в последнее десятилетие происходят не самые очевидные, но значимые изменения. Уменьшилась плотность того особого поэтического волшебства, которое так ощутимо давало себя знать у привычного Кушнера. Само волшебство, конечно, осталось, но как-то рассеялось, утратив былую степень конденсации в рамках отдельного стихотворения. Кушнер справедливо видит свой вклад в русскую поэзию в новизне ракурса:
«Ракурс свой я в этот мир принес
И не похожие ни на кого мотивы.
Ты перечтешь меня за этот угол зренья.
Все дело в ракурсе, а он и вправду нов».
Необычайную целостность и единство кушнеровской поэтики, сформированную как раз единством ракурса, отметил еще Бродский. Именно этим единством, видимо, и обусловлено то, что изменения, в этой поэтике происходящие, на первый взгляд едва заметны. Поэтому поэзия Александра Кушнера остается в итоге сама собой, наиболее концептуальных своих качеств все-таки не утрачивая:
«Лепного облака по небу легкий бег,
Такой стремительный, мечтательный такой!
Кто любит Моцарта, хороший человек,
Кто любит Вагнера, наверное, плохой.
Весна-причудница шагает вдоль аллей
И легкомысленно глядит по сторонам.
Категорические заявленья ей
Не очень нравятся, не нравятся и нам».
Пусть Кушнер всегда отличался поступательностью, но и нелинейностью. Рассуждения о путях развития кушнеровской поэтики имеют локальное значение по сравнению с бесспорным утверждением значимости поэта Александра Кушнера для русской словесности.
«Вот и я пасу своих овец
Как Саул или Иосафат,
И гремит железный бубенец,
Вот и я возделываю сад,
И доволен мною Бог-Отец:
Посмотри, лимон какой, гранат!
Сколько сердца вложено и сил
В это стадо, в скромный мой надел.
Если б я и вправду превратил
Их в овец — давно б разбогател!
Но живот духовные плоды
По другим законам — этот слог,
Признаюсь, в виду земной тщеты
Ни к чему мне: слишком он высок.
Скажем так: в стихи заглянешь ты
И увидишь, что не одинок».
В иносказательной форме Кушнер размышляет о своем творчестве, используя высокую библейскую интонацию. Расти овец, возделывая сад — метафоры, смысл которых в исполнении долга, завета. Как и прежде поэт видит внешний мир в двух ипостасях: материальной и духовной. Овцы, сад, лимон, гранат и сердечный смысл поэзии — рядоположены. Определил Кушнер и главную интонацию в творчестве: «грустил», «трепетал», но «преодолел». Ступив на стезю высокого стиля, поэт дважды от нее отказывается. Сначала ироничным превращением стихотворных строк в стадо овец, сулящее богатство, потом в предпочтении земной тщеты духовным плодам. Наследуя предшественникам, поэт говорит, что не стремился их превзойти, тем более возвыситься над ними. Однако по сути в этом стихотворении он написал «Памятник». За внешней простотой и понятностью стихов и книг Александра Кушнера открываются бездонные культурно-исторические, психологические, художественные миры, наполняющие поэтическую реальность высоким духовным смыслом.
Сборники стихов и публикации
В литературно-художественных журналах
- Кушнер, А.С. Город в подарок / А. Кушнер. — Л. : Дет. литература, 1976. — 127 с.
- Кушнер, А.С. Прямая речь / А. Кушнер. — Л.: Лениздат, 1975. — 110 с.
- Кушнер, А.С. Стихотворения / А. Кушнер. — Л. : Художественная литература, 1986. — 303 с.
- Кушнер, А.С. Таврический сад /А. Кушнер.- Л. : Советский писатель, 1984. — 103 с.
- Кушнер, А.С. Тысячелистник /А. Кушнер. — СПб, 1998. — 367 с.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Знамя. — 2016. — № 6. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи/ А. Кушнер// Новый мир. — 2016. — № 2. — С.45.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Звезда. — 2016. — № 1. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Знамя. — 2015. — № 6. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Нева. — 2015. — № 4. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Звезда. — 2015. — № 3. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи/А. Кушнер//Новый мир. — 2015. — № 1. —С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Знамя. — 2014. — № 7. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Дружба народов. — 2014. — № 6. — С.161.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер// Новый мир. — 2014. — № 2. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Звезда. — 2014. — № 1. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Звезда. — 2013. — № 6. — С.135.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Знамя. — 2013. — № 5. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер //Арион. — 2013. — № 4. — С.26.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Новый мир. — 2013. — № 3. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Звезда. — 2013. — № 1. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Нева. — 2012. — № 6. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Знамя. — 2012. — № 4. — С.78.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Арион. — 2012. — № 2. — С.63.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Звезда. — 2012. — № 2. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Новый мир. — 2012. — № 1. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Лит. газ. — 2011. — № 52. — С.6.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Звзда. — 2011. — № 9. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Лит. газ. — 2011. — № 36. — С.4.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Нева. — 2011. — № 5. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Новый мир. — 2011. — № 3. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Лит. газ. — 2011. — № 2/3. — С.6.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Знамя. — 2011. — № 2. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Звезда. — 2011. — № 2. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Знамя. — 2010. — № 5. — С.5.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Нева. — 2010. — № 4. — С.4.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер// Новый мир. — 2010. — № 2. — С.3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Звезда. — 2010. -№ 1. —С. 3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Литературная газета. — 2010. — № 1. —С. 6.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Арион. — 2009. — № 3. — С. 29.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Знамя. −2009. — № 4. — С. 3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Нева. — 2009. — № 3. —С. 3.
- Кушнер, А. Стихи /А. Кушнер//Новый мир. — 2009. — № 2. —С. 3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Звезда. — 2009. — № 1. — С. 5.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Знамя. — 2008. — № 7. — С. 3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Арион. — 2008. — № 4. — С. 5.
- Кушнер, А. Стихи /А. Кушнер//Новый мир. — 2008. — № 1. —С. 3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Звезда. — 2008. -№ 1. — С. 3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Литературная газета. — 2007. — № 38/39. — С. 8.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Знамя. — 2007. -№ 7. —С. 3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Звезда. — 2007. — № 1. —С. 3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Литературная газета. — 2007. — № 1. — С. 8.
- Кушнер, А. Стихи /А. Кушнер//Новый мир. — 2007. — № 1. — С. 3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Звезда. -№ 9. — С. 71.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Нева. — № 9. —С. 3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Арион. — 2006. — № 1. —С. 106.
- Кушнер, А. Стихи /А. Кушнер//Звезда. —2006. — № 1. — С. 3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Новый мир. — 2006. -№ 1. — С. 3.
- Кушнер, А. Стихи/А. Кушнер//Знамя. — 2006. — № 1.—С. 72.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Литературная газета. — 2006. — № 1. —С. 1, 8.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер//Знамя. — 2005. -№ 2. — С. 3.
- Кушнер, А. Стихи /А. Кушнер//Новый мир. — 2005. — № 1. — С. 7.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Звезда. — 2005. — № 1. — С. 3.
- Кушнер, А. Стихи / А. Кушнер // Литературная газета. — 2005. — № 1. — С. 8.
О творчестве А. Кушнера
- Мурин, Д. Н. Вот и я пасу своих овец...: о стихах А. Кушнера/ Д.Н. Мурин // Литература. — 2015. — № 11. — С.31-36.
- Александр Кушнер // Огонек. — 2013. — № 4. — С. 26-27.
- Фаликов, И. Поэт. Национальный. Русский/ И. Фаликов // Новый мир. — 2013. — № 4. — С.166-182.
- Бак, Д. Александр Кушнер/ Д. Бак // Октябрь. — 2012. — № 11. — С.185-188.
- Мелом и углем: Александр Кушнер // Лит. газ. — 2011. — № 36. — С.4.
- Я поэт без биографии: А. Кушнер // Огонек. — 2011. — № 36. — С.38-39.
- Комаров, К. Рассеивание волшебства/ К. Комаров // Вопросы литературы. — 2011. — № 4. — С.44-55.
- Выжутович, В. Стихи — лучшее лекарство от всех бед/ В. Выжутович // Учит. газ. — 2010. — № 28. — С.24.
- Костров, В. Есть один смысл жизни — поэтический / В. Костров // Учит. газ. — 2010. — № 4. — С.24.
- Традиции «Серебряного века» в поэзии А. Кушнера // Нежданова, Н.К. Современная русская поэзия: пути развития. — Курган, 2006. — С. 42-46.
- Выжутович, В. Я скатерть белую прославил на столе... / В. Выжутович // Российская газета. — 2009. — 4 сентября. — С. 12.
- Шенкман, Я. Закон сохранения поэзии / Я. Шенкман // Огонек. — 2008. — № 17. — С. 46-47.
- Поверх желаний и обид // Литературная газета. — 2006. — № 37. — С. 7.
- Кушнер, А. «Нет» говорю в тени, а на солнце «да»/ А. Кушнер // Первое сентября. — 2006. — № 9. —С. 80-90.
- Гендельстман, В. Заметки на полях стихотворений Кушнера / В. Гендельсман // Критическая масса. — 2006. — № 4. — С. 110-114.
- Марченко, А. Феномен Кушнера / А. Марченок // Арион. — 2006. — № 2. — С. 80-86.
- Волков, С. Я тоже посетил... / С. Волков // Литература. — 2006. — № 14. — С. 41-44.
- Шайтанов, И. Вечер во Франкфурте / И. Шайтанов // Вопросы литературы. — 2006. — № 1. —С. 297-305.
- Бек, Т. Не дерево, а роща / Т. Бек // Новый мир. — 2004. — № 6. — С. 127-139.
- Жизнь без стихов не представима // Литературная газета. —2004. — № 14. —С. 7.
- Александр Кушнер // Книжное обозрение. — 2003. — № 41. — С. 5.
- Бельская, Л. Филологические стихи Александр Кушнера / Л. Бельская // Русская речь. — 2003. — № 5. — С. 30-33.
- Крыщук, Н. Карнавал под Северным небом / Н. Крыщук // Первое сентября. — 2003. — 28 января. — С. 7.
- Предназначение поэта — быть поэтом // Литературная газета. — 2002. — № 22. — С. 8.
- Славянский, Н. Театр теней / Н. Славянский // Москва. — 1999. — № 5. — С. 135-145.
- Стихи для меня — образ жизни // Вопросы литературы. — 1997. — № 3. — С. 244.
- Миллер, Л. Уютный дом с видом на бездну / Л. Миллер // Новый мир. — 1997. — № 6. — С. 207-209.
- Александру Кушнеру — 60 // Звезда. — 1996. — № 9. — С. 6-14.
- Кушнер, А. По прихоти своей скитаясь здесь и там.../ А. Кушнер // Литературная газета. — 1996. — № 37. — С. 6.
- Визель, М. И муза громких слов стыдится / М. Визель // Литературная газета. — 1996. — № 30. — С. 4.
- Кушнер, А. Звездные нити поэзии / А. Кушнер // Литературная газета. — 1995. — № 22. —С. 5.
- Арьев, А. Маленькие тайны, или явление Кушнера / А. Арьев // Звезда. −1989. — № 4. — С. 196-207.
- Кушнер, А. Не давать стиху остыть / А. Кушнер // Литературное обозрение. — 1988. — № 11. — С. 36-39.
- Чупринин, С. То, что общая дарит судьба / С. Чупринин // Юность. — 1983. — № 8. — С. 97-98.
Составитель: главный библиограф Пахорукова В. А.
